Андрей Ильин
Третья террористическая
Глава 1
На дороге стоял человек, с волшебной палочкой. Почти как из сказки. Правда, эта палочка была неказистой и была полосатой. Но, как и палочка из сказки, выполняла почти все желания владельца. Вернее, она выполняла одно желание — иметь деньги, а деньги выполняли все остальные желания. Стоящий на дороге человек был почти волшебником, потому что, если он взмахивал волшебной палочкой, движение замирало и многотонные грузовики, легковушки, навороченные «Мерседесы» и джипы мгновенно глохли и останавливались. У человека с палочкой было длинное, как у восточных джиннов, имя: инспектор-дорожно-патрульной-службы-капитан-Сыч. Он был таким же неказистым на вид, как его палочка, но таким же могущественным, как она. Сегодня волшебник по имени инспектор-дорожно-патрульной-службы-капитан-Сыч был злым волшебником. Вернее, очень злым! Потому что с утра поругался с женой, был не жрамши и только что узнал, что за поездку его дочери в Англию, на языковые курсы, нужно доплатить двести баксов. Причем немедленно.
Дочь у него была молодая несимпатичная тринадцатилетняя дура, которую он, тем не менее, сильно любил. Потому что больше было некого — жену он давно уже терпеть не мог, а родителей схоронил. Одинок был волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч, как снимающий все ограничения знак на дороге. Никого у него не было, кроме дочери. И ничего, кроме полосатой волшебной палочки, с помощью которой он творил для нее чудеса. Вот и сейчас нужно было сотворить очередное, которое она от него ждала, чудо...
Инспектор увидел машину и взмахнул волшебной палочкой.
Машина остановилась. Как вкопанная. Палочка работала, палочка своей волшебной силы не утратила!
— Инспектор-дорожно-патрульной-службы-капи-тан-Сыч, — предупредил волшебник водителя о том кто он такой есть и какие чудеса способен творить.
И произнес заклинание, потому что любой ребенок знает, что одной только волшебной палочки для волшебства мало, нужно еще знать специальные волшебные слова.
— Ваши-документы-пожалуйста!..
Водитель протянул ему документы на машину и права.
— А техосмотр?
Техосмотр был.
— Медицинскую справку!
И медицинская справка нашлась.
— Временное разрешение!
Тоже есть! А в аптечке были все лекарства.
Как-то сегодня с волшебством не заладилось...
Или, может быть, этот водитель заговоренный?
Отпустить его, что ли?..
Но волшебник инспектор-ДПС-капитан-Сыч любил свою дочь. Причем гораздо больше, чем незнакомых водителей. И он пробормотал еще одно, более мощное, чем первое, заклинание, которое способно было разрушить любые чары и заговоры:
— Вы-знак-вон-там-видели?..
И снова взмахнул палочкой. Показывая назад.
Такому заклятью никакие заговоры и обереги были не страшны, и сторублевая купюра самым волшебным образом из кошелька водителя перелетела в карман волшебника по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч.
«Итого... — подумал он... — Все равно мало». А времени осталось всего ничего, и если он недоколдует, то его дочь не полетит в Англию и будет плакать, чего он, как любящий отец, перенести не мог!
Требовалось маленькое чудо.
И оно случилось.
Далеко на дороге показалась красная «десятка» с самым счастливым, какой только может быть, номером. С южным номером!
Волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч взмахнул волшебной палочкой. На этот раз волшебная палочка должна была сработать в полную силу. В машине были участники движения кавказской национальности.
— Ваши документы...
Документы были. И были в порядке. Но его не интересовали документы, его интересовали совсем другие бумаги.
— Медицинская справка... Временное разрешение...
— Канечно, камандир!
Заклинания не срабатывали. Видно, у тех восточных людей был какой-то знакомый и очень влиятельный джинн.
Но у волшебника инспектора-ДПС-капитана-Сыча тоже было в запасе одно, специально против восточных джиннов, заклинание. Звучало оно так:
— Что-у-вас-в-багажнике...
Кавказцы переглянулись.
— Все нормально, камандир! Дыня там, урюк... На базар едем, спешим очень! Отпусти, да?
— Откройте-багажник-покажите, — договорил заклинание волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч, отчаянно махая волшебной палочкой в сторону багажника.
Кавказцы переглянулись еще раз. Инспектор понял, что они не хотят открывать багажник, что там, видно, что-то есть! Что-то, что они не хотят показывать!
— Слушай, зачем выходить, там грязь, холод. Давай ты нам поверишь, да и мы поедем?
И взмахнули в воздухе волшебной бумажкой с портретом президента США. Против которой любая волшебная палочка пасовала.
Теперь стало ясно, что в багажнике не «что-то», что они показывать не хотят, а то, «что они ни в коем случае показывать не хотят»! Или наркотики, или оружие! Иначе бы они махали менее волшебной бумажкой.
Надо бы посмотреть!..
Но волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч вдруг перестал быть злым волшебником и стал очень добрым волшебником.
«Черт с ними!» — подумал он. Может, и оружие, только это их дело — не его дело. Его — дорога! Права у них есть, правил они не нарушали, а остальное его не касается. Им тоже надо своих детей кормить. А ему — своих! У него, если он в багажник сунется, может дочь пострадать. Которая не полетит в Англию.
И взял добытую с помощью волшебной палочки волшебную бумажку, которая была наделена таким сильным волшебством, что запросто могла перенести его дочь отсюда в далекую страну Англию чартерным рейсом компании Аэрофлот.
На чем они и разошлись.
Только сказка на этом не кончилась. Сказка только началась...
Волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч сдал дежурство, успел оплатить путевку и обрадовать любимую дочь. Которая бросилась ему на шею целоваться и обниматься. И если бы участники дорожного движения в этот момент увидели того, кого считали злым волшебником, они бы сильно удивились счастливому выражению его лица. И нежности, с которой он гладил по головке свою дочь. Потому что даже самые злые волшебники бывают очень добрыми, когда не колдуют...
А отпущенные лица кавказской национальности, которые тоже имели детей, которых им надо было кормить, поехали дальше, легко отмахиваясь оберегами в виде купюр с портретами чужих президентов от полосатых волшебных палочек.
— Э... я же говорил, никто не будет нас проверять! Они «бабки» любят!..
