Страница:
Глава одиннадцатая.
Назло всем чертям и высшим сферам!
В момент, когда Восточный фронт потребовал от немцев усиленного внимания, они были более или менее уверены, что с англо-американской стороны им в ближайшее время ничто не угрожает. У Гитлера оставалось еще в запасе почти три зимних месяца, и он рассчитывал, что неблагоприятная погода помажет ему уравновесить превосходство союзников в воздухе и разбить любые возможные попытки наступления ограниченными силами на земле. Возможности серьезного наступления он вообще не допускал. По его твердому убеждению, американцы не ранее весны могли оправиться после крушения своих планов в Арденнах. Англичанам же, резонно рассуждал он, придется еще долго ждать, пока солнце высушит болота на северном побережье. Но когда начался великий отход, и все дороги от Арденн до Рейна оказались забиты машинами, пробивавшимися к посадочным пунктам, чтобы оттуда двинуться на восток, союзные гончие почуяли добычу. Вчерашнее уныние рассеялось, и волна оптимизма прокатилась по всем союзным штабам в Европе. Откуда-то возникло и утвердилось мнение, что предстоящее большое наступление будет последним.
Теперь все споры в высших сферах велись вокруг одного вопроса: где должен быть нанесен главный удар союзников? Следует ли стягивать союзные армии на север, к Гамбургу, или на юг, к Франкфурту?
Эйзенхауэр, только что расквитавшийся с арденнской проблемой, сразу попал из огня да в полымя, - нужно было как-то примирить и согласовать точки зрения обеих групп. Снова он оказался неспособным принять четкое и определенное решение. Но на этот риз его нерешительность сыграла в руку американцам; мы ничуть не сомневались, что карты стасованы с таким расчетом, чтобы вопрос решился не в пользу американской зоны, и потому, чем дольше оттягивался розыгрыш, а приток снабжения от нас не отключался, тем больше у нас оставалось времени для того, чтобы так, или иначе, подготовиться к наступлению.
В январе 1945 гада у верховного главнокомандующего были особые причины для колебаний. Предстояло открытие Мальтийской конференции, и тут все его планы должны были поступить на рассмотрение американского президента, английского премьера, начальников генштабов и его, Эйзенхауэра, патронагенерала Маршалла. Во всей переписке Эйзенхауэра с Маршаллом сквозит почти мальчишеское, школьническое отношение Айка к генералу, выдвинувшему его на столь высокий пост. Он с трепетом ожидал от Маршалла одобрения, старался всегда найти такой подход к вопросу, который бы тому понравился. А сейчас, после Арденнской битвы, он больше чем когда-либо, искал поддержки Маршалла, так как в это время впервые ясно почувствовал недовольство англичан.
Именно на Мальтийской конференций (за которой тотчас же доследовала крымская встреча), дилемма - Гамбургская равнина или Франкфуртский проход была поставлена на обсуждение, и обеим сторонам пришлось выложить карты на стол. Англичане высказались категорически за гамбургский вариант. Целый год они накапливали аргументацию для этого спора, и подобное усердие не осталось без награды.
Американский начальник генерального штаба, бывший в ту пору в Европе, стал на их точку зрения, заявив, что краткому равнинному маршруту должно быть отдано предпочтение перед длинным горным. Англичане начали вдалбливать эту идею американцам еще во времена Фредди Моргана (КОССАК). У Эйзенхауэра, вероятно, сразу стало легче на душе: может быть, обойдется без конфликта. Одно только еще смущало его: аргументы Брэдли в пользу южного варианта так и не были в сущности опровергнуты, а верховный главнокомандующий уже не питал такого неограниченного доверия к англичанам, как полгода назад.
Американские начальники генеральных штабов одобрили выбор северного направления главного удара, но несколько растерялись, услышав от англичан, что они могут предоставить для действий по ту сторону Рейна всего лишь двадцать пять дивизий. Маршалл счел, что этого явно недостаточно, чтобы довершить поражение Германии. Поэтому американцы произвольно увеличили число дивизий для удара на гамбургские равнины до тридцати пяти и сказали:
- О' кей?
Брэдли находился на фронте и, естественно, не мог выступить в защиту своей точки зрения.
Тогда вашингтонские плановики указали Айку, что даже после переброски таких значительных сил в английскую зону у американцев останется достаточно войск для второго, вспомогательного удара через Франкфуртский проход. Почему бы не попытаться осуществить его? Эйзенхауэр тотчас же ухватился за эту идею. Вот способ сделать так, чтобы все были довольны. Он выступил с поддержкой внесенного предложения, но у англичан оно не встретило энтузиазма, и они продолжали настаивать, что никакого вспомогательного удара быть не должно, так как это может ослабить силу главного удара.
Спор на Мальтийской конференции англичане проиграли. Их подвело собственное признание, что переброска боеприпасов и довольствия на правый берег Рейна в его низовьях связана с трудностями. План вспомогательного удара через Франкфуртский проход получил одобрение, - и Айку было предписано провести его в жизнь.
Но вот что самое замечательное во всей истерии: несмотря на то, что план удара через Франкфуртский проход получил официальное и бесспорное утверждение на Мальтийской конференции, - не успела конференция закрыться, как верховный главнокомандующий свел ее решение к нулю. Как это произошло, мы сейчас увидим. У нас, в штабе 12-й армейской группы, все перипетии мальтийской дискуссии известны не были, но мы последовательно узнавали следующее: во-первых, что grand finale будет разыгран Монтгомери, причем Девятая армия остается под его командованием; во-вторых, что роль Первой армии настолько уменьшается и ограничивается заранее предначертанными действиями, что и она как бы оказывается под оперативным руководством Монтгомери.
И, наконец, мы услыхали, что Третья армия, уже вгрызавшаяся в Западный вал на пути к Франкфуртскому проходу, получила приказ остановиться.
Что же произошло за время между решением конференции начальников генштабов об осуществлении вспомогательного удара и решением главнокомандующего Эйзенхауэра о его отмене? Когда-нибудь, возможно, сам генерал нам об этом расскажет, но, скорее всего - ничего особо таинственного тут не было, а просто офицерам его собственного штаба дружными усилиями удалось убедить его в том, что наличные силы не допускают вспомогательного удара и что у него не остается иного выбора, как только задержать Брэдли и протолкнуть Монтгомери. Это подтверждали десятки каблограмм, прошедшие через 12-ю армейскую группу, из которых ясно видно было, какой острый недостаток испытывала английская армия в людях, в специальном снаряжении, в боеприпасах. Англичане нажимали на Айка и не давали ему вздохнуть.
