— Так, забыли, что там пространство делает с музыкой. Ты что, хочешь сказать, что он играл в пустой церкви?
— Ну...
Дальнейшее было непросто понять даже Алисе, не говоря уже о ее четырехлетнем сыне. Если время реверберации внутриАудекерк равнялось пяти секундам, то сколько требовалось времени, чтобы эхо от баховской драматической музыки — например, от токкаты ре минор — достигло ушей проституток в комнатах на площади Аудекерксплейн, подковой огибавшей церковь? Шесть, семь секунд? Или же шлюхи, как и порядочные люди, слышали ноты ровно через пять секунд?
Разумеется, за стенами церкви орган звучит куда тише, но в два-три часа ночи, когда шум в квартале затихал, холодный зимний воздух разносил звуки органа куда дальше, чем Аудекерксплейн. Те женщины, что работали на самой узкой, самой мерзкой улице Тромпеттерстеег, преотлично слышали, как Уильям Бернс играет своего любимого Генделя или своего любимого Баха. Даже на другой стороне канала, на дальнем конце Аудезейдс-Фоорбургвал, проститутки, что стояли на улице, могли слышать Уильяма без малейших проблем.
— В такое время большинство старых проституток собираются домой, их рабочая ночь закончена, — выдавил из себя, дрожа, Франс Донкер, словно опасаясь, как бы часть его рассказа не затронула темы, о которых Алиса говорила "не надо при Джеке". Донкер-то не знал, что Джек думает, будто проститутки просто-напросто неутомимые советчицы для стеснительных мужчин и просвещают сих несчастных на предмет тайн женской души.
В те времена в квартале работало много пожилых проституток, иным было за пятьдесят, и большинство — как раз в комнатах на первых этажах домов вокруг Аудекерк. Наверное, их музыка трогала глубже, чем юных коллег, хотя Донкер и признал, что иные молодые проститутки тоже делались на ночь или две почитательницами Баха и Генделя.
— То есть ты хочешь сказать, что проститутки приходили его слушать? — спросила Алиса.
Франс нервно заерзал на скамье у мануала, сдвинулся сначала к левому краю, потом к правому. Ага, вот снова этот странный запах пудры, подумал Джек.
Еще много лет спустя запах пудры будет напоминать Джеку о проститутках, он будет видеть, словно наяву, этих усталых женщин, как они снимают грим и вешают рабочую одежду в шкафы. Когда они шли домой, на них не было никаких шпилек, никаких мини-юбок — да и на работу они приходили без них. По улицам они ходили в джинсах или широких брюках, туфли и ботинки носили частенько вовсе без каблуков, на голове — шерстяные шапки, а в качестве верхней одежды — теплые пальто. Они совсем не походили на проституток, только вот ведь какая штука — какие еще женщины в два-три часа ночи ходят по улицам в одиночестве?
Так что же за тайна такая крылась в органной музыке, что сии труженицы задерживались в квартале на час, а то и на два? Франс Донкер сказал, что по ночам в церкви всегда сидела дюжина-другая женщин, и многие оставались, пока Уильям не заканчивал играть, то есть порой до четырех-пяти утра, к этому времени в Аудекерк стояла ледяная стужа.
Итак, Уильям Бернс нашел свою аудиторию — он играл для проституток!
— Они были ему очень благодарны, — продолжил вундеркинд таким безапелляционным тоном, каким говорят только вундеркинды и сумасшедшие. — Я иногда и сам вставал в это время, чтобы послушать его. И каждый раз заставал в церкви все больше женщин. Он великолепен, Уильяма ночью разбуди — он помнит всего Баха и Генделя наизусть.
— Я же сказала, к черту музыку, рассказывай, что у вас тут происходило, — оборвала его Алиса.
— Кажется, одна из слушательниц пригласила его к себе в гости, правду сказать, таких было несколько.
Но то ли этого на самом деле не было, то ли дело было отнюдь не только в этом, мы точно никогда не узнаем, ведь тут Джека опять отвлек запах пудры.
Администрация Аудекерк, кажется, решила, что такое положение вещей не очень-то ее устраивает — и то, что Уильям играет для проституток, и то, что он с ними поддерживает близкие отношения. Все-таки Аудекерк — церковь. Кажется, его уволили или что-то в этом роде. И тогда проститутки — по крайней мере, старые — подняли шум. Было что-то вроде общественного протеста, но в Амстердаме это обычное дело, демонстрации чуть не каждый день, Алиса и Джек видели из "Краснапольски" не одну такую процессию. Это же были годы хиппи, Алиса то и дело татуировала то пацифики [8], то этот дурацкий лозунг Make love not war [9]— разумеется, в области гениталий, как у девушек, так и у юношей. Несколько демонстраций было против вьетнамской войны.
Наверное, проститутки из квартала красных фонарей встали на сторону Уильяма, он был для них своим.
— Они видели в нем художника, подвергающегося гонениям, — сказал Франс Донкер. — Многие из них, знаете ли, полагают, что они и сами такие.
Услышав вопрос, а где Уильям нынче, юный гений посмотрел не на Алису, а на Джека и сказал:
— Это не ко мне, спросите у проституток. Я бы начал с тех, что постарше.
Мама знала, к кому ей обратиться, и все это были пожилые проститутки, те самые, что не скрывали своего недружелюбного отношения к Алисе.
— Спасибо, вы уделили нам много времени, — сказала Алиса юному органисту, встала со скамьи и протянула руку Джеку.
— Разве вы не хотите, чтобы я сыграл для вас что-нибудь? — спросил Франс Донкер.
Мама уже тянула Джека к узкой лестнице. Мануал находился на маленькой антресоли в задней части Аудекерк, невидимый для прихожан, а величественные трубы органа возвышались над ними на шесть с лишним метров.
— Если хотите. Сыграйте нам что-нибудь из репертуара Уильяма, — ответила Алиса, явно показывая, что слушать не намерена.
Ступив на лестницу, Джек обернулся и увидел, как Франс Донкер посыпает скамью пудрой. Ага, значит, все-таки я и правда учуял пудру! Брюки у юного гения сзади были все в пудре, благодаря ей ему было удобнее скользить по скамье туда-сюда — достать с одного конца скамьи до противоположного края трехрядного мануала невозможно, нужно подвинуться.
Над клавиатурой была деревянная доска, из которой торчали медные набалдашники — некоторые, впрочем, давно отвалились или были вывинчены. Кроме нее, органист видел только маленькую часть витражей. Все вокруг Донкера было старое и изношенное, но едва он заиграл, как стало ясно — все это не имеет ни малейшего значения.
