Робис невольно замедлил шаг – нанесенная детям обида острой болью отдалась в его сердце. Однако это отвратительное зрелище не смогло настолько завладеть его вниманием, чтобы его тренированный глаз не заметил еще одного наблюдателя. Какой-то человек остановился позади него. Рука Робиса невольно потянулась в карман за оружием. Он обернулся и увидел знакомое, обрамленное пышной светлой бородой истинно русское, добродушное лицо с глазами мечтателя.
– Максим! Кого я вижу? Ты здесь, в Риге! – с трудом поверив своим глазам, воскликнул Робис и принялся трясти руку боевому товарищу, с которым в последний раз виделся в Петербурге у Красина.
Максим был одним из выдающихся боевиков большевистской фракции, хотя своей внешностью скорее напоминал старообрядца.
– Было бы трудно отрицать сей факт… Вот уже два месяца, как я здесь. Расспрашивал о тебе, узнал, что ты по-прежнему в боевом строю, и был рад это слышать. Большего от меня требовать нельзя – дела по горло… Через неделю мне придется стоять на берегу другой реки, – проговорил задумчиво Максим, прощаясь взглядом с Саркан-Даугавой. – Меня перебрасывают на Кавказ. Честно говоря, жаль расставаться с Ригой – хорошие ребята, с такими не пропадешь!… Но что поделаешь, такова судьба профессионального революционера.
– Да, нелегко, особенно нам, боевикам, – вполголоса отозвался Робис. – Иногда с тоской вспоминаю о тех временах, когда работал пропагандистом… Дело даже не в том, что твоей жизни угрожает опасность, – к этому привыкаешь. Угнетает необходимость убивать – пусть даже врагов. Но разве не заслужили смерть те, кто отнимает у человека самое лучшее – его детство?! Нет, мы делаем благородное дело, и никакой иной доли для себя я не желаю!…
– Помогите! Люди добрые, помогите! – раздался внезапно крик отчаяния, тут же перешедший в хриплый стон.
С револьвером наготове, Робис пинком распахнул дверь лавки. В лавке орудовали два бандита. Один из них правой рукой прижал голову торговца к прилавку, а левой душил его за горло. Второй в лихорадочной спешке вытряхивал содержимое кассы в свои карманы.
После короткой борьбы Робис и Максим разоружили захваченных врасплох грабителей.
– В тюрьму их, окаянных, вешать таких надо! – едва отдышавшись, заорал лавочник. – Зовутся социалистами, а сами грабить ходят!
– Мы – анархисты!
– У вас имеется партийное разрешение на экспроприацию? – спросил Робис.
В ответ раздался издевательский смех.
– С такими разговор один… – И Максим прицелился. – Верните деньги хозяину, и чтобы духу вашего тут больше не было!…
Инцидент был ликвидирован, и боевики пошли дальше вместе.
– Такие случаи наносят большой вред нашему движению, – заметил с горечью Робис. – Мы всячески стараемся никому не причинять ущерба. Недавно вот заплатили одному извозчику, у которого в уличной стычке подстрелили лошадь, хотя, сам знаешь, лишних денег у нас нет. А тут заявляются этакие типы…
– Что правда, то правда. Революцию можно делать только с чистыми руками.
Федеративный комитет, вынужденный часто менять конспиративные квартиры, на этот раз обосновался в длинном приземистом строении, где некогда жил главный конюх «Проводника». Сколотив кругленькую сумму на мошенничествах при закупке кормов, он открыл собственное извозное предприятие. Его кучера и возчики ютились тут же – в закутках над конюшней, а сам хозяин поспешил перебраться в аристократический квартал Форбург, напротив Царского сада.
На крыльце, на самом солнцепеке, сидел старичок и вырезал что-то из дерева.
Никому бы и в голову не пришло, что он охраняет собрание.
– Господам надо чего перевезти? – поинтересовался старичок, не отрываясь от работы.
– Да, на улицу Помощи.
– Тогда придется помочь. – Старичок хитро прищурил глаз и затем добавил: – Опаздываете, товарищи. Идите по лесенке наверх и налево.
Еще поднимаясь по темной лестнице, обветшавшие перила которой местами заменял толстый канат, они услышали громкие, возбужденные голоса.
– Ничего себе конспирация! – недовольно проворчал Робис, но тут расслышал голос Атамана.
Атаман кричал:
– Черт возьми! Что же в конце концов важнее – живые люди, наши боевые товарищи, или какие-то там высокие соображения? Как я могу завтра идти в бой, если знаю, что другие ради меня и пальцем не пошевелят?…
– Это, Атаман, демагогия! – оборвал его не такой громкий, но тоже возбужденный голос. – Мы не имеем права из-за четырех товарищей ставить на карту жизнь многих. При нынешних условиях нападение на тюрьму было бы тактически неоправданным.
– Всё одни фразы! А где же дела? Еще называетесь революционеры! Трусы вы, и больше никто! Жалею, что с вами связался!
– Никто тебя не держит!
– Хорошо! Наконец-то вы сказали, что думаете!
Дверь распахнулась, и на лестницу выскочил окутанный облаком едкого табачного дыма Атаман. Можно было подумать, что он и в самом деле задымился от злости.
Робис положил руку ему на плечо:
– Атаман, подумай, что ты говоришь!
– Тут думать нечего! Нам с этими соглашателями не по пути! Пошли, Робис. Мы с тобой, слава богу, мужчины! Авось и сами вырвем наших из тюрьмы!
– Товарищи из комитета правы! – успокаивающе сказал Робис.
Атаман окинул Робиса негодующим взглядом, резким движением скинул с плеча его руку, и его тяжелые шаги загромыхали по ступенькам. Внизу хлопнула дверь, и он исчез.
Робис понимал, что правда на его стороне. И все же побледневшее лицо Атамана, на котором пламенел свежий шрам, долго стояло перед его глазами.
Когда Робис вошел в низкую комнату, чуть не стукнувшись головой о косую притолоку двери, кто-то из участников совещания с размаху треснул кулаком по овальному столу, стоявшему посередине.
– Это авантюризм! – крикнул он. – Такому сорвиголове нет места в партии!
