Страница:
Теперь все изменилось.
Теперь министр обороны может запросто «потерять» в Чечне оружия и воинского имущества на полмиллиарда баксов и выстроить за казенный счет пятиэтажную дачку на Рублевском шоссе, командующий флотом толкнуть налево списанный им же крейсер, а командир дивизии стратегических бомбардировщиков передать пару бомбовозов в СП, для организации челночных рейсов в Турцию.
Нынче все можно!
А если начальству можно, почему кладовщику нельзя? Чем он хуже? У него тоже много чего на подотчете числится.
Так себя уговаривал «товарищ прапорщик», когда загнал налево первую коробку патронов к пистолету «ПМ». Патроны ушли бойко и дорого. Судя по тому, как бойко и как дорого, в патронах население нуждалось не меньше, чем в хлебе насущном.
Проданные патроны прапорщик списал как «пришедшее в негодность в процессе ответственного ранения имущество», выставив комиссии бутылку водки. Комиссия выпила водки, закусила плавленым сырком и подмахнула акт.
Воодушевленный успехом, прапорщик обошел свое хозяйство, прикинув, сколько все это разложенное на стеллажах добро может стоить. Получилось — очень много. Оказывается, прапорщик был не бедным человеком, был очень богатым человеком. А жил как нищий! Разве это справедливо?
Прапорщик загнал две коробки патронов и выставил комиссии две бутылки водки, что комиссию устроило.
Покупатели двух коробок патронов нашли прапорщика через неделю, пожаловавшись ему, что попали в очень затруднительное положение, потому что, имея до черта патронов, не имеют возможности пострелять, потому что не имеют пистолета. И предложили продать им пистолет. Двадцать штук. Но можно и десять.
Продажа десяти пистолетов позволяла прапорщику приобрести «Жигули», о которых он давно и безуспешно мечтал. Но продажа десяти пистолетов было бы преступлением. Поэтому он категорически отказался продать десять пистолетов, продав только пять. И купил «Москвич».
Списать пистолеты было труднее, чем патроны, пришлось ему устраивать на складе небольшой потоп, который залил «сданное на ответственное хранение имущество, приведя его в полную негодность». На этот раз комиссия, проявив принципиальность, подписывать акт за бутылку водки и плавленый сырок отказалась, потребовав минимум ящик водки и колбасу с красной рыбой на закуску. Прапорщик с испугу выставил два ящика... Но водкой дело не кончилось — по части поползли слухи, что Кузьмич загоняет на сторону оружие. Прапорщика вызвал его вышестоящий начальник.
— Ты что, патронами торгуешь? — напрямик спросил он.
Прапорщик промолчал. Что можно было истолковать как признание.
— Как ты смеешь?! — возмутился начальник. — Как ты смеешь торговать вверенным тебе имуществом!.. Без меня...
Прапорщик понял, что с вышестоящим начальством придется делиться. То есть возникло то, что на языке официального следствия называется — сговором лиц с целью создания преступного сообщества.
Не один Кузьмич хотел жить лучше, другие тоже хотели.
Под прикрытием начальства торговля пошла бойчей. Кузьмича находили крепкие ребята в одинакового покроя кожанках и делали предложения от которых невозможно было отказаться. Вначале они интересовались «маслятами» и разными прочими «грибами», потом «макарами» и «калашами».
Списывать «стволы» в таких количествах было невозможно, и на складе стали появляться пустые ящики. В которые вряд ли кто-нибудь когда-нибудь сунется. Склад был слишком большим — сотни ящиков лежали на тысячах полок, лежали годами и десятилетиями в ожидании большой войны. Это и были военные закрома Родины. Ревизии, которые раньше случались чаще, а теперь их почти не было, подходили к делу формально — проверяли документы и строго спрашивали кладовщиков: все ли на месте? Кладовщики божились, что все, на чем проверка обычно заканчивалась. В гостевой баньке.
Иногда особо въедливые ревизоры тыкали пальцем в какой-нибудь наугад выбранный ящик, которому сбивали крышку, — если с ним все было в норме, то и на складе все считалось в порядке.
Если ревизоры приближались к сомнительным полкам, кладовщик играл с ними в популярную в стране телеигру, предлагая отказаться от осмотра ящиков, взяв приз.
— Я даю вам сто, и вы туда не заглядываете! — предлагал кладовщик.
«Сто» — конечно, не рублей. Участники игры соглашались не сразу и редко когда соглашались на «сто», но соглашались всегда. Потому что приз был гораздо больше премии, на которую мог рассчитывать ревизор, обнаруживший недостачу.
Конечно, рано или поздно обман должен был вскрыться, но прапорщик Кузьмичев, как и каждый вор, надеялся, что это произойдет не скоро. И не с ним.
И продолжал свой бизнес.
Пустые ящики множились, деньги прибывали, а из прилавках все еще оставались товары, которые он не мог себе позволить купить. Он уже имел «Жигули», причем не одни, и уже хотел не «Жигули», а хорошую иномарку. И много чего еще хотел — отчего денег ему не хватало даже больше, чем раньше. Потому что денег не хватает всегда. И даже тем, у кого их куры не клюют...
Когда Кузьмича нашли кавказцы и предложили продать партию гранатометов — он отказал. Потому что боялся с ними связываться. Но кавказцам если они что-то сильно хотят, отказать трудно.
— Зачем так сказал? — обиделись они на него. — Мы же знаем, ты русским продаешь! Мы что — хуже, да?..
— Ну почему хуже... Я не сказал, что хуже... — замялся прапорщик. — Просто у меня сейчас нет того, что вам нужно.
— Не завезли — да? — все поняли несостоявшиеся покупатели гранатометов.
А вечером домой не вернулась дочь прапорщика. И за полночь не вернулась. Вернулась под утро оживленная и загадочная.
— Ты где была? — строго спросил у нее не сомкнувший до самого утра глаз отец.
— В ночном клубе. Я с такими интересными ребятами познакомилась!..
Дочь была взрослая и имела право знакомиться с потенциальными женихами. Пора уже. Но эти женихи были не обычными — были с Кавказа.
— Они такие забавные, такие интересные, они так здорово рассказывают о своих обычаях!..
Прапорщик напрягся. И не зря.
— Я запрещаю тебе с ними встречаться! — сказал он.
— Почему?
— Потому!
Объяснять дочери, что ее любят не за ее красивые глаза, а за папины гранатометы, он не стал. Ей вообще лучше было ничего не знать.
В тот же день ему позвонили дочкины ухажеры.
