Страница:
б) Надо научиться распознавать человека по глазам. Глаза откровенного человека смотрят совсем иначе, чем глаза скрытного. Кто не уловит хитрости и злобы в глазах Ленина? Кто не уловит беспредельной самоуверенности и тупой жестокости в глазах Джугашвили? Человек, призванный повелевать и человек внутренне сломленный, смотрят совсем иначе. Пролганный человек избегает смотреть в чужие, наблюдающие глаза: он все время смотрит то вниз направо, то вниз налево, скользя по чужому лицу только ради встречного наблюдения. Есть глаза верные и предательские, добродушные и скрытно-злобные, хищные, безжалостные, чувственные, глупостеклянные, сосредоточенно-думающие, лицемерно-сладкие, огненно-бесовские и т.д. Человек, неспособный к физиогномике, всегда будет проваливаться в оценке людей.
в) Научись замечать, что делает человек с твоею рукою при рукопожатии: берет ли твою руку (волевая натура), или дает свою? коротко, выразительно, определительно, или держит твою руку вяло, долго и нерешительно? дает ли одни свои пальцы, торопясь отнять их у тебя, или – всю руку до конца? может быть берет одни твои пальцы, и ускользает, чтобы ты не узнал слишком много секретов? жмет сам или предоставляет жать? как бы желая что-то выразить (что именно?) или что-то скрыть (что именно?)… Научись этому и ты скоро начнешь уверенно отличать волевого и безвольного, цепкого, жадного, эгоиста, лживого, льстивого, целомудренного и развратного, прямодушного и интригана…
г) Многое дает изучение почерка. Здесь все имеет свое значение: стояние и наклон букв, их размер, их дописанность и недописанность, их хвосты под строкой и над строкой, слабый и сильный нажим, ровный и неровный, перерывы между буквами, расстояние между строчками, закрытость букв, завитки, обрывы, подчеркивания и росчерки. Здесь не надо фантазировать, надо наблюдать, изучать, копить опыт, интуитивно вчувствоваться и проверять. Начинать же надо с почерков хорошо известных тебе людей.
д) Научись подмечать походку людей: легкомысленно подпрыгивающую, безвольно шмыгающую, категорически ударяющую, вкрадчиво-пролазную, мелко-семенящую, растерянно оступающуюся, деловито уравновешенную, подозрительно обертывающуюся, угодливо расшаркивающуюся и т. д.
е) Научись расценивать манеры людей – то развязно-самоуверенные (иногда от преодолеваемой большой застенчивости), то ковано-сдержанные, то хвастливо-рисующиеся, то льстиво-вкрадчивые… Как часто законченная фальшь скрывается за наигранным смирением и. сентиментальным «благочестием».
Ряд существенных указаний дает нам хирология, т.е. научное изучение руки.
ж) При разговоре всегда сажай человека лицом к свету и старайся как можно меньше сообщать о себе и как можно больше узнать о нем. Всегда обращай внимание, не подведены ли у него глаза, не нарумянены ли у него щеки, таких «мазаных» мужчин теперь развелось многое множество; они особенно проникают в министерство иностранных дел, пролезая и разнюхивая… Чем меньше с ними встречаться и разговаривать, тем лучше, ибо каждый из них есть готовый предатель.
7. Важнее всего установить верность человека, т.е. его искреннюю убежденность и стойкость в убеждениях.
Есть множество людей – а в наше время, в эпоху тоталитарного террора, их становится все больше – людей вообще Неспособных к убеждениям. Они или помалкивают от робости; или готовы врать в любом направлении; или же приписываются тайно к какой-нибудь закулисной организации, чтобы молчать и врать под ее руководством и за ее обороною. Таких людей нетрудно распознавать; они, в сущности, ко всему теплопрохладны; для них все «условно» и «относительно»; они ни в чем не цельны и не окончательны; зло их пугает, но не возмущает; добру они сочувствуют только тогда, когда оно побеждает; они отличаются особою «терпимостью», которую они сами выдают за «справедливость» и «многосторонность»; они любят «примирять противоположности», охотно «разговаривают» с людьми враждебных лагерей и выдают эту полупредательскую болтовню за какую-то высшую «диалектику». Убежденные люди раздражают и обижают их своею убежденностью. Их ум, если он вообще имеется, лишен воли; их чувство – беспринципно; они не верят ни во что и спешат «застраховаться» и у Бога, и у дьявола.
В частности: не верь аффектированным людям, которые склонны проявлять больше чувства, чем имеют его на самом деле (лгут сами себе и другим); избегай гомосексуальных: их духовный фарватер может всегда измениться неожиданно для них самих. Всегда проверяй, склонен ли человек иронически отнестись к своей собственной святыне; полезно бывает поставить человеку в лоб роковой вопрос, мягко, но неожиданно, пристально глядя ему в глаза; полезно бывает дать ему почувствовать, что ты ему «не очень веришь», и спокойно, не обижая, но и не помогая, следить, как он будет выкарабкиваться из своего щекотливого положения; полезно бывает спросить его, что он сделает, если ему в порядке организации прикажут совершить «полезную гнусность».
8. И всегда помни: фальшивый тон ответа может обессилить всякие дальнейшие клятвы и уверения. Человек виден не в состоянии душевного равновесия, а в страсти и в волнении. Слушай человека своею совестью и верь больше всего тем «осадкам», которые всплывут в твоей душе по окончании разговора.
9. Старайся установить волевую силу человека. Воля не вспышка и не порыв; вспышкой и порывом живут эмоциональные люди. Воля не цепкий и инертный инстинкт. Воля есть способность – убежденно, стойко и долго ломиться в одну сторону, борясь с препятствиями. Волевой человек всегда склонен к наступлению; он всегда как будто заряжен и прицеливается; он обычно смотрит в будущее, собираясь на него наложить свою печать. Если он пессимист, то пессимизм его не робок и не растерян; если он оптимист, то оптимизм его скрывает за собою план действий; он скучает с безвольными людьми и слегка презирает их.
