Гром погрузился в раздумье. Да, назрело время вооружить массы. Сегодня он увидел, что без оружия ничего не добиться – силе должно противопоставить силу. Но разве это исключало другие формы борьбы, разве из-за этого можно было забросить агитацию, разъяснительную работу? Побеждает лишь тот, кто убежден в своей правоте, знает, за что он идет в бой. Правильно поступили, решив организовать в Верманском парке митинг протеста.
– Ну, а теперь к делу, – снова заговорил Гром. – Надо ковать железо, пока горячо. Сразу после полудня в Верманском будет большой митинг. Всех боевиков в охранение! Твои разместятся возле самой эстрады.
– Будем вовремя, можешь быть уверен, – отозвался Матрос. – Все, как один! Только… ты же знаешь, насчет револьверов у нас плоховато, – добавил он, словно извиняясь.
– Вот об этом я и думаю. Возьмешь у меня бомбу. Я буду сидеть у Кунцендорфа на веранде. Всё!… – Гром посмотрел на часы: – Еще одну трубку, и пойду, некогда.
Он набил трубку на этот раз махоркой, выкурил до конца и энергично поднялся.
– Ну, ничего не поделаешь. В случае, если Лихач подойдет, передай ему, пусть шпарит бегом к Черному Петеру. Он знает. Только боюсь – ему уже не поспеть: всего час остался.
– Черный Петер? Это тот маленький жестянщик, что всегда приходил к брату? – поинтересовалась Дина.
– Он самый! Ты ведь его знаешь, и он тебя тоже! Да тебя мне сам бог послал! – обрадовался Гром. – Пойдешь к нему и передашь от меня привет, скажешь: «Не бывать грому без молнии», заберешь от него орехи – там штук шесть будет, навряд ли больше. Черный Петер никого постороннего к себе не впустит, да и не имеет права пускать, а я, сама видишь, еще ребятам все растолковать должен. Ровно в двенадцать жду в Верманском… Но если боишься, так скажи прямо…
Дина не дала ему докончить:
– Где он живет?
– Деревянный домишко в самом конце дамбы. Постучишь в ставень второго окна. – Гром поднялся. – Ну, счастливо!
За пятнадцать минут Дина управилась, забежала домой, оставила там чемодан и теперь шагала по Балластной дамбе с висевшей на руке картонкой. Она еще не чувствовала тяжести бомб, однако на сердце было тревожно. Не прошло и двух часов, как она в Риге, а вот уже выполняет боевое задание. Дине казалось, что она вовсе не покидала этот город, охваченный революционной борьбой. Жизнь в Льеже с ее мелкими невзгодами сейчас представлялась далеким сном, однажды увиденным и исчезнувшим навсегда. Ее настоящее место здесь, в боевом строю рядом с товарищами. Однако несправедливо было бы совсем вычеркнуть из жизни месяцы, проведенные в Бельгии, – там она нашла свою любовь, Эрнеста!
Вспоминая эти неповторимые дни, Дина счастливо улыбалась. Тогда можно было предаваться мечтам… А сейчас она в Риге, выполняет боевое поручение.
Что сказал бы Атаман, знай он о том, что ей предстоит? Дина внезапно почувствовала уверенность, исчезли девичьи тревоги, никчемные сентиментальные мудрствования. Ведь Атаман тоже не стал бы волноваться.
Дине не пришлось долго стучаться у окна. Наверное, Черный Петер через щелку в ставнях узнал сестру Фауста, потому что, не дожидаясь пароля, он отворил дверь и пригласил войти. Девушка осмотрелась и в первый момент почувствовала некоторое разочарование – мастерская как мастерская. На полу валялись старые кастрюли, сковороды, тазы и молочные бидоны, некоторые с серебристыми пятнами свежего олова, иные с прогорелыми дырами. Примуса, жестяные трубы, разные ржавые банки дополняли эту хаотическую картину. И сам жестянщик, невзрачный и заросший щетиной, суетившийся среди всего этого хлама, ничуть не походил на таинственного мастера.
– Есть вести от Фауста? – заговорил Черный Петер неожиданно красивым, звучным голосом, благодаря которому в хоре общества «Аусеклис» он пользовался славой лучшего баритона.
– Я от Грома.
Черный Петер вскочил и засеменил мелкими шажками по захламленной комнате. Только теперь девушка заметила, что он хромает.
Перехватив взгляд Дины, Черный Петер стал ей рассказывать:
– Теперь-то уж совсем хорошо, вчера даже на спевку ходил. Ведь почти целых два месяца в больнице пролежал. А могло дело хуже обернуться, не окажись там хороший лекарь, такой, что язык за зубами держать умеет.
– Как это случилось? В стычке?
– Какое там! Прямо здесь, в моей хибарке, когда бомбы заряжал. Одну начинил, взялся за другую, а она ка-ак ахнет, проклятая… Я написал Фаусту – пускай, не мешкая, шлет новый состав, не то со старым никакого спасу больше нет. Покамест динамитом обхожусь. Да только, известное дело, его тоже просто не добудешь. Что солдатики достанут да притащат, вот и весь мой запас. Вчера, к примеру, лишь на пять орешков хватило…
– И я за тем же самым, – наконец Дине удалось перебить мастера. – Гром просит молнию, сколько есть!
– Забирай, забирай! – со вздохом отозвался Черный Петер. – Всего пять орешков осталось. Кто первый приезжает, тому первому и молоть. Только глядите там, в Верманском, без особой нужды добро не переводите!
4
ГЛАВА ВТОРАЯ,
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
– Ну, а теперь к делу, – снова заговорил Гром. – Надо ковать железо, пока горячо. Сразу после полудня в Верманском будет большой митинг. Всех боевиков в охранение! Твои разместятся возле самой эстрады.
– Будем вовремя, можешь быть уверен, – отозвался Матрос. – Все, как один! Только… ты же знаешь, насчет револьверов у нас плоховато, – добавил он, словно извиняясь.
– Вот об этом я и думаю. Возьмешь у меня бомбу. Я буду сидеть у Кунцендорфа на веранде. Всё!… – Гром посмотрел на часы: – Еще одну трубку, и пойду, некогда.
Он набил трубку на этот раз махоркой, выкурил до конца и энергично поднялся.