— У вас такая замечательная дочь, — поздравили его они, говоря с характерным акцентом.
— Не смейте трогать мою дочь! — не сдержавшись, прокричал в трубку не на шутку встревоженный отец.
— Зачем трогать? У нас до свадьбы трогать нельзя! — похвастался телефонный собеседник. — Такие у нас обычаи! Но можно невесту украсть!..
Прапорщик посмотрел на дочь, которая вертелась возле зеркала, и сразу все понял.
«Товар» тут же завезли. А за покупателями дело не стало — покупатели щедро расплатились, намекнув на возможность нового заказа.
На стеллаже, где лежали гранатометы, появились пустые ящики.
Когда соседу по лестничной клетке привезли из Чечни «цинк» с останками сгоревшего в БТРе сына, прапорщик подумал, что, возможно, это был его гранатомет. Но потом решил, что это совершенно не обязательно, потому что этих гранатометов в Чечне как грязи. Может, это не его гранатомет, а бывшего министра обороны, который передавал их боевикам тысячами? Он за министра отвечать не согласен!
И то верно — почему у нас всех собак всегда вешают исключительно на стрелочников и хоть бы одну на министра? Неправильно это!..
Когда на склад поступили переносные ракетно-зенитные комплексы, прапорщик Кузьмичев понял, что ему крупно повезло. Вернее, ему объяснили, что ему крупно повезло, потому что назвали цену, за которую готовы приобрести каждый ПЗРК.
Соблазн был велик. Но и риск тоже. Ракетный комплекс, в отличие от автомата, проходил по особому списку — так просто его не умыкнешь. С другой стороны, получив такие деньги, можно было откупиться от какой угодно ревизии! Рискнуть? Или нет?..
Сомнения жадного человека всегда истолковываются в пользу наживы. И прапорщик не устоял — сдав на пробу один ПЗРК, не забыв поделиться со своими, с которыми был в доле, начальниками. На следующий день ревизия не пришла, что было истолковано добрым предзнаменованием.
И прапорщик сдал еще один комплекс. Остановиться он, как и всякий вор, уже не мог, потому что останавливаться ему было уже бессмысленно — он в этом деле увяз по самую маковку и лишний эпизод в его будущем деле уже ничего ни прибавить ни убавить не мог. Так стоит ли стесняться?
Следующий ПЗРК он сбыл своим, местным. На чем и про кололся. Потому что «свои» притащили к нему «чужих». Не по доброй воле, чтобы при головах остаться...
...В дверь позвонили.
— Поди открой! — крикнул Кузьмич дочери.
Сам он с дивана вставать не хотел. Может он, в конце концов, позволить себе отдохнуть от трудов неправедных!
— Ты слышишь или нет?!
— Да слышу я, слышу! — раздраженно проорала из своей комнаты дочь.
— А чего не идешь?
— Не могу — я голая!
Кузьмич вздохнул и пошел к двери. Никакого сладу с этими бабами нет — то они голые, то в грязном халате, то в бигудях!.. Дверь открыть некому!..
— Кто там еще? — недовольно спросил он.
— Эй, слушай, дорогой, почтальон к тебе пришел! Открой срочно — да! — крикнули из-за двери. — Телеграмм тебе принес!
Кузьмич провернул защелку. А дальше... А дальше он ничего не понял — какая-то неведомая сила рванула его за грудки вперед, пушечным ядром вынося из квартиры, и потащила вниз по лестнице так, что ноги ступенек не касались.
Против подъезда стоял большой черный джип с распахнутыми дверцами, который стремительно, хотя никуда не ехал, приблизился. Кузьмича внесло в салон, дверцы захлопнулись, и джип рванул с места.
— Вы кто? — удивленно, потому что он даже еще испугаться не успел, спросил прапорщик.
Сидеть ему было неудобно, потому что планировка джипа была крайне неудачной — пол поднят очень высоко, отчего коленки задирались под самый подбородок.
— Вы кто?! — повторил он свой вопрос, уже подозревая худшее, подозревая, что его взяла милиция. Но милиция в его случае была бы далеко не худшим вариантом.
— Попался, гад! — мстительно сказал кто-то снизу. — Мы тебя отучим туфту впаривать!
И пол под ногами зашевелился, словно живой. Но прапорщику уже было не до пола!
— Зачем так нехорошо делаешь? — обернулся нему с переднего сиденья жуткого вида кавказец. — Зачем обманываешь, зачем плохой товар даешь?
— А?.. — прошипел снизу голос. — Зачем гнилой товар нам впарил?!
Сидящий рядом с прапорщиком мужчина, который тоже был кавказцем, подняв ногу, изо всех сил ткнул ею куда-то вниз.
«Пол» сказал:
— Ай!..
И затих.
— Если ты нас обманул, мы тебе голову резать .будем! — дружески пообещал передний кавказец, оскалив зубы и проведя большим пальцем под подбородком. — Вот так резать будем!
Судя по всему, он не шутил, он излагал план предстоящих им совместных вечерних мероприятий.
— Всэм рэзать будем! Всэм до одного!..
Кузьмич почувствовал, как под его ногами замер, закаменел «пол». И как закаменел он сам! Если бы это были не чеченцы, если бы это была милиция, он бы обрадовался им как родным!
— Этого не может быть, я не обманывал, у меня как в аптеке! — залепетал он. — Это не я! Честное слово!..
— Разберемся... — грозно пообещал кавказец. — Со всеми, кто нас обманул, разберемся!
И глаза его нехорошо сверкнули...
Дверцы хлопнули, и джип уехал.
Сверток остался лежать.
Размерами и внешними очертаниями сверток смутно напоминал человеческую фигуру, но только у ней не было ни рук, ни ног, ни головы. И еще этот сверток не шевелился...
Мимо проехала машина и еще одна, но никто не обратил внимания на кучу какого-то валяющегося на обочине тряпья. Или сделали вид, что не обратили, потому что нынче чем меньше ты видишь, тем спокойней спишь.
Безголовый, безрукий, слегка напоминающий человеческую фигуру сверток мог пролежать на обочине, наверное, до самого утра, если бы на него не обратили внимание случайные прохожие. Вернее, неслучайные прохожие. Две женщины — одна молодая, другая в возрасте. Они только что вышли из подъезда и, обойдя дом, подошли к дороге. И стали всматриваться вдаль. Похоже, они кого-то искали. Они искали своего пропавшего мужа и отца.
— Смотри-ка! — сказала одна из женщин.
И показала на лежащий на обочине сверток.
Они подошли к нему поближе.
