Не следует так уж осуждать поведение девочек в коридорах и туалетах школы Св. Хильды. Школа-то была очень хорошая, и даже строгая — во всем, что касалось учебы как таковой. Возможно, именно высокие требования, предъявляемые к ученицам в классе, и заставляли девочек постарше вести себя вне занятий как бог на душу положит; возможно, им жизненно необходимо было таким вот образом реагировать на вкладываемые в них правильное произношение и технику речи, да и на прочее — коллеги мисс Вурц по школе Св. Хильды мало чем отличались от нее в стремлении и способности сделать из своих учеников воплощение идеала. Девочкам в силу этого требовался их собственный язык — с коридорным произношением и туалетной грамматикой. Между собой и с Джеком девочки использовали исключительно формы вроде "падумаишь" и "пашла вон, дуррра" — как еще им было выпустить пар, ведь если бы они позволили себе такое в классе, мисс Вурц устроила бы им головомойку, а коллеги поддержали бы ее.
Но только не Пиви, ямайский водитель мисс Уикстид. Статус Пиви не позволял ему критически отзываться о лексике и грамматике, какими Эмма Оустлер потчевала Джека на заднем сиденье лимузина. Когда она в первый раз туда запрыгнула, и Пиви, и Джек вздрогнули от неожиданности. Случилось это одним холодным дождливым днем. Эмма жила на Форест-Хилл-роуд и в школу ходила пешком, а после уроков обычно сидела в кофейне на углу Спадайны и Лонсдейл-роуд с другими девчонками. В тот важный день привычка была нарушена, и вовсе не из-за дождя или холода.
— Джек, ты помнишь, мы договорились, я помогу тебе с домашним заданием, — заявила Эмма. Каким-то образом никто не обратил внимания, что Джек всего-то в первом классе и домашних заданий у него считай что и нет (а настоящая помощь с ними ему впервые потребуется только в четвертом классе).
— Куда прикажете мне отвезти эту леди, сэр? — спросил Пиви у Джека.
— К Джеку домой, — ответила Эмма. — Ему столько всего задали, он никак без меня не справится, правда, Джек?
— Похоже, сэр, приказы здесь отдает ваша леди, — усмехнулся Пиви. Джек не посмел возразить. Эмма устроилась поудобнее на заднем сиденье и прижала Джека к себе.
— Запоминай, Джек, пригодится в будущем, — шепнула Эмма ему на ухо.
— Что запоминать? Что пригодится?
— Если ты не видишь лицо водителя в зеркале заднего вида, значит, он тебя тоже не видит.
— Вот оно что.
Джек посмотрел в зеркало и лица Пиви не увидел.
— Итак, нам с тобой многому надо выучиться, — продолжила Эмма. — Урок первый: если ты чего-то не понимаешь, первым делом надо идти ко мне. Венди Холтон — мерзкая сука, никогда ничего не спрашивай у Венди! А Шарлотта Барфорд — она спит и видит, как отсасывает у первого встречного! Только подумай — каждый раз, когда ты с ней говоришь, ты подвергаешь свою жизнь и свой юный болт страшной опасности! Поэтому запоминай крепко: если в твоей жизни случится что-то новое, ты первым делом сообщишь об этом мне.
— О чем ты?
— Поймешь в свое время, — ответила Эмма. — Например, когда тебе впервые в жизни захочется потрогать девочку. Вот когда у тебя появится такое желание, причем не просто желание, а непреодолимое желание, скажи мне.
— Потрогать девочку где?
— Поймешь в свое время, — ответила Эмма.
— Вот оно что.
Он задумался, надо ли признаваться Эмме в неодолимом желании потрогать ее усики, вроде он уже и так их потрогал.
— Хочешь потрогать меня, Джек? — спросила Эмма. — Не бойся, мне ты можешь сказать что угодно.
Он с трудом доставал ей до плеч, даже сидя; ему вдруг захотелось положить голову ей на грудь, ровно между подбородком и тем местом, где у Эммы начинали расти груди. Но все равно Джек решил, что самое привлекательное в Эмме — это ее усики, и он не забыл, как она отреагировала в тот раз.
— Хорошо, с этим разобрались, — сказала Эмма. — Пока что ты не хочешь меня потрогать, ну и ладно.
Джек расстроился — упустил момент. Видимо, на его лице отразилось разочарование, так как Эмма сказала:
— Не стоит, Джек, это все равно рано или поздно произойдет.
— Что произойдет?
— Что-что! То, что ты станешь как твой папа. Мы все очень на это рассчитываем. Тебе предстоит распахнуть много, много дверей, Джек.
— Каких еще дверей?
Эмма не ответила ему, Джек решил, что мал еще задавать такие вопросы.
— А что такое бабник? — спросил он тогда, думая, что сменил тему.
— Это тот, конфетка моя, кому сколько женщин ни дай, ему все мало. Это тот, кто хочет одну женщину за другой, и желательно без перерыва между ними.
Ну, это точно не я, подумал Джек. Вот уж я плаваю в целом океане девочек, куда уж больше. В школе Св. Хильды от женщин было некуда деться — что там, даже над алтарем располагался витраж, где самого Иисуса окружали четыре женщины, видимо, святые. Самого Иисуса, вы только подумайте!
— А что такое "добрые люди" и как они связаны со мной и мамой?
— Это люди, которые помогают тем, кто в беде. На случай, если ты не понял, Джек, ты и мама — в беде. Обучение в нашей школе стоит денег, и в мире нет ни одного татуировщика, который мог бы заработать столько. Ты ходишь в школу только потому, что у миссис Уикстид много денег и она добрый человек.
— Приехали, госпожа моя, — сказал Пиви, словно вез одну лишь Эмму. Он остановил машину на углу Спадайны и Лаутер-авеню, где их уже ждала Лотти.
— Гляжу, Хромоножка тебя встречает, конфетка моя, — шепнула Эмма на ухо Джеку.
— Ой, Эмма, здравствуй, боже, как ты выросла! — только и сумела сказать Лотти.
— У нас нет времени на разговоры, Лотти, — сказала Эмма. — У Джека проблема — он покамест не понимает кое-каких важных вещей, так что я взялась ему помочь.
— Ничего себе, — сказала Лотти, едва успевая за ними, у Эммы был широкий шаг.
— Надеюсь, старуха дрыхнет, Джек, — шепнула Эмма. — Нам с тобой надо вести себя потише, ни к чему ее будить.
При Джеке еще никто не называл миссис Уикстид старухой, но раз Эмма сказала, значит, так надо. Она знала все — даже где находится черная лестница, ведущая в комнаты мамы и Джека.
