Появился и Робби де Вит, вид у него был самый разнесчастный, а увидев, как Алиса беззвучно поет в витрине у Саскии, он совсем пал духом. Зато Алиса взяла у него две самокрутки с марихуаной, закурила и затягивалась между строчками гимна.
   Лишь много лет спустя Джеку пришло в голову, что об этой ночи Боб Дилан мог бы написать совершенно сногсшибательную песню.
 
   Около десяти часов вечера, когда в квартале стало особенно людно, Саския, Джек и Элс провожали Алису от Блудстраат до комнаты Элс на Стоофстеег. Элс несла Джека на руках, он почти спал, положив ей голову на плечо. Алиса шла молча.
   — Как думаете, Уильям появится? — вдруг спросила она.
   — Я думаю, он никогда не появится, — сказала Саския.
   — А я думаю, Алиса, на сегодня хватит, — сказала Элс и отперла дверь в свою комнату. Алиса встала в проем. Она уже было собиралась запеть, как вдруг увидела Фемке, та шла к ним по Стоофстеег.
   — Ну и где же обещанное пение? — спросила Фемке.
   — Он не придет, я правильно понимаю? — вопросом на вопрос ответила Алиса.
   Тут на Фемке накинулись Саския и Элс, обе были очень на нее злы и не собирались этого скрывать. Джек проснулся, но не понял ни слова из перепалки — женщины ругались на голландском. Только Фемке так просто не возьмешь, она и не думала отступать, хотя Элс и Саския кричали все громче. Джек думал, что сейчас Элс повалит Фемке на землю, но тут Алиса начала петь, и все три дамы мигом замолкли. Никогда еще Джек не слышал, чтобы мама пела "Приди ко мне, дыхание Господне" так красиво. Кажется, ее голос лишил Фемке сил. Наверное, она сказала так:
   — Я не думала, что ты в самом деле на это пойдешь.
   Алиса все пела и пела, только теперь чуть громче. Джек, правда, почти спал, так что на самом деле Фемке могла сказать и так:
   — Я не думала, что он в самом деле на это согласится.
   Джек понял так, что вроде бы его папа устроился играть на пианино на круизный лайнер — а может, и не папа, а вовсе кто-то другой. Новость про пианино удивила Алису, но обычно органисты начинают образование с того, что учатся играть на фортепиано, во всяком случае, Уильям начинал именно так. Возможно, маму удивило решение Уильяма отправиться в Австралию и сделать себе татуировку у Синди Рей.
   Алисе, видимо, наскучило "Дыхание", но петь она не перестала, правда, перешла на повторение одной и той же фразы "Мой пастырь — вся моя любовь". Казалось, ей совершенно наплевать и на Уильяма, и на то, что он, возможно, уже в Австралии.
   Интересно, почему он туда поехал, может, он подумал, что Джек с мамой не решатся отправиться за ним в такое далекое плавание? Джек снова заснул у Элс на руках, на этот раз положив голову на ее гигантские мягкие груди. Алиса снова сменила пластинку, теперь она повторяла "О сладость Тела Твоего". Фемке ушла, ее преследовал безупречно чистый Алисин голос. Когда она скрылась из виду, Алиса вернулась к "Приди ко мне, дыхание Господне", и тут Джек проснулся.
   — Алиса, ну теперь-то ты можешь остановиться, — сказала Саския, но Алиса и не думала ее слушать.
   — А где это, Австралия? — спросил Джек у Элс. Он знал лишь, что Австралия не значится в их маршруте.
   — Не бойся, Джек, Австралия тебе не грозит, это слишком далеко, — успокоила его Саския.
   — Она на другом краю света, — сказала Элс. Джек подумал, ага, папа сейчас, наверное, на другом краю света, и почему-то сразу почувствовал себя лучше, но это не помешало ему воображать, что папа каким-то образом все равно наблюдает за ним из толпы.
   — Так, Алиса, в самом деле, пора кончать, — сказала Саския.
