Страница:
Шурка, Петька и Тимка с уважением посмотрели на Таню.
Страх у Тани действительно прошёл. Она подняла с травы дневник командира.
— Давайте дочитаем до конца, осталось всего несколько листочков.
Мальчики снова придвинулись к костру.
«Сегодня последний день нашего каравана. Бойцы об этом пока не знают. Морды и ресницы лошадей покрылись инеем. Бедные животные, им тяжело дышать. Река снова появилась, но теперь слева от нас. А может, это другая река? Сейчас я меньше всего смотрю вперёд на заснеженную тайгу, я шарю глазами по скалам, мне нужно найти там, на неприступной высоте, небольшую пещеру. Справа, рядом с нами, тянется стена горного массива. Сейчас…»
Только в конце страницы Таня разобрала несколько строчек:
«Почти под самыми облаками прямо в отвесной стене — пещера. Она неприступна ни человеку, ни зверю. Я оставил отряд прямо под скалой. Пещера находилась над нами. Бойцы недоуменно смотрели на меня. Подошёл Мулеков.
— Командир, почему остановились? Мы теперь на правильном пути. Надо торопиться.
Когда вокруг меня собрались все бойцы, я обратился к ним:
— Товарищи, мы везём золото, принадлежащее Советской Республике. Нас преследуют мороз, голод. Лошади без кормов долго не протянут. Может случиться так, что упадёт сразу несколько лошадей. Куда мы переложим золото? Сложить под первую попавшуюся кочку, чтобы потом потерять навсегда? Чтобы оно доступно было врагу?
Подошёл Мулеков.
— Что же, командир, придумал?
В его голосе слышалось неподдельное волнение.
— Мы обязаны сохранить золото для республики, поэтому должны спрятать его в надёжном месте. — Я рукой указал вверх, на пещеру, находящуюся в облачной выси. Мулеков неприятно улыбнулся:
— Как же мы заберёмся, чтобы там сложить мешки с золотом?
— Что-нибудь придумаем, — ответил я (свой секрет раньше времени раскрывать не хотелось).
Приказал разгружать лошадей. У костра, невдалеке от намеченной мною скалы, мы кое-как отогрелись. Был полдень, но мороз не сбавлял. Я спросил у Мулекова, сколько примерно градусов. Он, задумавшись, чего с ним никогда не бывало, не расслышал моего вопроса и попросил повторить. Посмотрев по сторонам, быстро ответил:
— Градусов пятьдесят будет.
Лошади стояли понуро, не пытаясь даже искать под снегом траву. А может, они чувствовали свой ужасный конец. Бойцы отогрелись, и я открыл им свой замысел. Они не верили тому, что я им сказал, и глядели на меня, как на человека, потерявшего рассудок. Мулекова стало трясти, словно в лихорадке:
— Командир, что это даст нашей республике?
— Во-первых, мы сохраним людей, во-вторых, спрячем золото в одном месте, недоступном человеку и запомним координаты. По нашему маршруту придёт экспедиция со специальным оборудованием и снимет золото. — Я указал на большую поляну слева: — Там можно даже сесть на аэроплане.
Бойцы продолжали молчать, глядя то на меня, то на лошадей. Мулеков подсел ко мне совсем близко:
— Командир, отмени приказ. Я вспомню дорогу. Мы будем двигаться насколько хватит сил, а там уже спрячем. Командир, отмени, — он умоляюще сложил руки на груди.
Бойцы продолжали молчать. И я повторил им своё страшное, но единственно правильное решение:
— Мы сейчас убьём лошадей, будем рубить их на куски и тёплое мясо примораживать к скале. Поднимаясь по примороженным кускам, как по лестнице, будем намораживать все выше и выше, пока не доберёмся до пещеры. Потом один человек спустит оттуда верёвку, связанную из уздечек. Здесь, внизу, мы будем привязывать к верёвке мешки с золотом, а он их будет поднимать наверх и там складывать.
Мулеков нервно ходил вокруг костра и вдруг спросил:
— Командир, а как же он из пещеры спустится обратно, уставший и замёрзший?
— Привяжет там верёвку и спустится по ней.
Мулеков, видно, испугался, что я его пошлю лезть в пещеру и отговаривал меня всячески:
— Командир, мы спрячем золото и уйдём, а по нашим ступенькам и по верёвке вдруг кто-нибудь залезет?
— Не залезет. После себя мы не оставим никаких следов. Разведём под самой скалой огромный костёр, — и верёвка сгорит, и ступеньки оттают, и упадут на землю. А самые верхние весной отвалятся.
На маленьком лице Мулекова я прочёл какое-то непонятное мне отчаяние. Бойцы по моему приказу мешки с золотом сложили к подножию скалы. Будет ли примерзать мясо? Стараясь не смотреть на стоящих рядом лошадей, я прошёл к скале и, поплевав на обшлаг шинели, прислонил его к скале. Через мгновение потянул обратно и не смог сразу оторвать. К скале подвели самую худую лошадь, покрытую инеем.
— Кто будет стрелять?
Но бойцы, те бойцы, которых я знал в бою, которые, не страшась пулемётного огня, шли в штыковую атаку, вдруг опустили глаза. Я понял, что ни у кого из них рука не поднимется на беззащитное животное.
Я выстрелил лошади в лоб. Она сразу же упала. Мулеков, видя, что я не отступил от своего плана, вдруг переменился. Нервозность у него прошла, он вышел из-за сосны и, помогая мне, работал как фокусник своим кинжалом. Я подносил квадратные куски к скале и с силой прижимал. Они мгновенно примерзали. Пока я нёс следующий кусок, этот превращался почти в чугун.
Я стал осторожно ставить ноги на ступеньки. Один из бойцов поддержал меня. Я уже поднялся по ступенькам на два метра от земли, когда почувствовал, что руки мои совсем окоченели. Меня сменил Мулеков. Маленький, юркий, он спокойно держался на ступеньках без всякого страха. Нагибался, принимал кусок из рук тоже поднявшегося по ступенькам бойца и прижимал. Уже трое бойцов висели на ступеньках.
Вечерело. Усилился мороз. И я приказал прекратить намораживание ступеней. Ночью, высунув голову из-под лошадиной шкуры, к удивлению своему, увидел я, что Мулеков, сидя у костра, что-то чертит на бересте. Заметив меня, он быстро положил бересту возле костра и тревожно сказал:
— Командир, волки воют, как бы не напали на нас.
— Спите, — сказал я, — сюда они не придут, им хватит остатков от тех лошадей.
Грызня у скалы становилась яростней. Мулеков пошёл по направлению к пещере и выстрелил из нагана два раза. Пока он ходил, я, немного выбравшись из-под шкуры, дотянулся рукой до бересты, на которой он что-то рисовал. Посмотрев, я вздрогнул. Линиями были обозначены три речки, по которым мы шли последние дни, хребты и скала, на которую мы намораживали ступени.