Позднее все прояснилось — Эммина мама, разведенное чудовище-мужененавистница, дружила с разведенной же дочерью миссис Уикстид, отсюда их представление, будто мама с Джеком живут у "старухи" на всем готовом. К тому же и Эммина мама, и дочь миссис Уикстид состояли в Ассоциации Старинных Подруг, они даже учились в школе Св. Хильды в одном классе, Алиса была лишь чуть-чуть их младше.
С верхней ступеньки лестницы Эмма обратилась к Лотти, ходившей по кухне из угла в угол:
— Лотти, если нам что-нибудь будет нужно, ну там чай или что-нибудь в этом роде, мы спустимся сами. Пожалуйста, не надо подниматься — дай своей несчастной ноге отдохнуть!
Оказавшись в комнате Джека, Эмма первым делом разобрала постель и тщательно осмотрела простыни. Результат, как заметил Джек, чем-то Эмму разочаровал. Она заправила кровать обратно и сказала:
— Запоминай, Джек. Однажды произойдет вот что: ты проснешься, и все твое белье будет кое-чем измазано.
— Чем?
— Поймешь в свое время.
— Вот оно что.
Джек задумался, о чем это она, а Эмма тем временем ушла в комнату к маме.
В Алисиной комнате стойко пахло травой; Джек ни разу не видел, чтобы мама курила марихуану дома, наверное, запах впитывался в одежду. Он знал, что у Китайца она иногда затягивается — Джек порой чувствовал запах у нее в волосах.
Эмма Оустлер потянула любопытным носом воздух, обернулась к Джеку и подмигнула, а затем принялась изучать, что у мамы в ящиках, — вынув какой-то свитер, приложила его к себе и повертелась перед зеркалом, потом проделала то же самое с какой-то юбкой.
— Твоя мама — вылитая хиппи, правда, Джек?
Джек никогда не воспринимал маму как хиппи, но теперь задумался и решил, что Эмма права. Во всяком случае, в глазах не слишком осведомленных девочек из школы Св. Хильды и их мам, одна за другой вступавших в армию разведенных, Алиса однозначно сходила за хиппи. Возможно, слово "хиппи" — наименее оскорбительное из тех, какими можно было назвать мать-одиночку, зарабатывающую на жизнь татуировками.
Позднее Джек Бернс перестал удивляться этой способности женщин — оказавшись в спальне у незнакомки, сразу понять, в каком ящике у той лежит нижнее белье. Эмме было всего тринадцать, но она открыла нужный ящик с первой попытки. Вытащив какой-то лифчик, она приложила его себе к груди; пока что он был ей велик, но даже Джек сразу понял, что в один прекрасный день он станет Эмме как раз. Вдруг он ощутил, что его пенис стал твердый, как карандаш, — отчего, он не знал. Размером он был с мамин мизинец, а руки у мамы были маленькие.
— Ой, конфетка моя! Да у тебя же стоит, ну-ка, покажи мне, — сказала Эмма, не выпуская из рук Алисин лифчик.
— Что у меня стоит?
— Джек, не глупи, покажи мне его!
Эмма таким тоном сказала "его", что Джек понял и спустил штаны. Эмма внимательно осмотрела его пенис, но осталась крайне разочарована; наверное, впечатление ей испортил шум снизу — Лотти снова стала ходить по кухне, а в соседней комнате проснулась миссис Уикстид.
— Ох, Джек, Джек! Видимо, ты еще не готов к этому. Так что некоторое время, даже довольно длительное, нам придется подождать.
— К чему я не готов?
— Поймешь в свое время.
— Чайник кипит! — крикнула Лотти снизу.
— Ну так сними его! — заорала Эмма. Обернувшись к Джеку, она продолжила шепотом: — В общем, так, Джек, следи за этой своей штукой, и как только она начнет плеваться, сразу скажи мне.
— В каком смысле плеваться? Я каждый день хожу писать.
— Ты хорошо помнишь, что из нее льется, когда ты писаешь? Ну так вот, когда из нее польется что-то ну совсем другое, сразу скажи мне.
— Вот оно что!
— И вообще, запомни главное — рассказывай мне все, вообще все, — сказала Эмма и взяла его рукой за пенис. Джек очень испугался, он не забыл, как Эмма чуть не сломала ему палец. — Но только, ради бога, ничего не говори маме про сегодня, она с ума сойдет, зачем тебе это. И Лотти тоже не говори, она только сильнее станет хромать.
— А почему она хромает? — спросил он; Эмма знала все, Джек решил, она сумеет ему ответить. Она и ответила — к ужасу Джека.
— Что-то не так было с эпидуралкой, — объяснила Эмма, — да и ребенок умер. Очень, очень грустная история.
О-го-го! Оказывается, если роды прошли плохо, можно захромать! А насчет "эпидуралки" Джек решил, разумеется, что это орган в теле человека, и, наверное, он есть только у женщин. Еще немного раздумий — и логика первоклашки, в свое время определившая, что "кесарево" — это название отделения в больнице, постановила, что, кроме ребенка, Лотти потеряла при родах заодно и свою эпидуралку. Конечно, ведь эпидуралка — очень важная часть женского тела, решил Джек, именно она позволяет ходить не хромая. Много позже, не сумев найти в именном указателе к учебнику анатомии слова "эпидуралка", Джек вспомнил о своей ошибке с "кесаревым" (как же он был ошарашен, узнав, что и кесарева маме не делали).
— Я заварила чай! — позвала Эмму и Джека Лотти. Лишь гораздо позже Джек догадался, что Лотти, конечно, знала, как Эмма умеет наводить на малышей страх и заставлять их делать то, что она хочет.
— Милый, пожалуйста, ты знаешь, что мне нужно, сделай это поскорее, — обратилась Эмма к пенису Джека. Какая она хорошая все-таки — сама засунула пенис на место, в трусы, и очень аккуратно застегнула молнию на штанах.
— Ты с ним разговариваешь! Я не знал, что пенисы понимают речь.
— Еще как понимают и умеют говорить сами! Твой-то еще не умеет, но он обязательно научится. А ты не забудь — как только он научится, сразу скажи мне.
Глава 10. Единственный зритель
Но только не Пиви, ямайский водитель мисс Уикстид. Статус Пиви не позволял ему критически отзываться о лексике и грамматике, какими Эмма Оустлер потчевала Джека на заднем сиденье лимузина. Когда она в первый раз туда запрыгнула, и Пиви, и Джек вздрогнули от неожиданности. Случилось это одним холодным дождливым днем. Эмма жила на Форест-Хилл-роуд и в школу ходила пешком, а после уроков обычно сидела в кофейне на углу Спадайны и Лонсдейл-роуд с другими девчонками. В тот важный день привычка была нарушена, и вовсе не из-за дождя или холода.