«Десятка» въехала в город и растворилась, в массе других машин. А к вечеру вынырнула на рынке. Который «держали» кавказцы:
— Привез, да?
— Конечно, привез! Обижаешь! Все — там, в багажнике.
В багажнике были не «дыни и урюк», а были какие-то свертки.
— Сколько привез?
— Три штуки.
Предметы вытащили и перенесли в хранилище, где были свалены горы фруктов и овощей.
— Вон туда.
В одной из гор была вырыта глубокая пещерка, куда сунули свертки, завалив их сверху яблоками.
— Менты сюда не сунутся? — поинтересовался приезжий.
— Какие менты?! Обижаешь! Овощ-фрукт все любят кушать!
Приезжий проверил, хорошо ли засыпали свертки. Вроде хорошо — качественно.
— Придет человек, скажет, что он Сурен, и скажет, что от меня, отдашь ему все, — сказал он.
И вытащил из кармана «волшебные доллары», которые имели волшебное хождение не только среди инспекторов ДПС.
— Канечно, дарагой! Все сделаем, дарагой!..
Человек пришел на следующий день.
— Я Сурен.
— Ждем тебя. Давно ждем...
— Где они?
— Не беспокойся, сейчас принесут!
Свертки принесли и погрузили в багажник машины, завалив сверху мешками с картошкой. Вряд ли кто-нибудь станет надрываться их ворочать, чтобы посмотреть, что находится под ними.
— Что-то еще надо, дарагой?
— Нет, все...
Сурен сел в машину, выехал за город, свернул на неприметную грунтовку и, проехав пять километров, остановился. Открыл багажник и выбросил из него картошку. Всю. Прямо на дорогу. После чего проехал еще с километр мимо каких-то предупреждающих знаков.
Выехав на большую поляну, он встал окончательно.
И достал из багажника свертки.
Которые, отнеся на руках на несколько десятков метров, аккуратно положил в заранее вырытую яму, присыпал землей и забросал случайным мусором. Недалеко от этого места он обломил на кусте несколько веток.
После чего сел и уехал.
Свертки лежали в земле недолго. День. Ночью на поляну вышли три человека в темно-серой, почти неразличимой в темноте одежде. Они были как тени. Они шли друг за другом, очень уверенно, потому что не один раз проходили здесь днем. Один остановился в начале поляны, два других пересекли ее, нащупали сломанные ветки, отсчитали шаги, бесшумно растащили в стороны мусор и стали копать.
Земля была рыхлая, и яма вскрылась быстро.
Они вытащили свертки и распаковали их.
В свертках были какие-то длинные трубы. Но, кажется, они знали, какие и как ими пользоваться. Потому что очень уверенно обращались с ними.
Потом они посмотрели на часы. В запасе было пять минут.
Эти пять минут они не курили и не переговаривались. Они сидели на корточках в темноте и тишине, прислушиваясь к шумам леса. Секундная фосфоресцирующая стрелка бежала по циферблату круг за кругом...
Где-то далеко, прорываясь сквозь шелест листвы деревьев, прогудел идущий на посадку самолет. Здесь, рядом, в нескольких километрах, был аэропорт. Но он им в их задумке помешать не мог. Охрана аэропорта была там, за забором, огораживающим территорию. А здесь были только они.
Где-то снова загудел самолет. Очередной «борт» заходил на посадку или, наоборот, разогнавшись, отрывался от взлетно-посадочной полосы.
Рев нарастал, и скоро мимо них пролетел авиалайнер, часто и близко мигая во тьме ночи сигнальными огнями.
Тени встали и вскинули на плечи «трубы».
Одновременно, с разрывом в одну секунду, в небо ушли выброшенные из «труб» огненные шары. Ослепительные языки пламени вырвались с другой стороны «труб», облизнув траву.
Две неяркие точки быстро набрали высоту и догнали самолет, пристроившись к нему сзади. Еще через мгновенье они ударили в двигатели, и раздались два, слившихся в один, взрыва...
Разом надрывно и страшно взвыли в пилотской кабине зуммеры тревоги. Пилоты побелевшими пальцами вцепились в штурвалы. Но сделать ничего было нельзя — слишком тяжел был заправленный под самую завязку самолет, чтобы выровнять его, чтобы вытянуть на уцелевшем двигателе и вернуться на аэродром. Самолет, теряя управление, сваливался на крыло.
Там, сзади, в салоне, в унисон вою тревожной сигнализации поднялся и стал набирать силу истошный, смертный крик людей. Пока еще живых.
Они поняли всё, потому что услышали, как сильно тряхнуло самолет, почувствовали, как он вдруг замер, словно остановившись в воздухе, и как, остановившись, клюнул носом к земле.
Они успели всё понять, и поэтому их смерть была ужасна.
Самолет сваливался вначале по плавной дуге, а потом, как камень, пошел к земле в последнем своем пике. Он врезался в лес, ломая и круша деревья, ломаясь и разваливаясь на куски сам. Спастись в этом кромешном аду было невозможно — обломки фюзеляжа рубили и рвали пассажиров в куски, кресла срывались с мест, врубаясь в другие кресла, от невероятной силы удара у людей переламливались шейные позвонки, отрывались, летели куда-то вперед, отдельно от них, головы...
Криков уже не было слышно, все слилось в один страшный гул, поглотивший отдельные хлопки, скрежет, вопли... Вдруг на мгновенье наступила оглушительная, жуткая тишина. Но хлынувшее из разорванных баков горючее мгновенно залило обломки самолета, землю и тела людей, и раздался мощный, поглотивший всё и вся взрыв!..
Инспектору Сычу позвонили на работу. Позвонил человек, голоса которого он не знал.
— Сыч Анна Степановна ваша дочь?
— Да, — ответил он, еще не понимая, кто звонит и что ему нужно. — А в чем дело?
— Вы бы не могли приехать в аэропорт?
— Зачем?.. — тихо спросил он, чувствуя, как у него от страшного предчувствия замерло, как остановилось сердце.
Он увидел в дежурке работающий телевизор, увидел, как немо шевелит губами диктор. И, протянув враз отяжелевшую руку, добавил громкость...
— ...чартерный рейс в Англию... — сказал диктор.
