Ингерсолл Ральф. Совершенно секретно

   Самое странное в историческом вторжении в Европу 6 июня было именно то, что никто по существу им не командовал. Два человека, Рузвельт и Черчилль, в свое время согласились на том, что оно должно состояться; но единоличного командования не было. Самый план вырабатывался в течение ряда лет. Корнями он уходил в опыт первых коммандос. Он не был созданием одного гениального ума. Как мы видели, он составлялся по методу исключения, путем отбора наименее невозможных направлений и операций. Это был плод тяжелого, кропотливого труда. И когда план был закончен, отпечатан, переплетен и занумерован, группа людей, работавших над ним, была распущена. Ни один из них не сыграл сколько-нибудь значительной роли в его осуществлении. Но к тому времени, когда Эйзенхауэр и Монтгомери возглавили европейский театр военных действий, план уже разросся до таких размеров, что никаких серьезных изменений они не могли в него внести.
   Не Бернард Монтгомери, а план был поистине "главным". Проведенное в январе усиление первой волны по существу не изменило основную концепцию берег Нормандии был выбран просто потому, что условия там были менее неблагоприятны, чем к северу и к югу от него.
   Генерал Эйзенхауэр, разумеется, не имел никакого касательства к руководству вторжением. Честно выполняя условия, выработанные в Тегеране, он только расписывался на доверенностях, которые выдал своим трем английским главнокомандующим. Как и предсказывали англичане, - а они позаботились о том, чтобы их предсказание сбылось, - Эйзенхауэр в Англии был целиком занят политическими функциями верховного главнокомандующего. С войсками он соприкасался только во время официальных смотров.
   Мало того, что сухопутные, морские и воздушные силы имели отдельных главнокомандующих, - эти три лица сами координировали свои действия, образуя некий сверхсиндикат. Роль Эйзенхауэра в чисто военной области сводилась к посредничеству между ними и командованием воздушными силами дальнего действия. Из всех вооруженных сил в Англии только последние не являлись неотъемлемой частью плана "Оверлорд". Для усиления воздушной подготовки предполагалось "отвлечь" их от главной задачи по разрушению германской промышленности, но в основном поддержка с воздуха при вторжении возлагалась на соединения истребителей и средних бомбардировщиков, которыми командовал Лей-Мэллори. Таким образом, хотя официально ответственность лежала на Эйзенхауэре, фактически его роль в руководстве вторжением сводилась к тому, чтобы шагать из угла в угол и выслушивать синоптиков, которые докладывали ему, что все в порядке. Но и три английских главнокомандующих - генерал, адмирал и главный маршал авиации, - несмотря на свою огромную ответственность, могли сделать немногим больше. Это были мастера, а не управляющие, - мастера, временами до отказа перегруженные работой по координированию действий исторической важности, но бессильные что-либо изменить в самом качестве этих действий.
   Такова природа всякой комбинированной операции. На суше генерал действительно командует. Он может приказать своим войскам наступать и отступать, маневрировать и производить демонстрации. В зависимости от его приказа бой может быть выигран или проигран. Другое дело - человек, номинально командующий комбинированными силами вторжения. Он не может увеличить число войск, потому что не хватает судов для их перевозки. Он не может даже уменьшить это число, потому что все части плана так тесно переплетаются, что изменение одной его части сдвинет с места все остальные. Он не может существенно изменить действия своих войск во времени или в пространстве. Как и все, он просто подневольный работник, беспрекословно выполняющий волю плана.
   Из всех старших командиров ближе всего под понятие свободного человека подходил Брэдли. Он был только младшим мастером американского цеха, подчиненным обер-мастеру Монтгомери, но именно благодаря такому скромному положению у него оставалось немного времени и внутренних сил, чтобы обдумать, что он будет делать со своими войсками, когда они переправятся во Францию и он сможет хоть что-то предпринять. Стратегический план, которым Брэдли впоследствии руководился на континенте, в общих чертах сложился у него в эти месяцы перед вторжением. Еще прежде, чем его войска отплыли от берегов Англии, у Брэдли была ясная картина того, как с наибольшим эффектом использовать их против германской армии.