Странно. Я же приказал никому не составлять карт. Может, Мулеков боится, что я потеряю свою запись и золото пропадёт. Бересту я быстро бросил в огонь и этим напугал лошадей. Они шарахнулись, задели ногами запас валежника, и он упал в костёр, взметнулось пламя. Я залез снова под шкуру и видел, как Мулеков, вернувшись, шарил вокруг костра и, не найдя бересты, сердито ударил кулаком по морде лошади и выругался. Завтра, как только загрузим пещеру, бойцам скажу своё второе решение».
Дальше Таня не смогла читать, текст был залит, а посередине листа зияла дыра с рваными краями.
— Петька, а сколь танков можно наделать на золото, которое мы найдём? — спросил вдруг Шурка.
Посмотрев на чёрное небо, на котором сигнальными огоньками мигали большие звезды, Петька не очень уверенно сказал, что построить можно целую танковую армию.
— Петька, а сколь их в армии?
— Наверно, тысяча танков, а может, и больше.
— Тысяча! — раскрыл широко глаза Шурка. — А ежели…
Он не договорил, потому что Тимка вдруг прислушался. Ему показалось, что совсем рядом с ними хрустнула сухая веточка.
— Тимка, слышь, опять кто-то.
— Зверь, наверно, шарится. Давайте все вместе закричим, он от испуга уйдёт.
В четыре голоса ребята закричали:
— О-о-о-о-о-го-го-го!
Послышался лёгкий треск. Ребята опять закричали. Шурка, чтобы скрыть свой страх, кричал громче всех: «О-о-го-го-го-о-о!» Прокричав несколько раз, прислушались. В тайге наступила тишина.
— Давайте спать, — сказал Петька, — а дневник я сам дорасскажу завтра.
В стороне от костра, где свет падал на небольшой валун, ребята спрятали дневник командира и карты своей экспедиции.
Свернувшись маленькими комочками у костра, ребята уже засыпали, когда Шурка спросил:
— А как мы будем сымать золото?
— Спи, Шурка, придумаем что-нибудь!
Но Шурка сквозь сон опять спросил:
— Петька, а ежели Мулеков за нами крадётся?
— Пусть идёт, а встретимся, арестуем.
— А мы одолеем его?
— Одолеем, Шурка, нас же четверо!
Немного помолчав, Шурка снова спросил;
— A y него пистоль есть?
— Спи ты, есть, конечно. У шпионов у всех пистолеты есть. Но мы его все равно арестуем, обманем как-нибудь и арестуем.
Через несколько минут ребята крепко спали. Ночной предрассветный ветерок тонким голосом гудел в глубоком ущелье.
ГЛАВА 14
ГЛАВА 15
Страх у Тани действительно прошёл. Она подняла с травы дневник командира.
— Давайте дочитаем до конца, осталось всего несколько листочков.
Мальчики снова придвинулись к костру.
«Сегодня последний день нашего каравана. Бойцы об этом пока не знают. Морды и ресницы лошадей покрылись инеем. Бедные животные, им тяжело дышать. Река снова появилась, но теперь слева от нас. А может, это другая река? Сейчас я меньше всего смотрю вперёд на заснеженную тайгу, я шарю глазами по скалам, мне нужно найти там, на неприступной высоте, небольшую пещеру. Справа, рядом с нами, тянется стена горного массива. Сейчас…»
Только в конце страницы Таня разобрала несколько строчек:
«Почти под самыми облаками прямо в отвесной стене — пещера. Она неприступна ни человеку, ни зверю. Я оставил отряд прямо под скалой. Пещера находилась над нами. Бойцы недоуменно смотрели на меня. Подошёл Мулеков.
— Командир, почему остановились? Мы теперь на правильном пути. Надо торопиться.
Когда вокруг меня собрались все бойцы, я обратился к ним:
— Товарищи, мы везём золото, принадлежащее Советской Республике. Нас преследуют мороз, голод. Лошади без кормов долго не протянут. Может случиться так, что упадёт сразу несколько лошадей. Куда мы переложим золото? Сложить под первую попавшуюся кочку, чтобы потом потерять навсегда? Чтобы оно доступно было врагу?
Подошёл Мулеков.
— Что же, командир, придумал?
В его голосе слышалось неподдельное волнение.
— Мы обязаны сохранить золото для республики, поэтому должны спрятать его в надёжном месте. — Я рукой указал вверх, на пещеру, находящуюся в облачной выси. Мулеков неприятно улыбнулся:
— Как же мы заберёмся, чтобы там сложить мешки с золотом?
— Что-нибудь придумаем, — ответил я (свой секрет раньше времени раскрывать не хотелось).
Приказал разгружать лошадей. У костра, невдалеке от намеченной мною скалы, мы кое-как отогрелись. Был полдень, но мороз не сбавлял. Я спросил у Мулекова, сколько примерно градусов. Он, задумавшись, чего с ним никогда не бывало, не расслышал моего вопроса и попросил повторить. Посмотрев по сторонам, быстро ответил:
— Градусов пятьдесят будет.
Лошади стояли понуро, не пытаясь даже искать под снегом траву. А может, они чувствовали свой ужасный конец. Бойцы отогрелись, и я открыл им свой замысел. Они не верили тому, что я им сказал, и глядели на меня, как на человека, потерявшего рассудок. Мулекова стало трясти, словно в лихорадке:
— Командир, что это даст нашей республике?
— Во-первых, мы сохраним людей, во-вторых, спрячем золото в одном месте, недоступном человеку и запомним координаты. По нашему маршруту придёт экспедиция со специальным оборудованием и снимет золото. — Я указал на большую поляну слева: — Там можно даже сесть на аэроплане.
Бойцы продолжали молчать, глядя то на меня, то на лошадей. Мулеков подсел ко мне совсем близко:
— Командир, отмени приказ. Я вспомню дорогу. Мы будем двигаться насколько хватит сил, а там уже спрячем. Командир, отмени, — он умоляюще сложил руки на груди.
Бойцы продолжали молчать. И я повторил им своё страшное, но единственно правильное решение:
— Мы сейчас убьём лошадей, будем рубить их на куски и тёплое мясо примораживать к скале. Поднимаясь по примороженным кускам, как по лестнице, будем намораживать все выше и выше, пока не доберёмся до пещеры. Потом один человек спустит оттуда верёвку, связанную из уздечек. Здесь, внизу, мы будем привязывать к верёвке мешки с золотом, а он их будет поднимать наверх и там складывать.
Мулеков нервно ходил вокруг костра и вдруг спросил:
— Командир, а как же он из пещеры спустится обратно, уставший и замёрзший?
— Привяжет там верёвку и спустится по ней.
Мулеков, видно, испугался, что я его пошлю лезть в пещеру и отговаривал меня всячески:
— Командир, мы спрячем золото и уйдём, а по нашим ступенькам и по верёвке вдруг кто-нибудь залезет?