На экране дали картинку какого-то далекого зарева.
— ...Сказать что-либо определенное сейчас невозможно, но нельзя исключить ни одну из причин, в том числе террористический акт, потому что свидетели видели, как они утверждают, два предшествующих падению самолета взрыва...
— Они... ее!.. — прошептал инспектор, теряя над собой контроль. — Если они ее!.. Падлы! Я их собственными руками! Всех!..
Он ненавидел, он готов был ногтями, зубами рвать людей, убивших его дочь! Его единственную дочь! Но только он не знал, кого рвать и где их искать.
— Как же они могли так...?!..
Вместо тела дочери им выдали запаянный цинковый гроб. Без окошка. Потому что смотреть было не на что. В гробу лежал «мусор», собранный на месте катастрофы, — обломки самолета, перемешанные с землей, щепой деревьев и обгоревшими фрагментами человеческих тел. Вполне вероятно, что чужими фрагментами.
На похоронах единственной дочери отец тихо выл, бесконечно и монотонно повторяя одну и ту же фразу:
— Как же они могли? Как им позволили?! Кто?!
Дочь у него была молодая несимпатичная тринадцатилетняя дура, которую он, тем не менее, сильно любил. Потому что больше было некого — жену он давно уже терпеть не мог, а родителей схоронил. Одинок был волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч, как снимающий все ограничения знак на дороге. Никого у него не было, кроме дочери. И ничего, кроме полосатой волшебной палочки, с помощью которой он творил для нее чудеса. Вот и сейчас нужно было сотворить очередное, которое она от него ждала, чудо...
Инспектор увидел машину и взмахнул волшебной палочкой.
Машина остановилась. Как вкопанная. Палочка работала, палочка своей волшебной силы не утратила!
— Инспектор-дорожно-патрульной-службы-капи-тан-Сыч, — предупредил волшебник водителя о том кто он такой есть и какие чудеса способен творить.
И произнес заклинание, потому что любой ребенок знает, что одной только волшебной палочки для волшебства мало, нужно еще знать специальные волшебные слова.
— Ваши-документы-пожалуйста!..
Водитель протянул ему документы на машину и права.
— А техосмотр?
Техосмотр был.
— Медицинскую справку!
И медицинская справка нашлась.
— Временное разрешение!
Тоже есть! А в аптечке были все лекарства.
Как-то сегодня с волшебством не заладилось...
Или, может быть, этот водитель заговоренный?
Отпустить его, что ли?..
Но волшебник инспектор-ДПС-капитан-Сыч любил свою дочь. Причем гораздо больше, чем незнакомых водителей. И он пробормотал еще одно, более мощное, чем первое, заклинание, которое способно было разрушить любые чары и заговоры:
— Вы-знак-вон-там-видели?..
И снова взмахнул палочкой. Показывая назад.
Такому заклятью никакие заговоры и обереги были не страшны, и сторублевая купюра самым волшебным образом из кошелька водителя перелетела в карман волшебника по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч.
«Итого... — подумал он... — Все равно мало». А времени осталось всего ничего, и если он недоколдует, то его дочь не полетит в Англию и будет плакать, чего он, как любящий отец, перенести не мог!
Требовалось маленькое чудо.
И оно случилось.
Далеко на дороге показалась красная «десятка» с самым счастливым, какой только может быть, номером. С южным номером!
Волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч взмахнул волшебной палочкой. На этот раз волшебная палочка должна была сработать в полную силу. В машине были участники движения кавказской национальности.
— Ваши документы...
Документы были. И были в порядке. Но его не интересовали документы, его интересовали совсем другие бумаги.
— Медицинская справка... Временное разрешение...
— Канечно, камандир!
Заклинания не срабатывали. Видно, у тех восточных людей был какой-то знакомый и очень влиятельный джинн.
Но у волшебника инспектора-ДПС-капитана-Сыча тоже было в запасе одно, специально против восточных джиннов, заклинание. Звучало оно так:
— Что-у-вас-в-багажнике...
Кавказцы переглянулись.
— Все нормально, камандир! Дыня там, урюк... На базар едем, спешим очень! Отпусти, да?
— Откройте-багажник-покажите, — договорил заклинание волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч, отчаянно махая волшебной палочкой в сторону багажника.
Кавказцы переглянулись еще раз. Инспектор понял, что они не хотят открывать багажник, что там, видно, что-то есть! Что-то, что они не хотят показывать!
— Слушай, зачем выходить, там грязь, холод. Давай ты нам поверишь, да и мы поедем?
И взмахнули в воздухе волшебной бумажкой с портретом президента США. Против которой любая волшебная палочка пасовала.
Теперь стало ясно, что в багажнике не «что-то», что они показывать не хотят, а то, «что они ни в коем случае показывать не хотят»! Или наркотики, или оружие! Иначе бы они махали менее волшебной бумажкой.
Надо бы посмотреть!..
Но волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч вдруг перестал быть злым волшебником и стал очень добрым волшебником.
«Черт с ними!» — подумал он. Может, и оружие, только это их дело — не его дело. Его — дорога! Права у них есть, правил они не нарушали, а остальное его не касается. Им тоже надо своих детей кормить. А ему — своих! У него, если он в багажник сунется, может дочь пострадать. Которая не полетит в Англию.
И взял добытую с помощью волшебной палочки волшебную бумажку, которая была наделена таким сильным волшебством, что запросто могла перенести его дочь отсюда в далекую страну Англию чартерным рейсом компании Аэрофлот.
На чем они и разошлись.
Только сказка на этом не кончилась. Сказка только началась...
Волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч сдал дежурство, успел оплатить путевку и обрадовать любимую дочь. Которая бросилась ему на шею целоваться и обниматься. И если бы участники дорожного движения в этот момент увидели того, кого считали злым волшебником, они бы сильно удивились счастливому выражению его лица. И нежности, с которой он гладил по головке свою дочь. Потому что даже самые злые волшебники бывают очень добрыми, когда не колдуют...
А отпущенные лица кавказской национальности, которые тоже имели детей, которых им надо было кормить, поехали дальше, легко отмахиваясь оберегами в виде купюр с портретами чужих президентов от полосатых волшебных палочек.
— Э... я же говорил, никто не будет нас проверять! Они «бабки» любят!..