– Спокойнее, спокойнее! – остудил его Мауриньш. – Если мы будем действовать под влиянием личной обиды, то тоже далеко не уедем. Еще раз взвесим все «за» и «против»… Ну, скажи вот ты, товарищ Максим, сколько могут выставить вооруженных людей русские большевики?
– Мало, – ответил Максим, подсаживаясь к столу. – А в данном случае не дам ни одного. Нападение на тюрьму – не мелкая стычка, какие случаются каждый день. Это будет настоящий бой, который под силу только большому, сплоченному отряду.
– Стало быть, решаем пока отказаться, – заключил Мауриньш. – Опыт партии доказывает, что каждый риск должен быть оправданным. Сейчас потерпеть поражение было бы не просто неудачей. Десятки тысяч колеблющихся потеряли бы веру в силы революции. Разумеется, я не хочу сказать, что это решение принимается раз и навсегда. Если изменятся обстоятельства, может измениться и решение вопроса. В настоящий момент самое важное – множить ряды боевиков, превратить их в настоящую армию революции… А теперь – насчет Атамана.
– Я уже сказал – таким не место среди нас! – сказал человек, который только что горячился, но на этот раз уже более спокойным голосом.
– Боюсь, что мы его больше не увидим, – заметил Робис.
– Ну и что же? – снова встрепенулся тот.
– Мы потеряем прекрасного человека! – обернулся к нему Робис. – Конечно, сегодня он был слишком резок, но этому есть оправдание. Когда в тюрьму посадили любимого человека…
– Не могу согласиться! Я сам только что оттуда. Если бы им угрожала смертная казнь… – Дальнейшие слова потонули в приступе мучительного кашля. Изжелта-бледное лицо говорившего покрылось каплями пота. Годы тюрьмы разрушили его легкие.
– Нельзя ли обойтись без курения?! – крикнул Максим и придавил большим пальцем только что зажженную папиросу. – Ты, Робис, говоришь глупости! Что это за прекрасный товарищ, который не может подчинить свои страсти общим интересам? Покуда твой Атаман не поймет это, от него вреда будет больше, чем пользы.
2
3
4
5
– Максим! Кого я вижу? Ты здесь, в Риге! – с трудом поверив своим глазам, воскликнул Робис и принялся трясти руку боевому товарищу, с которым в последний раз виделся в Петербурге у Красина.
Максим был одним из выдающихся боевиков большевистской фракции, хотя своей внешностью скорее напоминал старообрядца.
– Было бы трудно отрицать сей факт… Вот уже два месяца, как я здесь. Расспрашивал о тебе, узнал, что ты по-прежнему в боевом строю, и был рад это слышать. Большего от меня требовать нельзя – дела по горло… Через неделю мне придется стоять на берегу другой реки, – проговорил задумчиво Максим, прощаясь взглядом с Саркан-Даугавой. – Меня перебрасывают на Кавказ. Честно говоря, жаль расставаться с Ригой – хорошие ребята, с такими не пропадешь!… Но что поделаешь, такова судьба профессионального революционера.
– Да, нелегко, особенно нам, боевикам, – вполголоса отозвался Робис. – Иногда с тоской вспоминаю о тех временах, когда работал пропагандистом… Дело даже не в том, что твоей жизни угрожает опасность, – к этому привыкаешь. Угнетает необходимость убивать – пусть даже врагов. Но разве не заслужили смерть те, кто отнимает у человека самое лучшее – его детство?! Нет, мы делаем благородное дело, и никакой иной доли для себя я не желаю!…
– Помогите! Люди добрые, помогите! – раздался внезапно крик отчаяния, тут же перешедший в хриплый стон.
С револьвером наготове, Робис пинком распахнул дверь лавки. В лавке орудовали два бандита. Один из них правой рукой прижал голову торговца к прилавку, а левой душил его за горло. Второй в лихорадочной спешке вытряхивал содержимое кассы в свои карманы.
После короткой борьбы Робис и Максим разоружили захваченных врасплох грабителей.
– В тюрьму их, окаянных, вешать таких надо! – едва отдышавшись, заорал лавочник. – Зовутся социалистами, а сами грабить ходят!
– Мы – анархисты!
– У вас имеется партийное разрешение на экспроприацию? – спросил Робис.
В ответ раздался издевательский смех.
– С такими разговор один… – И Максим прицелился. – Верните деньги хозяину, и чтобы духу вашего тут больше не было!…
Инцидент был ликвидирован, и боевики пошли дальше вместе.
– Такие случаи наносят большой вред нашему движению, – заметил с горечью Робис. – Мы всячески стараемся никому не причинять ущерба. Недавно вот заплатили одному извозчику, у которого в уличной стычке подстрелили лошадь, хотя, сам знаешь, лишних денег у нас нет. А тут заявляются этакие типы…
– Что правда, то правда. Революцию можно делать только с чистыми руками.
Федеративный комитет, вынужденный часто менять конспиративные квартиры, на этот раз обосновался в длинном приземистом строении, где некогда жил главный конюх «Проводника». Сколотив кругленькую сумму на мошенничествах при закупке кормов, он открыл собственное извозное предприятие. Его кучера и возчики ютились тут же – в закутках над конюшней, а сам хозяин поспешил перебраться в аристократический квартал Форбург, напротив Царского сада.
На крыльце, на самом солнцепеке, сидел старичок и вырезал что-то из дерева.
Никому бы и в голову не пришло, что он охраняет собрание.
– Господам надо чего перевезти? – поинтересовался старичок, не отрываясь от работы.
– Да, на улицу Помощи.
– Тогда придется помочь. – Старичок хитро прищурил глаз и затем добавил: – Опаздываете, товарищи. Идите по лесенке наверх и налево.
Еще поднимаясь по темной лестнице, обветшавшие перила которой местами заменял толстый канат, они услышали громкие, возбужденные голоса.
– Ничего себе конспирация! – недовольно проворчал Робис, но тут расслышал голос Атамана.
Атаман кричал:
– Черт возьми! Что же в конце концов важнее – живые люди, наши боевые товарищи, или какие-то там высокие соображения? Как я могу завтра идти в бой, если знаю, что другие ради меня и пальцем не пошевелят?…
– Это, Атаман, демагогия! – оборвал его не такой громкий, но тоже возбужденный голос. – Мы не имеем права из-за четырех товарищей ставить на карту жизнь многих. При нынешних условиях нападение на тюрьму было бы тактически неоправданным.