Признаки безвольного человека: он не подчиняет себе обстоятельств, а приспособляется к ним, принимая их за «события» и всегда готовясь изогнуться и шмыгнуть под них («фактопоклонство»); он всегда склонен отложить неприятное дело и не берется за него с самого начала; он боится ответственности и предпочитает не брать ее на себя; он сомневается бесплодно и колеблется долго; в сомнении и в трудную минуту он ищет авторитета. Такие люди нередко засиживаются в гостях («прилипнет» и никак не может уйти); откладывают все в долгий ящик; чинят карандаш не от себя, а на себя; не проталкивают нитку в иголку, а надевают иголку на нитку.
10. Старайся верно оценить ум человека и его интуицию.
Ум есть начало творческое; поэтому у умного человека всегда много своих мыслей. Ум есть способность к различению и к расплетанию (анализ!); поэтому ум вносит во все ясность, точность и определенность. Ум есть сила суждения (синтез); поэтому он всегда ищет и находит верные объяснения и жизнеспособные комбинации.
Однако, ум не самодовлеющ; без интуиции (созерцания и видения) он пуст, слеп и заносчив, беспочвенный выдумщик и логический фразер. Именно опытом и интуицею человек берет (воспринимает) предметы и реальную жизнь, предвидит и творит. Полуинтеллигент не понимает этого и именно поэтому он впадает в рассудочность и носится с отвлеченными доктринами; он верит в полунауку и не верует в Бога.
Итак, ум не самодовлеющ: без совести он циничен; без веры – пошл и растлевающ. Ум без чувства сух, мертв и свиреп; ум без воли пассивен и бесплоден. Лишенный всего этого, ум оказывается ограниченным и тупым, неспособным по настоящему ни к творчеству, ни к «расплетению», ни к суждению.
Признаки глупого человека: он быстро удовлетворяется первым впечатлением и своим собственным суждением; он не подозревает пределов своего собственного ума и легко впадает в самодовольство; он не переоценивает свою интуицию и часто говорит общеизвестности и притом с апломбом; он не видит сложности и все упрощает; он не дальновиден, легкомыслен и лишен чувства познавательной ответственности; он не изобретателен и часто обнаруживает наивную доверчивость; в сомнении и в трудную минуту он растеривается, ищет авторитета или же впадает в трафарет. Глупые бывают часто хитры. Хитрость – не ум, а суррогат ума; она есть инстинктивная изворотливость: отсюда ее неблагородство, ее беспринципность и интриганство. Настоящий ум не интригует: он слишком благороден и ясен для интриги и слишком уважает себя. Поэтому интриган лишен настоящего ума; он мелок, низок и ограничен.
Замечательно, что человек с оригинальным и сильным умом всегда создает «свои» слова и формулы. Человек с хорошей интуицией всегда и сразу отличает главное от неглавного, и поэтому говорит, по существу с верными и осмысленными интонациями. Человек, много хвастающий и все разговоры сводящий к себе, не видит предмета из-за себя самого и суждения его о предметах бывают слабы. Резонер всегда ограничен. Настоящая интеллигентность определяется не памятью, не учеными словами, не апломбом; не велеречием и не ловкой «диалектикой», но способностью к самостоятельному, зоркому наблюдению и анализу событий.
11. Человеческую душу нельзя ни определить, ни исчерпать; именно поэтому настоящий организатор должен непрерывно наблюдать за ее проявлениями, вникать и улавливать характерные особенности разнородных людей.
В частности, выбирая верных, энергичных и действенных людей, полезно иметь в виду следующее.
Сентиментальные люди часто бывают совсем не добры, а только прикрывают фальшивой добротой свои обиды и свою злобу.
Люди, таящие свои чувства в глубине («аффективные»), обычно бывают молчаливее, вернее себе, устойчивее и выдержаннее тех, которые бурно изливают свои чувства («эмоциональные»).
Заряд активности бывает обыкновенно сильнее в тех, кто не изживает своего темперамента в чувственно-эротических похождениях.
Люди, обладающие живой фантазией, легче поддаются страху, ибо страх усиливается в душе от конкретного представления «опасных возможностей». Поэтому искусство храбрости состоит прежде всего в умении не думать об опасности и не воображать себе «худший из исходов». Боятся все; но храбрецы владеют своим воображением; и подавляют его волею.
Люди, художественно одаренные (особенно к поэзии, к музыке и к живописи), менее приспособлены к решительному и безоглядному действию.
Люди, мнительно относящиеся к своему здоровью, не суть люди действия. Они слишком зависят от своих ощущений и от своего самочувствия.
Люди забывчивые и неаккуратные – не уравновешены в своих душевных ассоциациях и зависят от своих мечтаний и страстей; поэтому они менее пригодны к долгой, волевой борьбе. Лжец на словах – обманет и предаст на деле.
К власти призваны не честолюбивые: с честолюбия и тщеславия начинается первая, часто неуловимая продажность человека, ибо его личный успех всегда может оказаться для него важнее и дороже Дела. К власти призваны люди, излучающие силу внутреннего веления, направленного на служение Делу.
Проталкивающийся вперед всегда подозрителен, но это совсем не значит, что искусно держащийся в задних рядах тем самым заслуживает доверия.
Люди, легко уязвляющиеся, затаивающие свои обиды и накапливающие подпольные чувства – не заслуживают доверия и всегда «чреваты» сюрпризами. Впрочем, большая обидчивость и мстительность часто скрывают за собою ограниченность и даже глупость.
Всегда спрашивай о человеке: «от чего он приходит в состояние волнения или аффекта?» – и в этом направлении ищи его главную движущую страсть. Страстный игрок и пьяница – всегда подлежит отводу при обслуживании важных поручений. Не суди о человеке окончательно, пока не узнаешь и не оценишь характера его жены (или возлюбленной).
12. И еще одно: не верь в окончательность и безошибочность твоих собственных суждений о людях. Всегда утончай и углубляй свои наблюдения. Всегда проверяй свои суждения – чужими. Будь всегда готов признать свою ошибку, во всяком случае, терпеливо выслушивай противоположные мнения и возражения. Не позволяй подкупать себя похвалою, лестью, вкрадчивой угодливостью и женским кокетством. Блюди нужную меру недоверчивости, но не позволяй своей подозрительности стать чрезмерною и увести тебя в манию преследования.
