Ирина Измайлова. Всадники «Фортуны»

Ирина Измайлова
Всадники «Фортуны»

   «Победить – значит не сдаться!»

Девиз, начертанный на мече рыцаря Тевтонского ордена

Часть I
Формула Паганини

Глава 1
«Полет валькирий»

   Утро занималось великолепное. Ясное небо, только что растворившее в прохладной синеве последние звезды, все заметнее окуналось восточной стороной в розовую краску, постепенно впитывая ее и все выше окрашивая ею горизонт. Воздух был свеж, как растаявший в утреннем зареве горный хрусталь. И было тихо, так тихо, что журчание маленького фонтанчика у въезда на пустынную автостоянку да жужжание пчел над кустами шиповника слышались далеко.
   Но вот тишину разорвал громовой рев. Он грянул из темного проема стеклобетонного здания, огражденного никелированными барьерами. От этого проема скользила широкая полоса темного асфальта, полукругом выходившая в бесконечную кривую трассы. Могучий рык мотора, казалось, разнесся над всем ее пространством, над пятью с лишним километрами ее петляющего бега, завершенного там же, где она брала начало.
   В этот момент взошло солнце. И его первые лучи упали на сигарообразный корпус машины, в плавном пике вырвавшейся на трассу.
   Машина была устрашающе прекрасна. Низкорасположенный длинный фюзеляж (сравнение с самолетом напрашивалось совершенно нечаянно и слишком очевидно!), стройный вытянутый нос, нацеленный разрезать упругий воздух, широко расставленные громадные и мощные колеса, несущие крепкое тело. Эти колеса были выше корпуса, сам же корпус отделяли от земли всего три дюйма – машина летела над асфальтом, словно ее поддерживала и влекла густая воздушная струя. У нее не было ни одной дверцы, не было никакой кабины: пилот сидел, вернее – полулежал в узком верхнем отверстии, куда было встроено его кресло. Спереди виднелись лишь руки в оранжевых, на вид неуклюжих перчатках, крепко сжавшие руль, и оранжевый круглый шлем.
   Сама машина тоже была пламенно-рыжего цвета, и когда солнце коснулось ее, вся словно загорелась, с ревом начиная стремительный, грозный разбег.
   И вдруг… Странная вспышка, грохот, оборвавший мощный шум мотора. Оранжевый болид будто подпрыгнул, из последних сил рванувшись вперед, и затем огненный ураган охватил его, опрокинул, метнул на один из бетонных барьеров, и по безупречному полотну трассы нелепо и страшно разлетелись пламенеющие обломки. Все четыре громадных колеса раскатились по сторонам. Одно из них горело…

