Абакумов выходит из гаража. Дверь закрывается, и я слышу, как снаружи защелкивается замок.
   Ловушка захлопнулась.

Глава 18

   Он все продумал. Как шахматист, одним простым, но точным ходом загнавший соперника в цугцванг. А самое скверное заключается в том, что, проиграв эту партию, я потеряю не очко в турнирной таблице, а свою жизнь.
   Нет, он все-таки, наверное, в душе садист. Впрочем, военная разведка никогда не отличалась излишним человеколюбием. Даже по сравнению со своими коллегами из прочих тайных ведомств.
   Очень скоро у меня затекает все тело. При малейшей попытке изменить позу те наручники, что сдавливают мою гортань, впиваются в плоть еще сильнее – видимо, они предназначены для иммобилизации особо опасных преступников. Можно лишь шевелить ногами в тесном пространстве между рулем и кожухом приборной панели.
   Поскольку у меня нет часов, я даже не знаю, сколько времени сижу в позе окаменевшего истукана, тупо следя за перемещением пылинок в солнечном лучике, который просачивается в гараж оттуда, где до сих пор должна быть дырочка от пули, выпущенной в меня несколько дней назад.
   Мозг мой в тысячный раз анализирует одни и те же варианты. В сущности, их не так много. И все – с печальным исходом…
   Что бы я ни попытался сделать, все будет бесполезно. Сделать в подобном положении ничего нельзя, и путей спасения у меня нет. Например, если даже я каким-то чудом ухитрюсь не двигать шейным отделом позвоночника, чтобы не быть удушенным стальной цепочкой, то рано или поздно все равно отдам богу душу – от тривиального истощения. Никому и в голову не придет искать сотрудника Инвестигации в какой-то ржавой железной коробке на окраине города, да еще и запертой снаружи на кодовый замок. Едва ли Лугин посвятил кого-либо в свою сделку с хозяином гаража. А у того, возможно, еще не скоро возникнет желание интересоваться своей, пусть даже сданной в аренду, собственностью…
   Значит, выбраться из машины я не смогу. И надеяться, что кто-то придет ко мне на помощь, тоже не стоит.
   И что же? «Остается одно – только лечь, умереть»?
   Собственно, даже лечь-то я не могу – оковы не позволяют…
   Абакумов вряд ли вернется: ведь я сказал ему правду, да и он убежден, что мне – крышка. Для него теперь дорога каждая минута. Может быть, сейчас он спокойненько катит на машине вместе с Олегом подальше от города. Чего ему опасаться? Ищут-то не его, а меня. Только ищут не там, где надо…
   А насчет клаксона – это он верно сообразил, мерзавец. Для меня это был бы единственный выход – попытаться привлечь внимание людей вне гаража автомобильным сигналом. Может быть, мне удастся сделать это другим способом?
   Но каким? Кричать громко не получается: горло сдавлено. А дотянуться до каких-либо предметов, способных произвести шум, не дают наручники. Вот только ноги относительно свободны… Постой-ка! А почему бы не воспользоваться хоть этой толикой свободы?
   Да, он все предусмотрел, этот Макиавелли плаща и кинжала. Он отключил клаксон, изъяв соответствующий предохранитель. Но он не учел одного обстоятельства. «Форд», перешедший мне в наследство от Лугина, оснащен довольно редкой системой зажигания и запускается не ключом, а кнопкой, расположенной на панели управления, справа от руля. И хотя я не могу дотянуться до нее руками, зато можно попытаться сделать это с помощью нижних конечностей. Например, коленом.
   Правда, для этого придется проявить такую же ловкость и изворотливость, какой обладал в свое время знаменитый американский факир Гудини, но это уже другой вопрос.
   Что ж, приступим…
   Черт, совсем чуть-чуть не дотягиваюсь!.. На каких-нибудь два-три сантиметра. Эх, и почему матушка-природа не снабдила меня длинными ногами? Наверное, ведала, что мне не суждено стать легкоатлетом или фотомоделью…
   Придется подать вперед корпус, а точнее – сползти по сиденью пониже.
   М-да. Сползти-то я сполз, но удушающий эффект цепочки, охватывающей мою шею, возрос настолько, что в глазах все больше темнеет, словно кто-то с помощью реостата постепенно убавляет освещенность, и расплываются светящиеся концентрические окружности.