13. Всякая борьба связана с риском. В наше время политическая борьба есть как бы сплошной риск. Тем осторожнее должен быть действующий. Тем более оснований имеет он, для соблюдения конспиративных тайн. Сообщить всей вселенной, что я, вот, действую конспиративно, что я возглавляю большую конспиративную организацию, подготовляющую «революцию» или «переворот» – есть безумие, свидетельствующее о полном непонимании конспиративной работы и о безнадежности всего начинания.
Когда же возродится великая русская поэзия?
в) Научись замечать, что делает человек с твоею рукою при рукопожатии: берет ли твою руку (волевая натура), или дает свою? коротко, выразительно, определительно, или держит твою руку вяло, долго и нерешительно? дает ли одни свои пальцы, торопясь отнять их у тебя, или – всю руку до конца? может быть берет одни твои пальцы, и ускользает, чтобы ты не узнал слишком много секретов? жмет сам или предоставляет жать? как бы желая что-то выразить (что именно?) или что-то скрыть (что именно?)… Научись этому и ты скоро начнешь уверенно отличать волевого и безвольного, цепкого, жадного, эгоиста, лживого, льстивого, целомудренного и развратного, прямодушного и интригана…
г) Многое дает изучение почерка. Здесь все имеет свое значение: стояние и наклон букв, их размер, их дописанность и недописанность, их хвосты под строкой и над строкой, слабый и сильный нажим, ровный и неровный, перерывы между буквами, расстояние между строчками, закрытость букв, завитки, обрывы, подчеркивания и росчерки. Здесь не надо фантазировать, надо наблюдать, изучать, копить опыт, интуитивно вчувствоваться и проверять. Начинать же надо с почерков хорошо известных тебе людей.
д) Научись подмечать походку людей: легкомысленно подпрыгивающую, безвольно шмыгающую, категорически ударяющую, вкрадчиво-пролазную, мелко-семенящую, растерянно оступающуюся, деловито уравновешенную, подозрительно обертывающуюся, угодливо расшаркивающуюся и т. д.
е) Научись расценивать манеры людей – то развязно-самоуверенные (иногда от преодолеваемой большой застенчивости), то ковано-сдержанные, то хвастливо-рисующиеся, то льстиво-вкрадчивые… Как часто законченная фальшь скрывается за наигранным смирением и. сентиментальным «благочестием».
Ряд существенных указаний дает нам хирология, т.е. научное изучение руки.
ж) При разговоре всегда сажай человека лицом к свету и старайся как можно меньше сообщать о себе и как можно больше узнать о нем. Всегда обращай внимание, не подведены ли у него глаза, не нарумянены ли у него щеки, таких «мазаных» мужчин теперь развелось многое множество; они особенно проникают в министерство иностранных дел, пролезая и разнюхивая… Чем меньше с ними встречаться и разговаривать, тем лучше, ибо каждый из них есть готовый предатель.
7. Важнее всего установить верность человека, т.е. его искреннюю убежденность и стойкость в убеждениях.
Есть множество людей – а в наше время, в эпоху тоталитарного террора, их становится все больше – людей вообще Неспособных к убеждениям. Они или помалкивают от робости; или готовы врать в любом направлении; или же приписываются тайно к какой-нибудь закулисной организации, чтобы молчать и врать под ее руководством и за ее обороною. Таких людей нетрудно распознавать; они, в сущности, ко всему теплопрохладны; для них все «условно» и «относительно»; они ни в чем не цельны и не окончательны; зло их пугает, но не возмущает; добру они сочувствуют только тогда, когда оно побеждает; они отличаются особою «терпимостью», которую они сами выдают за «справедливость» и «многосторонность»; они любят «примирять противоположности», охотно «разговаривают» с людьми враждебных лагерей и выдают эту полупредательскую болтовню за какую-то высшую «диалектику». Убежденные люди раздражают и обижают их своею убежденностью. Их ум, если он вообще имеется, лишен воли; их чувство – беспринципно; они не верят ни во что и спешат «застраховаться» и у Бога, и у дьявола.
В частности: не верь аффектированным людям, которые склонны проявлять больше чувства, чем имеют его на самом деле (лгут сами себе и другим); избегай гомосексуальных: их духовный фарватер может всегда измениться неожиданно для них самих. Всегда проверяй, склонен ли человек иронически отнестись к своей собственной святыне; полезно бывает поставить человеку в лоб роковой вопрос, мягко, но неожиданно, пристально глядя ему в глаза; полезно бывает дать ему почувствовать, что ты ему «не очень веришь», и спокойно, не обижая, но и не помогая, следить, как он будет выкарабкиваться из своего щекотливого положения; полезно бывает спросить его, что он сделает, если ему в порядке организации прикажут совершить «полезную гнусность».
8. И всегда помни: фальшивый тон ответа может обессилить всякие дальнейшие клятвы и уверения. Человек виден не в состоянии душевного равновесия, а в страсти и в волнении. Слушай человека своею совестью и верь больше всего тем «осадкам», которые всплывут в твоей душе по окончании разговора.
9. Старайся установить волевую силу человека. Воля не вспышка и не порыв; вспышкой и порывом живут эмоциональные люди. Воля не цепкий и инертный инстинкт. Воля есть способность – убежденно, стойко и долго ломиться в одну сторону, борясь с препятствиями. Волевой человек всегда склонен к наступлению; он всегда как будто заряжен и прицеливается; он обычно смотрит в будущее, собираясь на него наложить свою печать. Если он пессимист, то пессимизм его не робок и не растерян; если он оптимист, то оптимизм его скрывает за собою план действий; он скучает с безвольными людьми и слегка презирает их.