Алиса не успела выбежать из Аудекерк вовремя. Громкий, глубокий звук, выверенная гармония, идеальный контрапункт, гулкое эхо баховской токкаты и фуги ре минор — все это окатило маму и Джека, еще когда они спускались по винтовой деревянной лестнице, мальчик хорошо запомнил деревянный поручень с одной стороны и вощеный канат цвета жженой карамели с другой — толстенный, с руку взрослого мужчины.
Они едва не скатились вниз по лестнице, словно бы величественный звук опьянил их. Алиса очень хотела покинуть церковь побыстрее, но повернула не в ту сторону, и они оказались в центральном проходе лицом к алтарю. Оглушительная музыка окружила их со всех сторон.
Там, где обычно сидели прихожане, в этот час оказалась удивленная толпа туристов. Кажется, Бах оборвал их гида на полуслове — тот все так и стоял, разинув рот, казалось, оттуда-то и идет звук. Что бы он там ни говорил, придется ему теперь подождать, пока токката и фуга не закончатся.
Снаружи, на Аудекерксплейн, освещенные закатным светом, стояли проститутки и тоже прекрасно слышали музыку. Было ясно — то, что играет Донкер, им хорошо знакомо, они, конечно, не раз слышали токкату и фугу ре минор Баха в ранние утренние часы. По выражению их лиц Джек и мама явственно поняли, что проститутки предпочитают Франсу Донкеру Уильяма.
Джек с мамой побежали прочь. Сейчас не время расспрашивать пожилых недружелюбных женщин — нет, им тоже придется подождать, пока музыка закончится. Гулкий звук органа преследовал их до самой Вармусстраат, священный шум Господень не оставил их и после полицейского участка. Когда музыка совсем стихла, оказалось, что они прошли полпути до Синт-Олофсстеег.
Так правда ли органная карьера Уильяма клонится к закату? Правда ли, что он всего лишь настраивает органы и только упражняется, а не выступает с концертами, или же играет только в какое-то ну совсем неурочное время для малообразованной аудитории? Или же сама возможность слушатьгигантский орган Аудекерк — уже дар, доступный лишь избранным?
Звук этот был и грандиозный и священный. Он подчинял своей воле даже проституток, которые не привыкли ничего делать задаром, заставлял их отдаваться себе полностью, без остатка, целиком обратиться в слух — и слушать.
Глава 7. Еще один пункт, не значащийся в маршруте
— Ну...
Дальнейшее было непросто понять даже Алисе, не говоря уже о ее четырехлетнем сыне. Если время реверберации внутриАудекерк равнялось пяти секундам, то сколько требовалось времени, чтобы эхо от баховской драматической музыки — например, от токкаты ре минор — достигло ушей проституток в комнатах на площади Аудекерксплейн, подковой огибавшей церковь? Шесть, семь секунд? Или же шлюхи, как и порядочные люди, слышали ноты ровно через пять секунд?
Разумеется, за стенами церкви орган звучит куда тише, но в два-три часа ночи, когда шум в квартале затихал, холодный зимний воздух разносил звуки органа куда дальше, чем Аудекерксплейн. Те женщины, что работали на самой узкой, самой мерзкой улице Тромпеттерстеег, преотлично слышали, как Уильям Бернс играет своего любимого Генделя или своего любимого Баха. Даже на другой стороне канала, на дальнем конце Аудезейдс-Фоорбургвал, проститутки, что стояли на улице, могли слышать Уильяма без малейших проблем.
— В такое время большинство старых проституток собираются домой, их рабочая ночь закончена, — выдавил из себя, дрожа, Франс Донкер, словно опасаясь, как бы часть его рассказа не затронула темы, о которых Алиса говорила "не надо при Джеке". Донкер-то не знал, что Джек думает, будто проститутки просто-напросто неутомимые советчицы для стеснительных мужчин и просвещают сих несчастных на предмет тайн женской души.
В те времена в квартале работало много пожилых проституток, иным было за пятьдесят, и большинство — как раз в комнатах на первых этажах домов вокруг Аудекерк. Наверное, их музыка трогала глубже, чем юных коллег, хотя Донкер и признал, что иные молодые проститутки тоже делались на ночь или две почитательницами Баха и Генделя.
— То есть ты хочешь сказать, что проститутки приходили его слушать? — спросила Алиса.
Франс нервно заерзал на скамье у мануала, сдвинулся сначала к левому краю, потом к правому. Ага, вот снова этот странный запах пудры, подумал Джек.
Еще много лет спустя запах пудры будет напоминать Джеку о проститутках, он будет видеть, словно наяву, этих усталых женщин, как они снимают грим и вешают рабочую одежду в шкафы. Когда они шли домой, на них не было никаких шпилек, никаких мини-юбок — да и на работу они приходили без них. По улицам они ходили в джинсах или широких брюках, туфли и ботинки носили частенько вовсе без каблуков, на голове — шерстяные шапки, а в качестве верхней одежды — теплые пальто. Они совсем не походили на проституток, только вот ведь какая штука — какие еще женщины в два-три часа ночи ходят по улицам в одиночестве?
Так что же за тайна такая крылась в органной музыке, что сии труженицы задерживались в квартале на час, а то и на два? Франс Донкер сказал, что по ночам в церкви всегда сидела дюжина-другая женщин, и многие оставались, пока Уильям не заканчивал играть, то есть порой до четырех-пяти утра, к этому времени в Аудекерк стояла ледяная стужа.
Итак, Уильям Бернс нашел свою аудиторию — он играл для проституток!
— Они были ему очень благодарны, — продолжил вундеркинд таким безапелляционным тоном, каким говорят только вундеркинды и сумасшедшие. — Я иногда и сам вставал в это время, чтобы послушать его. И каждый раз заставал в церкви все больше женщин. Он великолепен, Уильяма ночью разбуди — он помнит всего Баха и Генделя наизусть.
— Я же сказала, к черту музыку, рассказывай, что у вас тут происходило, — оборвала его Алиса.
— Кажется, одна из слушательниц пригласила его к себе в гости, правду сказать, таких было несколько.
Но то ли этого на самом деле не было, то ли дело было отнюдь не только в этом, мы точно никогда не узнаем, ведь тут Джека опять отвлек запах пудры.