   Только бы не потерять сознание в самый неподходящий момент.
   Стартер исправно рычит, проворачивая коленвал, и на несколько секунд меня охватывает тихий ужас: а что, если аккумулятор за время стоянки машины в гараже подсел или в двигателе от длительного бездействия произошли какие-нибудь фатальные перемены, и машина не заведется?!.
   Но с третьей попытки мотор все-таки «схватывает искру» и, взревев, набирает обороты. Свободной ногой давлю на педаль газа, чтобы непрогретый движок не заглох.
   В глазах все темнее, и круги превращаются в постоянную галлюцинацию.
   Но вот мотор достиг нормальных оборотов, теперь можно трогаться. Еще одна операция, требующая насилия над суставами: передвижение ногой рычага коробки скоростей. С учетом того, что необходимо с места рвануть машину на приличной скорости, передвигать рычаг следует не вперед, а назад, сразу на вторую передачу.
   Еще немного – и кажется, что кости не выдержат той нагрузки, которой я их подвергаю, но я тянусь и тянусь подколенным сгибом к заветной ручке с набалдашником из красного дерева, смахивая на безногого инвалида, пытающегося сделать гимнастическое упражнение «шпагат»…
   Есть! Под протестующий визг шестеренок рычаг все же встает в нужное положение, и, лишь чудом удерживаясь в сознании, я бросаю «Форд» в лобовую атаку на железную дверь гаража, отделяющую меня от всего остального мира. От свободы. И от жизни…
   В последний момент в голове мелькает мысль: только бы дверь не оказалась настолько прочной, чтобы пришлось предпринимать еще один таран. Включить заднюю скорость я уже не смогу, а сидеть в кабине машины с запущенным двигателем в замкнутом пространстве чревато отравлением выхлопными газами. Хотя лучше, конечно, такая смерть, чем медленное умирание от голода и жажды…
   И все-таки – хвала нашей русской способности халтурно выполнять любую работу – в том числе и строить гаражи! Видимо, сварщики, навешивавшие дверь, плохо проварили швы петель, потому что от удара бампером дверь срывается с одной стороны и откидывается наружу, открывая мне дорогу.
   На приличной скорости машину выносит на берег пруда, который находится в нескольких десятках метров от гаража, и я убеждаюсь, что вращать руль в наручниках, чтобы повернуть машину, не так-то легко. Меня спасает лишь резкое торможение. «Форд» заносит на сырой земле, и лишь чудом он не влетает боком в воду. Краем глаза я вижу, как в сторону от машины шарахается какая-то неразборчивая фигура, а потом удушье все-таки оказывается сильнее меня, и я теряю сознание.
   * * *
   – Ну, мужики, вы даете! – слышу я где-то рядом незнакомый хриплый голос и открываю глаза.
   Густая и почему-то сырая трава приятно холодит затылок. Это первое, что я ощущаю. Потом включаются и другие органы восприятия.
   Я лежу на земле рядом с открытой настежь дверцей «Форда» на берегу прудика, а надо мной на корточках сидит какой-то тип с грубоватой физиономией, одетый в брезентовую куртку-штормовку.
   Ага, кажется, это тот самый рыбак, которого я чуть не задавил, вылетев на машине из гаража.
   – Сколько читал про то, как издеваются «новые русские» друг над дружкой во время разборок, – не верил, думал: преувеличивают газетные брехуны, – продолжает мой спаситель. – А теперь вот своими глазами вижу, что и не такое бывает… И за что же с тобой так круто обошлись, друг?
   Вместо ответа принимаю сидячее положение и одурело встряхиваю головой. Все плывет в глазах, как после семибалльной качки на море, к горлу подступает комок тошноты, а руки и ноги болят так, словно побывали в камнедробилке.
   Но главное – что тело еще слушается и подчиняется…
   – Извините, – говорю я мужику в штормовке, – я чуть вас не сбил…
   – Пустое, – машет он рукой. – В твоем положении наверняка было не до правил дорожного движения?..
   – Что верно, то верно, – соглашаюсь я. – Спасибо, вы меня с того света вытащили. Как вам удалось снять с меня наручники?
   – Да очень просто, – усмехается рыболов. – Там, гараже, кое-какие инструменты были, а я всю жизнь на заводе прослесарил. Взял кусачки, несколько минут – и железок на тебе как не бывало! Тем более что металл хлипкий оказался, не нашенского, видать, производства…
   С моей точки зрения, мой собеседник несколько преувеличивает хлипкость стали, но я с ним не спорю.
