Ильин Андрей. Третья террористическая

   Это было очень странно, он ходил среди таких же, как он, солдат и милиционеров, в такой же точно форме, слышал русскую речь и знакомые армейские «обороты», но чувствовал себя здесь чужаком, стремясь как можно быстрее выполнить задание, чтобы вернуться к своим. К боевикам.
   Наверное, он действительно переставал быть Сашкой, все более и более превращаясь в Магомеда. Овца, которая долго рядится в волчью шкуру, начинает привыкать к ней, поневоле приобретая волчьи повадки.
   Он ушел благополучно, никем не узнанный...
   Потом его славянскую внешность использовали еще не раз. И всегда — удачно. Он без приключений проходил там, где «его братьям» пришлось бы прорываться с боем.
   Только однажды к нему прицепился какой-то капитан, которому не понравилась его форма одежды. А потом не понравились документы. Тот капитан хотел отвести его в комендатуру, наверное, подозревая в нем самовольщика, которого послали добыть «травки». Или того хуже — дезертира. То, что он имеет дело не с «самоходом» и не с дезертиром, а с чеченским боевиком, ему в голову не могло прийти! Магомеду ничего не оставалось, как избавиться от того капитана, убив его.
   Пока они шли, он осторожно вытащил из кармана нож и сунул его в рукав. В тихом месте, где их никто не мог видеть, он повернулся, обратившись к капитану с каким-то вопросом, и неожиданно и сильно ударил его ножом в шею. Потому что знал, что, если хочешь, чтобы противник молчал, лучше бить в шею. Капитан, удивленно выпучив глаза и пытаясь что-то сказать или, может быть, закричать, упал. И умер. Магомед оттащил его в сторону, забросал каким-то мусором и быстро, пока не поднялась тревога, ушел к своим.
   И в тот раз тоже ушел!
   Магомед ушел — не Сашка Скоков!..
   Потом он женился. Не по своей воле, по воле случая. Поздней осенью, когда «зеленка» ушла и выпал снег, на котором хорошо отпечатывались следы, они почти перестали вести активные боевые действия, хоронясь от федералов по пещерам и горным селениям. В очередном, где они отдыхали и зализывали раны, доме им прислуживала молодая чеченка. Наверное, симпатичная чеченка, потому что его новые «братья» при ее появлении толкали его в бок, шутили и смеялись. Нахлебавшихся войны боевиков тянуло к мирной жизни, хотелось им на свадьбе погулять.
   Так от чего же не погулять?.. Магомед тоже был не против. В том смысле, что ему было все равно.
   Жених был согласен, родственники невесты тоже, а невест в Чечне особо не спрашивают. Чеченские невесты любого предложенного им жениха полюбят и будут ему до гробовой доски верны. Потому что такое воспитание.
   Свадьбу надолго откладывать не стали — война не то время, когда что-то можно позволить себе отложить в долгий ящик, в который, того и гляди, сам заляжешь.
   За неимением родственников жениха за невестой отправились его «братья». Возле дома им путь перегородила растянутая поперек дороги веревка. Но это была не растяжка, это был такой свадебный обычай. За веревкой стояли родственники невесты, которые потребовали за нее выкуп. Весело препираясь и хохоча, друзья жениха скинулись на выкуп, легко преодолев вставшую перед ними преграду.
   Они веселились жадно, словно в последний раз словно догадываясь, что эта свадьба может стать последней в их жизни. Они разыгрывали свадебный сценарий, хотя у многих из них топорщилась одежда, под которой угадывалось оружие, так как в любой момент сюда могли нагрянуть незваные и нежеланные гости — солдаты федералов. И тогда друзья жениха залягут за камни и откроют огонь, прикрывая и спасая людей, давших им приют. И скорее всего, погибнут все до одного. Но пока они веселились...
   «Выкупленную» невесту, согласно традициям следовало отвезти в дом жениха, но у него не было дома и у его друзей тоже — их дома были отсюда далеко или были разрушены войной, и невесте пришлось отправиться в дом своих же дальних родственников.
   На крыльце все замерли, с интересом глядя на положенные поперек порога войлочный коврик и на веник, которые невеста должна либо перешагнуть, либо убрать. Если перешагнет, то не повезло жениху, если уберет, то в доме будет порядок и уют.
