…Как Нагорнов вместе со своими коллегами в милицейской форме и в штатском снует по отделению, тщетно стремясь обнаружить хоть какие-нибудь следы, оставленные неизвестным злоумышленником…
   …Как Ножин сбивчиво, размахивая руками, что-то объясняет милиционерам и вызванному из дома Шагивалееву…
   …Как Константин Круглов бурно реагирует на просьбу одного из оперативников очистить помещение, дабы не мешать проведению дознания, и лишь вовремя подоспевший Евгений спасает своего товарища по работе от боксерского нокдауна…
   Полностью в себя я прихожу лишь тогда, когда оперативники заканчивают работу на месте происшествия и наша прежняя компания оказывается за пределами больницы.
   Свежий ветерок овевает мое лицо, пытаясь не дать мне заснуть, но его усилий хватает ненадолго. Голова, словно налитая ртутью, то и дело норовит склониться на грудь, и приходится усилием воли удерживать ее в вертикальном положении.
   Так получается, что Круглов уезжает с Ножиным, а мы с Нагорновым садимся в расхристанный милицейский «уазик», в котором, несмотря на тряску, мне становится совсем скверно. Временами я проваливаюсь в черную яму забытья, из которой меня выдергивают лишь особо громкие восклицания Нагорнова, который ведет светскую беседу. Причем не с водителем «уазика», а со мной…
   Немудрено, что мое несчастное, измученное за этот проклятый день сознание воспринимает лишь отдельные отрывки из монолога капитана:
   – …бур-бур-бур… Ключ от палаты так и не нашелся, хоть мы перевернули там все вверх дном!.. Бур-бур-бур… входная дверь вообще-то по инструкции должна была запираться на ночь дежурной по отделению, но сделала ли она это – вопрос… Бур-бур-бур… отпечатков, сволочи, даже не оставили… бур-бур… Что ты думаешь, Лен, о… бур-бур?..
   – А? – рывком вскидываю я голову, выныривая на поверхность дремоты. – Ты о чем, Женя?
   – Спишь, что ли? – с легким неудовольствием осведомляется Нагорнов, на секунду оборачиваясь ко мне. Потом с иронией добавляет: – Тоже мне, нашел время!..
   Я глубоко вдыхаю ночной воздух, который вливается в приоткрытую форточку дверцы «уазика». Сонное оцепенение немного отпускает меня.
   – Извини, – примирительно говорю я. – Подустал я сегодня… О чем ты только что говорил?
   – Да так, –с обидой буркает Нагорнов, не глядя на меня, – размышлял вслух, что называется…
   – Впервые вижу легавого, который имеет привычку размышлять, – сообщаю я. – Уже один этот факт заслуживает того, чтобы выслушать результаты твоего мыслительного процесса…
   Нагорнов в ответ опять неразборчиво бурчит, и машина останавливается.
   – Ну вот, прибыли к твоему отелю, – сообщает он, обернувшись ко мне. – Вы свободны, гражданин Сабуров… до особых распоряжений…
   – Есть, сэр, – откликаюсь я. – Только я ведь теперь не усну, буду мучиться, что же ты все-таки надумал…
   – Не задерживай машину, Лен, – советует капитан. – Завтра мы с тобой встретимся и все обговорим. На свежую голову…
   Видя, что из него сейчас ничего не выжмешь, я послушно выбираюсь из «уазика» и только теперь обнаруживаю, что мне опять предстоит подниматься к гостинице по этой проклятой лестнице!
   Это в моем-то измочаленном состоянии!..
   Однако не успеваю я отойти от машины и на два шага, как дверца кабины распахивается, и Нагорнов говорит мне в спину:
   – А чтобы ты больше не уснул до утра, подумай вот над чем… Почему с самого начала нашей возни со Спящими мы имеем столько трупов?
   Я ошарашенно оборачиваюсь, но «уазик», взревев натруженным мотором, уже удаляется прочь.
   С досадой сплевываю на пыльный, усыпанный выбоинами асфальт.
   Тоже мне, Шерлок Холмс нашелся!..
   Гостиница спит, и двери заперты изнутри на засов вопреки вчерашним заверениям дежурной администраторши.
   Мне приходится долго стучать, чтобы милиционер, распростертый на диване в вестибюле, проснулся и впустил меня внутрь. Он взирает на меня с такой открытой неприязнью, что сразу становится ясно, какого он мнения о моем моральном облике.
