Страница:
Только потом мы узнали, что работа по прокладке шоссе прекращена из-за энергетического кризиса. Бензин вздорожал, и автомобильные фирмы, которые частично финансировали строительство, решили отложить реализацию проекта до лучших времен.
Тогда всего этого мы не знали и поэтому принялись обвинять друг друга. Я считал, что Дэрти, который уже побывал в Александрии, должен знать дорогу. Он оправдывался тем, что въехал в прошлый раз в город с другой стороны. Кроме того, за выбранный маршрут отвечает тот, кто за рулем, а не пассажир.
После долгой перебранки Дэрти предложил компромисс. Пусть я подремлю, а он тем временем попытается отыскать дорогу или какое-нибудь жилище.
Я заснул тотчас же. Мне привиделись кикиморы. Дэрти расставил всех их в ряд и, пропуская одну за другой мимо себя, малевал им на лбу красными чернилами номера и раздавал капюшоны. Внезапно все эти чучела гороховые повалились, как фигуры в кегельбане. Но это я соскользнул с сидения и проснулся.
– Кажется, застряли безнадежно, – сказал Дэрти.
– Чепуха, – пробормотал я, пытаясь вспомнить прерванный сон. – В конце концов и сельская дорога где-то кончается.
– В принципе – да, – согласился Дэрти. – Но, принимая во внимание, что кончился бензин, можно считать, что уже приехали.
Надо признаться, что именно это и огорчало более всего. В свое время, когда я приобретал новую машину, «Триумф» привлек меня именно тем, что по замыслу конструкторов позволял владельцам экономить горючее. Малолитражка, купленная как раз в разгаре энергетического кризиса, когда гости моей жены, забыв о новинках моды, судачили лишь о подорожании бензина, придавала мне независимость, вызывающую невольную гордость. Встречая на лестнице соседа, владельца элегантного «мустанга», который раньше вызывал во мне тайную зависть, я теперь смотрел на него с чувством собственного превосходства – его импозантный автомобиль потреблял вдвое больше бензина, чем мой невзрачный «Триумф».
– Какая-то ферма все же должна быть поблизости, – сердито пробурчал я.
– Но как нам об этом узнать? – меланхолично ответил Дэрти. – В такой тьме и слона не приметишь.
– Не знаю. – Я чувствовал себя не в своей тарелке. В сельской местности не был так долго, что и представить себе не мог, как в этот час найти уютный дом фермера, где встают с петухами и ложатся спать на закате солнца. – И вправду не знаю, – повторил я. – Быть может, корова замычит или лошадь заржет? В конце концов, есть там и собаки, а у них служба такая – лаять на проезжающие машины.
– Вот где, наконец, она, твоя ферма! – воскликнул спустя мгновение Дэрти, показывая на неясные огоньки где-то справа от дороги. – А это вроде бы собаки. Но не кажется ли тебе, что обычные псы лают не так музыкально.
Дэрти выключил мотор. Теперь и я услышал приглушенные звуки, которые долетали оттуда, где мерцали огоньки. И впрямь они были схожи с лаем, однако в действительности это оказались хриплые выкрики в сопровождении гитары. Усиленные громкоговорителями, они одуряли своей необычностью, гипнотизировали повторением одной и той же музыкальной фразы, повторением почти маниакальным.
Отговорившись, что последний час провел за рулем и слишком устал, Дэрти остался в машине. Разминая затекшие от долгого сидения ноги, я пошел навстречу огням и музыке. Пока я, скорее ощупью, чем доверяя глазу, продирался сквозь заросли чертополоха, музыка становилась все громче. Сомнений не оставалось, это не было хаотическое сплетение звуков, а песня, правда, какая-то дикая. Нечто подобное гимнам древних язычников, когда религиозный экстаз и первобытные инстинкты придают выразительность монотонному и в то же время страстному ритму.
Я невольно замер на месте – в одном из окон дома мелькнула белая фигура. То ли это были странные галлюцинации, порожденные музыкой, то ли я действительно увидел живую женщину из плоти и крови. К тому же нагую!
Решил повернуть назад, когда из темноты вынырнула чья-то фигура. На этот раз мужчины и к тому же одетого.
– Простите, где здесь ближайшая бензоколонка? – спросил я.
– Вы в город? – ответил вопросом на вопрос встречный. Говорил он отрывисто. В сиплом басе ощущались упрямство, категоричность.
– В город-то в город, да вот не знаем только, в какой попадем. Заблудились, – объяснил я.
– А куда вы направлялись?
– В Александрию. Но так долго кружили, что теперь и не знаем, в каком направлении ее искать. К тому же бензин на нуле.
– Поехали! – приказал он отрывисто.
По пути к автомобилю я всячески пытался выудить какую-нибудь более подробную информацию, но попутчик молчал. Осталось только надеяться, что он так же, как и мы, направляется в Александрию, что город находится где-то неподалеку, а бензоколонка еще ближе.
Увидев нас, Дэрти включил фары – шаг предосторожности, ставший уже рефлексом. Ведь мы живем в такое время, когда сажать в свою машину чужого человека опасно. Недавно, кстати, я читал, что случайных пассажиров взяли в свою машину двое полицейских ночного дежурства – их трупы нашли в кювете. Патрульная машина была использована с толком: не вызывая подозрений, на ней въехали во двор почтового отделения, когда почтальонам выдавали денежные переводы.
Когда я разглядел спутника, поневоле засомневался, брать ли нам его. На шее – гитара, висевшая на велосипедной цепи. Да и весь его облик выдержан в том же стиле. Босиком, ноги с обломанными ногтями, к пальцам прилипли комья высохшей грязи. Выцветшие, чересчур большие для него джинсы. Грубая веревка поверх черной рубахи так стягивала талию, что казалось, он вот-вот переломится. Аскетическое, бесплотное лицо с горящими глазами, по грудь черная борода. Репьи застряли в курчавых, давно нечесаных волосах, которые к тому же на скорую руку обкорнали на затылке.
Он молча откинулся на спинку заднего сидения. Тренькнула гитара, и снова настала тишина.
– Этот джентльмен, насколько я понимаю, едет в Александрию и по дороге покажет, где бензоколонка, – сказал я с намеренной насмешкой. Однако попутчик никак не отреагировал.
– Куда ехать? – угрюмо спросил Дэрти.