Администрация Аудекерк, кажется, решила, что такое положение вещей не очень-то ее устраивает — и то, что Уильям играет для проституток, и то, что он с ними поддерживает близкие отношения. Все-таки Аудекерк — церковь. Кажется, его уволили или что-то в этом роде. И тогда проститутки — по крайней мере, старые — подняли шум. Было что-то вроде общественного протеста, но в Амстердаме это обычное дело, демонстрации чуть не каждый день, Алиса и Джек видели из "Краснапольски" не одну такую процессию. Это же были годы хиппи, Алиса то и дело татуировала то пацифики [8], то этот дурацкий лозунг Make love not war [9]— разумеется, в области гениталий, как у девушек, так и у юношей. Несколько демонстраций было против вьетнамской войны.
Наверное, проститутки из квартала красных фонарей встали на сторону Уильяма, он был для них своим.
— Они видели в нем художника, подвергающегося гонениям, — сказал Франс Донкер. — Многие из них, знаете ли, полагают, что они и сами такие.
Услышав вопрос, а где Уильям нынче, юный гений посмотрел не на Алису, а на Джека и сказал:
— Это не ко мне, спросите у проституток. Я бы начал с тех, что постарше.
Мама знала, к кому ей обратиться, и все это были пожилые проститутки, те самые, что не скрывали своего недружелюбного отношения к Алисе.
— Спасибо, вы уделили нам много времени, — сказала Алиса юному органисту, встала со скамьи и протянула руку Джеку.
— Разве вы не хотите, чтобы я сыграл для вас что-нибудь? — спросил Франс Донкер.
Мама уже тянула Джека к узкой лестнице. Мануал находился на маленькой антресоли в задней части Аудекерк, невидимый для прихожан, а величественные трубы органа возвышались над ними на шесть с лишним метров.
— Если хотите. Сыграйте нам что-нибудь из репертуара Уильяма, — ответила Алиса, явно показывая, что слушать не намерена.
Ступив на лестницу, Джек обернулся и увидел, как Франс Донкер посыпает скамью пудрой. Ага, значит, все-таки я и правда учуял пудру! Брюки у юного гения сзади были все в пудре, благодаря ей ему было удобнее скользить по скамье туда-сюда — достать с одного конца скамьи до противоположного края трехрядного мануала невозможно, нужно подвинуться.
Над клавиатурой была деревянная доска, из которой торчали медные набалдашники — некоторые, впрочем, давно отвалились или были вывинчены. Кроме нее, органист видел только маленькую часть витражей. Все вокруг Донкера было старое и изношенное, но едва он заиграл, как стало ясно — все это не имеет ни малейшего значения.
Алиса не успела выбежать из Аудекерк вовремя. Громкий, глубокий звук, выверенная гармония, идеальный контрапункт, гулкое эхо баховской токкаты и фуги ре минор — все это окатило маму и Джека, еще когда они спускались по винтовой деревянной лестнице, мальчик хорошо запомнил деревянный поручень с одной стороны и вощеный канат цвета жженой карамели с другой — толстенный, с руку взрослого мужчины.
Они едва не скатились вниз по лестнице, словно бы величественный звук опьянил их. Алиса очень хотела покинуть церковь побыстрее, но повернула не в ту сторону, и они оказались в центральном проходе лицом к алтарю. Оглушительная музыка окружила их со всех сторон.
Там, где обычно сидели прихожане, в этот час оказалась удивленная толпа туристов. Кажется, Бах оборвал их гида на полуслове — тот все так и стоял, разинув рот, казалось, оттуда-то и идет звук. Что бы он там ни говорил, придется ему теперь подождать, пока токката и фуга не закончатся.
Снаружи, на Аудекерксплейн, освещенные закатным светом, стояли проститутки и тоже прекрасно слышали музыку. Было ясно — то, что играет Донкер, им хорошо знакомо, они, конечно, не раз слышали токкату и фугу ре минор Баха в ранние утренние часы. По выражению их лиц Джек и мама явственно поняли, что проститутки предпочитают Франсу Донкеру Уильяма.
Джек с мамой побежали прочь. Сейчас не время расспрашивать пожилых недружелюбных женщин — нет, им тоже придется подождать, пока музыка закончится. Гулкий звук органа преследовал их до самой Вармусстраат, священный шум Господень не оставил их и после полицейского участка. Когда музыка совсем стихла, оказалось, что они прошли полпути до Синт-Олофсстеег.
Так правда ли органная карьера Уильяма клонится к закату? Правда ли, что он всего лишь настраивает органы и только упражняется, а не выступает с концертами, или же играет только в какое-то ну совсем неурочное время для малообразованной аудитории? Или же сама возможность слушатьгигантский орган Аудекерк — уже дар, доступный лишь избранным?
Звук этот был и грандиозный и священный. Он подчинял своей воле даже проституток, которые не привыкли ничего делать задаром, заставлял их отдаваться себе полностью, без остатка, целиком обратиться в слух — и слушать.
Глава 7. Еще один пункт, не значащийся в маршруте
Девятого ноября 1939 года Лит пережил первый налет Люфтваффе. Порт не пострадал, но в переполненном бомбоубежище у матери Алисы случился выкидыш. Алиса всегда говорила:
— Вот в тот-то день я и должна была появиться на свет.
Если бы она появилась на свет именно в тот день, то, глядишь, ее мама не умерла бы при родах и Алиса, возможно, никогда не встретила бы Уильяма Бернса — или же, встретив его, оказалась бы ему ровесницей.
— А в этом случае, — утверждала Алиса, — его чары не произвели бы на меня никакого впечатления!
Впрочем, Джек даже в детстве почему-то в это не верил.
Мальчик не запомнил, как звали суринамскую проститутку, что подарила ему шоколадку то ли на Корсьеспоортстеег, то ли на Бергстраат, зато он помнил, где находились эти две улицы — между каналами Сингель и Херенграхт, то есть на некотором отдалении от квартала красных фонарей, примерно в четверти часа ходьбы, в более жилой и менее злачной части города.
Почему Алиса отправилась расспрашивать про Уильяма в этот район? Наверное, потому что ей посоветовали — то ли Блондинка Нель, то ли Черная Лола — поговорить с Велосипедистом, он же дядюшка Геррит. Черная Лола, из пожилых, вообще-то была белая, просто волосы красила в чернильно-черный цвет, а дядюшка Геррит был ворчливый старичок, который ездил проституткам за покупками на велосипеде. Он таскал с собой блокнот, и там проститутки писали, чего хотят на обед или просто так, закусить. Он очень не любил, когда списки делались слишком длинными, а прокладки и презервативы покупать отказывался вообще. Джек решил, что наряду с Велосипедистом в квартале есть, наверное, еще и Прокладочник с Презервативщиком, но ни он, ни мама ни разу этих персонажей не встретили.