«Десятка» въехала в город и растворилась, в массе других машин. А к вечеру вынырнула на рынке. Который «держали» кавказцы:
— Привез, да?
— Конечно, привез! Обижаешь! Все — там, в багажнике.
В багажнике были не «дыни и урюк», а были какие-то свертки.
— Сколько привез?
— Три штуки.
Предметы вытащили и перенесли в хранилище, где были свалены горы фруктов и овощей.
— Вон туда.
В одной из гор была вырыта глубокая пещерка, куда сунули свертки, завалив их сверху яблоками.
— Менты сюда не сунутся? — поинтересовался приезжий.
— Какие менты?! Обижаешь! Овощ-фрукт все любят кушать!
Приезжий проверил, хорошо ли засыпали свертки. Вроде хорошо — качественно.
— Придет человек, скажет, что он Сурен, и скажет, что от меня, отдашь ему все, — сказал он.
И вытащил из кармана «волшебные доллары», которые имели волшебное хождение не только среди инспекторов ДПС.
— Канечно, дарагой! Все сделаем, дарагой!..
Человек пришел на следующий день.
— Я Сурен.
— Ждем тебя. Давно ждем...
— Где они?
— Не беспокойся, сейчас принесут!
Свертки принесли и погрузили в багажник машины, завалив сверху мешками с картошкой. Вряд ли кто-нибудь станет надрываться их ворочать, чтобы посмотреть, что находится под ними.
— Что-то еще надо, дарагой?
— Нет, все...
Сурен сел в машину, выехал за город, свернул на неприметную грунтовку и, проехав пять километров, остановился. Открыл багажник и выбросил из него картошку. Всю. Прямо на дорогу. После чего проехал еще с километр мимо каких-то предупреждающих знаков.
Выехав на большую поляну, он встал окончательно.
И достал из багажника свертки.
Которые, отнеся на руках на несколько десятков метров, аккуратно положил в заранее вырытую яму, присыпал землей и забросал случайным мусором. Недалеко от этого места он обломил на кусте несколько веток.
После чего сел и уехал.
Свертки лежали в земле недолго. День. Ночью на поляну вышли три человека в темно-серой, почти неразличимой в темноте одежде. Они были как тени. Они шли друг за другом, очень уверенно, потому что не один раз проходили здесь днем. Один остановился в начале поляны, два других пересекли ее, нащупали сломанные ветки, отсчитали шаги, бесшумно растащили в стороны мусор и стали копать.
Земля была рыхлая, и яма вскрылась быстро.
Они вытащили свертки и распаковали их.
В свертках были какие-то длинные трубы. Но, кажется, они знали, какие и как ими пользоваться. Потому что очень уверенно обращались с ними.
Потом они посмотрели на часы. В запасе было пять минут.
Эти пять минут они не курили и не переговаривались. Они сидели на корточках в темноте и тишине, прислушиваясь к шумам леса. Секундная фосфоресцирующая стрелка бежала по циферблату круг за кругом...
Где-то далеко, прорываясь сквозь шелест листвы деревьев, прогудел идущий на посадку самолет. Здесь, рядом, в нескольких километрах, был аэропорт. Но он им в их задумке помешать не мог. Охрана аэропорта была там, за забором, огораживающим территорию. А здесь были только они.
Где-то снова загудел самолет. Очередной «борт» заходил на посадку или, наоборот, разогнавшись, отрывался от взлетно-посадочной полосы.
Рев нарастал, и скоро мимо них пролетел авиалайнер, часто и близко мигая во тьме ночи сигнальными огнями.
Тени встали и вскинули на плечи «трубы».
Одновременно, с разрывом в одну секунду, в небо ушли выброшенные из «труб» огненные шары. Ослепительные языки пламени вырвались с другой стороны «труб», облизнув траву.
Две неяркие точки быстро набрали высоту и догнали самолет, пристроившись к нему сзади. Еще через мгновенье они ударили в двигатели, и раздались два, слившихся в один, взрыва...
Разом надрывно и страшно взвыли в пилотской кабине зуммеры тревоги. Пилоты побелевшими пальцами вцепились в штурвалы. Но сделать ничего было нельзя — слишком тяжел был заправленный под самую завязку самолет, чтобы выровнять его, чтобы вытянуть на уцелевшем двигателе и вернуться на аэродром. Самолет, теряя управление, сваливался на крыло.
Там, сзади, в салоне, в унисон вою тревожной сигнализации поднялся и стал набирать силу истошный, смертный крик людей. Пока еще живых.
Они поняли всё, потому что услышали, как сильно тряхнуло самолет, почувствовали, как он вдруг замер, словно остановившись в воздухе, и как, остановившись, клюнул носом к земле.
Они успели всё понять, и поэтому их смерть была ужасна.
Самолет сваливался вначале по плавной дуге, а потом, как камень, пошел к земле в последнем своем пике. Он врезался в лес, ломая и круша деревья, ломаясь и разваливаясь на куски сам. Спастись в этом кромешном аду было невозможно — обломки фюзеляжа рубили и рвали пассажиров в куски, кресла срывались с мест, врубаясь в другие кресла, от невероятной силы удара у людей переламливались шейные позвонки, отрывались, летели куда-то вперед, отдельно от них, головы...
Криков уже не было слышно, все слилось в один страшный гул, поглотивший отдельные хлопки, скрежет, вопли... Вдруг на мгновенье наступила оглушительная, жуткая тишина. Но хлынувшее из разорванных баков горючее мгновенно залило обломки самолета, землю и тела людей, и раздался мощный, поглотивший всё и вся взрыв!..
Инспектору Сычу позвонили на работу. Позвонил человек, голоса которого он не знал.
— Сыч Анна Степановна ваша дочь?
— Да, — ответил он, еще не понимая, кто звонит и что ему нужно. — А в чем дело?
— Вы бы не могли приехать в аэропорт?
— Зачем?.. — тихо спросил он, чувствуя, как у него от страшного предчувствия замерло, как остановилось сердце.
Он увидел в дежурке работающий телевизор, увидел, как немо шевелит губами диктор. И, протянув враз отяжелевшую руку, добавил громкость...
— ...чартерный рейс в Англию... — сказал диктор.
На экране дали картинку какого-то далекого зарева.