– Вперед! – отрывисто ответил местный житель. Через несколько минут он столь же лаконично отдал новый приказ:
– Направо и снова вперед!
Его молчание угнетало. Дэрти понапрасну пытался вызвать незнакомца на разговор. Наконец, доведенный до отчаяния, он пробурчал:
– Хотя бы имя свое назовите!
– Я – Пророк! – отрывисто прозвучало в ответ подобно лаю.
Через некоторое время мы поняли, что, благодаря спутнику, все же избежали невеселой перспективы ночевки в лесу. Ухабы проселочной дороги сменил гудрон, на темном небе обозначился розовый отсвет огней города. Я обрадовался, уже заранее наслаждаясь заслуженным отдыхом на мягких поролоновых матрацах, который ожидал нас в мотеле.
– Понт! – неожиданно раздался отрывистый лай моего спутника. – Закройте окно!
– Не понимаю, почему, – сказал я, любуясь серебряным зеркалом озера, которое внезапно засветилось на фоне неба. Озеро Понт, правый берег которого примыкал к Александрии, было обозначено на моей карте, поэтому я посчитал его появление добрым признаком. Но какого черта, проезжая мимо, надо закрывать все щели?
Я продолжал еще радоваться романтическому пейзажу, когда удушливая волна вони заплеснула автомобиль.
Наш спутник наконец обрел дар речи.
– Дохлая рыба! Гниющая цивилизация! Химикалии! Стиральные порошки! – Каждая его рубленая фраза по-прежнему казалась отрывистым лаем.
– Господь создал природу для всех существ! Человек ее изнасиловал! Христос сошел на землю проповедывать любовь! Люди распяли его! Они убили Христа, они убили природу! Они изо дня в день пожирают все вокруг! И сказал господь: «Люди сами себя обрекли на смерть!» Птица свята! Дерево свято! Вода свята! Во имя его! Во имя Христа! Уничтожить, уничтожить, уничтожить!
Словно подавившись, незнакомец умолк так же неожиданно, как и заговорил.
Я понял, что услышал кровожадную квинтэссенцию своеобразного евангелия. Сам его смысл не был бог весть как оригинален. Но никогда не приходилось внимать так прямо и беспощадно высказанной истине, что человек, постепенно отравляя создавшую его природу, доказал, что и сам лучшей участи не достоин.
Не знаю почему, но я надеялся, что незнакомец продолжит свой страстный монолог. Напрасно. Все мои реплики наталкивались на прежнюю немоту.
– Вот бензин, – сказал лишь он немного погодя, указав грязноватой рукой в том направлении, где сияла надпись «Авгиевы конюшни».
Мы пояснили, что дальше не поедем. Это известие он воспринял равнодушно. Молча открыл дверцу – гитара снова тренькнула, – молча растворился в темноте.
4
5
Тогда всего этого мы не знали и поэтому принялись обвинять друг друга. Я считал, что Дэрти, который уже побывал в Александрии, должен знать дорогу. Он оправдывался тем, что въехал в прошлый раз в город с другой стороны. Кроме того, за выбранный маршрут отвечает тот, кто за рулем, а не пассажир.
После долгой перебранки Дэрти предложил компромисс. Пусть я подремлю, а он тем временем попытается отыскать дорогу или какое-нибудь жилище.
Я заснул тотчас же. Мне привиделись кикиморы. Дэрти расставил всех их в ряд и, пропуская одну за другой мимо себя, малевал им на лбу красными чернилами номера и раздавал капюшоны. Внезапно все эти чучела гороховые повалились, как фигуры в кегельбане. Но это я соскользнул с сидения и проснулся.
– Кажется, застряли безнадежно, – сказал Дэрти.
– Чепуха, – пробормотал я, пытаясь вспомнить прерванный сон. – В конце концов и сельская дорога где-то кончается.
– В принципе – да, – согласился Дэрти. – Но, принимая во внимание, что кончился бензин, можно считать, что уже приехали.
Надо признаться, что именно это и огорчало более всего. В свое время, когда я приобретал новую машину, «Триумф» привлек меня именно тем, что по замыслу конструкторов позволял владельцам экономить горючее. Малолитражка, купленная как раз в разгаре энергетического кризиса, когда гости моей жены, забыв о новинках моды, судачили лишь о подорожании бензина, придавала мне независимость, вызывающую невольную гордость. Встречая на лестнице соседа, владельца элегантного «мустанга», который раньше вызывал во мне тайную зависть, я теперь смотрел на него с чувством собственного превосходства – его импозантный автомобиль потреблял вдвое больше бензина, чем мой невзрачный «Триумф».
– Какая-то ферма все же должна быть поблизости, – сердито пробурчал я.
– Но как нам об этом узнать? – меланхолично ответил Дэрти. – В такой тьме и слона не приметишь.
– Не знаю. – Я чувствовал себя не в своей тарелке. В сельской местности не был так долго, что и представить себе не мог, как в этот час найти уютный дом фермера, где встают с петухами и ложатся спать на закате солнца. – И вправду не знаю, – повторил я. – Быть может, корова замычит или лошадь заржет? В конце концов, есть там и собаки, а у них служба такая – лаять на проезжающие машины.
– Вот где, наконец, она, твоя ферма! – воскликнул спустя мгновение Дэрти, показывая на неясные огоньки где-то справа от дороги. – А это вроде бы собаки. Но не кажется ли тебе, что обычные псы лают не так музыкально.
Дэрти выключил мотор. Теперь и я услышал приглушенные звуки, которые долетали оттуда, где мерцали огоньки. И впрямь они были схожи с лаем, однако в действительности это оказались хриплые выкрики в сопровождении гитары. Усиленные громкоговорителями, они одуряли своей необычностью, гипнотизировали повторением одной и той же музыкальной фразы, повторением почти маниакальным.
Отговорившись, что последний час провел за рулем и слишком устал, Дэрти остался в машине. Разминая затекшие от долгого сидения ноги, я пошел навстречу огням и музыке. Пока я, скорее ощупью, чем доверяя глазу, продирался сквозь заросли чертополоха, музыка становилась все громче. Сомнений не оставалось, это не было хаотическое сплетение звуков, а песня, правда, какая-то дикая. Нечто подобное гимнам древних язычников, когда религиозный экстаз и первобытные инстинкты придают выразительность монотонному и в то же время страстному ритму.