— Джек, ты помнишь, мы договорились, я помогу тебе с домашним заданием, — заявила Эмма. Каким-то образом никто не обратил внимания, что Джек всего-то в первом классе и домашних заданий у него считай что и нет (а настоящая помощь с ними ему впервые потребуется только в четвертом классе).
— Куда прикажете мне отвезти эту леди, сэр? — спросил Пиви у Джека.
— К Джеку домой, — ответила Эмма. — Ему столько всего задали, он никак без меня не справится, правда, Джек?
— Похоже, сэр, приказы здесь отдает ваша леди, — усмехнулся Пиви. Джек не посмел возразить. Эмма устроилась поудобнее на заднем сиденье и прижала Джека к себе.
— Запоминай, Джек, пригодится в будущем, — шепнула Эмма ему на ухо.
— Что запоминать? Что пригодится?
— Если ты не видишь лицо водителя в зеркале заднего вида, значит, он тебя тоже не видит.
— Вот оно что.
Джек посмотрел в зеркало и лица Пиви не увидел.
— Итак, нам с тобой многому надо выучиться, — продолжила Эмма. — Урок первый: если ты чего-то не понимаешь, первым делом надо идти ко мне. Венди Холтон — мерзкая сука, никогда ничего не спрашивай у Венди! А Шарлотта Барфорд — она спит и видит, как отсасывает у первого встречного! Только подумай — каждый раз, когда ты с ней говоришь, ты подвергаешь свою жизнь и свой юный болт страшной опасности! Поэтому запоминай крепко: если в твоей жизни случится что-то новое, ты первым делом сообщишь об этом мне.
— О чем ты?
— Поймешь в свое время, — ответила Эмма. — Например, когда тебе впервые в жизни захочется потрогать девочку. Вот когда у тебя появится такое желание, причем не просто желание, а непреодолимое желание, скажи мне.
— Потрогать девочку где?
— Поймешь в свое время, — ответила Эмма.
— Вот оно что.
Он задумался, надо ли признаваться Эмме в неодолимом желании потрогать ее усики, вроде он уже и так их потрогал.
— Хочешь потрогать меня, Джек? — спросила Эмма. — Не бойся, мне ты можешь сказать что угодно.
Он с трудом доставал ей до плеч, даже сидя; ему вдруг захотелось положить голову ей на грудь, ровно между подбородком и тем местом, где у Эммы начинали расти груди. Но все равно Джек решил, что самое привлекательное в Эмме — это ее усики, и он не забыл, как она отреагировала в тот раз.
— Хорошо, с этим разобрались, — сказала Эмма. — Пока что ты не хочешь меня потрогать, ну и ладно.
Джек расстроился — упустил момент. Видимо, на его лице отразилось разочарование, так как Эмма сказала:
— Не стоит, Джек, это все равно рано или поздно произойдет.
— Что произойдет?
— Что-что! То, что ты станешь как твой папа. Мы все очень на это рассчитываем. Тебе предстоит распахнуть много, много дверей, Джек.
— Каких еще дверей?
Эмма не ответила ему, Джек решил, что мал еще задавать такие вопросы.
— А что такое бабник? — спросил он тогда, думая, что сменил тему.
— Это тот, конфетка моя, кому сколько женщин ни дай, ему все мало. Это тот, кто хочет одну женщину за другой, и желательно без перерыва между ними.
Ну, это точно не я, подумал Джек. Вот уж я плаваю в целом океане девочек, куда уж больше. В школе Св. Хильды от женщин было некуда деться — что там, даже над алтарем располагался витраж, где самого Иисуса окружали четыре женщины, видимо, святые. Самого Иисуса, вы только подумайте!
— А что такое "добрые люди" и как они связаны со мной и мамой?
— Это люди, которые помогают тем, кто в беде. На случай, если ты не понял, Джек, ты и мама — в беде. Обучение в нашей школе стоит денег, и в мире нет ни одного татуировщика, который мог бы заработать столько. Ты ходишь в школу только потому, что у миссис Уикстид много денег и она добрый человек.
— Приехали, госпожа моя, — сказал Пиви, словно вез одну лишь Эмму. Он остановил машину на углу Спадайны и Лаутер-авеню, где их уже ждала Лотти.
— Гляжу, Хромоножка тебя встречает, конфетка моя, — шепнула Эмма на ухо Джеку.
— Ой, Эмма, здравствуй, боже, как ты выросла! — только и сумела сказать Лотти.
— У нас нет времени на разговоры, Лотти, — сказала Эмма. — У Джека проблема — он покамест не понимает кое-каких важных вещей, так что я взялась ему помочь.
— Ничего себе, — сказала Лотти, едва успевая за ними, у Эммы был широкий шаг.
— Надеюсь, старуха дрыхнет, Джек, — шепнула Эмма. — Нам с тобой надо вести себя потише, ни к чему ее будить.
При Джеке еще никто не называл миссис Уикстид старухой, но раз Эмма сказала, значит, так надо. Она знала все — даже где находится черная лестница, ведущая в комнаты мамы и Джека.
Позднее все прояснилось — Эммина мама, разведенное чудовище-мужененавистница, дружила с разведенной же дочерью миссис Уикстид, отсюда их представление, будто мама с Джеком живут у "старухи" на всем готовом. К тому же и Эммина мама, и дочь миссис Уикстид состояли в Ассоциации Старинных Подруг, они даже учились в школе Св. Хильды в одном классе, Алиса была лишь чуть-чуть их младше.
С верхней ступеньки лестницы Эмма обратилась к Лотти, ходившей по кухне из угла в угол:
— Лотти, если нам что-нибудь будет нужно, ну там чай или что-нибудь в этом роде, мы спустимся сами. Пожалуйста, не надо подниматься — дай своей несчастной ноге отдохнуть!
Оказавшись в комнате Джека, Эмма первым делом разобрала постель и тщательно осмотрела простыни. Результат, как заметил Джек, чем-то Эмму разочаровал. Она заправила кровать обратно и сказала:
— Запоминай, Джек. Однажды произойдет вот что: ты проснешься, и все твое белье будет кое-чем измазано.
— Чем?
— Поймешь в свое время.
— Вот оно что.
Джек задумался, о чем это она, а Эмма тем временем ушла в комнату к маме.