Чтоб быть справедливым по отношению к генералу Эйзенхауэру, нужно добавить, что значение русских побед, начавшихся примерно с середины января, в то время не получило еще должном оценки.
Организованная связь с русскими отсутствовала, и единственная надежная информация, полученная западными союзниками, исходила от самого Сталина. Сталин дал нам знать о своем намерении перейти в наступление с форсированием Вислы около пятнадцатого января, но при этом сам подчеркнул невозможность продолжать наступление после начала весенней оттепели, а потому и английские и американские разведывательные органы заранее сбросили эту операцию со счетов.
Говорят, военное министерство так мало верило в возможную победу России, что в Вашингтоне считали одинаково вероятным, как то, что русским удастся прорвать немецкий фронт, так и то, что они выйдут из игры и заключат перемирие с Гитлером.
Сейчас это предположение кажется фантастичным, но оно явилось отголоском господствовавшего в военных кругах летом 1941 года мнения, что русские не продержатся и шести недель.
Таким образом, в наивысших стратегических сферах Вашингтона и Лондона даже не ставился на обсуждение вопрос о том, как использовать сенсационную победу русских на Восточном фронте, - и когда эта победа осуществилась, все растерялись от неожиданности.
Эйзенхауэр находился в полнейшем неведении относительно положения вещей в Германии после прорыва русских и потому выступил на Мальтийской конференции еще один только раз - с осторожным планом полного очищения Прирейнской низменности до попытки форсировать Рейн. Вашингтонские плановики не видели в этом необходимости, но настаивать на немедленном форсировании великой реки не стали.
В американском штабе лица, не посвященные, должны были истолковать приказы Эйзенхауэра зимой 1944/45 года как окончание нашего активного участия в войне. На Первую армию надели путы, а Третьей предложено было окопаться вдоль немецкой границы и предоставить заботу о моральном состоянии войск офицерам специальной службы и Красному Кресту. Но задолго до того как верховное командование отдало приказ прекратить огонь, мы, посвященные, знали, что уже разработан план разгрома стоявшей против нас немецкой армии - назло всем чертям и высшим сферам!
Когда карты были выложены на стол, и оказалось, что командование игру проиграло, все колебания Брэдли относительно того, какой политики ему придерживаться, исчезли. Примирившись с тем фактом, что единственный способ добраться до немцев - это перехитрить и штаб Эйзенхауэра, и английское правительство, Омар сразу успокоился и повеселел.
У Брэдли по-прежнему были две армии: одна под командованием Ходжеса, другая - под командованием Паттона, и обе они уже несколько месяцев занимались тем, что копили и припрятывали боеприпасы и всевозможное снаряжение. Каждый рядовой, будучи предоставлен самому себе, позаботится о том, чтобы не терпеть нужды ни в патронах, ни в довольствии, и не зависеть от настроения снабженцев, - и точно так же обе американские армии еще с января стали принимать меры к тому, чтобы впредь никто не мог сажать их на голодный паек. Они уже успели накопить солидные запасы, причем все это было-спрятано в лесу и по большей части не значилось ни в каких реестрах.
Начиналось снизу: хозяйственные части отдельных батальонов требовали боеприпасов в возмещение израсходованных, - которые, впрочем, никогда израсходованы не были, - и набивали ими доверху машины обоза. Пятигаллонные бидоны с бензином списывались тысячами, как потерянные в бою, - и потом каким-то чудом появлялись снова, в виде запасных бидонов на грузовиках. Американская армия еще с сентября хорошо запомнила, что значит - терпеть недостаток в снабжении. Не стоило большого труда внушить ей, что это не должно повториться. Каждая дивизия сама заботилась о своих нуждах. Корпусное командование всякими правдами и неправдами старалось выкачать запасы из штаба армии. Снабженцы в штабе армии вздыхали, жалостно качали головой и развертывали бесконечные статистические сводки в подтверждение того, что запасы тают не по дням, а по часам. Коммуникационная зона покорно доставляла требуемое. У Брэдли сундуки ломились от добра.
Брэдли изучал положение противника на своем участке фронта и был доволен тем, что видел. В первый раз за все время он имел дело с устойчивой армией, - все вновь формируемые немецкие дивизии уходили на восток. Во главе этой армии стоял новый генерал, Кессельринг, только что возвращенный из Италии, где он успешно руководил оборонительными действиями; но Брэдли чувствовал, что Кессельринг прибыл слишком поздно; Омар успел уже присмотреться ко всем командующим армиями и корпусами, которые Кессельрингу предстояло возглавить. У командующего американской армейской группой были запасы снаряжения, были войска, были разработанные планы и точное представление о силах врага. И потому, наперекор приказам, он стал воевать.
Фактически игра началась несколько раньше, когда Брэдли удалось убедить Эйзенхауэра включить в приказ о переходе к обороне одно слово: "активная". В новой редакции приказ читался так: "Вы возьмете на себя активную оборону" - в смысле маневра, имеющего целью отвлечь часть войск противника на американский фронт и освободить путь для главного наступления - наступления англичан. Это одно словечко "активная" развязало руки Брэдли и Паттону. Они уселись рядышком и стали шептаться, точно два школьника, замышляющие шалость.
Армия Паттона, выпрямив фронт после ликвидации арденнского выступа, расположилась вдоль небольшой речки на немецкой границе. Очевидно, исходя из понятия "активной обороны", необходимо было выслать на другой берег патрули - просто для того, чтобы потревожить противника. В роли патрулей случайно оказались целые батальоны, форсировавшие реку штурмом - в зимнее время, когда стремительный горный поток разрушал понтоны и относил вниз по течению штурмовые суда. Переправившиеся на другой берег батальоны там и оставались. Очевидно, исходя из понятия "активной обороны", необходимо было закрепиться на позициях, захваченных на другом берегу. Паттон приказал закрепляться, и через реку наведены были тяжелые мосты для переправы танков. Но на другом берегу были горы, господствовавшие над захваченными позициями. Поэтому, продолжая исходить из понятия "активной обороны", Паттон двинул свои войска на штурм горной гряды - просто для того, чтобы прикрыть место переправы от огня противника. А за горной грядой лежала долина, и в ней протекала другая река - и нужно было спуститься к берегу, а затем наладить переправу, а затем прикрыть ее, заняв позиции на следующей горной гряде. Именно так, поверьте моему слову, Паттон прошел со своей Третьей армией непроходимые леса Эйфеля, те самые леса, откуда немцы начали свое наступление на Арденны. Он избрал тот путь в Германию, который не мог внушить опасений даже самым предусмотрительным офицерам немецкого генштаба.