Я невольно замер на месте – в одном из окон дома мелькнула белая фигура. То ли это были странные галлюцинации, порожденные музыкой, то ли я действительно увидел живую женщину из плоти и крови. К тому же нагую!
Решил повернуть назад, когда из темноты вынырнула чья-то фигура. На этот раз мужчины и к тому же одетого.
– Простите, где здесь ближайшая бензоколонка? – спросил я.
– Вы в город? – ответил вопросом на вопрос встречный. Говорил он отрывисто. В сиплом басе ощущались упрямство, категоричность.
– В город-то в город, да вот не знаем только, в какой попадем. Заблудились, – объяснил я.
– А куда вы направлялись?
– В Александрию. Но так долго кружили, что теперь и не знаем, в каком направлении ее искать. К тому же бензин на нуле.
– Поехали! – приказал он отрывисто.
По пути к автомобилю я всячески пытался выудить какую-нибудь более подробную информацию, но попутчик молчал. Осталось только надеяться, что он так же, как и мы, направляется в Александрию, что город находится где-то неподалеку, а бензоколонка еще ближе.
Увидев нас, Дэрти включил фары – шаг предосторожности, ставший уже рефлексом. Ведь мы живем в такое время, когда сажать в свою машину чужого человека опасно. Недавно, кстати, я читал, что случайных пассажиров взяли в свою машину двое полицейских ночного дежурства – их трупы нашли в кювете. Патрульная машина была использована с толком: не вызывая подозрений, на ней въехали во двор почтового отделения, когда почтальонам выдавали денежные переводы.
Когда я разглядел спутника, поневоле засомневался, брать ли нам его. На шее – гитара, висевшая на велосипедной цепи. Да и весь его облик выдержан в том же стиле. Босиком, ноги с обломанными ногтями, к пальцам прилипли комья высохшей грязи. Выцветшие, чересчур большие для него джинсы. Грубая веревка поверх черной рубахи так стягивала талию, что казалось, он вот-вот переломится. Аскетическое, бесплотное лицо с горящими глазами, по грудь черная борода. Репьи застряли в курчавых, давно нечесаных волосах, которые к тому же на скорую руку обкорнали на затылке.
Он молча откинулся на спинку заднего сидения. Тренькнула гитара, и снова настала тишина.
– Этот джентльмен, насколько я понимаю, едет в Александрию и по дороге покажет, где бензоколонка, – сказал я с намеренной насмешкой. Однако попутчик никак не отреагировал.
– Куда ехать? – угрюмо спросил Дэрти.
– Вперед! – отрывисто ответил местный житель. Через несколько минут он столь же лаконично отдал новый приказ:
– Направо и снова вперед!
Его молчание угнетало. Дэрти понапрасну пытался вызвать незнакомца на разговор. Наконец, доведенный до отчаяния, он пробурчал:
– Хотя бы имя свое назовите!
– Я – Пророк! – отрывисто прозвучало в ответ подобно лаю.
Через некоторое время мы поняли, что, благодаря спутнику, все же избежали невеселой перспективы ночевки в лесу. Ухабы проселочной дороги сменил гудрон, на темном небе обозначился розовый отсвет огней города. Я обрадовался, уже заранее наслаждаясь заслуженным отдыхом на мягких поролоновых матрацах, который ожидал нас в мотеле.
– Понт! – неожиданно раздался отрывистый лай моего спутника. – Закройте окно!
– Не понимаю, почему, – сказал я, любуясь серебряным зеркалом озера, которое внезапно засветилось на фоне неба. Озеро Понт, правый берег которого примыкал к Александрии, было обозначено на моей карте, поэтому я посчитал его появление добрым признаком. Но какого черта, проезжая мимо, надо закрывать все щели?
Я продолжал еще радоваться романтическому пейзажу, когда удушливая волна вони заплеснула автомобиль.
Наш спутник наконец обрел дар речи.
– Дохлая рыба! Гниющая цивилизация! Химикалии! Стиральные порошки! – Каждая его рубленая фраза по-прежнему казалась отрывистым лаем.
– Господь создал природу для всех существ! Человек ее изнасиловал! Христос сошел на землю проповедывать любовь! Люди распяли его! Они убили Христа, они убили природу! Они изо дня в день пожирают все вокруг! И сказал господь: «Люди сами себя обрекли на смерть!» Птица свята! Дерево свято! Вода свята! Во имя его! Во имя Христа! Уничтожить, уничтожить, уничтожить!
Словно подавившись, незнакомец умолк так же неожиданно, как и заговорил.
Я понял, что услышал кровожадную квинтэссенцию своеобразного евангелия. Сам его смысл не был бог весть как оригинален. Но никогда не приходилось внимать так прямо и беспощадно высказанной истине, что человек, постепенно отравляя создавшую его природу, доказал, что и сам лучшей участи не достоин.
Не знаю почему, но я надеялся, что незнакомец продолжит свой страстный монолог. Напрасно. Все мои реплики наталкивались на прежнюю немоту.
– Вот бензин, – сказал лишь он немного погодя, указав грязноватой рукой в том направлении, где сияла надпись «Авгиевы конюшни».
Мы пояснили, что дальше не поедем. Это известие он воспринял равнодушно. Молча открыл дверцу – гитара снова тренькнула, – молча растворился в темноте.
4
В баре мотеля мы оказались единственными посетителями. После дорожных передряг он казался особенно комфортабельным и уютным. Даже чересчур броские металлические барельефы на стенах не мешали благодушному настроению путника, который посреди ночи оказывается наконец у гостеприимного очага. Очаг на этот раз не был лишь символическим обозначением. В честь нас владелец мотеля Хуго Александер велел растопить большой, сложенный из валунов камин.
С удовольствием потягиваясь, я смотрел, как темно-красный отблеск огня играет на металлических фигурах барельефов. Созданные в современной полуабстрактной манере, они изображали сцены из греческой мифологии.
– Работа нашего местного скульптора Дина Панчека. – Хуго Александер верно понял мой вопросительный взгляд. – Вначале, надо признаться, жители Александрии считали его слегка свихнувшимся. Зато теперь он живет как у бога за пазухой. Популярности Панчека во многом способствовал Винцент Басани, у которого изрядная коллекция современной скульптуры, в том числе и многие его работы. Как вы видите, в маленьком нашем городке можно найти все, что душе угодно – и меценатов и таланты.