– Ну, ничего не поделаешь. В случае, если Лихач подойдет, передай ему, пусть шпарит бегом к Черному Петеру. Он знает. Только боюсь – ему уже не поспеть: всего час остался.
– Черный Петер? Это тот маленький жестянщик, что всегда приходил к брату? – поинтересовалась Дина.
– Он самый! Ты ведь его знаешь, и он тебя тоже! Да тебя мне сам бог послал! – обрадовался Гром. – Пойдешь к нему и передашь от меня привет, скажешь: «Не бывать грому без молнии», заберешь от него орехи – там штук шесть будет, навряд ли больше. Черный Петер никого постороннего к себе не впустит, да и не имеет права пускать, а я, сама видишь, еще ребятам все растолковать должен. Ровно в двенадцать жду в Верманском… Но если боишься, так скажи прямо…
Дина не дала ему докончить:
– Где он живет?
– Деревянный домишко в самом конце дамбы. Постучишь в ставень второго окна. – Гром поднялся. – Ну, счастливо!
За пятнадцать минут Дина управилась, забежала домой, оставила там чемодан и теперь шагала по Балластной дамбе с висевшей на руке картонкой. Она еще не чувствовала тяжести бомб, однако на сердце было тревожно. Не прошло и двух часов, как она в Риге, а вот уже выполняет боевое задание. Дине казалось, что она вовсе не покидала этот город, охваченный революционной борьбой. Жизнь в Льеже с ее мелкими невзгодами сейчас представлялась далеким сном, однажды увиденным и исчезнувшим навсегда. Ее настоящее место здесь, в боевом строю рядом с товарищами. Однако несправедливо было бы совсем вычеркнуть из жизни месяцы, проведенные в Бельгии, – там она нашла свою любовь, Эрнеста!
Вспоминая эти неповторимые дни, Дина счастливо улыбалась. Тогда можно было предаваться мечтам… А сейчас она в Риге, выполняет боевое поручение.
Что сказал бы Атаман, знай он о том, что ей предстоит? Дина внезапно почувствовала уверенность, исчезли девичьи тревоги, никчемные сентиментальные мудрствования. Ведь Атаман тоже не стал бы волноваться.
Дине не пришлось долго стучаться у окна. Наверное, Черный Петер через щелку в ставнях узнал сестру Фауста, потому что, не дожидаясь пароля, он отворил дверь и пригласил войти. Девушка осмотрелась и в первый момент почувствовала некоторое разочарование – мастерская как мастерская. На полу валялись старые кастрюли, сковороды, тазы и молочные бидоны, некоторые с серебристыми пятнами свежего олова, иные с прогорелыми дырами. Примуса, жестяные трубы, разные ржавые банки дополняли эту хаотическую картину. И сам жестянщик, невзрачный и заросший щетиной, суетившийся среди всего этого хлама, ничуть не походил на таинственного мастера.
– Есть вести от Фауста? – заговорил Черный Петер неожиданно красивым, звучным голосом, благодаря которому в хоре общества «Аусеклис» он пользовался славой лучшего баритона.
– Я от Грома.
Черный Петер вскочил и засеменил мелкими шажками по захламленной комнате. Только теперь девушка заметила, что он хромает.
Перехватив взгляд Дины, Черный Петер стал ей рассказывать:
– Теперь-то уж совсем хорошо, вчера даже на спевку ходил. Ведь почти целых два месяца в больнице пролежал. А могло дело хуже обернуться, не окажись там хороший лекарь, такой, что язык за зубами держать умеет.
– Как это случилось? В стычке?
– Какое там! Прямо здесь, в моей хибарке, когда бомбы заряжал. Одну начинил, взялся за другую, а она ка-ак ахнет, проклятая… Я написал Фаусту – пускай, не мешкая, шлет новый состав, не то со старым никакого спасу больше нет. Покамест динамитом обхожусь. Да только, известное дело, его тоже просто не добудешь. Что солдатики достанут да притащат, вот и весь мой запас. Вчера, к примеру, лишь на пять орешков хватило…
– И я за тем же самым, – наконец Дине удалось перебить мастера. – Гром просит молнию, сколько есть!
– Забирай, забирай! – со вздохом отозвался Черный Петер. – Всего пять орешков осталось. Кто первый приезжает, тому первому и молоть. Только глядите там, в Верманском, без особой нужды добро не переводите!
4
Оркестр исполнял неизвестное Шампиону произведение, захватившее его своей мелодией. Страдания и тоска звучали в этой музыке. Постепенно лицо Русениека прояснилось, на нем появилось мечтательное и немного грустное выражение, взгляд согрелся. Его стиснутые в кулаки пальцы то сжимались, то разжимались в такт музыке. В эту минуту он словно позабыл обо всем, что его окружает. Зато от внимательного взгляда Шампиона не ускользнуло, что в парке и вокруг него назревают какие-то события. С Елизаветинской, с улиц Тербатас и Паулуччи группами приходили люди, совсем не похожие на гулявшую в парке публику. Из политехникума выбежали студенты и смешались с толпой рабочих и ремесленников.
У Шампиона раздулись ноздри. Его прославленный нос, которому был знаком запах гари пылающих бурских поселков и который вдыхал пороховой дым мятежей в Южной Америке, наконец учуял, что близится одно из тех событий, ради которых он оставил Париж.
Он нетерпеливо дернул Русениека за рукав:
– Что это?
– Эмиль Дарзинь, – ответил Русениек, еще находясь под очарованием музыки. – Молодой, а сколько в нем силы! Когда слушаю его, забываю обо всем!
– Да нет же! Посмотрите, что делается! – волновался Шампион.
– Вам везет, Шампион! – сказал Русениек, оглядевшись отрезвевшим взглядом. – Похоже, что-то серьезное…
Через несколько минут концертная площадка оказалась в центре плотной толпы людей. Звуки вальса резко оборвались. На эстраду вскочили несколько человек. Музыканты побросали инструменты и кинулись кто куда. Капельмейстер, вспомнив о своих офицерских погонах, попытался было протестовать, но несколько сильных рук стащили его вниз. Над толпой вскинулись два знамени. Алое, с надписью: «Долой самодержавие! Да здравствует революция!» – выглядело ветераном многих уличных боев. Зато черное, со словами, написанными белыми буквами: «Слава павшим! Проклятие убийцам!» – казалось совсем новым. На возвышение между знаменами вскочил студент и, распахнув китель, начал взволнованную речь. Казалось, будто страстные, бурливые слова срывались не с губ, а исходили прямо из его переполненного гневом сердца.
