Страница:
Что ж, пора. Надоело слышать весь этот бред.
– Да, хочу.
– Слушаю вас. Только учтите, что заявление ваше записывается на магнитофон и впоследствии может быть использовано против вас в суде.
С этими словами капитан щелкает какой-то кнопкой под крышкой стола и выжидающе смотрит на меня.
– Ну, до суда, надеюсь, дело не дойдет, гражданин капитан, – усмехаюсь я. – А заявляю я следующее… Я, Сабуров Владлен Алексеевич, являюсь штатным сотрудником российского филиала Международной организации по изучению аномальных явлений, коя именуется Инвестигацией. Я нахожусь в городе Мапряльске в служебной командировке, выполняя оперативное задание своего руководства, чем и объясняется использование мною подложных документов Института мозга Российской Академии наук. Что касается обстоятельств гибели Щербакова, Ножина, Ефимовой и Кругловой, заявляю, что не имею к ним никакого отношения, а все факты, имеющиеся против меня у следствия, прошу расценивать как попытку неизвестного лица… или лиц… препятствовать выполнению мною служебного задания…
Надо бы еще что-нибудь добавить, но мой взгляд падает на капитана, и все слова вылетают у меня из головы. Нагорнов без всякого выражения следит за кольцами дыма, поднимающимися от его сигареты. Видя мое замешательство, он вежливо осведомляется:
– Это все?
– Я понимаю, – устало произношу я, – что вам трудно мне поверить, капитан. Давайте не будем больше отнимать друг у друга время. Один звонок – и все сразу встанет на свое место.
Нагорнов аккуратно давит окурок в хрустальной пепельнице.
– Ну, вообще-то, – нехотя начинает он, – телефонного звонка в таких случаях бывает недостаточно. Вот если бы вы предъявили мне свое служебное удостоверение…
Я мысленно проклинаю шефа, который настоятельно рекомендовал мне отправляться в Мапряльск без «корочек» нашей Конторы. Тоже мне конспиратор нашелся!..
– Но допустим, – продолжает капитан, – что я вам поверю. Только звонить буду я сам. Диктуйте номер, а также должность, фамилию, имя, отчество того, кто может подтвердить ваше заявление.
Я облегченно вздыхаю.
Нагорнов тщательно записывает на листе бумаги все, что я ему говорю, дает мне проверить, потом переключает телефонный аппарат в режим громкоговорящей связи и начинает набирать номер.
Я потираю запястья, которые ноют от тесных наручников, предвкушая, как буду издеваться над своим собеседником потом, когда будут расставлены все точки над "i".
Только бы Игорь Всеволодович оказался дома! И только бы у него не был отключен автоответчик!
Телефон отвечает с пятого гудка, и я слышу неповторимый, чуть хрипловатый спросонья голос:
– Слушаю вас.
– Вы – Игорь Всеволодович Шепотин? – официальным голосом осведомляется Нагорнов.
– Он самый.
– Старший оперуполномоченный отдела внутренних дел города Мапряльска Нагорнов Евгений Петрович… Извините, что беспокою вас в столь позднее время, но это связано с расследованием убийства.
– Слушаю вас, Евгений Петрович.
– Назовите, пожалуйста, вашу должность и организацию.
– Начальник оперативного отдела российского филиала Инвестигации… Слышали о такой, Евгений Петрович?
– Нет, не слышал. Но читал в газетах, – улыбается Нагорнов. – Вот тут есть один гражданин, который утверждает, что является вашим сотрудником и работает по вашему заданию. Его зовут Владлен Алексеевич Сабуров.
Пауза. Потом шеф произносит неуверенным голосом:
– Как вы сказали, простите? Нагорнов четко, чуть ли не по слогам повторяет мои имя, отчество и фамилию.
И Игорь Всеволодович уверенно заявляет:
– Нет-нет, тут какая-то ошибка, Евгений Петрович. Такого сотрудника среди моих подчиненных никогда не было и нет. И вообще, я никого не отправлял в командировку в этот ваш… как его?.. Мапряльск, вы сказали?.. А что это за человек?
– Да он тут проходит у нас по очень важному делу, Игорь Всеволодович.
– Нет, это не мой сотрудник, – повторяет Шепотин.
Глянув на меня исподлобья, Нагорнов спрашивает:
– А, извините, откуда тогда ему известны ваши координаты, имя, фамилия и отчество?
– А вот вы с ним и разберитесь! – авторитетно советует шеф. – Наверняка этот проходимец добыл эти сведения преступным путем!
– Ну, все ясно. До свидания, Игорь Всеволодович, и еще раз извините за беспокойство, – говорит Нагорнов и кладет трубку.
Я буквально распят на стуле и не смею пошевелиться. Уши мои начинают пылать огнем. Они отказываются поверить тому, что только что услышали.
Это не просто удар ниже пояса. Это выстрел в спину из-за угла!
– Ну, что еще вы хотите сообщить следствию, Сабуров? – с иронией осведомляется Нагорнов. – А может, и не Сабуров? Как ваша настоящая фамилия? И какие цели вы преследовали, приехав в наш город?
Я молчу. Мне больше нечего сказать. Ни ему, ни кому бы то ни было…
– Ладно, – решает Нагорнов, глянув на часы, – на сегодня хватит. Саша, скажи, чтобы его оформили в КПЗ…
Глава 14
Мебели в камере нет. Только бетонное возвышение-лежак вместо нар. И крохотное зарешеченное окошечко на высоте трех с половиной метров, через которое в камеру льется скудный свет с улицы.
Все как полагается. Минимум удобств и максимум ограничений. Заключение есть заключение…
Вот уже почти сутки я сижу в этой бетонной душегубке. Настроение – ниже нуля. И никакого просвета впереди.
Не считая того допроса, который Нагорнов провел сразу после моего ареста, на следующий день меня вызывали еще два раза. Утром и после обеда. Допросы были недолгими, и проводил их уже не старший опер, а следователь городской прокуратуры. Человек он неплохой, но суть дела от этого не меняется. Меня последовательно припирали к стенке по всем пунктам, и следствие катилось, как сыр по маслу. Хотя я пытался получить хоть какую-то информацию о том, что происходит в городе, следователь неизменно оставлял мои вопросы без ответов.
Газеты и книги мне не полагались, с охраной камер лучше было не заговаривать, чтобы это не расценили как провокацию в рамках попытки к бегству.
