За то, что он стал революционером, нужно быть благодарным его отцу. Относился он к сыну хорошо и, самое главное, ничего не запрещал. Разве только одно – Эрнест не смел показываться на фабрике.
Но однажды настал день, когда романтически настроенному пятнадцатилетнему мальчику, увлеченному сильными, свободолюбивыми героями Байрона, довелось увидеть «добряка»-папашу с иной стороны.
В комнате Эрнеста всегда валялись пластинки китового уса, который употреблялся для корсетов. Мальчик иногда что-то мастерил из них. Однажды он стал свидетелем того, как отец закатил пощечину молоденькой ученице Кате за то, что она сломала грошовую пластинку. Ударил зло, наотмашь. Потом вытер пальцы платком и ушел. Эрнест, тайком пробравшийся в цех, замер от ужаса. Так вот каков он – его отец! В эту минуту в мальчике что-то надломилось, рухнуло. И рухнуло навсегда.
В тот же вечер он сбежал из дому. Его вскоре поймали, привели к отцу. Впервые в жизни Эрнест узнал, что такое порка. Отец выпорол его жестоко, по всем правилам, после чего запер на ключ в комнате. Ночью Эрнест связал простыни, полотенца – все, что попалось под руку, – и через окно спустился с третьего этажа, рискуя сломать себе шею. Он пробрался в гавань, где обычно швартовались парусники дальнего плавания, и спрятался на какой-то шхуне. Два дня Эрнеста донимала морская болезнь, однако мальчик не жалел о своем поступке. Он хотел умереть назло всем, в особенности отцу. Потом буря поутихла, и все остальные чувства заглушил голод. Он вылез из ящика, в котором держали якорную цепь. До самого горизонта катили волны Северного моря – назад пути не было. Но вскоре его радости настал конец. Капитан надавал «зайцу» крепких оплеух, совсем, как в тот раз отец – Кате, и мальчик усвоил еще одну житейскую истину: в мире существуют господа и рабы.
Эрнеста определили на камбуз в помощники корабельному коку. Команда, собранная из пропойц и людей отпетых, всячески издевалась над неповоротливым поваренком. На него сыпались затрещины, брань. Ради забавы его опаивали ромом и загоняли на самые верхние реи. Но, как ни странно, на товарищей по команде он не озлоблялся. Уже в юном возрасте он понимал, что таких, как они, можно лишь презирать или жалеть. Он искренне досадовал, что рабский труд, жизнь под кнутом превратила в зверей тех, кто должны называться людьми. И каждую нанесенную ему обиду, каждую полученную им затрещину он заносил на счет отца и ему подобных…
Воспоминания ранней юности пробудили злость в душе Атамана. Немыслимо дольше терпеть весь этот гнет. Все вокруг стонало от несправедливостей, и все взывало к грому и молнии революции. Пора переиначить жизнь. Она должна стать не такой, как в Бельгии, где социалисты думают только о своем кошельке… Нет! Она должна стать совсем новой, чтобы человек мог проявиться в ней во всей своей красоте!
В таком душевном состоянии Атаман пришел на явочную квартиру. Первое, что он услышал, было известие об аресте Грома.
Атаман не искал слов, чтобы успокоить и ободрить Лизу, – только сами собой сжимались кулаки. Он даже толком не поздоровался с товарищами, отстранился от Дины, выбежавшей ему навстречу с глазами, сияющими от счастья, и молча уставился хмурым взглядом на Робиса.
– Ну, что все скисли? – заговорил он после тяжелой паузы. – Чего мы еще ждем, Робис? Надо собирать ребят, выручать Грома. Пошли!
– Я никуда не пойду!
– Что с тобой случилось? – удивился Атаман.
– Ничего. Как будто ты сам не знаешь, что мы теперь не имеем права рисковать собой!
– Значит, тебе партийная дисциплина важнее жизни друга?!
– Представь себе, что да… И ты тоже никуда не пойдешь!
– Это ты говоришь мне? Атаману еще никто ничего не мог запретить! – И он круто повернулся.
Лиза догнала Атамана у двери:
– Спасибо, Атаман, но ты не должен идти. Ты ведь знаешь Робиса, если бы можно было, он и сам бы пошел.
Атаман нехотя вернулся, бросил голубую жандармскую фуражку на стол.
– Прости, Робис, я знаю, что ради Грома ты пошел бы и в огонь и в воду. Ну, что поделаешь, если во мне все кипит. Не умею я так, как ты, – все одним рассудком, Ну, почему мы не можем отправиться на выручку товарища? Ведь ничем, кроме своей шкуры, мы не рискуем!
– Потому что «музей» набит солдатами. И наша шкура принадлежит не нам, а революции. Пока не достанем оружия, мы не смеем и шага сделать в сторону. Да и как ты вообще думаешь освободить Грома?
Атаман не отвечал. Лишь теперь он заметил покрасневшие глаза Дины и, как бы в знак примирения, погладил ее по стриженым волосам:
– Не сердись, девочка. Если бы ты знала, как мне сейчас тошно от всей этой жизни!… – И затем, словно в один миг стряхнув с себя груз тяжких мыслей, совсем другим, почти залихватским тоном ответил Робису: – Как думаю? Очень просто. Этот мундир сегодня уже выручил двоих – меня и еще одного товарища по несчастью. Дина молодец! Так здорово сшила, что на пограничной станции солдатня вытягивалась передо мной в струнку.
– Для тебя всё шутки, а я тогда всерьез перетрусила. Паспорт как-никак у тебя поддельный, хотя брат и клялся, что его не отличить от настоящего.
– Да ну, они на него даже не посмотрели толком! Ты разве не знаешь, что в Российской империи главное не человек, а мундир? Послушала бы, как сегодня шпики величали меня «вашим высокоблагородием»… – И Атаман начал рассказывать о своих приключениях, с каждой фразой оживляясь все больше.
Робис помрачнел. Он любил Атамана за его удаль, любил его порывистость, так отличавшую их друг от друга. И все же Робис должен был сделать ему выговор:
– Нельзя так, Атаман, революция не театр! Твоя выходка с запиской могла стоить тебе головы.
– Какое там! – отмахнулся Атаман. – Я от них был тогда уже за версту, Я ведь нарочно приказал этим болванам ждать подкрепления.
– Ну конечно, – Дина тоже не удержалась от упрека, – ты считаешь, что совершил великое геройство! А сам ты разве не учил меня всегда быть осторожной?
– Но ведь ты не я… Такой уж я есть, не взыщите! – И, чтобы покончить с неприятным разговором, Атаман, прищурив глаза, посмотрел на товарища и воскликнул: – А ты знаешь, о чем я мечтал всё время, когда жил в Льеже?