В это мгновение очнулся городовой. Пытаясь на бегу вырвать из ножен шашку, он ринулся вперед, в толпу. Однако украшенная перстнями рука, только что игравшая золотой подковкой, подала ему еле заметный знак. Городовой заторопился к выходу из парка.
К своей досаде, Шампион не понимал ни слова. Почему слова студента вызывают у всех такой бурный отклик, что многие даже выскочили с пивными кружками в руках из ресторана? Возгласы негодования заполняют каждую паузу в речи студента!
– Боже мой, да о чем же он говорит?! Господин Русениек, ну переведите же! – умолял Шампион.
Русениек не торопился с ответом. Он слушал, прищурившись, стараясь не пропустить ни одного слова.
– Отвечайте наконец! – рассвирепел Шампион.
Русениек пожал плечами:
– Все о том же, что случается каждый день. Казаки обстреляли забастовщиков на фабрике «Унион».
– Недурно бы посмотреть, как эти страсти выглядят в натуре! – заметил Шампион и вдруг сжал локоть Русениека. – Что это?…
В дальнем конце парка раздался отчаянный крик:
– Казаки!
И стократное эхо тотчас подхватило:
– Казаки! Казаки едут!
Этого было достаточно, чтобы среди бюргеров поднялась паника. Путаясь в своих длинных платьях, их жены и дочки бросились врассыпную, побросав книжки и веера. Одна дама, истерически визжа, залезла под скамейку. Шляпа с яркими перьями съехала ей на глаза, и дама с воплем лупила зонтиком по ногам пробегавших мимо.
– Пошли, Шампион, пока не поздно – сказал Русениек.
Однако Шампион уже почувствовал себя в своей стихии. Упустить такую возможность? Ни за что! Он не раз бывал в переплетах и пострашнее. Свист пуль для его ушей был самым привычным звуком. А своим профессиональным долгом Шампион считал все и всегда видеть собственными глазами… Короткий миг – и суматошный поток бегущих людей разделил их. Шампион оказался затертым толпой. Его несло к выходу, как щепку, подхваченную водоворотом.
Воздух наполнился диким свистом. Свистели всадники, направляя взмыленных коней прямо по газону. Свистели нагайки, настигая то спину бегущего, то замахнувшуюся руку, то искаженное страхом лицо. Что-то обожгло Шампиону лоб – осколки пенсне полетели в траву. Это была самая большая беда, какая только могла с ним случиться. Он почти ослеп. Быть в центре событий и не видеть их! Шампион извергал страшные проклятия. Он даже не замечал крови, которая струилась по его щеке.
Казалось, в этой бешеной атаке конники опрокинут, растопчут, уничтожат все на своем пути. Однако это было всего лишь первое и притом ошибочное впечатление. Оправившись от внезапного нападения, рабочие стали сопротивляться. И не только они. Многих заразила пылкость и мужество студента. Юноша, чью речь на полуслове оборвал казачий налет, все еще стоял на сцене. Но вот он опомнился. Прыгнул со своего возвышения на скакавшего мимо казака, стащил его с седла, вырвал у него из руки револьвер и скрылся в толпе.
За это время демонстранты успели соорудить из садовых скамеек некое подобие баррикады. Напрасно казаки пришпоривали лошадей, пытаясь взять препятствие, – дальше разбега дело не шло, град щебня каждый раз отбрасывал их назад. В ход пошли и увесистые пивные кружки. Их метали прямо с террасы ресторана, оглушая не одного дюжего казака. Настала пора доказать палачам, что рабочий люд не согнет спины под нагайками. Неравная борьба длилась уже несколько минут. И тут бутылка, пущенная чьей-то ловкой рукой, угодила в казачьего сотника. Опешив, он провел рукой по лицу, увидел на своих пальцах кровь и нечеловеческим от ярости голосом взревел:
– Огонь!
Грянули выстрелы. Закричали раненые. Люди бросились за деревья, чтобы укрыться от пуль.
У Шампиона сжалось сердце. Забравшись на чугунную ограду, он до боли в глазах силился разглядеть все происходившее вокруг. Вдруг он заметил, как внизу, у его ног, зашевелились кусты, кто-то бросился вперед, а потом в воздухе промелькнуло что-то круглое и упало в самую гущу всадников.
– Спасайся!…
Крик потонул в оглушительном взрыве, в истошном ржании раненых осколками лошадей. Уцелевшие казаки продолжали стрелять. Но, когда взрывы бомб стали следовать один за другим, когда к их глухому грохоту присоединился треск револьверов, казаки повернули лошадей и рассеялись по боковым улицам.
Поняв, что главное уже позади, Шампион покинул свой наблюдательный пункт и побежал к телеграфу – репортаж во что бы то ни стало должен успеть в завтрашний номер.
– Стой!
Путь ему преградил тот самый усатый городовой, в котором совсем еще недавно Шампион находил сходство с ангелом.
– Это еще что за шутки, сударь? Вы разве не видите, что я тороплюсь? Тороплюсь, как еще никогда в жизни!
– Молчать! – рявкнул городовой, не понявший ни слова по-французски, и недвусмысленным жестом пригрозил, в случае чего, стукнуть рукояткой револьвера по голове.
Подошел жандармский ротмистр.
– Что за шум? – спросил он, оглядев Шампиона с ног до головы.
– Да вот, ваше благородие, никак не пойму. Этот анархист на каком-то собачьем языке говорит, – доложил городовой.
Шампион, на всякий случай, перешел на немецкий:
– Я являюсь французским подданным, корреспондентом газеты «Тан»! – И, вынув документы, он стал совать их в руки офицера.
Ротмистр рассмеялся, будто услышал веселую шутку:
– Знаем мы ваши фокусы, господа революционеры! Позавчера один выдал себя даже за боцмана со шведского парохода!