   – Спасибо, – повторяю я.
   – Да чего там? – опять машет рукой мужчина. – Когда-нибудь сочтемся…
   Едва ли, думаю я. Хотя, с другой стороны, разве это так важно?
   Кряхтя, поднимаюсь на ноги и сажусь в машину.
   Попутно с облегчением отмечаю, что мой каскадерский трюк не привлек слишком много зевак. Лишь поодаль топчется стайка мальчишек, явно не решаясь подойти поближе к машине.
   – Слушай, друг, – говорит мне в спину мой спаситель. – А может, ты… того… в милицию бы заявил на этих сволочей, а?.. Не бери грех на душу, не убивай их. А то знаю я вас, кооператоров, вы чуть что – сразу за пушку или за нож хватаетесь…
   Я с трудом удерживаюсь от улыбки.
   – Что вы, – заверяю я. – У меня и в мыслях не было кого-то убивать…
   Правда, когда пруд остается позади, я все-таки не выполняю это обещание и лезу под соседнее сиденье, где лежит сверток с пистолетом Лугина.
   * * *
   Хотя с того момента, когда Абакумов заточил меня в импровизированный железный карцер, прошло немногим более часа, нет никаких оснований надеяться, что он и Олег все еще находятся в школе.
   Тем не менее именно туда я устремляюсь в первую очередь. У меня теплится слабая надежда на то, что такой опытный профессионал, как лже-Круглов, не рискнет выбираться из города, пока милиция блокирует все въезды и выезды из Мапряльска. Возможно, что он пойдет по тому же пути, которым намеревался следовать и я, а именно – постарается отсидеться где-нибудь до наступления темноты. И еще я надеюсь, что на чердаке удастся отыскать какие-то следы, которые могут стать подсказкой, где искать Олега и его похитителя…
   Наверное, «Форд» со смятым в гармошку капотом и с выбитым лобовым стеклом представляет собой экзотическое зрелище для горожан, потому что люди на тротуарах оборачиваются, когда я проношусь мимо них, завывая двигателем и визжа тормозами на поворотах. Если мне попадется хотя бы одна патрульная милицейская машина, то они наверняка заинтересуются, кто это гонит по городу, как на ралли. Поэтому стараюсь выбирать самые узкие и тихие улочки, подальше от центральных улиц и проспектов.
   До квартала, где находится школа, остается рукой подать, когда я все-таки попадаюсь.
   Приближаясь к очередному перекрестку, я вижу, как навстречу мне из-за поворота выныривает бело-синяя «шестерка» со всеми милицейскими атрибутами. На боку ее – крупные буквы «ПМГ». И сразу слышится команда, усиленная мегафоном:
   – Водитель «Форда», остановитесь!
   Естественно, подчиняться окрику я не намерен.
   Наоборот, прибавив газу, собираюсь промчаться мимо «шестерки» на полной скорости.
   Однако «пээмгешка» резво выворачивает на встречную полосу и тормозит с разворотом на девяносто градусов так, что перекрывает мне дорогу. Лишь резким торможением мне удается избежать удара в бок «шестерки».
   Чертыхнувшись сквозь зубы, даю задний ход, выжав педаль газа до упора, и пячусь, как рак-спринтер, до ближайшего въезда под арку во двор. Выворачиваю руль, собираясь умчаться в ту сторону, откуда приехал, но перед самым носом машины тормозит «уазик», из которого с пистолетом в руке выскакивает Нагорнов и, не долго думая, берет меня на прицел.
   И откуда он только взялся?!
   Медленно-медленно открываю дверцу и выбираюсь из машины.
   Приехали…
   Лицо у капитана оказывается вблизи почерневшим и постаревшим как минимум лет на десять. Гибель дочери наложила на него траурный отпечаток…
   Сбоку подбегает экипаж «шестерки», вооруженный автоматами без приклада.
   – Руки вверх, Сабуров! – командует Евгений, держа пистолет обеими руками. – Стрелять буду без предупреждения!
   – Женя, – говорю я, подняв руки над головой, – послушай меня…
   – Стоять! – резко перебивает он меня. – Я сказал – стоять!..