Женщины постоянно дразнили дядюшку Геррита. Если какая-то девушка чересчур сильно донимала его, он отказывался делать для нее покупки в наказание за острый язычок — но обычно всего на пару-другую дней. В квартале жила одна проститутка по имени Саския, тощая, как стиральная доска. Когда у нее кончались сэндвичи, она обычно просила о помощи Алису и Джека — есть она хотела постоянно, а дядюшка Геррит за что-то ее просто терпеть не мог. Почти каждый раз, что Джек и мама проходили мимо, Саския давала им деньги на круассан с сыром и ветчиной, который они приносили ей на пути назад. Правда, если у Саскии был клиент, вручить сэндвич не удавалось, и его приходилось съедать.
Саския была очень популярная проститутка, так что круассаны с сыром и ветчиной доставались Джеку с большой регулярностью. Кроме того, Алиса с удовольствием покупала для Саскии бутерброды и из собственного кармана. У работниц квартала обычно очень интересные истории, а Алиса обожала слушать истории — правда, только женские. Женщины, у которых в жизни случались несчастья, каким-то образом узнавали, что Алиса подходящий для них слушатель, — возможно, потому что у нее самой в жизни случилось несчастье.
История Саскии была о двух мужчинах. Первый мужчина, сделавший ей больно, был клиент, он поджег ее прямо в номере, где она работала, на Блудстраат, пытался плеснуть ей в лицо жидкость для растопки каминов, но Саския закрылась рукой. Она получила серьезные ожоги, но лицо осталось нетронутым, обгорела только рука от запястья до локтя. Когда рана зажила, Саския стала носить на руке браслеты — она даже придумала такой способ привлекать клиентов: становилась в дверях своей комнаты на Блудстраат, вытягивала руку на улицу и звенела браслетами. Мимо такого никак нельзя было пройти, и клиенты текли рекой.
Хорошенькой ее назвать было нельзя, слишком худая, а еще она никогда не открывала рот, улыбаясь очередному клиенту, — такие ужасные у нее были зубы.
— Хорошо, что клиенты не ждут от проституток поцелуев, — объяснила Саския Джеку, — ведь меня никто не захочет целовать.
И тут она улыбнулась мальчику своей щербатой улыбкой; выяснилось вдобавок, что из имеющихся зубов половина сломанные.
— Не думаю, что об этом надо говорить при Джеке, — намекнула Алиса.
Было в Саскии, однако, что-то необыкновенно привлекательное, дикое — на одной руке арсенал звенящих браслетов, другая обнажена до плеча. Может быть, мужчины думали, что эта женщина легко теряет контроль над собой, а может быть, их притягивала аура раненого существа, раненного скорее даже духовно, чем физически, — они видели внутреннюю боль в блеске ее глаз.
Второй мужчина в истории Саскии избил ее за то, что она отказалась снять с правой руки браслеты. Он знал о ее ожоге и хотел на него посмотреть. Услышав об этом, четырехлетний Джек решил, что это был мужчина, который особенно остро нуждался в добром совете.
Саския подняла такой вой, что ей на помощь прибежали четыре ее соседки по Блудстраат и еще три девицы с угла Аудезейдс-Фоорбургвал. Они вытащили мужчину, нуждавшегося в добром совете острее других, на улицу и принялись избивать его вешалками и вантузами, а потом одна из помощниц сбегала в туалет за цепочкой, на каких висят затычки для ванн, и тоже пустила ее в ход. Когда приехала полиция, несчастный, чья нужда в добром совете явно не была удовлетворена, был весь в крови, без сознания и в бреду.
— А, так вот почему у тебя такие зубы, — догадался Джек.
— Верно, — ответила Саския. — Кстати, я показываю свой ожог только тем, кто мне нравится. Хочешь, покажу тебе и маме?
— Еще бы, — ответил мальчик.
— Только если ты не думаешь, что мы специально тебя подначиваем, — добавила Алиса.
— Нет, ни в коем случае, — ответила Саския.
Она провела их к себе в маленькую комнату, закрыла дверь и опустила шторы, словно Джек и мама были ее клиенты. Джек удивился, как мало в комнате мебели — одна-единственная кровать и ночной столик и всего одна лампа с красным абажуром. Еще в углу стоял платяной шкаф без дверей, набитый в основном нижним бельем; среди белья лежал массивный хлыст, каким в цирке пользуются дрессировщики тигров.
Еще в комнате обнаружилась раковина и белый эмалированный столик, больше подходящий для больницы или для приемной врача. На нем лежала целая гора полотенец, кровать была застелена явно одним из них — наверное, подумал Джек, это если мужчина, пришедший за советом, промок. Сесть в комнате можно было только на кровать, разве советы удобно давать на кровати, подумал Джек, но Саския явно не находила тут ничего необычного — уселась сама и пригласила Джека и маму присоединиться к ней.
Она сняла один за другим все браслеты, отдала их Джеку, и в тусклом красном свете единственной лампы они увидели сморщенную, словно до сих пор кровоточащую кожу на руке Саскии; больше всего она походила на вареную куриную шею.
— Не бойся, Джек, потрогай, — сказала Саския. Джек против воли повиновался.
— А тебе все еще больно? — спросил он.
— Нет, что ты, все давно прошло, — ответила Саския.
— А зубы у тебя болят? — спросил Джек.
— Те, что выбиты, — нисколечко, — ответила Саския и попросила Джека надеть ей браслеты обратно, один за другим. Джек все аккуратно исполнил в нужном порядке, начал с браслетов побольше, закончил самым маленьким.
Ну как можно отказать такой тощей, голодной девушке в просьбе принести ей бутерброд? Джек теперь презирал дядюшку Геррита, который отказывался покупать для Саскии еду, — нет, решительно не за что на нее так обижаться. Но у капризного старика на побегушках имелись свои резоны. Он частенько оставлял свой велосипед у Аудекерк среди ночи, садился на скамью и слушал возвышающую душу музыку. Он был большой почитатель талантов Уильяма Бернса, а Саския, видимо, нет.
— Вам надо с Фемке поговорить, — сказал Алисе Велосипедист. — Ведь это я посоветовал Уильяму пойти к ней! Фемке знает, как сделать лучше для мальчика!
Джек не понял из этого ни единого слова, но заметил, что Велосипедист за что-то очень зол на маму. Они с мамой стояли на Стоофстеег, а Велосипедист удалялся от них. Он повернул за угол и укатил по улице мимо "Каза Россо", где показывали порнографию и устраивали "живые секс-шоу" — правда, Джек не знал, что значат эти слова. Наверное, решил он, это тоже такой способ давать советы.