Вообще, больше всего меня угнетает не то, что со мной обращаются, как с преступником, и не скверные условия содержания в изоляторе портят мне нервы. Гораздо мучительнее отсутствие информации. За время работы в Инвестигации я привык к тому, что любая информация – под рукой. А сейчас я готов отдать полжизни за то, чтобы мне разрешили пользоваться моим «мобилом». Или телевизором. Или хотя бы газетами… Но все это мне не разрешено, и поэтому, возвращаясь с допросов в свою «одиночку», я могу лишь думать. И вспоминать.
Однако очень скоро обнаруживается, что та информация, которая содержится в моей голове, имеет свойство быстро иссякать.
Нельзя ведь вспомнить каждый день своей жизни. Ярких событий в жизни каждого, пусть даже самого выдающегося человека обычно немного, и именно они оседают в нашей голове. А девяносто девять процентов идут в оперативную память, в «свалку» мозга, откуда безжалостно вычеркиваются новыми впечатлениями или опускаются на самое дно подсознания, откуда извлечь их можно лишь с помощью гипноза.
Что же касается размышлений, то рано или поздно, надоедают и они. Потому что нельзя все время думать об одном и том же. Видимо, в мозгу человека есть не-г кий природный ограничитель, который не дает личности зацикливаться на одних и тех же мыслях, поскольку это грозит утратой рассудка. А думать о разном не получается по той причине, что человека волнует лишь то, что происходит с ним в данный момент.
Видимо, поэтому все чаще, сидя на жестком и холодном, несмотря на жару снаружи, бетонном ложе, я ловлю себя на том, что в голове нет ни единой мысли. Время как будто остановилось, и я физически ощущаю его вязкие, удушающие объятия.
Его надо убить, как своего злейшего врага.
Исходя из этого я изучил камеру до мельчайших деталей. Те, кто сидел здесь до меня, наверное, тоже мучились, не зная, чем заняться. То тут, то там на стенах из-под неоднократных слоев краски проступают еле заметные надписи, выцарапанные подручными предметами или просто ногтями. Большей частью это имена, фамилии и клички людей, сидевших в этой камере, а также даты и количество дней, проведенных в заточении. Причины ареста излагаются реже. Нетрудно догадаться, почему: чтобы даже вкратце изложить суть любого дела, требуется слишком много места.
Потом я убеждаюсь, что кое-кто из моих предшественников мне известен.
«Антон Скобарь ничего не крал!» – начертано на стене почти у самого пола.
Крик души.
Почему-то теперь я ему верю.
Прижавшись затылком к ледяному бетону, я восстанавливаю в своей памяти то, что успел узнать о студенте, превратившемся в Спящего. И пытаюсь представить его в этой камере, мечущегося от стены к стене, кусающего губы от бессильной ярости и от отчаяния, не знающего ни сна, ни покоя до тех пор, пока его не сковала Спячка.
Стресс ли был причиной того, что Антон стал Спящим? Или нечто другое? Но что именно?
Если даже допустить, что Спячка представляет собой инфекционное психическое заболевание, то заразить Антона здесь, в этом каменном мешке, не мог бы никто. Значит, остается предположить, что он был доставлен сюда уже будучи зараженным страшным рукотворным вирусом? Сколько же может длиться инкубационный период? Несколько дней? Месяц? Или его продолжительность измеряется годами?..
Но однажды детонатор, внедренный в организм носителя, срабатывает, и человек погружается в сон. Сон замедленного действия. Потому что Спячка и в самом деле похожа на обычный сон, но протекающий так, словно время для Спящего замедлилось во много раз. И никто не ведает, когда Спящий проснется и каким он будет после пробуждения.
Нет, кое-кто в мире, похоже, это знает. Например, Игорь Шепотин…
Теперь, когда он отрекся от меня, я, как это ни странно звучит, успокоился.
Потому что мне многое стало ясно.
Достаточно вспомнить операцию «Живая библиотека», чтобы понять, что уже тогда Игорь действовал не как инвестигатор. Проникнув в генофондовую пещеру, он совершил открытие, которое было настолько важным, что оправдывало любые способы и средства. Во всяком случае, в глазах Игоря. Он решил, что этим открытием нельзя делиться ни с кем и в последующем неуклонно следовал этим курсом, симулировав потерю памяти перед своими коллегами и начальством.
Тем не менее в пещерах ему удалось лишь, выражаясь военным языком, выйти на ближние подступы к чему-то, что виделось ему таким же бесценным, как все сокровища Лувра, вместе взятые.
Вторым этапом был Нейл Ностингер. Официально Игорь не застал его в живых, да и доступ к нему был затруднен специальными ведомствами США (Ностингер содержался на военной базе, за колючей проволокой и под охраной), но теперь я не сомневаюсь, что шеф мог буквально из кожи вылезть, чтобы тайно проникнуть на территорию закрытого объекта и пообщаться с бывшим Спящим. И кстати, не по этой ли причине клерк скоропостижно отправился (а вернее, ему помогли отправиться) на тот свет? Если Ностингер обладал информацией, которая, подобно бомбе, угрожала взорвать весь наш мир, то американское правительство могло счесть, что проще избавиться от пороховой бочки, какой бы ценной она ни была, чем сидеть на ней и дрожать от страха. Американцы – люди прагматичные…
И вот проходит несколько лет. Игорь вырастает до должности начальника оперотдела Инвестигации. Но, видимо, все эти годы его точит искушение стать единоличным обладателем супервозможностей, которые присущи Спящим. Он неустанно отслеживает и проверяет сообщения о всех случаях летаргии, затяжной комы, аномальных снов… В принципе он мог бы затратить всю свою жизнь на подобный мониторинг, но так и не найти того, что искал. Однако ему вновь повезло: мапряльские Спящие соответствовали по всем параметрам Ностингеру и тем пралюдям, которых Шепотин, возможно, нашел в Гималаях.
И тогда у моего шефа рождается безумный и отчасти даже преступный замысел. Его абсолютно не интересует, по какой причине возник феномен Спящих и каким образом странная Спячка охватывает все большее количество людей. Более того, его не интересуют Спящие сами по себе. Ему нужно иметь в своем распоряжении не просто Спящего, а бывшего Спящего. Человека, который первым очнется от Спячки. Для этого он готов на все. В том числе – и на похищение…
Но поскольку, по объективным причинам, он не может сам заниматься этим делом, то посылает в Мапряльск меня. Теперь я понимаю, почему он окружил мою поездку такой секретностью, почему не разрешил рассказывать кому бы то ни было, куда я еду и зачем, почему отправил меня под прикрытием «легенды», а не открыто и почему разрешил мне выходить на связь с ним только в самом крайнем случае.