В Алисиной комнате стойко пахло травой; Джек ни разу не видел, чтобы мама курила марихуану дома, наверное, запах впитывался в одежду. Он знал, что у Китайца она иногда затягивается — Джек порой чувствовал запах у нее в волосах.
Эмма Оустлер потянула любопытным носом воздух, обернулась к Джеку и подмигнула, а затем принялась изучать, что у мамы в ящиках, — вынув какой-то свитер, приложила его к себе и повертелась перед зеркалом, потом проделала то же самое с какой-то юбкой.
— Твоя мама — вылитая хиппи, правда, Джек?
Джек никогда не воспринимал маму как хиппи, но теперь задумался и решил, что Эмма права. Во всяком случае, в глазах не слишком осведомленных девочек из школы Св. Хильды и их мам, одна за другой вступавших в армию разведенных, Алиса однозначно сходила за хиппи. Возможно, слово "хиппи" — наименее оскорбительное из тех, какими можно было назвать мать-одиночку, зарабатывающую на жизнь татуировками.
Позднее Джек Бернс перестал удивляться этой способности женщин — оказавшись в спальне у незнакомки, сразу понять, в каком ящике у той лежит нижнее белье. Эмме было всего тринадцать, но она открыла нужный ящик с первой попытки. Вытащив какой-то лифчик, она приложила его себе к груди; пока что он был ей велик, но даже Джек сразу понял, что в один прекрасный день он станет Эмме как раз. Вдруг он ощутил, что его пенис стал твердый, как карандаш, — отчего, он не знал. Размером он был с мамин мизинец, а руки у мамы были маленькие.
— Ой, конфетка моя! Да у тебя же стоит, ну-ка, покажи мне, — сказала Эмма, не выпуская из рук Алисин лифчик.
— Что у меня стоит?
— Джек, не глупи, покажи мне его!
Эмма таким тоном сказала "его", что Джек понял и спустил штаны. Эмма внимательно осмотрела его пенис, но осталась крайне разочарована; наверное, впечатление ей испортил шум снизу — Лотти снова стала ходить по кухне, а в соседней комнате проснулась миссис Уикстид.
— Ох, Джек, Джек! Видимо, ты еще не готов к этому. Так что некоторое время, даже довольно длительное, нам придется подождать.
— К чему я не готов?
— Поймешь в свое время.
— Чайник кипит! — крикнула Лотти снизу.
— Ну так сними его! — заорала Эмма. Обернувшись к Джеку, она продолжила шепотом: — В общем, так, Джек, следи за этой своей штукой, и как только она начнет плеваться, сразу скажи мне.
— В каком смысле плеваться? Я каждый день хожу писать.
— Ты хорошо помнишь, что из нее льется, когда ты писаешь? Ну так вот, когда из нее польется что-то ну совсем другое, сразу скажи мне.
— Вот оно что!
— И вообще, запомни главное — рассказывай мне все, вообще все, — сказала Эмма и взяла его рукой за пенис. Джек очень испугался, он не забыл, как Эмма чуть не сломала ему палец. — Но только, ради бога, ничего не говори маме про сегодня, она с ума сойдет, зачем тебе это. И Лотти тоже не говори, она только сильнее станет хромать.
— А почему она хромает? — спросил он; Эмма знала все, Джек решил, она сумеет ему ответить. Она и ответила — к ужасу Джека.
— Что-то не так было с эпидуралкой, — объяснила Эмма, — да и ребенок умер. Очень, очень грустная история.
О-го-го! Оказывается, если роды прошли плохо, можно захромать! А насчет "эпидуралки" Джек решил, разумеется, что это орган в теле человека, и, наверное, он есть только у женщин. Еще немного раздумий — и логика первоклашки, в свое время определившая, что "кесарево" — это название отделения в больнице, постановила, что, кроме ребенка, Лотти потеряла при родах заодно и свою эпидуралку. Конечно, ведь эпидуралка — очень важная часть женского тела, решил Джек, именно она позволяет ходить не хромая. Много позже, не сумев найти в именном указателе к учебнику анатомии слова "эпидуралка", Джек вспомнил о своей ошибке с "кесаревым" (как же он был ошарашен, узнав, что и кесарева маме не делали).
— Я заварила чай! — позвала Эмму и Джека Лотти. Лишь гораздо позже Джек догадался, что Лотти, конечно, знала, как Эмма умеет наводить на малышей страх и заставлять их делать то, что она хочет.
— Милый, пожалуйста, ты знаешь, что мне нужно, сделай это поскорее, — обратилась Эмма к пенису Джека. Какая она хорошая все-таки — сама засунула пенис на место, в трусы, и очень аккуратно застегнула молнию на штанах.
— Ты с ним разговариваешь! Я не знал, что пенисы понимают речь.
— Еще как понимают и умеют говорить сами! Твой-то еще не умеет, но он обязательно научится. А ты не забудь — как только он научится, сразу скажи мне.
Глава 10. Единственный зритель
Во втором классе Джека учил мистер Малькольм, редкий мужчина-учитель в школе Св. Хильды (в те годы у него был лишь один коллега его пола). Мистера Малькольма везде сопровождала жена, точнее, это он ее сопровождал. Она почти ничего не видела, была прикована к инвалидной коляске, и, как говорили, звук голоса мистера Малькольма успокаивал ее боли. Сам он был отличный педагог, добрый и терпеливый. Его все любили, а второклашки еще и жалели, так как его жена представляла собой подлинное чудовище. В школе Св. Хильды девочки, из тех, что постарше, вели себя жестоко по отношению к окружающим, а к себе так и вовсе были беспощадны; считалось, что виной тому — жуткие разводы их родителей. Так вот, на фоне всего этого второклашки едва не молились, чтобы мистер Малькольм развелся. Если бы он убил свою жену, они бы его простили, а сделай он это у них на глазах, устроили бы ему овацию.
Мистер же Малькольм, напротив, вел себя исключительно миролюбиво. Он и выглядел не так, как все, — опережая время, он, начав лысеть, брил голову (в семидесятые это было не принято), кроме того, носил щетину (бриться начисто он не брился, но и отпускать бороду не хотел). В те годы тот факт, что школа Св. Хильды взяла его на работу, следовало считать знаком либерализма администрации; как и второклашки, коллеги и начальство решили, что на долю мистера Малькольма и так выпало достаточно испытаний. Один лишь взгляд на его слепую жену в коляске вызывал к нему жалость.
Второклашки очень старались сделать так, чтобы мистер Малькольм был ими доволен. Ему никогда не приходилось кричать на них или наказывать, дети сами вели себя как следует. Они считали, что жизнь и без них обошлась с мистером Малькольмом чересчур круто.