* * *

   Сперва он думал, что вокруг совершенно темно. Темнота была такой плотной, что давила не только на глаза. Она словно сдавливала виски, тяжкая и вязкая, как ночной кошмар.
   Потом он понял, что его глаза закрыты. Но ведь и сквозь опущенные веки должен проникать свет. Однако света не было. Что это? Он ослеп?
   Сознание съежилось от ужаса и пропало.
   Когда оно вернулось, свет перед глазами появился. И, наверное, яркий – иначе его не могло быть так много при том, что веки все еще опущены. Надо их поднять. Поднять и увидеть… Что?
   Ему стало страшно. Если то, что с ним произошло, – не жуткое сновидение, если это случилось на самом деле, тогда…
   Тело не ощущалось. Словно его отрезали, оставив одну только голову. Но нет, попытавшись его почувствовать, он понял: откуда-то снизу, от ног и живота, вырастает и вливается в голову нестерпимая боль. Почему так больно?
   Он открыл глаза. Над ним был высокий, идеально белый потолок. Край чистой занавески, колеблемой ветерком, мелькнул сбоку и пропал. И ни одного человеческого лица! Даже ничьих шагов не слышно. Он один. Почему? Может, он уже умер?! Вздор! Мертвым не бывает больно. Или бывает?..
   Телефонная трель оборвала нежданный, никогда прежде не снившийся кошмар. За долгие годы он сумел забыть его. Вернее – заставить себя думать, будто забыл. Все что угодно можно вспоминать, но только не это возвращение из небытия! Не этот миг абсолютной власти страха и боли, вместе с ощущением горького, жестокого одиночества. Миг, когда сознание балансировало на грани отчаяния и проклятий.
   Мобильник старательно выводил мелодию «Полета валькирий». Тьфу, как далеко лежит, поганец! Придется наполовину вылезти из постели, чтобы его взять! А что на экранчике? Ничего себе!
   – Да, Эдуар! Что такое?
   Ответ в маленькой трубке прозвучал не так, как обычно, – совсем не бодро и не по-деловому.
   – Ты уже встал? Приезжай быстрее!
   – Что? Почему это встал? Сейчас семь двадцать. Я в восемь встаю в дни заезда. Что такое, а?
   – Ничего. Заезда, похоже, не будет.
   – Ты с ума сошел?
   Голос из трубки отозвался глубоким вздохом.
   – Пока нет. Но к тому идет. Джанни за каким-то лешим выехал утром на трассу. На первом болиде. И болид взорвался.
   – Господи! Джанни как?
   – Как-как! В клочья! Сейчас здесь будет полиция. Приезжай, ради Бога! А я больше говорить не могу. Хотя… А, ладно!
   Трубка умолкла.
   «Раньше хотя бы отбой был. Пип, пип, пип! А тут – раз, и оборвалось! И гадай – связь прервалась, не дав договорить пару слов, или у звонившего этих слов просто не нашлось? Что за дурацкая мысль? При чем тут телефонные сигналы? Разве он на самом деле об этом сейчас думает? Почему Джанни так поступил? С какой стати? Что-то заподозрил? Но что именно? И, выходит, если б он не вывел машину на трассу, то она взорвалась бы четыре часа спустя. Но ведь такого не могло, не должно было произойти!
   Он уже нажал кнопку, поднимая металлическую штору гаража, когда сунутый в карман куртки мобильник опять разразился вагнеровским «Полетом валькирий». Надо сменить мелодию – в такой вот ситуации она, пожалуй, действует на нервы!
   – Да! Да, Грэм, я уже знаю – Эдуар мне позвонил. Еду. Прямо сейчас и еду. Ты как, можешь предположить, в чем причина?
   – Не могу, – отрезал в трубке твердый голос. – Это что-то запредельное. По дороге постарайся подумать, что можно говорить полиции, а чего не стоит. Хорошо?
   – А есть что-то, о чем лучше умолчать?
   – Почем я знаю? Знаю только, что копы нам сейчас нужны, как терка пухлой заднице! Поэтому, когда будут допрашивать, думай над словами.
   – Допрашивать? Меня? За что? И какая связь между задницей и теркой, а? Что ты мелешь ахинею?!
   Трубка хмыкнула:
   – Если бы твоя задница была не тощая и жилистая, а пухлая и мягкая, я бы тебе предложил пройтись по ней теркой и проверить связь. Это второе. А первое: «за что» не допрашивают, «за что» – арестовывают. А допрашивают для выяснения обстоятельств. Ты ведь понимаешь, КТО должен был взорваться в этом болиде?
   – Да. Все, я уже в машине. Через пятнадцать минут буду.