– Этот, как там его, Басани, верно, миллионер? – спросил я, прихлебывая подогретый портвейн.
Марку вина не запомнил, надпись на этикетке была на испанском или португальском языке, однако год – 1939 – комментариев не требовал и, естественно, не мог не произвести впечатления.
– Басани? – переспросил Хуго Александер. – Конечно, он достаточно богат. Винценту Басани принадлежат несколько пивоваренных и винных заводов, он поставляет напитки во все пивные и рестораны Александрии. По популярному в нашей стране методу: не возьмешь мой товар, считай, что неприятностей не оберешься… Свою карьеру Басани начал как гангстер. Но не подумайте только, что он и по сей день не снимает пальца с курка. Сегодня Винцент Басани широко известный филантроп, влиятельный делец, важная политическая фигура.
– Насколько я понимаю, личность весьма колоритная, – неожиданно вмешался в разговор молчавший до этого Дэрти. Повернувшись к камину, сморщив лоб, он не отводил взгляда от игры языков огня. Точно выискивал в письменах мятущегося пламени некое сходство со сложными комбинациями, которые непрерывно привык строить.
Хуго Александер посмотрел на Дэрти вроде бы с каким-то неудовольствием. Вначале я подумал было, что ему претит сам голос Дэрти. Да и куда денешься – в нем всегда звучали какие-то властные, собственнические нотки. Невзирая на показной демократизм, даже фамильярность моего шефа, собеседник (если это не круглый дурак) быстро убеждался, что интересует Дэрти лишь в том случае, если тот так или иначе может его использовать.
Позже я, правда, понял, в чем дело: Хуго Александер просто принадлежал к тем людям, которые считают монолог единственно приемлемой для себя формой разговора. Возражений у него не вызывали только краткие реплики или вопросы собеседника, так как это давало возможность растянуть рассказ до бесконечности.
– Хотелось бы, чтобы ты нашел для этого гангстера соответствующее место в своем фильме. Это тот самый перчик для нашего соуса, – авторитетно указал мне Дэрти, а затем обратился к Александеру:
– Не верится, что этот Басани навсегда порвал с прошлым. Очевидно, на его счету не одно и немалого калибра преступление, и все осталось шито-крыто. У местной полиции, может, и были подозрения, да руки коротки.
– Вы абсолютно не правы. – Хуго Александер снял очки и, вертя их, посмотрел на Дэрти словно сквозь лупу. Взгляд его отразил легкое презрение утонченно интеллигентного человека к духовно неравноценному партнеру. – Представить не могу, как вам пришла в голову мысль снять документальный фильм о нашем городе, если его модус вивенди, так сказать, содержание жизни, остался для вас чужд.
– То есть? – я и на этот раз ограничился одним только словом, за что был вознагражден улыбкой признательности.
– У нас ничего такого масштабного не происходит. – Хуго Александер сдержанно покачал головой. – Кражи, порой какой-нибудь взлом, пьяная драка, кто-то угонит машину, чтобы прокатиться, семейный диспут с телесными повреждениями – вот, пожалуй, и все… Правда, Винцента Басани все побаиваются, в том числе и полиция, но он знает более тонкие приемы для упрочения своей власти. Он у нас скорее играет роль защитника интересов общественности… Фабрика банкира Ионатана Крюдешанка до недавних пор наносила урон здоровью людей своими совершенно несъедобными рыбными консервами. По распоряжению правительственной комиссии она недавно закрыта, и в этом есть заслуга Винцента Басани.
– Так он и впрямь благодетель? – заметил я.
– Не будьте столь наивны! – возразил Хуго Александер. – Просто не упустил случая разбить в пух и прах конкурента. До закрытия фабрики доходы Крюдешанка позволяли ему не считаться с влиянием Басани. Это главная причина, из-за которой они норовили вцепиться ДРУГ другу в глотку. Значит, просто тонкий расчет, и как бесплатное приложение – несколько листочков в лавровый венок филантропа.
Дэрти, опустошив третий стакан портвейна, зевнул.
– Очень ценная информация, – похвалил он рассказчика. – Я уже говорил моему другу Оскару Латорпу, что без вашей помощи понять Александрию – то же самое, что взобраться на сотый этаж небоскреба без лифта. Завтра он целый день будет в вашем распоряжении… Да и я тоже, если смогу выкроить свободную минутку. Сейчас, правда, нам пора на боковую.
– Так рано? – Александер почувствовал себя обманутым в своих лучших ожиданиях. – Мы могли бы еще полчасика поболтать! – И, не дожидаясь нашего согласия, продолжал:
– Спросите меня, что самое характерное для Александрии? Именно то, что у нас ничего не происходит!
– Кто его знает! – сонно пробурчал Дэрти и, поставив пустой стакан на столик, смежил веки. Спустя мгновение он уже заснул.
Александер то ли не заметил этого, то ли посчитал, что для его монолога вполне достаточно и одного слушателя.
– Единственное поистине масштабное явление в Александрии – так называемый «Великий библейский потоп», – продолжал он. – Вы привезли с собой зонтики? Нет? Ну, тогда завтра с утра отправляйтесь быстренько в магазин! Иначе промокнете до костей! Когда у нас начинается период дождей, к некоторым улицам разве только в Ноевом ковчеге доберешься. По прогнозам метеорологов дожди в нынешнем году начнутся куда раньше. В таком случае о съемках нечего и думать.
– Что, и впрямь такой ужас? – выразил я сомнение.
– Сами убедитесь. Не будь александрийцы так консервативны, торговец водолазными скафандрами в золоте бы купался. Но прогресс ограничился курением марихуаны. По-моему, в Александрии и за сотню лет почти ничего не изменилось. Тот же самый погрязший в косности провинциальный курятник, где все знают друг друга.
– А вы знаете человека, который называет себя Пророком? – неожиданно для самого себя прервал я хозяина мотеля, только сейчас поняв, что мои мысли невольно возвращаются к нашему попутчику.
– Рэя Кросвина? – удивился Хуго Александер. – Что вы о нем можете сказать?
Я рассказал о нашей встрече.
Хуго Александер с кислым видом сморщился.