Шепотин, с одной стороны, боялся утечки информации, а с другой – намеревался в случае, если я успешно выполню задание, тайно использовать экс-Спя-щего в каких-то своих, корыстных целях. То же самое было и в Артемовске, только там Юра Колесников погиб, и Спящие погибли, и вся надежда у шефа осталась только на Мапряльск…
Теперь ясно, почему он сделал вид, что впервые слышит обо мне, когда ему позвонил Нагорнов. Больше всего Игорь Всеволодович боится, что о его самодеятельности станет известно руководству Инвестигации. Не потому, что в случае провала его накажут за сокрытие информации и несанкционированное проведение тайной операции, а потому, что сокровище, к обладанию которым он стремился столько лет, уплывет из его рук и станет всеобщим достоянием.
И еще, видимо, он боится, что, если о подлинной сути Спящих станет известно кому-то из властей предержащих, их могут просто-напросто ликвидировать еще до того, как они проснутся.
Судя по тому, что такие попытки имеют место, опасения шефа отнюдь не безосновательны.
Эх, знать бы, что же представляют собой Спящие и кто именно стремится воспрепятствовать тому, чтобы они проснулись!..
Но на этот счет можно гадать сколько угодно. Чем, собственно, я и занимаюсь до того момента, пока в камере не становится окончательно темно.
А потом ко мне незаметно подкрадывается сон.
* * *
Не знаю, сколько времени я проспал. Часов-то у меня нет…
Интересно, кстати, почему это в наших пенитенциарных учреждениях так заведено – лишать человека всяких мелких, но полезных предметов? Ну, хорошо, шнурки, брючный ремень, перочинный ножик и прочие предметы обихода – это еще понятно… На шнурках или ремне можно повеситься или удавить кого-нибудь из охранников, ножиком можно пырнуть соседа по камере либо вскрыть себе вены, либо, на худой конец, проковырять дыру в стене с целью побега в духе графа Монте-Кристо. Но что противозаконного можно сотворить с помощью наручных часов?..
Тем не менее, судя по кромешной тьме снаружи, до рассвета далеко. Спать бы еще да спать.
Но мне не спится.
Я лежу, бессмысленно пялясь в темноту, и пытаюсь уловить ту мысль, которая только что посетила меня во сне. Это было нечто важное, но сколько я ни силюсь вспомнить, мне это никак не удается, и тогда я перестаю напрасно напрягать свою память и просто лежу.
Перед моим мысленным взором проплывают отрывочные видения. Лица людей, с которыми мне пришлось общаться, и эпизоды тех событий, которые происходили со мной в этом маленьком городке…
В разгар этого меланхолического времяпрепровождения я вдруг слышу, как кто-то осторожно орудует ключом в замочной скважине, пытаясь отпереть дверь моей камеры. На охрану это не похоже, потому что охрана, во-первых, всегда сначала глядит в окошечко, прежде чем открыть дверь, а во-вторых, охранник не будет так долго возиться с ключами.
Естественно, меня посещают самые зловещие подозрения. Я соскальзываю с лежака, чтобы притаиться за дверью, но в этот момент щелкает выключатель, и яркий свет заливает камеру.
Через порог переступает не кто иной, как Евгений Нагорнов. На этот раз он в милицейской форме, и на поясе у него висит кобура с пистолетом. Однако, судя по его смущенной улыбке, явился он сюда вовсе не для того, чтобы убить меня.
– Чаю хочешь? – спрашивает он как ни в чем не бывало.
Та-ак. Переход на «ты», видимо, должен означать, что в моем статусе обвиняемого в тяжком преступлении произошли какие-то изменения.
– С каких это пор преступников и убийц поят чаем за решеткой? – ворчу я, расслабляя сведенные судорогой мышцы.
– Ну, ладно, не становись в позу! – хлопает капитан меня по плечу. – За решеткой я тебя чаем поить не собираюсь. Я сегодня дежурю по отделу, так что мы можем расположиться у меня в кабинете. У меня и печенье есть, – добавляет торопливо он, словно этот довод обязательно убедит меня в неотразимости предложения капитана.
Я бессильно опускаюсь на лежак и прикрываю глаза. Не хочется смотреть на широкую улыбку того, кто еще несколько часов тому назад обращался к тебе: «Гражданин Сабуров».
– Послушай, Лен, – продолжает Нагорнов. – Ты можешь дуться на меня сколько угодно, но разве я виноват? Нет, – тут же поправляется он, опустив голову, – вина моя в твоем задержании, конечно, есть, и я приношу тебе самые искренние извинения… Но откуда ж мне было знать, кто ты такой? А тут еще этот твой шеф… тоже мне, конспиратор!.. И что у вас за контора такая странная? Засекретились, понимаешь, от всего мира, а мы тут расхлебывать должны, кто есть кто!..
Я делаю несколько глубоких вздохов и выдохов,. после чего осведомляюсь:
– Следует ли понимать ваше поведение, гражданин капитан, в том смысле, что вы меня решили освободить?
Нагорнов смущенно чешет затылок:
– Ну, вообще-то отпустить тебя должны завтра утром. Указание пока устное… сам понимаешь, надо оформить бумаги и все такое, а следователь появится только завтра утром…
– Так чего ж ты тогда вперся сюда посреди ночи? – возмущенно спрашиваю я.
– Ну, это… я думал, тебе приятно будет… узнать и вообще… – смущается старший оперуполномоченный.
Что-то я окончательно перестаю понимать выверты судьбы, которые уготовлены мне в этом городке.
– Так как насчет чая? – не отстает Нагорнов.
– Да иди ты со своим чаем! – грубовато отвечаю я. – Лучше бы закурить предложил!..
Евгений вытаскивает из кармана кителя помятую пачку и протягивает ее мне. Потом подносит огонек зажигалки.
От табачного дыма приятно кружится голова. Сколько же времени я не курил? С ума сойти!..
– Ну, рассказывай, – требую я, жадно затягиваясь сигаретой.
Нагорнов присаживается рядом со мной на лежак. Если бы кто-нибудь видел нас сейчас, то подумал бы, что присутствует на репетиции пьесы в театре абсурда.
– А что рассказывать-то? – застенчиво бормочет капитан. – Ну, в общем, стало ясно, что ты действительно ни в чем не виноват. Мы еще почему тебя подозревали? Из-за чемоданчика твоего дурацкого!.. Наслушался я Ножина, пусть земля ему будет пухом, о всяких гипнозах и решил, что ты подходишь на роль заезжего экстрасенса с преступными наклонностями… Думал, у тебя в чемоданчике какой-нибудь специальный прибор имеется, чтобы людей усыплять… А тут еще это убийство… Да и вел ты себя, Лен, крайне подозрительно, согласись…
– А что произошло сегодня?