– Сударь, вы меня оскорбляете! – возмутился Шампион. – Вы знаете, что вам будет за нарушение прав корреспондента… Французского подданного!… Это скандал!…
Тщательно изучив документы, ротмистр ухмыльнулся и спрятал их в карман:
– Ничего не скажешь – великолепная фальшивка! Вы арестованы, господин корреспондент. Или как вас там…
Идя под конвоем полицейского в участок, Шампион вдруг пришел в отличное расположение духа. Его арестовали!… Чудесный подзаголовок: «Царская полиция арестовала нашего корреспондента».
Однако, когда городовой сгреб его за шиворот и втолкнул в извозчичью пролетку, улыбка сползла с лица Шампиона. Если так с ним обращаются на улице, то что же будет в полиции?…
Так Шампион пришел к заключению, что Рига не курорт, а городовые отнюдь не ангелы.
У Шампиона раздулись ноздри. Его прославленный нос, которому был знаком запах гари пылающих бурских поселков и который вдыхал пороховой дым мятежей в Южной Америке, наконец учуял, что близится одно из тех событий, ради которых он оставил Париж.
Он нетерпеливо дернул Русениека за рукав:
– Что это?
– Эмиль Дарзинь, – ответил Русениек, еще находясь под очарованием музыки. – Молодой, а сколько в нем силы! Когда слушаю его, забываю обо всем!
– Да нет же! Посмотрите, что делается! – волновался Шампион.
– Вам везет, Шампион! – сказал Русениек, оглядевшись отрезвевшим взглядом. – Похоже, что-то серьезное…
Через несколько минут концертная площадка оказалась в центре плотной толпы людей. Звуки вальса резко оборвались. На эстраду вскочили несколько человек. Музыканты побросали инструменты и кинулись кто куда. Капельмейстер, вспомнив о своих офицерских погонах, попытался было протестовать, но несколько сильных рук стащили его вниз. Над толпой вскинулись два знамени. Алое, с надписью: «Долой самодержавие! Да здравствует революция!» – выглядело ветераном многих уличных боев. Зато черное, со словами, написанными белыми буквами: «Слава павшим! Проклятие убийцам!» – казалось совсем новым. На возвышение между знаменами вскочил студент и, распахнув китель, начал взволнованную речь. Казалось, будто страстные, бурливые слова срывались не с губ, а исходили прямо из его переполненного гневом сердца.
В это мгновение очнулся городовой. Пытаясь на бегу вырвать из ножен шашку, он ринулся вперед, в толпу. Однако украшенная перстнями рука, только что игравшая золотой подковкой, подала ему еле заметный знак. Городовой заторопился к выходу из парка.
К своей досаде, Шампион не понимал ни слова. Почему слова студента вызывают у всех такой бурный отклик, что многие даже выскочили с пивными кружками в руках из ресторана? Возгласы негодования заполняют каждую паузу в речи студента!
– Боже мой, да о чем же он говорит?! Господин Русениек, ну переведите же! – умолял Шампион.
Русениек не торопился с ответом. Он слушал, прищурившись, стараясь не пропустить ни одного слова.
– Отвечайте наконец! – рассвирепел Шампион.
Русениек пожал плечами:
– Все о том же, что случается каждый день. Казаки обстреляли забастовщиков на фабрике «Унион».
– Недурно бы посмотреть, как эти страсти выглядят в натуре! – заметил Шампион и вдруг сжал локоть Русениека. – Что это?…
В дальнем конце парка раздался отчаянный крик:
– Казаки!
И стократное эхо тотчас подхватило:
– Казаки! Казаки едут!
Этого было достаточно, чтобы среди бюргеров поднялась паника. Путаясь в своих длинных платьях, их жены и дочки бросились врассыпную, побросав книжки и веера. Одна дама, истерически визжа, залезла под скамейку. Шляпа с яркими перьями съехала ей на глаза, и дама с воплем лупила зонтиком по ногам пробегавших мимо.
– Пошли, Шампион, пока не поздно – сказал Русениек.
Однако Шампион уже почувствовал себя в своей стихии. Упустить такую возможность? Ни за что! Он не раз бывал в переплетах и пострашнее. Свист пуль для его ушей был самым привычным звуком. А своим профессиональным долгом Шампион считал все и всегда видеть собственными глазами… Короткий миг – и суматошный поток бегущих людей разделил их. Шампион оказался затертым толпой. Его несло к выходу, как щепку, подхваченную водоворотом.
Казалось, в этой бешеной атаке конники опрокинут, растопчут, уничтожат все на своем пути. Однако это было всего лишь первое и притом ошибочное впечатление. Оправившись от внезапного нападения, рабочие стали сопротивляться. И не только они. Многих заразила пылкость и мужество студента. Юноша, чью речь на полуслове оборвал казачий налет, все еще стоял на сцене. Но вот он опомнился. Прыгнул со своего возвышения на скакавшего мимо казака, стащил его с седла, вырвал у него из руки револьвер и скрылся в толпе.
За это время демонстранты успели соорудить из садовых скамеек некое подобие баррикады. Напрасно казаки пришпоривали лошадей, пытаясь взять препятствие, – дальше разбега дело не шло, град щебня каждый раз отбрасывал их назад. В ход пошли и увесистые пивные кружки. Их метали прямо с террасы ресторана, оглушая не одного дюжего казака. Настала пора доказать палачам, что рабочий люд не согнет спины под нагайками. Неравная борьба длилась уже несколько минут. И тут бутылка, пущенная чьей-то ловкой рукой, угодила в казачьего сотника. Опешив, он провел рукой по лицу, увидел на своих пальцах кровь и нечеловеческим от ярости голосом взревел:
– Огонь!
Грянули выстрелы. Закричали раненые. Люди бросились за деревья, чтобы укрыться от пуль.
У Шампиона сжалось сердце. Забравшись на чугунную ограду, он до боли в глазах силился разглядеть все происходившее вокруг. Вдруг он заметил, как внизу, у его ног, зашевелились кусты, кто-то бросился вперед, а потом в воздухе промелькнуло что-то круглое и упало в самую гущу всадников.
– Спасайся!…
Крик потонул в оглушительном взрыве, в истошном ржании раненых осколками лошадей. Уцелевшие казаки продолжали стрелять. Но, когда взрывы бомб стали следовать один за другим, когда к их глухому грохоту присоединился треск револьверов, казаки повернули лошадей и рассеялись по боковым улицам.