– О винтовках?
– Я мечтал, чтобы ты наконец оделся, как человек. Сколько можно ходить таким люмпен-пролетарием?!
– Нашел о чем говорить, – отмахнулся Робис. – Мне в этой одежде удобно, а до остальных дела нет… Кстати, неплохо бы и тебе скинуть этот попугайский наряд. Подбери себе что-нибудь подходящее. – И он распахнул шкаф, в котором висело несколько разных костюмов.
После долгих размышлений и примерок Атаман выбрал полосатые брюки и длинную черную визитку. Бравый подполковник превратился в степенного управляющего фабрикой. Разыскивая зеркало, о котором Робис, разумеется, не подумал, он наткнулся на этажерку. Порылся в книжках, но себе по вкусу ничего не нашел.
– Можно подумать, что это библиотека научного общества – ни одного поэта. С каким удовольствием я теперь почитал бы Райниса, Байрона или, например, Аспазию…
– Вот единственная поэзия, которая сейчас нужна! – серьезно проговорил Робис и стукнул кулаком по открытой книге. – «Тактика уличного боя»… Ну давай выкладывай, как там с оружием.
– На пустое брюхо? Нет, я еще не такой герой.
Тут Робис вспомнил, что и у него со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки.
– К сожалению, у меня ничего нет, – словно извиняясь, ответил он другу.
– Подумаешь, экая беда! Сейчас пошлю нашу хозяюшку… Лизонька, вот тебе деньги на обед. Только по ошибке не попади в третью квартиру, а то прождем тебя тут до второго пришествия! – Проводив Лизу, он вернулся в комнату.
– С чего ты про третью квартиру разговор завел? – поинтересовался Робис.
– Да так, одно забавное приключение… Подымаюсь я давеча по лестнице, ищу наш новый генеральный штаб. На втором этаже остановился – здесь, думаю. Написано «Криевинь». Стало быть, точно. Только вот номер квартиры третий, а не пятый. Что за чертовщина такая! Наверное, Фауст неправильно расшифровал телеграмму. Я постучал в дверь. За дверью шепчутся, но не открывают. Снова постучал. Наконец открыли. Пардон, говорю, мне сказали, будто у Криевиней сдается комната на две койки. А сам вижу – в коридоре портьера в двух местах этак подозрительно оттопырилась. Ясно, как божий день, – два призрака с пушками. Только тут женщина мне и говорит: «А вы этажом выше поднимитесь. Там тоже Криевини живут». Ну, что скажешь насчет такой конкуренции?
Робису этот рассказ совсем не показался забавным.
– Это не наши. Всех не перечтешь: «союз», «бунд», «русские социал-демократы». Пора бы всем боевикам объединиться… Делать нечего – придется менять конспиративную квартиру. Кому могло прийти в голову, что будет такое совпадение?… Ну, теперь докладывай!
– Винтовки будут!
– Я знал, что с пустыми руками ты не вернешься.
– Все не так просто, как ты себе представляешь, дело еще может лопнуть, – сказал Атаман.
– Что еще за шутки! – крикнул Робис. – Говори прямо, в чем дело!
Дина вмешалась в их разговор:
– Все уже было в порядке, оставалось только подписать бумаги. А тут впутались эти гаитянцы…
– Какие гаитянцы? – удивился Робис. – Что за чушь?
– Из Гаити, – усмехнулся Атаман. – И нам заявили, если мы вовремя не уплатим денег, то наши винтовки достанутся им. Понятно?
– Не понятно, – сказал Робис.
– Тогда я повторю еще раз. Я не хотел покупать кота в мешке. Пробовал разные системы винтовок, пока не нашел подходящие. Они сняты с вооружения швейцарской армии и поэтому на несколько франков дешевле. Ну, договорились, все честь по чести, а когда дело дошло до того, что оставалось только подписать контракт, оказалось, что гаитянцы хотят закупить эти же самые маузеры. И в последний момент в договор внесли дополнительный пункт; вся сумма должна быть уплачена не позднее двадцатого сентября. Если не уплатим, придется воевать голыми руками. Надеюсь, теперь тебе ясно?
– Что же делать? Где взять деньги? Тех, что есть у комитета, не хватит!
– Может быть, собрать пожертвования? – предложила Дина.
– А сколько нам еще надо?
– Двести тысяч! – ответил Атаман.
– Это невозможно! – покачал головой Робис. – Рабочие зарабатывают мало. Сорока копеек в день не хватает даже на то, чтобы каждый вечер жечь керосиновую лампу!…
Все задумались. Задача казалась неразрешимой. Вдруг Робис наклонился к Атаману:
– Один путь я, кажется, знаю…
– Я тоже, – перебила его Дина. – Обратимся к Российской социал-демократической партии. Ведь мы имеем право так поступить. Мы боремся за общее дело.
– Они сами не богаче нас, – сказал Робис. – Я предлагаю другой выход – прибегнем к экспроприации. Не забывайте, что в нашем распоряжении считанные дни: задержка на одни сутки – и все пропало. Пойду в Федеративный комитет, посоветуюсь.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
1
2
3
Но однажды настал день, когда романтически настроенному пятнадцатилетнему мальчику, увлеченному сильными, свободолюбивыми героями Байрона, довелось увидеть «добряка»-папашу с иной стороны.
В комнате Эрнеста всегда валялись пластинки китового уса, который употреблялся для корсетов. Мальчик иногда что-то мастерил из них. Однажды он стал свидетелем того, как отец закатил пощечину молоденькой ученице Кате за то, что она сломала грошовую пластинку. Ударил зло, наотмашь. Потом вытер пальцы платком и ушел. Эрнест, тайком пробравшийся в цех, замер от ужаса. Так вот каков он – его отец! В эту минуту в мальчике что-то надломилось, рухнуло. И рухнуло навсегда.
В тот же вечер он сбежал из дому. Его вскоре поймали, привели к отцу. Впервые в жизни Эрнест узнал, что такое порка. Отец выпорол его жестоко, по всем правилам, после чего запер на ключ в комнате. Ночью Эрнест связал простыни, полотенца – все, что попалось под руку, – и через окно спустился с третьего этажа, рискуя сломать себе шею. Он пробрался в гавань, где обычно швартовались парусники дальнего плавания, и спрятался на какой-то шхуне. Два дня Эрнеста донимала морская болезнь, однако мальчик не жалел о своем поступке. Он хотел умереть назло всем, в особенности отцу. Потом буря поутихла, и все остальные чувства заглушил голод. Он вылез из ящика, в котором держали якорную цепь. До самого горизонта катили волны Северного моря – назад пути не было. Но вскоре его радости настал конец. Капитан надавал «зайцу» крепких оплеух, совсем, как в тот раз отец – Кате, и мальчик усвоил еще одну житейскую истину: в мире существуют господа и рабы.