Разумеется, мнение Эммы о нем было окрашено ее собственным знакомством с человеческой жестокостью, но в данном конкретном случае она, вероятно, была полностью права. Джейн — так звали жену мистера Малькольма — упала с крыши на церковном празднике. Она заканчивала школу, была красивая и всеми любимая девушка — и на тебе, нежданно-негаданно у нее парализовало ноги. Если верить Эмме, мистер Малькольм был одним из ее воздыхателей, несколько ее младше, и влюбился в нее после травмы — так как она стала куда доступнее.
— Я думаю, на него в школе никто и смотреть не хотел, до травмы Джейн и не думала его замечать, — говорила Эмма. — Но после падения с крыши Колясочнице Джейн пришлось позабыть о своей былой разборчивости.
Если так оно и было, то выбор Джейн сделала идеальный. Ей, можно сказать, повезло.
Ослепла она спустя много лет, уже состоя в браке. У Джейн Малькольм началась макулярная дегенерация — старческая болезнь, поразившая ее раньше срока. Как объяснял второклашкам мистер Малькольм, его жена ничего не видела прямо перед собой, различала только свет-тьму и движение, сохраняя лишь боковое зрение. Впрочем, и тут было не все в порядке, так как боковым зрением Джейн не различала цвета, то есть страдала дальтонизмом.
Вдобавок Джейн начала терять и рассудок, и тут у мистера Малькольма не имелось для второклашек нужных слов. Слова не могли защитить от ужаса ни детей, ни его самого. Слова "дальтонизм" и "макулярная дегенерация" считались во втором классе "словарными трудностями" — то есть новыми и незнакомыми, каждый день мистер Малькольм дарил детям по два слова из этой категории, у него имелся длинный список. В списке этом не нашлось места для слов "параноидальный" и "бред", однако именно они лучше других описывали поведение Колясочницы Джейн, чей разум давно выкатился за пределы разумного.
Она любила громко скрежетать зубами и, хорошенько разогнавшись, врезаться на своей коляске в парту Пэтси Бут. Джек в такие моменты оглядывался на Люсинду Флеминг — он боялся, как бы этакое поведение не вызвало у нее еще один приступ "тихого бешенства". Это же полное безумие — атаковать сестер-близнецов; вместо одного вопля обязательно раздавались два, Хетер вторила Пэтси.
Иногда Джейн начинала качать головой из стороны в сторону — с силой, агрессивно, словно хотела избавиться уже и от бокового зрения, наверное, казалось ей, полная слепота лучше неполной. Когда кто-либо из подопечных мистера Малькольма поднимал руку, чтобы ответить на вопрос, Джейн обязательно прятала голову между колен — словно бы кто-то попытался перерезать ей горло, а она увернулась. Такие эпизоды повторялись регулярно, благодаря чему второклашки во всякую минуту были все внимание — то есть они очень внимательно слушали мистера Малькольма, смотря при этом — тоже очень внимательно — на миссис Малькольм.
Пару раз в неделю, не более, мистеру Малькольму приходилось делать в своей плавной речи паузы — видимо, он так отдыхал, он вообще выглядел уставшим. Как только муж замолкал, Колясочница Джейн немедленно трогалась с места, разгонялась между рядами парт и принималась кататься туда-сюда, задевая парты костяшками пальцев (они у нее все были в ссадинах).
Мистеру Малькольму ничего не оставалось, как бежать за школьной медсестрой или аптечкой (в зависимости от тяжести травм жены), и на некоторое время Джейн оставалась под присмотром учеников мужа — кто-то один держал сзади ее коляску, чтобы она не носилась по классу как очумелая, а остальные в страхе дрожали, отойдя от нее подальше. Детям строго наказали пресекать попытки Джейн выбраться из коляски; сомнительно, чтобы им это удалось, попробуй она в самом деле покинуть инвалидное кресло. Она и не пыталась, просто размахивала руками и вопила что есть мочи, выкрикивая имена мужниных учеников и учениц, заученные ею по перекличкам.
— Мооооорин Яаааап!!! — вопила миссис Малькольм.
— Здесь, мэм! — вопила в ответ Морин Яп, и слепая женщина поворачивала лицо в ее сторону.
— Джииииимми Бэээээкон! — голосила миссис Малькольм.
Джимми в ответ испускал стон. Ясно, со слухом у Колясочницы Джейн проблем не имелось, она сразу же поворачивала лицо туда, где сидел Джимми.
— Джеееек Беееернс! — крикнула она однажды.
— Я к вашим услугам, миссис Малькольм, — ответил Джек. Уже во втором классе умение говорить четко и правильно отличало его от одноклассников.
— Твой папа тоже умел говорить красиво, — изрекла миссис Малькольм. — Твой отец — исчадие ада. Не позволь диаволу проклясть тебя, дабы не стать тебе, как твой отец.
— Ни в коем случае, миссис Малькольм, я не позволю ему, — ответил Джек.
Ему-то казалось, что он говорит весьма уверенным тоном, однако учился он в школе для девочек, школе Св. Хильды с ее эммами и шарлоттами, так что силы в этой битве за нравственную чистоту, конечно, были неравны. Считалось, что гены Уильяма Бернса чрезвычайно сильны и обязательно себя проявят — поэтому-то в "Большом Тотализаторе", как это называла Эмма (она произносила эти слова с уважением, словно бы вела речь о любимых книгах и фильмах), все и ставили на то, что Джек станет бабником. Иначе говоря, предполагалось, что это — свойство быть бабником — передается по наследству, а потому Джек просто обязан им стать. Не было человека, связанного со школой Св. Хильды, в чьих глазах Джек не был бы сыном своего отца — даже в ослепших глазах миссис Малькольм.
— Джек, не стоит обижаться — люди просто не могут совладать с любопытством, — философски рассуждала Эмма. — Гадать, кто из тебя выйдет, — это же жутко интересно, пойми и смирись.
Миссис Малькольм явно придерживалась того же мнения.
Худший час наступал, когда мистер Малькольм возвращался обратно в класс с медсестрой или аптечкой.
— А вот и я, Джейн, я снова с тобой, — всякий раз восклицал он.
— Вы хорошо расслышали, дети? — вопрошала миссис Малькольм. — Он снова со мной! Он никогда не уходит надолго и обязательно возвращается!
Но это было только начало.
— Пожалуйста, Джейн, не надо, — говорил мистер Малькольм, зная, что будет дальше.