– В старину александрийцы вываляли бы его в дегте и перьях… Вместе с дюжиной девиц он занимает полуразвалившуюся ферму, которая некогда принадлежала деду моего двоюродного брата Даниелю Александеру. Они называют себя коммуной. Что это за коммуна, ума не приложу. То ли проповедники современного многоженства, то ли хиппи, одержимые религиозной психопатией… Бродят вокруг в чем мать родила, воду и мыло, видно, не признают. Поклонники природы? Но если послушать, что проповедует этот лжепророк, то его «учение» – противоестественный гибрид: кое-что от буддизма, кое-что от христианства, а в целом эдакий людоедский религиозный салат. Наступить на жука-навозника – грех смертный. А уничтожать людей – долг святой…
Портвейн действительно оказался превосходным, камин излучал приятное тепло, магнитофон играл популярные мелодии Ральфа Герштейна, абстрактно мифологические фигуры на стенах как бы призывали отгадывать, что же они в действительности изображают, – словом, в такой уютной обстановке можно было вынести и большее зло, чем недержание речи у Хуго Александера.
– Не угостил ли случайно вас Пророк каким-нибудь своим музыкальным шедевром? – спросил он, ища, очевидно, повод, чтобы начать новый рассказ.
– Слышал один, но только издали.
– Этот болван вообразил себя выдающимся композитором. Он утверждает, что его джазовые гимны, как он называет свой бред собачий, – завтрашний день нашей музыки. Ясно, что обосновался он у нас не без цели. Ведь Ральф Герштейн наш земляк. Девичья фамилия его матери – Александер, как у доброй половины местных жителей. К вашему сведению, Иеремия Александер поселился на берегах Понта, который звался тогда просто Синим озером, вместе со своим семейством. Изрядная часть нынешних александрийцев – его прямые потомки…
– Вы рассказывали о Пророке, – напомнил я.
– Правильно! Совсем недавно этот сумасшедший поздно вечером вломился к Ральфу Герштейну. Чуть ли не силком заставил его всю ночь напролет слушать свои дикарские вопли. Дал понять, что Ральф Герштейн хоть и бездарен, но все же хорошо известен как композитор, и ему предначертана небом лишь одна миссия: проложить дорогу подлинному гению Рэю Кросвину. Настаивал, чтобы Ральф рекомендовал его фирме грампластинок, грозился… К утру Герштейн не выдержал, пообещал вызвать полицию, если тот не уберется подобру-поздорову.
– А что Пророк?
– На него накатил безудержный гнев. Разбил гитару об пол, поклялся, что Ральфу еще придется обо всем этом горько пожалеть. Тот так перетрусил, что уже на следующий день покинул Александрию.
Слушая владельца мотеля, я исподволь нащупывал приблизительные контуры своего будущего фильма. Впервые в жизни я ощутил себя творческой личностью. Чувство довольно необычное, примерно такое, как у сухопутного животного из пустыни, которому вдруг надо стать водоплавающим. До сих пор, как оператор на телевидении, я был лишь более или менее умелым орудием в руках режиссера передач. Теперь же я мог найти опору лишь в самом себе. Ведь подход Дэрти, вопреки всем его крикливым декларациям, ничем не отличался от точки зрения рекламного агента: каждый прием высокохудожествен, если способствует сбыту товара.
Я понимал: Александрия действительно может предоставить материал для своеобразной документальной ленты, которая, возможно, привлечет внимание знатоков. В своем воображении я уже видел, как смогу обыграть в фильме столь различные фигуры, как Винцент Басани, Пророк и Альберт Герштейн, как скомпоную детали небогатой событиями повседневности Александрии со всем тем красочным балаганом, который будет связан со съемками боевика.
Еще недавно я смотрел на Альберта Герштейна как на товар в яркой упаковке, о которой мне надо позаботиться, получая за это свои пять сотен в неделю. Теперь я воспринимал фильм как вызов своему творческому воображению. Дэрти ожидает рекламный ролик, который «документально» обосновал бы легенду о золотом самородке, найденном на провинциальной свалке. Я же, вопреки этому, решил показать миру самый обычный камешек, который так долго полируют с помощью рекламы, пока он и впрямь не засияет, как звезда первой величины. Это будет правдивый рассказ о том, как в наши дни создают для публики идолов буквально из ничего, на пустом месте.
Каким бы непритязательным не сделала меня жизнь, склонность Дэрти обходиться с людьми как с грузовыми машинами, в кузов которых надо напихать по возможности больше, к тому же выжимая из мотора максимальную мощность, вызвала во мне вполне естественную реакцию сопротивления. Фильм должен показать ему, что я не послушная марионетка, которую, подергав за ниточку, можно направить куда угодно.
Погрузившись в эти свои раздумья, я пропустил мимо ушей поток слов, извергаемый Хуго Александером. Меня привел в чувство громкий храп. Дэрти с открытым ртом и сопящим носом выглядел так вульгарно, что я безо всякой жалости растолкал его. Дэрти приоткрыл глаза и сладко зевнул.
– Мы идем спать! – категорически сообщил я.
На этот раз Хуго Александер сопротивления не оказал. Проводив нас до порога, он только напомнил: «Не забудьте купить зонтики!»
С удовольствием потягиваясь, я смотрел, как темно-красный отблеск огня играет на металлических фигурах барельефов. Созданные в современной полуабстрактной манере, они изображали сцены из греческой мифологии.
– Работа нашего местного скульптора Дина Панчека. – Хуго Александер верно понял мой вопросительный взгляд. – Вначале, надо признаться, жители Александрии считали его слегка свихнувшимся. Зато теперь он живет как у бога за пазухой. Популярности Панчека во многом способствовал Винцент Басани, у которого изрядная коллекция современной скульптуры, в том числе и многие его работы. Как вы видите, в маленьком нашем городке можно найти все, что душе угодно – и меценатов и таланты.
– Этот, как там его, Басани, верно, миллионер? – спросил я, прихлебывая подогретый портвейн.
Марку вина не запомнил, надпись на этикетке была на испанском или португальском языке, однако год – 1939 – комментариев не требовал и, естественно, не мог не произвести впечатления.
– Басани? – переспросил Хуго Александер. – Конечно, он достаточно богат. Винценту Басани принадлежат несколько пивоваренных и винных заводов, он поставляет напитки во все пивные и рестораны Александрии. По популярному в нашей стране методу: не возьмешь мой товар, считай, что неприятностей не оберешься… Свою карьеру Басани начал как гангстер. Но не подумайте только, что он и по сей день не снимает пальца с курка. Сегодня Винцент Басани широко известный филантроп, влиятельный делец, важная политическая фигура.