— ...Сказать что-либо определенное сейчас невозможно, но нельзя исключить ни одну из причин, в том числе террористический акт, потому что свидетели видели, как они утверждают, два предшествующих падению самолета взрыва...
— Они... ее!.. — прошептал инспектор, теряя над собой контроль. — Если они ее!.. Падлы! Я их собственными руками! Всех!..
Он ненавидел, он готов был ногтями, зубами рвать людей, убивших его дочь! Его единственную дочь! Но только он не знал, кого рвать и где их искать.
— Как же они могли так...?!..
Вместо тела дочери им выдали запаянный цинковый гроб. Без окошка. Потому что смотреть было не на что. В гробу лежал «мусор», собранный на месте катастрофы, — обломки самолета, перемешанные с землей, щепой деревьев и обгоревшими фрагментами человеческих тел. Вполне вероятно, что чужими фрагментами.
На похоронах единственной дочери отец тихо выл, бесконечно и монотонно повторяя одну и ту же фразу:
— Как же они могли? Как им позволили?! Кто?!
Глава 2
Человек боится смерти. Что странно, потому что он все равно ее не минует. Ни один. И никогда. Каждый прожитый день приближает нас к могиле медленно, но верно, каждый новый день рождения, который мы так радостно празднуем, на самом деле является еще одной преодоленной нами ступенькой — «туда».
Человек боится смерти, но боится по-разному. Смерть во сне называют «хорошей». Смерть в подворотне от ножа бандита — «плохой».
Хотя и в том, и в другом случае итог один. Но вот почему-то в постели нам помирать комфортней.
«Хорошие» смерти никого не интересуют, если только не умер любимый страной артист. Всем интересны «плохие» смерти. Уж так устроен человек, что все, что связано со смертью, особенно насильственной, вызывает нездоровый интерес. Смерть даже превосходит по степени популярности еще одну вечную тему — тему любви. Но случится в твоей жизни большая любовь или нет — еще не известно, а вот смерть будет точно. И поэтому люди всматриваются в лица покойников, чтобы понять: как это будет у них?..
У этого трупа лица не было, потому что у этого трупа не было головы. Совсем. Возле безголового трупа, и переступая через труп, лениво ходили с фотоаппаратами и рулетками какие-то люди и обсуждали счет последнего хоккейного матча и цены на колбасу. И даже смеялись.
— Наверняка это «черные». Их почерк. Их хлебом не корми — дай кому-нибудь голову отрезать, — переговаривались милиционеры.
— Так он вроде и сам не белый.
— Ну, значит, им «своя» голова понадобилась.
Дикий народ!..
Милиционеры в труп не всматривались, он их не интересовал, потому что этого добра они насмотрелись на всю оставшуюся жизнь... Трупы были их повседневной работой, такой же, как для учителя — школьники.
— Ты ему пальчики «откатал»?
— "Откатал". Можете убирать...
Труп положили на носилки и понесли к выходу. За дверью на скорбную процессию набросились, как голодные собаки на кость, скучавшие на лестничной площадке журналисты. Они вертелись возле носилок, норовя заглянуть под простынку, которой было прикрыто тело. Но и так было видно, что у трупа нет головы, потому что в том месте, где она должна была быть, была пустота.
В городе давно, уже дня два, не было громких убийств, так что приходилось довольствоваться тем, что есть. Был только этот — «безголовый».
— Кто его убил?.. Кто он?.. — быстро спрашивали журналисты, тыкая в лица милиционеров микрофоны. — Что нам написать?..
— Напишите, что это несчастный случай, что человек потерял голову от любви, — мрачно пошутили милиционеры, проталкиваясь через журналистов.
И ушли.
Журналисты тоже разошлись. Здесь «ловить» было больше нечего.
В редакциях журналисты стали «высасывать» из безголового трупа строки. Как те вампиры. Они тоже склонялись к версии, что это внутренние разборки «черных», не поделивших партию мандаринов. Но кому бы это было интересно, поэтому они сочиняли страшные сказки про объявившегося в городе маньяка-одиночку, отрезающего живым людям головы, пугая слабонервного читателя.
Такая у них работа... Раньше — живописать битву за урожай, рассказывая о пошедших на рассвете в атаку по ржаному полю комбайнах. Теперь — об «озимых» трупах, мрачно шутя меж собой, что нынче худшие трупы стали лучшими новостями.
Спрос рождает предложение.
Предложение — определяет спрос...
Жаль, конечно, что тот безголовый был просто «черным», а не местным олигархом или, еще лучше, мэром или вице-губернатором. Впрочем, те и так безголовые, хоть и с головами...
Журналисты позубоскалили и разошлись по домам.
Завтрашний день должен принести новые трупы.
И послезавтрашний...
Человек боится смерти, но боится по-разному. Смерть во сне называют «хорошей». Смерть в подворотне от ножа бандита — «плохой».
Хотя и в том, и в другом случае итог один. Но вот почему-то в постели нам помирать комфортней.
«Хорошие» смерти никого не интересуют, если только не умер любимый страной артист. Всем интересны «плохие» смерти. Уж так устроен человек, что все, что связано со смертью, особенно насильственной, вызывает нездоровый интерес. Смерть даже превосходит по степени популярности еще одну вечную тему — тему любви. Но случится в твоей жизни большая любовь или нет — еще не известно, а вот смерть будет точно. И поэтому люди всматриваются в лица покойников, чтобы понять: как это будет у них?..
У этого трупа лица не было, потому что у этого трупа не было головы. Совсем. Возле безголового трупа, и переступая через труп, лениво ходили с фотоаппаратами и рулетками какие-то люди и обсуждали счет последнего хоккейного матча и цены на колбасу. И даже смеялись.
— Наверняка это «черные». Их почерк. Их хлебом не корми — дай кому-нибудь голову отрезать, — переговаривались милиционеры.
— Так он вроде и сам не белый.
— Ну, значит, им «своя» голова понадобилась.
Дикий народ!..
Милиционеры в труп не всматривались, он их не интересовал, потому что этого добра они насмотрелись на всю оставшуюся жизнь... Трупы были их повседневной работой, такой же, как для учителя — школьники.
— Ты ему пальчики «откатал»?
— "Откатал". Можете убирать...