На другом конце Стоофстеег жила проститутка по имени Элс. Джек решил, что она мамина ровесница, ну если только чуть постарше. Она всегда была с ними дружна. Она выросла на ферме и говорила Джеку с мамой, что ждет не дождется, когда в квартале появятся ее папа или братья, то-то они удивятся, увидев ее в витрине, а? Но приглашать к себе она их не станет, нет. Наверное, подумал Джек, собственному папе и братьям советы давать не полагается.
— Кто такая эта Фемке? — спросил Джек у мамы.
— Я тебе все про Фемке расскажу, — сказала Элс.
— Может, не надо при Джеке? — попросила Алиса.
— Заходите, я расскажу про нее все так, что уши Джека не пострадают, — сказала Элс.
В итоге Джек услышал два рассказа о Фемке, один от мамы, другой от Элс, и в обоих ну ничегошеньки не понял и только еще больше запутался.
Элс постоянно носила светлый платиновый парик, Джек никогда не видел, какого цвета ее настоящие волосы. Она частенько обнимала его за плечи и прижимала его лицо себе к бедру, в такие моменты Джек чувствовал, какая она сильная, — еще бы, ведь она выросла на ферме. Грудь у Элс была как у заправской оперной певицы, и ее декольте как нельзя лучше подходило для театра; когда она шла по улице, грудь выступала перед ней, словно бушприт у корабля. Когда такая женщина хочет рассказать тебе историю, поневоле слушаешь внимательно.
Но и тут Джек нашел возможность отвлечься, едва переступил порог комнаты Элс, — он очень удивился, ведь она оказалась почти такой же, как комната Саскии. Снова было некуда сесть, кроме как на кровать, застеленную таким же полотенцем. Алисе не стоило даже беспокоиться за уши сына — Элс могла говорить все, что захочет, так как Джек был совершенно зачарован комнатой проститутки и ее гигантскими грудями. Джек ничего не понял из слов Элс о Фемке, но решил, что эта Фемке относительно недавно вступила в команду давательниц советов. Странно, правда, что она одновременно оказалась очень состоятельной бывшей женой одного амстердамского адвоката. Наверное, они когда-то вместе держали адвокатскую контору, решил Джек, потому что мама и Элс сыпали словами "семейное право". Дальше все стало еще интереснее: Фемке узнала, что ее муж частенько наведывается в квартал красных фонарей к проституткам подороже, на Корсьеспоортстеег и Бергстраат. Фемке была ему верной женой, но тем не менее вписала свое имя в историю нидерландских разводов, и отнюдь не только размером стребованных с мужа алиментов.
Она купила себе шикарные апартаменты на Бергстраат, на углу с каналом Херенграхт; это было необычное жилище для проститутки — с окном в подвале и дверью, к которой вели несколько ступенек. И дверь и окно располагались ниже тротуара, так что проститутку видели и прохожие, и даже те, кто проезжал мимо на автомобиле.
Интересно, в чем тут было дело? Неужели Фемке так сильно разозлилась на мужа, что купила комнату специально для занятий проституцией (или чтобы сдавать ее какой-то другой проститутке), словно хотела извлечь прибыль из того, что разрушило ее брак? Или у нее было на уме что-то еще более зловещее? Новость, что Фемке собственной персоной появляется в витрине и дверях купленной ею комнаты, а также что среди ее клиентов числятся коллеги по бизнесу бывшего мужа, и не просто коллеги, а друзья их семьи, стала настоящим шоком для всех, кроме, видимо, самой Фемке: она-то знала, что мужчины, за вычетом бывшего мужа, понимают, как она хороша.
Товарки, соседки по Корсьеспоортстеег и Бергстраат, отзывались о Фемке по-разному. О ее победе над бывшим мужем говорил весь город, и за это ее чрезвычайно уважали, как и за то, что она поднялась на борьбу за права проституток, и все-таки труженицы квартала красных фонарей, и Элс среди них, не считали ее настоящей проституткой.
Начать с того, что в деньгах Фемке не нуждалась, по каковой причине могла позволить себе быть "разборчивой проституткой", чем и пользовалась без малейшего стеснения. Она очень многим отказывала, а о подобной роскоши дамы из квартала красных фонарей — да что там, даже дамы с Корсьеспоортстеег и Бергстраат — и мечтать не могли. Более того, Фемке обязательно унижала клиентов, которым отказывала. А что, если мужчина, обратившийся к ней, пошел к проституткам в первый раз? Ведь он, того и гляди, решит, мол, все проститутки такие! Но мало этого, кое-кто из соседок Фемке по Бергстраат жаловались, что она вредит их бизнесу и более непосредственно. Она, конечно, была самой популярной проституткой на Бергстраат, и поэтому те, кому она давала от ворот поворот, стыдились искать другую на той же улице (никому не хотелось смотреть в глаза женщине, видевшей, как тебя отвергла Фемке) — и отправлялись прочь!
Но нашлись у нее и союзницы, особенно среди пожилых проституток. Когда Фемке узнала про ночные музыкальные собрания в Аудекерк, то отправилась туда сама и нашла там себе лучших подруг. Джек решил, что и хористки и проститутки просто переносили свою любовь к музыке на того, кто ее играл, в данном случае на органиста, и что это естественно для таких женщин; и в конце концов, так ли он был не прав?
Человек, который судил о характере Фемке по тому, как она отомстила мужу, ожидал бы, что она, попав под обаяние Уильяма Бернса, постаралась бы получить на него, так сказать, эксклюзивные права. Но все было не так — Фемке обожала и его музыку, и его общество. Освободившись от мужа, она открыла новый вид любви — чувство родства с женщинами, которые отдавали себя за деньги, а иногда и бесплатно, для избранных. Если правда, что Уильяма приглашала к себе не одна, а много меломанок, то сколько из них давали ему советы за так?
Много позднее Джек стал задумываться, а не были ли эти дамы из квартала красных фонарей самым великим завоеванием его отца, самой большой его победой. Или же дамы, обычно дающие мужчинам советы за деньги, бесплатно дают меньше советов?
Для четырехлетнего мальчика все это оказалось очень сложно и запутанно. Но, с другой стороны, надо быть четырехлетним мальчиком, чтобы поверить во всю эту белиберду.
Путано ли, не путано ли, но именно так рассказала Элс историю Фемке — точнее, именно в таком виде она сохранилась в памяти Джека после того, как над ней (как, впрочем, и над всем остальным) поработали, сильно ее преобразив, время и Алиса. Как бы то ни было, когда мама и Джек направились в гости к Фемке на Бергстраат, она уже их ждала.