– Насколько я понимаю, личность весьма колоритная, – неожиданно вмешался в разговор молчавший до этого Дэрти. Повернувшись к камину, сморщив лоб, он не отводил взгляда от игры языков огня. Точно выискивал в письменах мятущегося пламени некое сходство со сложными комбинациями, которые непрерывно привык строить.
Хуго Александер посмотрел на Дэрти вроде бы с каким-то неудовольствием. Вначале я подумал было, что ему претит сам голос Дэрти. Да и куда денешься – в нем всегда звучали какие-то властные, собственнические нотки. Невзирая на показной демократизм, даже фамильярность моего шефа, собеседник (если это не круглый дурак) быстро убеждался, что интересует Дэрти лишь в том случае, если тот так или иначе может его использовать.
Позже я, правда, понял, в чем дело: Хуго Александер просто принадлежал к тем людям, которые считают монолог единственно приемлемой для себя формой разговора. Возражений у него не вызывали только краткие реплики или вопросы собеседника, так как это давало возможность растянуть рассказ до бесконечности.
– Хотелось бы, чтобы ты нашел для этого гангстера соответствующее место в своем фильме. Это тот самый перчик для нашего соуса, – авторитетно указал мне Дэрти, а затем обратился к Александеру:
– Не верится, что этот Басани навсегда порвал с прошлым. Очевидно, на его счету не одно и немалого калибра преступление, и все осталось шито-крыто. У местной полиции, может, и были подозрения, да руки коротки.
– Вы абсолютно не правы. – Хуго Александер снял очки и, вертя их, посмотрел на Дэрти словно сквозь лупу. Взгляд его отразил легкое презрение утонченно интеллигентного человека к духовно неравноценному партнеру. – Представить не могу, как вам пришла в голову мысль снять документальный фильм о нашем городе, если его модус вивенди, так сказать, содержание жизни, остался для вас чужд.
– То есть? – я и на этот раз ограничился одним только словом, за что был вознагражден улыбкой признательности.
– У нас ничего такого масштабного не происходит. – Хуго Александер сдержанно покачал головой. – Кражи, порой какой-нибудь взлом, пьяная драка, кто-то угонит машину, чтобы прокатиться, семейный диспут с телесными повреждениями – вот, пожалуй, и все… Правда, Винцента Басани все побаиваются, в том числе и полиция, но он знает более тонкие приемы для упрочения своей власти. Он у нас скорее играет роль защитника интересов общественности… Фабрика банкира Ионатана Крюдешанка до недавних пор наносила урон здоровью людей своими совершенно несъедобными рыбными консервами. По распоряжению правительственной комиссии она недавно закрыта, и в этом есть заслуга Винцента Басани.
– Так он и впрямь благодетель? – заметил я.
– Не будьте столь наивны! – возразил Хуго Александер. – Просто не упустил случая разбить в пух и прах конкурента. До закрытия фабрики доходы Крюдешанка позволяли ему не считаться с влиянием Басани. Это главная причина, из-за которой они норовили вцепиться ДРУГ другу в глотку. Значит, просто тонкий расчет, и как бесплатное приложение – несколько листочков в лавровый венок филантропа.
Дэрти, опустошив третий стакан портвейна, зевнул.
– Очень ценная информация, – похвалил он рассказчика. – Я уже говорил моему другу Оскару Латорпу, что без вашей помощи понять Александрию – то же самое, что взобраться на сотый этаж небоскреба без лифта. Завтра он целый день будет в вашем распоряжении… Да и я тоже, если смогу выкроить свободную минутку. Сейчас, правда, нам пора на боковую.
– Так рано? – Александер почувствовал себя обманутым в своих лучших ожиданиях. – Мы могли бы еще полчасика поболтать! – И, не дожидаясь нашего согласия, продолжал:
– Спросите меня, что самое характерное для Александрии? Именно то, что у нас ничего не происходит!
– Кто его знает! – сонно пробурчал Дэрти и, поставив пустой стакан на столик, смежил веки. Спустя мгновение он уже заснул.
Александер то ли не заметил этого, то ли посчитал, что для его монолога вполне достаточно и одного слушателя.
– Единственное поистине масштабное явление в Александрии – так называемый «Великий библейский потоп», – продолжал он. – Вы привезли с собой зонтики? Нет? Ну, тогда завтра с утра отправляйтесь быстренько в магазин! Иначе промокнете до костей! Когда у нас начинается период дождей, к некоторым улицам разве только в Ноевом ковчеге доберешься. По прогнозам метеорологов дожди в нынешнем году начнутся куда раньше. В таком случае о съемках нечего и думать.
– Что, и впрямь такой ужас? – выразил я сомнение.
– Сами убедитесь. Не будь александрийцы так консервативны, торговец водолазными скафандрами в золоте бы купался. Но прогресс ограничился курением марихуаны. По-моему, в Александрии и за сотню лет почти ничего не изменилось. Тот же самый погрязший в косности провинциальный курятник, где все знают друг друга.
– А вы знаете человека, который называет себя Пророком? – неожиданно для самого себя прервал я хозяина мотеля, только сейчас поняв, что мои мысли невольно возвращаются к нашему попутчику.
– Рэя Кросвина? – удивился Хуго Александер. – Что вы о нем можете сказать?
Я рассказал о нашей встрече.
Хуго Александер с кислым видом сморщился.
– В старину александрийцы вываляли бы его в дегте и перьях… Вместе с дюжиной девиц он занимает полуразвалившуюся ферму, которая некогда принадлежала деду моего двоюродного брата Даниелю Александеру. Они называют себя коммуной. Что это за коммуна, ума не приложу. То ли проповедники современного многоженства, то ли хиппи, одержимые религиозной психопатией… Бродят вокруг в чем мать родила, воду и мыло, видно, не признают. Поклонники природы? Но если послушать, что проповедует этот лжепророк, то его «учение» – противоестественный гибрид: кое-что от буддизма, кое-что от христианства, а в целом эдакий людоедский религиозный салат. Наступить на жука-навозника – грех смертный. А уничтожать людей – долг святой…
Портвейн действительно оказался превосходным, камин излучал приятное тепло, магнитофон играл популярные мелодии Ральфа Герштейна, абстрактно мифологические фигуры на стенах как бы призывали отгадывать, что же они в действительности изображают, – словом, в такой уютной обстановке можно было вынести и большее зло, чем недержание речи у Хуго Александера.