   — Мой пастырь — вся моя любовь, — снова затянула Алиса, словно нехотя.
   Им было так приятно смотреть, как прочь по улице уходит побежденная Фемке, что они не заметили, как рядом появился Якоб Бриль. Время еще не перевалило за полночь, но вот он, тут как тут, собственной персоной, и вовсе даже не идет, а стоит как вкопанный, парализованный религиозной яростью.
   — Это же!.. Это же гимн, это же молитва! Ты!!! поешь молитву!!! — завопил Бриль, обращаясь к Алисе.
   Она глянула ему прямо в глаза и сменила пластинку на "О сладость Тела Твоего". Наверное, она пребывала в таком состоянии, что могла вспомнить только эти три гимна, точнее, их первые строчки.
   — Богохульство!!! — вопил Бриль. — Святотатство!!!
   Саския что-то сказала ему по-нидерландски, что-то не слишком уважительное в религиозном смысле, а Элс подскочила к Якобу и хорошенько толкнула его плечом; он упал на одно колено и оперся рукой о мостовую, пытаясь подняться. Это ему удалось, но Элс снова толкнула его плечом, как следует приложив о стену здания. На этот раз, правда, он удержался на ногах.
   — Не надо при Джеке, — холодно сказала ему Элс и сделала вид, словно собирается приложить его еще раз. Бриль отступил.
   — Ну и где этот Нико, когда нам нужна его помощь? — с деланым возмущением (Элс отлично справилась самостоятельно) заметила Саския.
   Алиса снова затянула "Приди ко мне, дыхание Господне". Тут-то они его и увидели — того самого юношу, который ранее не стал ругаться с Элс на Блудстраат и уходил оттуда спиной вперед. Ему очень хотелось еще раз поглядеть на Алису, потому-то он и пришел — но на сей раз без компании. Элс обратилась к нему по-нидерландски, казалось, она и его намерена приложить о мостовую, как Бриля.
   — Не трогай его, он же единственный вел себя как подобает, — сказала Алиса, прекратив наконец свои песнопения. Она улыбнулась юноше; тот стоял перед ней с совершенно беспомощным видом.
   — Кажется, ему срочно нужен совет, вы не согласны? — спросила Алиса.
   — Алиса, ну зачем тебе это, — сказала Саския.
   — Но мне кажется, ему очень нужен совет, — сказала Алиса.
   — Ну, он может получить его от меня или Саскии, — резонно заметила Элс.
   — Нет, он хочет получить совет от меня, — сказала Алиса.
   — Алиса, на сегодня хватит, — настаивала Элс.
   — Эй, хочешь ко мне? — обратилась Алиса к юноше. Тот не понял, наверно, не говорил по-английски. Элс перевела, он кивнул.
   — Так, Джек, нам пора, — сказала Саския и взяла мальчика за руку, — умираю без круассана. А ты?
   Бросалась в глаза кожа оливкового цвета и очень черные, коротко стриженные волосы юноши, он был небольшого роста, с круглыми глазами и тонкими чертами лица, вылитая девушка. Его пригласили зайти, но он все стоял как столб посреди улицы. Он только хотел еще разок посмотреть на Алису и никак не ожидал, что ему хватит смелости попросить ее снова, что ему выпадет такая возможность (это если считать, что в тот, первый раз он уже ее просил — судя по его лицу, он был жутко перепуган, и тогда, наверное, к Алисе обратился кто-то из его приятелей).
   Элс зашла ему за спину и подтолкнула к Алисе, та взяла юношу за руку и завела в комнату; он едва доставал ей до подбородка. Алиса закрыла дверь и задернула занавески, Элс подошла к Джеку и Саскии.
   — Он что, девственник? — спросил проституток Джек.
   — Вне всякого сомнения, — ответила Элс.
   — А ему нужное количество лет? — вспомнив слова Нико Аудеянса, полюбопытствовал Джек.