Фемке не следовала принятой у проституток манере одеваться. Ее платье больше пошло бы хозяйке дома на важном дипломатическом приеме. Ее полная грудь изящно выдавалась вперед, ее волосы и золотистая кожа были безупречны, бедра мощны и округлы. Как ни крути, она была решительно сногсшибательная женщина, ни одна из тех, кого Джек видел в витринах и дверях квартала красных фонарей, не могла с ней сравниться; от нее исходило такое тотальное презрение ко всему на свете, что какое бы невероятное число отвергнутых ею мужчин тебе ни называли, ты верил, ведь невозможно даже вообразить, что такая согласится принять хотя бы одного.
Какое же, наверное, чудовищное презрение она должна была испытывать к Алисе, которая полмира обегала в поисках одного-единственного мужчины, который бросил ее столько лет назад! А уж как она презирала детей! Масштаб ее презрения к малышам показался Джеку чем-то сверхчеловеческим. Впрочем, мальчик мог ошибиться, решив, что Фемке невзлюбила его маму; возможно, он решил, что Фемке не понравился он сам. Едва войдя к ней в комнату, Джек сразу захотел оттуда сбежать — в сравнении с комнатами двух других проституток комната Фемке не уступала в великолепии ей самой, а к тому же была роскошно обставлена.
Ни на кровать, ни на полотенца не было и намека. Напротив, имелся большой кожаный диван и даже письменный стол, а еще в углу у окна стояло очень удобное на вид кожаное кресло с подлокотниками, а рядом с ним — книжный шкаф и торшер. Наверное, Фемке любила сидеть у окна и читать, не обращая внимания на потенциальных клиентов там, на улице; видимо, чтобы привлечь ее внимание, мужчинам приходилось спускаться вниз по ступенькам и стучать в дверь или в окно. Интересно, что она делала, услышав стук? Недовольно поднимала голову, раздраженная тем, что ее отрывают от книги?
На стенах висели картины — в основном пейзажи, один из них с пасущейся коровой, — на полу лежал восточный ковер, судя по всему, очень дорогой, под стать самой Фемке. Да что там — встреча с Фемке стала для Джека первым знакомством с могуществом больших денег и со слепой наглостью и заносчивостью, каковые влечет за собой обладание ими.
— Что это вас так долго задержало? — поинтересовалась Фемке у Алисы.
— Давай пойдем, а? — спросил Джек у мамы и потянулся к ней, но мама отстранилась.
— Вот в тот-то день я и должна была появиться на свет.
Если бы она появилась на свет именно в тот день, то, глядишь, ее мама не умерла бы при родах и Алиса, возможно, никогда не встретила бы Уильяма Бернса — или же, встретив его, оказалась бы ему ровесницей.
— А в этом случае, — утверждала Алиса, — его чары не произвели бы на меня никакого впечатления!
Впрочем, Джек даже в детстве почему-то в это не верил.
Мальчик не запомнил, как звали суринамскую проститутку, что подарила ему шоколадку то ли на Корсьеспоортстеег, то ли на Бергстраат, зато он помнил, где находились эти две улицы — между каналами Сингель и Херенграхт, то есть на некотором отдалении от квартала красных фонарей, примерно в четверти часа ходьбы, в более жилой и менее злачной части города.
Почему Алиса отправилась расспрашивать про Уильяма в этот район? Наверное, потому что ей посоветовали — то ли Блондинка Нель, то ли Черная Лола — поговорить с Велосипедистом, он же дядюшка Геррит. Черная Лола, из пожилых, вообще-то была белая, просто волосы красила в чернильно-черный цвет, а дядюшка Геррит был ворчливый старичок, который ездил проституткам за покупками на велосипеде. Он таскал с собой блокнот, и там проститутки писали, чего хотят на обед или просто так, закусить. Он очень не любил, когда списки делались слишком длинными, а прокладки и презервативы покупать отказывался вообще. Джек решил, что наряду с Велосипедистом в квартале есть, наверное, еще и Прокладочник с Презервативщиком, но ни он, ни мама ни разу этих персонажей не встретили.
Женщины постоянно дразнили дядюшку Геррита. Если какая-то девушка чересчур сильно донимала его, он отказывался делать для нее покупки в наказание за острый язычок — но обычно всего на пару-другую дней. В квартале жила одна проститутка по имени Саския, тощая, как стиральная доска. Когда у нее кончались сэндвичи, она обычно просила о помощи Алису и Джека — есть она хотела постоянно, а дядюшка Геррит за что-то ее просто терпеть не мог. Почти каждый раз, что Джек и мама проходили мимо, Саския давала им деньги на круассан с сыром и ветчиной, который они приносили ей на пути назад. Правда, если у Саскии был клиент, вручить сэндвич не удавалось, и его приходилось съедать.
Саския была очень популярная проститутка, так что круассаны с сыром и ветчиной доставались Джеку с большой регулярностью. Кроме того, Алиса с удовольствием покупала для Саскии бутерброды и из собственного кармана. У работниц квартала обычно очень интересные истории, а Алиса обожала слушать истории — правда, только женские. Женщины, у которых в жизни случались несчастья, каким-то образом узнавали, что Алиса подходящий для них слушатель, — возможно, потому что у нее самой в жизни случилось несчастье.
История Саскии была о двух мужчинах. Первый мужчина, сделавший ей больно, был клиент, он поджег ее прямо в номере, где она работала, на Блудстраат, пытался плеснуть ей в лицо жидкость для растопки каминов, но Саския закрылась рукой. Она получила серьезные ожоги, но лицо осталось нетронутым, обгорела только рука от запястья до локтя. Когда рана зажила, Саския стала носить на руке браслеты — она даже придумала такой способ привлекать клиентов: становилась в дверях своей комнаты на Блудстраат, вытягивала руку на улицу и звенела браслетами. Мимо такого никак нельзя было пройти, и клиенты текли рекой.
Хорошенькой ее назвать было нельзя, слишком худая, а еще она никогда не открывала рот, улыбаясь очередному клиенту, — такие ужасные у нее были зубы.
— Хорошо, что клиенты не ждут от проституток поцелуев, — объяснила Саския Джеку, — ведь меня никто не захочет целовать.
И тут она улыбнулась мальчику своей щербатой улыбкой; выяснилось вдобавок, что из имеющихся зубов половина сломанные.
— Не думаю, что об этом надо говорить при Джеке, — намекнула Алиса.