   Монтгомери не выказывал ни малейшего интереса к идеям Брэдли, - ведь Брэдли был всего лишь одним из его генералов, и обращаться с ним, как с равным, он видел не больше оснований, чем с командующим подчиненной ему канадской или даже английской армии. Не в духе английской военной традиции и не в характере Монтгомери прислушиваться к творческим идеям из области стратегии или тактики, высказанным подчиненными командирами.
   Собственные идеи относительно действий на континенте имел еще Деверс, Он пытался заинтересовать ими англичан. В отличие от него, Брэдли держал свои идеи при себе. Теперь он думал вперед - о том времени, когда уже будут созданы предмостные укрепления, когда он выполнит первую задачу, возложенную на него по плану, - захват Шербурского полуострова. Он занялся изучением местности к югу к юго-востоку от района высадки, прикидывая, как он может ответить на те или иные ходы противника
   Все это время я либо находился в лагере близ Портсмута, где присутствовал на совещаниях английского штаба, либо носился по южному побережью Англии на джипе и самолете связи, посещая все новые американские части и наблюдая учебную подготовку к вторжению.
   Отношения между американцами и англичанами стали более непринужденными, зато всеобщее напряжение росло, великий день приближался. Предстояло разыграть одну из грандиознейших партий в истории. Сейчас, оглядываясь на то время из послевоенного мира, трудно воссоздать это настроение, как трудно вспомнить свои предрассветные ощущения, когда солнце уже стоит высоко в небе, и в пейзаже не осталось ничего таинственного.
   Зимой 1944 года все по ту сторону Ла-Манша было окружено тайной и дышало угрозой. То, что нам предстояло, не имело прецедентов. Ветераны кампаний в Африке и Сицилии, - которых, впрочем, было очень мало, - ничем не могли нас утешить. И чем больше они знали, тем меньше от этого было радости, потому что они, казалось, запомнили только хаос и разрушение, и полную зависимость успеха комбинированной операции от случая, от погоды и от ошибок противника.
   Серьезные репетиции, которые мы проводили, только портили нам настроение. По плану предполагалось провести ряд учений, все в более крупном масштабе и при участии возрастающего количества людей и судов. Делалось это и для тренировки и чтобы сбить с толку немцев. Когда большие группы наших судов выходили в море, немцы настораживались, но ничего не случалось, и они становились беспечнее. А нам эти занятия должны были дать практический опыт. Но в течение зимы и начала весны они раз от раза проходили все хуже.
   Казалось, что сил всех участников - от командующего до последнего пехотинца - едва хватало на то, чтобы собрать войска на берегу, погрузить на суда и снова высадить на другом участке, изображавшем побережье противника. К моменту высадки наступала невообразимая путаница. Терялось важное оборудование, о планах никто не помнил, исчезало всякое представление о порядке.
   Очень тяжко бывало стоять на каком-нибудь обрыве, воображая себя немецким командиром, и смотреть, как волны атакующих взбегают на берег и смешиваются в кучу, образуя идеальную мишень. Машины врезались колесами в песок и застревали, их заливало водою в мелких местах, они опрокидывались на дюнах, увязали в болотах. Глядя на эту безнадежную неразбериху, я думал: "Как организовать из всего этого хаоса атаку, достаточно сильную, чтобы прорвать оборону побережья, защищенного сильнейшими в мире укреплениями?"
   Мы слишком много знали об этом побережье по большим, устрашающим картам: каждую точку на аэроснимках увеличивали, и старательные топографы изображали на ее месте проволоку, бетон, мины, орудия, подводные препятствия, противотанковые рвы и артиллерийские батареи. Не верилось, что атакующие части, которые приплывут из-за бурного серого Ла-Манша, смогут пробить брешь в этой грозной стене
   Из трех больших учений на Ла-Манше беспорядочнее всех прошло последнее. По окончании его мы совсем приуныли и стали думать, что, может быть, пессимисты были правы. Ничего не клеилось. Мы видели это своими глазами, читали донесения командиров частей, знали, что все наши замечательные расписания пошли прахом. А ведь суда прошли всего несколько миль вдоль берега, повернули обратно и высадили войска на свою же землю. Приходилось утешаться скучными соображениями вроде того, что комбинированные операции, всегда производя такое впечатление, что перед высадкой в Африке прогнозы были еще более мрачные, и что вторжение в Сицилию прошло успешно даже после того, как неожиданный шторм потрепал наши транспорты.