– Ну, во-первых, пришли данные инструментальной экспертизы, которая показала, что нет в твоем этом… «мобиле»… никаких устройств и программ, позволяющих осуществлять спонтанное внушение…
– Да вы что, с ума сошли? – вскидываюсь я. – Наверное, ваши эксперты весь мой агрегат раскурочили! Как я теперь перед своими снабженцами отчитываться буду?! Имущество-то казенное, между прочим, а не мое личное, и стоит ого-го сколько!..
– Не бойся, все в порядке с твоим прибором, – успокаивает меня капитан. – Завтра получишь, сам убедишься…
– Ладно, давай дальше, – разрешаю я.
– Кроме того, сегодня… то есть уже вчера, конечно… в больницу доставили еще одного Спящего, поэтому стало ясно, что вовсе ты не причастен к этому делу… Ну и, наконец, начальник твой сегодня звонил моему шефу… начальнику ГОВД то есть… Подтвердил, что ты выполняешь в Мапряльске особое задание и дал тебе самую лестную характеристику… В общем, с восходом солнца ты уже будешь на свободе.
– Ну, спасибо, обрадовал! – язвительно говорю я. – Ты бы еще сказал, что меня суд оправдает!..
Евгений делает вид, что обиделся и собирается уйти, но я удерживаю его за руку.
– Раз уж пришел, расскажи хоть, как обстановка в больнице, – прошу я. – Никто еще не ожил?
– Пока нет, – закусывает губу Нагорнов, и до меня доходит невольная бестактность моего вопроса, потому что в числе Спящих есть и дочь моего собеседника. – А обстановочка в целом в городе – еще та…
Мы выкуриваем еще по одной сигарете, и капитан сообщает мне, что публикации в местной газете о странной летаргии в Мапряльске привели к неожиданным результатам. Нашлись радикально настроенные горожане, которые требуют, ни много ни мало, ликвидировать Спящих, отключив системы их жизнеобеспечения. Мол, и так наша медицина бедствует, а тут еще одна головная боль для горбольницы в виде бесполезных летаргиков, которые неизвестно когда проснутся, а пока занимают места в палате, на них тратятся лекарства и т. д. Естественно, городские власти не собираются прислушиваться к этим безумным требованиям, и мэр выступил с пространной речью, в которой призвал общественность не идти на поводу у «безнравственных экстремистов», но тем не менее подобный «нравственный экстремизм», пользуясь выражением газетчиков, имеет место быть. Более того, он выражается в конкретных действиях. Со вчерашнего дня больницу осаждает кучка пикетчиков с плакатами, требуя немедленно «умертвить Спящих». И ведут они себя крайне безобразно, были даже попытки проникнуть в здание – хорошо, что охранники были начеку…
Я закусываю губу. Нетрудно предугадать дальнейшее развитие событий. Еще немного – и будет принято решение об эвакуации Спящих из Мапряльска куда-нибудь поближе к Центру. Городские власти не будут возражать против этого: для них одной проблемой станет меньше. А специалисты получат возможность всесторонне обследовать странных больных в спокойной обстановке, с использованием последних достижений научно-технического прогресса. И едва ли Инвестигации, несмотря на все ее чрезвычайные полномочия, удастся получить доступ к этим исследованиям. Если работа по Спящим будет курироваться спецслужбами, то все материалы будут мгновенно засекречены, а работать с ними будут лишь тщательно отобранные лица – тоже ученые, но в погонах…
Значит, чтобы выполнить задание шефа, мне следует поторопиться.
Только хочу ли я этого после всего, что было со мной, – вот вопрос…
Да, Шепотин обошелся со мной не по-честному. Во-первых, он скрыл от меня важнейшую информацию, во-вторых, хотел моими руками реализовать свои личные амбиции и, в-третьих, почти предал меня в решающий момент…
Но если проблема Спящих действительно имеет важное значение для всего человечества, то разве это не оправдывает, хотя бы частично, действий Шепотина?
В конце концов, надо решать, что важнее: твои личные обиды на начальство, обращающееся с тобой, как с пешкой, или постижение истины, которая в любом случае нужна множеству людей?
Ты инвестигатор. Лен, и ты давал клятву служить делу Познания. Так клянешься ли ты сейчас до конца выполнить свою миссию?..
– А что делает комиссия? – спрашиваю я капитана. – Удалось ли ей что-нибудь установить?
– Ты имеешь в виду ученых из Центра? – уточняет Нагорнов. – Не знаю, я же не имею к ним отношения… Работают ученые очень интенсивно, с утра до вечера, но в принципе, думаю, что до окончательных выводов еще далеко. Во всяком случае, Завьялов и другие местные врачи пока молчат как рыбы… Да ты и сам завтра сможешь узнать. Тебя-то они должны посвятить в свои секреты, верно?
Может быть, да, а может быть, и нет. Все зависит от того, удастся ли мне убедить председателя комиссии в своей принадлежности к Инвестигации, не имея с собой удостоверения.
Но теперь пусть выкручивается из этого положения мой шеф. Если хочет, чтобы мы участвовали в этом деле, пусть звонит кому положено или присылает удостоверение мне по почте… Позвонил же он начальнику милиции насчет меня…
Стоп! А не кажется ли тебе странным этот факт? С какой стати Шепотин решил настолько раскрыться, что взял и позвонил начальнику мапряльского РОВД? Это после стольких-то ухищрений, предназначенных для сохранения секретности моего задания?! И где это видано, чтобы задержанных по подозрению в убийстве выпускали из КПЗ лишь по чьему-то телефонному звонку, пусть даже одного из руководителей Инвестигации?!
Может быть, начальству Нагорнова действительно кто-то звонил, но скорее всего это был не мой начальник! И даже не глава Инвестигации. Тут пахнет иными, более авторитетными ведомствами!..
Почему же те, кто сделал все, чтобы запрятать меня в камеру, вдруг дали задний ход? Наверняка не потому, что устыдились своего нехорошего поведения и решили загладить свою вину перед законом…
Скорее всего потому, что уже завтра проблемы Спящих не будет. По той простой причине, что некого будет исследовать!..
Я резко поворачиваюсь к Нагорнову:
– У тебя есть часы?
– Конечно, – удивляется он.
– Сколько сейчас времени? Он отгибает манжет кителя:
– Около двух… А что?
– Женя, послушай меня, – говорю я, глядя в серые глаза капитана. – Ты должен выпустить меня отсюда прямо сейчас!