Было в Саскии, однако, что-то необыкновенно привлекательное, дикое — на одной руке арсенал звенящих браслетов, другая обнажена до плеча. Может быть, мужчины думали, что эта женщина легко теряет контроль над собой, а может быть, их притягивала аура раненого существа, раненного скорее даже духовно, чем физически, — они видели внутреннюю боль в блеске ее глаз.
Второй мужчина в истории Саскии избил ее за то, что она отказалась снять с правой руки браслеты. Он знал о ее ожоге и хотел на него посмотреть. Услышав об этом, четырехлетний Джек решил, что это был мужчина, который особенно остро нуждался в добром совете.
Саския подняла такой вой, что ей на помощь прибежали четыре ее соседки по Блудстраат и еще три девицы с угла Аудезейдс-Фоорбургвал. Они вытащили мужчину, нуждавшегося в добром совете острее других, на улицу и принялись избивать его вешалками и вантузами, а потом одна из помощниц сбегала в туалет за цепочкой, на каких висят затычки для ванн, и тоже пустила ее в ход. Когда приехала полиция, несчастный, чья нужда в добром совете явно не была удовлетворена, был весь в крови, без сознания и в бреду.
— А, так вот почему у тебя такие зубы, — догадался Джек.
— Верно, — ответила Саския. — Кстати, я показываю свой ожог только тем, кто мне нравится. Хочешь, покажу тебе и маме?
— Еще бы, — ответил мальчик.
— Только если ты не думаешь, что мы специально тебя подначиваем, — добавила Алиса.
— Нет, ни в коем случае, — ответила Саския.
Она провела их к себе в маленькую комнату, закрыла дверь и опустила шторы, словно Джек и мама были ее клиенты. Джек удивился, как мало в комнате мебели — одна-единственная кровать и ночной столик и всего одна лампа с красным абажуром. Еще в углу стоял платяной шкаф без дверей, набитый в основном нижним бельем; среди белья лежал массивный хлыст, каким в цирке пользуются дрессировщики тигров.
Еще в комнате обнаружилась раковина и белый эмалированный столик, больше подходящий для больницы или для приемной врача. На нем лежала целая гора полотенец, кровать была застелена явно одним из них — наверное, подумал Джек, это если мужчина, пришедший за советом, промок. Сесть в комнате можно было только на кровать, разве советы удобно давать на кровати, подумал Джек, но Саския явно не находила тут ничего необычного — уселась сама и пригласила Джека и маму присоединиться к ней.
Она сняла один за другим все браслеты, отдала их Джеку, и в тусклом красном свете единственной лампы они увидели сморщенную, словно до сих пор кровоточащую кожу на руке Саскии; больше всего она походила на вареную куриную шею.
— Не бойся, Джек, потрогай, — сказала Саския. Джек против воли повиновался.
— А тебе все еще больно? — спросил он.
— Нет, что ты, все давно прошло, — ответила Саския.
— А зубы у тебя болят? — спросил Джек.
— Те, что выбиты, — нисколечко, — ответила Саския и попросила Джека надеть ей браслеты обратно, один за другим. Джек все аккуратно исполнил в нужном порядке, начал с браслетов побольше, закончил самым маленьким.
Ну как можно отказать такой тощей, голодной девушке в просьбе принести ей бутерброд? Джек теперь презирал дядюшку Геррита, который отказывался покупать для Саскии еду, — нет, решительно не за что на нее так обижаться. Но у капризного старика на побегушках имелись свои резоны. Он частенько оставлял свой велосипед у Аудекерк среди ночи, садился на скамью и слушал возвышающую душу музыку. Он был большой почитатель талантов Уильяма Бернса, а Саския, видимо, нет.
— Вам надо с Фемке поговорить, — сказал Алисе Велосипедист. — Ведь это я посоветовал Уильяму пойти к ней! Фемке знает, как сделать лучше для мальчика!
Джек не понял из этого ни единого слова, но заметил, что Велосипедист за что-то очень зол на маму. Они с мамой стояли на Стоофстеег, а Велосипедист удалялся от них. Он повернул за угол и укатил по улице мимо "Каза Россо", где показывали порнографию и устраивали "живые секс-шоу" — правда, Джек не знал, что значат эти слова. Наверное, решил он, это тоже такой способ давать советы.
На другом конце Стоофстеег жила проститутка по имени Элс. Джек решил, что она мамина ровесница, ну если только чуть постарше. Она всегда была с ними дружна. Она выросла на ферме и говорила Джеку с мамой, что ждет не дождется, когда в квартале появятся ее папа или братья, то-то они удивятся, увидев ее в витрине, а? Но приглашать к себе она их не станет, нет. Наверное, подумал Джек, собственному папе и братьям советы давать не полагается.
— Кто такая эта Фемке? — спросил Джек у мамы.
— Я тебе все про Фемке расскажу, — сказала Элс.
— Может, не надо при Джеке? — попросила Алиса.
— Заходите, я расскажу про нее все так, что уши Джека не пострадают, — сказала Элс.
В итоге Джек услышал два рассказа о Фемке, один от мамы, другой от Элс, и в обоих ну ничегошеньки не понял и только еще больше запутался.
Элс постоянно носила светлый платиновый парик, Джек никогда не видел, какого цвета ее настоящие волосы. Она частенько обнимала его за плечи и прижимала его лицо себе к бедру, в такие моменты Джек чувствовал, какая она сильная, — еще бы, ведь она выросла на ферме. Грудь у Элс была как у заправской оперной певицы, и ее декольте как нельзя лучше подходило для театра; когда она шла по улице, грудь выступала перед ней, словно бушприт у корабля. Когда такая женщина хочет рассказать тебе историю, поневоле слушаешь внимательно.
Но и тут Джек нашел возможность отвлечься, едва переступил порог комнаты Элс, — он очень удивился, ведь она оказалась почти такой же, как комната Саскии. Снова было некуда сесть, кроме как на кровать, застеленную таким же полотенцем. Алисе не стоило даже беспокоиться за уши сына — Элс могла говорить все, что захочет, так как Джек был совершенно зачарован комнатой проститутки и ее гигантскими грудями. Джек ничего не понял из слов Элс о Фемке, но решил, что эта Фемке относительно недавно вступила в команду давательниц советов. Странно, правда, что она одновременно оказалась очень состоятельной бывшей женой одного амстердамского адвоката. Наверное, они когда-то вместе держали адвокатскую контору, решил Джек, потому что мама и Элс сыпали словами "семейное право". Дальше все стало еще интереснее: Фемке узнала, что ее муж частенько наведывается в квартал красных фонарей к проституткам подороже, на Корсьеспоортстеег и Бергстраат. Фемке была ему верной женой, но тем не менее вписала свое имя в историю нидерландских разводов, и отнюдь не только размером стребованных с мужа алиментов.