– Всё одни фразы! А где же дела? Еще называетесь революционеры! Трусы вы, и больше никто! Жалею, что с вами связался!
– Никто тебя не держит!
– Хорошо! Наконец-то вы сказали, что думаете!
Дверь распахнулась, и на лестницу выскочил окутанный облаком едкого табачного дыма Атаман. Можно было подумать, что он и в самом деле задымился от злости.
Робис положил руку ему на плечо:
– Атаман, подумай, что ты говоришь!
– Тут думать нечего! Нам с этими соглашателями не по пути! Пошли, Робис. Мы с тобой, слава богу, мужчины! Авось и сами вырвем наших из тюрьмы!
– Товарищи из комитета правы! – успокаивающе сказал Робис.
Атаман окинул Робиса негодующим взглядом, резким движением скинул с плеча его руку, и его тяжелые шаги загромыхали по ступенькам. Внизу хлопнула дверь, и он исчез.
Робис понимал, что правда на его стороне. И все же побледневшее лицо Атамана, на котором пламенел свежий шрам, долго стояло перед его глазами.
Когда Робис вошел в низкую комнату, чуть не стукнувшись головой о косую притолоку двери, кто-то из участников совещания с размаху треснул кулаком по овальному столу, стоявшему посередине.
– Это авантюризм! – крикнул он. – Такому сорвиголове нет места в партии!
– Спокойнее, спокойнее! – остудил его Мауриньш. – Если мы будем действовать под влиянием личной обиды, то тоже далеко не уедем. Еще раз взвесим все «за» и «против»… Ну, скажи вот ты, товарищ Максим, сколько могут выставить вооруженных людей русские большевики?
– Мало, – ответил Максим, подсаживаясь к столу. – А в данном случае не дам ни одного. Нападение на тюрьму – не мелкая стычка, какие случаются каждый день. Это будет настоящий бой, который под силу только большому, сплоченному отряду.
– Стало быть, решаем пока отказаться, – заключил Мауриньш. – Опыт партии доказывает, что каждый риск должен быть оправданным. Сейчас потерпеть поражение было бы не просто неудачей. Десятки тысяч колеблющихся потеряли бы веру в силы революции. Разумеется, я не хочу сказать, что это решение принимается раз и навсегда. Если изменятся обстоятельства, может измениться и решение вопроса. В настоящий момент самое важное – множить ряды боевиков, превратить их в настоящую армию революции… А теперь – насчет Атамана.
– Я уже сказал – таким не место среди нас! – сказал человек, который только что горячился, но на этот раз уже более спокойным голосом.
– Боюсь, что мы его больше не увидим, – заметил Робис.
– Ну и что же? – снова встрепенулся тот.
– Мы потеряем прекрасного человека! – обернулся к нему Робис. – Конечно, сегодня он был слишком резок, но этому есть оправдание. Когда в тюрьму посадили любимого человека…
– Не могу согласиться! Я сам только что оттуда. Если бы им угрожала смертная казнь… – Дальнейшие слова потонули в приступе мучительного кашля. Изжелта-бледное лицо говорившего покрылось каплями пота. Годы тюрьмы разрушили его легкие.
– Нельзя ли обойтись без курения?! – крикнул Максим и придавил большим пальцем только что зажженную папиросу. – Ты, Робис, говоришь глупости! Что это за прекрасный товарищ, который не может подчинить свои страсти общим интересам? Покуда твой Атаман не поймет это, от него вреда будет больше, чем пользы.
2
На Ганибу-дамбис было полно народу. Нескончаемым потоком шли люди, возвращавшиеся домой с работы. Только в этот час оживлялись тесные переулочки, образованные ветхими деревянными лачугами. Большинство рабочих не сразу расходилось по домам. Они собирались кучками и обсуждали события дня. Их жены, экономя дорогостоящий керосин, выбирались со своим шитьем на крылечки и сидели на улице до темноты. Некоторые, присев на ступеньках, чистили картошку.
Ничего этого Атаман не замечал. Вокруг была пустота. Отколовшийся от товарищей, один – что может быть тяжелее? Он перебирал в памяти все, что сегодня произошло. Нет, себя упрекнуть он ни в чем не мог. Мучило одно – от него отошел Робис. Почему-то в памяти ожили картины детства, день, когда он впервые по-настоящему узнал своего отца. До сих пор Атаман считал этот день самым тяжким в своей жизни, но то, что произошло сегодня, было вдвое тяжелее. Потерять друга!… Друга? Настоящий друг не поступил бы, как Робис. У настоящего друга была бы только одна забота – как освободить Дину. А разве Робис думал об этом?
Долго бродил Атаман по улицам. Ему казалось, что именно теперь он прозрел. Теперь он наконец понял то, о чем раньше только смутно догадывался. Робис любит Дину и не хочет, чтобы она принадлежала другому. Он нарочно дал ей самое опасное задание при экспроприации банка. А теперь, когда Робис добился своего, он, конечно, и пальцем не пошевельнет, чтобы ее освободить.
Хорошо же!… Не на одном Робисе свет клином сошелся. Атаман обойдется и без него, и без Федеративного комитета. Черт с ними! У него настоящие товарищи – Брачка, Лихач, десятки других, которые не оставят друзей в беде.
У фабрики Кузнецовых патрулировал городовой, через щель в воротах виднелась толпа рабочих, окруживших какого-то господина, судя по одежде – директора. Атаман завернул в узкий переулок. Тут в заборе где-то должна быть дыра, но у Атамана не хватило терпения ее разыскивать. Разбежавшись, он перемахнул через дощатую изгородь и очутился на фабричном дворе. До цеха, где работал Брачка, пришлось пробираться по кучам мусора и хлама.
Атаман встретил Брачку, когда тот, окруженный товарищами, направлялся к воротам. Увидев друга, Брачка бегом бросился к нему.
– Ну, брат, знаешь, и нюх же у тебя! Откуда ты узнал, что мы только что объявили забастовку? Выкладывай, что у тебя, и шпарим!
Атаман наклонился к уху Брачки:
– Надо освободить из тюрьмы Дину и остальных. Согласен?
– Нашел кого спрашивать! Давно пора!
Готовность Брачки растрогала Атамана, и он, охваченный бурной радостью, схватил руку Брачки и потряс ее:
– Брачка, братишка, ты настоящий мужчина!