– Да, хочу.
– Слушаю вас. Только учтите, что заявление ваше записывается на магнитофон и впоследствии может быть использовано против вас в суде.
С этими словами капитан щелкает какой-то кнопкой под крышкой стола и выжидающе смотрит на меня.
– Ну, до суда, надеюсь, дело не дойдет, гражданин капитан, – усмехаюсь я. – А заявляю я следующее… Я, Сабуров Владлен Алексеевич, являюсь штатным сотрудником российского филиала Международной организации по изучению аномальных явлений, коя именуется Инвестигацией. Я нахожусь в городе Мапряльске в служебной командировке, выполняя оперативное задание своего руководства, чем и объясняется использование мною подложных документов Института мозга Российской Академии наук. Что касается обстоятельств гибели Щербакова, Ножина, Ефимовой и Кругловой, заявляю, что не имею к ним никакого отношения, а все факты, имеющиеся против меня у следствия, прошу расценивать как попытку неизвестного лица… или лиц… препятствовать выполнению мною служебного задания…
Надо бы еще что-нибудь добавить, но мой взгляд падает на капитана, и все слова вылетают у меня из головы. Нагорнов без всякого выражения следит за кольцами дыма, поднимающимися от его сигареты. Видя мое замешательство, он вежливо осведомляется:
– Это все?
– Я понимаю, – устало произношу я, – что вам трудно мне поверить, капитан. Давайте не будем больше отнимать друг у друга время. Один звонок – и все сразу встанет на свое место.
Нагорнов аккуратно давит окурок в хрустальной пепельнице.
– Ну, вообще-то, – нехотя начинает он, – телефонного звонка в таких случаях бывает недостаточно. Вот если бы вы предъявили мне свое служебное удостоверение…
Я мысленно проклинаю шефа, который настоятельно рекомендовал мне отправляться в Мапряльск без «корочек» нашей Конторы. Тоже мне конспиратор нашелся!..
– Но допустим, – продолжает капитан, – что я вам поверю. Только звонить буду я сам. Диктуйте номер, а также должность, фамилию, имя, отчество того, кто может подтвердить ваше заявление.
Я облегченно вздыхаю.
Нагорнов тщательно записывает на листе бумаги все, что я ему говорю, дает мне проверить, потом переключает телефонный аппарат в режим громкоговорящей связи и начинает набирать номер.
Я потираю запястья, которые ноют от тесных наручников, предвкушая, как буду издеваться над своим собеседником потом, когда будут расставлены все точки над "i".
Только бы Игорь Всеволодович оказался дома! И только бы у него не был отключен автоответчик!
Телефон отвечает с пятого гудка, и я слышу неповторимый, чуть хрипловатый спросонья голос:
– Слушаю вас.
– Вы – Игорь Всеволодович Шепотин? – официальным голосом осведомляется Нагорнов.
– Он самый.
– Старший оперуполномоченный отдела внутренних дел города Мапряльска Нагорнов Евгений Петрович… Извините, что беспокою вас в столь позднее время, но это связано с расследованием убийства.
– Слушаю вас, Евгений Петрович.
– Назовите, пожалуйста, вашу должность и организацию.
– Начальник оперативного отдела российского филиала Инвестигации… Слышали о такой, Евгений Петрович?
– Нет, не слышал. Но читал в газетах, – улыбается Нагорнов. – Вот тут есть один гражданин, который утверждает, что является вашим сотрудником и работает по вашему заданию. Его зовут Владлен Алексеевич Сабуров.
Пауза. Потом шеф произносит неуверенным голосом:
– Как вы сказали, простите? Нагорнов четко, чуть ли не по слогам повторяет мои имя, отчество и фамилию.
И Игорь Всеволодович уверенно заявляет:
– Нет-нет, тут какая-то ошибка, Евгений Петрович. Такого сотрудника среди моих подчиненных никогда не было и нет. И вообще, я никого не отправлял в командировку в этот ваш… как его?.. Мапряльск, вы сказали?.. А что это за человек?
– Да он тут проходит у нас по очень важному делу, Игорь Всеволодович.
– Нет, это не мой сотрудник, – повторяет Шепотин.
Глянув на меня исподлобья, Нагорнов спрашивает:
– А, извините, откуда тогда ему известны ваши координаты, имя, фамилия и отчество?
– А вот вы с ним и разберитесь! – авторитетно советует шеф. – Наверняка этот проходимец добыл эти сведения преступным путем!
– Ну, все ясно. До свидания, Игорь Всеволодович, и еще раз извините за беспокойство, – говорит Нагорнов и кладет трубку.
Я буквально распят на стуле и не смею пошевелиться. Уши мои начинают пылать огнем. Они отказываются поверить тому, что только что услышали.
Это не просто удар ниже пояса. Это выстрел в спину из-за угла!
– Ну, что еще вы хотите сообщить следствию, Сабуров? – с иронией осведомляется Нагорнов. – А может, и не Сабуров? Как ваша настоящая фамилия? И какие цели вы преследовали, приехав в наш город?
Я молчу. Мне больше нечего сказать. Ни ему, ни кому бы то ни было…
– Ладно, – решает Нагорнов, глянув на часы, – на сегодня хватит. Саша, скажи, чтобы его оформили в КПЗ…
Глава 14
Мебели в камере нет. Только бетонное возвышение-лежак вместо нар. И крохотное зарешеченное окошечко на высоте трех с половиной метров, через которое в камеру льется скудный свет с улицы.
Все как полагается. Минимум удобств и максимум ограничений. Заключение есть заключение…
Вот уже почти сутки я сижу в этой бетонной душегубке. Настроение – ниже нуля. И никакого просвета впереди.
Не считая того допроса, который Нагорнов провел сразу после моего ареста, на следующий день меня вызывали еще два раза. Утром и после обеда. Допросы были недолгими, и проводил их уже не старший опер, а следователь городской прокуратуры. Человек он неплохой, но суть дела от этого не меняется. Меня последовательно припирали к стенке по всем пунктам, и следствие катилось, как сыр по маслу. Хотя я пытался получить хоть какую-то информацию о том, что происходит в городе, следователь неизменно оставлял мои вопросы без ответов.
Газеты и книги мне не полагались, с охраной камер лучше было не заговаривать, чтобы это не расценили как провокацию в рамках попытки к бегству.