   Администраторши за стойкой не видно – видимо, она расположилась в более удобном месте, чем охранник. Посему мне приходится извлекать информацию из сержанта, открывшего мне дверь.
   Не то спросонья, не то из прирожденной вредности он долго не может уяснить, что именно меня интересует и зачем мне это нужно, но в результате изощренных дипломатических маневров мне все-таки удается узнать, что никто из постояльцев за последние два часа из гостиницы не выходил и соответственно обратно не возвращался. А поскольку меня интересует совершенно определенный человек по фамилии Лугин, то он, сержант, такого вообще знать не знает и не хочет знать…
   – Такой высокий, в кожаной куртке? Нет, не помню. В том смысле, что не мелькал он тут сегодня вечером – это точно, а все остальное – не по моей части… (И вообще, читается на лице сержанта, что вы ко мне пристаете с дурацкими вопросами в третьем часу ночи?! Идите спать, гражданин, дабы не мешать спать другим!)
   И я послушно следую его телепатическому совету.

Глава 11

 
   Просыпаюсь оттого, что кто-то гремит над самым ухом какими-то железками.
   С трудом приоткрыв один глаз, вижу, что Щербаков, повернувшись ко мне спиной, а точнее – тем местом, которое расположено ниже оной, – возится со своей драгоценной сумкой, водрузив ее на свою кровать.
   Другим глазом я отмечаю, что наручные часы показывают половину восьмого, и внутренне опять проклинаю тех извергов, которые решили наиболее рационально использовать жилую площадь гостиницы, сделав номера двухместными.
   – А, проснулся? – фиксирует Генка мои судорожные потягивания. – Я тебя не разбудил, нет? Ну, извини, ученый…
   – Ты что, решил с собой весь местный машиностроительный завод в разобранном виде увезти? – в ответ интересуюсь я, с трудом садясь на кровати. Тело жалобно протестует против каждого движения. – Никак, домой собираешься?
   – Да пока еще не определился, – машет рукой Геннадий, наконец-то справившись с «молнией» на сумке. – Человек-то мой с больничного вышел, и если все будет нормально, то до вечера мы с ним должны управиться. А потом – все будет зависеть от наличия билетов в кассе… – Лишь теперь он видит мое лицо во всей красе и удивленно присвистывает: – Ого, как тебя расписали!.. Что ж ты, Лен? Говорил ведь я тебе: ночные похождения к добру не приведут. Тут хоть и провинция, а по ночам тоже всякой швали хватает… Небось по пьянке с кем-нибудь схлестнулся?
   Простая русская душа. Ему и в голову не может прийти, что наличие боевых ссадин и шрамов на морде лица может быть вызвано чем-либо другим, кроме пьяной потасовки.
   Но не разочаровывать же человека.
   – Да, ерунда! – легкомысленно машу рукой. – Считай, что я неудачно поскользнулся вчера…
   – Ну-ну, – щурится насмешливо Щербаков. – Я-то считаю… И по всем подсчетам выходит, что ты поскользнулся, по крайней мере, раза четыре!..
   Чтобы он отстал от меня, я встаю и кое-как влачусь в санузел.
   Когда вновь возвращаюсь в каморку, Щербаков пьет свою традиционную утреннюю бурду, которую наивно принимает за кофе.
   – Угощайся, – от души предлагает мне он, указывая на банку с именем известного бразильского футболиста, – брат приехал!
   Я отрицательно киваю головой и уточняю:
   – Чей брат – твой?
   – Поговорка такая у нас в Саратове есть, – расплывается в улыбке Генка. – Никогда не слыхал?
   –Нет.
   Одеваюсь, рассеянно глядя в окно, под аккомпанемент смачных прихлебываний за спиной.
   Солнце щедро поливает своими лучами пустынный парк, утренний ветерок гоняет по аллеям мятые газетные листы.
   Все вроде бы, как обычно, и в то же время что-то не так, как всегда… Только что?
   Вдруг осознаю, чего именно не хватает в пейзаже вокруг гостиницы. Нет спортсменов, делающих зарядку, как это было в предыдущие дни!
   – Что-то наших охотников за лисами сегодня не видно, – говорю я. – Решили посачковать, что ли?
   – Каких еще охотников? – не понимает Геннадий.
   – Ну, этих амбалов в спортивных костюмах…
   – А-а, – протягивает он. – Наверное, они уже отзанимались. Или вообще уехали…
   – Наверное, – задумчиво соглашаюсь я. Однако в голове моей срабатывает какой-то невидимый переключатель, и рука автоматически тянется к «мобилу».