Эрнеста определили на камбуз в помощники корабельному коку. Команда, собранная из пропойц и людей отпетых, всячески издевалась над неповоротливым поваренком. На него сыпались затрещины, брань. Ради забавы его опаивали ромом и загоняли на самые верхние реи. Но, как ни странно, на товарищей по команде он не озлоблялся. Уже в юном возрасте он понимал, что таких, как они, можно лишь презирать или жалеть. Он искренне досадовал, что рабский труд, жизнь под кнутом превратила в зверей тех, кто должны называться людьми. И каждую нанесенную ему обиду, каждую полученную им затрещину он заносил на счет отца и ему подобных…
Воспоминания ранней юности пробудили злость в душе Атамана. Немыслимо дольше терпеть весь этот гнет. Все вокруг стонало от несправедливостей, и все взывало к грому и молнии революции. Пора переиначить жизнь. Она должна стать не такой, как в Бельгии, где социалисты думают только о своем кошельке… Нет! Она должна стать совсем новой, чтобы человек мог проявиться в ней во всей своей красоте!
В таком душевном состоянии Атаман пришел на явочную квартиру. Первое, что он услышал, было известие об аресте Грома.
Атаман не искал слов, чтобы успокоить и ободрить Лизу, – только сами собой сжимались кулаки. Он даже толком не поздоровался с товарищами, отстранился от Дины, выбежавшей ему навстречу с глазами, сияющими от счастья, и молча уставился хмурым взглядом на Робиса.
– Ну, что все скисли? – заговорил он после тяжелой паузы. – Чего мы еще ждем, Робис? Надо собирать ребят, выручать Грома. Пошли!
– Я никуда не пойду!
– Что с тобой случилось? – удивился Атаман.
– Ничего. Как будто ты сам не знаешь, что мы теперь не имеем права рисковать собой!
– Значит, тебе партийная дисциплина важнее жизни друга?!
– Представь себе, что да… И ты тоже никуда не пойдешь!
– Это ты говоришь мне? Атаману еще никто ничего не мог запретить! – И он круто повернулся.
Лиза догнала Атамана у двери:
– Спасибо, Атаман, но ты не должен идти. Ты ведь знаешь Робиса, если бы можно было, он и сам бы пошел.
Атаман нехотя вернулся, бросил голубую жандармскую фуражку на стол.
– Прости, Робис, я знаю, что ради Грома ты пошел бы и в огонь и в воду. Ну, что поделаешь, если во мне все кипит. Не умею я так, как ты, – все одним рассудком, Ну, почему мы не можем отправиться на выручку товарища? Ведь ничем, кроме своей шкуры, мы не рискуем!
– Потому что «музей» набит солдатами. И наша шкура принадлежит не нам, а революции. Пока не достанем оружия, мы не смеем и шага сделать в сторону. Да и как ты вообще думаешь освободить Грома?
Атаман не отвечал. Лишь теперь он заметил покрасневшие глаза Дины и, как бы в знак примирения, погладил ее по стриженым волосам:
– Не сердись, девочка. Если бы ты знала, как мне сейчас тошно от всей этой жизни!… – И затем, словно в один миг стряхнув с себя груз тяжких мыслей, совсем другим, почти залихватским тоном ответил Робису: – Как думаю? Очень просто. Этот мундир сегодня уже выручил двоих – меня и еще одного товарища по несчастью. Дина молодец! Так здорово сшила, что на пограничной станции солдатня вытягивалась передо мной в струнку.
– Для тебя всё шутки, а я тогда всерьез перетрусила. Паспорт как-никак у тебя поддельный, хотя брат и клялся, что его не отличить от настоящего.
– Да ну, они на него даже не посмотрели толком! Ты разве не знаешь, что в Российской империи главное не человек, а мундир? Послушала бы, как сегодня шпики величали меня «вашим высокоблагородием»… – И Атаман начал рассказывать о своих приключениях, с каждой фразой оживляясь все больше.
Робис помрачнел. Он любил Атамана за его удаль, любил его порывистость, так отличавшую их друг от друга. И все же Робис должен был сделать ему выговор:
– Нельзя так, Атаман, революция не театр! Твоя выходка с запиской могла стоить тебе головы.
– Какое там! – отмахнулся Атаман. – Я от них был тогда уже за версту, Я ведь нарочно приказал этим болванам ждать подкрепления.
– Ну конечно, – Дина тоже не удержалась от упрека, – ты считаешь, что совершил великое геройство! А сам ты разве не учил меня всегда быть осторожной?
– Но ведь ты не я… Такой уж я есть, не взыщите! – И, чтобы покончить с неприятным разговором, Атаман, прищурив глаза, посмотрел на товарища и воскликнул: – А ты знаешь, о чем я мечтал всё время, когда жил в Льеже?
– О винтовках?
– Я мечтал, чтобы ты наконец оделся, как человек. Сколько можно ходить таким люмпен-пролетарием?!
– Нашел о чем говорить, – отмахнулся Робис. – Мне в этой одежде удобно, а до остальных дела нет… Кстати, неплохо бы и тебе скинуть этот попугайский наряд. Подбери себе что-нибудь подходящее. – И он распахнул шкаф, в котором висело несколько разных костюмов.
После долгих размышлений и примерок Атаман выбрал полосатые брюки и длинную черную визитку. Бравый подполковник превратился в степенного управляющего фабрикой. Разыскивая зеркало, о котором Робис, разумеется, не подумал, он наткнулся на этажерку. Порылся в книжках, но себе по вкусу ничего не нашел.
– Можно подумать, что это библиотека научного общества – ни одного поэта. С каким удовольствием я теперь почитал бы Райниса, Байрона или, например, Аспазию…
– Вот единственная поэзия, которая сейчас нужна! – серьезно проговорил Робис и стукнул кулаком по открытой книге. – «Тактика уличного боя»… Ну давай выкладывай, как там с оружием.
– На пустое брюхо? Нет, я еще не такой герой.
Тут Робис вспомнил, что и у него со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки.
– К сожалению, у меня ничего нет, – словно извиняясь, ответил он другу.
– Подумаешь, экая беда! Сейчас пошлю нашу хозяюшку… Лизонька, вот тебе деньги на обед. Только по ошибке не попади в третью квартиру, а то прождем тебя тут до второго пришествия! – Проводив Лизу, он вернулся в комнату.