* * *

   Высокие мачты с разноцветными флагами остались позади, и машина с синей мигалкой плавно вкатила на просторную площадь. С правой стороны от нее белели аккуратные улочки Килбурна – провинциального городка, расположенного в девяноста двух милях^[1] севернее Лондона и еще четверть века назад не знаменитого решительно ничем. В нем даже не сохранилось ни одного замка, ни хотя бы замшелой мельницы эпохи этак королевы Елизаветы. Он был бы, пожалуй, скучным, если б не обилие зелени да не живописный облик начинавшегося отсюда небольшого каменистого плато, которое здесь «отметилось» лишь пунктиром ребристых серо-коричневых скал, кое-где торчавших прямо меж светлых домиков, а местами вылезавших к обочине протянувшегося через городок шоссе. Сама же возвышенность вздымалась чуть дальше, и увенчавшие ее кудрявые кустарники нарядно смотрелись над вершинами пирамидальных тополей, стоявших на страже вокруг Килбурна.
   По левую сторону от площади раскинулся совершенно иной город. Там полукругом высился причудливый комплекс зданий, так красиво и плавно переходивших одно в другое, что трудно было разобрать, где заканчиваются корпуса многочисленных технических служб и начинается нарядное, с волнообразной кровлей, здание гостиницы. К отелю примыкал шикарный стеклянный бар, а за баром, после обсаженной цветущими кустами служебной автостоянки и магазина сувениров, начинались трибуны. Они тянулись почти на полторы мили вдоль главного во всем комплексе сооружения – знаменитой гоночной трассы.
   – Ничего себе размах! – окидывая взглядом спортивный комплекс, восхитился инспектор Макферсон. И резко тормознул, потому что, засмотревшись, едва не въехал в круглую клумбу посреди площади. – Это сколько же человек вмещают такие трибуны?
   – Сто пятьдесят тысяч, – голос комиссара звучал почти лениво. Что вовсе не было признаком равнодушия: просто другое на уме, а тут не к месту – инспектор Мак со своими восторгами. – И порой бывают тесноваты. Комплекс выстроен в начале восьмидесятых, ему уже двадцать три года. Гонки класса «Фортуна» публика обожала и в то время, но не так много было богатеев, чтобы покупать дорогущие билеты. Теперь-то что! Не заполнят свои – приезжие поклонники звезд явятся. Еще и передерутся из-за мест! Хотя вон та трибуна, что над самым стартовым участком, – вообще запредельная по ценам. По тысяче фунтов платят! На тех скамьях и сидят главным образом всякие там сильные мира сего.
   – А трасса здесь длинная? – Макферсон вырулил вокруг площади и медленно поехал по направлению к стеклобетонным постройкам пит-лейна, предстартового участка гоночного комплекса. – Я слышал – одна из самых длинных. Их вообще сколько?
   – Вопрос за вопросом! – теперь в голосе комиссара послышался смешок. – Интересно, я понимаю, раз вы здесь впервые. Гоночных трасс, на которых проводится «Фортуна», с этого сезона двадцать. В Европе – двенадцать, шесть в Азии, считая Китай и Японию, да еще в Америке есть и в Мексике. А длина у них – от трех с небольшим до пяти с половиной километров. (В мили, если желаете, переводите сами, у гонщиков все измеряется только километрами). Здешняя Килбурновская трасса – из самых протяженных: пять километров триста шестьдесят два метра.
   – Здорово! – молодой полицейский не скрывал восторга, теперь уже не только перед красотой и размахом гоночного городка. – И как только вы все это запоминаете?
   – Проще таблицы умножения! И уж куда проще полицейских сводок за месяц-два, а их иногда тоже приходится запоминать, если нужно отслеживать что-то определенное. Вернее – кого-то…
   – Да, про вашу память в управлении даже анекдоты рассказывают! Вот, например: сидят окружной прокурор и его заместитель, пьют виски. Прокурор вздыхает: «До чего паршивый виски теперь делают! Помню, году этак в девяностом…» А тут входит комиссар Тауэрс и говорит…
   – Стоп, Макферсон! Стоп! Ну куда вы, извиняюсь, прете? Так вы на трассу выкатитесь, а нам там пока делать нечего. Разве что вот эксперт туда прогуляется. И только мне анекдотов про себя недоставало! Сдайте назад и поставьте машину вон к тому ограждению – видите, нам оттуда уже машет полицейский.