Брачка вообще любил похвалы, а услышать такое от Атамана и подавно было лестно.
– Можешь на меня положиться, – сказал он. – Ну, а как с планом боевых действий? Робис уже разработал?
– Робис – баба, пошел он к черту! – выругался Атаман.
Брачка даже приостановился:
– Ну, знаешь… Тут что-то не так…
– В этом-то и вся беда! – заговорил Атаман. – Я один сегодня схватился со всем Федеративным комитетом, а Робис еще на меня же и набросился.
– Выходит, значит, – все против. Только мы с тобой – за, – сказал Брачка уже без всякого пыла.
– Ну и что из того? – вспылил Атаман. – Обойдемся без них! Если решаешься – хорошо, если нет – говори прямо! – И он ускорил шаг.
Брачка поплелся было за ним, однако, не дойдя до ворот, остановился.
– Слышь, Атаман, мне это дело не по вкусу, – сказал он. – Робис у нас за главного. Как же действовать без него? Он знает, что делает. Пускай скажет, тогда я первый пойду! Атаман, ты не злись… – Он догнал Атамана и схватил его за локоть.
– Проваливай, а то по зубам съезжу! – огрызнулся Атаман.
Брачка опешил.
Атаман быстро зашагал вперед. Ощущение собственной правоты у него было поколеблено, но он упрям, он очень упрям. Пусть его покинули Робис и Брачка. Он всем утрет нос и сам освободит Дину, даже если никто не станет ему помогать.
Ничего этого Атаман не замечал. Вокруг была пустота. Отколовшийся от товарищей, один – что может быть тяжелее? Он перебирал в памяти все, что сегодня произошло. Нет, себя упрекнуть он ни в чем не мог. Мучило одно – от него отошел Робис. Почему-то в памяти ожили картины детства, день, когда он впервые по-настоящему узнал своего отца. До сих пор Атаман считал этот день самым тяжким в своей жизни, но то, что произошло сегодня, было вдвое тяжелее. Потерять друга!… Друга? Настоящий друг не поступил бы, как Робис. У настоящего друга была бы только одна забота – как освободить Дину. А разве Робис думал об этом?
Долго бродил Атаман по улицам. Ему казалось, что именно теперь он прозрел. Теперь он наконец понял то, о чем раньше только смутно догадывался. Робис любит Дину и не хочет, чтобы она принадлежала другому. Он нарочно дал ей самое опасное задание при экспроприации банка. А теперь, когда Робис добился своего, он, конечно, и пальцем не пошевельнет, чтобы ее освободить.
Хорошо же!… Не на одном Робисе свет клином сошелся. Атаман обойдется и без него, и без Федеративного комитета. Черт с ними! У него настоящие товарищи – Брачка, Лихач, десятки других, которые не оставят друзей в беде.
У фабрики Кузнецовых патрулировал городовой, через щель в воротах виднелась толпа рабочих, окруживших какого-то господина, судя по одежде – директора. Атаман завернул в узкий переулок. Тут в заборе где-то должна быть дыра, но у Атамана не хватило терпения ее разыскивать. Разбежавшись, он перемахнул через дощатую изгородь и очутился на фабричном дворе. До цеха, где работал Брачка, пришлось пробираться по кучам мусора и хлама.
Атаман встретил Брачку, когда тот, окруженный товарищами, направлялся к воротам. Увидев друга, Брачка бегом бросился к нему.
– Ну, брат, знаешь, и нюх же у тебя! Откуда ты узнал, что мы только что объявили забастовку? Выкладывай, что у тебя, и шпарим!
Атаман наклонился к уху Брачки:
– Надо освободить из тюрьмы Дину и остальных. Согласен?
– Нашел кого спрашивать! Давно пора!
Готовность Брачки растрогала Атамана, и он, охваченный бурной радостью, схватил руку Брачки и потряс ее:
– Брачка, братишка, ты настоящий мужчина!
Брачка вообще любил похвалы, а услышать такое от Атамана и подавно было лестно.
– Можешь на меня положиться, – сказал он. – Ну, а как с планом боевых действий? Робис уже разработал?
– Робис – баба, пошел он к черту! – выругался Атаман.
Брачка даже приостановился:
– Ну, знаешь… Тут что-то не так…
– В этом-то и вся беда! – заговорил Атаман. – Я один сегодня схватился со всем Федеративным комитетом, а Робис еще на меня же и набросился.
– Выходит, значит, – все против. Только мы с тобой – за, – сказал Брачка уже без всякого пыла.
– Ну и что из того? – вспылил Атаман. – Обойдемся без них! Если решаешься – хорошо, если нет – говори прямо! – И он ускорил шаг.
Брачка поплелся было за ним, однако, не дойдя до ворот, остановился.
– Слышь, Атаман, мне это дело не по вкусу, – сказал он. – Робис у нас за главного. Как же действовать без него? Он знает, что делает. Пускай скажет, тогда я первый пойду! Атаман, ты не злись… – Он догнал Атамана и схватил его за локоть.
– Проваливай, а то по зубам съезжу! – огрызнулся Атаман.
Брачка опешил.
Атаман быстро зашагал вперед. Ощущение собственной правоты у него было поколеблено, но он упрям, он очень упрям. Пусть его покинули Робис и Брачка. Он всем утрет нос и сам освободит Дину, даже если никто не станет ему помогать.
3
«Здравствуй, подружка! Видал, как вели тебя по двору. Ну, а узнать, в какой ты камере, – дело нетрудное. Есть тут у нас для этого своя организация. Иначе при здешней собачьей жизни и вовсе ноги протянули бы. Товарищу, которая дала тебе в бане это письмо, можешь полностью доверять. Она – почтальон вашего корпуса и передаст мне твой ответ. Вчера в камеру Парабеллума посадили товарища Липа Тулиана. Ты могла бы с ним тоже установить связь. Когда прочтешь письмо, ликвидируй.
Я тебе говорю об этом, поскольку ты впервые в тюрьме. Говорят, только первые десять лет трудно. Но нам с тобой так долго сидеть не придется. Товарищи небось постараются выручить нас поскорее. Только не впадай в отчаяние и не вешай носик. Держи голову выше! Да здравствует борьба! Гром».