Вообще, больше всего меня угнетает не то, что со мной обращаются, как с преступником, и не скверные условия содержания в изоляторе портят мне нервы. Гораздо мучительнее отсутствие информации. За время работы в Инвестигации я привык к тому, что любая информация – под рукой. А сейчас я готов отдать полжизни за то, чтобы мне разрешили пользоваться моим «мобилом». Или телевизором. Или хотя бы газетами… Но все это мне не разрешено, и поэтому, возвращаясь с допросов в свою «одиночку», я могу лишь думать. И вспоминать.
Однако очень скоро обнаруживается, что та информация, которая содержится в моей голове, имеет свойство быстро иссякать.
Нельзя ведь вспомнить каждый день своей жизни. Ярких событий в жизни каждого, пусть даже самого выдающегося человека обычно немного, и именно они оседают в нашей голове. А девяносто девять процентов идут в оперативную память, в «свалку» мозга, откуда безжалостно вычеркиваются новыми впечатлениями или опускаются на самое дно подсознания, откуда извлечь их можно лишь с помощью гипноза.
Что же касается размышлений, то рано или поздно, надоедают и они. Потому что нельзя все время думать об одном и том же. Видимо, в мозгу человека есть не-г кий природный ограничитель, который не дает личности зацикливаться на одних и тех же мыслях, поскольку это грозит утратой рассудка. А думать о разном не получается по той причине, что человека волнует лишь то, что происходит с ним в данный момент.
Видимо, поэтому все чаще, сидя на жестком и холодном, несмотря на жару снаружи, бетонном ложе, я ловлю себя на том, что в голове нет ни единой мысли. Время как будто остановилось, и я физически ощущаю его вязкие, удушающие объятия.
Его надо убить, как своего злейшего врага.
Исходя из этого я изучил камеру до мельчайших деталей. Те, кто сидел здесь до меня, наверное, тоже мучились, не зная, чем заняться. То тут, то там на стенах из-под неоднократных слоев краски проступают еле заметные надписи, выцарапанные подручными предметами или просто ногтями. Большей частью это имена, фамилии и клички людей, сидевших в этой камере, а также даты и количество дней, проведенных в заточении. Причины ареста излагаются реже. Нетрудно догадаться, почему: чтобы даже вкратце изложить суть любого дела, требуется слишком много места.
Потом я убеждаюсь, что кое-кто из моих предшественников мне известен.
«Антон Скобарь ничего не крал!» – начертано на стене почти у самого пола.
Крик души.
Почему-то теперь я ему верю.
Прижавшись затылком к ледяному бетону, я восстанавливаю в своей памяти то, что успел узнать о студенте, превратившемся в Спящего. И пытаюсь представить его в этой камере, мечущегося от стены к стене, кусающего губы от бессильной ярости и от отчаяния, не знающего ни сна, ни покоя до тех пор, пока его не сковала Спячка.
Стресс ли был причиной того, что Антон стал Спящим? Или нечто другое? Но что именно?
Если даже допустить, что Спячка представляет собой инфекционное психическое заболевание, то заразить Антона здесь, в этом каменном мешке, не мог бы никто. Значит, остается предположить, что он был доставлен сюда уже будучи зараженным страшным рукотворным вирусом? Сколько же может длиться инкубационный период? Несколько дней? Месяц? Или его продолжительность измеряется годами?..
Но однажды детонатор, внедренный в организм носителя, срабатывает, и человек погружается в сон. Сон замедленного действия. Потому что Спячка и в самом деле похожа на обычный сон, но протекающий так, словно время для Спящего замедлилось во много раз. И никто не ведает, когда Спящий проснется и каким он будет после пробуждения.
Нет, кое-кто в мире, похоже, это знает. Например, Игорь Шепотин…
Теперь, когда он отрекся от меня, я, как это ни странно звучит, успокоился.
Потому что мне многое стало ясно.
Достаточно вспомнить операцию «Живая библиотека», чтобы понять, что уже тогда Игорь действовал не как инвестигатор. Проникнув в генофондовую пещеру, он совершил открытие, которое было настолько важным, что оправдывало любые способы и средства. Во всяком случае, в глазах Игоря. Он решил, что этим открытием нельзя делиться ни с кем и в последующем неуклонно следовал этим курсом, симулировав потерю памяти перед своими коллегами и начальством.
Тем не менее в пещерах ему удалось лишь, выражаясь военным языком, выйти на ближние подступы к чему-то, что виделось ему таким же бесценным, как все сокровища Лувра, вместе взятые.
Вторым этапом был Нейл Ностингер. Официально Игорь не застал его в живых, да и доступ к нему был затруднен специальными ведомствами США (Ностингер содержался на военной базе, за колючей проволокой и под охраной), но теперь я не сомневаюсь, что шеф мог буквально из кожи вылезть, чтобы тайно проникнуть на территорию закрытого объекта и пообщаться с бывшим Спящим. И кстати, не по этой ли причине клерк скоропостижно отправился (а вернее, ему помогли отправиться) на тот свет? Если Ностингер обладал информацией, которая, подобно бомбе, угрожала взорвать весь наш мир, то американское правительство могло счесть, что проще избавиться от пороховой бочки, какой бы ценной она ни была, чем сидеть на ней и дрожать от страха. Американцы – люди прагматичные…
И вот проходит несколько лет. Игорь вырастает до должности начальника оперотдела Инвестигации. Но, видимо, все эти годы его точит искушение стать единоличным обладателем супервозможностей, которые присущи Спящим. Он неустанно отслеживает и проверяет сообщения о всех случаях летаргии, затяжной комы, аномальных снов… В принципе он мог бы затратить всю свою жизнь на подобный мониторинг, но так и не найти того, что искал. Однако ему вновь повезло: мапряльские Спящие соответствовали по всем параметрам Ностингеру и тем пралюдям, которых Шепотин, возможно, нашел в Гималаях.
И тогда у моего шефа рождается безумный и отчасти даже преступный замысел. Его абсолютно не интересует, по какой причине возник феномен Спящих и каким образом странная Спячка охватывает все большее количество людей. Более того, его не интересуют Спящие сами по себе. Ему нужно иметь в своем распоряжении не просто Спящего, а бывшего Спящего. Человека, который первым очнется от Спячки. Для этого он готов на все. В том числе – и на похищение…
Но поскольку, по объективным причинам, он не может сам заниматься этим делом, то посылает в Мапряльск меня. Теперь я понимаю, почему он окружил мою поездку такой секретностью, почему не разрешил рассказывать кому бы то ни было, куда я еду и зачем, почему отправил меня под прикрытием «легенды», а не открыто и почему разрешил мне выходить на связь с ним только в самом крайнем случае.