Глава 2
Два директора

   Эдуар Мортеле, невысокий, очень подвижный и очень моложавый для своих шестидесяти двух лет, всегда одетый безукоризненно, – будь на нем фрачная пара, легкий летний костюм или фирменный спортивный комбинезон, – в последние одиннадцать лет занимал пост директора знаменитой гоночной команды «Ларосса». Команды, двадцать четыре года назад ставшей единоличным лидером самой прославленной в мире, самой азартной и самой любимой зрителями автогонки – большой «Фортуны». Царствование «Лароссы» длилось пять лет, потом ее оттеснили стремительно мужающие конкуренты. Но теперь былое превосходство вернулось вновь, и вот уже четыре года подряд она в ежегодных многоэтапных соревнованиях брала и Кубок конструкторов, завоевывая наибольшее число совокупных очков, и чемпионский титул ведущего гонщика.
   В этом мистер Мортеле видел немалую долю своих заслуг. То, что он, француз по рождению, достаточно быстро пробил себе дорогу наверх, придя в «Лароссу» рядовым менеджером, было вообще-то не из ряда вон. Изначально – пятьдесят лет назад – фирма числилась португальской, затем британской, а последние пару десятков лет – британско-аргентинской. Поэтому иностранцев здесь брали на работу легко, и среди сотрудников – как самой огромной «Ларосса-корпорейшн», так и (тем более!) ее гоночной команды – попадались люди чуть не со всех континентов.
   Карьера талантливого и цепкого француза у некоторых вызывала зависть, но Мортеле это не беспокоило: он сделал для «Лароссы» так много, что его заслуг уже нельзя зачеркнуть. Ведь это он за последние годы подобрал наилучший состав инженеров, мотористов и техников, осторожно и ловко выманивая их из других компаний, а иногда находя на обычных заводах. И это были не просто блестящие мастера своего дела – Мортеле умел чувствовать совместимость или же несовместимость людей друг с другом, поэтому собранный им «союз рыжих»^[2], как иногда звали команду за фирменный оранжевый цвет машин и формы, представлял собой действительно единое целое, можно сказать – семью. Тот же Мортеле умел вести переговоры с фирмами-партнерами, не давая им «садиться на шею» и в то же время заставляя чувствовать всю выгоду совместной работы. И наконец именно ему удалось восемь лет назад заполучить ведущим гонщиком команды звезду первой величины – уже завоевавшего мировую славу Даниэля Лоринга.
   Лоринг, с самых первых своих заездов прозванный «реактивным немцем», к тому времени взял второй подряд (что само по себе было изрядной редкостью!) титул чемпиона мира, выведя на второе место в Кубке конструкторов «Балтимор», за который тогда ездил. И когда Мортеле сообщил, что собирается вести переговоры о переходе чемпиона в «Лароссу», над ретивым французом только посмеялись. «Ларосса» вот уже несколько лет числилась неконкурентоспособной – какой уж тут соблазн для мировой знаменитости? Тем более что все как один «всадники “Фортуны”», избранные пилоты великой гонки, мечтали о почти невозможном – пробиться в чемпионы третий раза подряд и получить самый престижный в гоночном мире титул – «Золотой всадник». За все шестьдесят лет существования «Фортуны» «Золотыми» стали только лишь два гонщика. И еще ни одному не удалось вырваться в «Дважды Золотые», хотя во второй раз уже не требовалось третьй победы подряд – довольно было сделаться шестикратным чемпионом мира. Но больше пяти чемпионатов не выигрывал никто.
   У Лорни (как уже тогда ласково называли его болельщики) имелись все шансы, чтобы в третий раз осчастливить «Балтимор» и достичь недостижимой вершины. Поэтому Отто Остерман, хитрый и осторожный менеджер чемпиона, был вначале поражен наглостью «английского француза». Но тот не отставал и умудрился встретиться с самим Лорингом.
   Молодой немец оказался настороженным и недоверчивым, внешне производил впечатление и вовсе «непробиваемого». Но только не для директора «Лароссы»! Мортеле все же разговорил Даниэля, и тот проговорился: по-настоящему он мечтал об одном. А именно – о СВОЕМ болиде – о болиде, который бы удалось сделать при участии самого Лоринга, используя его поразительное, на грани сказочной интуиции, «чувство машины». В «Балтиморе» его попыток работать вместе с техниками и инженерами не понимали и еще посоветовали «не лезть в руководители». А ведь если бы послушали, могли б взять и Кубок конструкторов! Второй пилот команды проигрывал лишь потому, что не умел, в отличие от Лоринга, чувствовать трассу «телом» и находить правильную тактику гонки, уступая соперникам в технике.