Поняв, что главное уже позади, Шампион покинул свой наблюдательный пункт и побежал к телеграфу – репортаж во что бы то ни стало должен успеть в завтрашний номер.
– Стой!
Путь ему преградил тот самый усатый городовой, в котором совсем еще недавно Шампион находил сходство с ангелом.
– Это еще что за шутки, сударь? Вы разве не видите, что я тороплюсь? Тороплюсь, как еще никогда в жизни!
– Молчать! – рявкнул городовой, не понявший ни слова по-французски, и недвусмысленным жестом пригрозил, в случае чего, стукнуть рукояткой револьвера по голове.
Подошел жандармский ротмистр.
– Что за шум? – спросил он, оглядев Шампиона с ног до головы.
– Да вот, ваше благородие, никак не пойму. Этот анархист на каком-то собачьем языке говорит, – доложил городовой.
Шампион, на всякий случай, перешел на немецкий:
– Я являюсь французским подданным, корреспондентом газеты «Тан»! – И, вынув документы, он стал совать их в руки офицера.
Ротмистр рассмеялся, будто услышал веселую шутку:
– Знаем мы ваши фокусы, господа революционеры! Позавчера один выдал себя даже за боцмана со шведского парохода!
– Сударь, вы меня оскорбляете! – возмутился Шампион. – Вы знаете, что вам будет за нарушение прав корреспондента… Французского подданного!… Это скандал!…
Тщательно изучив документы, ротмистр ухмыльнулся и спрятал их в карман:
– Ничего не скажешь – великолепная фальшивка! Вы арестованы, господин корреспондент. Или как вас там…
Идя под конвоем полицейского в участок, Шампион вдруг пришел в отличное расположение духа. Его арестовали!… Чудесный подзаголовок: «Царская полиция арестовала нашего корреспондента».
Однако, когда городовой сгреб его за шиворот и втолкнул в извозчичью пролетку, улыбка сползла с лица Шампиона. Если так с ним обращаются на улице, то что же будет в полиции?…
Так Шампион пришел к заключению, что Рига не курорт, а городовые отнюдь не ангелы.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой тайные агенты не находят ничего, кроме пальто и цилиндра
Русениек покинул концертную площадку почти одновременно с Шампионом. Он шел медленно, как человек, глубоко потрясенный только что виденным. Подойдя к воротам парка, он на виду у полицейских, задерживавших всех, кто вызывал хоть малейшее подозрение, остановился и стал рыться в карманах.
Один шпик шагнул было в его сторону, но, заметив, что он преспокойно направляется к табачному киоску, устремил свое внимание на кого-то другого.
Русениек долго выбирал марку папирос, так же долго и старательно пересчитывал сдачу, затем подошел к жандармскому ротмистру прикурить. Офицер что-то пробормотал, небрежно сунул в руку Русениеку коробок спичек и, даже не удостоив его взглядом, отошел и стал наблюдать за отправкой арестованных в участок. Русениек закурил, глубоко затянулся, отыскал ротмистра и небрежным «мерси» поблагодарил за спички. Затем вышел из ворот и пересек улицу.
Преследуя какого-то беглеца, пробежали два шпика.
– Сударь, не приметили, в какой двор он заскочил? – обратился один из них к Русениеку, да так и остался с разинутым от удивления ртом.
Атаман! Ей-богу, Атаман! Неуловимый боевик, по следам которого вот уже целый год безуспешно гоняются все шпики Риги! Тот самый, кто среди бела дня на Александровской улице обезоружил трех городовых! Тот, кто убил начальника Либавской тюрьмы! Тот, кто в проклятый день тринадцатого января уговорил рабочих Петербургского предместья Риги бросить работу и участвовать в демонстрации! Тот, кто, удирая от полицейской засады, застрелил пристава второго участка!… Старый Иргенсон, чей винный магазин был экспроприирован под руководством Атамана, сулил за его поимку пятьдесят золотых. Теперь уж эти денежки, можно сказать, в кармане!
Но страшная слава, которую стяжал Атаман в несчетных стычках с полицией, подействовала на шпика, на мгновение парализовав его. Когда же он выхватил пистолет, чтобы арестовать Атамана, тот уже свернул за угол Мариинской улицы.
– Хватайте его! – заорал шпик и поднял стрельбу.
Подбежал городовой и вместе со шпиком бросился вдогонку за Атаманом.
Выстрелы, крики, топот сапог растревожили жителей. Одно за другим открывались окна и высовывались перепуганные лица людей. Как предписывалось в таких случаях распоряжением полицмейстера, дворники поспешно запирали ворота.
Добежав до Мариинской, преследователи в недоумении остановились – Атамана и след простыл.
– Упустили! – прошипел шпик и выругался.
– Далеко ему не уйти! Надо обшарить дома вокруг, – без особого воодушевления предложил городовой – он не любил ввязываться в опасные дела.
– Чего уж теперь! – безнадежно махнул рукой другой шпик. – Станет он тебя дожидаться! Не какой-нибудь студентик… Ему тут что окно, что крыша – один черт. По воздуху улетит, чтоб ему было пусто!
Из ближайших ворот, прихрамывая, выбежал рябой дворник, закрывая рукой щеку.
– Один сюда забежал! – выпалил он. – Сюда! Гляжу, бежит кто-то! Стой! – кричу. – Да он как двинет мне по скуле. Я так и полетел вверх тормашками… На лестнице скрылся!
– За мной! – скомандовал шпик. – Попалась птичка – не уйдешь!… Вы оба караульте во дворе! – приказал он другому шпику и городовому, который держался подальше от ворот.
– Я с той стороны двери уже замкнул, господин начальник, – доложил дворник, продолжая растирать левую щеку.
– На бога надейся, а сам не плошай… Поди знай, что этот Атаман выкинет, – сказал шпик и, наказав своим подручным следить за окнами и крышей, направился к парадному.
Однако войти в него он не решился – слишком жуткой показалась сумрачная и тихая лестница. Вдруг послышались шаги – кто-то медленно спускался по лестнице. Шпик прижался к стене и выхватил револьвер. Но за стеклянной дверью блеснуло золото мундира, и на улицу вышел щеголеватый подполковник жандармерии.