— Мистер Малькольм просто обожает за мной ухаживать, — объясняла детям Колясочница Джейн. — Он делает за меня все, ну просто все — все, что я не могу сама.
— Джейн, ну что ты, что ты, — пытался урезонить ее мистер Малькольм, но она не давала ему обработать ссадины у себя на костяшках пальцев. Вместо этого она давала ему пощечину — сначала одну, затем другую, затем постепенно обращалась в подлинную ветряную мельницу.
— Мистер Малькольм делает за меня все! — верещала Джейн. — Он кормит меня, он одевает меня, он моет меня, слышите вы...
— Джейн, милая...
— Он подтирает мне задницу!!! — раздавался последний и решительный вопль, после чего миссис Малькольм переходила на стоны и рыдания.
В тот же миг к ней присоединялся Джимми Бэкон, за ним — сестры Бут (и как им удавалось издавать эти звуки, ведь одеял у них с собой не было), чуть позже — двойняшки Френч. Услышав барабанную дробь, Джек оборачивался к Люсинде Флеминг — как она там; всякий раз их взгляды встречались, и всякий раз на ее лице сияла блаженная улыбка, за которой, казалось, не может крыться ничего похожего на пресловутое "тихое бешенство". Джеку чудилось, что эта улыбка говорит ему: "Ну что, ты хочешь увидеть, как это? Я знаю, хочешь. Ну так я тебе покажу, будь покоен, только не в этот раз".
"Невэтотраз" — Джек порой думал, что это хорошее название для мира, в котором он живет с самого приготовительного класса.
Научиться жалеть мистера Малькольма — важный жизненный опыт, важная ступень в образовании. Но образованием Джека занимался не только и не столько мистер Малькольм; куда большее влияние на него оказала Эмма Оустлер.
Когда шел дождь или снег, Эмма садилась в лимузин рядом с Джеком и обращалась к водителю так:
— Пиви, будь добр, просто покатай нас по городу. Только уговор — не оборачивайся. Заднего сиденья для тебя не существует, понял?
— Сэр, вы утверждаете этот приказ? — спрашивал Пиви у Джека.
— Разумеется, Пиви, спасибо, что спросил, — отвечал мальчик.
— Мэм, что и говорить, вы у нас начальник, — подытоживал обмен репликами Пиви.
Джек и Эмма устраивались на заднем сиденье и жевали жвачку, то мятную, то фруктовую. Эмма разрешала Джеку распустить ей косу, но не давала снова ее сплести. Волос у нее было столько, что они, как вуаль, закрывали их обоих.
— Если твоя жвачка окажется у меня в волосах, конфетка моя, я тебя убью, — частенько говорила Эмма. Джек в ответ смеялся.
Однажды в ответ на его смех Эмма ответила тоном его мамы:
— Когда жуешь жвачку, не смейся — подавишься.
Дальше они всегда смотрели на ее лифчик — Эмма унизительно называла его "тренировочный". С Джековой-то колокольни "тренировки" давали эффект — груди у Эммы постепенно делались больше. Разве не для этого надо носить "тренировочный" лифчик?
Не то с его пенисом.
— Ну как там твой малыш? — обязательно спрашивала Эмма, и Джек показывал ей как.
— Малыш, скажи мне, о чем ты думаешь? — однажды спросила Эмма у Джекова пениса.
Джек не удивился — он уже знал, что пенисы понимают речь, а раз так, то, наверное, должны уметь и думать. Правда, судя по всему, его пенис пока что не очень старался.
Перейдя в третий класс, Джек простился с мистером Малькольмом. Встречались они лишь случайно, обычно в туалете — несчастный учитель порой заходил туда поплакать, хотя чаще Джек заставал педагога перед зеркалом за изучением собственной щетины. Видимо, в изучении состояния недоусов и недобороды проявлялось то немногое, что было в мистере Малькольме от тщеславия.
Еще реже Джек видел миссис Малькольм. Раз-другой в день на двери какого-нибудь женского туалета появлялась табличка "Не работает", это значило, что там мистер Малькольм производит с женой какие-то операции. Девочкам было приказано не беспокоить их в такие моменты.
Однажды Джек, проходя мимо туалета с означенной табличкой, четко услышал, как миссис Малькольм охаживает мужа по физиономии. В ужасе он побежал прочь, но, пока в коридоре не появились девочки — их было семь-восемь, но шуму от них, как от пары-тройки дюжин, — мольбы мистера Малькольма ("Ну что ты, Джейн", "Джейн, милая, пожалуйста") звенели в его ушах.
Джек провел в школе Св. Хильды еще два года и все это время скучал по мистеру Малькольму — но только по нему самому, а не по зрелищу его унижения. Видя людей в инвалидных колясках, Джек всегда испытывал к ним жалость — как до знакомства с миссис Малькольм, так и после. Изменилось другое — со второго класса он стал испытывать жалость к людям, которые ухаживают за людьми в инвалидных колясках, и куда большую, чем к самим парализованным.
Джеку и его "малышу" исполнилось восемь лет, и они вместе пошли в третий класс. Позднее "малыш" научился думать и говорить совершенно независимо от Джека, но чем-то вроде собственной жизни зажил уже тогда.
Как было сказано, мисс Вурц отличалась "хрупкой миловидностью", и эту хрупкость только подчеркивал ее небольшой рост. Она была меньше многих матерей своих учениц. Еще она душилась какими-то особыми духами, чей запах вдохновлял мальчиков-третьеклассников притворяться, будто они плохо понимают задание по математике. В таких случаях мисс Вурц подходила к парте очередного "тупицы" и наклонялась над ней, что позволяло притворщику хорошенько вдохнуть этот запах, а заодно насладиться видом родимого пятна у нее на правой ключице и шрама в форме рыболовного крючка на той же стороне шеи.
Когда мисс Вурц волновалась, и шрам, и родимое пятно словно вспыхивали. Джек хорошо помнил, как они светились и пульсировали в ультрафиолетовых лучах пещеры летучих мышей. Джеку очень хотелось знать, откуда у нее шрам — не меньше, чем как Тату-Петер потерял ногу и отчего хромает Лотти (впрочем, возможности Джека разобраться в последнем вопросе были ограничены в силу того, что мальчик считал "эпидуралку" частью женского тела).
Мистер же Малькольм, напротив, вел себя исключительно миролюбиво. Он и выглядел не так, как все, — опережая время, он, начав лысеть, брил голову (в семидесятые это было не принято), кроме того, носил щетину (бриться начисто он не брился, но и отпускать бороду не хотел). В те годы тот факт, что школа Св. Хильды взяла его на работу, следовало считать знаком либерализма администрации; как и второклашки, коллеги и начальство решили, что на долю мистера Малькольма и так выпало достаточно испытаний. Один лишь взгляд на его слепую жену в коляске вызывал к нему жалость.