   Гоночный мир был потрясен, когда торжествующий Мортеле подписал контракт с «великим Лорни». Поговаривали, что гонщика купили за баснословную сумму. Сумма была и вправду велика, но в «Балтиморе» (который Лоринг честно предупредил о своих межсезонных переговорах) испугались и тут же предложили еще больше. Однако звезда была уже упущена – Лорни обиделся, поняв, что былые патроны пытаются удержать его, устраивая банальный аукцион.
   И за каких-то три года (хотя, казалось бы, для рывка с третьего от конца места требовалось куда больше времени!) «Ларосса» вновь вышла вперед, взяла заветный Кубок конструкторов и вновь дала миру своего чемпиона. И «Золотого всадника» тоже – Даниэль Лоринг, неустанно работая вместе с командой над совершенствованием рыжего болида, брал вершину за вершиной и стал чемпионом уже четыре раза подряд! Так появился первый и единственный обладатель шести титулов чемпиона мира – «Дважды Золотой всадник».
   Да, Эдуару Мортеле было чем гордиться!
   И, конечно, чего опасаться. Кто все время идет впереди, тот в любой момент может получить удар в спину. Поэтому когда директора «Лароссы» разбудил звонок и он узнал, что на трассе его команды, где спустя четыре часа должен начаться заезд на Гран-при Великобритании, произошел взрыв, то не заорал как сумасшедший: «Что?!» и не кинулся принимать сердечное. Сердце у него, слава Богу, крепкое. Директор деловито сказал: «Сейчас буду!» и, одевшись со скоростью армейского сержанта, через две минуты был в машине, а через десять минут (благо, жил вблизи Килбурна) – уже в боксах «Лароссы». По дороге он успел сделать несколько нужных звонков, не потратив на каждый разговор и сорока секунд.
   – Пока не поздно, нужно звонить президенту ассоциации, Эд! – мрачно проговорил, пожимая руку начальника, технический директор Грэм Гастингс – второе лицо команды. – Пусть распорядится, чтобы дали объявление о переносе заезда.
   – Ты уверен, что это необходимо? – быстро спросил Мортеле. – Мать твою, Грэм, такого еще не бывало! Машины на трассе взрывались, но заездов не отменяли… Впрочем, они взрывались во время гонки, а не до гонки. И по всяким там понятным причинам, а не леший знает из-за чего!
   Гастингс энергично взмахнул рукой.
   – А что еще можно придумать? Дерьма, конечно, не оберешься, но оно все же мягкое. Лучше уж вляпаться в него, а не резануться лбом в стену! Оно конечно, это скандал: билеты раскуплены и все такое. Но Галлато должен понять: иначе никак. Во-первых, представь, что почувствуют гонщики, которые через полчаса уже будут здесь! Что им полезет в башку? Теракт? (Теперь же все поголовно помешаны на терактах и террористах!) А во-вторых, машина каким-то образом снесла часть барьера безопасности! Представляешь?
   – Ничего себе! – присвистнул француз. – Это уж вообще ни в какие ворота: барьер-то как-никак бетонный! Что ее, тротилом набили, машину эту?
   – Да бетон на этом участке тонкий – место-то практически безопасное! – краснея от ярости, воскликнул технический директор и отчаянно сплюнул. – А по инструкции, не восстановив стенку, разрешать старт нельзя. Не знаю, что скажут директора всех команд, но Рик Линкольн мне уже звонил и заявил, что он в такой ситуации не выпустит на трассу гонщиков «Балтимора».
   – Откуда он пронюхал? Когда успел? – почти с испугом спросил Мортеле.
   Ведь несчастье произошло не только с его механиком, но и на его территории, поскольку Килбурн был резиденцией «Лароссы» и трасса принадлежала ей. Но вот уже подробности просочились и к конкурентам!
   – Кто-то из охраны по телефону болтанул, – скривил губы технический директор. – Да какая теперь разница? И без того через полчаса все съедутся сюда. Будешь звонить Галлато? Сообщение в прессу и на авторадио нужно дать, пока трибуны не начали заполняться. Кто-то, конечно, не услышит и притащится, но хотя бы не такой будет переполох. И не так много вони!
   – А патрону ты уже позвонил? – Мортеле втайне надеялся, что волевой и решительный Гастингс успел взять эту пренеприятную ответственность на себя.