Труп положили на носилки и понесли к выходу. За дверью на скорбную процессию набросились, как голодные собаки на кость, скучавшие на лестничной площадке журналисты. Они вертелись возле носилок, норовя заглянуть под простынку, которой было прикрыто тело. Но и так было видно, что у трупа нет головы, потому что в том месте, где она должна была быть, была пустота.
В городе давно, уже дня два, не было громких убийств, так что приходилось довольствоваться тем, что есть. Был только этот — «безголовый».
— Кто его убил?.. Кто он?.. — быстро спрашивали журналисты, тыкая в лица милиционеров микрофоны. — Что нам написать?..
— Напишите, что это несчастный случай, что человек потерял голову от любви, — мрачно пошутили милиционеры, проталкиваясь через журналистов.
И ушли.
Журналисты тоже разошлись. Здесь «ловить» было больше нечего.
В редакциях журналисты стали «высасывать» из безголового трупа строки. Как те вампиры. Они тоже склонялись к версии, что это внутренние разборки «черных», не поделивших партию мандаринов. Но кому бы это было интересно, поэтому они сочиняли страшные сказки про объявившегося в городе маньяка-одиночку, отрезающего живым людям головы, пугая слабонервного читателя.
Такая у них работа... Раньше — живописать битву за урожай, рассказывая о пошедших на рассвете в атаку по ржаному полю комбайнах. Теперь — об «озимых» трупах, мрачно шутя меж собой, что нынче худшие трупы стали лучшими новостями.
Спрос рождает предложение.
Предложение — определяет спрос...
Жаль, конечно, что тот безголовый был просто «черным», а не местным олигархом или, еще лучше, мэром или вице-губернатором. Впрочем, те и так безголовые, хоть и с головами...
Журналисты позубоскалили и разошлись по домам.
Завтрашний день должен принести новые трупы.
И послезавтрашний...
Глава 3
Почему-то все считают, что «черный ящик» — это такой небольшой прямоугольный ящик, покрашенный в черный цвет. И называют его так потому, что «ящик» по форме и сути напоминает гроб, а черный цвет — цвет траура.
Ничего подобного. И вовсе это не ящик, а шар, и покрашен он не в черный цвет, а в оранжевый. «Ящик» в форме шара лучше противостоит динамическим перегрузкам и ударам, а цвет — так он универсальный: все спассредства на воздушном и океанских флотах обычно оранжевые, чтобы яркой расцветкой бросаться в глаза.
Именно такой не черный и не ящик лежал на столе. Уже распотрошенный. Здесь же была копия акта его вскрытия, в которой расписались все должностные лица, кому это было положено сделать. Оболочка сильно обгорела и была помята, но внутренности в основном уцелели, потому что «ящик» был способен выдерживать запредельные температурные режимы.
На «пленке» звучали голоса уже мертвых людей, которые произносили обычные в таких случаях фразы про шасси, углы, закрылки, скорость, высоту... Но потом привычная речь оборвалась, и двадцать семь секунд экипаж говорил «нештатным языком».
— Удар... кажется, левый двигатель... Отчаянный трезвон аварийной сигнализации, который звучал уже беспрерывно, фоном, все двадцать семь секунд, до самого конца.
— Отказ двигателя...
— Высота восемьсот!..
— Штурвал!..
— Тянем!..
— Пятьсот пятьдесят!..
— Держи! Держи!..
— Падаем, Сережа!.. Падаем, твою мать!..
Какие-то невнятные, отчаянные крики, мат и... Тишина!
Всё!..
В этот момент они жить перестали. Они и пассажиры.
Другая запись, которая фиксировала показания приборов, была бесстрастна, потому что приборы не имели нервов и не могли перед своей гибелью кричать: «Держи, Сережа!..» — и крыть по матери. Они в рабочем режиме писали высоты, крены, температуры, расход топлива и еще с десяток параметров до самого последнего мгновенья. До момента, пока датчики не расплющились и не сгорели. Но показания приборов были даже более информативны, чем крики экипажа, потому что давали объективную картину.
Отказ левого двигателя...
Массированное возгорание...
Сработка автоматических средств пожаротушения...
Потеря скорости...
Высоты...
Да, сходится. С тем, что говорит экипаж, сходится. Такое впечатление, что кто-то шарахнул в хвост аэробуса ракетой класса «земля — воздух». Но только кто мог шарахнуть? Почти в центре России? Может, все-таки это что-то другое?..
В дверь постучали, и тут же в лабораторию вошли какие-то люди в одинакового покроя пиджаках. Они прошли сразу к столу и обступили его со всех сторон.
— Кто вы такие? — возмутился завлаб наглости непрошеных гостей.
Один из вошедших достал из кармана и развернул красную книжечку, где была его фотография в том же самом сером пиджаке, в котором он был сейчас.
— Федеральная служба безопасности, — представился он, даже не назвав свое имя. — Мы вынуждены забрать у вас вот это, — кивнул он на разложенные на столе внутренности «черного ящика».
— Как забрать? — не понял завлаб.
— Так и забрать. Физически. И визитеры поставили на стол и, вжикнув молнией, раскрыли большую спортивную сумку.
— Но это невозможно!.. — начал было объяснять им завлаб. — Выносить отсюда что-либо категорически...
— Ваше начальство в курсе, — уверили его фээсбэшники, оттирая могучими плечами от стола.
Начальство действительно было в курсе. Начальство стояло в дверях, растерянно наблюдая за происходящим.
«Черный ящик» аккуратно положили в сумку.
И туда же положили ноутбук, на который была сброшена информация с «черного ящика». Это уже вообще ни в какие ворота не лезло!
— Но позвольте!.. — вспылил завлаб.
— Это тоже согласовано, — сказал фээсбэшник, руководивший операцией. — Вы очень помогли нам. Спасибо.
И направился к двери.
— Но как же так? Я должен подготовить заключение!.. — запоздало всполошился завлаб.
— Подготовите. Завтра. Завтра мы вам все вернем, — заверили его.
— Нет, так я не согласен. Без расписки не согласен! «Ящик» находится на моем ответственном хранении, и я не могу его отдать просто так!