Это был мешок, самый обычный мешок, в которых перевозят и хранят картошку. Только не похоже было, чтобы в нем была картошка, — этот мешок имел совсем-совсем другие очертания, был весь в крупных буграх и был в каких-то темных, промочивших ткань насквозь пятнах. Как будто в нем перевозили не картошку, а перевозили свежее мясо.
Женщины приблизились к мешку, и им вдруг стало неуютно, стало страшно, потому что они смогли оценить его размеры! Мешок был точно таким, каким должен быть, если в него засунуть человека. Например, их отца...
А вдруг?!
Боясь предположить худшее, боясь даже об этом подумать, они остановились в одном шаге от своей жутковатой находки.
Мать потянулась к горловине мешка.
— А если это он?! — испуганно ойкнула дочь. — Давай лучше милицию вызовем!
Но было уже поздно... Мешок зашевелился. И сказал:
— Они уехали?
Женщины с визгом отпрыгнули в стороны.
Из мешка показалась голова. Голова их отца. Которую трудно было узнать, потому что вся она была в ссадинах, синяках и кровоподтеках.
Голова испуганно огляделась по сторонам.
Машины не было!
Вслед за головой из мешка вылезли плечи. Руки. Туловище... Туловище тоже было в крови, пропитавшей рубаху и мешок.
Мать с дочерью разом, в голос завыли.
— А ну — цыц! — рявкнул на них муж и отец. — Помогите лучше.
Его подхватили под руки и повели к подъезду. Он шел с трудом, сильно прихрамывая, но шел своими ногами...
Что с ним произошло, прапорщик Кузьмичев так и не понял. Но более всего не понял, почему вернулся домой и почему с головой!
Его, ни сном ни духом не ожидавшего такого поворота событий, сняли с дивана, впихнули в джип и увезли в неизвестном направлении. Увезли чеченцы, которым он продал переносной ракетно-зенитный комплекс. Вернее, он не им продал, он местным браткам продал, а те перепродали его чеченцам. Которых предложенный товар чем-то не устроил.
По крайней мере, так понял Кузьмич. Понял, что ему предъявляют рекламацию, потому что чеченцы стали кричать, что он вор и обманщик, и стали его жестоко бить, требуя, чтобы он во всем признался. На их перекошенные злобой лица было жутко смотреть! А потом один из них выдернул из ножен здоровенный нож, которым хотел перерезать ему шею. Но его оттащили другие чеченцы, потом они долго о чем-то друг с другом спорили и снова хотели зарезать...
Он уже был уверен, что зарежут, он уж со всеми мысленно простился... Но его отпустили, потребовав вернуть деньги и сообщить им, когда на склад привезут новую партию «Игл».
— Если ты снова обманешь, мы тебя найдем и на куски порежем! — предупредили они. — Теперь ты только с нами торговать будешь, понял, да?!
Он все понял, понял, что торговать будет только с ними, что если кто-нибудь еще станет посягать на «их» оружие, то он должен тут же сдать им конкурентов, чтобы они с ними разобрались, как умеют.
Судя по всему, предприимчивые чеченцы решили, что этот склад отныне должен принадлежать не Министерству обороны, а им и снабжать только их. Наверное, так было удобней — получить оптом, в полную свою собственность целый воинский склад, вместо того чтобы мотаться по стране скупая оружие в розницу.
Он, конечно, с радостью согласился.
После чего его снова побили, засунули в мешок и выбросили возле дома, приказав минимум полчаса сидеть тихо, не шевелясь и не подавая признаков жизни.
А чтобы он понял, что они не шутят, что грозят всерьез, они напоследок сдернули с его ноги ботинок и, втянув ногу на какой-то случайный камень и с силой припечатав, прижав ступню сверху подошвой ботинка, рубанули ножом по мизинцу. Который отлетел.
Что было очень больно и очень страшно, но было гораздо лучше, чем если бы они, пусть даже безболезненно, отрезали ему голову!
В общем легко отделался Кузьмич, пальцем отделался вместо головы. Хотя... Хотя кто может знать, что его ждет впереди. Что всех нас ждет...
Глава 20
Теперь министр обороны может запросто «потерять» в Чечне оружия и воинского имущества на полмиллиарда баксов и выстроить за казенный счет пятиэтажную дачку на Рублевском шоссе, командующий флотом толкнуть налево списанный им же крейсер, а командир дивизии стратегических бомбардировщиков передать пару бомбовозов в СП, для организации челночных рейсов в Турцию.
Нынче все можно!
А если начальству можно, почему кладовщику нельзя? Чем он хуже? У него тоже много чего на подотчете числится.
Так себя уговаривал «товарищ прапорщик», когда загнал налево первую коробку патронов к пистолету «ПМ». Патроны ушли бойко и дорого. Судя по тому, как бойко и как дорого, в патронах население нуждалось не меньше, чем в хлебе насущном.
Проданные патроны прапорщик списал как «пришедшее в негодность в процессе ответственного ранения имущество», выставив комиссии бутылку водки. Комиссия выпила водки, закусила плавленым сырком и подмахнула акт.
Воодушевленный успехом, прапорщик обошел свое хозяйство, прикинув, сколько все это разложенное на стеллажах добро может стоить. Получилось — очень много. Оказывается, прапорщик был не бедным человеком, был очень богатым человеком. А жил как нищий! Разве это справедливо?
Прапорщик загнал две коробки патронов и выставил комиссии две бутылки водки, что комиссию устроило.
Покупатели двух коробок патронов нашли прапорщика через неделю, пожаловавшись ему, что попали в очень затруднительное положение, потому что, имея до черта патронов, не имеют возможности пострелять, потому что не имеют пистолета. И предложили продать им пистолет. Двадцать штук. Но можно и десять.
Продажа десяти пистолетов позволяла прапорщику приобрести «Жигули», о которых он давно и безуспешно мечтал. Но продажа десяти пистолетов было бы преступлением. Поэтому он категорически отказался продать десять пистолетов, продав только пять. И купил «Москвич».
Списать пистолеты было труднее, чем патроны, пришлось ему устраивать на складе небольшой потоп, который залил «сданное на ответственное хранение имущество, приведя его в полную негодность». На этот раз комиссия, проявив принципиальность, подписывать акт за бутылку водки и плавленый сырок отказалась, потребовав минимум ящик водки и колбасу с красной рыбой на закуску. Прапорщик с испугу выставил два ящика... Но водкой дело не кончилось — по части поползли слухи, что Кузьмич загоняет на сторону оружие. Прапорщика вызвал его вышестоящий начальник.