В качестве приманки, для того чтобы убрать немцев с дороги Монти, "активная оборона" американской армии блистательно оправдала себя. Был момент, когда к центру американского наступления оказалось стянуто не менее шестидесяти процентов всех немецких дивизий, оперировавших на Западном фронте. И все же немцам приходилось отступать.
Между тем Брэдли получил новый приказ, во изменение приказа о приостановке продвижения. Изменение касалось северного фланга. Ему предписывалось прорвать Западный вал со стороны Аахена, для того чтобы прикрыть южный фланг наступления Монтгомери. После этого он должен был идти на Рейн, но не дальше, чем было необходимо для того, чтобы защитить Монтгомери от возможного флангового удара с юга.
Брэдли и Ходжесу только того и нужно было. Прикрываясь этим приказом, они тотчас же стали планировать маневр, который не только вывел бы их на десять миль дальше Аахена, но позволил бы форсировать Рейн и продвинуться по дуге вдоль границ неприступного Рурского бассейна, тем самым завершив его окружение. Формально подобные действия вполне оправдывались: получив приказ прикрыть чужой фланг, командир обязан его выполнить, хотя бы даже для этого потребовалось выиграть чужую битву.
Пека шли все эти приготовления, Монтгомери и английская пресса не щадили усилий, рекламируя предстоящий переход войск Монтгомери через Рейн.
Объявлялось, что эта операция по своему историческому значению уступает разве только высадке на Нормандском берегу.
Самые хитроумные планы составлялись для того, чтобы обеспечить успех группировке Монтгомери, состоявшей из американской Девятой армии и английской Второй. Зимой 1944/45 года целые дивизии снимались с фронта и отправлялись на специальную подготовку. В кинотеатрах демонстрировалась хроника, показывавшая учебные переправы на реке Маас. Королевский и американский военные флоты получили приглашение оказывать консультационную помощь. Дороги были загружены всевозможными земноводными транспортными средствами, направляющимися к передовым складам. Установка декораций подходила к концу: можно было не сомневаться в успехе спектакля. Под командованием Монтгомери Рейн будет форсирован и враг побежден силой английского оружия; американцам же вместе с канадцами достанутся любезные поклоны в благодарность за содействие. Первенство в этой войне,- упущенное раз при Кане, второй раз при Арнгеме, третий раз просто ускользнувшее из рук Монтгомери, когда он пытался записать себе в заслугу арденнский эпизод, - наконец будет выиграно им, Монтгомери, выиграно Британской империей.
Дело было верное. Но когда настал день премьеры, 23 марта, Первая американская армия Ходжеса уже больше двух недель находилась по ту сторону Рейна, перейдя его по Ремагенскому мосту, а Паттон с боями переправился ниже Франкфурта, разгромив всю немецкую армейскую группу "Б" на левом берегу и захватив множество пленных.
Дело было верное для англичан. Но не прошло и двух недель после форсирования Рейна войсками Монтгомери, как американская Девятая армия форменным образом сбежала из-под его командования и оправдала это беспримерное нарушение дисциплины тем, что образовала северную клешню в самом блистательном маневре окружения за всю вторую мировую войну, да, пожалуй, и за всю вообще военную историю. И в то время как танки Монтгомери, согласно предсказаниям, увязли в болотах сразу же за Рейном, Ходжес и Паттон, соединившись, прошли через Франкфуртский проход, выполняя обещание, данное за столом конференции год тому назад. А за франкфуртским проходом лежала вся Германия, ворота которой теперь были распахнуты настежь, - и это означало конец войны.
Что же касается Союзного верховного главнокомандующего Эйзенхауэра, то он всю весну был занят тем, что оформлял победы, одержанные без его ведома. Брэдли, весьма предусмотрительно, писал свои донесения только посла того, как бывал решен исход боя. Так, например, когда мы взяли Ремагенский мост (вопреки специальному приказу СХАЭФа очистить весь левый берег Рейна, прежде чем предпринимать попытки форсирования, где бы то ни было), Омар по телефону сообщил об этом Айку, как только удостоверился, что солдаты Ходжеса уже находятся на другом берегу. И Омар охотно предоставлял Айку сообщать в Лондон и Вашингтон об этих успехах, как о своих собственных,- в конце концов, это было его право как верховного главнокомандующего; лишь бы только он сообщало них не раньше, чем Омар подготовится к новому удару по фрицам. А удары следовали непрерывно, один за другим.
Перелом в погоде наступил около середины февраля. В одно прекрасное утро мы проснулись и увидели, что уже весна - теплая, мягкая весна. Мы думали - может быть, это так, случайная оттепель на день, на два; но погода установилась прочно. Зима выбыла из строя - до следующего года.
За две недели дороги тоже выбыли из строя. Мы перевели свою главную квартиру из Люксембурга в Намюр, в Бельгию, чтоб быть ближе к центру армейской группы; и когда мы теперь поехали назад в Париж, оказалось, что длинные прямые дороги, построенные, вероятно, еще римлянами, стали непроезжими даже для джипов. Макадамовое покрытие треснуло посредине, и края трещин задрались кверху на фут или два, а песчаное основание превратилось в густую, вязкую кашу. Тысячи военнопленных работали на дорогах, заделывая камнями образовавшиеся глубокие щели; местное население целыми деревнями выходило помогать.
Некоторые магистрали, по которым шел подвоз к фронту, пришлось совсем закрыть, на других скорость езды была ограничена двадцатью милями в час. Надо было долго ждать, пока все кругом подсохнет, но теплый воздух помогал делу, а главное, людям стало легче, прекратились болезни, связанные с зимними холодами. Впрочем, от сырой холодной грязи многие еще страдали окопным ревматизмом.