– Не угостил ли случайно вас Пророк каким-нибудь своим музыкальным шедевром? – спросил он, ища, очевидно, повод, чтобы начать новый рассказ.
– Слышал один, но только издали.
– Этот болван вообразил себя выдающимся композитором. Он утверждает, что его джазовые гимны, как он называет свой бред собачий, – завтрашний день нашей музыки. Ясно, что обосновался он у нас не без цели. Ведь Ральф Герштейн наш земляк. Девичья фамилия его матери – Александер, как у доброй половины местных жителей. К вашему сведению, Иеремия Александер поселился на берегах Понта, который звался тогда просто Синим озером, вместе со своим семейством. Изрядная часть нынешних александрийцев – его прямые потомки…
– Вы рассказывали о Пророке, – напомнил я.
– Правильно! Совсем недавно этот сумасшедший поздно вечером вломился к Ральфу Герштейну. Чуть ли не силком заставил его всю ночь напролет слушать свои дикарские вопли. Дал понять, что Ральф Герштейн хоть и бездарен, но все же хорошо известен как композитор, и ему предначертана небом лишь одна миссия: проложить дорогу подлинному гению Рэю Кросвину. Настаивал, чтобы Ральф рекомендовал его фирме грампластинок, грозился… К утру Герштейн не выдержал, пообещал вызвать полицию, если тот не уберется подобру-поздорову.
– А что Пророк?
– На него накатил безудержный гнев. Разбил гитару об пол, поклялся, что Ральфу еще придется обо всем этом горько пожалеть. Тот так перетрусил, что уже на следующий день покинул Александрию.
Слушая владельца мотеля, я исподволь нащупывал приблизительные контуры своего будущего фильма. Впервые в жизни я ощутил себя творческой личностью. Чувство довольно необычное, примерно такое, как у сухопутного животного из пустыни, которому вдруг надо стать водоплавающим. До сих пор, как оператор на телевидении, я был лишь более или менее умелым орудием в руках режиссера передач. Теперь же я мог найти опору лишь в самом себе. Ведь подход Дэрти, вопреки всем его крикливым декларациям, ничем не отличался от точки зрения рекламного агента: каждый прием высокохудожествен, если способствует сбыту товара.
Я понимал: Александрия действительно может предоставить материал для своеобразной документальной ленты, которая, возможно, привлечет внимание знатоков. В своем воображении я уже видел, как смогу обыграть в фильме столь различные фигуры, как Винцент Басани, Пророк и Альберт Герштейн, как скомпоную детали небогатой событиями повседневности Александрии со всем тем красочным балаганом, который будет связан со съемками боевика.
Еще недавно я смотрел на Альберта Герштейна как на товар в яркой упаковке, о которой мне надо позаботиться, получая за это свои пять сотен в неделю. Теперь я воспринимал фильм как вызов своему творческому воображению. Дэрти ожидает рекламный ролик, который «документально» обосновал бы легенду о золотом самородке, найденном на провинциальной свалке. Я же, вопреки этому, решил показать миру самый обычный камешек, который так долго полируют с помощью рекламы, пока он и впрямь не засияет, как звезда первой величины. Это будет правдивый рассказ о том, как в наши дни создают для публики идолов буквально из ничего, на пустом месте.
Каким бы непритязательным не сделала меня жизнь, склонность Дэрти обходиться с людьми как с грузовыми машинами, в кузов которых надо напихать по возможности больше, к тому же выжимая из мотора максимальную мощность, вызвала во мне вполне естественную реакцию сопротивления. Фильм должен показать ему, что я не послушная марионетка, которую, подергав за ниточку, можно направить куда угодно.
Погрузившись в эти свои раздумья, я пропустил мимо ушей поток слов, извергаемый Хуго Александером. Меня привел в чувство громкий храп. Дэрти с открытым ртом и сопящим носом выглядел так вульгарно, что я безо всякой жалости растолкал его. Дэрти приоткрыл глаза и сладко зевнул.
– Мы идем спать! – категорически сообщил я.
На этот раз Хуго Александер сопротивления не оказал. Проводив нас до порога, он только напомнил: «Не забудьте купить зонтики!»
5
Ночью привиделся сон. Ясно осознавал, что сплю, и все же совершенно реально видел человека в маске, который на цыпочках крался к моей постели. В руке у него был какой-то сверкающий предмет, вроде бы нож. Несмотря на темноту и маску, я его узнал. Это был Пророк.
Разбудила меня пронзительная полицейская сирена. Моментально в памяти возникли ночные кошмары и столь же молниеносно я сообразил, что у полицейской сирены есть некая связь с Пророком. Мне, когда я работал в специальной бригаде уголовных хроникеров «Вечерних известий», доводилось встречаться с преступниками всех мастей, и все же встреча с этим безумным проповедником ненависти, сам не знаю отчего, взволновала. В глубине души я сознался себе, что Пророк нагнал-таки на меня страху.
Сирена умолкла как раз в то мгновение, когда я вскочил с постели. Оглядел комнату. Нашел на столе записку, оставленную Дэрти, но прочесть не успел.
Двери распахнулись. За спиной услышал грозный голос:
– Полиция! Поднять руки! Ни с места!
Я послушался, лихорадочно пытаясь сообразить, что же произошло. Вспомнил туманное обещание Дэрти изобрести какой-то особый трюк для невиданной нигде и никогда рекламы. Из его намеков при желании можно было понять, что это каким-то образом связано с арестом Альберта Герштейна. Теперь же оказалось, что вместо него за решетку угожу я сам. В конце концов, если в тюрьму Александрии засадят режиссера, который приехал, чтобы создать портрет той самой Александрии, это отнюдь не худшая сенсация.
– Вы Оскар Латорп? – столь же грозно спросил голос.
– Что вам угодно? – я хотел было повернуться, чтобы увидеть говорившего, но меня остановил угрожающий окрик:
– Не шевелиться! Руки на голову! Стоять и отвечать!
– Я протестую, – несмело сказал я.
– Десять лет назад вы работали в газете «Вечерние известия». Да или нет?
Я подтвердил этот факт, изумляясь оперативности местной полиции. Раз уж здесь успели изучить мою биографию, го ничего хорошего мне не светит. По меньшей мере до тех пор, пока не смогу убедить, что невинен как овечка.