   – Что, с утра решил на компьютере поиграть? – интересуется Щербаков, направляясь к выходу. – А как же твои больные? – Так и не дождавшись ответа, машет рукой: – Ну, бывай, а я пошел…
   Когда дверь за ним закрывается, я лихорадочно набираю номер Нагорнова.
   Только бы он был дома!
   К счастью, он отвечает почти сразу.
   – Женя, приезжай в гостиницу, – говорю я, едва в трубке слышится голос капитана. – Только побыстрее, ладно?
   – Что, еще один труп? – зевая, интересуется Нагорнов.
   – Похоже, я знаю, кто устроил ночью заварушку в больнице, – говорю я и тут же отключаюсь.
   Потом набираю номер дежурной по приемному отделению больницы.
   Прошу ее посмотреть все списки больных, поступивших в стационары в последние два-три дня.
   – Просто так посмотреть, что ли? – не понимает женский голос в трубке.
   – Нет, конечно… Меня интересует некто из числа приезжих спортсменов.
   Поиск занимает немного времени.
   Мищенко Александр Петрович, тридцати лет, член сборной России по радиолюбительской «охоте на лис», был помещен вчера утром в двенадцатую палату гастро-энтерологического отделения с приступом хронического гастрита.
   – А сейчас он на месте? – осведомляюсь я, но мой вопрос, видимо, кажется дурацким моей собеседнице, потому что она, помедлив, переспрашивает, что я имею ввиду.
   – Да нет, ничего… – спохватываюсь я и благодарю дежурную, причем под влиянием сделанного открытия делаю ей невольный комплимент, назвав «девушкой», хотя она гораздо старше меня.
   До приезда Нагорнова я успеваю провести еще одно оперативно-разыскное мероприятие. А именно: поднимаюсь на этаж, где остановились спортсмены, и пытаюсь получить информацию о них от дежурной, суровой тетки лет сорока. Однако меня ждет ошеломляющий сюрприз.
   Тетка упорно отказывается понять, о какой такой спортивной команде я ей толкую.
   Поскольку трехместных номеров на данном этаже всего лишь два, я устремляюсь убеждаться воочию, что мои претензии справедливы. Однако никаких спортсменов там нет.
   Возвращаюсь к столику дежурной, которая косится на меня с великим подозрением, и настаиваю на том, чтобы она сообщила, кто вообще проживает на вверенном ей этаже.
   Мы долго препираемся, потом она все-таки уступает моему напору и достает толстую засаленную тетрадь, озаглавленную «Список проживающих на 3-м этаже».
   Никаких спортсменов в ней действительно не числится. Все номера заняты, причем люди, которые остановились в них, прибыли не сегодня и даже не вчера.
   Как же так?!
   Следующая моя мысль логично вытекает из предположения, что информация о размещении группы спортсменов на третьем этаже была преподнесена мне красоткой Анной в искаженном виде. Сознательно или по ошибке – это уже другой вопрос.
   Чтобы не скакать по всем этажам, я спускаюсь вниз, к дежурному администратору, и тут мы встречаемся с только что прибывшим Нагорновым.
   – Что все-таки случилось, Лен? – спрашивает он, отдуваясь (видно, взбирался бегом по чудовищной лестнице, ведущей к гостинице).
   Я отвожу его в сторонку и вполголоса излагаю, каким образом мне удалось сделать свое открытие.
   Когда я обратил внимание на то, что спортсменов сегодня почему-то нет в парке, то сразу вспомнил, что вчера, когда они бегали трусцой по аллейкам, их было не пятеро, а шестеро!
   Логично было предположить, что с шестым что-то случилось. Якобы. Гастрит – это такая болезнь, которая требует проведения досконального обследования больного, взятия анализов и проб. Видимо, те, что были заинтересованы в ликвидации Спящих, решили заслать киллера в больницу не в качестве постороннего посетителя, а в виде мнимого больного. А дальше все очень просто. Лжебольной дожидается, когда все, включая дежурных медсестер, уснут, после чего отправляется вершить свое черное дело… Неудивительно, что все усилия оперативников, пытавшихся обнаружить, каким способом неизвестный проник в здание, не увенчались успехом. Тот, кто убил Лену Ефимову и пытался покончить со Спящими, вовсе не собирался удирать из больницы под покровом ночи. Он спокойненько вернулся на свое законное койко-место, переждал, пока суматоха уляжется и милиция уедет, а потом, как ни в чем не бывало, покинул больницу…
   – Ты думаешь, что и остальные члены команды замешаны в этом? – спрашивает меня Нагорнов.