Признаки безвольного человека: он не подчиняет себе обстоятельств, а приспособляется к ним, принимая их за «события» и всегда готовясь изогнуться и шмыгнуть под них («фактопоклонство»); он всегда склонен отложить неприятное дело и не берется за него с самого начала; он боится ответственности и предпочитает не брать ее на себя; он сомневается бесплодно и колеблется долго; в сомнении и в трудную минуту он ищет авторитета. Такие люди нередко засиживаются в гостях («прилипнет» и никак не может уйти); откладывают все в долгий ящик; чинят карандаш не от себя, а на себя; не проталкивают нитку в иголку, а надевают иголку на нитку.
10. Старайся верно оценить ум человека и его интуицию.
Ум есть начало творческое; поэтому у умного человека всегда много своих мыслей. Ум есть способность к различению и к расплетанию (анализ!); поэтому ум вносит во все ясность, точность и определенность. Ум есть сила суждения (синтез); поэтому он всегда ищет и находит верные объяснения и жизнеспособные комбинации.
Однако, ум не самодовлеющ; без интуиции (созерцания и видения) он пуст, слеп и заносчив, беспочвенный выдумщик и логический фразер. Именно опытом и интуицею человек берет (воспринимает) предметы и реальную жизнь, предвидит и творит. Полуинтеллигент не понимает этого и именно поэтому он впадает в рассудочность и носится с отвлеченными доктринами; он верит в полунауку и не верует в Бога.
Итак, ум не самодовлеющ: без совести он циничен; без веры – пошл и растлевающ. Ум без чувства сух, мертв и свиреп; ум без воли пассивен и бесплоден. Лишенный всего этого, ум оказывается ограниченным и тупым, неспособным по настоящему ни к творчеству, ни к «расплетению», ни к суждению.
Признаки глупого человека: он быстро удовлетворяется первым впечатлением и своим собственным суждением; он не подозревает пределов своего собственного ума и легко впадает в самодовольство; он не переоценивает свою интуицию и часто говорит общеизвестности и притом с апломбом; он не видит сложности и все упрощает; он не дальновиден, легкомыслен и лишен чувства познавательной ответственности; он не изобретателен и часто обнаруживает наивную доверчивость; в сомнении и в трудную минуту он растеривается, ищет авторитета или же впадает в трафарет. Глупые бывают часто хитры. Хитрость – не ум, а суррогат ума; она есть инстинктивная изворотливость: отсюда ее неблагородство, ее беспринципность и интриганство. Настоящий ум не интригует: он слишком благороден и ясен для интриги и слишком уважает себя. Поэтому интриган лишен настоящего ума; он мелок, низок и ограничен.
Замечательно, что человек с оригинальным и сильным умом всегда создает «свои» слова и формулы. Человек с хорошей интуицией всегда и сразу отличает главное от неглавного, и поэтому говорит, по существу с верными и осмысленными интонациями. Человек, много хвастающий и все разговоры сводящий к себе, не видит предмета из-за себя самого и суждения его о предметах бывают слабы. Резонер всегда ограничен. Настоящая интеллигентность определяется не памятью, не учеными словами, не апломбом; не велеречием и не ловкой «диалектикой», но способностью к самостоятельному, зоркому наблюдению и анализу событий.
11. Человеческую душу нельзя ни определить, ни исчерпать; именно поэтому настоящий организатор должен непрерывно наблюдать за ее проявлениями, вникать и улавливать характерные особенности разнородных людей.
В частности, выбирая верных, энергичных и действенных людей, полезно иметь в виду следующее.
Сентиментальные люди часто бывают совсем не добры, а только прикрывают фальшивой добротой свои обиды и свою злобу.
Люди, таящие свои чувства в глубине («аффективные»), обычно бывают молчаливее, вернее себе, устойчивее и выдержаннее тех, которые бурно изливают свои чувства («эмоциональные»).
Заряд активности бывает обыкновенно сильнее в тех, кто не изживает своего темперамента в чувственно-эротических похождениях.
Люди, обладающие живой фантазией, легче поддаются страху, ибо страх усиливается в душе от конкретного представления «опасных возможностей». Поэтому искусство храбрости состоит прежде всего в умении не думать об опасности и не воображать себе «худший из исходов». Боятся все; но храбрецы владеют своим воображением; и подавляют его волею.
Люди, художественно одаренные (особенно к поэзии, к музыке и к живописи), менее приспособлены к решительному и безоглядному действию.
Люди, мнительно относящиеся к своему здоровью, не суть люди действия. Они слишком зависят от своих ощущений и от своего самочувствия.
Люди забывчивые и неаккуратные – не уравновешены в своих душевных ассоциациях и зависят от своих мечтаний и страстей; поэтому они менее пригодны к долгой, волевой борьбе. Лжец на словах – обманет и предаст на деле.
К власти призваны не честолюбивые: с честолюбия и тщеславия начинается первая, часто неуловимая продажность человека, ибо его личный успех всегда может оказаться для него важнее и дороже Дела. К власти призваны люди, излучающие силу внутреннего веления, направленного на служение Делу.
Проталкивающийся вперед всегда подозрителен, но это совсем не значит, что искусно держащийся в задних рядах тем самым заслуживает доверия.
Люди, легко уязвляющиеся, затаивающие свои обиды и накапливающие подпольные чувства – не заслуживают доверия и всегда «чреваты» сюрпризами. Впрочем, большая обидчивость и мстительность часто скрывают за собою ограниченность и даже глупость.
Всегда спрашивай о человеке: «от чего он приходит в состояние волнения или аффекта?» – и в этом направлении ищи его главную движущую страсть. Страстный игрок и пьяница – всегда подлежит отводу при обслуживании важных поручений. Не суди о человеке окончательно, пока не узнаешь и не оценишь характера его жены (или возлюбленной).
12. И еще одно: не верь в окончательность и безошибочность твоих собственных суждений о людях. Всегда утончай и углубляй свои наблюдения. Всегда проверяй свои суждения – чужими. Будь всегда готов признать свою ошибку, во всяком случае, терпеливо выслушивай противоположные мнения и возражения. Не позволяй подкупать себя похвалою, лестью, вкрадчивой угодливостью и женским кокетством. Блюди нужную меру недоверчивости, но не позволяй своей подозрительности стать чрезмерною и увести тебя в манию преследования.