   – Рискнул, – оправдал его надежду Грэм. – Гедеоне, по-моему, просто очумел от такой новости. Переспрашивал три раза. Потом ругался такой смесью испанских, английских и хрен знает каких еще выражений, что я, кроме самых неприличных слов, вообще ничего не понял. Ну, я выслушал все это и спросил – можно ли потребовать от ассоциации, чтобы она перенесла Гран-при на следующее воскресенье? Мол, мы – хозяева трассы и не ручаемся за ее безопасность.
   – И что? – прищурился француз, почти наверняка зная ответ.
   – Ну как – что? Он сперва опять выругался, потом сказал, чтоб переносили, если ты поговоришь с Галлато – от своего имени, не ссылаясь на руководство «Ларосса-корпорейшн». А ты как думал?
   – Вот хитрый латинос! – не выдержал Мортеле. – Опять все свалил на чужие плечи. Ну что, Грэм, вспомни: каково было при Веллингтоне, а? Он бы и сам уже сюда примчался!
   – Вспомнила бабушка, как девушкой была! – хмыкнул технический директор. – Надо исходить из данности, а не из воспоминаний. Кстати, Веллингтон-то как раз примчался, да не тот. Ларри уже здесь и уже вылез на трассу – посмотреть, что осталось от Джанни. И не знаю, как ты, а я буду настаивать, чтобы он сегодня в любом случае не стартовал. Сын покойного патрона – юноша с чувствительной психикой и пламенным воображением. Одно слово – лорд!
   Ответом было шипучее французское словцо, которое, как было известно Гастингсу, переводилось вообще-то безобидно: «верблюд». Но он знал и то, что со времен египетской кампании Наполеона это слово в устах француза – очень обидное ругательство.
   – Возиться с лордом мне сейчас и подавно некогда, Грэм. Так, нужно звонить! – директор команды, тяжело вздохнув, выудил из нагрудного кармана телефон. – Ф-ф-у, как я не люблю итальянский акцент! А ты, верно, слушаешь и думаешь: «Твой-то акцент чем лучше, лягушатник надутый?»
   – Господи, Эди, да жри ты хоть лягушек, хоть соленых скорпионов! Только звони – или будет поздно. Прости, но дело-то хреновое…
   Набрав номер, Мортеле сперва долго ожидал ответа, потом еще дольше выслушивал возмущение президента гоночной ассоциации Пьетро Галлато по поводу столь раннего звонка, затем коротко и четко изложил ситуацию. И совсем уже долго держал трубку возле уха, хмурясь и временами кивая, будто собеседник мог его видеть.
   – Галлато отменяет заезд, – сказал Мортеле, захлопнув мобильник и убрав его в тот же кармашек. – И сам распорядится насчет всех нужных сообщений. Давай теперь думать, что делать нам. Полиция здесь?
   – Будет с минуты на минуту, – отозвался Гастингс. – И, пожалуй, самое паршивое после гибели механика – это то, кого Скотленд-Ярд сюда направил. Ты слышал такую фамилию – комиссар Тауэрс?
   – Что? Ну, это уже слишком! – впервые директор «Лароссы» не сдержался по-настоящему. – Господи, ну за что? Для чего нам здесь этот монстр?!
   – А он всегда выезжает на особо сложные дела, – пожал плечами технический директор. – Мне так пояснил префект местной полиции, который в Лондон и звонил. «Фортуна» – слишком важное явление не только в спортивном мире. Так что придется двадцать раз почесать в затылке, думая, что и как говорить. Я мало знаю о Тауэрсе, но что это хитрейшая и очень умная ищейка, говорят все. Да еще и с принципами, дьявол его забери!
   Эдуар Мортеле вполне разделял опасения Гастингса. Его познания об английской полиции тоже были крайне скудны, с ней, по счастью, он почти никогда не сталкивался, но легендарную фамилию Тауэрс слыхал не раз. Этого комиссара считали начисто лишенным трех качеств, без которых полицейский, по мнению большинства законопослушных граждан, превращается в «робокопа». А именно – страха, уступчивости и корысти. Многие говорили, что он никогда не проявляет и жалости, с кем бы ни имел дела. Что в острой ситуации предпочитает стрелять первым, не пытаясь ни уговорить, ни усовестить преступника. Говорили, что его имя внушает всем нарушителям закона почти мистический страх, – за четверть века службы в полиции комиссар Тауэрс не провалил еще ни одного дела, обладая уникальной, не объяснимой даже его опытом интуицией.
   И вот такое чудовище явится сейчас в святая святых «Лароссы» – в ее гаражи и боксы, будет там рыться и ковыряться, узнавать все и обо всех. И, Бог знает, что он может накопать и вынести на свет Божий! Ведь нет такой крупной и преуспевающей компании, которая бы не предпочитала кое-что о себе держать за семью замками…