— Ты что, патронами торгуешь? — напрямик спросил он.
Прапорщик промолчал. Что можно было истолковать как признание.
— Как ты смеешь?! — возмутился начальник. — Как ты смеешь торговать вверенным тебе имуществом!.. Без меня...
Прапорщик понял, что с вышестоящим начальством придется делиться. То есть возникло то, что на языке официального следствия называется — сговором лиц с целью создания преступного сообщества.
Не один Кузьмич хотел жить лучше, другие тоже хотели.
Под прикрытием начальства торговля пошла бойчей. Кузьмича находили крепкие ребята в одинакового покроя кожанках и делали предложения от которых невозможно было отказаться. Вначале они интересовались «маслятами» и разными прочими «грибами», потом «макарами» и «калашами».
Списывать «стволы» в таких количествах было невозможно, и на складе стали появляться пустые ящики. В которые вряд ли кто-нибудь когда-нибудь сунется. Склад был слишком большим — сотни ящиков лежали на тысячах полок, лежали годами и десятилетиями в ожидании большой войны. Это и были военные закрома Родины. Ревизии, которые раньше случались чаще, а теперь их почти не было, подходили к делу формально — проверяли документы и строго спрашивали кладовщиков: все ли на месте? Кладовщики божились, что все, на чем проверка обычно заканчивалась. В гостевой баньке.
Иногда особо въедливые ревизоры тыкали пальцем в какой-нибудь наугад выбранный ящик, которому сбивали крышку, — если с ним все было в норме, то и на складе все считалось в порядке.
Если ревизоры приближались к сомнительным полкам, кладовщик играл с ними в популярную в стране телеигру, предлагая отказаться от осмотра ящиков, взяв приз.
— Я даю вам сто, и вы туда не заглядываете! — предлагал кладовщик.
«Сто» — конечно, не рублей. Участники игры соглашались не сразу и редко когда соглашались на «сто», но соглашались всегда. Потому что приз был гораздо больше премии, на которую мог рассчитывать ревизор, обнаруживший недостачу.
Конечно, рано или поздно обман должен был вскрыться, но прапорщик Кузьмичев, как и каждый вор, надеялся, что это произойдет не скоро. И не с ним.
И продолжал свой бизнес.
Пустые ящики множились, деньги прибывали, а из прилавках все еще оставались товары, которые он не мог себе позволить купить. Он уже имел «Жигули», причем не одни, и уже хотел не «Жигули», а хорошую иномарку. И много чего еще хотел — отчего денег ему не хватало даже больше, чем раньше. Потому что денег не хватает всегда. И даже тем, у кого их куры не клюют...
Когда Кузьмича нашли кавказцы и предложили продать партию гранатометов — он отказал. Потому что боялся с ними связываться. Но кавказцам если они что-то сильно хотят, отказать трудно.
— Зачем так сказал? — обиделись они на него. — Мы же знаем, ты русским продаешь! Мы что — хуже, да?..
— Ну почему хуже... Я не сказал, что хуже... — замялся прапорщик. — Просто у меня сейчас нет того, что вам нужно.
— Не завезли — да? — все поняли несостоявшиеся покупатели гранатометов.
А вечером домой не вернулась дочь прапорщика. И за полночь не вернулась. Вернулась под утро оживленная и загадочная.
— Ты где была? — строго спросил у нее не сомкнувший до самого утра глаз отец.
— В ночном клубе. Я с такими интересными ребятами познакомилась!..
Дочь была взрослая и имела право знакомиться с потенциальными женихами. Пора уже. Но эти женихи были не обычными — были с Кавказа.
— Они такие забавные, такие интересные, они так здорово рассказывают о своих обычаях!..
Прапорщик напрягся. И не зря.
— Я запрещаю тебе с ними встречаться! — сказал он.
— Почему?
— Потому!
Объяснять дочери, что ее любят не за ее красивые глаза, а за папины гранатометы, он не стал. Ей вообще лучше было ничего не знать.
В тот же день ему позвонили дочкины ухажеры.
— У вас такая замечательная дочь, — поздравили его они, говоря с характерным акцентом.
— Не смейте трогать мою дочь! — не сдержавшись, прокричал в трубку не на шутку встревоженный отец.
— Зачем трогать? У нас до свадьбы трогать нельзя! — похвастался телефонный собеседник. — Такие у нас обычаи! Но можно невесту украсть!..
Прапорщик посмотрел на дочь, которая вертелась возле зеркала, и сразу все понял.
«Товар» тут же завезли. А за покупателями дело не стало — покупатели щедро расплатились, намекнув на возможность нового заказа.
На стеллаже, где лежали гранатометы, появились пустые ящики.
Когда соседу по лестничной клетке привезли из Чечни «цинк» с останками сгоревшего в БТРе сына, прапорщик подумал, что, возможно, это был его гранатомет. Но потом решил, что это совершенно не обязательно, потому что этих гранатометов в Чечне как грязи. Может, это не его гранатомет, а бывшего министра обороны, который передавал их боевикам тысячами? Он за министра отвечать не согласен!
И то верно — почему у нас всех собак всегда вешают исключительно на стрелочников и хоть бы одну на министра? Неправильно это!..
Когда на склад поступили переносные ракетно-зенитные комплексы, прапорщик Кузьмичев понял, что ему крупно повезло. Вернее, ему объяснили, что ему крупно повезло, потому что назвали цену, за которую готовы приобрести каждый ПЗРК.
Соблазн был велик. Но и риск тоже. Ракетный комплекс, в отличие от автомата, проходил по особому списку — так просто его не умыкнешь. С другой стороны, получив такие деньги, можно было откупиться от какой угодно ревизии! Рискнуть? Или нет?..
Сомнения жадного человека всегда истолковываются в пользу наживы. И прапорщик не устоял — сдав на пробу один ПЗРК, не забыв поделиться со своими, с которыми был в доле, начальниками. На следующий день ревизия не пришла, что было истолковано добрым предзнаменованием.
И прапорщик сдал еще один комплекс. Остановиться он, как и всякий вор, уже не мог, потому что останавливаться ему было уже бессмысленно — он в этом деле увяз по самую маковку и лишний эпизод в его будущем деле уже ничего ни прибавить ни убавить не мог. Так стоит ли стесняться?
Следующий ПЗРК он сбыл своим, местным. На чем и про кололся. Потому что «свои» притащили к нему «чужих». Не по доброй воле, чтобы при головах остаться...
...В дверь позвонили.
— Поди открой! — крикнул Кузьмич дочери.