   — В это время суток всем нужное количество лет, — уверенно ответила Саския.
   Джек уже немного поспал в этот день — сначала часок или вроде того в комнате у Элс, потом у Саскии, а потом еще на руках у Элс, пока та таскала его по кварталу, — и все равно он очень устал, до изнеможения. Дойдя до своей комнаты, Саския положила Джека на кровать и задернула занавески — пусть спит, а сама встала в дверях как часовой. Элс же каждые пятнадцать-двадцать минут совершала рейды к себе, проверяла, как там Алиса, все еще дает советы юноше или тот уже ушел.
   Джек усилием воли не дал себе погрузиться в сон, пока Элс совершала первые два рейда.
   — Элс же говорила, что девственники не отнимают много времени, — заметил он.
   — Спи себе, Джек, — сказала Саския. — Этот юноша не понимает по-английски, поэтому он задерживается так долго. Твоей маме приходится все ему повторять по два, а то и по три раза.
   — Вот оно что.
   — Спи, Джек.
   А потом он услышал шепот и проснулся; прошло, кажется, довольно много времени. Три женщины сидели на кровати, освещенные красным светом лампы; Джеку почти не осталось места, но он не подал виду, что проснулся. Мамино ожерелье порвалось, Элс и Саския помогали ей нанизать жемчужины обратно.
   — Вот всегда так с этими молокососами, — сказала Саския. — Руки-крюки, одно расстройство.
   — Он не хотел, просто он никогда в жизни не снимал с женщины ожерелье, — шепотом ответила Алиса. — Я думаю, это не настоящий жемчуг, а выращенный. Как по-вашему, можно починить?
   — Алиса, надо было тебе сказать, чтобы он не снимал ожерелье.
   — Он был так мил, так нежен — он еще никогда ничего такого не делал, — прошептала Алиса.
   — Зато у него полные карманы денег, раз он так долго тебя занимал, — сказала Саския.
   — Да ты что, я ни гроша с него не взяла — я же не проститутка какая-нибудь!
   Они расхохотались.
   — Тсс! Мы разбудим Джека.
   — А я не сплю, — сказал мальчик. — Ты дала этому юноше хороший совет?
   Мама обняла и поцеловала сына, а Элс и Саския продолжили попытки починить ожерелье.
   — Думаю, я дала ему отличный совет, — ответила Алиса.
   — Лучший совет за всю его жизнь, — сказала Саския.
   — Уж точно лучший бесплатный совет, — добавила Элс. Они снова рассмеялись.
   — Алиса, придется тебе эту штуковину снести к ювелиру, — сказала Саския, возвращая Алисе порванное ожерелье и кучку жемчужин, которые им не удалось нанизать. Алиса убрала все это в сумочку.
   Саския и Элс вызвались проводить Джека с мамой в "Краснапольски", но Алиса захотела пойти кружным путем, через Аудекерксплейн, просто чтобы показать этим старухам, что она все еще на ногах.
   — Уже поздно, они давно разошлись по домам, — сказала Элс.
   — Нет, почему же, — возразила Саския. — Кроме того, даже если на посту осталась всего одна, она обязательно расскажет остальным.
   Было то ли два, то ли три часа ночи; повернув с Аудекеннисстеег, они услышали музыку, лучше сказать, она камнем упала на них. На мосту через канал звук был даже громче, чем на набережной. Этот орган в Аудекерк в самом деле что-то вроде чудовища, хотя и священного.
   — Это Бах? — спросил Джек маму.
   — Верно, Бах, — сказала Алиса, — но играет не папа.
   — Откуда ты знаешь? — спросила Элс. — Фемке же такая сука, надо нам зайти и посмотреть самим.
   — Это Бах, фантазия соль мажор, — сказала Алиса, — очень популярная мелодия для свадеб.
   Видимо, Алиса имела в виду, что Уильям редко играет свадебную музыку, но Элс и Саския настояли на проверке.