— Не залезет. После себя мы не оставим никаких следов. Разведём под самой скалой огромный костёр, — и верёвка сгорит, и ступеньки оттают, и упадут на землю. А самые верхние весной отвалятся.
На маленьком лице Мулекова я прочёл какое-то непонятное мне отчаяние. Бойцы по моему приказу мешки с золотом сложили к подножию скалы. Будет ли примерзать мясо? Стараясь не смотреть на стоящих рядом лошадей, я прошёл к скале и, поплевав на обшлаг шинели, прислонил его к скале. Через мгновение потянул обратно и не смог сразу оторвать. К скале подвели самую худую лошадь, покрытую инеем.
— Кто будет стрелять?
Но бойцы, те бойцы, которых я знал в бою, которые, не страшась пулемётного огня, шли в штыковую атаку, вдруг опустили глаза. Я понял, что ни у кого из них рука не поднимется на беззащитное животное.
Я выстрелил лошади в лоб. Она сразу же упала. Мулеков, видя, что я не отступил от своего плана, вдруг переменился. Нервозность у него прошла, он вышел из-за сосны и, помогая мне, работал как фокусник своим кинжалом. Я подносил квадратные куски к скале и с силой прижимал. Они мгновенно примерзали. Пока я нёс следующий кусок, этот превращался почти в чугун.
Я стал осторожно ставить ноги на ступеньки. Один из бойцов поддержал меня. Я уже поднялся по ступенькам на два метра от земли, когда почувствовал, что руки мои совсем окоченели. Меня сменил Мулеков. Маленький, юркий, он спокойно держался на ступеньках без всякого страха. Нагибался, принимал кусок из рук тоже поднявшегося по ступенькам бойца и прижимал. Уже трое бойцов висели на ступеньках.
Вечерело. Усилился мороз. И я приказал прекратить намораживание ступеней. Ночью, высунув голову из-под лошадиной шкуры, к удивлению своему, увидел я, что Мулеков, сидя у костра, что-то чертит на бересте. Заметив меня, он быстро положил бересту возле костра и тревожно сказал:
— Командир, волки воют, как бы не напали на нас.
— Спите, — сказал я, — сюда они не придут, им хватит остатков от тех лошадей.
Грызня у скалы становилась яростней. Мулеков пошёл по направлению к пещере и выстрелил из нагана два раза. Пока он ходил, я, немного выбравшись из-под шкуры, дотянулся рукой до бересты, на которой он что-то рисовал. Посмотрев, я вздрогнул. Линиями были обозначены три речки, по которым мы шли последние дни, хребты и скала, на которую мы намораживали ступени.
Странно. Я же приказал никому не составлять карт. Может, Мулеков боится, что я потеряю свою запись и золото пропадёт. Бересту я быстро бросил в огонь и этим напугал лошадей. Они шарахнулись, задели ногами запас валежника, и он упал в костёр, взметнулось пламя. Я залез снова под шкуру и видел, как Мулеков, вернувшись, шарил вокруг костра и, не найдя бересты, сердито ударил кулаком по морде лошади и выругался. Завтра, как только загрузим пещеру, бойцам скажу своё второе решение».
Дальше Таня не смогла читать, текст был залит, а посередине листа зияла дыра с рваными краями.
— Петька, а сколь танков можно наделать на золото, которое мы найдём? — спросил вдруг Шурка.
Посмотрев на чёрное небо, на котором сигнальными огоньками мигали большие звезды, Петька не очень уверенно сказал, что построить можно целую танковую армию.
— Петька, а сколь их в армии?
— Наверно, тысяча танков, а может, и больше.
— Тысяча! — раскрыл широко глаза Шурка. — А ежели…
Он не договорил, потому что Тимка вдруг прислушался. Ему показалось, что совсем рядом с ними хрустнула сухая веточка.
— Тимка, слышь, опять кто-то.
— Зверь, наверно, шарится. Давайте все вместе закричим, он от испуга уйдёт.
В четыре голоса ребята закричали:
— О-о-о-о-о-го-го-го!
Послышался лёгкий треск. Ребята опять закричали. Шурка, чтобы скрыть свой страх, кричал громче всех: «О-о-го-го-го-о-о!» Прокричав несколько раз, прислушались. В тайге наступила тишина.
— Давайте спать, — сказал Петька, — а дневник я сам дорасскажу завтра.
В стороне от костра, где свет падал на небольшой валун, ребята спрятали дневник командира и карты своей экспедиции.
Свернувшись маленькими комочками у костра, ребята уже засыпали, когда Шурка спросил:
— А как мы будем сымать золото?
— Спи, Шурка, придумаем что-нибудь!
Но Шурка сквозь сон опять спросил:
— Петька, а ежели Мулеков за нами крадётся?
— Пусть идёт, а встретимся, арестуем.
— А мы одолеем его?
— Одолеем, Шурка, нас же четверо!
Немного помолчав, Шурка снова спросил;
— A y него пистоль есть?
— Спи ты, есть, конечно. У шпионов у всех пистолеты есть. Но мы его все равно арестуем, обманем как-нибудь и арестуем.
Через несколько минут ребята крепко спали. Ночной предрассветный ветерок тонким голосом гудел в глубоком ущелье.
ГЛАВА 14
Тимка проснулся первым. Ему очень жгло спину. Спросонья он подумал, что слишком близко подкатился к костру. Встал на коленки, посмотрел на небо и быстро вскочил. Прямо над ними висела тяжёлая чёрная туча, Её края клубились белыми барашками. Вторая туча, ещё больше этой, мягко плыла в синем небе навстречу первой. Лес и горы стояли притихшими. Птицы тоже умолкли. Тимка стал будить ребят:
— Поднимайтесь живей. Драпать отсюдова надо.
Таня и Петька, проснувшись, посмотрели на небо и сразу поняли всю опасность. Шурка никак не хотел просыпаться. Он перевернулся на спину, на тёплые от солнца камни, что-то пробормотал и снова заснул; Тогда Петька и Таня взяли его за руки, подняли и посадили. Шурка открыл глаза, посмотрел на ребят, повалился на бок и опять заснул. Таня стала трясти его за плечи:
— Не смей спать!
Но Шурка, бормоча про какую-то шапку, крепко спал. Подскочил Тимка и выплеснул на Шуркину голову холодную воду из котелка. Шурка вскочил на ноги, протёр глаза и спросил почему-то шёпотом:
— Драпать надоть, да?
— Засоня! Гроза идёт. Ливнем нас смоет.
— Тимка, не ругайся, я живо соберусь!
Ветер раскачивал кроны сосен. Огненный шар солнца наполовину утонул в чернильной мгле. Запахло хвоей и цветами.
Дети бежали вниз. Тонкой змейкой сверкнула молния. От удара грома вздрогнули деревья. Почти рядом с ребятами сорвался кусок скалы и, разваливаясь, полетел в ущелье.