Заметив шпика с револьвером, он поманил его пальцем:
– Что тут происходит? Докладывай!
– Тут вроде анархист прячется… – Гневный взгляд подполковника принудил шпика торопливо добавить: – Ваше высокоблагородие…
Офицер на секунду задумался.
– Как он выглядит? Не в сером ли пальто, а ростом с меня?
– Точно так! – обрадовался шпик. – Это Атаман! Где вы его видели?
– Кажется, он вбежал в седьмую квартиру.
– Это на третьем этаже, у купца второй гильдии Герскинда, – услужливо вставил дворник, который в это время подошел вместе с городовым.
– Как прикажете поступить, господин подполковник? – спросил шпик: присутствие жандармского офицера снимало с него какую-то долю ответственности.
– Что же вы ожидаете? Штурмуйте квартиру! – закричал подполковник, но вдруг схватил шпика за плечо. – Вы сказали – Атаман? Тогда дело обстоит не так просто. Наверное, в квартире засела целая банда. Повремените немного. Я подошлю вам подкрепление и стальные щитки, не то вас изрешетят пулями. – И он быстрым шагом удалился.
Неподалеку от городского управления полиции подполковник увидел трех городовых, которые вели какого-то парня. Нетрудно было догадаться, что арестованный из революционеров. Копна длинных темно-русых волос, черная рубаха-косоворотка «под Горького». В те времена по всей России и в ее балтийских губерниях можно было встретить многих с такой внешностью.
Подполковник уже хотел было пройти мимо, но, когда городовые почтительно отдали ему честь, вдруг остановился и строго крикнул:
– Быстрее бегите на угол Мариинской и Парковой!
– Ваше высокоблагородие, нам приказано… – заикнулся было вахмистр.
– Этого щенка я сам доставлю! – перебил его офицер. – А там нужно взять Атамана! Оглохли, что ли? Ну!…
Проводив их взглядом, подполковник подозвал извозчика, посадил в пролетку арестованного и сам сел рядом.
– Куда прикажете, барин?
– Гони по Московской, потом скажу, где встать.
Лошади взяли рысью. Позади остался Тукумский вокзал, повернули на Московскую, миновали деревянное изваяние Святого Кристапа… А жандармский офицер словно воды в рот набрал. Арестованный становился все беспокойнее – у него нервно подергивалась оттененная усиками тонкая верхняя губа. Черные, как угли, глаза беспокойно бегали. Впрочем, у него было достаточно оснований для страха. Жандармерия и тайная полиция находились в другой части города. Зато тут, на окраине, где лишь изредка попадались одинокий прохожий или крестьянин с возом, было самое подходящее место, чтобы пустить пулю в человека, от которого нужно избавиться. В подобных случаях газета «Ригас авизе» обычно публиковала заметку: «Убит при попытке к бегству».
И действительно, убедившись в том, что улица пустынна, офицер остановил извозчика и шепнул на ухо арестованному:
– Ну, а теперь беги без оглядки.
Парень судорожно вцепился в сиденье:
– Господин подполковник, произошло недоразумение! Дозвольте объяснить…
– Не будем терять времени! – раздраженно прикрикнул офицер и взялся за кобуру револьвера. – Ну, живо!
Парень соскочил с пролетки, юркнул в ближайшие ворота и притаился. Когда же он, набравшись храбрости, поглядел через щель в заборе на улицу, извозчик с подполковником уже скрылись из виду, а по мостовой скакал разъезд драгун.
…А в это время около дома на углу Мариинской и Парковой шпики вот уже полчаса решали, что им делать дальше. Подкрепление в количестве трех городовых, посланных жандармским офицером, прибыло. Однако никто не решался начать атаку. Чего ради лезть в пасть зверя? Сперва надо дождаться обещанных стальных щитков. Наконец тот шпик, который первым узнал Атамана, не выдержал:
– Сколько можно канителиться! Начнем!…
Эта внезапная решимость была вызвана отнюдь не избытком храбрости, а боязнью, как бы вместе с новым подкреплением не вернулся жандармский офицер. С ним придется тогда делить обещанную Иргенсоном награду.
Вытянув вперед руку с револьвером, он осторожно распахнул дверь парадного. Городовые перекрестились и последовали за ним. Стараясь не топать, они один за другим поднялись на третий этаж. У дверей седьмой квартиры шпик жестом приказал всем замереть. Он уже приготовился дернуть шнурок звонка, когда вахмистр заметил в темном углу площадки какой-то сверток. Шпик нагнулся, долго что-то рассматривал, а затем осторожно приподнял. В его руках оказалось длинное серое, сшитое по последней заграничной моде пальто. Тут же рядом валялся и цилиндр, на черном шелке которого белел листок бумаги. При свете спички шпик прочитал: «Носите на здоровье! Последняя мода. Атаман».
Один шпик шагнул было в его сторону, но, заметив, что он преспокойно направляется к табачному киоску, устремил свое внимание на кого-то другого.
Русениек долго выбирал марку папирос, так же долго и старательно пересчитывал сдачу, затем подошел к жандармскому ротмистру прикурить. Офицер что-то пробормотал, небрежно сунул в руку Русениеку коробок спичек и, даже не удостоив его взглядом, отошел и стал наблюдать за отправкой арестованных в участок. Русениек закурил, глубоко затянулся, отыскал ротмистра и небрежным «мерси» поблагодарил за спички. Затем вышел из ворот и пересек улицу.
Преследуя какого-то беглеца, пробежали два шпика.
– Сударь, не приметили, в какой двор он заскочил? – обратился один из них к Русениеку, да так и остался с разинутым от удивления ртом.
Атаман! Ей-богу, Атаман! Неуловимый боевик, по следам которого вот уже целый год безуспешно гоняются все шпики Риги! Тот самый, кто среди бела дня на Александровской улице обезоружил трех городовых! Тот, кто убил начальника Либавской тюрьмы! Тот, кто в проклятый день тринадцатого января уговорил рабочих Петербургского предместья Риги бросить работу и участвовать в демонстрации! Тот, кто, удирая от полицейской засады, застрелил пристава второго участка!… Старый Иргенсон, чей винный магазин был экспроприирован под руководством Атамана, сулил за его поимку пятьдесят золотых. Теперь уж эти денежки, можно сказать, в кармане!