   Алиса хотела пройти по Аудекерксплейн прежде, чем войти в церковь, они так и сделали. На улице и в самом деле оставалась одна-единственная проститутка, из молодых, по имени Маргрит; она стояла в дверях и слушала музыку.
   — Джеки, что это ты не спишь в такой час? — спросила Маргрит.
   — Да мы тут все не спим, такая наша судьба, — ответила Элс. Они вошли в Аудекерк. На скамье сидели две старые проститутки, одна из них, Гадкая Нанда, уже спала, другая, Злючка Анук, увидев Алису, отвернулась.
   Они дошли до лестницы, ведущей к мануалу, но наверх пошли только Элс, Саския и Джек; Алиса осталась внизу.
   — Он уже в Австралии или на пути туда, — упрямо сказала она. — Только подумайте, сколько там на корабле дамочек, то-то он повеселится!
   Сначала они учуяли запах пудры и только потом увидели Франса Донкера, от неожиданности он перестал играть — что это вдруг Элс и Саския делают у него за спиной? Но тут он заметил Джека.
   — А, понимаю, ты подумал, играет твой папа, — сказал Франс.
   — Вот уж нет, — ответила Саския.
   — Ты не говори, ты играй, — сказала Элс. Юный гений продолжил исполнять Баха, а визитеры отправились восвояси.
   — Это малыш Донкер, не так ли? — спросила Алиса; получив в ответ три кивка, она продолжила: — Ну еще бы! Вот он-то играет как самый настоящий настройщик.
   Фантазия соль мажор донимала их даже на самой Тромпеттерстеег, где все еще работали несколько проституток помоложе, и только в конце Синт-Анненстраат оставила в покое.
   — Ты же не поедешь в Австралию, правда? — кажется, спросила Элс у Алисы.
   — Нет, Австралия слишком далеко, для Джека это чересчур тяжелое путешествие, — вероятно, ответила Алиса.
   — Верно, и не только для Джека, порой не выдерживают и люди постарше, — поддакнула Саския.
   — Наверное, вы правы, — только и сказала Алиса. Она говорила очень тихо и неразборчиво, что было для нее необычно, да и на ее лице — Джек заметил это сразу, как проснулся в комнате у Саскии, — было какое-то необычное выражение, мечтательное, беззаботное. Джек потом решил, что все дело в самокрутках из марихуаны, ведь до Амстердама мама травой особенно не баловалась, а в ту субботу и наутро в воскресенье очень близко с ней подружилась.
   Саския и Элс проводили их до отеля, но не потому, что считали опасным ходить ночью по кварталу, нет, — они не хотели бросать Алису одну на Якоба Бриля, они знали, что он тоже живет в "Краснапольски".
   Женщины обняли и поцеловали Джека с мамой, пожелали им спокойной ночи и ушли, а те отправились спать. Впервые на памяти Джека мама пошла в душ первой. Что-то ее там очень развеселило, из ванной донесся ее смех.
   — Почему ты смеешься?
   — Кажется, я забыла свое белье у Элс!
   Давать советы, оказывается, непростое занятие, забываешь про все остальное, решил Джек, — когда он вернулся из ванной, почистив зубы, мама уже спала. Джек выключил свет в спальне, но оставил в туалете, немного приоткрыв дверь, пусть будет такой импровизированный ночник. Насколько он помнил, мама впервые в жизни заснула раньше его. Он лег рядом, а мама даже во сне продолжала петь. Слава богу, подумал Джек, это уже не гимны. И еще она поет с шотландским акцентом, давненько я его не слышал, наверное, дело в марихуане, акцент у мамы появлялся, только если она была под кайфом или выпила лишнего.
   Песню Джек не узнал, может, это старинная народная баллада, заученная мамой, когда она была еще девочкой, а может, что-то ее собственного сочинения, и стихи, и мелодия (скорее последнее). В самом деле, она же пела целый день, наверное, сочинила что-нибудь по дороге.