— Тимка! — закричал Шурка Подметкин, — в низину нельзя. Нас водой уволокет.
— Совсем вниз мы не пойдём.
— А куда?
— В ту пещеру, которую вчера на подъёме видели.
Небо продолжало темнеть. Казалось, что наступает ночь. Когда второй раз ударила молния, ребята были в нескольких шагах от пещеры. Из расселины вылетела птица с длинным клювом и, мелькнув в воздухе, камнем полетела в ущелье. Опять ударил гром, сотрясая старые горы. Забежав в темноту пещеры, ребята побросали вещи, выскочили обратно собрать немного валежника для костра. Гроза развернулась с полной силой. С неба лились потоки воды. Пещера дышала сыростью и холодком. Мимо пещеры по уступу нёсся пенистый ручеёк. Шурка выглянул наружу, дождь был тёплый. Таня тоже подошла к выходу и подставила ладошку под упругие струи дождя.
Дым от костра наружу почему-то не выходил, а скапливался под потолком. Его накопилось так много, что стало пощипывать горло. Вдруг огромная молния, похожая на десятикилометрового Змея Горыныча, осветила белым светом испуганные глаза ребят. Страшный грохот потряс скалы. С потолка пещеры посыпался песок, казалось, что она разрушается. С криком Шурка вскочил и бросился из пещеры под ливень. Петька с Тимкой ринулись за ним, поймали его и мокрого притащили обратно.
Второй удар грома потряс горы. В воздухе перед входом в пещеру промелькнули какие-то чёрные куски. Один с силой ударил в гранитную кромку входа. Ребят обдало брызгами и мелкими чешуйками древесной коры, обломки дерева сразу же подхватил пенистый поток и понёс в ущелье.
— Не трусьте, — прокричал Тимка, — пещера не завалится.
Таня смотрела на град летящих в ливне камней и слушала, как в ущелье, перекрывая шум ливня, надрывно гудит ветер.
Удары грома становились все слабее и слабее, а когда совсем стихли, стало слышно, как шуршит дождь по зелёным листьям. Ручеёк возле пещеры превратился в мутный поток, несущий зелёные ветки и небольшие камни.
Посветлело небо, и ребята, успокоившись, сели около костра. Таня, достав из мешка две лепёшки, с треском переломила их и подала каждому по куску. Сквозь мелкую сетку дождя было видно, как над вершинами гор медленно поднимается лёгкий туман.
Ребята, притихшие от пережитого, сидели, не шевелясь, и слушали Петьку. Он рассказывал о последних трагических днях командира.
— …Когда наморозили все ступеньки, в живых осталось четыре лошади. Быль-Былинский приказал Мулекову разыскать под снегом и собрать лошадям хоть немного травы. «Эти лошади, — сказал командир, — наше спасение». Они были единственными, у которых не болели ноги и сохранились все подковы. «Слабые бойцы будут ехать верхом. А в случае надобности одна из лошадей пойдёт на пищу», — так думал Быль-Былинский. Мулеков только попросил, чтоб без него не загружали пещеру. Хорёк стал очень старательным, и через полчаса лошади уже жевали сухую траву. Затем Мулеков сам попросился подняться по ступенькам в пещеру. Он ловко закарабкался туда и сбросил вниз верёвку. Первую сумку он едва поднял, но, когда командир хотел послать ему на помощь ещё одного бойца, Мулеков воспротивился.
Следующие сумки он поднимал быстро.
Закончив дело, он спустился на землю возле костра, вступил в спор, что оттаивать ступеньки не надо. «Людей здесь нет, а весной они сами упадут, и время терять не стоит», — говорил он. Некоторые бойцы его поддержали. Но командир на этот раз оказался несговорчивым. И через некоторое время возле скалы они зажгли огромный костёр. Но скала нагревалась медленно и ступеньки стали отпадывать только к вечеру. Отряду снова пришлось заночевать. Видя недовольное лицо Мулекова, командир сказал: «Золотом рисковать мы не имеем права, а упущенное время нагоним — слабые теперь поедут на лошадях».
А утром случилась большая беда. Ночью на отряд напали волки и перегрызли шеи двум лошадям. И тут командир понял, что в отряде находится лазутчик белых, это он погубил лошадей, а не волки.
— Петька, — перебил Шурка Подметкин, — а как командир смекнул?
— Командир знал повадки зверей, потому что изучал зоологию и в молодости мечтал быть учёным. Когда Мулеков сообщил о волках, командир не поверил и подумал: «Здесь на всю тайгу пахнет горелым мясом и шерстью, любой зверь уйдёт, а во-вторых, зачем волкам подходить близко к костру и рисковать, нападать па лошадей, когда там, в далёких кустах, лежит целая гора лошадиных потрохов. Ведь в первую ночь, когда даже большого костра не было, волки не нападали, а жрали только потроха. И раны на шеях у лошадей больше походили на удары ножа». Быль-Былинский вслух ничего не сказал. На кого подумаешь? Ножи в лошадиной крови у всех, одежда тоже. Но то, что лошадей убил кто-то нарочно, командир не сомневался. И тут Быль-Былинский догадался, что предатель убьёт всех, чтобы, подходя к тропе, остаться одному. Сборы в дорогу прошли в сомнениях. Командир искал выход: нужно перехитрить преступника. Но как?
Вскоре отряд Быль-Былинского вышел к широкой реке. Она была глубокой, ещё не успела замёрзнуть и парила на морозе. Командир остановил отряд и приказал лежащие на берегу сухие деревья связать в большой плот.
«Мы будем сплавляться по реке?» — спросил Мулеков. Командир посмотрел в маленькие глаза Хорька и громко ответил, чтобы слышали все: «Да, весь отряд поплывёт на плоту».
Мулеков усердно стал помогать. Плот для крепости связывали кожаными ремнями и уздечками. Сверху бревна накрыли конскими шкурами в два ряда, шерстью кверху. Шкуры ловко прикрепил к плоту Мулеков. Их положили, чтобы не мочить ноги и вещи. Когда плот спустили на воду, Мулеков спросил командира, что делать с лошадями. И тогда Быль-Былинский сказал бойцам: «Все поплывут по реке, а мы вдвоём с Мулековым поедем вдоль хребта. Кому из нас повезёт, тот и сообщит в городе о пещере».
Мулеков растерялся и со злостью спросил: «Почему разделяется отряд?»
«В этом варианте, — ответил Быль-Былинский, — есть возможность кому-то остаться в живых, а значит, сообщить правительству о золоте».
Старшим по плоту командир назначил Титунова. Ему он доверял полностью.
Петька прислушался к шумевшему дождю, помолчал, вспоминая подробности, подкинул в костёр веточек.