Сам он с дивана вставать не хотел. Может он, в конце концов, позволить себе отдохнуть от трудов неправедных!
— Ты слышишь или нет?!
— Да слышу я, слышу! — раздраженно проорала из своей комнаты дочь.
— А чего не идешь?
— Не могу — я голая!
Кузьмич вздохнул и пошел к двери. Никакого сладу с этими бабами нет — то они голые, то в грязном халате, то в бигудях!.. Дверь открыть некому!..
— Кто там еще? — недовольно спросил он.
— Эй, слушай, дорогой, почтальон к тебе пришел! Открой срочно — да! — крикнули из-за двери. — Телеграмм тебе принес!
Кузьмич провернул защелку. А дальше... А дальше он ничего не понял — какая-то неведомая сила рванула его за грудки вперед, пушечным ядром вынося из квартиры, и потащила вниз по лестнице так, что ноги ступенек не касались.
Против подъезда стоял большой черный джип с распахнутыми дверцами, который стремительно, хотя никуда не ехал, приблизился. Кузьмича внесло в салон, дверцы захлопнулись, и джип рванул с места.
— Вы кто? — удивленно, потому что он даже еще испугаться не успел, спросил прапорщик.
Сидеть ему было неудобно, потому что планировка джипа была крайне неудачной — пол поднят очень высоко, отчего коленки задирались под самый подбородок.
— Вы кто?! — повторил он свой вопрос, уже подозревая худшее, подозревая, что его взяла милиция. Но милиция в его случае была бы далеко не худшим вариантом.
— Попался, гад! — мстительно сказал кто-то снизу. — Мы тебя отучим туфту впаривать!
И пол под ногами зашевелился, словно живой. Но прапорщику уже было не до пола!
— Зачем так нехорошо делаешь? — обернулся нему с переднего сиденья жуткого вида кавказец. — Зачем обманываешь, зачем плохой товар даешь?
— А?.. — прошипел снизу голос. — Зачем гнилой товар нам впарил?!
Сидящий рядом с прапорщиком мужчина, который тоже был кавказцем, подняв ногу, изо всех сил ткнул ею куда-то вниз.
«Пол» сказал:
— Ай!..
И затих.
— Если ты нас обманул, мы тебе голову резать .будем! — дружески пообещал передний кавказец, оскалив зубы и проведя большим пальцем под подбородком. — Вот так резать будем!
Судя по всему, он не шутил, он излагал план предстоящих им совместных вечерних мероприятий.
— Всэм рэзать будем! Всэм до одного!..
Кузьмич почувствовал, как под его ногами замер, закаменел «пол». И как закаменел он сам! Если бы это были не чеченцы, если бы это была милиция, он бы обрадовался им как родным!
— Этого не может быть, я не обманывал, у меня как в аптеке! — залепетал он. — Это не я! Честное слово!..
— Разберемся... — грозно пообещал кавказец. — Со всеми, кто нас обманул, разберемся!
И глаза его нехорошо сверкнули...
* * *
Поздно ночью на перекрестке, недалеко от дома, где жил прапорщик Кузьмичев, остановилась машина. Большой черный джип. Дверцы распахнулись, и из машины на обочину выпал какой-то бесформенный сверток.Дверцы хлопнули, и джип уехал.
Сверток остался лежать.
Размерами и внешними очертаниями сверток смутно напоминал человеческую фигуру, но только у ней не было ни рук, ни ног, ни головы. И еще этот сверток не шевелился...
Мимо проехала машина и еще одна, но никто не обратил внимания на кучу какого-то валяющегося на обочине тряпья. Или сделали вид, что не обратили, потому что нынче чем меньше ты видишь, тем спокойней спишь.
Безголовый, безрукий, слегка напоминающий человеческую фигуру сверток мог пролежать на обочине, наверное, до самого утра, если бы на него не обратили внимание случайные прохожие. Вернее, неслучайные прохожие. Две женщины — одна молодая, другая в возрасте. Они только что вышли из подъезда и, обойдя дом, подошли к дороге. И стали всматриваться вдаль. Похоже, они кого-то искали. Они искали своего пропавшего мужа и отца.
— Смотри-ка! — сказала одна из женщин.
И показала на лежащий на обочине сверток.
Они подошли к нему поближе.
Это был мешок, самый обычный мешок, в которых перевозят и хранят картошку. Только не похоже было, чтобы в нем была картошка, — этот мешок имел совсем-совсем другие очертания, был весь в крупных буграх и был в каких-то темных, промочивших ткань насквозь пятнах. Как будто в нем перевозили не картошку, а перевозили свежее мясо.
Женщины приблизились к мешку, и им вдруг стало неуютно, стало страшно, потому что они смогли оценить его размеры! Мешок был точно таким, каким должен быть, если в него засунуть человека. Например, их отца...
А вдруг?!
Боясь предположить худшее, боясь даже об этом подумать, они остановились в одном шаге от своей жутковатой находки.
Мать потянулась к горловине мешка.
— А если это он?! — испуганно ойкнула дочь. — Давай лучше милицию вызовем!
Но было уже поздно... Мешок зашевелился. И сказал:
— Они уехали?
Женщины с визгом отпрыгнули в стороны.
Из мешка показалась голова. Голова их отца. Которую трудно было узнать, потому что вся она была в ссадинах, синяках и кровоподтеках.
Голова испуганно огляделась по сторонам.
Машины не было!
Вслед за головой из мешка вылезли плечи. Руки. Туловище... Туловище тоже было в крови, пропитавшей рубаху и мешок.
Мать с дочерью разом, в голос завыли.
— А ну — цыц! — рявкнул на них муж и отец. — Помогите лучше.
Его подхватили под руки и повели к подъезду. Он шел с трудом, сильно прихрамывая, но шел своими ногами...
Что с ним произошло, прапорщик Кузьмичев так и не понял. Но более всего не понял, почему вернулся домой и почему с головой!
Его, ни сном ни духом не ожидавшего такого поворота событий, сняли с дивана, впихнули в джип и увезли в неизвестном направлении. Увезли чеченцы, которым он продал переносной ракетно-зенитный комплекс. Вернее, он не им продал, он местным браткам продал, а те перепродали его чеченцам. Которых предложенный товар чем-то не устроил.
По крайней мере, так понял Кузьмич. Понял, что ему предъявляют рекламацию, потому что чеченцы стали кричать, что он вор и обманщик, и стали его жестоко бить, требуя, чтобы он во всем признался. На их перекошенные злобой лица было жутко смотреть! А потом один из них выдернул из ножен здоровенный нож, которым хотел перерезать ему шею. Но его оттащили другие чеченцы, потом они долго о чем-то друг с другом спорили и снова хотели зарезать...