Все снабжение войск, перешедших в наступление на Рейнскую низменность, шло теперь по тем немногим дорогам, которые не совсем еще развезло. В районе Западного вала дороги были в таком скверном состоянии, что проехать на джипе несколько миль подряд считалось событием. Когда мы миновали холмистую пограничную зону, Рейнская низменность показалась нам раем. Не то чтобы грунт здесь был крепче, но ему не пришлось в течение целой зимы выдерживать многотонную нагрузку американских военных машин, как в Бельгии и Франции. Держась середины дороги, можно было гнать на полную скорость.
Мы уже повидали разрушенные города в Нормандии, - кто забудет Сен-Ло, где не осталось ни одной целой стены! - но в тех городах Рейнской низменности, которые приняли на себя первый удар, картина разрушений оказалась еще страшнее. Уже в Аахене, вспоминая Сен-Ло, мы с удовлетворением смотрели на длинные, сплошь выгоревшие кварталы, а Юлих и Дюрен были буквально сравнены с землей. В них только и осталось, что улицы, которые можно было расчистить бульдозерами и приспособить для движения. По сторонам этих расчищенных каналов были одни сплошные развалины, и в них вились пучки телефонных проводов.
Но за обращенными в прах Юлихом и Дюреном лежали совершенно нетронутые немецкие деревни. По-видимому, после прорыва первой линии обороны танки шли дальше без единого выстрела. Одно обстоятельство особенно поразило нас после Франции: как мало снаряжения немцы бросали по дороге. Мы сначала решили, что им удавалось брать его с собой, но вернее, что им просто нечего было оставлять.
Деревни Рейнской низменности были первыми "нормальными" деревнями, которые мы увидели в Европе. Во Франции есть немало городов, не пострадавших от военных действий, но в тех, где нам пришлось побывать, непременно находилось несколько домов, разрушенных если не в эту кампанию, то еще в 1940 году, когда в них вступали немцы. В то время немецкая авиация полностью господствовала в воздухе, и она позаботилась о том, чтобы в каждой деревне упала хоть одна бомба - для острастки жителей. Наконец, даже те деревни, которые не пострадали непосредственно от бомбардировки, казались мрачными, запущенными и печальными. Прирейнские же деревушки, напротив, были чистенькие и нарядные. Французы намучились, наголодались, зимой намерзлись. Немцы дышали здоровьем. Видно было на глаз, что они сосали кровь всей Европы и жирели от нее.
Встречали тут американцев вполне дружелюбно. Видимо, слух о том, что американцы не похожи на свирепых дикарей, какими их изображала немецкая пропаганда, успел опередить нас. Крестьяне рассказывали, что отступающие солдаты, проходя через деревни, советовали им не слушать приказов наци и не оказывать союзникам сопротивления. Вообще моральное состояние немецких войск на Рейнской низменности явно оставляло желать лучшего. Так, давно уже стало привычным, что солдат, придя на побывку с Восточного фронта, поддавался уговорам домашних и дезертировал. Когда представители "Вермахта" являлись за ним, его и след успевал простыть.
На нашем фронте царила порядочная неразбериха. Подвижные колонны, врезавшиеся в Рейнскую низменность, перепутались так, что даже на аккуратно размеченных картах штаба армейской группы трудно было разобраться в обстановке. При взгляде на равнину, за которой на горизонте вырисовывались шпили Кельна, казалось маловероятным, чтобы даже дивизионный командир сумел точно представить, где, собственно, находится его дивизия. У каждой американской военной машины имеются спереди и сзади знаки с номером и шифром части. На любой дороге мы встречали машины, по крайней мере, из десяти различных частей. Некоторые заехали чуть не за сто миль сто своего командного пункта.
События развивались так быстро, что все сбились с толку, а больше всех - регулировщики военной полиции, которые, стоя на перекрестках, почесывали в затылке, стараясь выговорить названия пунктов и сообразить, куда какая дорога ведет. Я приехал за день до занятия Кельна. Командный пункт одной из пехотных дивизий три раза за этот день переменил место. Это была моя старая знакомая- 1-я пехотная дивизия, и как раз перед моим приездом в штаб дивизии там был получен приказ наступать только на южный район города. 1-я дивизия сочла себя обиженной. Она полагала, что заслужила право на более активное участие в такой легкой операции, какой рисовался захват Кельна. Основной достопримечательностью отведенного ей района была канализационная распределительная станция. 1-я дивизия поклялась, что как только она займет станцию, она пустит насосы обратным ходом и зальет все уборные в городе. К счастью, позднее приказ был изменен, и эта страшная месть не осуществилась.
После успехов, достигнутых за последнюю неделю, настроение у всех было приподнятое. Я проехал дальше, на КП батальона, уже вступившего в предместья Кельна. Немецкая артиллерия по ту сторону Рейна не жалела снарядов, чтобы преградить американцам дорогу и выбить их из деревень, где они укрывались. Но это было все равно, что затыкать булавками отверстия решета: американские войска просачивались через брешь в Западном валу и растекались по Рейнской низменности тысячами ручейков. Продвигаясь по равнине, даже вдоль самого берега Рейна, не трудно было обходить зоны немецкого артобстрела. Видя, что такое-то селение простреливается немцами, вы просто брали вправо или влево от него. Видимость была отличная, и ничего не мешало на пути.
Когда я прибыл в расположение батальона, там сводились счеты личного характера с немецким майором по фамилии, кажется, Мюллер. Этого Мюллера в батальоне знали как облупленного: среди захваченных пленных много было его офицеров и солдат. Мюллер засел в одном из домов предместья и воевал за Германию сам по себе. У него не было связи с высшим командованием, но из первоначального состава его части при нем оставалось достаточно испытанных вояк, чтобы перехватывать отставших солдат, пробиравшихся к Кельну. Таких он ловил, давал им автомат в руки и гнал обратно в бой. У него был большой запас оружия и боеприпасов, были даже зенитные орудия из противовоздушной обороны Кельна. Ребята из 1-й дивизии окружали его очередную позицию, обстреливали ее, сначала из ракетных минометов, потом легким пулеметным огнем; и спустя некоторое время оттуда появлялось десятка два солдат, держа руки вверх. Но пока их брали в плен, пока всю позицию внимательно осматривали - нет ли там подрывной ловушки, - Мюллер с другим взводом успевал уже занять другую группу домов, и нужно было все начинать сначала. Говорили, что у этого Мюллера полно коньяку и папирос и что вообще устроился он неплохо. Но в тот вечер у него либо вышел весь коньяк, либо некого было перехватывать, - потому что он вдруг исчез, и американская пехота вступила в город.