— Отведя в сторону Тигунова, командир поделился с ним своими мыслями и незаметно передал ему наскоро сделанную карту. Остальным бойцам он тоже велел в любом случае сообщить в ЧК об отряде и рассказать обо всём, что им известно. Когда на плот погрузили мясо и длинные шесты, Мулеков стал говорить, что плохо отправлять людей «на ночь глядя». Он стал уговаривать остаться на берегу и переночевать всем вместе. Но командир приказал на плоту развести костёр и отплывать. На каменных плитах, которые положили на самом конце плота, Тугунов разжёг костёр и, попрощавшись, оттолкнул плот. Командир стоял на берегу до тех пор, пока плот не скрылся за далёким поворотом. Быль-Былинский и предатель Мулеков остались на берегу вдвоём.
— Петька, обожди-ка! Петька, — сказала Таня, — значит, о золоте и о пещере знают ещё они, а не только Мулеков.
— Папа говорил, что о тех, кто уплыл на плоту, точных сведений нет. Рассказывали, что какой-то отряд перед самой весной вышел к Байкалу. Папа думает, что это был отряд Тигунова. Так вот этот отряд сходу вступил в бой с какими-то бандитами, в перестрелке многие погибли. А теперь о командире. Хорёк ночью подвёл к краю ущелья его лошадь и столкнул вниз. Свою лошадь он привязал к сосне, Вернувшись к сонному командиру, нанёс ему удар кинжалом. Но во время удара поскользнулся и только ранил Быль-Былинского. Началась борьба. Командир сумел выбить кинжал и выхватил из-под шкуры наган с единственной пулей. Мулеков успел, как кошка, прыгнуть за камень и закричал: «Командир, тебе все равно крышка. Лошадь твою я угробил. Отдай мне дневник и карту. Я тебе оставлю свою лошадь и уйду. А нет — брошу тебя здесь, все равно сдохнешь». Раненый командир стал подниматься и, держа наган наготове, пошёл к камню, за которым прятался Хорёк. Но Мулекова за камнем уже не было. Маленькие следы Хорька шли по самой кромке ущелья в тайгу. Внимательно осмотрев заснеженные деревья и завалы, Быль-Былинский вернулся назад. Помогая зубами, кое-как перевязал себе ремнём руку. У него закружилась голова, а когда он пришёл в себя, то увидел на вершине горы Мулекова, сидящего неподвижно на коне.
«Командир, — кричал он, — зря сопротивляешься! Отдай карту и дневник, получишь коня».
Быль-Былинский стрелять, не стал, было далеко для нагана.
«Отдай, иначе я тебя буду преследовать. День буду за тобой идти, два дня, неделю — все равно ты сдохнешь, и золото будет моё. Я опережу твоих плотовщиков. Согласись, дело проиграно. Отдай, а я оставлю тебе коня. Тропа вот она, рядом». Но когда командир стал двигаться к нему, он, поспешно стегая лошадь, уехал.
Шёл густой снег. Пушистые невесомые снежинки обсыпали деревья. Больной, раненый командир шёл вперёд, держа наготове револьвер. Неотступно по его следам крался на лошади предатель.
На четвёртый день Быль-Былинский потерял сознание. Очнулся от храпа лошади, встал на колени, но, Мулеков, видя опасность, опять отъехал подальше. Тогда, собрав все свои силы, командир записал события последних дней в дневник; вырвал и уничтожил некоторые страницы и записал, что попробует сегодня сделать засаду на Хорька, если до вечера не умрёт.
В сумерках он разжёг костёр, расчистил снег и лёг, А когда совсем стемнело, оставил у костра шинель, отполз за соседнюю толстую сосну и стал ждать. Мулеков подкрадывался к костру тихо и осторожно, оставив лошадь далеко в кустах. В правой руке предателя Быль-Былинский различил блестевший кинжал. Не доходя метров двадцать, Хорёк спрятался за обломок скалы и нарочно хрустнул веткой. Шинель на снегу, которую оставил командир, понятно, не шевельнулась.
Мулеков вышел и стал прыжками приближаться. Как только он очутился возле костра, командир выстрелил. Хорёк вскрикнул, свалился в костёр, но тут же, подпрыгнув, бросился в кусты на четвереньках, волоча ногу. Командир едва выбрался обратно к костру и, взяв в руки острую коряжину, забылся. Очнулся он утром. Кружилась голова, но он пошёл по следу Хорька. След вёл в распадок. На снегу, где Хорёк останавливался, были пятна крови. В одном месте валялись куски окровавленной материи. Командир побрёл дальше и на бугорке увидел лошадиные следы, а на берёзе, на нижней ветке, узелок от узды. Видать, Мулеков не в силах был развязать ремешок и отрезал его кинжалом.
Три дня брёл в тайге Быль-Былинский. Рана от ножа у него загноилась и кровоточила. Выйдя к тропе, он сделал об этом запись.
Петька, вспоминая, наморщил лоб, и слово в слово повторил последние строки командира:
— «Снова показался Мулеков. В руках у него охотничье ружьё. Попытаюсь спрятать документы. Нашедшего мой дневник именем революции прошу передать в органы ЧК. Золото должно принадлежать…».
Петька перевёл дыхание.
— Дальше мы с папой разобрать не могли. Мулеков, наверно, убил командира, забрал его сумку и удрал.
— Глядя сквозь редкий теперь дождик, на несущиеся по ясному небу облака, ребята молчали, думая о коварстве Хорька и о гибели командира. Вдруг Шурка сказал:
— А ежели Мулеков с нами встретится, он же нас угробит!
Презрение появилось в синих глазах Тани:
— Трусишь, Шурка? Зачем тогда согласился идти?
Петька не дал вспыхнуть ссоре. Шевеля палочкой почерневшие угли, он медленно стал говорить:
— С Мулековым мы, может быть, и не встретимся. А если встретимся, ни слова не говорить о пещере, о золоте и вообще о всяких сокровищах, про которые пишут в книгах. Мы должны следить за ним. Ни днём, ни ночью не спускать с него глаз.
— Петька, а если он спросит, почему мы в лесу и зачем так далеко ушли от всех городов и посёлков?
— Надо что-нибудь придумать.
Ребята задумались. Действительно, чем они могли усыпить бдительность Хорька? Тимка вдруг улыбнулся.
— Ты что-нибудь придумал? — спросила Таня.
Тимка поднялся на ноги и стал говорить чётко, как будто отвечал урок в школе.
— Ему скажем, мы, мол, из Иркутска и удрали из детского дома.
— А если он спросит из какого?
— Надобно сказать: детский дом номер пять, — Тимка показал пять пальцев на руке. — Стоит на улице Коммунистической. Двухэтажный, бревенчатый. Покрытый зелёной краской. Ворота и заплот дощатые, покрашенные тоже зеленью. Недалече протекает река Ангара. Там остров, на нём лесопильня. Наискосок от детского дома двухэтажная школа из кирпичей, номер у неё восемнадцать. Мы в той школе не обучались. Смекнули теперь?