– Знакомы ли вы с неким Грегором Абушем?
С чистой совестью я мог бы такое знакомство отрицать. Если не считать Альберта Герштейна и Теи Кильсеймур, Дэрти не упоминал по имени ни одного из участников гангстерского фильма. Быть может, Грегором Абушем все же зовут какого-нибудь актера, из-за которого я попал в эту передрягу?
– В таком случае освежу вашу память! С Грегором Абушем вы были знакомы именно в ту пору, когда работали в «Вечерних известиях».
Вспомнил, наконец. Так звали молодого лейтенанта из провинции, который стажировался в местном дивизионе уголовного розыска. Симпатичный парень. С ним у нас было нечто вроде дружеского соревнования. «Работая» над каким-нибудь преступлением, каждый из нас выдвигал свою гипотезу. Порой мне удавалось, пусть и приблизительно, угадать правильное решение, поэтому Абуш любил пошучивать, что я неправильно выбрал себе профессию.
– Да, знаком, – с облегчением воскликнул я. – Но какая здесь связь с моим арестом?
– Обернитесь, сами поймете!
Не осмеливаясь опустить руки, повернулся. Передо мной стоял улыбающийся капитан полиции, в котором после короткого замешательства я узнал прежнего лейтенанта.
– Только что узнал, что вы приехали и решил устроить сюрприз, – рассмеялся он.
– Вернее, до смерти напугать, – подтвердил я, растирая затекшие руки.
– Не сердитесь, Латорп! Вы просто не привыкли к особому юмору александрийцев. Вам еще доведется с ним столкнуться не раз. Чего только не придумаешь здесь, в провинции, со скуки. Особенно, если ты начальник полиции, а настоящих преступников видишь разве только на экране.
Удивление сменилось легкомысленным настроением. Мы весело болтали. Я рассказал о нескольких пикантных приключениях. Грегор Абуш, в свою очередь, познакомил со многими пестрыми событиями из жизни Александрии, которые показались мне анекдотами.
Грегор Абуш собирался распрощаться, когда в комнату вошел Дэрти в сопровождении Альберта. Увидев моего гостя, Альберт невольно вздрогнул, однако, заметив ободряющий взгляд Дэрти, улыбаясь, пожал руку начальнику полиции.
Разбудила меня пронзительная полицейская сирена. Моментально в памяти возникли ночные кошмары и столь же молниеносно я сообразил, что у полицейской сирены есть некая связь с Пророком. Мне, когда я работал в специальной бригаде уголовных хроникеров «Вечерних известий», доводилось встречаться с преступниками всех мастей, и все же встреча с этим безумным проповедником ненависти, сам не знаю отчего, взволновала. В глубине души я сознался себе, что Пророк нагнал-таки на меня страху.
Сирена умолкла как раз в то мгновение, когда я вскочил с постели. Оглядел комнату. Нашел на столе записку, оставленную Дэрти, но прочесть не успел.
Двери распахнулись. За спиной услышал грозный голос:
– Полиция! Поднять руки! Ни с места!
Я послушался, лихорадочно пытаясь сообразить, что же произошло. Вспомнил туманное обещание Дэрти изобрести какой-то особый трюк для невиданной нигде и никогда рекламы. Из его намеков при желании можно было понять, что это каким-то образом связано с арестом Альберта Герштейна. Теперь же оказалось, что вместо него за решетку угожу я сам. В конце концов, если в тюрьму Александрии засадят режиссера, который приехал, чтобы создать портрет той самой Александрии, это отнюдь не худшая сенсация.
– Вы Оскар Латорп? – столь же грозно спросил голос.
– Что вам угодно? – я хотел было повернуться, чтобы увидеть говорившего, но меня остановил угрожающий окрик:
– Не шевелиться! Руки на голову! Стоять и отвечать!
– Я протестую, – несмело сказал я.
– Десять лет назад вы работали в газете «Вечерние известия». Да или нет?
Я подтвердил этот факт, изумляясь оперативности местной полиции. Раз уж здесь успели изучить мою биографию, го ничего хорошего мне не светит. По меньшей мере до тех пор, пока не смогу убедить, что невинен как овечка.
– Знакомы ли вы с неким Грегором Абушем?
С чистой совестью я мог бы такое знакомство отрицать. Если не считать Альберта Герштейна и Теи Кильсеймур, Дэрти не упоминал по имени ни одного из участников гангстерского фильма. Быть может, Грегором Абушем все же зовут какого-нибудь актера, из-за которого я попал в эту передрягу?
– В таком случае освежу вашу память! С Грегором Абушем вы были знакомы именно в ту пору, когда работали в «Вечерних известиях».
Вспомнил, наконец. Так звали молодого лейтенанта из провинции, который стажировался в местном дивизионе уголовного розыска. Симпатичный парень. С ним у нас было нечто вроде дружеского соревнования. «Работая» над каким-нибудь преступлением, каждый из нас выдвигал свою гипотезу. Порой мне удавалось, пусть и приблизительно, угадать правильное решение, поэтому Абуш любил пошучивать, что я неправильно выбрал себе профессию.
– Да, знаком, – с облегчением воскликнул я. – Но какая здесь связь с моим арестом?
– Обернитесь, сами поймете!
Не осмеливаясь опустить руки, повернулся. Передо мной стоял улыбающийся капитан полиции, в котором после короткого замешательства я узнал прежнего лейтенанта.
– Только что узнал, что вы приехали и решил устроить сюрприз, – рассмеялся он.
– Вернее, до смерти напугать, – подтвердил я, растирая затекшие руки.
– Не сердитесь, Латорп! Вы просто не привыкли к особому юмору александрийцев. Вам еще доведется с ним столкнуться не раз. Чего только не придумаешь здесь, в провинции, со скуки. Особенно, если ты начальник полиции, а настоящих преступников видишь разве только на экране.
Удивление сменилось легкомысленным настроением. Мы весело болтали. Я рассказал о нескольких пикантных приключениях. Грегор Абуш, в свою очередь, познакомил со многими пестрыми событиями из жизни Александрии, которые показались мне анекдотами.
Грегор Абуш собирался распрощаться, когда в комнату вошел Дэрти в сопровождении Альберта. Увидев моего гостя, Альберт невольно вздрогнул, однако, заметив ободряющий взгляд Дэрти, улыбаясь, пожал руку начальнику полиции.