13. Всякая борьба связана с риском. В наше время политическая борьба есть как бы сплошной риск. Тем осторожнее должен быть действующий. Тем более оснований имеет он, для соблюдения конспиративных тайн. Сообщить всей вселенной, что я, вот, действую конспиративно, что я возглавляю большую конспиративную организацию, подготовляющую «революцию» или «переворот» – есть безумие, свидетельствующее о полном непонимании конспиративной работы и о безнадежности всего начинания.
Когда же возродится великая русская поэзия?
Тот, кто просматривает наши русские зарубежные журналы, журнальчики и газеты, наверное, не раз замечал, до какой степени русские люди изголодались по словесной гармонии, по поющему ритму стиха. Этот голод естествен и понятен. Вот уже скоро сорок лет, как русская поэзия, задавленная террором и поруганная циничными авантюристами вроде Демьяна Бедного, Маяковского и других им подобных, прекратила свое пение в подъяремной России. Допевали еще поэты предшествующего декадентски-эротического поколения, пока их терпела советская цензура или пока эмиграция спасала им жизнь. Но новых больших ясновидцев и певцов не появлялось ни в России, ни в эмиграции. Почему?
Казалось бы, теперь как никогда, потрясенные и раненые сердца русских людей должны быть открыты для новых вещих слов и песен, для этой поэзии большого созерцания и глубокого замысла, для настоящей поэзии. Именно эта поэзия и такая поэзия призвана совершить для грядущей России то самое, что совершили для дореволюционной России Державин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Баратынский, Языков, Тютчев, А.К. Толстой и другие. Казалось бы, именно теперь, когда скудные, декадентски-эротические содержания предреволюционной поэзии отжили свой век и русским людям дан новый опыт подлинного зла, подлинного страдания и предчувствия грядущего величия, следовало бы ждать от русской поэзии настоящих песен и пророчеств… Где же это все? Почему современные русские поэты молчат о великом и сокровенном и поют старые перепетые перепевы?
Чтобы ответить на этот вопрос надо обозреть пути и судьбы русского народа за последние десятилетия.
Если пересмотреть всю историю человечества, то обнаружится, что коммунистическая революция в России есть единственное в своем роде крушение и бедствие. Бывали времена тяжкие, мучительные, как Пелопоннесская война в Греции, гражданская война в Риме, правление жестоких и развратных Цезарей, эпоха Инквизиции, эпоха итальянского Возрождения, тридцатилетняя война, первая французская революция… Изучая эти эпохи, читая первоисточники и показания очевидцев, содрогаешься и ужасаешься; а порою кажется, что хуже этого не могло бы быть нигде и никогда. Но когда обращаешься к коммунистической революции наших дней, которую мы вживе и въяве переживаем вот уже 37 лет и притом на собственном опыте, быстро приходишь к убеждению, что ничего подобного человеческая история еще не видала.
В прежние времена люди хотели власти и богатства – и из-за этого впадали в преступления и злодеяния. В наше время коммунисты, добившись власти и богатства, заняты истреблением лучших людей страны: самая власть их есть злодеяние для всего мира; самое богатство их означает всеобщую опасность и нищету. Но им этого мало: они поставили себе задачу – уничтожить всех, кто мыслит не по-коммунистически, кто верует религиозно, кто любит родину; и оставить только своих рабов. Для этого они выдрессировали (и продолжают дрессировать) целый кадр, целое поколение палачей, садистов и садисток, которые и наслаждаются замучиванием невинных людей. И все это – во имя противоестественной химеры, во имя нелепой утопии, во имя величайшей пошлости, которая ничего не сулит людям кроме обмана, разочарования и атомной войны.
О русском народе надо оказать словами Тютчева: «невыносимое он днесь выносит»… И справляется он с этим потому, что идет по своим исконным путям, проведшим его через все его климатические суровости, через все его хозяйственные трудности и лишения и через все его военные и исторические испытания. Эти средства, эти пути суть: молитва, терпение, юмор и пение. Все вместе они создавали и сообщали ему ту особенную русскую выносливость, ту способность приспособляться, не уступая, гнуться без слома, блюсти верность себе и Богу и среди врагов и в порабощении, сохранять легкость в умирании, накапливать ту силу сопротивления в веках из поколения в поколение, которая и спасала его в дальнейшем. Так и в современной революции, бесчеловечнейшей из всего исторически известного, русский народ обновляет это свое душевно-духовное умение, как бы унося свои святыни в таинственную глубину своего духовного озера.
Не подлежит никакому сомнению, что революция была срывом в духовную пропасть, религиозным оскудением, патриотическим и нравственным помрачнением русской народной души. Не будь этого оскудения и помрачения русская пятнадцати-миллионная армия не разбежалась бы, ее верные и доблестные офицеры не подверглись бы растерзанию; совесть и честь не допустили бы до захватного передела имущества; Ленин и его шайка не нашли бы себе того кадра шпионов и палачей, без которого их террор не мог бы осуществиться; народ не допустил бы до избиения своего духовенства и до сноса своих храмов; и белая армия быстро очистила бы центр России. Это была эпоха окаянства, когда коммунисты выбирали окаянных людей для совершения окаянного дела, а народ, вместо того, чтобы молитвенно примкнуть к московскому Церковному Собору и внять отлучению и заклятию Святейшего Патриарха Тихона, разучился молиться и внимать совести, помышляя только о кровавой мести и темном прибытке.