Руководитель операции вытащил из кейса стандартный лист бумаги и написал расписку, где не было указано, какая организация и для чего изымает «черный ящик», а было просто написано, что некто Ларин В.П. взял на время прибор — одна штука, инвентарный номер... и компьютер «ноутбук» — одна штука. Число и роспись...
И гости быстро, даже быстрей, чем явились, ушли.
Завлаб вопросительно посмотрел на замершее возле двери начальство. Но его вышестоящий начальник только многозначительно пожал плечами. Мол, что я могу поделать — это же ФСБ, с ними не поспоришь!..
«Черный ящик», как обещали, вернули на следующий день. В целости и сохранности.
И попросили вернуть расписку...
Запись была та же самая.
«Отказ двигателя... Падаем, Сережа!.. Падаем, твою мать!..»
Но куда-то подевалась фраза:
«Удар... кажется, левый двигатель...»
И исчезли показания некоторых приборов. В тех местах, где была запись этой, насчет удара, фразы и показания приборов, «носитель» был поврежден. Возможно, во время аварии.
Доказать что-либо было невозможно, потому что внутренности «ящика» действительно кое-где пострадали, но пострадали в других местах, что завлаб точно помнил. Или, может, он ошибся, может, этих слов не было?
Подтвердить свои подозрения он не мог, потому что никаких следов записи ни в «ящике», ни на ноутбуке не осталось. И нигде — не осталось. Разве только в авиадиспетчерской?.. У него был приятель в авиадиспетчерской службе аэропорта, который вел «борт» в последнем его полете. И завлаб, порывшись в служебном справочнике, нашел нужный ему телефонный номер. Ага, вот он...
С минуту он трепался со старым, еще с тех времен, приятелем о семье, погоде и продвижении по службе. А потом спросил:
— У тебя там нет поблизости записи переговоров с упавшим «бортом»?
— Ну ты же знаешь наши порядки, — ответил приятель, намекая на установленный порядок получения служебных записей и документации с грифом ДСП.
Порядки он знал. В этих порядках царил такой беспорядок!..
— Ладно, не надо записи. Просто скажи, ими никто не интересовался, кроме меня? — аккуратно спросил завлаб.
Но куда-то подевалась фраза:
«Удар... кажется, левый двигатель...» И исчезли показания некоторых приборов. В тех местах, где была запись этой, насчет удара, фразы и показания приборов, «носитель» был поврежден. Возможно, во время аварии.
Доказать что-либо было невозможно, потому что внутренности «ящика» действительно кое-где пострадали, но пострадали в других местах, что завлаб точно помнил. Или, может, он ошибся, может, этих слов не было?
Подтвердить свои подозрения он не мог, потому что никаких следов записи ни в «ящике», ни на ноутбуке не осталось. И нигде — не осталось. Разве только в авиадиспетчерской?.. У него был приятель в авиадиспетчерской службе аэропорта, который вел «борт» в последнем его полете. И завлаб, порывшись в служебном справочнике, нашел нужный ему телефонный номер. Ага, вот он...
С минуту он трепался со старым, еще с тех времен, приятелем о семье, погоде и продвижении по службе. А потом спросил:
— У тебя там нет поблизости записи переговоров с упавшим «бортом»?
— Ну ты же знаешь наши порядки, — ответил приятель, намекая на установленный порядок получения служебных записей и документации с грифом ДСП.
Порядки он знал. В этих порядках царил такой беспорядок!..
— Ладно, не надо записи. Просто скажи, ими никто не интересовался, кроме меня? — аккуратно спросил завлаб.
Но приятель его понял.
— Ну как же, приходили ребята «оттуда»... — сделал он многозначительную паузу. — Брали пленку послушать...
— Можешь не продолжать... — оборвал завлаб своего приятеля. Дальше ему и так все было понятно.
Скорее всего, он ошибся. Скорее всего, никакой фразы не было, потому что это место было невосстановимо повреждено. За ту фразу он, по всей видимости, принял шумовые помехи. И авиадиспетчера — тоже...
Заключение он написал, исходя из имеющихся в его распоряжении материалов. Никакие ракеты, попавшие в самолет, в нем не фигурировали, а излагалось несколько наиболее вероятных причин авиакатастрофы, в том числе попадание в двигатель самолета крупной птицы, шаровой молнии или сильного разряда статического электричества.
Ничего подобного. И вовсе это не ящик, а шар, и покрашен он не в черный цвет, а в оранжевый. «Ящик» в форме шара лучше противостоит динамическим перегрузкам и ударам, а цвет — так он универсальный: все спассредства на воздушном и океанских флотах обычно оранжевые, чтобы яркой расцветкой бросаться в глаза.
Именно такой не черный и не ящик лежал на столе. Уже распотрошенный. Здесь же была копия акта его вскрытия, в которой расписались все должностные лица, кому это было положено сделать. Оболочка сильно обгорела и была помята, но внутренности в основном уцелели, потому что «ящик» был способен выдерживать запредельные температурные режимы.
На «пленке» звучали голоса уже мертвых людей, которые произносили обычные в таких случаях фразы про шасси, углы, закрылки, скорость, высоту... Но потом привычная речь оборвалась, и двадцать семь секунд экипаж говорил «нештатным языком».
— Удар... кажется, левый двигатель... Отчаянный трезвон аварийной сигнализации, который звучал уже беспрерывно, фоном, все двадцать семь секунд, до самого конца.
— Отказ двигателя...
— Высота восемьсот!..
— Штурвал!..
— Тянем!..
— Пятьсот пятьдесят!..
— Держи! Держи!..
— Падаем, Сережа!.. Падаем, твою мать!..
Какие-то невнятные, отчаянные крики, мат и... Тишина!
Всё!..
В этот момент они жить перестали. Они и пассажиры.
Другая запись, которая фиксировала показания приборов, была бесстрастна, потому что приборы не имели нервов и не могли перед своей гибелью кричать: «Держи, Сережа!..» — и крыть по матери. Они в рабочем режиме писали высоты, крены, температуры, расход топлива и еще с десяток параметров до самого последнего мгновенья. До момента, пока датчики не расплющились и не сгорели. Но показания приборов были даже более информативны, чем крики экипажа, потому что давали объективную картину.
Отказ левого двигателя...
Массированное возгорание...
Сработка автоматических средств пожаротушения...
Потеря скорости...
Высоты...