 
Вот что Алиса пела во сне:
Ни за что не стану шлюхой,
я ж не вовсе без ума,
знаю точно — хуже Доков
только Литская тюрьма.
Нет, нет, шлюхой я не стану,
это клятва вам моя,
никогда не быть мне в Доках,
на панель не выйду я.
 
   Джек решил, что это колыбельная — мама всегда пела ему колыбельные, и пусть сегодня она заснула первой, все равно: не могла же она не спеть сыну песенку?
   Джек помолился на ночь за них обоих — как обычно, с закрытыми глазами, но громче, чем обычно, ведь мама спала, так что ему пришлось отдуваться за двоих.
   — День, что ты даровал нам, Господи, окончен. Спасибо тебе.
   Они проспали до полудня, а там Джек спросил маму:
   — А что такое шлюха?
   — Ты где услышал это слово? Я его во сне сказала?
   — Да, ты пела песенку, там было это слово.
   — Шлюха — это вроде проститутки, она тоже дает мужчинам советы, Джеки.
   — А что значит выходить на панель?
   — Это тоже значит давать советы, Джек.
   — Вот оно что.
   Они шли рука в руке через квартал красных фонарей к Тату-Петеру, и мальчик снова спросил маму:
   — А что это за Доки такие?
   — Это место, где мне никогда не быть, — только и ответила мама, сколько он ни переспрашивал.
   — А как Тату-Петер потерял ногу? — в сотый раз спросил Джек.
   — Я же сказала тебе, спроси у него сам.
   — Наверное, с велосипеда упал.
   Было часа три пополудни, многие дамы уже вышли на панель давать советы. Все они здоровались с Алисой и Джеком, называли их по имени — даже старухи из района вокруг Аудекерк. Алиса специально прошла по Аудекерксплейн, мимо каждой двери и каждой витрины, словно Якоб Бриль, только медленнее. Никто не пропел им ни нотки гимна "Приди ко мне, дыхание Господне".
   Они шли на Синт-Олофсстеег прощаться с Тату-Петером.
   — Алиса, я всегда рад тебя видеть, если захочешь, приезжай снова ко мне работать, — сказал ей одноногий. — А ты, Джек, смотри не теряй ног, их у человека всего две! Ты уж мне поверь — передвигаться на двух ногах куда удобнее!
   А потом они шли на Зеедейк прощаться с Тату-Тео и Робби де Витом. Робби захотел, чтобы Алиса сделала ему татуировку.
   — Ладно, идет, только не очередное разбитое сердце, мне сердца уже осточертели, что целые, что разбитые.
   Робби согласился на ее автограф у себя на правом плече; изящество букв произвело на Радемакера такое впечатление, что он не отстал от Алисы, пока она не вывела свою подпись и у него на теле — на левом предплечье. Радемакер сказал, что это место он берег для чего-нибудь особенного. Буквы шли от локтевого сгиба до запястья, а поскольку Тео носил часы, то отныне всякий раз, когда он смотрел, сколько времени, перед его глазами оказывалась "Дочурка Алиса".
   — Ну, что скажешь, Джек, может, еще послушаем Дер Циммермана? — спросил Тео. Как всегда, "дер" вместо "ден", ведь Тео не знал немецкого — впрочем, Джек тоже, во всяком случае тогда.
   Джек снял с полки какую-то пластинку Дилана и поставил ее. Робби де Вит сразу же стал подпевать, но Алиса не любила эту песню, так что пели только Боб да Робби, а Алиса работала.
   — На рассвете встань и окно открой, — пели Боб и Робби. — Погляди мне вслед и помаши рукой. — В этот момент Алиса выводила букву "А". — Я ухожу, и пусть ты тому виной, — лезли в душу Боб и Робби, — я не в обиде, все путем.
   Это была, конечно, полная чушь, и насчет обиды, и насчет "все путем", но Алиса не повела бровью и не сняла ногу с педали.