   Опасались мы и другого. Никто из тех, кому довелось пережить налеты немецкой авиации в одном из наших средиземноморских портов, не допускал мысли, что флот вторжения сможет без помехи выйти в море. На Средиземном море немцы могли одновременно бросать на один пункт ничтожное количество самолетов, и все-таки они рассеивали войска и топили суда. На порты Ла-Манша будет направлена вся сила немецкой авиации, тем более что до ее баз немногим больше ста миль. В такой серьезный момент они не остановятся перед потерями, лишь бы сорвать вторжение. Во время учений каждый раз использовалось лишь малое количество судов. Но, наблюдая их, мы видели, что все крошечные порты Южной Англии и большая гавань Саутгемптона-до отказа борт к борту - забиты судами, как миниатюрные копии Пирл-Харбор. Казалось, что, сбрось бомбардировщик хоть горошину, она и то не может не попасть в цель.
   Наконец, проснувшись однажды утром, мы узнали, что ночью германские торпедные катера проникли в караван наших танко-десантных судов в каких-нибудь десяти милях от Портланд-Билл, потопили два из них, а с третьего сорвали корму. Американцы потеряли пятьсот или шестьсот человек ранеными и утонувшими. Это был по большей части инженерно-технический состав; вместе с ним пошла ко дну и материальная часть, которая была нужна в самом начале вторжения,- бульдозеры для расчистки препятствий и переносные дороги для движения мототранспорта по песку. Если немцы могли натворить все это на нашей стороне Ла-Манша...
   Положение было серьезное. Почему немцы совершили нападение именно сейчас? Ясно - потому, что они рассчитывали захватить пленных и выведать у них наши планы. На этом учении впервые полностью репетировался боевой порядок штурмового эшелона. В нем уже фигурировало и секретное оружие катера с ракетным двигателем и танки-амфибии "ДД". В Африке, в Сицилии и в Салерно инженерным войскам и пехоте приходилось высаживаться первыми, чтобы подготовить относительно безопасную высадку бронесил. В Нормандии же мы собирались действовать в обратном порядке - посылать вперед вездеходные танки. Эти секретные танки "ДД" всегда, даже на переходах, укрывались черными чехлами. Во время учения предполагалось также проверить готовность наших огневых средств и дистанции, с которых должны будут открыть огонь ракетные и другие орудия.
   Спрашивалось: захватили ли немцы пленных, и если захватили, что было этим пленным известно? Сохранение военной тайны основано на том принципе, что каждый должен знать только то, что необходима для выполнения его задачи. Все сведения, какие могут пригодиться противнику, делятся на категории: "для служебного использования", "не подлежат разглашению", "секретно" и так далее, причем в каждом случае в них посвящено все меньше офицеров и бойцов. Во время операций в Европе американскому "секретно" соответствовало английское "весьма секретно". А дальше шли сведения "совершенно секретные", куда входили подробные планы вторжения, организация атакующих волн и распределение поддерживающих родов войск, но не входили место и время вторжения. Эти последние, сверхсекретные сведения, шли под условным обозначением "Бигот". Офицер, имевший право знать и действительно знавший, где и когда начнется вторжение, назывался "биготным".
   Среди офицеров, занятых в учении, которому помешали немцы (называлось оно "Тигр"), было человек двадцать, а может быть и больше, "биготных" - то есть знавших, на каком участке берега произойдет высадка, и в каком месяце, и в какую фазу луны. К концу учения "Тигр" тысячи людей располагали "совершенно секретными" сведениями, потому что они провели самую настоящую генеральную репетицию.
   Английское адмиралтейство, представители которого находились в районе учения (задача по охране транспортов была возложена на британский военно-морской флот), установило, что транспорты были атакованы немцами еще на пути к месту назначения. Таким образом, войска, находившиеся на них, не имели возможности узнать, что им предстояло делать. Если бы немцы застигли их на обратном пути, каждый рядовой был бы так начинен "совершенно секретными" сведениями, что его стоило бы послать на опрос в Берлин.