Назло всем чертям и высшим сферам!
В момент, когда Восточный фронт потребовал от немцев усиленного внимания, они были более или менее уверены, что с англо-американской стороны им в ближайшее время ничто не угрожает. У Гитлера оставалось еще в запасе почти три зимних месяца, и он рассчитывал, что неблагоприятная погода помажет ему уравновесить превосходство союзников в воздухе и разбить любые возможные попытки наступления ограниченными силами на земле. Возможности серьезного наступления он вообще не допускал. По его твердому убеждению, американцы не ранее весны могли оправиться после крушения своих планов в Арденнах. Англичанам же, резонно рассуждал он, придется еще долго ждать, пока солнце высушит болота на северном побережье. Но когда начался великий отход, и все дороги от Арденн до Рейна оказались забиты машинами, пробивавшимися к посадочным пунктам, чтобы оттуда двинуться на восток, союзные гончие почуяли добычу. Вчерашнее уныние рассеялось, и волна оптимизма прокатилась по всем союзным штабам в Европе. Откуда-то возникло и утвердилось мнение, что предстоящее большое наступление будет последним.
Теперь все споры в высших сферах велись вокруг одного вопроса: где должен быть нанесен главный удар союзников? Следует ли стягивать союзные армии на север, к Гамбургу, или на юг, к Франкфурту?
Эйзенхауэр, только что расквитавшийся с арденнской проблемой, сразу попал из огня да в полымя, - нужно было как-то примирить и согласовать точки зрения обеих групп. Снова он оказался неспособным принять четкое и определенное решение. Но на этот риз его нерешительность сыграла в руку американцам; мы ничуть не сомневались, что карты стасованы с таким расчетом, чтобы вопрос решился не в пользу американской зоны, и потому, чем дольше оттягивался розыгрыш, а приток снабжения от нас не отключался, тем больше у нас оставалось времени для того, чтобы так, или иначе, подготовиться к наступлению.
В январе 1945 гада у верховного главнокомандующего были особые причины для колебаний. Предстояло открытие Мальтийской конференции, и тут все его планы должны были поступить на рассмотрение американского президента, английского премьера, начальников генштабов и его, Эйзенхауэра, патронагенерала Маршалла. Во всей переписке Эйзенхауэра с Маршаллом сквозит почти мальчишеское, школьническое отношение Айка к генералу, выдвинувшему его на столь высокий пост. Он с трепетом ожидал от Маршалла одобрения, старался всегда найти такой подход к вопросу, который бы тому понравился. А сейчас, после Арденнской битвы, он больше чем когда-либо, искал поддержки Маршалла, так как в это время впервые ясно почувствовал недовольство англичан.
Именно на Мальтийской конференций (за которой тотчас же доследовала крымская встреча), дилемма - Гамбургская равнина или Франкфуртский проход была поставлена на обсуждение, и обеим сторонам пришлось выложить карты на стол. Англичане высказались категорически за гамбургский вариант. Целый год они накапливали аргументацию для этого спора, и подобное усердие не осталось без награды.
Американский начальник генерального штаба, бывший в ту пору в Европе, стал на их точку зрения, заявив, что краткому равнинному маршруту должно быть отдано предпочтение перед длинным горным. Англичане начали вдалбливать эту идею американцам еще во времена Фредди Моргана (КОССАК). У Эйзенхауэра, вероятно, сразу стало легче на душе: может быть, обойдется без конфликта. Одно только еще смущало его: аргументы Брэдли в пользу южного варианта так и не были в сущности опровергнуты, а верховный главнокомандующий уже не питал такого неограниченного доверия к англичанам, как полгода назад.
Американские начальники генеральных штабов одобрили выбор северного направления главного удара, но несколько растерялись, услышав от англичан, что они могут предоставить для действий по ту сторону Рейна всего лишь двадцать пять дивизий. Маршалл счел, что этого явно недостаточно, чтобы довершить поражение Германии. Поэтому американцы произвольно увеличили число дивизий для удара на гамбургские равнины до тридцати пяти и сказали:
- О' кей?
Брэдли находился на фронте и, естественно, не мог выступить в защиту своей точки зрения.
Тогда вашингтонские плановики указали Айку, что даже после переброски таких значительных сил в английскую зону у американцев останется достаточно войск для второго, вспомогательного удара через Франкфуртский проход. Почему бы не попытаться осуществить его? Эйзенхауэр тотчас же ухватился за эту идею. Вот способ сделать так, чтобы все были довольны. Он выступил с поддержкой внесенного предложения, но у англичан оно не встретило энтузиазма, и они продолжали настаивать, что никакого вспомогательного удара быть не должно, так как это может ослабить силу главного удара.
Спор на Мальтийской конференции англичане проиграли. Их подвело собственное признание, что переброска боеприпасов и довольствия на правый берег Рейна в его низовьях связана с трудностями. План вспомогательного удара через Франкфуртский проход получил одобрение, - и Айку было предписано провести его в жизнь.
Но вот что самое замечательное во всей истерии: несмотря на то, что план удара через Франкфуртский проход получил официальное и бесспорное утверждение на Мальтийской конференции, - не успела конференция закрыться, как верховный главнокомандующий свел ее решение к нулю. Как это произошло, мы сейчас увидим. У нас, в штабе 12-й армейской группы, все перипетии мальтийской дискуссии известны не были, но мы последовательно узнавали следующее: во-первых, что grand finale будет разыгран Монтгомери, причем Девятая армия остается под его командованием; во-вторых, что роль Первой армии настолько уменьшается и ограничивается заранее предначертанными действиями, что и она как бы оказывается под оперативным руководством Монтгомери.
И, наконец, мы услыхали, что Третья армия, уже вгрызавшаяся в Западный вал на пути к Франкфуртскому проходу, получила приказ остановиться.
Что же произошло за время между решением конференции начальников генштабов об осуществлении вспомогательного удара и решением главнокомандующего Эйзенхауэра о его отмене? Когда-нибудь, возможно, сам генерал нам об этом расскажет, но, скорее всего - ничего особо таинственного тут не было, а просто офицерам его собственного штаба дружными усилиями удалось убедить его в том, что наличные силы не допускают вспомогательного удара и что у него не остается иного выбора, как только задержать Брэдли и протолкнуть Монтгомери. Это подтверждали десятки каблограмм, прошедшие через 12-ю армейскую группу, из которых ясно видно было, какой острый недостаток испытывала английская армия в людях, в специальном снаряжении, в боеприпасах. Англичане нажимали на Айка и не давали ему вздохнуть.