   – Я все понимаю, Женя, – торопливо говорю я, замерев на месте. – Ты сейчас наверняка принимаешь меня за преступника. Но поверь мне, это не так!.. Настоящий преступник – тот, кого мы принимали за отца Круглова. Это он захватил мальчика и пытается уйти вместе с ним из города!.. Он хотел убить меня!.. А в больнице я был ни при чем! Было уже поздно, Женя…
   На лице капитана написана недоверчивость. И он явно не собирается меня выслушивать. Нагорнов открывает рот, видимо, чтобы приказать патрульным надеть на меня наручники, но какой-то шум возникает вдали, и он невольно задирает голову к небу.
 
   Шум быстро нарастает, и вскоре низко, почти над самыми крышами, над нами проносится вертолет защитно-армейского цвета без каких бы то ни было опознавательных знаков.
   Нагорнов оторопело переводит взгляд на меня.
   – Это они, – догадываюсь я. – Решили, наверное, вытащить Олега из города по воздуху…
   Нагорнов опять открывает рот, но вновь ему не дает произнести ни слова шум. Теперь это – грохот сильного взрыва. Где-то за домами в небо взвивается султан черного дыма.
   Патрульные ошарашенно вертят головами, пытаясь уяснить, что произошло.
   Похоже, я знаю ответ на этот вопрос.
   – Больница! – говорю я, невольно опуская руки. – Он взорвал ее, чтобы отвлечь внимание!..
   С капитана, наконец, слетает оцепенение, и он командует милиционерам:
   – Отправляйтесь к горбольнице, парни! Те в нерешительности топчутся на месте. Потом один из них спрашивает, кивая на меня:
   – А этот?
   – А с этим я сам разберусь, – говорит Нагорнов, засовывая пистолет за брючной ремень. – Выполняйте!
   Патрульные устремляются к своей машине.
   – Где они? – осведомляется капитан у меня, и понимаю, что он имеет в виду.
   – Тут недалеко есть школа… – начинаю я, но он не дает мне закончить:
   – Быстро в «уазик»!
   Водителя в «уазике» нет, и Нагорнов сам садится за руль.
   – Кто они? – хмуро спрашивает он, закладывая крутой вираж.
   – Спецслужба, – лаконично откликаюсь я.
   – Чья? – деловито интересуется он. «Уазик» мчится какими-то дворами на бешеной скорости, подпрыгивая на выбоинах в асфальте.
   – Наша родимая, – сообщаю я.
   – А зачем им мальчишка?
   – Это долго рассказывать… Пойми одно, Жень: он сейчас для них важнее, чем все сокровища мира…
   Нагорнов недоверчиво крутит головой, но оспаривать мой тезис не решается.
   – А зачем они убивали их? – спрашивает после паузы он.
   – Они считали их опасными. Я тебе потом все объясню…
   Мы, наконец, подлетаем к школьной ограде в виде железной сетки, в которой в изобилии имеются большие прорехи, видимо, проделанные школьниками в целях сокращения пути.
   Нагорнов тормозит так резко, что я чуть не бьюсь головой в лобовое стекло.
   Выскакиваем и бежим к школе, скользнув в одну из прорех.
   Похоже, мы подоспели вовремя. Сворачиваем за угол, и нашим глазам открывается картина, чем-то смахивающая на эпизод из импортного видеобоевика.
   Вертолет, который недавно пронесся над нами, завис над спортивным полем напротив главного входа в школу.
   Значит, Абакумов и Олег еще здесь…
   Достав пистолет, Нагорнов собирается устремиться на открытое пространство, но я вовремя удерживаю его за рукав.
   – Они сейчас появятся, – говорю ему я.
   Я оказываюсь прав.
   Из-за противоположного от нас угла здания – там, где расположена пожарная лестница, ведущая на чердак, – появляются две фигуры.
   Это Абакумов и мальчик.
   Олег уже без сумки – видимо, спецслужбовец заставил его бросить ее на чердаке.
   Интересно, каким образом Абакумов заставляет его идти вместе с ним, если в руках у него не видно оружия и он даже не держит Олега за руку?
   Вертолет начинает опускаться к земле, сметая винтами песок и мелкие камушки с футбольного поля.
   Я оглядываюсь на капитана, но его рядом со мной уже не оказывается.
   Решил зайти с другой стороны, догадываюсь я.