   Но что сталось с "биготными" офицерами? Представитель адмиралтейства при штабе Монтгомери доложил, что, согласно произведенному расследованию, торпедные катера не могли захватить пленных. Характерно для Монтгомери, а может быть, и для всякого офицера армии, что он не дал себя убедить и отдал приказ о новом расследовании. Совершенно случайно мне довелось принять в нем участие. Дело в том, что американские инженеры, занятые в учении, были из инженерно-десантной бригады, а я первый год своей военной службы провел в составе управления инженерно-десантных войск. В восемь часов утра я получил приказ сесть в штабную машину и попытаться разыскать какого-нибудь знакомого, своими глазами видевшего все, что произошло.
   Проездив восемь часов, я отыскал-таки двух лейтенантов, наблюдавших всю картину с палубы того транспорта, у которого торпедой сорвало корму. Их рассказ существенно отличался от донесений адмиралтейства. Адмиралтейство считало, что немцы не могли взять пленных, потому что их катера, нанеся удар, пустились наутек от огня конвойных кораблей. Мои же лейтенанты сказали мне, что если конвойные корабли и вели огонь по катерам, то это происходило где-то за линией горизонта, ибо вблизи потопленных судов они ни одного конвойного корабля не видели. Погибшие транспорты шли непосредственно впереди и позади того, на котором находились мои знакомые. Суда пошли ко дну в огне взрывающихся боеприпасов. Катер, напавший на транспорт моих знакомых, первой торпедой сорвал у него корму, постоял неподвижно, покачиваясь на темных волнах, а потом имел наглость включить прожектор, осветивший головы людей, барахтавшихся в воде. Покружив среди них, катер, наконец, скрылся в темноте. Он, безусловно, имел возможность подобрать утопающих.
   Когда эти и другие сведения дошли до главного штаба, там не на шутку всполошились, ибо за это время выяснилось, что без вести пропало около десяти "биготных" офицеров. Был день, когда в штабе Монтгомери серьезно обсуждалась необходимость изменить всю операцию, поскольку противник, как думали, был подробно осведомлен почти обо всех наших планах. Но случилось одно из тех чудес, какими богата война: сотни утонувших так и не были найдены, а трупы "биготных" офицеров нашли все до одного. Они всплыли на своих непромокаемых надувных куртках и были опознаны. А те пленные, каких немцы могли захватить, ошибочно считали, что вторжение пойдет по такому же плану, как в Сицилии и в Салерно. Тактика, которую мы избрали, еще оставалась тайной.
   Эта тактика интересовала теперь всех будущих у частников вторжения от Монтгомери и Брэдли до солдат, потевших в учебных боях на севере Англии и штурмовавших натурмакеты германских укреплений. Плевать было теперь на стратегию. Нужно было переправиться на материк и закрепиться там. Плевать на высокую политику и неважно, кто чем будет командовать, плевать на все на свете, только бы добраться до дюн Нормандии!
   Каждому было предопределено свое место в сложнейшей процедуре посадки на суда. В этом можно было убедиться, глядя с воздуха на "колбасы" и ряды крошечных палаток в яйцевидных лагерях.
   "Колбасами" назывались участки, где сосредоточивались составные части войск вторжения, потому что на карте они имели форму колбас. Каждая из них занимала четыре-пять миль дороги и полей по обе ее стороны. В полях были разбиты лагери. Колбасы сползали, параллельно одна другой, с холмов почти до полосы низкого берега по всему южному побережью Англии.
   В каждой колбасе было пять-шесть "яиц" - так называемых "постоянных" палаточных лагерей. В каждом лагере имелся небольшой штат охраны, своя кухня и столовая. Лагери были тщательно замаскированы, но все же с воздуха ряды палаток были хорошо видны, так что маскировка применялась главным образом с целью скрыть от противника, есть в лагере войска или нет.