– С чего ты про третью квартиру разговор завел? – поинтересовался Робис.
– Да так, одно забавное приключение… Подымаюсь я давеча по лестнице, ищу наш новый генеральный штаб. На втором этаже остановился – здесь, думаю. Написано «Криевинь». Стало быть, точно. Только вот номер квартиры третий, а не пятый. Что за чертовщина такая! Наверное, Фауст неправильно расшифровал телеграмму. Я постучал в дверь. За дверью шепчутся, но не открывают. Снова постучал. Наконец открыли. Пардон, говорю, мне сказали, будто у Криевиней сдается комната на две койки. А сам вижу – в коридоре портьера в двух местах этак подозрительно оттопырилась. Ясно, как божий день, – два призрака с пушками. Только тут женщина мне и говорит: «А вы этажом выше поднимитесь. Там тоже Криевини живут». Ну, что скажешь насчет такой конкуренции?
Робису этот рассказ совсем не показался забавным.
– Это не наши. Всех не перечтешь: «союз», «бунд», «русские социал-демократы». Пора бы всем боевикам объединиться… Делать нечего – придется менять конспиративную квартиру. Кому могло прийти в голову, что будет такое совпадение?… Ну, теперь докладывай!
– Винтовки будут!
– Я знал, что с пустыми руками ты не вернешься.
– Все не так просто, как ты себе представляешь, дело еще может лопнуть, – сказал Атаман.
– Что еще за шутки! – крикнул Робис. – Говори прямо, в чем дело!
Дина вмешалась в их разговор:
– Все уже было в порядке, оставалось только подписать бумаги. А тут впутались эти гаитянцы…
– Какие гаитянцы? – удивился Робис. – Что за чушь?
– Из Гаити, – усмехнулся Атаман. – И нам заявили, если мы вовремя не уплатим денег, то наши винтовки достанутся им. Понятно?
– Не понятно, – сказал Робис.
– Тогда я повторю еще раз. Я не хотел покупать кота в мешке. Пробовал разные системы винтовок, пока не нашел подходящие. Они сняты с вооружения швейцарской армии и поэтому на несколько франков дешевле. Ну, договорились, все честь по чести, а когда дело дошло до того, что оставалось только подписать контракт, оказалось, что гаитянцы хотят закупить эти же самые маузеры. И в последний момент в договор внесли дополнительный пункт; вся сумма должна быть уплачена не позднее двадцатого сентября. Если не уплатим, придется воевать голыми руками. Надеюсь, теперь тебе ясно?
– Что же делать? Где взять деньги? Тех, что есть у комитета, не хватит!
– Может быть, собрать пожертвования? – предложила Дина.
– А сколько нам еще надо?
– Двести тысяч! – ответил Атаман.
– Это невозможно! – покачал головой Робис. – Рабочие зарабатывают мало. Сорока копеек в день не хватает даже на то, чтобы каждый вечер жечь керосиновую лампу!…
Все задумались. Задача казалась неразрешимой. Вдруг Робис наклонился к Атаману:
– Один путь я, кажется, знаю…
– Я тоже, – перебила его Дина. – Обратимся к Российской социал-демократической партии. Ведь мы имеем право так поступить. Мы боремся за общее дело.
– Они сами не богаче нас, – сказал Робис. – Я предлагаю другой выход – прибегнем к экспроприации. Не забывайте, что в нашем распоряжении считанные дни: задержка на одни сутки – и все пропало. Пойду в Федеративный комитет, посоветуюсь.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой боевики получают задание достать деньги на оружие
1
В стеклодувном цехе фабрики братьев Кузнецовых все окна были распахнуты настежь. На дворе стоял август, и в воздухе, словно впитавшем напряженную атмосферу города, чувствовалось знойное удушье недалекой грозы.
Голый до пояса, старый стеклодув бросил в пламя наполовину выдутый графин и, задыхаясь, отскочил от печи. Кто-то тут же плеснул на его опущенную голову воду. Тяжело дыша и отфыркиваясь, старик отряхнул мутные капли и сказал со злостью:
– Подохнешь тут как собака!
Подошел мастер, напыжился индюком и заорал:
– Что здесь происходит? Бастовать задумали?! Эй, старик, я тебе покажу!…
– Неизвестно еще, кто кому покажет! Понял? – раздался за спиной мастера дерзкий голос.
Мастер обернулся. Перед ним стоял Коля Двинской. Он славился на весь цех как первый заводила и спорщик, хотя был самым молодым.
– Как разговариваешь?! Тебя, наверное, мало пороли! – взревел мастер.
Коля вызывающе засунул руки в карманы:
– Ну, насчет порки поосторожнее!
Рабочие бросили работу и окружили мастера. Теперь он стоял в плотном кольце. Желая предотвратить столкновение, старый стеклодув примирительно сказал:
– Мы вовсе не бастуем, господин мастер! Тяги совсем нет, наверное, труба засорилась.
– Чего же вы стоите, лодыри?! – заорал мастер.
Однако по лицам рабочих понял, что зашел слишком далеко. Если он вызовет открытое столкновение, то неизвестно, чем все это для него кончится. Как на это посмотрят хозяева? Они ценили его за то, что он умел ладить с рабочими.
– Вот что, ребята, – сказал он примирительно, – становись по местам! А вентиляцию надо прочистить… Эй, Колька, притащи лестницу и прочисть трубу!
Но паренек с вздернутым носом и не думал повиноваться.
– Лезь сам! – крикнул он мастеру. – Нам за это не платят… – и тут же шепнул соседу: – Ну и потеха будет!
– Ну что ж, – вздохнул мастер, – если дело дошло до того, что мальчишка может оскорблять пожилого человека, то я полезу сам! Я полезу!… – сказал он и отправился за лестницей.
Мастер надеялся разжалобить стеклодувов, но когда он вернулся, волоча за собой лестницу, то заметил их насмешливые взгляды… «Тут что-то неладно», – подумал он, но идти на попятный было поздно.
Кое-как пристроив лестницу, он полез по ней к самому потолку, чтобы раскрыть захлопнувшуюся крышку вентиляции.
Едва мастер потянул заслонку, как из трубы вылетела пачка листовок, и они рассыпались по всему цеху. Мастер тщетно старался поймать порхающие листки, но они падали на пол, на станки, а некоторые вылетали в окно. Ругаясь, он стал быстро спускаться вниз.
«Революция в нашей стране пользуется все большей поддержкой…» – кто-то читал листовку вслух.