Но страшная слава, которую стяжал Атаман в несчетных стычках с полицией, подействовала на шпика, на мгновение парализовав его. Когда же он выхватил пистолет, чтобы арестовать Атамана, тот уже свернул за угол Мариинской улицы.
– Хватайте его! – заорал шпик и поднял стрельбу.
Подбежал городовой и вместе со шпиком бросился вдогонку за Атаманом.
Выстрелы, крики, топот сапог растревожили жителей. Одно за другим открывались окна и высовывались перепуганные лица людей. Как предписывалось в таких случаях распоряжением полицмейстера, дворники поспешно запирали ворота.
Добежав до Мариинской, преследователи в недоумении остановились – Атамана и след простыл.
– Упустили! – прошипел шпик и выругался.
– Далеко ему не уйти! Надо обшарить дома вокруг, – без особого воодушевления предложил городовой – он не любил ввязываться в опасные дела.
– Чего уж теперь! – безнадежно махнул рукой другой шпик. – Станет он тебя дожидаться! Не какой-нибудь студентик… Ему тут что окно, что крыша – один черт. По воздуху улетит, чтоб ему было пусто!
Из ближайших ворот, прихрамывая, выбежал рябой дворник, закрывая рукой щеку.
– Один сюда забежал! – выпалил он. – Сюда! Гляжу, бежит кто-то! Стой! – кричу. – Да он как двинет мне по скуле. Я так и полетел вверх тормашками… На лестнице скрылся!
– За мной! – скомандовал шпик. – Попалась птичка – не уйдешь!… Вы оба караульте во дворе! – приказал он другому шпику и городовому, который держался подальше от ворот.
– Я с той стороны двери уже замкнул, господин начальник, – доложил дворник, продолжая растирать левую щеку.
– На бога надейся, а сам не плошай… Поди знай, что этот Атаман выкинет, – сказал шпик и, наказав своим подручным следить за окнами и крышей, направился к парадному.
Однако войти в него он не решился – слишком жуткой показалась сумрачная и тихая лестница. Вдруг послышались шаги – кто-то медленно спускался по лестнице. Шпик прижался к стене и выхватил револьвер. Но за стеклянной дверью блеснуло золото мундира, и на улицу вышел щеголеватый подполковник жандармерии.
Заметив шпика с револьвером, он поманил его пальцем:
– Что тут происходит? Докладывай!
– Тут вроде анархист прячется… – Гневный взгляд подполковника принудил шпика торопливо добавить: – Ваше высокоблагородие…
Офицер на секунду задумался.
– Как он выглядит? Не в сером ли пальто, а ростом с меня?
– Точно так! – обрадовался шпик. – Это Атаман! Где вы его видели?
– Кажется, он вбежал в седьмую квартиру.
– Это на третьем этаже, у купца второй гильдии Герскинда, – услужливо вставил дворник, который в это время подошел вместе с городовым.
– Как прикажете поступить, господин подполковник? – спросил шпик: присутствие жандармского офицера снимало с него какую-то долю ответственности.
– Что же вы ожидаете? Штурмуйте квартиру! – закричал подполковник, но вдруг схватил шпика за плечо. – Вы сказали – Атаман? Тогда дело обстоит не так просто. Наверное, в квартире засела целая банда. Повремените немного. Я подошлю вам подкрепление и стальные щитки, не то вас изрешетят пулями. – И он быстрым шагом удалился.
Неподалеку от городского управления полиции подполковник увидел трех городовых, которые вели какого-то парня. Нетрудно было догадаться, что арестованный из революционеров. Копна длинных темно-русых волос, черная рубаха-косоворотка «под Горького». В те времена по всей России и в ее балтийских губерниях можно было встретить многих с такой внешностью.
Подполковник уже хотел было пройти мимо, но, когда городовые почтительно отдали ему честь, вдруг остановился и строго крикнул:
– Быстрее бегите на угол Мариинской и Парковой!
– Ваше высокоблагородие, нам приказано… – заикнулся было вахмистр.
– Этого щенка я сам доставлю! – перебил его офицер. – А там нужно взять Атамана! Оглохли, что ли? Ну!…
Проводив их взглядом, подполковник подозвал извозчика, посадил в пролетку арестованного и сам сел рядом.
– Куда прикажете, барин?
– Гони по Московской, потом скажу, где встать.
Лошади взяли рысью. Позади остался Тукумский вокзал, повернули на Московскую, миновали деревянное изваяние Святого Кристапа… А жандармский офицер словно воды в рот набрал. Арестованный становился все беспокойнее – у него нервно подергивалась оттененная усиками тонкая верхняя губа. Черные, как угли, глаза беспокойно бегали. Впрочем, у него было достаточно оснований для страха. Жандармерия и тайная полиция находились в другой части города. Зато тут, на окраине, где лишь изредка попадались одинокий прохожий или крестьянин с возом, было самое подходящее место, чтобы пустить пулю в человека, от которого нужно избавиться. В подобных случаях газета «Ригас авизе» обычно публиковала заметку: «Убит при попытке к бегству».
И действительно, убедившись в том, что улица пустынна, офицер остановил извозчика и шепнул на ухо арестованному:
– Ну, а теперь беги без оглядки.
Парень судорожно вцепился в сиденье:
– Господин подполковник, произошло недоразумение! Дозвольте объяснить…
– Не будем терять времени! – раздраженно прикрикнул офицер и взялся за кобуру револьвера. – Ну, живо!
Парень соскочил с пролетки, юркнул в ближайшие ворота и притаился. Когда же он, набравшись храбрости, поглядел через щель в заборе на улицу, извозчик с подполковником уже скрылись из виду, а по мостовой скакал разъезд драгун.
…А в это время около дома на углу Мариинской и Парковой шпики вот уже полчаса решали, что им делать дальше. Подкрепление в количестве трех городовых, посланных жандармским офицером, прибыло. Однако никто не решался начать атаку. Чего ради лезть в пасть зверя? Сперва надо дождаться обещанных стальных щитков. Наконец тот шпик, который первым узнал Атамана, не выдержал:
– Сколько можно канителиться! Начнем!…
Эта внезапная решимость была вызвана отнюдь не избытком храбрости, а боязнью, как бы вместе с новым подкреплением не вернулся жандармский офицер. С ним придется тогда делить обещанную Иргенсоном награду.