Шепотин, с одной стороны, боялся утечки информации, а с другой – намеревался в случае, если я успешно выполню задание, тайно использовать экс-Спя-щего в каких-то своих, корыстных целях. То же самое было и в Артемовске, только там Юра Колесников погиб, и Спящие погибли, и вся надежда у шефа осталась только на Мапряльск…
Теперь ясно, почему он сделал вид, что впервые слышит обо мне, когда ему позвонил Нагорнов. Больше всего Игорь Всеволодович боится, что о его самодеятельности станет известно руководству Инвестигации. Не потому, что в случае провала его накажут за сокрытие информации и несанкционированное проведение тайной операции, а потому, что сокровище, к обладанию которым он стремился столько лет, уплывет из его рук и станет всеобщим достоянием.
И еще, видимо, он боится, что, если о подлинной сути Спящих станет известно кому-то из властей предержащих, их могут просто-напросто ликвидировать еще до того, как они проснутся.
Судя по тому, что такие попытки имеют место, опасения шефа отнюдь не безосновательны.
Эх, знать бы, что же представляют собой Спящие и кто именно стремится воспрепятствовать тому, чтобы они проснулись!..
Но на этот счет можно гадать сколько угодно. Чем, собственно, я и занимаюсь до того момента, пока в камере не становится окончательно темно.
А потом ко мне незаметно подкрадывается сон.
* * *
Не знаю, сколько времени я проспал. Часов-то у меня нет…
Интересно, кстати, почему это в наших пенитенциарных учреждениях так заведено – лишать человека всяких мелких, но полезных предметов? Ну, хорошо, шнурки, брючный ремень, перочинный ножик и прочие предметы обихода – это еще понятно… На шнурках или ремне можно повеситься или удавить кого-нибудь из охранников, ножиком можно пырнуть соседа по камере либо вскрыть себе вены, либо, на худой конец, проковырять дыру в стене с целью побега в духе графа Монте-Кристо. Но что противозаконного можно сотворить с помощью наручных часов?..
Тем не менее, судя по кромешной тьме снаружи, до рассвета далеко. Спать бы еще да спать.
Но мне не спится.
Я лежу, бессмысленно пялясь в темноту, и пытаюсь уловить ту мысль, которая только что посетила меня во сне. Это было нечто важное, но сколько я ни силюсь вспомнить, мне это никак не удается, и тогда я перестаю напрасно напрягать свою память и просто лежу.
Перед моим мысленным взором проплывают отрывочные видения. Лица людей, с которыми мне пришлось общаться, и эпизоды тех событий, которые происходили со мной в этом маленьком городке…
В разгар этого меланхолического времяпрепровождения я вдруг слышу, как кто-то осторожно орудует ключом в замочной скважине, пытаясь отпереть дверь моей камеры. На охрану это не похоже, потому что охрана, во-первых, всегда сначала глядит в окошечко, прежде чем открыть дверь, а во-вторых, охранник не будет так долго возиться с ключами.
Естественно, меня посещают самые зловещие подозрения. Я соскальзываю с лежака, чтобы притаиться за дверью, но в этот момент щелкает выключатель, и яркий свет заливает камеру.
Через порог переступает не кто иной, как Евгений Нагорнов. На этот раз он в милицейской форме, и на поясе у него висит кобура с пистолетом. Однако, судя по его смущенной улыбке, явился он сюда вовсе не для того, чтобы убить меня.
– Чаю хочешь? – спрашивает он как ни в чем не бывало.
Та-ак. Переход на «ты», видимо, должен означать, что в моем статусе обвиняемого в тяжком преступлении произошли какие-то изменения.
– С каких это пор преступников и убийц поят чаем за решеткой? – ворчу я, расслабляя сведенные судорогой мышцы.
– Ну, ладно, не становись в позу! – хлопает капитан меня по плечу. – За решеткой я тебя чаем поить не собираюсь. Я сегодня дежурю по отделу, так что мы можем расположиться у меня в кабинете. У меня и печенье есть, – добавляет торопливо он, словно этот довод обязательно убедит меня в неотразимости предложения капитана.
Я бессильно опускаюсь на лежак и прикрываю глаза. Не хочется смотреть на широкую улыбку того, кто еще несколько часов тому назад обращался к тебе: «Гражданин Сабуров».
– Послушай, Лен, – продолжает Нагорнов. – Ты можешь дуться на меня сколько угодно, но разве я виноват? Нет, – тут же поправляется он, опустив голову, – вина моя в твоем задержании, конечно, есть, и я приношу тебе самые искренние извинения… Но откуда ж мне было знать, кто ты такой? А тут еще этот твой шеф… тоже мне, конспиратор!.. И что у вас за контора такая странная? Засекретились, понимаешь, от всего мира, а мы тут расхлебывать должны, кто есть кто!..
Я делаю несколько глубоких вздохов и выдохов,. после чего осведомляюсь:
– Следует ли понимать ваше поведение, гражданин капитан, в том смысле, что вы меня решили освободить?
Нагорнов смущенно чешет затылок:
– Ну, вообще-то отпустить тебя должны завтра утром. Указание пока устное… сам понимаешь, надо оформить бумаги и все такое, а следователь появится только завтра утром…
– Так чего ж ты тогда вперся сюда посреди ночи? – возмущенно спрашиваю я.
– Ну, это… я думал, тебе приятно будет… узнать и вообще… – смущается старший оперуполномоченный.
Что-то я окончательно перестаю понимать выверты судьбы, которые уготовлены мне в этом городке.
– Так как насчет чая? – не отстает Нагорнов.
– Да иди ты со своим чаем! – грубовато отвечаю я. – Лучше бы закурить предложил!..
Евгений вытаскивает из кармана кителя помятую пачку и протягивает ее мне. Потом подносит огонек зажигалки.
От табачного дыма приятно кружится голова. Сколько же времени я не курил? С ума сойти!..
– Ну, рассказывай, – требую я, жадно затягиваясь сигаретой.
Нагорнов присаживается рядом со мной на лежак. Если бы кто-нибудь видел нас сейчас, то подумал бы, что присутствует на репетиции пьесы в театре абсурда.
– А что рассказывать-то? – застенчиво бормочет капитан. – Ну, в общем, стало ясно, что ты действительно ни в чем не виноват. Мы еще почему тебя подозревали? Из-за чемоданчика твоего дурацкого!.. Наслушался я Ножина, пусть земля ему будет пухом, о всяких гипнозах и решил, что ты подходишь на роль заезжего экстрасенса с преступными наклонностями… Думал, у тебя в чемоданчике какой-нибудь специальный прибор имеется, чтобы людей усыплять… А тут еще это убийство… Да и вел ты себя, Лен, крайне подозрительно, согласись…
– А что произошло сегодня?