Чтоб быть справедливым по отношению к генералу Эйзенхауэру, нужно добавить, что значение русских побед, начавшихся примерно с середины января, в то время не получило еще должном оценки.
Организованная связь с русскими отсутствовала, и единственная надежная информация, полученная западными союзниками, исходила от самого Сталина. Сталин дал нам знать о своем намерении перейти в наступление с форсированием Вислы около пятнадцатого января, но при этом сам подчеркнул невозможность продолжать наступление после начала весенней оттепели, а потому и английские и американские разведывательные органы заранее сбросили эту операцию со счетов.
Говорят, военное министерство так мало верило в возможную победу России, что в Вашингтоне считали одинаково вероятным, как то, что русским удастся прорвать немецкий фронт, так и то, что они выйдут из игры и заключат перемирие с Гитлером.
Сейчас это предположение кажется фантастичным, но оно явилось отголоском господствовавшего в военных кругах летом 1941 года мнения, что русские не продержатся и шести недель.
Таким образом, в наивысших стратегических сферах Вашингтона и Лондона даже не ставился на обсуждение вопрос о том, как использовать сенсационную победу русских на Восточном фронте, - и когда эта победа осуществилась, все растерялись от неожиданности.
Эйзенхауэр находился в полнейшем неведении относительно положения вещей в Германии после прорыва русских и потому выступил на Мальтийской конференции еще один только раз - с осторожным планом полного очищения Прирейнской низменности до попытки форсировать Рейн. Вашингтонские плановики не видели в этом необходимости, но настаивать на немедленном форсировании великой реки не стали.
В американском штабе лица, не посвященные, должны были истолковать приказы Эйзенхауэра зимой 1944/45 года как окончание нашего активного участия в войне. На Первую армию надели путы, а Третьей предложено было окопаться вдоль немецкой границы и предоставить заботу о моральном состоянии войск офицерам специальной службы и Красному Кресту. Но задолго до того как верховное командование отдало приказ прекратить огонь, мы, посвященные, знали, что уже разработан план разгрома стоявшей против нас немецкой армии - назло всем чертям и высшим сферам!
Когда карты были выложены на стол, и оказалось, что командование игру проиграло, все колебания Брэдли относительно того, какой политики ему придерживаться, исчезли. Примирившись с тем фактом, что единственный способ добраться до немцев - это перехитрить и штаб Эйзенхауэра, и английское правительство, Омар сразу успокоился и повеселел.
У Брэдли по-прежнему были две армии: одна под командованием Ходжеса, другая - под командованием Паттона, и обе они уже несколько месяцев занимались тем, что копили и припрятывали боеприпасы и всевозможное снаряжение. Каждый рядовой, будучи предоставлен самому себе, позаботится о том, чтобы не терпеть нужды ни в патронах, ни в довольствии, и не зависеть от настроения снабженцев, - и точно так же обе американские армии еще с января стали принимать меры к тому, чтобы впредь никто не мог сажать их на голодный паек. Они уже успели накопить солидные запасы, причем все это было-спрятано в лесу и по большей части не значилось ни в каких реестрах.
Начиналось снизу: хозяйственные части отдельных батальонов требовали боеприпасов в возмещение израсходованных, - которые, впрочем, никогда израсходованы не были, - и набивали ими доверху машины обоза. Пятигаллонные бидоны с бензином списывались тысячами, как потерянные в бою, - и потом каким-то чудом появлялись снова, в виде запасных бидонов на грузовиках. Американская армия еще с сентября хорошо запомнила, что значит - терпеть недостаток в снабжении. Не стоило большого труда внушить ей, что это не должно повториться. Каждая дивизия сама заботилась о своих нуждах. Корпусное командование всякими правдами и неправдами старалось выкачать запасы из штаба армии. Снабженцы в штабе армии вздыхали, жалостно качали головой и развертывали бесконечные статистические сводки в подтверждение того, что запасы тают не по дням, а по часам. Коммуникационная зона покорно доставляла требуемое. У Брэдли сундуки ломились от добра.
Брэдли изучал положение противника на своем участке фронта и был доволен тем, что видел. В первый раз за все время он имел дело с устойчивой армией, - все вновь формируемые немецкие дивизии уходили на восток. Во главе этой армии стоял новый генерал, Кессельринг, только что возвращенный из Италии, где он успешно руководил оборонительными действиями; но Брэдли чувствовал, что Кессельринг прибыл слишком поздно; Омар успел уже присмотреться ко всем командующим армиями и корпусами, которые Кессельрингу предстояло возглавить. У командующего американской армейской группой были запасы снаряжения, были войска, были разработанные планы и точное представление о силах врага. И потому, наперекор приказам, он стал воевать.
Фактически игра началась несколько раньше, когда Брэдли удалось убедить Эйзенхауэра включить в приказ о переходе к обороне одно слово: "активная". В новой редакции приказ читался так: "Вы возьмете на себя активную оборону" - в смысле маневра, имеющего целью отвлечь часть войск противника на американский фронт и освободить путь для главного наступления - наступления англичан. Это одно словечко "активная" развязало руки Брэдли и Паттону. Они уселись рядышком и стали шептаться, точно два школьника, замышляющие шалость.
Армия Паттона, выпрямив фронт после ликвидации арденнского выступа, расположилась вдоль небольшой речки на немецкой границе. Очевидно, исходя из понятия "активной обороны", необходимо было выслать на другой берег патрули - просто для того, чтобы потревожить противника. В роли патрулей случайно оказались целые батальоны, форсировавшие реку штурмом - в зимнее время, когда стремительный горный поток разрушал понтоны и относил вниз по течению штурмовые суда. Переправившиеся на другой берег батальоны там и оставались. Очевидно, исходя из понятия "активной обороны", необходимо было закрепиться на позициях, захваченных на другом берегу. Паттон приказал закрепляться, и через реку наведены были тяжелые мосты для переправы танков. Но на другом берегу были горы, господствовавшие над захваченными позициями. Поэтому, продолжая исходить из понятия "активной обороны", Паттон двинул свои войска на штурм горной гряды - просто для того, чтобы прикрыть место переправы от огня противника. А за горной грядой лежала долина, и в ней протекала другая река - и нужно было спуститься к берегу, а затем наладить переправу, а затем прикрыть ее, заняв позиции на следующей горной гряде. Именно так, поверьте моему слову, Паттон прошел со своей Третьей армией непроходимые леса Эйфеля, те самые леса, откуда немцы начали свое наступление на Арденны. Он избрал тот путь в Германию, который не мог внушить опасений даже самым предусмотрительным офицерам немецкого генштаба.