   Не перешагнула, убрала... Что вызвало бурный восторг присутствующих. Как будто это была первая невеста и первый преградивший ей дорогу веник. Как будто она могла поступить как-то иначе. Бородатые, суровые, убившие не по одному десятку солдат боевики были как дети — они с удовольствием и упоением играли в игру под названием чеченская свадьба.
   Празднично убранную невесту провели в почетный угол у окна, посадили под особой свадебной занавеской и дали ей в руки грудного ребенка, мальчика, первенца, желая, чтобы у нее родилось побольше сыновей. Ведь Ичкерии очень нужны мальчики, которые вырастут и станут воинами, чтобы воевать с неверными, мстя за погибших отцов и братьев...
   На этой свадьбе не веселился только жених. Его даже не было в доме, и он не видел невесту, он находился на другом конце села в окружении друзей, как того велит древний чеченский обычай. Чему он был только рад. Он женился точно так же, как воевал — словно был в тумане. Он давно не принадлежал себе, ему говорили — убей, он — убивал, говорили — беги — бежал, сказали — женись, он — женился. Там, дома, у него осталась невеста, которая обещала его дождаться, но она обещала ждать Сашку Скокова, а не Магомеда. Магомед от данных Сашей Скоковым клятв был свободен. А раз так, то почему бы ему не обзавестись женой, а может быть, даже не одной, а четырьмя, если, конечно, его не успеют до того убить...
   Когда свадебные торжества закончились и он остался с невестой один на один, он не набросился на нее, не повалил на кровать — он сидел и глядел на свою жену. А его жена бросала диковатые взгляды на русского, который волей судьбы стал ее мужем. Они были разными и боялись друг друга. Магомед даже не знал, как с ней нужно спать, как у них это принято, может, как-нибудь по-особому? Он опасался, что если он сделает что-нибудь не то, не так, как следует, то его «братья» станут его врагами и не моргнув зарежут его. Чужая жизнь потемки...
   Они просидели так в разных углах, не приближаясь друг к другу, полночи. Но потом он подумал, что если он ничего не сделает, то это тоже наверное, будет не по правилам, что за это на него тоже могут обидеться.
   Он встал и пошел в спальню.
   Его жена тут же вскочила на ноги и пошла за ним. Потому что чеченская жена должна во всем подчиняться своему мужу и заботиться, чтобы ему было хорошо.
   Они легли, а дальше все произошло само собой и примерно так, как происходит у всех невест и женихов вне зависимости от их вероисповедания — хоть у христиан, хоть у мусульман, хоть у иудеев. Жених — исполнил свой мужской долг, а невеста, бывшая девицей, стоически перенесла незнакомую и довольно-таки болезненную для нее процедуру. Но все равно она была счастлива, потому что случилось то, о чем чеченские девочки мечтают с молодых ногтей, — она вышла замуж и, может быть, даже зачала сегодня, на что она очень сильно надеялась, мальчика...
   Жениху первая брачная ночь тоже не принесла никаких особых удовольствий. Не до удовольствий ему было. Кабы он какую-нибудь Таньку или Светку в углу после танцев зажал, а здесь он как по минному полю шел. Он сделал то, что должен был сделать, и уснул, откатившись от невесты на свои край кровати.
   Такая свадьба...
   Впрочем, он довольно быстро привык к новому своему положению, к тому, что его молодая жена, тихо, лишнего слова не сказав, выполняет все его, иногда даже не высказанные вслух, желания. Что кормит его, сама за стол не садясь, что прячется на своей, женской, половине, когда в дом приходят посторонние мужчины, что работает с утра до ночи ни разу не присев... Это было даже удобно, что все у тебя в доме сияет чистотой и никто тебе по этому поводу не устраивает скандалов, не лезет в душу и не демонстрирует своего раздражения. Его жена была незаметна и незаменима.
   Он начал привыкать к ней и даже, кажется, любить, потому что больше ему здесь любить было некого. Его еще никто, кроме, может быть, только матери, так не баловал. К хорошему привыкаешь быстро, и однажды он вдруг осознал, что отсюда ему никуда уходить не хочется, что он обрел жену и дом. И еще узнал, что к следующей зиме у него будет ребенок.
   Когда наступила весна и подтаявший снег осел, открыв проплешины земли, он забросил на плечо автомат и, встав в строй своих «братьев», отправился на войну. Он уходил и часто оглядывался назад. Он никогда раньше не оглядывался, ему незачем было оглядываться, он смотрел вперед или себе под ноги. А вот теперь...