   – Может быть, да, а может, и нет, – уклончиво отвечаю я. – Во всяком случае, они могли бы сообщить нам кое-какие подробности об этом Мищенко.
   – Могли бы? Почему ты говоришь о них в условном наклонении?
   – Да потому что все они исчезли самым таинственным образом этой ночью! – взрываюсь я. – И даже нет следов от их пребывания в номерах на третьем этаже, где они размещались! Более того, эта дура дежурная утверждает, что никаких спортсменов в гостинице в последние дни и в помине не было!..
   – Стоп, стоп, – останавливает меня Нагорнов. – Успокойся, Лен, не надо так кричать… Сейчас мы во всем разберемся.
   Он подходит к стойке дежурного администратора, показывает ей свое удостоверение и принимается усиленно ее расспрашивать.
   Я стою, опустив голову, как оплеванный. Мне уже ясно, чем закончится экспресс-дознание. Те, кто противостоит мне в незримой борьбе за Спящих, сделали ловкий ход. Я не знаю, какие методы и средства им пришлось пустить в ход, но очевидно, что они сделали все, чтобы о них в гостинице просто-напросто «забыли»…
   Через несколько минут Нагорнов возвращается ко мне, разводя руками.
   – Никаких спортсменов-радиолюбителей здесь действительно не было зарегистрировано, – сообщает он. – Я лично проверил по записям в книге учета проживающих.
   – Может быть, они записывались не как спортсмены? – цепляюсь я за последнюю соломинку.
   – Дежурная категорически утверждает, что в последнее время никаких групповых заездов вообще не было, – качает головой Нагорнов.
   А ведь еще немного – и он может вообразить, что от напряжения и стрессов вчерашнего дня у меня, как говорится, «поехала крыша»! Что же делать? Эх, жаль, что Щербаков уже ушел, уж он-то мог бы подтвердить, что я не страдаю галлюцинациями!.. И проказницы Анечки сегодня тоже нет.
   Тут взгляд капитана останавливается на сержантике, исполняющем роль швейцара. Подозвав его, он задает ему вопрос:
   – Монашкин, ты видел хоть раз в последние три дня группу спортсменов, которые проживали в этой гостинице?
   По части актерской игры сержант превосходит Качалова и Станиславского, вместе взятых. Ему бы во ВГИК надо было поступать, а не в милицию. Он так усердно трясет головой из стороны в сторону, что я опасаюсь, как бы она у него не слетела с плеч вместе с форменной фуражкой.
   Детектор лжи бы сейчас на всех этих бессовестных врунов!
   «А ты уверен, что они осознают свою ложь?», – неслышно нашептывает кто-то мне на ухо. Что, если их заставили забыть о спорстменах, стерев кусочек памяти?
   Не надо думать, что мы имеем дело с поистине могущественным противником, который способен управлять людьми, воздействовать на них, внушать им что угодно, а если они станут опасными – убивать их, не оставляя улик.
 
   Ведь именно он превратил обычных людей в Спящих.
   Только не видно причины, по которой он стремится теперь уничтожить их. В этом нет логики… Или она все-таки есть, только мы не способны понять ее, потому что речь идет о какой-то иной, принципиально отличной от нашей системе мышления и поступков?
   И складывается впечатление, что с каждым днем, с каждым часом события разворачиваются все стремительнее. А это свидетельствует о том, что противник перешел к активным действиям. Видимо, время поджимает его, и ему надо во что бы то ни стало быстренько обрубить все торчащие концы…
   – Лен, ты извини, – слышу я голос Нагорнова рядом с собой, – но мне надо ехать. В отделе дел невпроворот скопилось… А насчет спортсменов я еще наведу справки по своим каналам. Лады?
   – Постой, Женя, – прошу я его. – Раз уж ты здесь, давай мы с тобой решим еще один вопрос. В принципе я мог бы, конечно, этим заняться сам, но ты – все-таки представитель власти, лицо при исполнении… А?
   Он чешет в стриженом затылке.
   – Что, еще кого-то надо проверить? – бормочет он.
   – Надо, Женя, надо, – тяну я его за собой наверх. После недолгих колебаний он, наконец, уступает, и мы поднимаемся по пыльной ковровой дорожке, устилающей гостиничную лестницу.
   По дороге я рассказываю ему о подозрительном субъекте Лугине.