Но вот, революции суждено было не удовлетворить вожделения русских масс, а разочаровать и образумить их. Это разочарование пришло к ним в жесточайшем виде – в виде трехлетней гражданской войны с ее грабежами, эпидемиями, ожесточением; в виде массового расстрела лучших людей, искусственно организованного голода, доходившего до вымирания и людоедства, в виде террора, свирепой коллективизации и концентрационных лагерей. На открытое сопротивление решались только вернейшие и храбрейшие. Народные же массы предались безбожному ожесточению, и лишь медленно, очень медленно, после распыления, разоружения и изъятия земли, начали понимать, что главный поход идет на них, что они сами обречены на небывалое рабство, на нищету и голод, или просто на смерть. Но возможность сопротивления была уже упущена: народ был уже обезоружен, а кадры партии, комсомола, бесчисленных доносчиков и политической полиции (Чека, Гепеу, НКВД, МВД) были уже сплочены и вели повальный террор, сами находясь под вечным страхом. «Гулаг» открыл свои необъятные недра; и русскому народу оставалось одно: уйти в себя, развернуть столь же необъятные недра своего терпения, научиться узнавать «своих» молча, организовываться полумолча, перетирать коммунистические цепи энергией своей выносливости и ждать исторической «конъюнктуры» для освобождения.
Всем этим и объясняется та смена путей, которую мы наблюдали за эти десятилетия: преобладание юмора в начале, переход к терпению в дальнейшем, и, наконец, возврат к вере и молитве. А поэзия (пение) ждет еще своего часа; для нее время еще не приспело.
Кто из нас не помнит этого неистощимого, отчаянного юмора, которым русские люди пытались преодолеть безумие и лишения первых лет? Тогда желтые тысячерублевые бумажки назывались на базарах «косыми» в издевательство над косым Лениным… Как поганки в гнилом лесу лезли отовсюду слова неслыханного на Руси жаргона, начиная с «совдепа» и «совнаркома» и кончая такими издевательскими перлами, как «помучкота» (помощник участкового комиссара трудовой армии) и «замкомпоморде» (заместитель комиссара по морским делам»). Тогда и новое гнусное название русского государства «РСФСР» истолковывалось по-своему: «Редкий случай Феноменального Сумасшествия Расы». Из уст в уста передавались хлесткие частушки; ходила по рукам бойкая «поэма»: «Маркс в России», кончавшаяся тем, что Маркс публично плевал своему огромному памятнику в лицо; и самая смерть обозначалась словами «сыграть в ящик»… Отовсюду подмигивал людям юмор висельника…
Но время шло. Террор становился все круче и безумнее. Дерзновенный юмор стал осторожнее, научился прятаться и первенство осталось за терпением: народ принял свое новое, неожиданное и неслыханное иго.
Ему «не хватало» свободного терпения для того, чтобы честно и твердо закончить войну: «похабное» прекращение ее казалось ему «спасением». Ему не хватило свободного терпения для того, чтобы довести до конца аграрную реформу Столыпина: захват и погром сулили ему «необозримые земли», а социалистические партии (социалисты-революционеры и большевики) уговаривали торопиться. Ему не хватало свободного терпения для того, чтобы верно и постепенно усвоить зализавший его поток всяческого, всестороннего образования; уровень этого образования казался ему слишком высоким, надо было отвергнуть веками выношенное, культурно-драгоценное, но невежде «ненужное» правописание, надо было довести гимназию до безграмотной толчеи, а высшие учебные заведения – до пропаганды коммунистического бреда и до усвоения элементарных технических навыков. Не хватило добровольного терпения для строительства России; хотелось «простоты», «легкости», «скорости»; хотелось не учиться, а наживать; хотелось не «устраиваться» и «обзаводиться», а схватить и завладеть; манило «несосветимое» богатство – которого не было, земельное, торговое, промышленное, денежное; лень нашептывала, революционная демагогия взывала, правосознание было очень скудно, а освобождение от государевой присяги развязало все удержи. И наказание не замедлило.
Замысел Ленина и его банды был таков: деморализовать солдата, матроса, земледельца и рабочего, ободрить захватчика, попустить разбойнику («грабь награбленное») – и затем задавить деморализованного, превратив его в голодного, запуганного и покорного раба…; подорвать свободное терпение народа, превратить его в бунтующую чернь и тогда возложить на него вынужденное терпение, рабскую терпеливость без конца и меры. Этот замысел удался. И вместо России стало строиться новое, безбожное, безнравственное, тоталитарное, коммунистическое. Ныне народу надо быть готовым в нем всегда и ко всему. В нем терпение перестает быть выражением духовной свободы, но становится проявлением страха и инстинкта самоохранения.
В замысле коммунистов неверно все: начиная от религиозного опустошения души, и кончая варварской попыткой строить культуру на страхе и порабощении; начиная от попрания личного начала и личной творческой инициативы, и кончая принудительным «мировоззрением»; начиная от пошлой цели и кончая порочными средствам». Здоровому, идейному человеку здесь все неприемлемо, все чуждо, все угнетающе; и потому все это должно было быть навязано ему. Со времени водворения этих людей у власти прошло 37 лет и никакие внутренние и внешние осложнения и катастрофы не могли доселе освободить русский народ. Другие народы не могут и представить себе ту степень унижения, с которой пришлось ему мириться, и тот запас терпения, который от него потребовался. Сколько раз русским людям казалось, что другие народы (немцы, англичане, поляки, американцы!) должны будут однажды вмешаться и «освободить» Россию; и каждый раз эти мечты оказывались беспочвенными. Русским людям надеяться не на кого, кроме Бога и своих собственных сил. Но чтобы найти в самом себе необходимые для борьбы силы и умения, необходимо отчаяться во всем и во всех, кроме Господа; необходимо восстановить свою религиозную веру, как таинственный и живой ключ духовной жизни. И все партии и организации без исключения, – как подъяремные, так и зарубежные, – которые не обратятся к этому источнику, могут быть заранее уверены в ожидающем их неуспехе.
Этот процесс возвращения к вере и молитве давно уже начался в России: против абсолютного зла, против неизбывного страха, против беспомощного отчаяния есть только одна единственная абсолютная опора – искренняя и цельная религиозность, несущая с собою силу молитвы и силу покаянного очищения. Это надо понять и прочувствовать до конца. Нечего браться за освобождение и восстановление России без совести; а совесть живет только в искренней и цельной душе, где она звучит как голос Божий. Надо смыть позор своих преступлений, сорокалетних унижений, и слезы вынужденного страхом приспособления; а для этого необходимо религиозное покаяние. Надо смыть в душе черное бесчестие прошлых лет и вновь поверить в свою собственную непоколебимую честь и полную честность, чтобы восстановить доверие к самому себе и научиться узнавать людей заслуживающих доверия; а это возможно только перед лицом и судом Божиим. После всего пережитого и выстраданного надо искать и найти путь к Богу. Пути безбожия, бессовестности, бесчестия и дьявольской лжи исхожены и изведаны: они обличены и оказались погибельными. Необходимо глубокое обновление душ; и никакие модные лозунги и никакое политическое пустословие его не заменят: ни «демократия», ни «федерация», ни «свобода», ни «равенство», ни «братство», ни иное что-либо.