 
   Элс проводила их в кассы порта, там царила полная неразбериха, без Элс они ни за что не смогли бы купить билеты. В результате они сначала должны были сесть на поезд до Роттердама, оттуда на корабль до Монреаля и только оттуда добраться до Торонто.
   — Но почему Торонто? — спросила Алису Саския. — Канада же тебе чужая страна.
   — Станет родной, что поделаешь, — ответила Алиса. — Я никогда не вернусь на солнечные берега речки Лит, ни за что, предлагайте мне хоть все виски Шотландии.
   Она так и не объяснила почему. Наверное, слишком много призраков водится на берегу той речки.
   — Кроме того, я нашла Джеку отличную школу, как раз для него, — услышал он слова мамы, обращенные к Элс и Саскии. А потом мама наклонилась к нему и шепнула на ухо: — Там девочки, а с девочками тебе будет хорошо.
   Джек вздрогнул — мысль оказаться среди девочек школы Св. Хильды, особенно среди девочек постарше, не очень его обрадовала. И тогда он снова взял маму за руку — в последний раз по эту сторону Атлантики.

Часть вторая. Океан девиц

Глава 8. С девочками хорошо

   Джеку казалось, что девочки в школе Св. Хильды, особенно те, что постарше, не очень-то довольны присутствием в школе мальчиков. Да, мальчики покидали их после четвертого класса, но все равно считалось, что они, даже самые маленькие, плохо влияют на девочек. А Эмма Оустлер добавляла:
   — Особенно на тех, что постарше.
   Эмма была как раз из тех, что постарше, и вид имела пугающий. Шестой класс — последний в начальной школе, и в обязанности шестиклассниц входило стоять у школьного входа на Россетер-роуд и открывать и закрывать дверцы машин, на которых в школу привозят малышей. Джек пошел в приготовительный класс осенью 1970 года; Эмма в тот год перешла в шестой, а школа Св. Хильды впервые открыла прием мальчиков. Стало быть, Джеку было пять, а Эмме — двенадцать (она пропустила год из-за каких-то проблем в семье). И в первый Джеков день в школе дверцу машины для него открыла как раз Эмма. Сие событие не прошло для Джека бесследно.
   Уже в машине Джек почувствовал себя не в своей тарелке — уж слишком хорош был роскошный черный "линкольн-таун-кар" миссис Уикстид. Он не принадлежал ей, она нанимала его вместе с водителем в агентстве; ни она, ни Алиса, ни Лотти водить не умели. За рулем сидел миловидный ямаец, крупный мужчина по имени Пиви, такой же черный, как "линкольн". Миссис Уикстид любила его больше других.
   Ну какой мальчик хочет начинать свой первый день в школе с появления в черном лимузине да с шофером? Однако Алиса до сих пор всегда соглашалась с идеями миссис Уикстид, и из этого всегда выходило только благо. Плюс Старинная Подруга платила не только за обучение Джека в школе, но и за лимузин.
   Алиса частенько задерживалась по вечерам на работе в салоне Китайца, поэтому в школу Джека собирала Лотти, она же кормила его завтраком. Час был ранний, но у миссис Уикстид обычно хватало сил завязать мальчику галстук (казалось, впрочем, что она делает это автоматически, как бы не просыпаясь). По вечерам Лотти выкладывала Джеку одежду на завтра, а утром одевала его.
   Джек обязательно заходил в полутемную мамину комнату и целовал ее на прощание, а затем Лотти выводила его на угол Спадайны и Лаутер-авеню, где их уже ждал Пиви. В первый день, впрочем, Алиса вызвалась проводить сына лично.
   — Алиса, — укоризненно сказала миссис Уикстид, — не стоит, ведь Джек обязательно будет плакать.
   Миссис Уикстид делала все, что в ее силах, дабы у Джека не было поводов плакать. Однажды утром, завязывая мальчику галстук, она сказала:
   — Джек, тебя обязательно будут дразнить. Но запомни: ни в коем случае не позволяй себе плакать. Плакать можно, только если тебя ударили, — но вот уж если тебя ударили, то нужно плакать как можно громче.