– Я вам покажу революцию, мерзавцы, я вам покажу!…
– Так вы же сами раскидали эти листовки, господин мастер! – Колька Двинской злорадно ухмылялся. – Мы-то тут при чем!…
Улыбка играла на лице Коли и тогда, когда он, не дождавшись, пока трамвай затормозит, выскочил из вагона. Особой ловкости для этого ему не требовалось, потому что трамвай двигался не быстрее бегущего человека. Однако теперь чуть не случилась беда – Коля поскользнулся на рассыпанных вокруг стекляшках.
Мостовая была сплошь покрыта битыми бутылками. Зрелище в эти дни обычное – почти ежедневно громили казенные винные лавки, которые высасывали из рабочих последние гроши. Налеты на монопольные лавки проводились иногда и по заданию партии. Водку выливали в сточные канавы, кассу подсчитывали, экспроприировали и оставляли квитанцию. Чтобы избежать злоупотреблений, квитанции публиковались в нелегальной газете «Циня».
Однако на этот раз Коля не увидел полосатой красно-зеленой вывески «Государственная монополия». Значит, дело было в другом. Он заметил, что витрина колониальной лавки со слоном, рекламирующим чай Высоцкого, была крест-накрест заколочена досками. На дверях магазина швейных машин виднелись следы пуль, а вдоль домов патрулировали усатые городовые. Все это свидетельствовало о том, что здесь произошла ожесточенная уличная стычка – одна из тех стычек, в каких Коля не раз сам принимал участие.
Вокруг валялись ружейные гильзы, вывороченные из мостовой булыжники и покореженные вывески – «Колониальные товары», «Швейные машины Зингер», «Турецкая кондитерская». Коля вспомнил, как, бывало, они с соседскими ребятами по ночам шутки ради меняли вывески, а утром с невинными физиономиями прохаживались по Московской и любовались результатами своего озорства. Уж очень комично выглядел обескураженный трактирщик, взирающий на жестяной гроб, который раскачивался над его ресторацией. Еще больше веселил прохожих легкомысленный золотой корсет, украшавший здание миссионерского общества по распространению библии… Теперь Коля не выкидывал подобных номеров – он был уже взрослым человеком. В это тревожное революционное время молодежь мужала быстро. Многое в Колином представлении о жизни изменила работа на Кузнецовке и в особенности его участие в подпольной организации, где Колю знали по прозвищу «Брачка». Почти ничего не напоминало в нем прежнего сорванца.
Придя домой, он вымылся и переменил деревянные башмаки на единственные туфли, которые берег для прогулок. Блестящий лак и острые носки соответствовали последнему крику моды.
Увидев сына в воскресном костюме, мать строго спросила:
– Что это ты вырядился? На гулянку?
Завязывая перед зеркалом яркий галстук, Коля ответил:
– Меня вызывают. Если несколько дней не покажусь дома, не волнуйся. Говорят, какое-то особое дело!
Он на ходу поцеловал мать, старавшуюся скрыть свою тревогу, сунул в карман маузер и выбежал, но через мгновение снова показался в дверях.
– Знаешь, мать, – тихо сказал он, – если кто из наших зайдет, – листовки в обычном месте, под полом. Отдай им сама…
Голый до пояса, старый стеклодув бросил в пламя наполовину выдутый графин и, задыхаясь, отскочил от печи. Кто-то тут же плеснул на его опущенную голову воду. Тяжело дыша и отфыркиваясь, старик отряхнул мутные капли и сказал со злостью:
– Подохнешь тут как собака!
Подошел мастер, напыжился индюком и заорал:
– Что здесь происходит? Бастовать задумали?! Эй, старик, я тебе покажу!…
– Неизвестно еще, кто кому покажет! Понял? – раздался за спиной мастера дерзкий голос.
Мастер обернулся. Перед ним стоял Коля Двинской. Он славился на весь цех как первый заводила и спорщик, хотя был самым молодым.
– Как разговариваешь?! Тебя, наверное, мало пороли! – взревел мастер.
Коля вызывающе засунул руки в карманы:
– Ну, насчет порки поосторожнее!
Рабочие бросили работу и окружили мастера. Теперь он стоял в плотном кольце. Желая предотвратить столкновение, старый стеклодув примирительно сказал:
– Мы вовсе не бастуем, господин мастер! Тяги совсем нет, наверное, труба засорилась.
– Чего же вы стоите, лодыри?! – заорал мастер.
Однако по лицам рабочих понял, что зашел слишком далеко. Если он вызовет открытое столкновение, то неизвестно, чем все это для него кончится. Как на это посмотрят хозяева? Они ценили его за то, что он умел ладить с рабочими.
– Вот что, ребята, – сказал он примирительно, – становись по местам! А вентиляцию надо прочистить… Эй, Колька, притащи лестницу и прочисть трубу!
Но паренек с вздернутым носом и не думал повиноваться.
– Лезь сам! – крикнул он мастеру. – Нам за это не платят… – и тут же шепнул соседу: – Ну и потеха будет!
– Ну что ж, – вздохнул мастер, – если дело дошло до того, что мальчишка может оскорблять пожилого человека, то я полезу сам! Я полезу!… – сказал он и отправился за лестницей.
Мастер надеялся разжалобить стеклодувов, но когда он вернулся, волоча за собой лестницу, то заметил их насмешливые взгляды… «Тут что-то неладно», – подумал он, но идти на попятный было поздно.
Кое-как пристроив лестницу, он полез по ней к самому потолку, чтобы раскрыть захлопнувшуюся крышку вентиляции.
Едва мастер потянул заслонку, как из трубы вылетела пачка листовок, и они рассыпались по всему цеху. Мастер тщетно старался поймать порхающие листки, но они падали на пол, на станки, а некоторые вылетали в окно. Ругаясь, он стал быстро спускаться вниз.
«Революция в нашей стране пользуется все большей поддержкой…» – кто-то читал листовку вслух.
– Я вам покажу революцию, мерзавцы, я вам покажу!…
– Так вы же сами раскидали эти листовки, господин мастер! – Колька Двинской злорадно ухмылялся. – Мы-то тут при чем!…
Улыбка играла на лице Коли и тогда, когда он, не дождавшись, пока трамвай затормозит, выскочил из вагона. Особой ловкости для этого ему не требовалось, потому что трамвай двигался не быстрее бегущего человека. Однако теперь чуть не случилась беда – Коля поскользнулся на рассыпанных вокруг стекляшках.
Мостовая была сплошь покрыта битыми бутылками. Зрелище в эти дни обычное – почти ежедневно громили казенные винные лавки, которые высасывали из рабочих последние гроши. Налеты на монопольные лавки проводились иногда и по заданию партии. Водку выливали в сточные канавы, кассу подсчитывали, экспроприировали и оставляли квитанцию. Чтобы избежать злоупотреблений, квитанции публиковались в нелегальной газете «Циня».