Казалось бы, теперь как никогда, потрясенные и раненые сердца русских людей должны быть открыты для новых вещих слов и песен, для этой поэзии большого созерцания и глубокого замысла, для настоящей поэзии. Именно эта поэзия и такая поэзия призвана совершить для грядущей России то самое, что совершили для дореволюционной России Державин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Баратынский, Языков, Тютчев, А.К. Толстой и другие. Казалось бы, именно теперь, когда скудные, декадентски-эротические содержания предреволюционной поэзии отжили свой век и русским людям дан новый опыт подлинного зла, подлинного страдания и предчувствия грядущего величия, следовало бы ждать от русской поэзии настоящих песен и пророчеств… Где же это все? Почему современные русские поэты молчат о великом и сокровенном и поют старые перепетые перепевы?
Чтобы ответить на этот вопрос надо обозреть пути и судьбы русского народа за последние десятилетия.
Если пересмотреть всю историю человечества, то обнаружится, что коммунистическая революция в России есть единственное в своем роде крушение и бедствие. Бывали времена тяжкие, мучительные, как Пелопоннесская война в Греции, гражданская война в Риме, правление жестоких и развратных Цезарей, эпоха Инквизиции, эпоха итальянского Возрождения, тридцатилетняя война, первая французская революция… Изучая эти эпохи, читая первоисточники и показания очевидцев, содрогаешься и ужасаешься; а порою кажется, что хуже этого не могло бы быть нигде и никогда. Но когда обращаешься к коммунистической революции наших дней, которую мы вживе и въяве переживаем вот уже 37 лет и притом на собственном опыте, быстро приходишь к убеждению, что ничего подобного человеческая история еще не видала.
В прежние времена люди хотели власти и богатства – и из-за этого впадали в преступления и злодеяния. В наше время коммунисты, добившись власти и богатства, заняты истреблением лучших людей страны: самая власть их есть злодеяние для всего мира; самое богатство их означает всеобщую опасность и нищету. Но им этого мало: они поставили себе задачу – уничтожить всех, кто мыслит не по-коммунистически, кто верует религиозно, кто любит родину; и оставить только своих рабов. Для этого они выдрессировали (и продолжают дрессировать) целый кадр, целое поколение палачей, садистов и садисток, которые и наслаждаются замучиванием невинных людей. И все это – во имя противоестественной химеры, во имя нелепой утопии, во имя величайшей пошлости, которая ничего не сулит людям кроме обмана, разочарования и атомной войны.
О русском народе надо оказать словами Тютчева: «невыносимое он днесь выносит»… И справляется он с этим потому, что идет по своим исконным путям, проведшим его через все его климатические суровости, через все его хозяйственные трудности и лишения и через все его военные и исторические испытания. Эти средства, эти пути суть: молитва, терпение, юмор и пение. Все вместе они создавали и сообщали ему ту особенную русскую выносливость, ту способность приспособляться, не уступая, гнуться без слома, блюсти верность себе и Богу и среди врагов и в порабощении, сохранять легкость в умирании, накапливать ту силу сопротивления в веках из поколения в поколение, которая и спасала его в дальнейшем. Так и в современной революции, бесчеловечнейшей из всего исторически известного, русский народ обновляет это свое душевно-духовное умение, как бы унося свои святыни в таинственную глубину своего духовного озера.
Не подлежит никакому сомнению, что революция была срывом в духовную пропасть, религиозным оскудением, патриотическим и нравственным помрачнением русской народной души. Не будь этого оскудения и помрачения русская пятнадцати-миллионная армия не разбежалась бы, ее верные и доблестные офицеры не подверглись бы растерзанию; совесть и честь не допустили бы до захватного передела имущества; Ленин и его шайка не нашли бы себе того кадра шпионов и палачей, без которого их террор не мог бы осуществиться; народ не допустил бы до избиения своего духовенства и до сноса своих храмов; и белая армия быстро очистила бы центр России. Это была эпоха окаянства, когда коммунисты выбирали окаянных людей для совершения окаянного дела, а народ, вместо того, чтобы молитвенно примкнуть к московскому Церковному Собору и внять отлучению и заклятию Святейшего Патриарха Тихона, разучился молиться и внимать совести, помышляя только о кровавой мести и темном прибытке.
Но вот, революции суждено было не удовлетворить вожделения русских масс, а разочаровать и образумить их. Это разочарование пришло к ним в жесточайшем виде – в виде трехлетней гражданской войны с ее грабежами, эпидемиями, ожесточением; в виде массового расстрела лучших людей, искусственно организованного голода, доходившего до вымирания и людоедства, в виде террора, свирепой коллективизации и концентрационных лагерей. На открытое сопротивление решались только вернейшие и храбрейшие. Народные же массы предались безбожному ожесточению, и лишь медленно, очень медленно, после распыления, разоружения и изъятия земли, начали понимать, что главный поход идет на них, что они сами обречены на небывалое рабство, на нищету и голод, или просто на смерть. Но возможность сопротивления была уже упущена: народ был уже обезоружен, а кадры партии, комсомола, бесчисленных доносчиков и политической полиции (Чека, Гепеу, НКВД, МВД) были уже сплочены и вели повальный террор, сами находясь под вечным страхом. «Гулаг» открыл свои необъятные недра; и русскому народу оставалось одно: уйти в себя, развернуть столь же необъятные недра своего терпения, научиться узнавать «своих» молча, организовываться полумолча, перетирать коммунистические цепи энергией своей выносливости и ждать исторической «конъюнктуры» для освобождения.