   Дождавшись, пока Абакумов и Олег окажутся на середине бетонной площадки перед фасадом школы, я достаю пистолет, добытый мной в машине Лугина, и делаю шаг вперед из своего укрытия.
   Вообще-то в этой ситуации надо было стрелять без предупреждения, но Олег находится как раз между мной и спецслужбовцем, и я боюсь зацепить его.
   Поэтому мне не остается ничего иного, кроме как крикнуть:
   – Олег, ложись!
   Однако, как и следовало ожидать, к ожидаемому эффекту этот окрик не приводит.
   Вместо того чтобы послушно рухнуть ничком на асфальт, Круглов-младший оборачивается ко мне, пытаясь разобраться, с какой стати ему следует принять лежачее положение.
   В свою очередь, Абакумов, который оценивает обстановку намного быстрее своего спутника, хватает юношу за плечи и рывком притягивает его к себе одной рукой. А потом пускает в ход навыки владения стрелковым оружием, привитые ему в какой-нибудь «грушной» учебке и закрепленные в ходе многолетней практики.
   Я успеваю кувыркнуться вбок за считанные доли секунды до того, как раздаются пистолетные выстрелы, Но тем не менее что-то ударяет меня в правую ногу чуть выше колена.
   Повернувшись ко мне лицом и непрерывно паля в мою сторону, Абакумов боком отступает к вертолету, таща за собой Олега. Хорошо, что у него нет возможности вести прицельный огонь: пули и так цокают вокруг меня по асфальту, не давая поднять головы.
   Мир вокруг перестает существовать для меня. В поле зрения остаются только поле, на котором вращает винтами вертолет, в любую секунду готовый оторваться от земли, и двое, которые вот-вот доберутся до вертолета.
   А я ничего не могу сделать, чтобы помешать им!..
   Внезапно до меня доносится звон разбитого стекла, и я приподнимаю голову. Одно из окон первого этажа, выходящее на площадку перед зданием, разлетается на множество осколков, и из него на асфальт выпрыгивает Нагорнов. Приземлившись на полусогнутые ноги, капитан вскидывает руку с пистолетом и стреляет в Абакумова, который не успевает загородиться мальчиком.
   Абакумов падает, и Олег тоже. Однако если спец-службовец лежит неподвижно, и из-под него начинает струиться алый ручеек, то мальчик, очевидно, цел и невредим. Во всяком случае, он ползет ко мне, как заправский солдат под огнем противника, и лицо у него хоть и бледное, но не искажено болью.
   Нагорнов устремляется к нему навстречу, но в это время дверца основного салона вертолета откидывается, и в проеме входного люка появляется нечто, поблескивающее на солнце.
   – Женя, ложись! – кричу я, но мои слова заглушают выстрелы.
   Много выстрелов. По крайней мере, из очень скорострельного автомата, если не из пулемета.
   Вздрогнув, Евгений отшатывается, словно его сильно толкнули в грудь, на мгновение замирает, пытаясь удержаться на ногах, а потом падает как подкошенный на спину. С того места, где я нахожусь, отчетливо видно, что грудь капитана буквально изрешечена пулями.
   А огонь из вертолета продолжается. Пули рикошетят от стен школы и от асфальтовой площадки, заставляют обрушиваться стеклянным водопадом окна первого этажа, свистят у меня над головой, не давая подняться. Впрочем, я все равно не могу это сделать: моя правая штанина успела набухнуть кровью, и в раненой ноге все больше разгорается жгучая боль.
   Сквозь неизвестно откуда взявшуюся пелену в глазах я вижу, как из кабины вертолета выпрыгивают две фигуры и устремляются к Олегу.
   Нет уж, ребята, мальчишку я вам не отдам!
   Не целясь, делаю несколько выстрелов в сторону футбольного поля, заставляя фигуры залечь.
   Огонь из вертолета усиливается, однако Олегу удается благополучно добраться до меня. Он лежит, распластавшись на асфальте, и время от времени как-то странно поглядывает на меня.
   Продолжая отстреливаться, я говорю ему: «Беги!» – но он не двигается с места.
   По щекам его почему-то ползут слезы.
   – Уходи, Олежка, – снова повторяю я, морщась от боли в раненой ноге. – Ползи за угол, а я тебя постараюсь прикрыть!.. Только побыстрее, иначе скоро будет поздно убегать!..