Она купила себе шикарные апартаменты на Бергстраат, на углу с каналом Херенграхт; это было необычное жилище для проститутки — с окном в подвале и дверью, к которой вели несколько ступенек. И дверь и окно располагались ниже тротуара, так что проститутку видели и прохожие, и даже те, кто проезжал мимо на автомобиле.
Интересно, в чем тут было дело? Неужели Фемке так сильно разозлилась на мужа, что купила комнату специально для занятий проституцией (или чтобы сдавать ее какой-то другой проститутке), словно хотела извлечь прибыль из того, что разрушило ее брак? Или у нее было на уме что-то еще более зловещее? Новость, что Фемке собственной персоной появляется в витрине и дверях купленной ею комнаты, а также что среди ее клиентов числятся коллеги по бизнесу бывшего мужа, и не просто коллеги, а друзья их семьи, стала настоящим шоком для всех, кроме, видимо, самой Фемке: она-то знала, что мужчины, за вычетом бывшего мужа, понимают, как она хороша.
Товарки, соседки по Корсьеспоортстеег и Бергстраат, отзывались о Фемке по-разному. О ее победе над бывшим мужем говорил весь город, и за это ее чрезвычайно уважали, как и за то, что она поднялась на борьбу за права проституток, и все-таки труженицы квартала красных фонарей, и Элс среди них, не считали ее настоящей проституткой.
Начать с того, что в деньгах Фемке не нуждалась, по каковой причине могла позволить себе быть "разборчивой проституткой", чем и пользовалась без малейшего стеснения. Она очень многим отказывала, а о подобной роскоши дамы из квартала красных фонарей — да что там, даже дамы с Корсьеспоортстеег и Бергстраат — и мечтать не могли. Более того, Фемке обязательно унижала клиентов, которым отказывала. А что, если мужчина, обратившийся к ней, пошел к проституткам в первый раз? Ведь он, того и гляди, решит, мол, все проститутки такие! Но мало этого, кое-кто из соседок Фемке по Бергстраат жаловались, что она вредит их бизнесу и более непосредственно. Она, конечно, была самой популярной проституткой на Бергстраат, и поэтому те, кому она давала от ворот поворот, стыдились искать другую на той же улице (никому не хотелось смотреть в глаза женщине, видевшей, как тебя отвергла Фемке) — и отправлялись прочь!
Но нашлись у нее и союзницы, особенно среди пожилых проституток. Когда Фемке узнала про ночные музыкальные собрания в Аудекерк, то отправилась туда сама и нашла там себе лучших подруг. Джек решил, что и хористки и проститутки просто переносили свою любовь к музыке на того, кто ее играл, в данном случае на органиста, и что это естественно для таких женщин; и в конце концов, так ли он был не прав?
Человек, который судил о характере Фемке по тому, как она отомстила мужу, ожидал бы, что она, попав под обаяние Уильяма Бернса, постаралась бы получить на него, так сказать, эксклюзивные права. Но все было не так — Фемке обожала и его музыку, и его общество. Освободившись от мужа, она открыла новый вид любви — чувство родства с женщинами, которые отдавали себя за деньги, а иногда и бесплатно, для избранных. Если правда, что Уильяма приглашала к себе не одна, а много меломанок, то сколько из них давали ему советы за так?
Много позднее Джек стал задумываться, а не были ли эти дамы из квартала красных фонарей самым великим завоеванием его отца, самой большой его победой. Или же дамы, обычно дающие мужчинам советы за деньги, бесплатно дают меньше советов?
Для четырехлетнего мальчика все это оказалось очень сложно и запутанно. Но, с другой стороны, надо быть четырехлетним мальчиком, чтобы поверить во всю эту белиберду.
Путано ли, не путано ли, но именно так рассказала Элс историю Фемке — точнее, именно в таком виде она сохранилась в памяти Джека после того, как над ней (как, впрочем, и над всем остальным) поработали, сильно ее преобразив, время и Алиса. Как бы то ни было, когда мама и Джек направились в гости к Фемке на Бергстраат, она уже их ждала.
Фемке не следовала принятой у проституток манере одеваться. Ее платье больше пошло бы хозяйке дома на важном дипломатическом приеме. Ее полная грудь изящно выдавалась вперед, ее волосы и золотистая кожа были безупречны, бедра мощны и округлы. Как ни крути, она была решительно сногсшибательная женщина, ни одна из тех, кого Джек видел в витринах и дверях квартала красных фонарей, не могла с ней сравниться; от нее исходило такое тотальное презрение ко всему на свете, что какое бы невероятное число отвергнутых ею мужчин тебе ни называли, ты верил, ведь невозможно даже вообразить, что такая согласится принять хотя бы одного.
Какое же, наверное, чудовищное презрение она должна была испытывать к Алисе, которая полмира обегала в поисках одного-единственного мужчины, который бросил ее столько лет назад! А уж как она презирала детей! Масштаб ее презрения к малышам показался Джеку чем-то сверхчеловеческим. Впрочем, мальчик мог ошибиться, решив, что Фемке невзлюбила его маму; возможно, он решил, что Фемке не понравился он сам. Едва войдя к ней в комнату, Джек сразу захотел оттуда сбежать — в сравнении с комнатами двух других проституток комната Фемке не уступала в великолепии ей самой, а к тому же была роскошно обставлена.
Ни на кровать, ни на полотенца не было и намека. Напротив, имелся большой кожаный диван и даже письменный стол, а еще в углу у окна стояло очень удобное на вид кожаное кресло с подлокотниками, а рядом с ним — книжный шкаф и торшер. Наверное, Фемке любила сидеть у окна и читать, не обращая внимания на потенциальных клиентов там, на улице; видимо, чтобы привлечь ее внимание, мужчинам приходилось спускаться вниз по ступенькам и стучать в дверь или в окно. Интересно, что она делала, услышав стук? Недовольно поднимала голову, раздраженная тем, что ее отрывают от книги?
На стенах висели картины — в основном пейзажи, один из них с пасущейся коровой, — на полу лежал восточный ковер, судя по всему, очень дорогой, под стать самой Фемке. Да что там — встреча с Фемке стала для Джека первым знакомством с могуществом больших денег и со слепой наглостью и заносчивостью, каковые влечет за собой обладание ими.
— Что это вас так долго задержало? — поинтересовалась Фемке у Алисы.
— Давай пойдем, а? — спросил Джек у мамы и потянулся к ней, но мама отстранилась.