— Смекнули, — ответил Шурка.
— Тимка, а про детский дом — это точно?
— Точно, Петька, я там цельный месяц гостевал. Моя бабушка там работает.
Петька вдруг предложил:
— Давайте, я буду как будто Мулеков и вас буду спрашивать, а вы отвечайте. — Петька скосил глаза, сделал страшное лицо и подошёл к костру. — Ты откуда, Шурка?
— Мы, дядя, удрали с детского дома, с Иркутска.
— А где он расположен?
— На улице Коммунистической, недалече от Ангары.
— Знаю, знаю, — грубым голосом сказал Петька. — Он такой каменный с балконом.
Но Шурка не поддался на уловку и ответил:
— Нет, дядя, он бревенчатый.
Таня с Тимкой, слушая их разговор, засмеялись.
Петька вошёл в азарт и быстро спросил:
— А мать тебя, Шурка, часто бьёт?
Шурка, не чувствуя подвоха, ответил:
— Мамка не лупцует, а токмо дедушка с отцом.
Таня смеялась громче всех.
— Шурка, а почему ты в детском доме, если у тебя родители есть?
Шурка и сам понял, что попался, и смутился.
Когда ребята вышли из пещеры, ни одного облачка на небе уже не было. На ветках, на зелёных листьях сверкали от яркого солнца капли дождя. Свежий хвойный воздух слегка кружил голову. Скинув ичиги, ребята, ступая прямо, в мутный тёплый ручеёк, снова поднимались в гору, туда, где они провели ночь. Местности они не узнали. Площадка, на которой ночевали, стала шире.
Остатки костра смыло водой. Мелкие берёзки и сосенки исчезли, вместо них из земли торчали только махонькие пеньки, словно кто-то безжалостно рубил деревья топором.
Таня оглянулась вокруг:
— А где сосна, которая ночью скрипела?
Вместо неё ребята обнаружили в кустах разбитый вдребезги широкий пень — все, что осталось от высоченного дерева. Метров за двести от пня стали попадаться огромные трехметровые щепки, вонзившиеся в трещины скал.
— Поднимайтесь живей. Драпать отсюдова надо.
Таня и Петька, проснувшись, посмотрели на небо и сразу поняли всю опасность. Шурка никак не хотел просыпаться. Он перевернулся на спину, на тёплые от солнца камни, что-то пробормотал и снова заснул; Тогда Петька и Таня взяли его за руки, подняли и посадили. Шурка открыл глаза, посмотрел на ребят, повалился на бок и опять заснул. Таня стала трясти его за плечи:
— Не смей спать!
Но Шурка, бормоча про какую-то шапку, крепко спал. Подскочил Тимка и выплеснул на Шуркину голову холодную воду из котелка. Шурка вскочил на ноги, протёр глаза и спросил почему-то шёпотом:
— Драпать надоть, да?
— Засоня! Гроза идёт. Ливнем нас смоет.
— Тимка, не ругайся, я живо соберусь!
Ветер раскачивал кроны сосен. Огненный шар солнца наполовину утонул в чернильной мгле. Запахло хвоей и цветами.
Дети бежали вниз. Тонкой змейкой сверкнула молния. От удара грома вздрогнули деревья. Почти рядом с ребятами сорвался кусок скалы и, разваливаясь, полетел в ущелье.
— Тимка! — закричал Шурка Подметкин, — в низину нельзя. Нас водой уволокет.
— Совсем вниз мы не пойдём.
— А куда?
— В ту пещеру, которую вчера на подъёме видели.
Небо продолжало темнеть. Казалось, что наступает ночь. Когда второй раз ударила молния, ребята были в нескольких шагах от пещеры. Из расселины вылетела птица с длинным клювом и, мелькнув в воздухе, камнем полетела в ущелье. Опять ударил гром, сотрясая старые горы. Забежав в темноту пещеры, ребята побросали вещи, выскочили обратно собрать немного валежника для костра. Гроза развернулась с полной силой. С неба лились потоки воды. Пещера дышала сыростью и холодком. Мимо пещеры по уступу нёсся пенистый ручеёк. Шурка выглянул наружу, дождь был тёплый. Таня тоже подошла к выходу и подставила ладошку под упругие струи дождя.
Дым от костра наружу почему-то не выходил, а скапливался под потолком. Его накопилось так много, что стало пощипывать горло. Вдруг огромная молния, похожая на десятикилометрового Змея Горыныча, осветила белым светом испуганные глаза ребят. Страшный грохот потряс скалы. С потолка пещеры посыпался песок, казалось, что она разрушается. С криком Шурка вскочил и бросился из пещеры под ливень. Петька с Тимкой ринулись за ним, поймали его и мокрого притащили обратно.
Второй удар грома потряс горы. В воздухе перед входом в пещеру промелькнули какие-то чёрные куски. Один с силой ударил в гранитную кромку входа. Ребят обдало брызгами и мелкими чешуйками древесной коры, обломки дерева сразу же подхватил пенистый поток и понёс в ущелье.
— Не трусьте, — прокричал Тимка, — пещера не завалится.
Таня смотрела на град летящих в ливне камней и слушала, как в ущелье, перекрывая шум ливня, надрывно гудит ветер.
Удары грома становились все слабее и слабее, а когда совсем стихли, стало слышно, как шуршит дождь по зелёным листьям. Ручеёк возле пещеры превратился в мутный поток, несущий зелёные ветки и небольшие камни.
Посветлело небо, и ребята, успокоившись, сели около костра. Таня, достав из мешка две лепёшки, с треском переломила их и подала каждому по куску. Сквозь мелкую сетку дождя было видно, как над вершинами гор медленно поднимается лёгкий туман.
Ребята, притихшие от пережитого, сидели, не шевелясь, и слушали Петьку. Он рассказывал о последних трагических днях командира.
— …Когда наморозили все ступеньки, в живых осталось четыре лошади. Быль-Былинский приказал Мулекову разыскать под снегом и собрать лошадям хоть немного травы. «Эти лошади, — сказал командир, — наше спасение». Они были единственными, у которых не болели ноги и сохранились все подковы. «Слабые бойцы будут ехать верхом. А в случае надобности одна из лошадей пойдёт на пищу», — так думал Быль-Былинский. Мулеков только попросил, чтоб без него не загружали пещеру. Хорёк стал очень старательным, и через полчаса лошади уже жевали сухую траву. Затем Мулеков сам попросился подняться по ступенькам в пещеру. Он ловко закарабкался туда и сбросил вниз верёвку. Первую сумку он едва поднял, но, когда командир хотел послать ему на помощь ещё одного бойца, Мулеков воспротивился.
Следующие сумки он поднимал быстро.