Однако на этот раз Коля не увидел полосатой красно-зеленой вывески «Государственная монополия». Значит, дело было в другом. Он заметил, что витрина колониальной лавки со слоном, рекламирующим чай Высоцкого, была крест-накрест заколочена досками. На дверях магазина швейных машин виднелись следы пуль, а вдоль домов патрулировали усатые городовые. Все это свидетельствовало о том, что здесь произошла ожесточенная уличная стычка – одна из тех стычек, в каких Коля не раз сам принимал участие.
Вокруг валялись ружейные гильзы, вывороченные из мостовой булыжники и покореженные вывески – «Колониальные товары», «Швейные машины Зингер», «Турецкая кондитерская». Коля вспомнил, как, бывало, они с соседскими ребятами по ночам шутки ради меняли вывески, а утром с невинными физиономиями прохаживались по Московской и любовались результатами своего озорства. Уж очень комично выглядел обескураженный трактирщик, взирающий на жестяной гроб, который раскачивался над его ресторацией. Еще больше веселил прохожих легкомысленный золотой корсет, украшавший здание миссионерского общества по распространению библии… Теперь Коля не выкидывал подобных номеров – он был уже взрослым человеком. В это тревожное революционное время молодежь мужала быстро. Многое в Колином представлении о жизни изменила работа на Кузнецовке и в особенности его участие в подпольной организации, где Колю знали по прозвищу «Брачка». Почти ничего не напоминало в нем прежнего сорванца.
Придя домой, он вымылся и переменил деревянные башмаки на единственные туфли, которые берег для прогулок. Блестящий лак и острые носки соответствовали последнему крику моды.
Увидев сына в воскресном костюме, мать строго спросила:
– Что это ты вырядился? На гулянку?
Завязывая перед зеркалом яркий галстук, Коля ответил:
– Меня вызывают. Если несколько дней не покажусь дома, не волнуйся. Говорят, какое-то особое дело!
Он на ходу поцеловал мать, старавшуюся скрыть свою тревогу, сунул в карман маузер и выбежал, но через мгновение снова показался в дверях.
– Знаешь, мать, – тихо сказал он, – если кто из наших зайдет, – листовки в обычном месте, под полом. Отдай им сама…
2
На разомлевшей от жары улице Ганибу-дамбис было пусто и тихо, как двадцать лет назад, когда у придорожных канав щипали траву коровы и козы окрестных жителей. Пусто и тихо было потому, что товарная станция бастовала.
Напротив чадила труба «Вольфшмита». И от доносившегося через улицу запаха дрожжей болезненно сосало под ложечкой у людей, которые прохаживались перед наглухо запертыми воротами. Несмотря на то что все рабочие этого района внесли свою лепту в кассу забастовщиков и это уже вторую неделю помогало им держаться, пояса все-таки пришлось затянуть потуже. Каждый понимал – лучше поголодать сегодня, чтобы отвоевать возможность как следует поесть завтра и послезавтра. Сотни товарных вагонов стояли непогруженными, а в складах по-прежнему лежали огромные запасы масла и яиц. Нет-нет да раздавались голоса, предлагавшие взломать пакгаузы – трудно глотать слюну от голода, когда рядом столько добра, – однако большинство бастующих понимало, что грабеж – не метод борьбы за свои права. Организованное стачечное движение требовало выдержки, и люди мужественно терпели лишения.
Было ясно, что торговцы не дадут погибнуть экспортному товару, стоимость которого исчислялась миллионами рублей, и попытаются погрузить его с помощью солдат. Вот поэтому у товарной станции днем и ночью патрулировали грузчики – кто с охотничьим ружьем, кто с дубиной, а иной рассчитывал лишь на свои мозолистые руки.
– Как ты думаешь, Макс, солдат не пришлют?
– Не знаю. Пусть только сунутся! – И Макс Тераудс погрозил невидимому врагу своим тяжелым кулаком кузнеца.
Вскоре прибежала запыхавшаяся девочка:
– Солдаты идут! Они близко! Бежать за помощью?
– Наших поднять уже не успеешь. Дуй к вольфшмитовцам! У кого есть оружие, пусть идут сюда!
Едва девочка скрылась в воротах противоположного здания, как к станции подошло около полуроты солдат.
– Стой! – скомандовал офицер, затем повернулся к грузчикам, загородившим ворота. – А ну, дайте дорогу! – грубо крикнул он.
– Что вы тут потеряли? – спросили пикетчики.
– Не ваше дело! Разойдись!
Макс Тераудс выступил вперед:
– Мы знаем, что вы пришли грузить вагоны. Только предупреждаю, господин офицер, не для того мы здесь стоим, чтобы позволить вам это сделать.
– Это мы еще поглядим! – И прапорщик обернулся к солдатам: – Вперед! Открыть ворота!
Однако солдаты топтались на месте. Грузчики стояли плечом к плечу и готовы были дать отпор пришедшим.
– Ружей-то у нас нет, – виновато проговорил унтер.
– А стыд у вас есть?! – крикнул прапорщик. – Герои Маньчжурии, не можете разделаться с горстью бунтовщиков!…
Солдаты в нерешительности переминались с ноги на ногу. Видимо, стойкость забастовщиков произвела на них сильное впечатление.
– Товарищи! – обратился Тераудс к солдатам. – Вы такие же трудовые люди, как и мы. Неужто и вправду вы не понимаете, за что мы боремся? Все мы хлебаем одинаковую похлебку. И кому охота, чтобы она была такой жидкой?!
– Замолчать! – крикнул офицер.
Видя, что добром тут ничего не поделаешь, он отправился за подкреплением. Несмотря на миролюбие солдат, грузчикам было ясно, что стычка неизбежна. Но в тот момент, когда Макс Тераудс расставил по местам подоспевших на помощь рабочих с «Вольфшмита», ему принесли записку – он должен был немедленно явиться в Федеративный комитет.
Напротив чадила труба «Вольфшмита». И от доносившегося через улицу запаха дрожжей болезненно сосало под ложечкой у людей, которые прохаживались перед наглухо запертыми воротами. Несмотря на то что все рабочие этого района внесли свою лепту в кассу забастовщиков и это уже вторую неделю помогало им держаться, пояса все-таки пришлось затянуть потуже. Каждый понимал – лучше поголодать сегодня, чтобы отвоевать возможность как следует поесть завтра и послезавтра. Сотни товарных вагонов стояли непогруженными, а в складах по-прежнему лежали огромные запасы масла и яиц. Нет-нет да раздавались голоса, предлагавшие взломать пакгаузы – трудно глотать слюну от голода, когда рядом столько добра, – однако большинство бастующих понимало, что грабеж – не метод борьбы за свои права. Организованное стачечное движение требовало выдержки, и люди мужественно терпели лишения.