– Ну, во-первых, пришли данные инструментальной экспертизы, которая показала, что нет в твоем этом… «мобиле»… никаких устройств и программ, позволяющих осуществлять спонтанное внушение…
– Да вы что, с ума сошли? – вскидываюсь я. – Наверное, ваши эксперты весь мой агрегат раскурочили! Как я теперь перед своими снабженцами отчитываться буду?! Имущество-то казенное, между прочим, а не мое личное, и стоит ого-го сколько!..
– Не бойся, все в порядке с твоим прибором, – успокаивает меня капитан. – Завтра получишь, сам убедишься…
– Ладно, давай дальше, – разрешаю я.
– Кроме того, сегодня… то есть уже вчера, конечно… в больницу доставили еще одного Спящего, поэтому стало ясно, что вовсе ты не причастен к этому делу… Ну и, наконец, начальник твой сегодня звонил моему шефу… начальнику ГОВД то есть… Подтвердил, что ты выполняешь в Мапряльске особое задание и дал тебе самую лестную характеристику… В общем, с восходом солнца ты уже будешь на свободе.
– Ну, спасибо, обрадовал! – язвительно говорю я. – Ты бы еще сказал, что меня суд оправдает!..
Евгений делает вид, что обиделся и собирается уйти, но я удерживаю его за руку.
– Раз уж пришел, расскажи хоть, как обстановка в больнице, – прошу я. – Никто еще не ожил?
– Пока нет, – закусывает губу Нагорнов, и до меня доходит невольная бестактность моего вопроса, потому что в числе Спящих есть и дочь моего собеседника. – А обстановочка в целом в городе – еще та…
Мы выкуриваем еще по одной сигарете, и капитан сообщает мне, что публикации в местной газете о странной летаргии в Мапряльске привели к неожиданным результатам. Нашлись радикально настроенные горожане, которые требуют, ни много ни мало, ликвидировать Спящих, отключив системы их жизнеобеспечения. Мол, и так наша медицина бедствует, а тут еще одна головная боль для горбольницы в виде бесполезных летаргиков, которые неизвестно когда проснутся, а пока занимают места в палате, на них тратятся лекарства и т. д. Естественно, городские власти не собираются прислушиваться к этим безумным требованиям, и мэр выступил с пространной речью, в которой призвал общественность не идти на поводу у «безнравственных экстремистов», но тем не менее подобный «нравственный экстремизм», пользуясь выражением газетчиков, имеет место быть. Более того, он выражается в конкретных действиях. Со вчерашнего дня больницу осаждает кучка пикетчиков с плакатами, требуя немедленно «умертвить Спящих». И ведут они себя крайне безобразно, были даже попытки проникнуть в здание – хорошо, что охранники были начеку…
Я закусываю губу. Нетрудно предугадать дальнейшее развитие событий. Еще немного – и будет принято решение об эвакуации Спящих из Мапряльска куда-нибудь поближе к Центру. Городские власти не будут возражать против этого: для них одной проблемой станет меньше. А специалисты получат возможность всесторонне обследовать странных больных в спокойной обстановке, с использованием последних достижений научно-технического прогресса. И едва ли Инвестигации, несмотря на все ее чрезвычайные полномочия, удастся получить доступ к этим исследованиям. Если работа по Спящим будет курироваться спецслужбами, то все материалы будут мгновенно засекречены, а работать с ними будут лишь тщательно отобранные лица – тоже ученые, но в погонах…
Значит, чтобы выполнить задание шефа, мне следует поторопиться.
Только хочу ли я этого после всего, что было со мной, – вот вопрос…
Да, Шепотин обошелся со мной не по-честному. Во-первых, он скрыл от меня важнейшую информацию, во-вторых, хотел моими руками реализовать свои личные амбиции и, в-третьих, почти предал меня в решающий момент…
Но если проблема Спящих действительно имеет важное значение для всего человечества, то разве это не оправдывает, хотя бы частично, действий Шепотина?
В конце концов, надо решать, что важнее: твои личные обиды на начальство, обращающееся с тобой, как с пешкой, или постижение истины, которая в любом случае нужна множеству людей?
Ты инвестигатор. Лен, и ты давал клятву служить делу Познания. Так клянешься ли ты сейчас до конца выполнить свою миссию?..
– А что делает комиссия? – спрашиваю я капитана. – Удалось ли ей что-нибудь установить?
– Ты имеешь в виду ученых из Центра? – уточняет Нагорнов. – Не знаю, я же не имею к ним отношения… Работают ученые очень интенсивно, с утра до вечера, но в принципе, думаю, что до окончательных выводов еще далеко. Во всяком случае, Завьялов и другие местные врачи пока молчат как рыбы… Да ты и сам завтра сможешь узнать. Тебя-то они должны посвятить в свои секреты, верно?
Может быть, да, а может быть, и нет. Все зависит от того, удастся ли мне убедить председателя комиссии в своей принадлежности к Инвестигации, не имея с собой удостоверения.
Но теперь пусть выкручивается из этого положения мой шеф. Если хочет, чтобы мы участвовали в этом деле, пусть звонит кому положено или присылает удостоверение мне по почте… Позвонил же он начальнику милиции насчет меня…
Стоп! А не кажется ли тебе странным этот факт? С какой стати Шепотин решил настолько раскрыться, что взял и позвонил начальнику мапряльского РОВД? Это после стольких-то ухищрений, предназначенных для сохранения секретности моего задания?! И где это видано, чтобы задержанных по подозрению в убийстве выпускали из КПЗ лишь по чьему-то телефонному звонку, пусть даже одного из руководителей Инвестигации?!
Может быть, начальству Нагорнова действительно кто-то звонил, но скорее всего это был не мой начальник! И даже не глава Инвестигации. Тут пахнет иными, более авторитетными ведомствами!..
Почему же те, кто сделал все, чтобы запрятать меня в камеру, вдруг дали задний ход? Наверняка не потому, что устыдились своего нехорошего поведения и решили загладить свою вину перед законом…
Скорее всего потому, что уже завтра проблемы Спящих не будет. По той простой причине, что некого будет исследовать!..
Я резко поворачиваюсь к Нагорнову:
– У тебя есть часы?
– Конечно, – удивляется он.
– Сколько сейчас времени? Он отгибает манжет кителя:
– Около двух… А что?
– Женя, послушай меня, – говорю я, глядя в серые глаза капитана. – Ты должен выпустить меня отсюда прямо сейчас!