Прочитав письмо, Дина послушно изорвала его на мелкие клочки, но куда их деть – не знала. После долгих раздумий решила пожертвовать последним куском хлеба и нашпиговала его бумажками, чтобы позднее при случае выбросить.
От записки Грома на душе посветлело, стало как-то легче. И вообще в тюрьме не так ужасно, как представлялось раньше. Она вспомнила, какой страх на нее нагоняли решетки на окнах льежской тюрьмы. Тогда ей казалось, что попасть туда все равно что быть заживо похороненной. А теперь вроде не так уж все мрачно и безнадежно. И здесь существует коллектив. В бане и на прогулках она встречает товарищей. Тайная почта позволяет держать связь с другими камерами, с волей.
Хоть и в тюрьме, но она живет. Хоть она и не на свободе, но остается боевиком. Нападение на банк было для Дины ее боевым крещением. Оно дало ей право считать себя равной таким людям, как Робис и Атаман. Теперь для нее наступило более трудное, настоящее испытание – арест, допросы, неволя. Они выдержаны с честью. Еще несколько дней назад Дина, возможно, гордилась бы этим, а сейчас считала вполне естественным, что ничего не сказала на допросе в тайной полиции. Не зря говорят, что человек растет вместе с невзгодами.
Конечно, все это не легко – нет свободы, бурлящих улиц, зеленых бульваров с прогуливающимися парочками, скучно без деловитого стрекота швейных машин, но больше всего не хватает Атамана – не хватает так, что иногда от тоски в бессилии грызешь подушку.
Я тебе говорю об этом, поскольку ты впервые в тюрьме. Говорят, только первые десять лет трудно. Но нам с тобой так долго сидеть не придется. Товарищи небось постараются выручить нас поскорее. Только не впадай в отчаяние и не вешай носик. Держи голову выше! Да здравствует борьба! Гром».
Прочитав письмо, Дина послушно изорвала его на мелкие клочки, но куда их деть – не знала. После долгих раздумий решила пожертвовать последним куском хлеба и нашпиговала его бумажками, чтобы позднее при случае выбросить.
От записки Грома на душе посветлело, стало как-то легче. И вообще в тюрьме не так ужасно, как представлялось раньше. Она вспомнила, какой страх на нее нагоняли решетки на окнах льежской тюрьмы. Тогда ей казалось, что попасть туда все равно что быть заживо похороненной. А теперь вроде не так уж все мрачно и безнадежно. И здесь существует коллектив. В бане и на прогулках она встречает товарищей. Тайная почта позволяет держать связь с другими камерами, с волей.
Хоть и в тюрьме, но она живет. Хоть она и не на свободе, но остается боевиком. Нападение на банк было для Дины ее боевым крещением. Оно дало ей право считать себя равной таким людям, как Робис и Атаман. Теперь для нее наступило более трудное, настоящее испытание – арест, допросы, неволя. Они выдержаны с честью. Еще несколько дней назад Дина, возможно, гордилась бы этим, а сейчас считала вполне естественным, что ничего не сказала на допросе в тайной полиции. Не зря говорят, что человек растет вместе с невзгодами.
Конечно, все это не легко – нет свободы, бурлящих улиц, зеленых бульваров с прогуливающимися парочками, скучно без деловитого стрекота швейных машин, но больше всего не хватает Атамана – не хватает так, что иногда от тоски в бессилии грызешь подушку.
4
Парабеллум лежал на койке и угрюмо смотрел на перекрещенное железными прутьями небо. Ни на миг он не закрывал глаза и все же не приметил, как оно сделалось фиолетовым, потом стало быстро темнеть, пока наконец в черных квадратах окна не замерцали звезды. Шли часы, звезды потихоньку передвигались из одного квадрата в другой, вот уже в небе появилась серая полоса забрезжившего утра – Парабеллум все еще лежал неподвижно. Когда принесли завтрак, он даже не повернул головы. Лишь около полудня Парабеллум неожиданно заговорил:
– Слушай!
Лип Тулиан не верил своим ушам. Уже почти сутки Парабеллум не произносил ни слова, не отвечал на вопросы, держался так, будто совсем потерял дар речи. Лип Тулиан присел на краешек его койки.
– Надо бежать! Тебе тоже! – От долгого молчания голос Парабеллума звучал еще глуше, и до Липа Тулиана сразу не дошел смысл его слов.
Парабеллум решил! Решение это пришло в таких муках, что казалось окончательным и неотвратимым.
…Как и предвидел Робис, маневр с мешком, набитым бумагами, направил Регуса по ложному следу, позволил Парабеллуму без помехи вынести деньги из банка и добраться до Мариенбада. До этого момента все шло гладко. Когда же вспотевший в своем черном сюртуке Парабеллум подошел со стороны леса к купальне, он не удержался от соблазна на минутку вытянуться на песке под укрытием кустарника и перевести дух.
Парабеллум лежал меж двух кустов. Неподалеку тянулся задний фасад купальни. Местами песок не только занес сваи, но добрался даже до ромбовидных окошек кабин, в которые с любопытством заглядывали ветви ивы. Слева катило на берег свои волны море. Вдруг Парабеллум заметил взвод солдат в зеленой форме, шагавших по пляжу походной колонной. Солдаты направлялись прямо сюда, штыки колыхались в такт шагу. Парабеллум притаился и ждал. Достигнув купальни, взвод остановился, развернулся в цепь и бросился к лесу на дюнах.
Раздумывать было некогда – ясно одно: угрожает смертельная опасность. Бежать поздно, надо прятаться. Парабеллум отполз в кусты и огляделся. Надо немедленно спрятать мешок. Он заметил, что между двумя сваями в белесом песчаном вале есть узкая щель. Она, видимо, образовалась совсем недавно, когда ветер изменил свое направление. В следующий миг Парабеллум уже находился под купальней и торопливо засыпал отверстие изнутри. Теперь на время он в безопасности. Однако самое главное – надежно спрятать деньги. В восемнадцатую кабину ему сейчас не попасть. Придется закопать мешок где-нибудь здесь. В том, что его не заметили, у него сомнений не было – густой кустарник надежно скрывал от взглядов извне.