В качестве приманки, для того чтобы убрать немцев с дороги Монти, "активная оборона" американской армии блистательно оправдала себя. Был момент, когда к центру американского наступления оказалось стянуто не менее шестидесяти процентов всех немецких дивизий, оперировавших на Западном фронте. И все же немцам приходилось отступать.
Между тем Брэдли получил новый приказ, во изменение приказа о приостановке продвижения. Изменение касалось северного фланга. Ему предписывалось прорвать Западный вал со стороны Аахена, для того чтобы прикрыть южный фланг наступления Монтгомери. После этого он должен был идти на Рейн, но не дальше, чем было необходимо для того, чтобы защитить Монтгомери от возможного флангового удара с юга.
Брэдли и Ходжесу только того и нужно было. Прикрываясь этим приказом, они тотчас же стали планировать маневр, который не только вывел бы их на десять миль дальше Аахена, но позволил бы форсировать Рейн и продвинуться по дуге вдоль границ неприступного Рурского бассейна, тем самым завершив его окружение. Формально подобные действия вполне оправдывались: получив приказ прикрыть чужой фланг, командир обязан его выполнить, хотя бы даже для этого потребовалось выиграть чужую битву.
Пека шли все эти приготовления, Монтгомери и английская пресса не щадили усилий, рекламируя предстоящий переход войск Монтгомери через Рейн.
Объявлялось, что эта операция по своему историческому значению уступает разве только высадке на Нормандском берегу.
Самые хитроумные планы составлялись для того, чтобы обеспечить успех группировке Монтгомери, состоявшей из американской Девятой армии и английской Второй. Зимой 1944/45 года целые дивизии снимались с фронта и отправлялись на специальную подготовку. В кинотеатрах демонстрировалась хроника, показывавшая учебные переправы на реке Маас. Королевский и американский военные флоты получили приглашение оказывать консультационную помощь. Дороги были загружены всевозможными земноводными транспортными средствами, направляющимися к передовым складам. Установка декораций подходила к концу: можно было не сомневаться в успехе спектакля. Под командованием Монтгомери Рейн будет форсирован и враг побежден силой английского оружия; американцам же вместе с канадцами достанутся любезные поклоны в благодарность за содействие. Первенство в этой войне,- упущенное раз при Кане, второй раз при Арнгеме, третий раз просто ускользнувшее из рук Монтгомери, когда он пытался записать себе в заслугу арденнский эпизод, - наконец будет выиграно им, Монтгомери, выиграно Британской империей.
Дело было верное. Но когда настал день премьеры, 23 марта, Первая американская армия Ходжеса уже больше двух недель находилась по ту сторону Рейна, перейдя его по Ремагенскому мосту, а Паттон с боями переправился ниже Франкфурта, разгромив всю немецкую армейскую группу "Б" на левом берегу и захватив множество пленных.
Дело было верное для англичан. Но не прошло и двух недель после форсирования Рейна войсками Монтгомери, как американская Девятая армия форменным образом сбежала из-под его командования и оправдала это беспримерное нарушение дисциплины тем, что образовала северную клешню в самом блистательном маневре окружения за всю вторую мировую войну, да, пожалуй, и за всю вообще военную историю. И в то время как танки Монтгомери, согласно предсказаниям, увязли в болотах сразу же за Рейном, Ходжес и Паттон, соединившись, прошли через Франкфуртский проход, выполняя обещание, данное за столом конференции год тому назад. А за франкфуртским проходом лежала вся Германия, ворота которой теперь были распахнуты настежь, - и это означало конец войны.
Что же касается Союзного верховного главнокомандующего Эйзенхауэра, то он всю весну был занят тем, что оформлял победы, одержанные без его ведома. Брэдли, весьма предусмотрительно, писал свои донесения только посла того, как бывал решен исход боя. Так, например, когда мы взяли Ремагенский мост (вопреки специальному приказу СХАЭФа очистить весь левый берег Рейна, прежде чем предпринимать попытки форсирования, где бы то ни было), Омар по телефону сообщил об этом Айку, как только удостоверился, что солдаты Ходжеса уже находятся на другом берегу. И Омар охотно предоставлял Айку сообщать в Лондон и Вашингтон об этих успехах, как о своих собственных,- в конце концов, это было его право как верховного главнокомандующего; лишь бы только он сообщало них не раньше, чем Омар подготовится к новому удару по фрицам. А удары следовали непрерывно, один за другим.
Перелом в погоде наступил около середины февраля. В одно прекрасное утро мы проснулись и увидели, что уже весна - теплая, мягкая весна. Мы думали - может быть, это так, случайная оттепель на день, на два; но погода установилась прочно. Зима выбыла из строя - до следующего года.
За две недели дороги тоже выбыли из строя. Мы перевели свою главную квартиру из Люксембурга в Намюр, в Бельгию, чтоб быть ближе к центру армейской группы; и когда мы теперь поехали назад в Париж, оказалось, что длинные прямые дороги, построенные, вероятно, еще римлянами, стали непроезжими даже для джипов. Макадамовое покрытие треснуло посредине, и края трещин задрались кверху на фут или два, а песчаное основание превратилось в густую, вязкую кашу. Тысячи военнопленных работали на дорогах, заделывая камнями образовавшиеся глубокие щели; местное население целыми деревнями выходило помогать.
Некоторые магистрали, по которым шел подвоз к фронту, пришлось совсем закрыть, на других скорость езды была ограничена двадцатью милями в час. Надо было долго ждать, пока все кругом подсохнет, но теплый воздух помогал делу, а главное, людям стало легче, прекратились болезни, связанные с зимними холодами. Впрочем, от сырой холодной грязи многие еще страдали окопным ревматизмом.