Было ясно, что торговцы не дадут погибнуть экспортному товару, стоимость которого исчислялась миллионами рублей, и попытаются погрузить его с помощью солдат. Вот поэтому у товарной станции днем и ночью патрулировали грузчики – кто с охотничьим ружьем, кто с дубиной, а иной рассчитывал лишь на свои мозолистые руки.
– Как ты думаешь, Макс, солдат не пришлют?
– Не знаю. Пусть только сунутся! – И Макс Тераудс погрозил невидимому врагу своим тяжелым кулаком кузнеца.
Вскоре прибежала запыхавшаяся девочка:
– Солдаты идут! Они близко! Бежать за помощью?
– Наших поднять уже не успеешь. Дуй к вольфшмитовцам! У кого есть оружие, пусть идут сюда!
Едва девочка скрылась в воротах противоположного здания, как к станции подошло около полуроты солдат.
– Стой! – скомандовал офицер, затем повернулся к грузчикам, загородившим ворота. – А ну, дайте дорогу! – грубо крикнул он.
– Что вы тут потеряли? – спросили пикетчики.
– Не ваше дело! Разойдись!
Макс Тераудс выступил вперед:
– Мы знаем, что вы пришли грузить вагоны. Только предупреждаю, господин офицер, не для того мы здесь стоим, чтобы позволить вам это сделать.
– Это мы еще поглядим! – И прапорщик обернулся к солдатам: – Вперед! Открыть ворота!
Однако солдаты топтались на месте. Грузчики стояли плечом к плечу и готовы были дать отпор пришедшим.
– Ружей-то у нас нет, – виновато проговорил унтер.
– А стыд у вас есть?! – крикнул прапорщик. – Герои Маньчжурии, не можете разделаться с горстью бунтовщиков!…
Солдаты в нерешительности переминались с ноги на ногу. Видимо, стойкость забастовщиков произвела на них сильное впечатление.
– Товарищи! – обратился Тераудс к солдатам. – Вы такие же трудовые люди, как и мы. Неужто и вправду вы не понимаете, за что мы боремся? Все мы хлебаем одинаковую похлебку. И кому охота, чтобы она была такой жидкой?!
– Замолчать! – крикнул офицер.
Видя, что добром тут ничего не поделаешь, он отправился за подкреплением. Несмотря на миролюбие солдат, грузчикам было ясно, что стычка неизбежна. Но в тот момент, когда Макс Тераудс расставил по местам подоспевших на помощь рабочих с «Вольфшмита», ему принесли записку – он должен был немедленно явиться в Федеративный комитет.
3
Атаман никогда не придавал большого значения деньгам. Когда они у него водились, он тратил их без лишнего сожаления, а если их не было, как-то обходился. Но сегодня его мысли были сосредоточены на деньгах. Существовал лишь один способ добыть их до двадцатого сентября. И Атаман надеялся на согласие Федеративного комитета.
Когда Робис вошел в «коммуну», Атаман по выражению его лица понял, что вопрос решен.
– Ну, все в порядке?
– Да, в комитете признали, что другого выхода нет. Теперь дело за нами!…
Атаман радостно встряхнул головой:
– Вот это здорово! Если бы ты знал, до чего трудно было мне сидеть в Льеже без настоящего дела!… – Он встал и прошелся по комнате. – Да, операция предстоит интересная. Жаль, что с нами не будет Грома!
Робис молча подсел к столу. Тяжело было думать о Громе, сознавать, что бессилен ему помочь.
– Подобрана особая ударная группа, – сказал он. – В нее войдет еще Брачка.
– Этот парень в моем вкусе! А еще кто?
– Парабеллум. Ты его не знаешь, но это человек железный! Как-то ему было поручено тайно провезти на пароходе партию револьверов. В последний момент капитана, нашего человека, заменили. Представляешь: на море шторм. Парабеллума мучит морская болезнь, но он все же заставляет капитана изменить курс и высадить его вместе с оружием на берег.
– Видимо, человек подходящий, – согласился Атаман. – Ну, а когда начинаем действовать?
– Это мы скоро выясним. Сейчас у меня важная встреча с человеком, который знает о делах всех банков Риги. Его зовут Лип Тулиан. Я с ним мало знаком, но товарищи из «Мстителей» хорошо о нем отзывались. Ты мог бы меня проводить? Кто знает, достаточно ли он осторожен… Держись шагах в тридцати от меня. Проверь, нет ли за нами хвоста.
Робис приоткрыл дверь и выглянул на лестницу. Там никого не было. Они вышли.
Мариинская улица встретила их трамвайными звонками, цокотом подков и толчеей прохожих.
Атаману нелегко было выдерживать расстояние между собой и Робисом. «Вот человек! – думал он про своего друга. – Не идет, а бежит. И не только по улице – по жизни тоже. От схватки к схватке, от задания к заданию, без устали, без передышки! Нет у него времени ни хорошие стихи почитать, ни за рюмкой вина посидеть, ни с девушкой встретиться… Ей-богу, Робису горьковская рубаха подошла бы больше, чем этому парню, который выходит из Малой Невской».
В следующее мгновение Атаман узнал обладателя рубахи – это был тот самый человек, которого он днем выручил из лап городовых и заставил соскочить с извозчика. Интересно, о чем этот малый тогда думал? Пока ехали, он, наверное, уже по себе отходную читал.
На трамвайной остановке парень приблизился к Робису. Теперь Атаману стало ясно, что благодаря чистой случайности он спас нужного им человека. Он осмотрелся. Нет, шпиков не видно. Тогда он подошел к Робису, который о чем-то уже говорил с парнем. Атаман решил подшутить.
– Ну, теперь уж ты от меня не удерешь! – сказал он, подходя к парню сзади и хватая его за руку.
Парень испуганно рванулся:
– Пустите! Я вас не знаю!…
– А жандармского подполковника не припоминаешь? – усмехнулся Атаман. – И, конечно, не помнишь, как кубарем выкатился из пролетки? Я тогда чуть было не лопнул со смеху…
Наконец парень смекнул, с кем имеет дело:
– Тебе-то легко было смеяться. А я здорово испугался. Особенно, когда ты потянулся за револьвером.
Атаман отпустил его руку:
– А что мне было делать? Драгуны уже близко, а ты упираешься, как баран, которого резать ведут…
– Как бы там ни было, – сказал парень, – но от десяти лет каторги ты меня спас! Одним словом, спасибо, товарищ… Как тебя зовут?