Парабеллум пополз вперед. Отыскать указанное Робисом место – точно под восемнадцатой кабиной, в которой он ни разу не был, – нечего было даже надеяться. Зато Парабеллуму попался другой приметный ориентир – свая с ободранной корой. Убедившись в том, что похожей поблизости нет, он скинул свой котелок и сюртук и принялся за дело. Зарыв деньги, он тщательно уничтожил все следы и прилег немного отдохнуть. Он взмок, как мышь. Сознание того, что поблизости шныряют солдаты, невольно заставило его работать в ускоренном темпе. Сейчас дело сделано! Но ему нужно во что бы то ни стало уцелеть и добраться до Робиса, сообщить, где спрятаны деньги. Рисковать – преступление. Если он погибнет, никто никогда не найдет мешка. Он будет выжидать здесь день, два… – до тех пор, пока солдатам не надоест его выслеживать.
Подложив под голову сюртук и прикрыв глаза котелком, Парабеллум пытался заснуть, но из этого ничего не получилось. До его слуха доносились различные шумы: шлепанье босых ног, бренчанье ключей, звон стаканов в буфете. Не были слышны лишь голоса солдат, не лязгало оружие, не раздавалась команда офицеров. Странно… Сквозь паутину ветвей он разглядел составленные в козлы винтовки, около которых прохаживался одинокий часовой. Немного раздвинув ветки, Парабеллум заметил сложенную на земле солдатскую форму. Это уж ничуть не походило на охоту за человеком. Видно, тревожное возбуждение, в котором он находился после нападения на банк, так повлияло на него, что повсюду ему мерещилась опасность.
Солдатики купаются, чем же им еще заниматься нагишом и без оружия?…
Теперь появилась возможность сделать все, как наказывал Робис. Надо только осторожно вылезти наружу и зайти в восемнадцатую кабину. Снова выкопать и перенести деньги никакого труда не составляет. Но есть ли во всем этом смысл? Робис сможет и сам пройти под полом несколько шагов от восемнадцатой кабины до облупленной сваи.
Значит, надо поскорее отсюда уходить, пока не вернулись солдаты. Поскорее сообщить Робису, где спрятаны деньги, и все будет в порядке.
Все было бы в порядке, не попадись он на вокзале. А теперь он единственный человек, которому известна эта тайна. Написать Робису? Но ведь записку могут перехватить враги. Парабеллум сам видел, как Фауст расшифровывал секретные документы. Где сказано, что у Регуса нет такого специалиста? Даже при удачном исходе письмо пройдет через несколько рук. Среди своих тоже может оказаться болтун, который не удержит язык за зубами. На всю жизнь его проучили на каторге, когда он при первой попытке к бегству доверился соседу по бараку и был предан. Сколько ни ломал Парабеллум голову, однако никак не мог придумать такой текст, который бы не вызвал подозрений у посторонних.
Да, положение действительно скверное. А тут еще подходит срок отплытия «Одина». Робис наверняка уже понапрасну перерыл весь песок под восемнадцатой кабиной. Неужели этот единственный человек, которому Парабеллум безгранично доверял, теперь считает его вором и предателем? Эта мысль была невыносима, она доставляла ему почти физическую боль. Но он готов был перетерпеть боль. Только бы знать, что деньги в надежных руках! Деньги – это винтовки, без которых восстание обречено на поражение. Без оружия не изменить судьбу трудового народа. Обстоятельства сложились так, что он оказался единственным человеком, от которого зависит успех дела революции. На его плечах лежит громадная ответственность. Все его прошлое борца – агитатора в Лиепмуйже, каторжанина, партийного работника в Риге, участника дружины боевиков – потеряет всякий смысл, если он не выдержит и это испытание, если доверенные ему деньги не вложат оружие в руки революции.
Писать или не писать?… Нет, это слишком рискованно… Но как же быть? Парабеллум почувствовал, что перед ним тупик. Единственный выход – вырваться из этих стен, бежать! Вот к чему привело Парабеллума его мучительное раздумье…
Липу Тулиану, не представлявшему себе всей глубины переживаний Парабеллума, его предложение показалось бредовым.
– Ты, наверное, не соображаешь, что говоришь, – усмехнулся он. – Еще не было случая, чтобы отсюда кому-нибудь удалось удрать.
– А нам должно удаться! – не допускающим возражения тоном ответил Парабеллум.
– Подумай только! – настаивал Лип Тулиан. – Ведь в корпусе три надзирателя, по одному на каждом этаже. И, кроме того, часовой у дверей. Предположим, ночью они не все на месте, но не забывай об охране у ворот и о солдатах.
– Не хочешь?! Тогда обойдусь и без тебя! – И Парабеллум хмуро замолчал.
Лип Тулиан пожал плечами:
– Ну ладно, выкладывай свой план! Если уж ты такой упрямый, то кому-то нужно уступить…
Парабеллум и сам еще не представлял себе толком, как он все сделает. Он знал лишь одно – в любом случае надо во что бы то ни стало вырваться на волю – и полагался на удачу.
– Ну, так слушай и не перебивай! – сказал он угрюмо Липу Тулиану. – Ночью «петухи» дуются внизу в карты. Постучим в дверь. Один придет открывать – я на него, ты свяжешь… – Парабеллум переждал, пока за дверью утихли шаги проходившего надзирателя. – Отнимем оружие, запрем в камере. Тогда – вниз, разделаемся с остальными «петухами», переоденемся в их форму и к воротам. Часовых по башке, – и каждый в свою сторону. Согласен?
Лип Тулиан отрицательно покачал головой.
– Тебе-то легко говорить, – вздохнул он, – а я куда денусь? Мне в Риге скрываться негде, к себе на квартиру я идти не могу.
– Пойдешь в «коммуну»! Авось Робис придумает, как быть дальше.
– Тогда идет! – согласился наконец Лип Тулиан. – Только тебе придется подробно рассказать, где эта «коммуна», а то я ночью еще заблужусь.
– Слушай!
Лип Тулиан не верил своим ушам. Уже почти сутки Парабеллум не произносил ни слова, не отвечал на вопросы, держался так, будто совсем потерял дар речи. Лип Тулиан присел на краешек его койки.
– Надо бежать! Тебе тоже! – От долгого молчания голос Парабеллума звучал еще глуше, и до Липа Тулиана сразу не дошел смысл его слов.
Парабеллум решил! Решение это пришло в таких муках, что казалось окончательным и неотвратимым.