   Разумеется, не все. Например, о машине, хранящейся в гараже с оружием и деньгами, я на всякий случай пока умалчиваю. Иначе придется объяснять, каким образом мне удалось это узнать, а признаваться сотруднику милиции в допущенном правонарушении не хочется, даже если оный сотрудник является твоим хорошим знакомым…
   Вот и четвертый этаж, где за дежурным столиком восседает мужик с внешностью мясника. Не иначе как кто-то из постояльцев присел отдохнуть, пока дежурная отлучилась куда-то.
   Однако «мясник» оказывается именно дежурным по этажу. Но на наши вопросы он отвечает крайне уклончиво.
   «Да, есть такой проживающий в четыреста пятом, но чем он занимался вчера и где находится сейчас, сказать не могу. Ключа на доске у меня нет, значит, еще спит ваш Лугин… Не натворил ли он чего, раз им милиция интересуется? Нет? Ну, пожалуйста, пожалуйста…»
   Мы подходим к двери четыреста пятого, и Нагорнов достает уже знакомый мне пистолет.
   На стук в дверь никто не отзывается. Стучу сильнее, и внезапно дверь распахивается. С первого же взгляда видно, что в номере никого нет.
   Держа пистолет наготове, Нагорнов ужом проскальзывает мимо меня в номер и растерянно прячет пистолет за пояс. Та постель, что справа, разобрана и измята, словно в ней совсем недавно кто-то нежился, другая постель девственно не нарушена. Беспорядка в номере нет, и ничего странного нет, но гнетущее чувство тревоги не оставляет меня.
   Что-то здесь не так, только пока не пойму – что именно…
   Нагорнов заглядывает в совмещенный санузел, потом – в стенные шкафы.
   – А вещей-то нет, – сообщает мне он. – Похоже, рванул когти твой Лугин.
   Так-так. Если капитан прав, то бегство персонажей этой истории принимает масштабы всеобщего явления. Крысы бегут с корабля. Или тараканы, которые, говорят, очень чувствуют повышение уровня радиации…
   Только мне почему-то не верится, что Лугин сбежал из города. Не мог же он оставить машину и прочие принадлежности своей нелегальной деятельности в гараже, в качестве своеобразного завещания владельцу оного?
   А машиной он так до сих пор и не воспользовался. Я уверен в этом, потому что во время своего посещения гаража прилепил один из оставшихся у меня датчиков-шпионов на задний мост «Форда», и теперь, если кто-то хотя бы на сантиметр сдвинет машину с места, в моем «мобиле» сработает система оповещения…
   Мы уже собираемся уходить, как вдруг Нагорнов приседает на корточки, внимательно вглядываясь в крашеный дощатый пол возле разобранной кровати.
   – Видишь, Лен? – спрашивает он, показывая на небольшие темные пятнышки на полу.
   Я нагибаюсь. Сомнений нет: именно так выглядят мельчайшие капельки крови, если их разбрызгать с большой высоты на пол. Например, при профессиональном ударе по лицу, когда нос не расплющивается в лепешку, а лишь больно, вплоть до потери сознания, задевается костяшкой пальца.
   – Интересно, – задумчиво продолжает Евгений, – здесь принято делать влажную уборку каждый день или только раз в неделю?
   Все еще наклонившись над полом, я поворачиваю голову и вижу, что под кроватью белеет какая-то бумажка.
   Извлекаю ее на свет божий и тупо созерцаю то, что на ней написано.
   – Номер какой-то, – говорит недоуменно Нагорнов, бросив взгляд на бумажку из-за моего плеча. – Может, телефон междугородной связи?
   – Насколько я знаю, в телефонных системах не принято употреблять буквы, – мрачно откликаюсь я.
   На душе у меня скребут кошки. Потому что номер, который записан на бумажке, является кодом моего личного доступа в сеть Инвестигации. Но и об этом я не имею права сообщить моему спутнику.
   – Дай-ка мне ее, на всякий случай, – просит Нагорнов и бережно прячет бумажку в карман пиджака. – Отдам нашим экспертам, может быть, расшифруют…
   Ну-ну.
   – Ну, все, я пошел, – решительно направляется к выходу Евгений. – А то точно выговор от начальства схлопочу!..
   – А что будем делать с этим? – Я киваю головой на капельки крови на полу.
   Нагорнов закусывает губу:
   – Ты думаешь, здесь имело место рукоприкладство?
   – А ты думаешь, что Лугин порезался, когда брился?
   – А почему ты решил, что кровь принадлежит Лугину?
   – По запаху, – мрачно шучу я.