Вытянув вперед руку с револьвером, он осторожно распахнул дверь парадного. Городовые перекрестились и последовали за ним. Стараясь не топать, они один за другим поднялись на третий этаж. У дверей седьмой квартиры шпик жестом приказал всем замереть. Он уже приготовился дернуть шнурок звонка, когда вахмистр заметил в темном углу площадки какой-то сверток. Шпик нагнулся, долго что-то рассматривал, а затем осторожно приподнял. В его руках оказалось длинное серое, сшитое по последней заграничной моде пальто. Тут же рядом валялся и цилиндр, на черном шелке которого белел листок бумаги. При свете спички шпик прочитал: «Носите на здоровье! Последняя мода. Атаман».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой появляется материал для новой корреспонденции
Гром помнил, что, когда его уводили на допрос, его камера в тайной полиции была пуста. Обратно его приволокли полуживого и бросили на пол. Теряя сознание, Гром успел заметить, что теперь в камере полно народу. Гром не знал, сколько времени пролежал в беспамятстве. Очнулся он от холодной воды, лившейся на его окровавленное лицо. Он хотел сказать, чтобы поберегли воду, не то пить будет нечего. Но сил не хватало. Он услышал голоса. И постепенно до его сознания стали доходить отдельные слова.
Кто-то спрашивал по-немецки:
– Господа, неужели никто из вас не знает немецкого языка? Это очень важно! Надо сказать солдату, пусть сейчас же позовет главного!
Гром открыл один глаз – второй совсем заплыл – и, с трудом разжав губы, прохрипел:
– Я знаю…
Он увидел, что камера битком набита арестованными. Над ним склонилось худое, обрамленное черными бакенбардами лицо с горбатым носом и узкими подвижными глазами. Это был Шампион.
– Вы-ы?! – воскликнул он. – Боже мой, да вы ведь еле живы! Это же убийство! Пусть только меня выпустят – и весь мир тут же узнает, что здесь творится… Но пока что я теряю время, нет, больше – я теряю свою репутацию! Если сию же минуту я не попаду на телеграф, другие газеты могут опередить меня!
– А вы кто такой? – спросил Гром, с трудом приваливаясь к стене и не понимая, что этому человеку от него надо.
– Я корреспондент французской газеты «Тан»! Но я имею честь быть лично знакомым со многими лидерами боевиков. Вы, конечно, слышали о господине Русениеке? – проговорил он, вдруг сбавляя тон и наклоняясь к уху Грома.
Гром отрицательно покачал головой – он не знал настоящего имени Атамана.
– А о господине Пурмалис?
Гром молчал и думал. Может быть, это и есть тот французский журналист, о котором ему рассказывала Дина. Тогда ему можно доверять. Теперь он не сомневался в том, что названные французом боевики не кто иные, как Атаман и Фауст.
– А Русениек уже в Риге? – тихо спросил он.
– Мы приехали вместе. – Шампион взглянул на часы. – Боже мой, через час он обещал зайти ко мне! Может быть, вам угодно что-либо сообщить ему? Говорите смело. Все, что смогу, я охотно для вас сделаю.
Мысль Грома снова заработала четко.
– Найдется у вас бумага и карандаш? – спросил он.
– Господи, да за кого же вы меня принимаете?! Вы полагаете, что в парке, когда казаки разгоняли митинг и рвались бомбы, я писал пальцем на манжетах?! – Шампион достал сафьяновую записную книжку и серебряный карандашик.
– Вот и хорошо! – обрадовался Гром. – Все равно мое дело – табак! Только перед концом охота рассказать товарищам, что тут вытворяют с нами. Кто из вас, братцы, – обратился он к арестованным, – письмо напишет, а то мне и руки не поднять.
Кто-то спрашивал по-немецки:
– Господа, неужели никто из вас не знает немецкого языка? Это очень важно! Надо сказать солдату, пусть сейчас же позовет главного!
Гром открыл один глаз – второй совсем заплыл – и, с трудом разжав губы, прохрипел:
– Я знаю…
Он увидел, что камера битком набита арестованными. Над ним склонилось худое, обрамленное черными бакенбардами лицо с горбатым носом и узкими подвижными глазами. Это был Шампион.
– Вы-ы?! – воскликнул он. – Боже мой, да вы ведь еле живы! Это же убийство! Пусть только меня выпустят – и весь мир тут же узнает, что здесь творится… Но пока что я теряю время, нет, больше – я теряю свою репутацию! Если сию же минуту я не попаду на телеграф, другие газеты могут опередить меня!
– А вы кто такой? – спросил Гром, с трудом приваливаясь к стене и не понимая, что этому человеку от него надо.
– Я корреспондент французской газеты «Тан»! Но я имею честь быть лично знакомым со многими лидерами боевиков. Вы, конечно, слышали о господине Русениеке? – проговорил он, вдруг сбавляя тон и наклоняясь к уху Грома.
Гром отрицательно покачал головой – он не знал настоящего имени Атамана.
– А о господине Пурмалис?
Гром молчал и думал. Может быть, это и есть тот французский журналист, о котором ему рассказывала Дина. Тогда ему можно доверять. Теперь он не сомневался в том, что названные французом боевики не кто иные, как Атаман и Фауст.
– А Русениек уже в Риге? – тихо спросил он.
– Мы приехали вместе. – Шампион взглянул на часы. – Боже мой, через час он обещал зайти ко мне! Может быть, вам угодно что-либо сообщить ему? Говорите смело. Все, что смогу, я охотно для вас сделаю.
Мысль Грома снова заработала четко.
– Найдется у вас бумага и карандаш? – спросил он.
– Господи, да за кого же вы меня принимаете?! Вы полагаете, что в парке, когда казаки разгоняли митинг и рвались бомбы, я писал пальцем на манжетах?! – Шампион достал сафьяновую записную книжку и серебряный карандашик.
– Вот и хорошо! – обрадовался Гром. – Все равно мое дело – табак! Только перед концом охота рассказать товарищам, что тут вытворяют с нами. Кто из вас, братцы, – обратился он к арестованным, – письмо напишет, а то мне и руки не поднять.