   — А что делать, когда меня дразнят? — спросил Джек.
   По утрам миссис Уикстид, не вынимая из своей седой шевелюры бигуди, надевала поверх пижамы покойного мужа халат сливового цвета и садилась за кухонный стол, грела пальцы, сжав в руках чашку с горячим чаем, а после этого завязывала Джеку галстук, пока мальчик разглядывал ее намазанное маслом авокадо лицо.
   — Тут требуется творческий подход, — сказала миссис Уикстид.
   — Когда дразнят, требуется творческий подход?
   — Да-да, — поддакнула Лотти. — Главное, будь вежлив.
   — Именно, причем вежлив дважды, — добавила миссис Уикстид. — Это легко запомнить — "веж-лив", "дваж-ды".
   — А на третий раз? — опять спросил Джек.
   — Вот на третий раз потребуется творческий подход, — вернулась к своей изначальной версии миссис Уикстид.
   Завязав галстук, миссис Уикстид целовала Джека в лоб и в переносицу, после чего Лотти вытирала масло с его лица. Лотти тоже целовала Джека — обычно в передней, перед тем как открыть входную дверь и отвести его за руку к Пиви.
   Джек частенько разговаривал с мамой про Лоттину хромоту — как и отсутствующая нога Тату-Петера, она очень беспокоила его, он ничего не мог с собой поделать.
   — Почему Лотти хромает? — спрашивал он маму в сотый раз.
   — Спроси у Лотти сам.
   Но и отправившись в первый раз в приготовительный класс, Джек не набрался храбрости спросить у няни, почему она хромает.
   — А что тебе до ее хромоты, мой милый? — спросил его Пиви.
   — Я не знаю, мне интересно. Можешь ты спросить ее, Пиви?
   — Нет, мой милый, спроси сам. Ведь это ты у нас тут господин, хозяин дома. А я просто водитель.
   Джек Бернс позднее думал, что и на смертном одре сможет словно наяву представить себе перекресток Пиктол и Хатчингс-Хилл-роуд, вспомнить, как Пиви замедлял ход, как девочки из тех, что постарше, очень скептически отнеслись к появлению очередного барчука на очередном лимузине. Стоял сентябрь, было тепло; Джеку снова бросились в глаза незаправленные в юбки блузки-матроски, перевязанные у горла серо-малиновыми платками в полоску (через два года их место заняли воротники на пуговицах, при этом верхнюю полагалось держать расстегнутой). Но лучше всего он запомнил выражение их лиц, точнее, губ — презрительное и упрямое.
   Девочки не стояли на месте — они то обнимали друг друга, то вставали на одну ногу, а другой стучали по асфальту. Иногда они приседали на корточки и закидывали одну ногу на другую, постоянно балансируя. Юбки, их серые юбки в складку, оказались весьма коротки, и это привлекло внимание Джека к их ногам — он сразу заметил, какие тяжелые, крупные у них бедра. Девочки все время что-то делали пальцами, теребили кольца, рассматривали ногти, ворошили волосы, прикасались к бровям. Они даже заглядывали подногти, словно там крылись какие-то тайны, — казалось, у девочек полным-полно тайн. Если они видели подруг, то махали им как-то по-особенному, у них явно имелась какая-то своя система знаков, вроде языка глухонемых.
   Пиви остановил лимузин у входа в школу со стороны Россетер-роуд, и девочки, стоявшие там, показались Джеку особенно загадочными — и одновременно очень раскованными.
   Когда девочкам исполняется одиннадцать или двенадцать лет, они начинают думать, что выглядят ужасно. Детство осталось позади (по крайней мере, такова их собственная точка зрения), но они еще не превратились в юных женщин. В этом возрасте все девочки очень разные — одни уже начали двигаться и выглядеть как девушки, у других все еще мальчишеские тела и движения, как у мальчиков, только очень заносчивых.