Он уже был уверен, что зарежут, он уж со всеми мысленно простился... Но его отпустили, потребовав вернуть деньги и сообщить им, когда на склад привезут новую партию «Игл».
— Если ты снова обманешь, мы тебя найдем и на куски порежем! — предупредили они. — Теперь ты только с нами торговать будешь, понял, да?!
Он все понял, понял, что торговать будет только с ними, что если кто-нибудь еще станет посягать на «их» оружие, то он должен тут же сдать им конкурентов, чтобы они с ними разобрались, как умеют.
Судя по всему, предприимчивые чеченцы решили, что этот склад отныне должен принадлежать не Министерству обороны, а им и снабжать только их. Наверное, так было удобней — получить оптом, в полную свою собственность целый воинский склад, вместо того чтобы мотаться по стране скупая оружие в розницу.
Он, конечно, с радостью согласился.
После чего его снова побили, засунули в мешок и выбросили возле дома, приказав минимум полчаса сидеть тихо, не шевелясь и не подавая признаков жизни.
А чтобы он понял, что они не шутят, что грозят всерьез, они напоследок сдернули с его ноги ботинок и, втянув ногу на какой-то случайный камень и с силой припечатав, прижав ступню сверху подошвой ботинка, рубанули ножом по мизинцу. Который отлетел.
Что было очень больно и очень страшно, но было гораздо лучше, чем если бы они, пусть даже безболезненно, отрезали ему голову!
В общем легко отделался Кузьмич, пальцем отделался вместо головы. Хотя... Хотя кто может знать, что его ждет впереди. Что всех нас ждет...
Глава 20
Разговор с Сулейманом был короткий — его уронили на землю и несколько минут пинали армейскими бутсами. Сулейман рычал как дикий зверь, пытаясь встать на ноги, но силы были явно не равными — он был один, а спецназовцев четверо. И даже лиц их нельзя было рассмотреть и запомнить, потому что все они были в масках.
Его снова роняли и снова били. Били очень расчетливо, так, чтобы не убить и не покалечить, но чтобы сделать больно и создать впечатление, что они готовы на все, что угодно.
— Хватит! — приказал командир.
Спецназовцы нехотя отступили. У них были давние счеты с «чехами», но позволить себе эмоции они не могли. Раз сказано хватит — значит, хватит! Сулейману хватит. Теперь он вряд ли бросится на них, а если бросится, то вряд ли сможет причинить какой-нибудь вред. Они должны были ошеломить его, сломить сопротивление — они это сделали. Теперь можно было переходить к следующей фазе психологической обработки — к задушевному разговору.
Сулеймана подхватили под руки и бросили на стул, встав с боков и сзади него.
— Здесь, — сказал командир, похлопывая ладонью по какой-то папочке, — на тебя столько, что хватит на три пожизненных срока...
В папочке ничего, кроме стопки чистых формата А-4 листов не было. Командир блефовал, исходя из того, что за любым из чеченцев тянется длинный кровавый след. Все они, даже самые лояльные днем, ночью были боевиками. Если сейчас не были, то на прошлой войне были. Все стреляли и резали российских солдат, держали в зинданах рабов и похищали скот. Потому что не только сейчас резали и похищали, а всегда, испокон веков, со времен генерала Ермолова и раньше тоже. Такая у них натура — бандитов, воров и убийц. Такая исторически сложившаяся национальная особенность. Поля возделывать, хлеб растить, работать — это не к ним. Это дело презренное. Даже своих чеченцев, которые не грабят и не воруют, а, к примеру, скот пасут, последними людьми считают. Слово «чабан» — худшее для них оскорбление. А вот если чужую отару из-за гор пригнал или рабов, которые за тебя пахать да строить будут, если убил кого-нибудь, кошелек у него забрав, — то ты герой и уважаемый член общества, которым мать с отцом и братья гордиться могут! В общем, дикий задержавшийся в стадии развитого феодализма народ. В любого пальцем ткни — бандюга и душегуб — не ошибешься. И сейчас не ошибешься! У этого Сулеймана за душой не одна загубленная жизнь — по роже видно! И по повадкам. Этот не просто глотки резал — этот с удовольствием резал, да еще хвастался потом!
С таким разговоры говорить — только время терять, этот премудростей виртуозно построенного допроса, которым на спецкурсах обучают, не оценит. С такими можно только силой... Это он понял, еще когда действительную служил. Были у них в роте чеченцы. Ребята они, конечно, отчаянные, на кулачки биться не боятся и друг друга в обиду не дают. Что есть — то есть! Дашь им слабину, считай, все, считай, они тебе на шею сели и ножки свесили — будешь им два года сапоги языком вместо щеток лизать. А если схлестнуться и верх взять, то они враз хвосты свои лохматые подожмут и служить будут как надо!
Только так с ними и можно — с каждым в отдельности и со всеми вместе. Как Еромолов. Или как Сталин. Тот их в несколько недель скрутил без всякой войны — рассадил по теплушкам и загнал в казахстанские степи. И ничего — никто не бузил. Поняли, что имеют дело с такой силой, которой их силенками не пересилить. На сорок лет притихли! Смешно сказать — боевики их, которые нынче по горам с автоматами скачут, за милую душу шоферили и на тракторах озимые пахали, борясь за звание «Ударник социалистического соревнования». Страшный Радуев в комсомольских вожаках ходил, стройотряды организуя и молодежь на стройки века вывозя, И хоть бы кто слово поперек линии партии вякнул! Потому что под силой ходили. А как сила ушла — трактора и значки комсомольские побросали и айда в горы исконным своим промыслом заниматься! И этот тоже, хоть теперь из себя паиньку строит...
— Баранов из Дагестана и Ингушетии угонял? — ткнул командир спецназовцев пальцем в пустой лист бумаги. — Угонял! Людей воровал? — перелистнул страницу. — Воровал! На воинские колонны нападал?.. И это было!.. Так что лет двадцать ты уже имеешь. Но это — потом. А вначале я тебя в камеру к уголовникам законопачу, я смогу, я по знакомству договорюсь. Знаешь, есть такие камеры, с особым, который выслуживается перед ментами, контингентом. Куда таких, как ты, которые не желают следствию помочь, упрямцев помещают. И знаешь, что там с ними делают? На коленки ставят и то, что ты с козами делал, — делают! И с тобой сделают. А я позабочусь, чтобы в твоей поганой деревне все об этом узнали!..