Всем этим и объясняется та смена путей, которую мы наблюдали за эти десятилетия: преобладание юмора в начале, переход к терпению в дальнейшем, и, наконец, возврат к вере и молитве. А поэзия (пение) ждет еще своего часа; для нее время еще не приспело.
Кто из нас не помнит этого неистощимого, отчаянного юмора, которым русские люди пытались преодолеть безумие и лишения первых лет? Тогда желтые тысячерублевые бумажки назывались на базарах «косыми» в издевательство над косым Лениным… Как поганки в гнилом лесу лезли отовсюду слова неслыханного на Руси жаргона, начиная с «совдепа» и «совнаркома» и кончая такими издевательскими перлами, как «помучкота» (помощник участкового комиссара трудовой армии) и «замкомпоморде» (заместитель комиссара по морским делам»). Тогда и новое гнусное название русского государства «РСФСР» истолковывалось по-своему: «Редкий случай Феноменального Сумасшествия Расы». Из уст в уста передавались хлесткие частушки; ходила по рукам бойкая «поэма»: «Маркс в России», кончавшаяся тем, что Маркс публично плевал своему огромному памятнику в лицо; и самая смерть обозначалась словами «сыграть в ящик»… Отовсюду подмигивал людям юмор висельника…
Но время шло. Террор становился все круче и безумнее. Дерзновенный юмор стал осторожнее, научился прятаться и первенство осталось за терпением: народ принял свое новое, неожиданное и неслыханное иго.
Ему «не хватало» свободного терпения для того, чтобы честно и твердо закончить войну: «похабное» прекращение ее казалось ему «спасением». Ему не хватило свободного терпения для того, чтобы довести до конца аграрную реформу Столыпина: захват и погром сулили ему «необозримые земли», а социалистические партии (социалисты-революционеры и большевики) уговаривали торопиться. Ему не хватало свободного терпения для того, чтобы верно и постепенно усвоить зализавший его поток всяческого, всестороннего образования; уровень этого образования казался ему слишком высоким, надо было отвергнуть веками выношенное, культурно-драгоценное, но невежде «ненужное» правописание, надо было довести гимназию до безграмотной толчеи, а высшие учебные заведения – до пропаганды коммунистического бреда и до усвоения элементарных технических навыков. Не хватило добровольного терпения для строительства России; хотелось «простоты», «легкости», «скорости»; хотелось не учиться, а наживать; хотелось не «устраиваться» и «обзаводиться», а схватить и завладеть; манило «несосветимое» богатство – которого не было, земельное, торговое, промышленное, денежное; лень нашептывала, революционная демагогия взывала, правосознание было очень скудно, а освобождение от государевой присяги развязало все удержи. И наказание не замедлило.
Замысел Ленина и его банды был таков: деморализовать солдата, матроса, земледельца и рабочего, ободрить захватчика, попустить разбойнику («грабь награбленное») – и затем задавить деморализованного, превратив его в голодного, запуганного и покорного раба…; подорвать свободное терпение народа, превратить его в бунтующую чернь и тогда возложить на него вынужденное терпение, рабскую терпеливость без конца и меры. Этот замысел удался. И вместо России стало строиться новое, безбожное, безнравственное, тоталитарное, коммунистическое. Ныне народу надо быть готовым в нем всегда и ко всему. В нем терпение перестает быть выражением духовной свободы, но становится проявлением страха и инстинкта самоохранения.
В замысле коммунистов неверно все: начиная от религиозного опустошения души, и кончая варварской попыткой строить культуру на страхе и порабощении; начиная от попрания личного начала и личной творческой инициативы, и кончая принудительным «мировоззрением»; начиная от пошлой цели и кончая порочными средствам». Здоровому, идейному человеку здесь все неприемлемо, все чуждо, все угнетающе; и потому все это должно было быть навязано ему. Со времени водворения этих людей у власти прошло 37 лет и никакие внутренние и внешние осложнения и катастрофы не могли доселе освободить русский народ. Другие народы не могут и представить себе ту степень унижения, с которой пришлось ему мириться, и тот запас терпения, который от него потребовался. Сколько раз русским людям казалось, что другие народы (немцы, англичане, поляки, американцы!) должны будут однажды вмешаться и «освободить» Россию; и каждый раз эти мечты оказывались беспочвенными. Русским людям надеяться не на кого, кроме Бога и своих собственных сил. Но чтобы найти в самом себе необходимые для борьбы силы и умения, необходимо отчаяться во всем и во всех, кроме Господа; необходимо восстановить свою религиозную веру, как таинственный и живой ключ духовной жизни. И все партии и организации без исключения, – как подъяремные, так и зарубежные, – которые не обратятся к этому источнику, могут быть заранее уверены в ожидающем их неуспехе.
Этот процесс возвращения к вере и молитве давно уже начался в России: против абсолютного зла, против неизбывного страха, против беспомощного отчаяния есть только одна единственная абсолютная опора – искренняя и цельная религиозность, несущая с собою силу молитвы и силу покаянного очищения. Это надо понять и прочувствовать до конца. Нечего браться за освобождение и восстановление России без совести; а совесть живет только в искренней и цельной душе, где она звучит как голос Божий. Надо смыть позор своих преступлений, сорокалетних унижений, и слезы вынужденного страхом приспособления; а для этого необходимо религиозное покаяние. Надо смыть в душе черное бесчестие прошлых лет и вновь поверить в свою собственную непоколебимую честь и полную честность, чтобы восстановить доверие к самому себе и научиться узнавать людей заслуживающих доверия; а это возможно только перед лицом и судом Божиим. После всего пережитого и выстраданного надо искать и найти путь к Богу. Пути безбожия, бессовестности, бесчестия и дьявольской лжи исхожены и изведаны: они обличены и оказались погибельными. Необходимо глубокое обновление душ; и никакие модные лозунги и никакое политическое пустословие его не заменят: ни «демократия», ни «федерация», ни «свобода», ни «равенство», ни «братство», ни иное что-либо.