Глава 3
Комиссар Тауэрс

   Мортеле и Гастингс не успели закончить своего тревожного разговора, как за оградой пит-лейна взвизгнула сирена, и полицейская машина с синей мигалкой возникла в широком проеме первого бокса.
   К машине сразу метнулся коротышка-префект – только что не стал услужливо распахивать дверцу перед грозной столичной знаменитостью. Верно, просто не успел – дверца распахнулась очень быстро. Точнее – обе дверцы – передняя и задняя. Из первой выскочил подтянутый молодой человек в форме, из второй показались двое: светловолосая женщина в черном брючном костюме и за ней, немного замешкавшись, – седоватый мужчина в широком темном пиджаке, с увесистой тростью и в больших темных очках.
   – Ну и комиссар! – сердито хмыкнул Мортеле. – Он что, косит под «людей в черном»? Трость, очки в пол-морды… А не дешево?
   – Да нет! – подал голос за спиной директора начальник охраны «Лароссы». – Этот, в очках, не комиссар Тауэрс. Комиссар – вон, в черном как раз…
   Это было уже слишком.
   – Кит, вы что, шутите?! – вместо растерявшегося Мортеле воскликнул Гастингс. – Вы хотите сказать, что комиссар Тауэрс – женщина?
   – Добрый день! – блондинка безошибочно выбрала в уже солидной группе людей двоих главных и размашистым шагом за считанные секунды одолела расстояние от машины до обоих директоров. – Я – Айрин Тауэрс, комиссар Скотленд-Ярда по особо важным делам. Буду вести расследование того, что здесь сегодня произошло. Кто меня введет в курс дела?