   Он оглядывался, видел дом и возле дома неподвижно замершую тоненькую женскую фигуру, которая стояла, подавшись вперед, напряженно всматриваясь в уходящую по тропе в горы колонну, где среди других был ее муж.
   Она смотрела на своего мужа и желала только одного — чтобы он вернулся домой живым. Как желают все жены, чьи мужья уходят на войну.
   Он уходил все дальше и дальше, а она стояла.
   Уже почти на перевале, выйдя на открытое пространство, он оглянулся в последний раз. Он уже не мог увидеть жену, но мог увидеть свой дом. Он увидел его и почему-то понял, что она не ушла, что она все еще стоит там. Там, где стояла. И смотрит на перевал...
   Колонна проходила мимо, его «братья» понимающе улыбались.
   А он стоял.
   И она стояла.
   Когда он, догоняя ушедшую вперед колонну, тронулся в путь, он вдруг понял то, что рано или поздно должен был понять, что понимает всякий чеченец, — понял, что теперь ему есть что защищать, есть кого защищать и от кого защищать!
   Он обрел семью.
   Обрел друзей.
   И обрел врагов...

Глава 18

   Точилин Петр Степанович был ученым. Причем не самым плохим — он имел степень, имел публикации и широкую известность в узких научных кругах. Но все это он имел — в прошлом. В настоящем он был безработным. Который вот уже почти полгода жил за счет жены. Причем довольно спокойно. Потому что ему казалось, что он имеет на это право — он двадцать лет приносил в дом деньги, заработав эту квартиру, всю эту обстановку и всю, какая на них была, одежду. Не его вина, что их НИИ сократили из-за того, что он стоял на пересечении дорог и был лакомым куском для бизнесменов. НИИ закрыли, превратив его корпуса в торговые ряды.
   В их жизни ничего не изменилось — он завтракал, обедал и ужинал, не очень задумываясь, откуда берутся продукты и сколько они стоят. Потому что никогда об этом особо не задумывался. Его обязанностью было добывать деньги, за продукты отвечала жена.
   Он ел и шел работать. Он наверстывал то, что не успевал делать, когда работал в НИИ, — читал и переводил специальную, по его тематике, литературу, чтобы не выпасть из темы, так как считал, что его трудности временные и что о нем обязательно вспомнят. Как поначалу считают все.
   Но очень скоро он начал замечать, что отношение его близких к нему изменилось. Или ему стало казаться, что изменилось. Жена за едой, вздыхая, жаловалась на цены на продукты в ближайших магазинах, возможно, просто так жаловалась, а может быть, намекала... И вообще, в последнее время она стала какой-то нервной, срываясь из-за каждого пустяка на крик и слезы. И дети стали менее приветливы, чем когда он работал в НИИ...
   Детей понять было можно. Всю жизнь живя за спиной папы-ученого из почтового ящика, без пяти минут членкора, они горя не знали. Наука была в почете, и поэтому деньги в семье водились. А импортные шмотки папа привозил из-за границы с конференций и симпозиумов, причем такие, какие их одноклассники не имели. Дети привыкли жить легко и жить трудно не хотели. Но высказывать свое недовольство в открытую боялись, предпочитая выражать его отсутствием прежней любви.
   Что Петр Степанович чувствовал.
   — Вам не хватает денег? — поставил он как-то вопрос ребром.
   Жена промолчала.
   Дети красноречиво фыркнули.
   Петр Степанович не поленился, зашел в ближайший магазин. И понял, что не хватает. И стал искать работу.
   Но где бы мог найти работу сорокапятилетний без пяти минут членкор, который ничего не умел делать, кроме как изобретать новые теории и делать какие-то там открытия. Бесполезные они люди — членкоры...
   Он прошел службы занятости, где ему предложили заполнить анкеты. В графе «ваше образование» он указывал свое первое высшее, второе высшее, звания, полученные в Германии и Швейцарии, кандидатскую и докторскую диссертации и... На чем графа обрывалась, потому что была очень коротенькой. Как видно, анкеты на «почти членкоров» рассчитаны не были. Зато в графу «на какую работу вы согласны» он вписывал лишь одно слово — на любую.
   Но на «любую» его не брали.
   На физическую — потому что рынок труда был наводнен безработными двадцатилетними молодцами, с которыми было трудно конкурировать. А для «умственной» работы — продавать в киосках водку или колготки — он был «чересчур умным» И чересчур интеллигентным. Такие товар впаривать не умеют.