Все снабжение войск, перешедших в наступление на Рейнскую низменность, шло теперь по тем немногим дорогам, которые не совсем еще развезло. В районе Западного вала дороги были в таком скверном состоянии, что проехать на джипе несколько миль подряд считалось событием. Когда мы миновали холмистую пограничную зону, Рейнская низменность показалась нам раем. Не то чтобы грунт здесь был крепче, но ему не пришлось в течение целой зимы выдерживать многотонную нагрузку американских военных машин, как в Бельгии и Франции. Держась середины дороги, можно было гнать на полную скорость.
Мы уже повидали разрушенные города в Нормандии, - кто забудет Сен-Ло, где не осталось ни одной целой стены! - но в тех городах Рейнской низменности, которые приняли на себя первый удар, картина разрушений оказалась еще страшнее. Уже в Аахене, вспоминая Сен-Ло, мы с удовлетворением смотрели на длинные, сплошь выгоревшие кварталы, а Юлих и Дюрен были буквально сравнены с землей. В них только и осталось, что улицы, которые можно было расчистить бульдозерами и приспособить для движения. По сторонам этих расчищенных каналов были одни сплошные развалины, и в них вились пучки телефонных проводов.
Но за обращенными в прах Юлихом и Дюреном лежали совершенно нетронутые немецкие деревни. По-видимому, после прорыва первой линии обороны танки шли дальше без единого выстрела. Одно обстоятельство особенно поразило нас после Франции: как мало снаряжения немцы бросали по дороге. Мы сначала решили, что им удавалось брать его с собой, но вернее, что им просто нечего было оставлять.
Деревни Рейнской низменности были первыми "нормальными" деревнями, которые мы увидели в Европе. Во Франции есть немало городов, не пострадавших от военных действий, но в тех, где нам пришлось побывать, непременно находилось несколько домов, разрушенных если не в эту кампанию, то еще в 1940 году, когда в них вступали немцы. В то время немецкая авиация полностью господствовала в воздухе, и она позаботилась о том, чтобы в каждой деревне упала хоть одна бомба - для острастки жителей. Наконец, даже те деревни, которые не пострадали непосредственно от бомбардировки, казались мрачными, запущенными и печальными. Прирейнские же деревушки, напротив, были чистенькие и нарядные. Французы намучились, наголодались, зимой намерзлись. Немцы дышали здоровьем. Видно было на глаз, что они сосали кровь всей Европы и жирели от нее.
Встречали тут американцев вполне дружелюбно. Видимо, слух о том, что американцы не похожи на свирепых дикарей, какими их изображала немецкая пропаганда, успел опередить нас. Крестьяне рассказывали, что отступающие солдаты, проходя через деревни, советовали им не слушать приказов наци и не оказывать союзникам сопротивления. Вообще моральное состояние немецких войск на Рейнской низменности явно оставляло желать лучшего. Так, давно уже стало привычным, что солдат, придя на побывку с Восточного фронта, поддавался уговорам домашних и дезертировал. Когда представители "Вермахта" являлись за ним, его и след успевал простыть.
На нашем фронте царила порядочная неразбериха. Подвижные колонны, врезавшиеся в Рейнскую низменность, перепутались так, что даже на аккуратно размеченных картах штаба армейской группы трудно было разобраться в обстановке. При взгляде на равнину, за которой на горизонте вырисовывались шпили Кельна, казалось маловероятным, чтобы даже дивизионный командир сумел точно представить, где, собственно, находится его дивизия. У каждой американской военной машины имеются спереди и сзади знаки с номером и шифром части. На любой дороге мы встречали машины, по крайней мере, из десяти различных частей. Некоторые заехали чуть не за сто миль сто своего командного пункта.
События развивались так быстро, что все сбились с толку, а больше всех - регулировщики военной полиции, которые, стоя на перекрестках, почесывали в затылке, стараясь выговорить названия пунктов и сообразить, куда какая дорога ведет. Я приехал за день до занятия Кельна. Командный пункт одной из пехотных дивизий три раза за этот день переменил место. Это была моя старая знакомая- 1-я пехотная дивизия, и как раз перед моим приездом в штаб дивизии там был получен приказ наступать только на южный район города. 1-я дивизия сочла себя обиженной. Она полагала, что заслужила право на более активное участие в такой легкой операции, какой рисовался захват Кельна. Основной достопримечательностью отведенного ей района была канализационная распределительная станция. 1-я дивизия поклялась, что как только она займет станцию, она пустит насосы обратным ходом и зальет все уборные в городе. К счастью, позднее приказ был изменен, и эта страшная месть не осуществилась.
После успехов, достигнутых за последнюю неделю, настроение у всех было приподнятое. Я проехал дальше, на КП батальона, уже вступившего в предместья Кельна. Немецкая артиллерия по ту сторону Рейна не жалела снарядов, чтобы преградить американцам дорогу и выбить их из деревень, где они укрывались. Но это было все равно, что затыкать булавками отверстия решета: американские войска просачивались через брешь в Западном валу и растекались по Рейнской низменности тысячами ручейков. Продвигаясь по равнине, даже вдоль самого берега Рейна, не трудно было обходить зоны немецкого артобстрела. Видя, что такое-то селение простреливается немцами, вы просто брали вправо или влево от него. Видимость была отличная, и ничего не мешало на пути.
Когда я прибыл в расположение батальона, там сводились счеты личного характера с немецким майором по фамилии, кажется, Мюллер. Этого Мюллера в батальоне знали как облупленного: среди захваченных пленных много было его офицеров и солдат. Мюллер засел в одном из домов предместья и воевал за Германию сам по себе. У него не было связи с высшим командованием, но из первоначального состава его части при нем оставалось достаточно испытанных вояк, чтобы перехватывать отставших солдат, пробиравшихся к Кельну. Таких он ловил, давал им автомат в руки и гнал обратно в бой. У него был большой запас оружия и боеприпасов, были даже зенитные орудия из противовоздушной обороны Кельна. Ребята из 1-й дивизии окружали его очередную позицию, обстреливали ее, сначала из ракетных минометов, потом легким пулеметным огнем; и спустя некоторое время оттуда появлялось десятка два солдат, держа руки вверх. Но пока их брали в плен, пока всю позицию внимательно осматривали - нет ли там подрывной ловушки, - Мюллер с другим взводом успевал уже занять другую группу домов, и нужно было все начинать сначала. Говорили, что у этого Мюллера полно коньяку и папирос и что вообще устроился он неплохо. Но в тот вечер у него либо вышел весь коньяк, либо некого было перехватывать, - потому что он вдруг исчез, и американская пехота вступила в город.