Второклашки очень старались сделать так, чтобы мистер Малькольм был ими доволен. Ему никогда не приходилось кричать на них или наказывать, дети сами вели себя как следует. Они считали, что жизнь и без них обошлась с мистером Малькольмом чересчур круто.
Разумеется, мнение Эммы о нем было окрашено ее собственным знакомством с человеческой жестокостью, но в данном конкретном случае она, вероятно, была полностью права. Джейн — так звали жену мистера Малькольма — упала с крыши на церковном празднике. Она заканчивала школу, была красивая и всеми любимая девушка — и на тебе, нежданно-негаданно у нее парализовало ноги. Если верить Эмме, мистер Малькольм был одним из ее воздыхателей, несколько ее младше, и влюбился в нее после травмы — так как она стала куда доступнее.
— Я думаю, на него в школе никто и смотреть не хотел, до травмы Джейн и не думала его замечать, — говорила Эмма. — Но после падения с крыши Колясочнице Джейн пришлось позабыть о своей былой разборчивости.
Если так оно и было, то выбор Джейн сделала идеальный. Ей, можно сказать, повезло.
Ослепла она спустя много лет, уже состоя в браке. У Джейн Малькольм началась макулярная дегенерация — старческая болезнь, поразившая ее раньше срока. Как объяснял второклашкам мистер Малькольм, его жена ничего не видела прямо перед собой, различала только свет-тьму и движение, сохраняя лишь боковое зрение. Впрочем, и тут было не все в порядке, так как боковым зрением Джейн не различала цвета, то есть страдала дальтонизмом.
Вдобавок Джейн начала терять и рассудок, и тут у мистера Малькольма не имелось для второклашек нужных слов. Слова не могли защитить от ужаса ни детей, ни его самого. Слова "дальтонизм" и "макулярная дегенерация" считались во втором классе "словарными трудностями" — то есть новыми и незнакомыми, каждый день мистер Малькольм дарил детям по два слова из этой категории, у него имелся длинный список. В списке этом не нашлось места для слов "параноидальный" и "бред", однако именно они лучше других описывали поведение Колясочницы Джейн, чей разум давно выкатился за пределы разумного.
Она любила громко скрежетать зубами и, хорошенько разогнавшись, врезаться на своей коляске в парту Пэтси Бут. Джек в такие моменты оглядывался на Люсинду Флеминг — он боялся, как бы этакое поведение не вызвало у нее еще один приступ "тихого бешенства". Это же полное безумие — атаковать сестер-близнецов; вместо одного вопля обязательно раздавались два, Хетер вторила Пэтси.
Иногда Джейн начинала качать головой из стороны в сторону — с силой, агрессивно, словно хотела избавиться уже и от бокового зрения, наверное, казалось ей, полная слепота лучше неполной. Когда кто-либо из подопечных мистера Малькольма поднимал руку, чтобы ответить на вопрос, Джейн обязательно прятала голову между колен — словно бы кто-то попытался перерезать ей горло, а она увернулась. Такие эпизоды повторялись регулярно, благодаря чему второклашки во всякую минуту были все внимание — то есть они очень внимательно слушали мистера Малькольма, смотря при этом — тоже очень внимательно — на миссис Малькольм.
Пару раз в неделю, не более, мистеру Малькольму приходилось делать в своей плавной речи паузы — видимо, он так отдыхал, он вообще выглядел уставшим. Как только муж замолкал, Колясочница Джейн немедленно трогалась с места, разгонялась между рядами парт и принималась кататься туда-сюда, задевая парты костяшками пальцев (они у нее все были в ссадинах).
Мистеру Малькольму ничего не оставалось, как бежать за школьной медсестрой или аптечкой (в зависимости от тяжести травм жены), и на некоторое время Джейн оставалась под присмотром учеников мужа — кто-то один держал сзади ее коляску, чтобы она не носилась по классу как очумелая, а остальные в страхе дрожали, отойдя от нее подальше. Детям строго наказали пресекать попытки Джейн выбраться из коляски; сомнительно, чтобы им это удалось, попробуй она в самом деле покинуть инвалидное кресло. Она и не пыталась, просто размахивала руками и вопила что есть мочи, выкрикивая имена мужниных учеников и учениц, заученные ею по перекличкам.
— Мооооорин Яаааап!!! — вопила миссис Малькольм.
— Здесь, мэм! — вопила в ответ Морин Яп, и слепая женщина поворачивала лицо в ее сторону.
— Джииииимми Бэээээкон! — голосила миссис Малькольм.
Джимми в ответ испускал стон. Ясно, со слухом у Колясочницы Джейн проблем не имелось, она сразу же поворачивала лицо туда, где сидел Джимми.
— Джеееек Беееернс! — крикнула она однажды.
— Я к вашим услугам, миссис Малькольм, — ответил Джек. Уже во втором классе умение говорить четко и правильно отличало его от одноклассников.
— Твой папа тоже умел говорить красиво, — изрекла миссис Малькольм. — Твой отец — исчадие ада. Не позволь диаволу проклясть тебя, дабы не стать тебе, как твой отец.
— Ни в коем случае, миссис Малькольм, я не позволю ему, — ответил Джек.
Ему-то казалось, что он говорит весьма уверенным тоном, однако учился он в школе для девочек, школе Св. Хильды с ее эммами и шарлоттами, так что силы в этой битве за нравственную чистоту, конечно, были неравны. Считалось, что гены Уильяма Бернса чрезвычайно сильны и обязательно себя проявят — поэтому-то в "Большом Тотализаторе", как это называла Эмма (она произносила эти слова с уважением, словно бы вела речь о любимых книгах и фильмах), все и ставили на то, что Джек станет бабником. Иначе говоря, предполагалось, что это — свойство быть бабником — передается по наследству, а потому Джек просто обязан им стать. Не было человека, связанного со школой Св. Хильды, в чьих глазах Джек не был бы сыном своего отца — даже в ослепших глазах миссис Малькольм.
— Джек, не стоит обижаться — люди просто не могут совладать с любопытством, — философски рассуждала Эмма. — Гадать, кто из тебя выйдет, — это же жутко интересно, пойми и смирись.
Миссис Малькольм явно придерживалась того же мнения.
Худший час наступал, когда мистер Малькольм возвращался обратно в класс с медсестрой или аптечкой.
— А вот и я, Джейн, я снова с тобой, — всякий раз восклицал он.