…Как и предвидел Робис, маневр с мешком, набитым бумагами, направил Регуса по ложному следу, позволил Парабеллуму без помехи вынести деньги из банка и добраться до Мариенбада. До этого момента все шло гладко. Когда же вспотевший в своем черном сюртуке Парабеллум подошел со стороны леса к купальне, он не удержался от соблазна на минутку вытянуться на песке под укрытием кустарника и перевести дух.
Парабеллум лежал меж двух кустов. Неподалеку тянулся задний фасад купальни. Местами песок не только занес сваи, но добрался даже до ромбовидных окошек кабин, в которые с любопытством заглядывали ветви ивы. Слева катило на берег свои волны море. Вдруг Парабеллум заметил взвод солдат в зеленой форме, шагавших по пляжу походной колонной. Солдаты направлялись прямо сюда, штыки колыхались в такт шагу. Парабеллум притаился и ждал. Достигнув купальни, взвод остановился, развернулся в цепь и бросился к лесу на дюнах.
Раздумывать было некогда – ясно одно: угрожает смертельная опасность. Бежать поздно, надо прятаться. Парабеллум отполз в кусты и огляделся. Надо немедленно спрятать мешок. Он заметил, что между двумя сваями в белесом песчаном вале есть узкая щель. Она, видимо, образовалась совсем недавно, когда ветер изменил свое направление. В следующий миг Парабеллум уже находился под купальней и торопливо засыпал отверстие изнутри. Теперь на время он в безопасности. Однако самое главное – надежно спрятать деньги. В восемнадцатую кабину ему сейчас не попасть. Придется закопать мешок где-нибудь здесь. В том, что его не заметили, у него сомнений не было – густой кустарник надежно скрывал от взглядов извне.
Парабеллум пополз вперед. Отыскать указанное Робисом место – точно под восемнадцатой кабиной, в которой он ни разу не был, – нечего было даже надеяться. Зато Парабеллуму попался другой приметный ориентир – свая с ободранной корой. Убедившись в том, что похожей поблизости нет, он скинул свой котелок и сюртук и принялся за дело. Зарыв деньги, он тщательно уничтожил все следы и прилег немного отдохнуть. Он взмок, как мышь. Сознание того, что поблизости шныряют солдаты, невольно заставило его работать в ускоренном темпе. Сейчас дело сделано! Но ему нужно во что бы то ни стало уцелеть и добраться до Робиса, сообщить, где спрятаны деньги. Рисковать – преступление. Если он погибнет, никто никогда не найдет мешка. Он будет выжидать здесь день, два… – до тех пор, пока солдатам не надоест его выслеживать.
Подложив под голову сюртук и прикрыв глаза котелком, Парабеллум пытался заснуть, но из этого ничего не получилось. До его слуха доносились различные шумы: шлепанье босых ног, бренчанье ключей, звон стаканов в буфете. Не были слышны лишь голоса солдат, не лязгало оружие, не раздавалась команда офицеров. Странно… Сквозь паутину ветвей он разглядел составленные в козлы винтовки, около которых прохаживался одинокий часовой. Немного раздвинув ветки, Парабеллум заметил сложенную на земле солдатскую форму. Это уж ничуть не походило на охоту за человеком. Видно, тревожное возбуждение, в котором он находился после нападения на банк, так повлияло на него, что повсюду ему мерещилась опасность.
Солдатики купаются, чем же им еще заниматься нагишом и без оружия?…
Теперь появилась возможность сделать все, как наказывал Робис. Надо только осторожно вылезти наружу и зайти в восемнадцатую кабину. Снова выкопать и перенести деньги никакого труда не составляет. Но есть ли во всем этом смысл? Робис сможет и сам пройти под полом несколько шагов от восемнадцатой кабины до облупленной сваи.
Значит, надо поскорее отсюда уходить, пока не вернулись солдаты. Поскорее сообщить Робису, где спрятаны деньги, и все будет в порядке.
Все было бы в порядке, не попадись он на вокзале. А теперь он единственный человек, которому известна эта тайна. Написать Робису? Но ведь записку могут перехватить враги. Парабеллум сам видел, как Фауст расшифровывал секретные документы. Где сказано, что у Регуса нет такого специалиста? Даже при удачном исходе письмо пройдет через несколько рук. Среди своих тоже может оказаться болтун, который не удержит язык за зубами. На всю жизнь его проучили на каторге, когда он при первой попытке к бегству доверился соседу по бараку и был предан. Сколько ни ломал Парабеллум голову, однако никак не мог придумать такой текст, который бы не вызвал подозрений у посторонних.
Да, положение действительно скверное. А тут еще подходит срок отплытия «Одина». Робис наверняка уже понапрасну перерыл весь песок под восемнадцатой кабиной. Неужели этот единственный человек, которому Парабеллум безгранично доверял, теперь считает его вором и предателем? Эта мысль была невыносима, она доставляла ему почти физическую боль. Но он готов был перетерпеть боль. Только бы знать, что деньги в надежных руках! Деньги – это винтовки, без которых восстание обречено на поражение. Без оружия не изменить судьбу трудового народа. Обстоятельства сложились так, что он оказался единственным человеком, от которого зависит успех дела революции. На его плечах лежит громадная ответственность. Все его прошлое борца – агитатора в Лиепмуйже, каторжанина, партийного работника в Риге, участника дружины боевиков – потеряет всякий смысл, если он не выдержит и это испытание, если доверенные ему деньги не вложат оружие в руки революции.
Писать или не писать?… Нет, это слишком рискованно… Но как же быть? Парабеллум почувствовал, что перед ним тупик. Единственный выход – вырваться из этих стен, бежать! Вот к чему привело Парабеллума его мучительное раздумье…
Липу Тулиану, не представлявшему себе всей глубины переживаний Парабеллума, его предложение показалось бредовым.
– Ты, наверное, не соображаешь, что говоришь, – усмехнулся он. – Еще не было случая, чтобы отсюда кому-нибудь удалось удрать.
– А нам должно удаться! – не допускающим возражения тоном ответил Парабеллум.
– Подумай только! – настаивал Лип Тулиан. – Ведь в корпусе три надзирателя, по одному на каждом этаже. И, кроме того, часовой у дверей. Предположим, ночью они не все на месте, но не забывай об охране у ворот и о солдатах.