Да, сходится. С тем, что говорит экипаж, сходится. Такое впечатление, что кто-то шарахнул в хвост аэробуса ракетой класса «земля — воздух». Но только кто мог шарахнуть? Почти в центре России? Может, все-таки это что-то другое?..
В дверь постучали, и тут же в лабораторию вошли какие-то люди в одинакового покроя пиджаках. Они прошли сразу к столу и обступили его со всех сторон.
— Кто вы такие? — возмутился завлаб наглости непрошеных гостей.
Один из вошедших достал из кармана и развернул красную книжечку, где была его фотография в том же самом сером пиджаке, в котором он был сейчас.
— Федеральная служба безопасности, — представился он, даже не назвав свое имя. — Мы вынуждены забрать у вас вот это, — кивнул он на разложенные на столе внутренности «черного ящика».
— Как забрать? — не понял завлаб.
— Так и забрать. Физически. И визитеры поставили на стол и, вжикнув молнией, раскрыли большую спортивную сумку.
— Но это невозможно!.. — начал было объяснять им завлаб. — Выносить отсюда что-либо категорически...
— Ваше начальство в курсе, — уверили его фээсбэшники, оттирая могучими плечами от стола.
Начальство действительно было в курсе. Начальство стояло в дверях, растерянно наблюдая за происходящим.
«Черный ящик» аккуратно положили в сумку.
И туда же положили ноутбук, на который была сброшена информация с «черного ящика». Это уже вообще ни в какие ворота не лезло!
— Но позвольте!.. — вспылил завлаб.
— Это тоже согласовано, — сказал фээсбэшник, руководивший операцией. — Вы очень помогли нам. Спасибо.
И направился к двери.
— Но как же так? Я должен подготовить заключение!.. — запоздало всполошился завлаб.
— Подготовите. Завтра. Завтра мы вам все вернем, — заверили его.
— Нет, так я не согласен. Без расписки не согласен! «Ящик» находится на моем ответственном хранении, и я не могу его отдать просто так!
Руководитель операции вытащил из кейса стандартный лист бумаги и написал расписку, где не было указано, какая организация и для чего изымает «черный ящик», а было просто написано, что некто Ларин В.П. взял на время прибор — одна штука, инвентарный номер... и компьютер «ноутбук» — одна штука. Число и роспись...
И гости быстро, даже быстрей, чем явились, ушли.
Завлаб вопросительно посмотрел на замершее возле двери начальство. Но его вышестоящий начальник только многозначительно пожал плечами. Мол, что я могу поделать — это же ФСБ, с ними не поспоришь!..
«Черный ящик», как обещали, вернули на следующий день. В целости и сохранности.
И попросили вернуть расписку...
Запись была та же самая.
«Отказ двигателя... Падаем, Сережа!.. Падаем, твою мать!..»
Но куда-то подевалась фраза:
«Удар... кажется, левый двигатель...»
И исчезли показания некоторых приборов. В тех местах, где была запись этой, насчет удара, фразы и показания приборов, «носитель» был поврежден. Возможно, во время аварии.
Доказать что-либо было невозможно, потому что внутренности «ящика» действительно кое-где пострадали, но пострадали в других местах, что завлаб точно помнил. Или, может, он ошибся, может, этих слов не было?
Подтвердить свои подозрения он не мог, потому что никаких следов записи ни в «ящике», ни на ноутбуке не осталось. И нигде — не осталось. Разве только в авиадиспетчерской?.. У него был приятель в авиадиспетчерской службе аэропорта, который вел «борт» в последнем его полете. И завлаб, порывшись в служебном справочнике, нашел нужный ему телефонный номер. Ага, вот он...
С минуту он трепался со старым, еще с тех времен, приятелем о семье, погоде и продвижении по службе. А потом спросил:
— У тебя там нет поблизости записи переговоров с упавшим «бортом»?
— Ну ты же знаешь наши порядки, — ответил приятель, намекая на установленный порядок получения служебных записей и документации с грифом ДСП.
Порядки он знал. В этих порядках царил такой беспорядок!..
— Ладно, не надо записи. Просто скажи, ими никто не интересовался, кроме меня? — аккуратно спросил завлаб.
Но куда-то подевалась фраза:
«Удар... кажется, левый двигатель...» И исчезли показания некоторых приборов. В тех местах, где была запись этой, насчет удара, фразы и показания приборов, «носитель» был поврежден. Возможно, во время аварии.
Доказать что-либо было невозможно, потому что внутренности «ящика» действительно кое-где пострадали, но пострадали в других местах, что завлаб точно помнил. Или, может, он ошибся, может, этих слов не было?
Подтвердить свои подозрения он не мог, потому что никаких следов записи ни в «ящике», ни на ноутбуке не осталось. И нигде — не осталось. Разве только в авиадиспетчерской?.. У него был приятель в авиадиспетчерской службе аэропорта, который вел «борт» в последнем его полете. И завлаб, порывшись в служебном справочнике, нашел нужный ему телефонный номер. Ага, вот он...
С минуту он трепался со старым, еще с тех времен, приятелем о семье, погоде и продвижении по службе. А потом спросил:
— У тебя там нет поблизости записи переговоров с упавшим «бортом»?
— Ну ты же знаешь наши порядки, — ответил приятель, намекая на установленный порядок получения служебных записей и документации с грифом ДСП.
Порядки он знал. В этих порядках царил такой беспорядок!..
— Ладно, не надо записи. Просто скажи, ими никто не интересовался, кроме меня? — аккуратно спросил завлаб.
Но приятель его понял.
— Ну как же, приходили ребята «оттуда»... — сделал он многозначительную паузу. — Брали пленку послушать...
— Можешь не продолжать... — оборвал завлаб своего приятеля. Дальше ему и так все было понятно.
Скорее всего, он ошибся. Скорее всего, никакой фразы не было, потому что это место было невосстановимо повреждено. За ту фразу он, по всей видимости, принял шумовые помехи. И авиадиспетчера — тоже...
Заключение он написал, исходя из имеющихся в его распоряжении материалов. Никакие ракеты, попавшие в самолет, в нем не фигурировали, а излагалось несколько наиболее вероятных причин авиакатастрофы, в том числе попадание в двигатель самолета крупной птицы, шаровой молнии или сильного разряда статического электричества.