— Вы хорошо расслышали, дети? — вопрошала миссис Малькольм. — Он снова со мной! Он никогда не уходит надолго и обязательно возвращается!
Но это было только начало.
— Пожалуйста, Джейн, не надо, — говорил мистер Малькольм, зная, что будет дальше.
— Мистер Малькольм просто обожает за мной ухаживать, — объясняла детям Колясочница Джейн. — Он делает за меня все, ну просто все — все, что я не могу сама.
— Джейн, ну что ты, что ты, — пытался урезонить ее мистер Малькольм, но она не давала ему обработать ссадины у себя на костяшках пальцев. Вместо этого она давала ему пощечину — сначала одну, затем другую, затем постепенно обращалась в подлинную ветряную мельницу.
— Мистер Малькольм делает за меня все! — верещала Джейн. — Он кормит меня, он одевает меня, он моет меня, слышите вы...
— Джейн, милая...
— Он подтирает мне задницу!!! — раздавался последний и решительный вопль, после чего миссис Малькольм переходила на стоны и рыдания.
В тот же миг к ней присоединялся Джимми Бэкон, за ним — сестры Бут (и как им удавалось издавать эти звуки, ведь одеял у них с собой не было), чуть позже — двойняшки Френч. Услышав барабанную дробь, Джек оборачивался к Люсинде Флеминг — как она там; всякий раз их взгляды встречались, и всякий раз на ее лице сияла блаженная улыбка, за которой, казалось, не может крыться ничего похожего на пресловутое "тихое бешенство". Джеку чудилось, что эта улыбка говорит ему: "Ну что, ты хочешь увидеть, как это? Я знаю, хочешь. Ну так я тебе покажу, будь покоен, только не в этот раз".
"Невэтотраз" — Джек порой думал, что это хорошее название для мира, в котором он живет с самого приготовительного класса.
Научиться жалеть мистера Малькольма — важный жизненный опыт, важная ступень в образовании. Но образованием Джека занимался не только и не столько мистер Малькольм; куда большее влияние на него оказала Эмма Оустлер.
Когда шел дождь или снег, Эмма садилась в лимузин рядом с Джеком и обращалась к водителю так:
— Пиви, будь добр, просто покатай нас по городу. Только уговор — не оборачивайся. Заднего сиденья для тебя не существует, понял?
— Сэр, вы утверждаете этот приказ? — спрашивал Пиви у Джека.
— Разумеется, Пиви, спасибо, что спросил, — отвечал мальчик.
— Мэм, что и говорить, вы у нас начальник, — подытоживал обмен репликами Пиви.
Джек и Эмма устраивались на заднем сиденье и жевали жвачку, то мятную, то фруктовую. Эмма разрешала Джеку распустить ей косу, но не давала снова ее сплести. Волос у нее было столько, что они, как вуаль, закрывали их обоих.
— Если твоя жвачка окажется у меня в волосах, конфетка моя, я тебя убью, — частенько говорила Эмма. Джек в ответ смеялся.
Однажды в ответ на его смех Эмма ответила тоном его мамы:
— Когда жуешь жвачку, не смейся — подавишься.
Дальше они всегда смотрели на ее лифчик — Эмма унизительно называла его "тренировочный". С Джековой-то колокольни "тренировки" давали эффект — груди у Эммы постепенно делались больше. Разве не для этого надо носить "тренировочный" лифчик?
Не то с его пенисом.
— Ну как там твой малыш? — обязательно спрашивала Эмма, и Джек показывал ей как.
— Малыш, скажи мне, о чем ты думаешь? — однажды спросила Эмма у Джекова пениса.
Джек не удивился — он уже знал, что пенисы понимают речь, а раз так, то, наверное, должны уметь и думать. Правда, судя по всему, его пенис пока что не очень старался.
Перейдя в третий класс, Джек простился с мистером Малькольмом. Встречались они лишь случайно, обычно в туалете — несчастный учитель порой заходил туда поплакать, хотя чаще Джек заставал педагога перед зеркалом за изучением собственной щетины. Видимо, в изучении состояния недоусов и недобороды проявлялось то немногое, что было в мистере Малькольме от тщеславия.
Еще реже Джек видел миссис Малькольм. Раз-другой в день на двери какого-нибудь женского туалета появлялась табличка "Не работает", это значило, что там мистер Малькольм производит с женой какие-то операции. Девочкам было приказано не беспокоить их в такие моменты.
Однажды Джек, проходя мимо туалета с означенной табличкой, четко услышал, как миссис Малькольм охаживает мужа по физиономии. В ужасе он побежал прочь, но, пока в коридоре не появились девочки — их было семь-восемь, но шуму от них, как от пары-тройки дюжин, — мольбы мистера Малькольма ("Ну что ты, Джейн", "Джейн, милая, пожалуйста") звенели в его ушах.
Джек провел в школе Св. Хильды еще два года и все это время скучал по мистеру Малькольму — но только по нему самому, а не по зрелищу его унижения. Видя людей в инвалидных колясках, Джек всегда испытывал к ним жалость — как до знакомства с миссис Малькольм, так и после. Изменилось другое — со второго класса он стал испытывать жалость к людям, которые ухаживают за людьми в инвалидных колясках, и куда большую, чем к самим парализованным.
Джеку и его "малышу" исполнилось восемь лет, и они вместе пошли в третий класс. Позднее "малыш" научился думать и говорить совершенно независимо от Джека, но чем-то вроде собственной жизни зажил уже тогда.
Как было сказано, мисс Вурц отличалась "хрупкой миловидностью", и эту хрупкость только подчеркивал ее небольшой рост. Она была меньше многих матерей своих учениц. Еще она душилась какими-то особыми духами, чей запах вдохновлял мальчиков-третьеклассников притворяться, будто они плохо понимают задание по математике. В таких случаях мисс Вурц подходила к парте очередного "тупицы" и наклонялась над ней, что позволяло притворщику хорошенько вдохнуть этот запах, а заодно насладиться видом родимого пятна у нее на правой ключице и шрама в форме рыболовного крючка на той же стороне шеи.
Когда мисс Вурц волновалась, и шрам, и родимое пятно словно вспыхивали. Джек хорошо помнил, как они светились и пульсировали в ультрафиолетовых лучах пещеры летучих мышей. Джеку очень хотелось знать, откуда у нее шрам — не меньше, чем как Тату-Петер потерял ногу и отчего хромает Лотти (впрочем, возможности Джека разобраться в последнем вопросе были ограничены в силу того, что мальчик считал "эпидуралку" частью женского тела).