   Все это не способствовало миру в семье. Теперь каждый косой взгляд, каждое слово он истолковывал как упрек себе. Которые считал несправедливыми.
   — Что я могу сделать, я же не виноват, что меня никуда не берут! — разводил он руками.
   Хотя жена его ни в чем не упрекала, а лишь только качала головой и вздыхала.
   Но он истолковывал ее вздохи по-своему.
   — И нечего тут вздыхать! — возмущался он. — Раньше, когда я хорошо зарабатывал, ты не вздыхала!..
   Как будто дело в деньгах...
   — Если ты считаешь, что я живу за твой счет, — так и скажи! Я могу съехать!..
   Загнанные жизнью люди напоминают брошенных в банку пауков — они кусают и жалят друг друга, вместо того чтобы наброситься на тех, кто загнал их в банку.
   Жена плакала. Но не при нем, после, чтобы не нарваться на новый скандал. Плакала, жалея его, себя и детей. Которым было так же плохо, как ей, и которым она ничем не могла помочь.
   Дети не плакали, они были более жестоки и на жалобы отца реагировали не слезами.
   — Другие как-то выкручиваются... — ворчали они.
   Другие выкручивались по-разному — кто-то воровал, кто-то продавал, кто-то продавал себя. Воровать «без пяти членкор» не умел — вовремя не научился. Торговать собой ему не позволило бы государство, потому что он был носителем важных оборонных секретов. Оставалось продавать товар. Что, как он считал, не трудно. Уж коли можно рассчитать напряжения в Т-образной балке несущей конструкции стыковочного узла третьей ступени межконтинентальной ракеты в момент пиковых нагрузок, при преодолении сверхзвукового барьера, то загнать косметику уж как-нибудь.
   Он обошел знакомых докторов и академиков, которые, пряча глаза, одолжили ему кто по три, кто по пять тысяч под гарантии его честного слова. Они даже расписок не просили, они бы и так ему эти деньги дали, без возврата, да только знали, что милостыню он не возьмет. Набралось несколько тысяч долларов. Которые стали его стартовым капиталом.
   Место он выбрал тоже очень удачное — бывшее свое НИИ. Где взял в аренду квадратный метр пола под микроприлавок как раз напротив лаборатории, где был когда-то заведующим. Он выложил тот же самый, что и все, товар и стал ждать прибыли.
   Напрасно. Потому что возле него никто не останавливался — покупатели окидывали его и его товар быстрым взглядом и бежали дальше. Бежали к его соседям. Покупатели не любят продавцов, которые выглядят умнее их и держатся независимо. Наш закомплексованный, забитый жизнью и семейными обстоятельствами покупатель любит, чтобы перед ним за его деньги поклоны до земли били. Как за эти же деньги был вынужден бить он. Чего «почти членкоры» делать не умеют. Даже когда честно пытаются!
   Ставить за прилавок интеллигентов — это все равно что попросить вымыть домашний сортир фотомодель, спокойно при этом наблюдая, как она возит тряпкой по полу. Не получится спокойно! будешь чувствовать себя гораздо менее уютно, чем если бы то же самое делала тетя Фрося.
   Но Петр Степанович всего этого не знал. Он думал, что люди выбирают на рынках товар, а не продавцов!
   — Это чего это такое? — спрашивали его, крутя перед глазами и обнюхивая предлагаемые им носки.
   — Это носки, — чувствуя себя идиотом, отвечал он.
   — Да я вижу, что носки, — удивленно глядел на него покупатель. — Чьи они? Поди, Китай?
   Ему бы сказать:
   — Ну что вы, какой Китай! Это же Армани. Вы примерьте и сразу сами увидите...
   Намекая на то, что имеет дело со знатоком мировых тенденций в высокой моде.
   А этот честно говорил:
   — Ну да, Китай. За такую цену может быть только Китай.
   Хотя на соседних прилавках за ту же цену можно было купить эксклюзивные модели лучших домов моды мира!
   Кто же станет покупать Китай, если за те же деньги можно взять пару носков от Версаче, а в придачу к ним, немного поторговавшись, блузон от Юдашкина и вечернее платье от Славы Зайцева, которые не подошли их женам. Не для того покупатель сюда пришел, чтобы себя любимого обряжать в дешевый китайский ширпотреб!
   А то, что настоящие, от Армани, носки будут стоить столько же, сколько подержанные «Жигули», на которых покупатель сюда приехал, он знать не знает. Вернее — знать не хочет!..