   – Слушай, Лен, – словно что-то вспомнив, говорит Нагорнов. – Давай впредь договоримся так… Ты не будешь вызывать меня в ночь-полночь тогда, когда тебе что-то померещится, хорошо? И тем более не будешь требовать проводить по каждому пустяку расследование с экспертизами. Договорились?
   – Нет, – качаю головой я. – Не договорились. Если ты думаешь, что все это – пустяки, то и я могу подумать, что сон твоей родной дочери не представляет собой ничего особенного.
   Он опускает голову. Потом глухо говорит:
   – Нет, Спящие – это, конечно, не пустяк. Но и ты ошибаешься, полагая, что вокруг тебя – сплошь переодетые сотрудники секретных ведомств. Все гораздо проще, Лен. Как любое реальное преступление… Мы, кстати, вчера обговаривали с Ножиным одну версию, и пока что все, что случилось вплоть до настоящего момента, укладывается в рамки наших предположений…
   Я не успеваю ничего сказать, как Нагорнов продолжает:
   – Мы склонны полагать, что в городе завелся маньяк, обладающий экстрасенсорными способностями… Гипноз, внушение и прочее в том же духе… Каким-то образом ему удается вводить в транс свои жертвы. Естественно, остается загадкой, по какому принципу он осуществляет отбор и с какой целью все это затеял, но пока мы его не поймаем, это так и останется загадкой. Чужая душа – вообще потемки, а у маньяка и подавно… если у него есть, конечно, то, что мы называем душой…
   – Подожди, подожди, Женя, – бормочу растерянно я. – Ты сказал – в городе завелся… Как это понять? Завестись могут в доме тараканы! Откуда он мог у вас взяться?
   – Ну, откуда-откуда?.. Оттуда! – отмахивается Евгений. – Откуда вы все приезжаете в Мапряльск? Вот и этот… гипнотизер хренов, он тоже может оказаться заезжим гастролером… Побудет у нас какое-то время, натворит дел – и дальше, осваивать просторы нашей родины… от Москвы – до самых до окраин…
   Я обессиленно опускаюсь на смятую постель, где еще недавно лежал тот, кто выдавал себя за журналиста Лугина.
   Это называется: ты ему – про Фому, а он тебе – про Ерему.
   До чего ж зациклились наши борцы с преступностью на самых простых и доступных объяснениях! Даже когда им на голову будет садиться летающая тарелка с вооруженными зелеными человечками на борту, они до самого конца будут упрямо твердить: «Не верьте глазам своим, граждане! Это – галлюцинация, которую вам внушают гипнотизеры-преступники!»…
   * * *
   Как и следовало ожидать, Александр Мищенко исчез из больницы еще до того, как его соседи по палате проснулись. Я побеседовал с ними, но ничего плохого о спортсмене они сказать не смогли. Если не считать того, что оказался он человеком абсолютно некомпанейским и неразговорчивым, даже от традиционного рассказа о себе уходил очень старательно, разочаровав мужиков, для которых появление очередного новичка было одним из немногих развлечений.
   В прикроватной тумбочке никаких вещей от Мищенко не осталось. Соседи пояснили, что прибыл он в палату с небольшой черной сумкой, которую, видно, захватил с собой, когда уходил.
   Никто спортсмена не навещал, но сам он несколько раз за день куда-то надолго отлучался. Говорил, что ходил звонить к телефону-автомату, установленному на лестнице. Хотя кому мог звонить человек, пробывший в городе всего два дня?..
   Попытки что-либо узнать у лечащего врача результатов не дают. Мои вопросы насчет возможной симуляции со стороны Мищенко воспринимаются врачом как провокационный намек на его, врача, профессиональную несостоятельность.
   Поняв, что ничего существенного в этом направлении мне узнать не удастся, я направляюсь в палату Спящих и встречаю в коридоре очень сердитого Круглова, который незадолго до моего появления имел лобовое столкновение с Шагивалеевым и Завьяловым.
   Выясняется, что бывший майор решил воспользоваться ночным инцидентом, дабы забрать сына из больницы. Однако врачи встали горой против этого, и никакие просьбы и ссылки на Конституцию и отцовские права успеха Константину не принесли. Главным аргументом противников Круглова стал довод, что, дескать, пока не выяснена природа столь странного заболевания, есть все основания полагать, что оно является инфекционным, а там, где существует возможность заражения других людей, заканчиваются все права и свободы граждан.
   Разъяренный Круглов ругался и плевался, но сделать ничего не мог.