Сулейман дернулся и заскрежетал зубами. Его еле-еле удержали на стуле.
— Что глазищами вращаешь? — презрительно усмехнулся командир. — Не нравится?.. А тем, у кого ты детей крал и пальчики им резал, думаешь нравилось?.. Так что выбирай, или тебе «опущенным» ходить, или с нами договариваться.
— Ишак, сын ишака!.. — заорал Сулейман. — Я убью тебя!
И снова попытался вскочить на ноги, схлопотав несколько хорошо поставленных ударов по корпусу.
Командир недобро ухмыльнулся.
— Может, и убьешь... Когда-нибудь. Только вначале свою порцию сполна получишь! — И смачно хлопнул себя по заду. — То-то твой отец обрадуется...
Это был подлый и хорошо рассчитанный удар. Удар по больному чеченскому самолюбию!
— Ну что, будем говорить или дурака валять? И, быстро встав и подойдя вплотную к пленнику, командир сунул ему под нос фотографию. Той самой, которая была похищена, девочки.
— Где она? Говори! Быстро!..
И командир хлестанул Сулеймана по щеке. Обидно хлестанул, потому что открытой ладонью, а не кулаком! Не как мужчину!
Сулейман стал дергаться, пытаясь сбросить с себя чужие, крепко вцепившиеся в него руки, и стал страшно ругаться на своем языке. Говорить с ним было бесполезно, он уже ничего не понимал и не слышал, закусив удила! Он хотел сейчас только одного — хотел разорвать обидчиков и хотел умереть! Человека, который не боится смерти, который ее желает, запугать невозможно.
— Утихомирьте его.
Разбушевавшегося пленника свалили на пол, немного, для профилактики, попинали, с хрустом ввернули за спину руки и защелкнули на запястьях браслеты.
Не «потек» Сулейман, хотя должен был... Крепок в коленках оказался, крепче, чем они рассчитывали.
— Володя! — негромко позвал командир.
Один из бойцов, оторвавшись от пленника, вопросительно взглянул на командира. Тот кивнул на дверь.
В темном коридорчике, не выходя на крыльцо, они встали, нервно затягиваясь, закурили.
— Что делать будем, Виктор Павлович? — спросил боец.
— То, что делали, — колоть, — ответил тот. — До самой... — И назвал, до какого места им следовало раскалывать упорствующего Сулеймана. — А если не сможем, то придется его «чистить» и по-тихому отсюда сматываться...
По-тихому — это значит без денег, без вербовки и с трупом...
Труп — ладно, труп можно списать на «текучку», подвязав его к какому-нибудь делу, а вот денег жалко. И сил, которые они на это дело угрохали. Нет, отступать нежелательно, надо долавливать!
— Давай по второму варианту...
— Есть, товарищ подполковник, — официально ответил Володя.
Командир вернулся в дом, сел напротив Сулеймана и, раскачиваясь на стуле, заговорил с ним по-дружески — без тумаков и окриков.
— Да-а... промахнулся ты, парень, на этот раз. Сильно промахнулся! — сказал с нотками сочувствия в голосе он. — Лажанулся!.. Как же ты так, а? Думать надо, с кем дело имеешь...
Чеченец напрягся. Ничего хорошего он от этих русских не ждал. От любых не ждал, но от этих особенно.
— Ты хоть знаешь, кто ее дед? — многозначительным шепотом спросил командир, закатывая к потолку глаза...
Дед девочки был никто — потому что его давно на этом свете не было, он — умер. Но Сулейман этого мог не знать. Не должен был знать. Он запросто мог схватить и сунуть в машину любую подвернувшуюся ему под руку жертву. Максимум, на что он был способен, — это спросить девочку о финансовых возможностях родителей. Да и то едва ли — их благосостояние родственников не интересовало, они всем назначали примерно одну сумму выкупа, потому что когда начинали высылать по почте детские пальчики, то деньги всегда получали. Ну или почти всегда...
— Дед у нее там сидит, — ткнул указательным пальцем в потолок командир. — И теперь из-за тебя волну гонит!.. Штормовую! Ты что думаешь, нам интересно тут с тобой лясы точить, ты думаешь, у нас других, более приятных, занятий не найдётся? — перешел на совсем уже доверительный тон командир. — Мы бы давно все на койках припухали, если бы ты нам боевые тревоги не устраивал!..
Его снова роняли и снова били. Били очень расчетливо, так, чтобы не убить и не покалечить, но чтобы сделать больно и создать впечатление, что они готовы на все, что угодно.
— Хватит! — приказал командир.
Спецназовцы нехотя отступили. У них были давние счеты с «чехами», но позволить себе эмоции они не могли. Раз сказано хватит — значит, хватит! Сулейману хватит. Теперь он вряд ли бросится на них, а если бросится, то вряд ли сможет причинить какой-нибудь вред. Они должны были ошеломить его, сломить сопротивление — они это сделали. Теперь можно было переходить к следующей фазе психологической обработки — к задушевному разговору.
Сулеймана подхватили под руки и бросили на стул, встав с боков и сзади него.
— Здесь, — сказал командир, похлопывая ладонью по какой-то папочке, — на тебя столько, что хватит на три пожизненных срока...
В папочке ничего, кроме стопки чистых формата А-4 листов не было. Командир блефовал, исходя из того, что за любым из чеченцев тянется длинный кровавый след. Все они, даже самые лояльные днем, ночью были боевиками. Если сейчас не были, то на прошлой войне были. Все стреляли и резали российских солдат, держали в зинданах рабов и похищали скот. Потому что не только сейчас резали и похищали, а всегда, испокон веков, со времен генерала Ермолова и раньше тоже. Такая у них натура — бандитов, воров и убийц. Такая исторически сложившаяся национальная особенность. Поля возделывать, хлеб растить, работать — это не к ним. Это дело презренное. Даже своих чеченцев, которые не грабят и не воруют, а, к примеру, скот пасут, последними людьми считают. Слово «чабан» — худшее для них оскорбление. А вот если чужую отару из-за гор пригнал или рабов, которые за тебя пахать да строить будут, если убил кого-нибудь, кошелек у него забрав, — то ты герой и уважаемый член общества, которым мать с отцом и братья гордиться могут! В общем, дикий задержавшийся в стадии развитого феодализма народ. В любого пальцем ткни — бандюга и душегуб — не ошибешься. И сейчас не ошибешься! У этого Сулеймана за душой не одна загубленная жизнь — по роже видно! И по повадкам. Этот не просто глотки резал — этот с удовольствием резал, да еще хвастался потом!