   В первый день Петр Степанович наторговал на пятнадцать рублей. Из которых сто пятьдесят ушли на аренду, сто на транспорт и еще двести на различные согласования и разрешения... А тут еще к вечеру к нему подошел смуглый молодой человек кавказской национальности.
   — Давай! — сказал он.
   — Чего давай? — не понял Петр Степанович.
   — Как че? «Бабки» давай.
   Значение слова «бабки» Петр Степанович уже знал, потому что всякий культурный человек должен знать и любить свой родной язык.
   — А почему я должен вам что-то давать? — удивился Петр Степанович.
   Обращение на «вы» вызвало неожиданно бурную одной из сторон реакцию. Молодой человек вздрогнул, словно его последними словами покрыли, и воровато стрельнул по сторонам глазами. На «вы» к таким, как он, обращаются только менты во время крутых облав и выносящие приговор судьи.
   Что было воспринял как оскорбление, которое нельзя стерпеть!
   — Ты че, в натуре? — попер «бычок» на нового продавца. — Ты че, фраер драный, борзый, да?!
   Молодой кавказец владел русским разговорным языком лучше «почти членкора», отчего тому должно было быть стыдно.
   Соседи-продавцы делали Петру Степановичу какие-то знаки. Но он не понимал какие.
   — "Бабки", падла, гони. Это наше место!
   — Вообще-то это место больше мое, чем ваше, — вздохнул Петр Степанович. — Это я его строил...
   Имея в виду, что весь этот рынок, бывший изначально НИИ, возник в том числе благодаря и его усилиям.
   Но молодой человек его намеков не понял. Молодой человек выразился в том смысле, что вы не вполне осознаете возможные последствия своего необдуманного поступка, который может иметь самое негативное для вас продолжение, и куда-то побежал.
   Продавцы стали срочно собирать и рассовывать по сумкам товар. И Петр Степанович стал. Но не успел. Потому что к нему подошла толпа лиц кавказской национальности.
   Эти разговаривать с ним не стали. Не о чем им было с ним говорить... Они обступили его, прикрыв от посторонних взглядов спинами, и ударили в лицо. Сильно ударили, так что он рухнул на свой лоток.
   Они никого не боялись — им некого было бояться, они здесь были хозяевами. Этот рынок был их.
   Кто-то вывернул нарушителю карманы, вытряхнув из них все деньги и бросив куда-то в сторону паспорт, кто-то методично и спокойно рвал и бросал на пол, в грязь так и не проданный товар, вытирая об него подошвы ботинок. Из тюбиков, на которые вставали ногами, длинными белыми струями выстреливала зубная паста, что вызывало общее оживление и смех.
   Они уничтожали его, вернее, даже не его, а докторов и академиков деньги.
   — Как вы смеете! — вскричал Петр Степанович бросаясь на обидчиков.
   Он никого не ударил, он не собирался никого бить и не смог бы. Но они приняли его вызов. Они встали кругом и сильными ударами в лицо и в корпус стали посылать жертву друг к другу, словно в пляжный волейбол играли. Головой, которая заменяла мячик.
   Петр Степанович летал от одного кулака к другому, глухо стукаясь о жесткие костяшки пальцев и смешно дергая головой. Из его разбитого носа и рассеченной скулы хлестала кровь. Его передние зубы валялись в кровавых лужицах у него под ногами.
   Ему никто не помог. Желающих иметь дело с кавказцами среди многочисленных зрителей не нашлось.
   Потом он упал.
   И, видно, крикнул что-то обидное. Потому что кавказцы перестали смеяться и несколько раз пнули его по лицу. Кавказцам не следует говорить ничего лишнего, они гордый народ и не прощают обид.
   Еще через минуту или пять Петр Степанович перестал кричать и перестал закрываться от ударов. Потому что потерял сознание. Пинать изломанное, почти уже безжизненное, похожее на куклу, тело скучно, и чеченцы быстро остыли, потеряв к нему интерес. Но, уходя, один из них сделал шаг назад, навис над окровавленным мужчиной, приподнял повыше правую ногу и, хорошенько примерившись, с силой уронил ее вниз, впечатав каблук ботинка в открытое лицо обидчика. Тяжелый ботинок упал на лицо, и под ним что-то глухо хрустнуло...
   — Вонючий ишак!
   Кавказцы рассмеялись и неспешно, прорезая телами расступающуюся перед ними молчаливую толпу, пошли прочь. Пошли отдыхать.