– Зови Атаман.
– А я Лип Тулиан.
– Послушай, приятель, – уже серьезно сказал Атаман, – если ты не хочешь, чтобы тебя поймали, сними эту рубаху. Хватит с нас одного Горького. Вторую «Песню о Соколе» тебе все равно не написать!
Лип Тулиан засмеялся:
– А я к этой рубашке привык. Не могу расстаться.
– За что же тебя все-таки взяли? – спросил Робис, все это время молча слушавший их разговор.
– Я был в Верманском парке. Мне хотели пришить дело с бомбами. А на самом-то деле меня назначили вторым оратором.
– Так вот, значит, зачем ты напялил на себя этот туалет! – усмехнулся Атаман.
– Ладно, хватит! – цыкнул на них Робис. – Лучше расскажи, Лип Тулиан, как там насчет банка? Удалось тебе что-нибудь разузнать?
– Нелегко было с этим делом, – тихо ответил Лип Тулиан. – В городской ссудно-сберегательной кассе дело совсем неважно – мелкие вкладчики сняли со счетов последние копейки, боятся революции. Северный банк…
– Частные банки отпадают, – перебил его Робис.
– В Государственном банке есть несколько миллионов. Но завтра или послезавтра он перевозит свои фонды пароходом в Петербург. Может быть, Русский международный банк? Вчера там было в наличии более трехсот тысяч.
– Перст судьбы! – воскликнул Атаман. – Нам эти деньги как раз и нужны для импортных платежей!
Когда Робис вошел в «коммуну», Атаман по выражению его лица понял, что вопрос решен.
– Ну, все в порядке?
– Да, в комитете признали, что другого выхода нет. Теперь дело за нами!…
Атаман радостно встряхнул головой:
– Вот это здорово! Если бы ты знал, до чего трудно было мне сидеть в Льеже без настоящего дела!… – Он встал и прошелся по комнате. – Да, операция предстоит интересная. Жаль, что с нами не будет Грома!
Робис молча подсел к столу. Тяжело было думать о Громе, сознавать, что бессилен ему помочь.
– Подобрана особая ударная группа, – сказал он. – В нее войдет еще Брачка.
– Этот парень в моем вкусе! А еще кто?
– Парабеллум. Ты его не знаешь, но это человек железный! Как-то ему было поручено тайно провезти на пароходе партию револьверов. В последний момент капитана, нашего человека, заменили. Представляешь: на море шторм. Парабеллума мучит морская болезнь, но он все же заставляет капитана изменить курс и высадить его вместе с оружием на берег.
– Видимо, человек подходящий, – согласился Атаман. – Ну, а когда начинаем действовать?
– Это мы скоро выясним. Сейчас у меня важная встреча с человеком, который знает о делах всех банков Риги. Его зовут Лип Тулиан. Я с ним мало знаком, но товарищи из «Мстителей» хорошо о нем отзывались. Ты мог бы меня проводить? Кто знает, достаточно ли он осторожен… Держись шагах в тридцати от меня. Проверь, нет ли за нами хвоста.
Робис приоткрыл дверь и выглянул на лестницу. Там никого не было. Они вышли.
Мариинская улица встретила их трамвайными звонками, цокотом подков и толчеей прохожих.
Атаману нелегко было выдерживать расстояние между собой и Робисом. «Вот человек! – думал он про своего друга. – Не идет, а бежит. И не только по улице – по жизни тоже. От схватки к схватке, от задания к заданию, без устали, без передышки! Нет у него времени ни хорошие стихи почитать, ни за рюмкой вина посидеть, ни с девушкой встретиться… Ей-богу, Робису горьковская рубаха подошла бы больше, чем этому парню, который выходит из Малой Невской».
В следующее мгновение Атаман узнал обладателя рубахи – это был тот самый человек, которого он днем выручил из лап городовых и заставил соскочить с извозчика. Интересно, о чем этот малый тогда думал? Пока ехали, он, наверное, уже по себе отходную читал.
На трамвайной остановке парень приблизился к Робису. Теперь Атаману стало ясно, что благодаря чистой случайности он спас нужного им человека. Он осмотрелся. Нет, шпиков не видно. Тогда он подошел к Робису, который о чем-то уже говорил с парнем. Атаман решил подшутить.
– Ну, теперь уж ты от меня не удерешь! – сказал он, подходя к парню сзади и хватая его за руку.
Парень испуганно рванулся:
– Пустите! Я вас не знаю!…
– А жандармского подполковника не припоминаешь? – усмехнулся Атаман. – И, конечно, не помнишь, как кубарем выкатился из пролетки? Я тогда чуть было не лопнул со смеху…
Наконец парень смекнул, с кем имеет дело:
– Тебе-то легко было смеяться. А я здорово испугался. Особенно, когда ты потянулся за револьвером.
Атаман отпустил его руку:
– А что мне было делать? Драгуны уже близко, а ты упираешься, как баран, которого резать ведут…
– Как бы там ни было, – сказал парень, – но от десяти лет каторги ты меня спас! Одним словом, спасибо, товарищ… Как тебя зовут?
– Зови Атаман.
– А я Лип Тулиан.
– Послушай, приятель, – уже серьезно сказал Атаман, – если ты не хочешь, чтобы тебя поймали, сними эту рубаху. Хватит с нас одного Горького. Вторую «Песню о Соколе» тебе все равно не написать!
Лип Тулиан засмеялся:
– А я к этой рубашке привык. Не могу расстаться.
– За что же тебя все-таки взяли? – спросил Робис, все это время молча слушавший их разговор.
– Я был в Верманском парке. Мне хотели пришить дело с бомбами. А на самом-то деле меня назначили вторым оратором.
– Так вот, значит, зачем ты напялил на себя этот туалет! – усмехнулся Атаман.
– Ладно, хватит! – цыкнул на них Робис. – Лучше расскажи, Лип Тулиан, как там насчет банка? Удалось тебе что-нибудь разузнать?
– Нелегко было с этим делом, – тихо ответил Лип Тулиан. – В городской ссудно-сберегательной кассе дело совсем неважно – мелкие вкладчики сняли со счетов последние копейки, боятся революции. Северный банк…
– Частные банки отпадают, – перебил его Робис.
– В Государственном банке есть несколько миллионов. Но завтра или послезавтра он перевозит свои фонды пароходом в Петербург. Может быть, Русский международный банк? Вчера там было в наличии более трехсот тысяч.
– Перст судьбы! – воскликнул Атаман. – Нам эти деньги как раз и нужны для импортных платежей!