   – Убегать? – дрожащим голосом переспрашивает он. – Куда мне убегать?
   А ведь верно. Некуда ему теперь податься, потому что отныне его будут искать повсюду.
   – Да хоть куда! – взрываюсь я. – Хоть на край света! И уж во всяком случае – из этого города…Тебе надо скрыться, затаиться на время и молчать, как рыба, о своих новых способностях.
   – Но почему?
   Вот несмышленыш-то!.. Ну, как ему объяснить, как?!
   – Пойми, – говорю я, стараясь не забывать время от времени нажимать на спусковой крючок. – Ты – единственный, кто обладает таким уникальным даром. И тебя обязательно постараются прибрать к рукам разные сволочи. При этом тебя будут запугивать и подкупать, на тебя будут охотиться, за твою голову будут обещать бешеные деньги. Тебя будут предавать и обманывать даже самые близкие люди. Я не могу и не имею права тебе советовать. Но мне кажется, что тебе следует затаиться и молчать!..
   – И до каких же пор мне придется молчать? –спрашивает Олег.
   – Знаешь, на твоем месте я бы молчал всю жизнь…
   – Поздно, – говорит мальчик. – Дело в том, что я сделал свой выбор. Он сказал мне, что я нужен нашей стране. И что я не имею права пользоваться своими способностями только лично для себя…
   – Ах вот оно что… Значит, тебе захотелось хорошей жизни, да? Он наверняка посулил тебе золотые горы и кучу привилегий, верно? А насчет пользы, которую ты будешь приносить людям, – это обман, поверь мне. Твоими способностями будет пользоваться в своих шкурных интересах кучка политиканов. Из тебя сделают ходячую государственную тайну, вот и все! Трудно тебе будет, Олежка…
   – А по-вашему, всю жизнь скрываться и молчать легче? – спрашивает мальчик.
   – Ты – маленький идиот! – не сдержавшись, ору я. – И то, что ты собираешься сделать, – подлость!.. Ты не имеешь права так поступать, слышишь? Между прочим, из-за тебя сегодня погибло множество людей, так неужели тебе наплевать на это?! Вон там лежит капитан милиции, у которого дочь была такой, как ты, но она погибла от рук подонков, и он погиб, пытаясь спасти тебя, а ты хочешь предать его?
   – Подлость? – переспрашивает юноша. – Предать? А то, что вы выдали меня этому… – Он кивает на труп Абакумова. – …Это была не подлость? И сейчас, пытаясь уберечь меня от пули, вы же не за человечество радеете, а за себя, за свою жалкую контору!.. Вы все одинаковы, потому что вслух говорите одно, а мыслите и поступаете по-другому!.. Я понял: я для вас теперь – все равно что ценный прибор. Вещь! И какая мне разница, кому я достанусь? Я мог бы достаться вам, но вам не повезло, и вы сами в этом виноваты…
   – Я не мог поступить иначе, Олег. Твой… этот тип угрожал взорвать больницу, и тогда погибли бы люди, много людей… Я не имел права променять их жизнь на твою, пойми!.. Это было бы несправедливо…
   – Нет, – безжалостно говорит мальчишка. – Я этого не понимаю. И поэтому я ухожу. Прощайте!..
   Он неожиданно поднимается в полный рост и направляется к вертолету. Огонь со стороны футбольного поля, как по команде, тут же прекращается, и наступает какая-то неестественная, страшная, подобная вакууму, тишина.
   Я ничего не могу больше сделать. Только лежать, корчась на липкой от крови земле, кусать губы и проклинать себя, весь мир и человечество, которому, как человеческому организму до отдельных клеток, нет дела до судеб отдельно взятых людей.
   Олег благополучно добирается до тех двоих, которые представляли собой группу захвата, и сквозь кровавый туман в глазах я вижу, как они одобрительно-заискивающе хлопают мальчика по плечу.
   Потом Олег идет с одним из них к вертолету, а другой, пятясь и выставив перед собой автомат, прикрывает их. Видимо, опасается, что я буду стрелять. Зря. Выстрелить в мальчишку я все равно не смогу. И не потому, что не хочу. Просто в моем пистолете кончились патроны.
   Поэтому мне остается только глядеть вслед этой троице и гадать: оглянется ли Олег на меня, прежде чем люк вертолета наглухо закроется за ним?
 
   г. Москва, февраль – август 2000г.