   Они все сделали правильно — они делали свой бизнес. Точно так же поступили бы тамбовцы, уралмашевские и любая другая, защищающая свой бизнес «крыша». Потому что если ты хочешь продавать свой товар на их территории, то ты должен платить им. Или не продавать! Или продавать не здесь!
   Только где бы ты ни продавал и что бы ни продавал, «отстегивать» все равно придется — хозяевам той территории. Потому что ничьей территории на территории нашей, страны — нет, просто не осталось! Поделена вся наша страна...
   Хотя поговаривают, что тем, кто попал под кавказцев, повезло меньше. Потому что «кавказская» крыша — одна из самых неуютных «крыш» и самых дорогих «крыш», потому что этой «крыше» нужно больше, чем тамбовской, солнцевской или еще какой-нибудь, так как нужно из «отстегнутых» им денег «отстегивать» на войну. За свободу Ичкерии!
   За которую в Москве, Питере, Краснодаре, Вологде, Новосибирске, Владивостоке, Курске, Нарьян-Маре, Омске, Улан-Удэ, Иркутске... россияне, занимающиеся частным предпринимательством, должны платить соответствующий налог!
   И платят!
   И будут платить!..
   Потому что на эти изъятые у русских торгашей деньги можно будет купить у русских братков похищенные с российских складов автоматы и гранатометы, чтобы убивать из них русских солдат, которые, может так случиться, будут детьми торговцев, отстегнувших чеченской «крыше» налог на войну в далеком от войны Мурманске...

Глава 19

   Джип ехал по указанному адресу. В джипе были злые как черти чеченцы и подсунувшие им некондиционный товар продавцы. Двое — из недавно еще четверых. Продавцы валялись друг на друге между сиденьями, упираясь лицами в пол, чеченцы сидели, поставив на них ноги. Такая была диспозиция...
   Джип ехал быстро, подпрыгивая на плохой дороге, от чего продавцы больно бились головами о пол и о дверцы. Но они не возмущались, они были очень довольны своим положением, они бы так согласились до самого Владивостока ехать. Подумаешь, башка стукается, «чехи» могут сделать так, что не будет стукаться, а будет кататься. В багажнике...
   Поворот. Еще поворот...
   Известные в округе уголовные авторитеты, от одного имени которых начинали трепетать и заикаться местные розничные, мелкооптовые и даже среднеоптовые торговцы, лежали тихо и смирно, боясь пошевелиться. Видели бы их сейчас обираемые ими жертвы!..
   Остановка.
   — Эй, куда дальше?
   Одного из продавцов схватили за волосы и потянули вверх.
   — Туда, налево. Вон тот дом... Второй подъезд... Третий этаж... Семнадцатая квартира... — быстро-быстро затараторил продавец, стараясь понравиться «чехам». — Это все — он! Он там живет! Это он, гад, вас обманул — это не мы!..
   — Как его зовут?
   — Прапорщик Кузьмичев...
   Старший прапорщик в/ч 16265 Кузьмичев Валерий Павлович испытывал трудности с деньгами. Трудности заключались в том, что он хотел иметь денег много, а имел — мало. Что создало опасный для обороноспособности страны дисбаланс. Потому что войсковая часть 16265 была не просто в/ч, а была складом армейского резерва вооружений. А старший прапорщик — кладовщиком.
   Должность не пыльная, но малоденежная. Особенно если учитывать его возросшие за последнее время потребительские аппетиты. Когда столько всего есть в свободной продаже, трудно все это не купить. Раньше было проще — раньше не было соблазнов, потому что ничего не было. И раздражающих примеров не было. Командир части получал чуть больше прапорщика, а купить мог даже меньше его, если, к примеру, у прапорщика жена была товароведом военторга, а у командира библиотекарем. Тогда и воровать-то по-крупному смысла не имело. Куда потом эти деньги девать? В гарнизонной лавке лишнюю банку сгущенки купить? Так ее и так можно было купить, хоть целый ящик, на те еще полновесные рубли.
   По мелочи, конечно, тянули, кто тогда не тянул, но это было скорее хобби, чем воровство. «Приделать ноги» незаменимой для рыбалки химзащите Л-1 или слить канистру бензина — это одно, это — святое. А вот загнать на сторону что-нибудь посерьезней, хоть даже один несчастный «макар», никому в голову не приходило. Потому что за тот «макар», будь ты хоть кладовщик, хоть командир части, хоть начальник округа, тебя бы закатали лет на пять с конфискацией!