С таким разговоры говорить — только время терять, этот премудростей виртуозно построенного допроса, которым на спецкурсах обучают, не оценит. С такими можно только силой... Это он понял, еще когда действительную служил. Были у них в роте чеченцы. Ребята они, конечно, отчаянные, на кулачки биться не боятся и друг друга в обиду не дают. Что есть — то есть! Дашь им слабину, считай, все, считай, они тебе на шею сели и ножки свесили — будешь им два года сапоги языком вместо щеток лизать. А если схлестнуться и верх взять, то они враз хвосты свои лохматые подожмут и служить будут как надо!
Только так с ними и можно — с каждым в отдельности и со всеми вместе. Как Еромолов. Или как Сталин. Тот их в несколько недель скрутил без всякой войны — рассадил по теплушкам и загнал в казахстанские степи. И ничего — никто не бузил. Поняли, что имеют дело с такой силой, которой их силенками не пересилить. На сорок лет притихли! Смешно сказать — боевики их, которые нынче по горам с автоматами скачут, за милую душу шоферили и на тракторах озимые пахали, борясь за звание «Ударник социалистического соревнования». Страшный Радуев в комсомольских вожаках ходил, стройотряды организуя и молодежь на стройки века вывозя, И хоть бы кто слово поперек линии партии вякнул! Потому что под силой ходили. А как сила ушла — трактора и значки комсомольские побросали и айда в горы исконным своим промыслом заниматься! И этот тоже, хоть теперь из себя паиньку строит...
— Баранов из Дагестана и Ингушетии угонял? — ткнул командир спецназовцев пальцем в пустой лист бумаги. — Угонял! Людей воровал? — перелистнул страницу. — Воровал! На воинские колонны нападал?.. И это было!.. Так что лет двадцать ты уже имеешь. Но это — потом. А вначале я тебя в камеру к уголовникам законопачу, я смогу, я по знакомству договорюсь. Знаешь, есть такие камеры, с особым, который выслуживается перед ментами, контингентом. Куда таких, как ты, которые не желают следствию помочь, упрямцев помещают. И знаешь, что там с ними делают? На коленки ставят и то, что ты с козами делал, — делают! И с тобой сделают. А я позабочусь, чтобы в твоей поганой деревне все об этом узнали!..
Сулейман дернулся и заскрежетал зубами. Его еле-еле удержали на стуле.
— Что глазищами вращаешь? — презрительно усмехнулся командир. — Не нравится?.. А тем, у кого ты детей крал и пальчики им резал, думаешь нравилось?.. Так что выбирай, или тебе «опущенным» ходить, или с нами договариваться.
— Ишак, сын ишака!.. — заорал Сулейман. — Я убью тебя!
И снова попытался вскочить на ноги, схлопотав несколько хорошо поставленных ударов по корпусу.
Командир недобро ухмыльнулся.
— Может, и убьешь... Когда-нибудь. Только вначале свою порцию сполна получишь! — И смачно хлопнул себя по заду. — То-то твой отец обрадуется...
Это был подлый и хорошо рассчитанный удар. Удар по больному чеченскому самолюбию!
— Ну что, будем говорить или дурака валять? И, быстро встав и подойдя вплотную к пленнику, командир сунул ему под нос фотографию. Той самой, которая была похищена, девочки.
— Где она? Говори! Быстро!..
И командир хлестанул Сулеймана по щеке. Обидно хлестанул, потому что открытой ладонью, а не кулаком! Не как мужчину!
Сулейман стал дергаться, пытаясь сбросить с себя чужие, крепко вцепившиеся в него руки, и стал страшно ругаться на своем языке. Говорить с ним было бесполезно, он уже ничего не понимал и не слышал, закусив удила! Он хотел сейчас только одного — хотел разорвать обидчиков и хотел умереть! Человека, который не боится смерти, который ее желает, запугать невозможно.
— Утихомирьте его.
Разбушевавшегося пленника свалили на пол, немного, для профилактики, попинали, с хрустом ввернули за спину руки и защелкнули на запястьях браслеты.
Не «потек» Сулейман, хотя должен был... Крепок в коленках оказался, крепче, чем они рассчитывали.
— Володя! — негромко позвал командир.
Один из бойцов, оторвавшись от пленника, вопросительно взглянул на командира. Тот кивнул на дверь.
В темном коридорчике, не выходя на крыльцо, они встали, нервно затягиваясь, закурили.
— Что делать будем, Виктор Павлович? — спросил боец.
— То, что делали, — колоть, — ответил тот. — До самой... — И назвал, до какого места им следовало раскалывать упорствующего Сулеймана. — А если не сможем, то придется его «чистить» и по-тихому отсюда сматываться...
По-тихому — это значит без денег, без вербовки и с трупом...
Труп — ладно, труп можно списать на «текучку», подвязав его к какому-нибудь делу, а вот денег жалко. И сил, которые они на это дело угрохали. Нет, отступать нежелательно, надо долавливать!
— Давай по второму варианту...
— Есть, товарищ подполковник, — официально ответил Володя.
Командир вернулся в дом, сел напротив Сулеймана и, раскачиваясь на стуле, заговорил с ним по-дружески — без тумаков и окриков.
— Да-а... промахнулся ты, парень, на этот раз. Сильно промахнулся! — сказал с нотками сочувствия в голосе он. — Лажанулся!.. Как же ты так, а? Думать надо, с кем дело имеешь...
Чеченец напрягся. Ничего хорошего он от этих русских не ждал. От любых не ждал, но от этих особенно.
— Ты хоть знаешь, кто ее дед? — многозначительным шепотом спросил командир, закатывая к потолку глаза...
Дед девочки был никто — потому что его давно на этом свете не было, он — умер. Но Сулейман этого мог не знать. Не должен был знать. Он запросто мог схватить и сунуть в машину любую подвернувшуюся ему под руку жертву. Максимум, на что он был способен, — это спросить девочку о финансовых возможностях родителей. Да и то едва ли — их благосостояние родственников не интересовало, они всем назначали примерно одну сумму выкупа, потому что когда начинали высылать по почте детские пальчики, то деньги всегда получали. Ну или почти всегда...
— Дед у нее там сидит, — ткнул указательным пальцем в потолок командир. — И теперь из-за тебя волну гонит!.. Штормовую! Ты что думаешь, нам интересно тут с тобой лясы точить, ты думаешь, у нас других, более приятных, занятий не найдётся? — перешел на совсем уже доверительный тон командир. — Мы бы давно все на койках припухали, если бы ты нам боевые тревоги не устраивал!..