   В течение всей весны яйца и колбасы заполнялись и пустели, и снова заполнялись, так что даже в случае, если бы это движение было замечено с воздуха, окончательную подготовку к операции нельзя было бы отличить от репетиции. Войска проходили через колбасы, не располагаясь там надолго; при этом их обмундирование сдавалось для пропитки составом, делающим его непромокаемым, а постоянный персонал этих походных гостиниц кормил и обслуживал их во время короткого отдыха.
   Движение гражданского транспорта вдоль всего южного побережья уже давно было запрещено, а в самые колбасы даже офицеры не имели права входить без особых пропусков. Когда в колбасах были войска, их перевозочные средства заполняли всю придорожную полосу. Машины жались друг к другу под каждым деревом, а на открытых местах прятались под маскировочными сетками. Приглядевшись к ним внимательно, можно было заметить, что их моторы и подвижные части покрыты толстым слоем консервационной смазки. Из каждой машины торчала временная труба, через которую дышал мотор.
   Этот водонепроницаемый слой позволял машинам двигаться в воде, даже если она доходила до пояса водителю, но только на небольшие расстояния, потому что моторы быстро перегревались.
   После переправы водонепроницаемый слой предстояло снять, как только будет преодолена первая, низкая полоса берега. Процедура эта требовала полчаса для каждой машины, сколько бы людей ни принимало в ней участия. Среди прочих удовольствий нам предстояло и это - очищать машины от водонепроницаемого слоя под огнем противника.
   Во всем районе посадки на суда движение допускалось только в одну сторону, и были выпущены специальные карты с красными и синими сетями дорог. По одной сети войска спускались через колбасы к берегу, по другой поднимались обратно
   Во время учений каждая машина проделывала полный круг; в день настоящей посадки им предстоял только путь до моря, а обратно должны были идти лишь санитарные машины с ранеными. Для приема их вокруг колбас уже расположились эвакопункты, госпитальные палатки, операционные под тентами, служба погребения. Проходя мимо них, войска видели, как там с утра до ночи моют и чистят, готовят скальпели и перевязочные материалы, чтобы встретить несчастье во всеоружии.
   Позади госпиталей находились пункты снабжения, артиллерийские склады, ремонтные мастерские, пекарни и батальоны связи с огромными мотками медного провода, который вскоре протянулся через всю Францию.
   Вся великая армия вторжения была налицо, собранная воедино с предельной точностью, как зубцы и колесики часового механизма. Вся она притаилась среди мягкой зелени девонширских холмов, такая аккуратная и мирная, так непохожая на грязную, неистовую орду, в которую она превратилась, когда ее бросили в бой на вражеский берег.
   Думая об этом времени, вспоминаешь, как чисто было везде, какой у всех был подтянутый, опрятный вид, какие новенькие были машины. Тянувшиеся вдоль самого берега маленькие летние отели и курорты кишели пехотинцами в хаки и зеленых пилотках. Курортные домики не вмещали их. Из всех окон высовывались солдаты поглазеть на зрелище, участниками которого были они сами.
   На холмах в лучших отелях с садами были кое-где устроены клубы Красного креста. Оттуда был виден весь берег с проволочными заграждениями и "ежами", и маленькие флотилии флота вторжения скользили из бухты в бухту, тренировались, репетировали. По дороге вдоль берега двигался поток машин; это не были машины первого эшелона, - те стояли, укрытые в своих колбасах, а просто транспорт, необходимый для повседневной связи и согласования.
   Далеко в море едва заметными точками маячили сторожевые миноносцы. Ближе к берегу почти над каждым судном висел маленький аэростат воздушного заграждения, а позади на всех возвышениях теснились зенитки, и солнце поблескивало на бинокле наблюдателя, которым он медленно и неустанно обводил небо. Над головой плавно кружили истребители. А еще выше по временам протягивался белый след бомбардировщика: пока мы практиковались, эти уже работали.
   Проходили недели, репетиции становились все более внушительными, и всякому непосвященному было ясно, что ждать осталось считанные дни.