Закончив дело, он спустился на землю возле костра, вступил в спор, что оттаивать ступеньки не надо. «Людей здесь нет, а весной они сами упадут, и время терять не стоит», — говорил он. Некоторые бойцы его поддержали. Но командир на этот раз оказался несговорчивым. И через некоторое время возле скалы они зажгли огромный костёр. Но скала нагревалась медленно и ступеньки стали отпадывать только к вечеру. Отряду снова пришлось заночевать. Видя недовольное лицо Мулекова, командир сказал: «Золотом рисковать мы не имеем права, а упущенное время нагоним — слабые теперь поедут на лошадях».
А утром случилась большая беда. Ночью на отряд напали волки и перегрызли шеи двум лошадям. И тут командир понял, что в отряде находится лазутчик белых, это он погубил лошадей, а не волки.
— Петька, — перебил Шурка Подметкин, — а как командир смекнул?
— Командир знал повадки зверей, потому что изучал зоологию и в молодости мечтал быть учёным. Когда Мулеков сообщил о волках, командир не поверил и подумал: «Здесь на всю тайгу пахнет горелым мясом и шерстью, любой зверь уйдёт, а во-вторых, зачем волкам подходить близко к костру и рисковать, нападать па лошадей, когда там, в далёких кустах, лежит целая гора лошадиных потрохов. Ведь в первую ночь, когда даже большого костра не было, волки не нападали, а жрали только потроха. И раны на шеях у лошадей больше походили на удары ножа». Быль-Былинский вслух ничего не сказал. На кого подумаешь? Ножи в лошадиной крови у всех, одежда тоже. Но то, что лошадей убил кто-то нарочно, командир не сомневался. И тут Быль-Былинский догадался, что предатель убьёт всех, чтобы, подходя к тропе, остаться одному. Сборы в дорогу прошли в сомнениях. Командир искал выход: нужно перехитрить преступника. Но как?
Вскоре отряд Быль-Былинского вышел к широкой реке. Она была глубокой, ещё не успела замёрзнуть и парила на морозе. Командир остановил отряд и приказал лежащие на берегу сухие деревья связать в большой плот.
«Мы будем сплавляться по реке?» — спросил Мулеков. Командир посмотрел в маленькие глаза Хорька и громко ответил, чтобы слышали все: «Да, весь отряд поплывёт на плоту».
Мулеков усердно стал помогать. Плот для крепости связывали кожаными ремнями и уздечками. Сверху бревна накрыли конскими шкурами в два ряда, шерстью кверху. Шкуры ловко прикрепил к плоту Мулеков. Их положили, чтобы не мочить ноги и вещи. Когда плот спустили на воду, Мулеков спросил командира, что делать с лошадями. И тогда Быль-Былинский сказал бойцам: «Все поплывут по реке, а мы вдвоём с Мулековым поедем вдоль хребта. Кому из нас повезёт, тот и сообщит в городе о пещере».
Мулеков растерялся и со злостью спросил: «Почему разделяется отряд?»
«В этом варианте, — ответил Быль-Былинский, — есть возможность кому-то остаться в живых, а значит, сообщить правительству о золоте».
Старшим по плоту командир назначил Титунова. Ему он доверял полностью.
Петька прислушался к шумевшему дождю, помолчал, вспоминая подробности, подкинул в костёр веточек.
— Отведя в сторону Тигунова, командир поделился с ним своими мыслями и незаметно передал ему наскоро сделанную карту. Остальным бойцам он тоже велел в любом случае сообщить в ЧК об отряде и рассказать обо всём, что им известно. Когда на плот погрузили мясо и длинные шесты, Мулеков стал говорить, что плохо отправлять людей «на ночь глядя». Он стал уговаривать остаться на берегу и переночевать всем вместе. Но командир приказал на плоту развести костёр и отплывать. На каменных плитах, которые положили на самом конце плота, Тугунов разжёг костёр и, попрощавшись, оттолкнул плот. Командир стоял на берегу до тех пор, пока плот не скрылся за далёким поворотом. Быль-Былинский и предатель Мулеков остались на берегу вдвоём.
— Петька, обожди-ка! Петька, — сказала Таня, — значит, о золоте и о пещере знают ещё они, а не только Мулеков.
— Папа говорил, что о тех, кто уплыл на плоту, точных сведений нет. Рассказывали, что какой-то отряд перед самой весной вышел к Байкалу. Папа думает, что это был отряд Тигунова. Так вот этот отряд сходу вступил в бой с какими-то бандитами, в перестрелке многие погибли. А теперь о командире. Хорёк ночью подвёл к краю ущелья его лошадь и столкнул вниз. Свою лошадь он привязал к сосне, Вернувшись к сонному командиру, нанёс ему удар кинжалом. Но во время удара поскользнулся и только ранил Быль-Былинского. Началась борьба. Командир сумел выбить кинжал и выхватил из-под шкуры наган с единственной пулей. Мулеков успел, как кошка, прыгнуть за камень и закричал: «Командир, тебе все равно крышка. Лошадь твою я угробил. Отдай мне дневник и карту. Я тебе оставлю свою лошадь и уйду. А нет — брошу тебя здесь, все равно сдохнешь». Раненый командир стал подниматься и, держа наган наготове, пошёл к камню, за которым прятался Хорёк. Но Мулекова за камнем уже не было. Маленькие следы Хорька шли по самой кромке ущелья в тайгу. Внимательно осмотрев заснеженные деревья и завалы, Быль-Былинский вернулся назад. Помогая зубами, кое-как перевязал себе ремнём руку. У него закружилась голова, а когда он пришёл в себя, то увидел на вершине горы Мулекова, сидящего неподвижно на коне.
«Командир, — кричал он, — зря сопротивляешься! Отдай карту и дневник, получишь коня».
Быль-Былинский стрелять, не стал, было далеко для нагана.
«Отдай, иначе я тебя буду преследовать. День буду за тобой идти, два дня, неделю — все равно ты сдохнешь, и золото будет моё. Я опережу твоих плотовщиков. Согласись, дело проиграно. Отдай, а я оставлю тебе коня. Тропа вот она, рядом». Но когда командир стал двигаться к нему, он, поспешно стегая лошадь, уехал.
Шёл густой снег. Пушистые невесомые снежинки обсыпали деревья. Больной, раненый командир шёл вперёд, держа наготове револьвер. Неотступно по его следам крался на лошади предатель.
На четвёртый день Быль-Былинский потерял сознание. Очнулся от храпа лошади, встал на колени, но, Мулеков, видя опасность, опять отъехал подальше. Тогда, собрав все свои силы, командир записал события последних дней в дневник; вырвал и уничтожил некоторые страницы и записал, что попробует сегодня сделать засаду на Хорька, если до вечера не умрёт.
В сумерках он разжёг костёр, расчистил снег и лёг, А когда совсем стемнело, оставил у костра шинель, отполз за соседнюю толстую сосну и стал ждать. Мулеков подкрадывался к костру тихо и осторожно, оставив лошадь далеко в кустах. В правой руке предателя Быль-Былинский различил блестевший кинжал. Не доходя метров двадцать, Хорёк спрятался за обломок скалы и нарочно хрустнул веткой. Шинель на снегу, которую оставил командир, понятно, не шевельнулась.