– Не хочешь?! Тогда обойдусь и без тебя! – И Парабеллум хмуро замолчал.
Лип Тулиан пожал плечами:
– Ну ладно, выкладывай свой план! Если уж ты такой упрямый, то кому-то нужно уступить…
Парабеллум и сам еще не представлял себе толком, как он все сделает. Он знал лишь одно – в любом случае надо во что бы то ни стало вырваться на волю – и полагался на удачу.
– Ну, так слушай и не перебивай! – сказал он угрюмо Липу Тулиану. – Ночью «петухи» дуются внизу в карты. Постучим в дверь. Один придет открывать – я на него, ты свяжешь… – Парабеллум переждал, пока за дверью утихли шаги проходившего надзирателя. – Отнимем оружие, запрем в камере. Тогда – вниз, разделаемся с остальными «петухами», переоденемся в их форму и к воротам. Часовых по башке, – и каждый в свою сторону. Согласен?
Лип Тулиан отрицательно покачал головой.
– Тебе-то легко говорить, – вздохнул он, – а я куда денусь? Мне в Риге скрываться негде, к себе на квартиру я идти не могу.
– Пойдешь в «коммуну»! Авось Робис придумает, как быть дальше.
– Тогда идет! – согласился наконец Лип Тулиан. – Только тебе придется подробно рассказать, где эта «коммуна», а то я ночью еще заблужусь.
5
Начальник тюрьмы Людвиг поднял руку, чтобы постучать. Не бог весть как приятно стучаться в двери собственного кабинета. Да что поделать! Он был достаточно умным человеком и понимал, что настоящий хозяин здесь теперь Лихеев.
– Вы меня приглашали? – осведомился Людвиг у Лихеева, развалившегося в его кресле, за его собственным столом.
– Да, приглашал! Присядьте, пожалуйста, – любезно ответил Лихеев. – Надо будет перевести Дину Пурмалис в корпус одиночек.
– Как вы сказали? – удивился Людвиг. – Перевести в одиночку?!
– Да! И распорядитесь, чтобы ее посадили в камеру на том же этаже, где сидят участники налета на банк.
Людвиг возмущенно развел руками:
– Женщину в мужской корпус?! Это совершенно невозможно! Это не предусмотрено ни одним регламентом. Сию минуту я покажу вам инструкцию… – И он собрался снять со стены застекленную рамку.
– Можете не стараться, я уже перечитал ее десять раз! – остановил его Лихеев. – И все-таки Дину Пурмалис придется переселить. Так приказал господин Регус.
Людвиг присел к столу.
– Не угодно ли вам пояснить причину? – спросил он.
Лихеев вежливо улыбнулся.
– Пока что я не смею этого делать. Вам остается утешать себя тем, что этого требуют государственные интересы.
– Не знаю, не знаю, – с сомнением покачал головой Людвиг. – А вдруг явится инспектор департамента тюрем и обнаружит нарушение закона. До сих пор вверенное мне учреждение пользовалось славой образцовой тюрьмы!
– Тайная полиция принимает на себя всю ответственность! – с раздражением в голосе сказал Лихеев. – Кроме того, вы вскоре будете располагать законным основанием. Со дня на день в Лифляндии будет объявлено военное положение. А тогда Дине Пурмалис будет грозить смертная казнь. Ведь камеры смертников, как явствует из вашей инструкции, находятся в том же корпусе, где и одиночки.
Людвиг поднялся и подошел к двери.
– Ну хорошо, только я снимаю с себя всякую ответственность. – Он остановился и подумал. – Ну, а как быть, если сама Пурмалис будет протестовать? Она ведь имеет на это право.
– Не беспокойтесь! Даю голову на отсечение, что она не станет этого делать – ведь ей выгоднее находиться поближе к своим.
Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился надзиратель:
– Господин начальник, к вам политический.
– Опять? – рассердился Людвиг. – До каких пор мне не будет от них покоя! А этот на что собрался жаловаться?
– Вы меня приглашали? – осведомился Людвиг у Лихеева, развалившегося в его кресле, за его собственным столом.
– Да, приглашал! Присядьте, пожалуйста, – любезно ответил Лихеев. – Надо будет перевести Дину Пурмалис в корпус одиночек.
– Как вы сказали? – удивился Людвиг. – Перевести в одиночку?!
– Да! И распорядитесь, чтобы ее посадили в камеру на том же этаже, где сидят участники налета на банк.
Людвиг возмущенно развел руками:
– Женщину в мужской корпус?! Это совершенно невозможно! Это не предусмотрено ни одним регламентом. Сию минуту я покажу вам инструкцию… – И он собрался снять со стены застекленную рамку.
– Можете не стараться, я уже перечитал ее десять раз! – остановил его Лихеев. – И все-таки Дину Пурмалис придется переселить. Так приказал господин Регус.
Людвиг присел к столу.
– Не угодно ли вам пояснить причину? – спросил он.
Лихеев вежливо улыбнулся.
– Пока что я не смею этого делать. Вам остается утешать себя тем, что этого требуют государственные интересы.
– Не знаю, не знаю, – с сомнением покачал головой Людвиг. – А вдруг явится инспектор департамента тюрем и обнаружит нарушение закона. До сих пор вверенное мне учреждение пользовалось славой образцовой тюрьмы!
– Тайная полиция принимает на себя всю ответственность! – с раздражением в голосе сказал Лихеев. – Кроме того, вы вскоре будете располагать законным основанием. Со дня на день в Лифляндии будет объявлено военное положение. А тогда Дине Пурмалис будет грозить смертная казнь. Ведь камеры смертников, как явствует из вашей инструкции, находятся в том же корпусе, где и одиночки.
Людвиг поднялся и подошел к двери.
– Ну хорошо, только я снимаю с себя всякую ответственность. – Он остановился и подумал. – Ну, а как быть, если сама Пурмалис будет протестовать? Она ведь имеет на это право.
– Не беспокойтесь! Даю голову на отсечение, что она не станет этого делать – ведь ей выгоднее находиться поближе к своим.
Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился надзиратель:
– Господин начальник, к вам политический.
– Опять? – рассердился Людвиг. – До каких пор мне не будет от них покоя! А этот на что собрался жаловаться?