   В середине мая, прослужив несколько месяцев в качестве американского наблюдателя при британском главном штабе, я решил, что ничего нового я здесь уже не узнаю, и занялся подыскиванием себе работы в войсках
   Я поступил под начало полковника Эдсона Раффа; его военной специальностью было парашютное дело, но в день вторжения он командовал отрядом особого назначения из танков, конницы и планеров с пехотой. Задачей его было после высадки пробиться сквозь позиции противника на соединение с 82-й парашютно-десантной дивизией, сброшенной в тыл береговых укреплений. 1 июня я вынес мои вещи из палатки под старыми деревьями, где мы жили с 21-й армейской группой, и сделал из них сверток, достаточно компактный, чтобы его можно было привязать к джипу, не забыв сунуть в него противогазовое белье. А затем я отбыл в Девоншир, в город Дартмут, где группа Раффа была уже в сборе в своей колбасе, снабженная продовольствием и горючим и водонепроницаемая, и присоединился к ней. Теперь - без остановки до самой Франции!
   Глава шестая.
   Предмостное укрепление
   это платеж наличными{15}
   Мы стояли на верхней палубе, которая служила крышей маленькой каюте, и, вглядываясь в темноту, мы видели только вспышки орудийных выстрелов на берегу и, высоко в небе, беззвучные разрывы снарядов. Ветер дул с моря, и волны стукались о плоские борта нашего маленького десантного судна, взметая в воздух тонкую водяную пыль. Ветер ревел непрерывно. Он не давал проникать никаким другим звукам. Рев ветра и воды да глухой стук дизелей там, внизу, заполняли собой все.
   Первая накрытая огнем "летающая крепость" пронеслась факелом сквозь перемежающиеся вспышки рвущихся снарядов, чертя по небу длинный огненный след, ровный, прямой, затем, описав мягкую кривую, она, падая, изогнула ее и круто пошла вниз, а огненный след, колыхаясь, протянулся за ней почти отвесно от неба до земли.
   При свете взрыва, когда самолет рухнул на землю, мы впервые увидели Францию. Взрыв взметнул к небу огромное желто-оранжевое пламя, и оно растекалось так же симметрично, как та кривая, которую самолет описал при падении. Пламя поднялось ровным куполом, темным у основания, и, чем выше по окружности, тем ярче. Оно было очень, очень яркое, и, по-видимому, взрыв произошел на некотором расстоянии от берега, ибо при свете его выступили неправильные очертания суши и судна в прибрежных водах, далеко впереди нас. Это продолжалось недолго, и после того как все погасло, перед нами снова замелькали перемежающиеся вспышки орудий береговых батарей и снарядов, которые, достигая определенной дистанции, разрывались все на одной и той же высоте.
   На 105-футовом десантном судне, идущем впереди нас, не было огней, так же как и на том, нос которого подрагивал и колыхался всего в нескольких ярдах от нашей кормы, где мы стояли над каютой штурмана. Мы теперь еле двигались. Было половина пятого утра 6 июня.
   Вторая, за ней третья "крепости" полетели вниз, вспыхнув, как первая. Они сначала описывали плавную кривую, потом круто падали и взрывались. Когда бомбы падали с "крепости", пока она еще держалась в воздухе, они словно прорезали громадные проруби во тьме и озаряли горизонт зубчатыми злобными вспышками. Но это было не так красиво и не так зловеще, как взрыв "летающей крепости", когда она рушилась на землю.
   Нам было очень, очень холодно, и я не мог понять, откуда этот холод, снаружи или внутри меня самого. Мы находились на десантном судне уже три дня и две ночи, и страх проявлялся в таких бесчисленно разнообразных формах, что он уже надоел нам, и мы даже перестали интересоваться его признаками. В первый день, когда мы думали, что действительно идем в дело, мы говорили об этом и все были так поглощены этим фактом, что иной раз в горле пересыхало и дух захватывало от своих собственных ощущений, и случалось, очнешься только тогда, когда видишь, что человек говорит, а ты не слышишь его. И еще мне казалось, что страх - просто голый страх, страх, с которым ничего нельзя поделать, - нагонял на большинство людей сонливость. Они усаживались где-нибудь в уголке или растягивались под танками и спали, и спали, словно стараясь уйти от действительности, в которой все, что можно было сделать, уже сделано, а теперь не остается больше ничего, как только сидеть и плыть туда, где тебя ждет смерть.