Мулеков вышел и стал прыжками приближаться. Как только он очутился возле костра, командир выстрелил. Хорёк вскрикнул, свалился в костёр, но тут же, подпрыгнув, бросился в кусты на четвереньках, волоча ногу. Командир едва выбрался обратно к костру и, взяв в руки острую коряжину, забылся. Очнулся он утром. Кружилась голова, но он пошёл по следу Хорька. След вёл в распадок. На снегу, где Хорёк останавливался, были пятна крови. В одном месте валялись куски окровавленной материи. Командир побрёл дальше и на бугорке увидел лошадиные следы, а на берёзе, на нижней ветке, узелок от узды. Видать, Мулеков не в силах был развязать ремешок и отрезал его кинжалом.
Три дня брёл в тайге Быль-Былинский. Рана от ножа у него загноилась и кровоточила. Выйдя к тропе, он сделал об этом запись.
Петька, вспоминая, наморщил лоб, и слово в слово повторил последние строки командира:
— «Снова показался Мулеков. В руках у него охотничье ружьё. Попытаюсь спрятать документы. Нашедшего мой дневник именем революции прошу передать в органы ЧК. Золото должно принадлежать…».
Петька перевёл дыхание.
— Дальше мы с папой разобрать не могли. Мулеков, наверно, убил командира, забрал его сумку и удрал.
— Глядя сквозь редкий теперь дождик, на несущиеся по ясному небу облака, ребята молчали, думая о коварстве Хорька и о гибели командира. Вдруг Шурка сказал:
— А ежели Мулеков с нами встретится, он же нас угробит!
Презрение появилось в синих глазах Тани:
— Трусишь, Шурка? Зачем тогда согласился идти?
Петька не дал вспыхнуть ссоре. Шевеля палочкой почерневшие угли, он медленно стал говорить:
— С Мулековым мы, может быть, и не встретимся. А если встретимся, ни слова не говорить о пещере, о золоте и вообще о всяких сокровищах, про которые пишут в книгах. Мы должны следить за ним. Ни днём, ни ночью не спускать с него глаз.
— Петька, а если он спросит, почему мы в лесу и зачем так далеко ушли от всех городов и посёлков?
— Надо что-нибудь придумать.
Ребята задумались. Действительно, чем они могли усыпить бдительность Хорька? Тимка вдруг улыбнулся.
— Ты что-нибудь придумал? — спросила Таня.
Тимка поднялся на ноги и стал говорить чётко, как будто отвечал урок в школе.
— Ему скажем, мы, мол, из Иркутска и удрали из детского дома.
— А если он спросит из какого?
— Надобно сказать: детский дом номер пять, — Тимка показал пять пальцев на руке. — Стоит на улице Коммунистической. Двухэтажный, бревенчатый. Покрытый зелёной краской. Ворота и заплот дощатые, покрашенные тоже зеленью. Недалече протекает река Ангара. Там остров, на нём лесопильня. Наискосок от детского дома двухэтажная школа из кирпичей, номер у неё восемнадцать. Мы в той школе не обучались. Смекнули теперь?
— Смекнули, — ответил Шурка.
— Тимка, а про детский дом — это точно?
— Точно, Петька, я там цельный месяц гостевал. Моя бабушка там работает.
Петька вдруг предложил:
— Давайте, я буду как будто Мулеков и вас буду спрашивать, а вы отвечайте. — Петька скосил глаза, сделал страшное лицо и подошёл к костру. — Ты откуда, Шурка?
— Мы, дядя, удрали с детского дома, с Иркутска.
— А где он расположен?
— На улице Коммунистической, недалече от Ангары.
— Знаю, знаю, — грубым голосом сказал Петька. — Он такой каменный с балконом.
Но Шурка не поддался на уловку и ответил:
— Нет, дядя, он бревенчатый.
Таня с Тимкой, слушая их разговор, засмеялись.
Петька вошёл в азарт и быстро спросил:
— А мать тебя, Шурка, часто бьёт?
Шурка, не чувствуя подвоха, ответил:
— Мамка не лупцует, а токмо дедушка с отцом.
Таня смеялась громче всех.
— Шурка, а почему ты в детском доме, если у тебя родители есть?
Шурка и сам понял, что попался, и смутился.
Когда ребята вышли из пещеры, ни одного облачка на небе уже не было. На ветках, на зелёных листьях сверкали от яркого солнца капли дождя. Свежий хвойный воздух слегка кружил голову. Скинув ичиги, ребята, ступая прямо, в мутный тёплый ручеёк, снова поднимались в гору, туда, где они провели ночь. Местности они не узнали. Площадка, на которой ночевали, стала шире.
Остатки костра смыло водой. Мелкие берёзки и сосенки исчезли, вместо них из земли торчали только махонькие пеньки, словно кто-то безжалостно рубил деревья топором.
Таня оглянулась вокруг:
— А где сосна, которая ночью скрипела?
Вместо неё ребята обнаружили в кустах разбитый вдребезги широкий пень — все, что осталось от высоченного дерева. Метров за двести от пня стали попадаться огромные трехметровые щепки, вонзившиеся в трещины скал.
ГЛАВА 15
Петькин отряд долго шёл по узенькому каменистому карнизу вдоль хребта. По карте, составленной Торбеевым, Петька знал, что скоро начнётся спуск, потом несколько километров они пройдут по лощине, а там должно быть зимовье, построенное ещё дедушкой лесника Потапова.
Ребята вышли из-за скалы и остановились поражённые: поперёк их пути нёсся с грохотом поток воды. В кипящей пене крутились вырванные с корнем деревья, сшибались огромные камни. Поток образовался всего час назад от большого ливня.
Перекрывая грохот воды, Тимка прокричал на ухо Петьке:
— Надобно погодить, когда вода схлынет.
Выбрав место повыше, ребята уселись среди валунов и стали ждать.
— Собака! Смотрите, овчарка! — закричала Таня.
В волнах показалась голова собаки, снова исчезла и снова показалась. В огромной пасти она держала щенка, Всмотревшись, Тимка сказал:
Ребята вышли из-за скалы и остановились поражённые: поперёк их пути нёсся с грохотом поток воды. В кипящей пене крутились вырванные с корнем деревья, сшибались огромные камни. Поток образовался всего час назад от большого ливня.
Перекрывая грохот воды, Тимка прокричал на ухо Петьке:
— Надобно погодить, когда вода схлынет.
Выбрав место повыше, ребята уселись среди валунов и стали ждать.
— Собака! Смотрите, овчарка! — закричала Таня.
В волнах показалась голова собаки, снова исчезла и снова показалась. В огромной пасти она держала щенка, Всмотревшись, Тимка сказал: