Ишков Михаил. Навуходоносор

   - И вновь начнете возводить город обреченный? Строить царство из железа?
   - Железо - это вера. Нет её, что будет крепить людей в испытаниях и бедах? А город мы должны восстановить не потому, что бредим или жить не можем без кущей ханаанских или воды из ручья Кедронского, слаще которой нет на земле, а потому что так указал Бог. Он указал место, где следует хранить Слово его.
   Навуходоносор помолчал, потом приказал.
   - Ступай. Помни мое предостережение насчет Амель-Мардука.
   Балат-Шариуцур поклонился и отошел поближе к крепостным зубцам.
   - Награду получишь, - вдогон ему сказал Навуходоносор.
   Иудей поклонился ещё раз.
   Царь некоторое время смотрел на него. Тот удалялся не спеша, с боязнью и нелепой уверенностью в своей правоте. Может, повесить умника? Или разрубить на куски? Стоит ему только пальцем шевельнуть и этого до неприличия волосатого, густобрового красавца тут же сбросят со стены вниз, на пики воинов. Что толку! Даже если Даниил солгал насчет воли Божьей, даже если ему просто повезло, и боги помогли ему проникнуть в тайну сна, все равно в его словах много правды. Погуби он всех евреев, выведи под корень целый народ, кто сохранит Завет? О немыслимом толкуешь, осадил себя Навуходоносор. Всех не изведешь, и не ими одними жив дух святой. Помнится, Бел-Ибни утверждал, что истину о единобожии евреи приняли от неких египетских мудрецов, от четвертого Аменхотепа, взявшего себе новое имя Эхнатон. Так ли оно было на самом деле, кто знает. Может, эти придурки из Иудеи сами дошли до мысли об Единосущем? Какая разница, все равно истина живет. И сколько не работай секирой, будет жить! Другое обижало - в этом старик не мог обманывать себя - сколько раз он предлагал выселенным из Иудеи проповедовать свою истину здесь, в Вавилоне, открыто, под его защитой, они напрочь отказывались. Сами сплачивались, собирались тайно, читали священные тексты, Набонид уверял, что даже позволяли себе проповедовать среди вавилонского столпотворения, но ни за что не соглашались устроить здесь новый Храм. Ни за какие привилегии!.. Подавай им Урсалимму! Почему? Царь почувствовал, как он истомился духом. Хотелось ещё раз встретиться с Иеремией, поговорить по душам, спросить - неужели Господь в самом деле задумал погубить его царство, плоды многолетних стараний, и чем может помочь черноголовому вера в Него, единосущного и милосердного?
   Вот что он вынес за долгие годы, вот к какому итогу пришел после долгих бесед с уману, сладостных объятий Амтиду, коротких встреч с Иеремией, после долгих размышлений, вещих снов, поклонения толпы, страха царей, уважения врагов - каждый человек, как бы нищ и подл он не был, как бы высоко не возносилась его золотая голова, сам должен найти ответ на этот вопрос. По крайней мере, попытаться отыскать... Так утверждал Бел-Ибни. В этом деле нет помощников, нет учителей и поводырей. Разве что собеседники, которых можно и посредниками назвать. Каждый раз, когда воля Господа представала перед ним в новом обличье, под неожиданным углом зрения, когда являлся человек, который рассуждал тёмно, Навуходоносор задавался одним и тем же вопросом - зачем так нужно? Почему, о, Великий, ты посылаешь посредников, у которых корысть так и прет в словах. Даже этот, мудрый, нареченный Балату-шариуцуром, и тот заботится о возвращении, мечтает о странном - о восстановлении храма!! Если бы дело было только в возведении постройки, он завтра же приказал бы восстановить иерусалимский храм. Но только здесь, в пределах Вавилона. Подскажи, Господь! Мардук, дай совет! Тебе уместно предстать передо мной под именем Яхве? Ответь, дарующий жизнь, изгоняющий тоску! Что же ты молчишь?
   Этот сон!..
   Он посмотрел вдаль, за пределы крепостной стены, в сторону ворот Мардука или Гишшу, расположенных на восточном фасе стены. Оттуда начинался путь на Куту, к великому Тигру и далее через Загросские горы в Мидию. Навуходоносор встал на ноги, огляделся. Воины, расставленные внизу, сразу принялись выкрикивать "слава! слава!". Народу на прилегающих улицах и прежде всего на проспекте Нергала радостного стало побольше - это понятно, приближалась полуденная стража. Солнце-Шамаш ярко и весело светило из поднебесья. Вокруг, пониже стен, зеленели верхушки финиковых пальм, рассаженные по садам, вдоль каналов и арыков. На западной стороне смутно очерчивалась чуть подрагивающая в жарком уже воздухе храмовая башня в Борсиппе. По другую руку более отчетливо были видны зиккураты и городские строения в Кише и Куте. Страна цвела и благоухала. В центре городской черты поблескивала разноцветными тонами исполинская Этеменанки. Каждая ступень была выложена особыми изразцами: нижняя - черными, следующая белыми, затем пурпурными, синими, ярко красными, серебряными и, наконец, золотистыми.
   Вот он, золотой оголовок! До него рукой подать. Там, в поднебесном храме, установлено священное ложе, куда по поверьям является с ночевой сам Мардук.
   Все было зримо, весомо, поражало размерами. Взгляд его перешел на Этеменанки. Более двухсот локтей в высоту! Рукотворная гора!.. Все это должно кануть в небытие? Балату-шариуцур, ты не прав - разве может исчезнуть безвозвратно эти прекрасные, устроенные на террасах сады, богато украшенные храмы, двух-, трех-, четырехэтажные дома, водоемы, царский дворец, диковинки со всего света, которые по совету Бел-Ибни начал ещё собирать его отец Набополасар. Неужели кирпич смертен? Неодолимый камень имеет свой век?
   Взять хотя бы стену у него под ногами. Это было грандиозное, неодолимое ни для какого врага сооружение. Его гордость, его слава!.. Десятки тысяч рабов трудилась над её возведением, а сколько ушло камней, земли, кирпича, глины, тростниковых циновок, пропитанных асфальтом, - не перечесть! Ширина её была выбрана с тем расчетом, чтобы обороняющиеся имели возможность перебрасывать подкрепления к наиболее угрожаемому участку поверху. Причем, перебрасывать на повозках, сразу кисирами. Сказался опыт штурма Ниневии.
   Его взгляд невольно обратился к ближайшему, выложенному ступенчатым треугольником выступу, одному из сотен тысяч зубцов, составлявших ограду с внешней стороны стены. В центре его было проделано прямоугольное отверстие для стрельбы из лука. Кирпичи были подогнаны плотно, швы едва заметны, однако прямо под бойницей образовалась трещинка, едва заметная, длиной в палец, в конский волос толщиной. Поверху стены пробежал порыв ветра, разметал полотнища флагов на башнях, пошевелил лошадиные гривы, и из трещинки выкатилась песчинка, за ней другая - то ли ветерок помог, то ли сами они едва держалась. А может, лошадка переступила с ноги на ногу - и песочек посыпался...
   Царь оцепенело смотрел на неожиданный урон, нанесенный его детищу. Песчинки были сероваты, едва приметны, стоило отвести взгляд, и он никогда не смог бы найти их в сгустках пыли, лежавшей у основания зубца. Навуходоносор судорожно, руками, прикрыл глаза, изо всех сил зажмурился! Колесница дернулась, подалась назад. Возница чмоканьем осадил лошадей, зашуршал поводьями. Царь, справившись со слабостью, отнял руки. Точно, нет их. Не найти. На место не поставить... Может, ничего и не было? Ни песчинок, ни разговора с Балату-шариуцуром... Он сошел на стену, подошел ближе, пристально оглядел выступ, перевел взгляд на городские строения жуткое ощущение пустоты, бесцельности пронзило его. Вот так, крошка за крошкой, камушек за камушком, обломок за обломком рассыплются дворцы, башни, храмы?.. В глазах потемнело, померк дневной свет, неторопливо зашевелилась перед глазами, зачмокала слепая безбрежная тьма. Это и есть истина? В этом смысл вещего сна?.. Быть того не может! В этот миг великий город вновь предстал перед ним - это тоже была явь. Ею нельзя было пренебречь, отринуть. Истина двулика? А может трехлика, бессчетна образами, а значит, неуловима? Эге, засмеялся царь, здесь меня не проведешь. Говорят, были дни, когда Вавилона и в помине не было - только пустошь, во время паводка заливаемая Евфратом. Сколько раз он задумывался, откуда и каким образом бысть устроен Вавилон, однако вообразить такую пору, когда здесь была голая земля, как ни пытался, не мог.
   Царь вновь поднялся на колесницу, сел во врезанное в пол кресло, махнул рукой. Процессия двинулась дальше. Теперь после глотка ужаса скорбь просветлела, в душе родилось мужество, этакое бесшабашное разухабистое веселье - ну вас всех к Нергалу. Пусть Эрра вас всех заберет - пророков, воинов, домочадцев, лизоблюдов, интриганов, жаждущих взойти на трон, любителей обкрадывать ближнего своего. С него достаточно воспоминаний. В старости это самая вкусная и здоровая пища. Особенно аппетитными казались дни, когда он, не жалея сил, добывал вавилонский трон. Ну, просто объедение, совсем, как жареная в собственном соку саранча.
   Глава 6
   Третий день празднования Нового года декум личных телохранителей царя, знаменитый в войске ветеран Рахим-Подставь спину отдыхал в своем доме, расположенном на улице Сина-созидателя короны возле её пересечения с улицей Того, кто слышит каждого, кто обращается к нему за милостью. Большое трехэтажное строение, выходящее глухим, украшенным нишами и ступенчатыми выступами фасадом в сторону крепостной стены, было куплено и перестроено Рахимом после разрушения Иерусалима, когда Рахиму удалось поживиться захваченным в храме Господнем массивным ритуальным столом из чистого золота. Усадьба была большая - два этажа, более двух десятков комнат, а подсобок и хранилищ пересчитать невозможно, широкий парадный внутренний с фонтаном двор, два маленьких дворика. Отсюда было подать рукой до городского дворца. С той поры, когда господин отправился походом в Египет и сокрушил царство своего извечного противника вплоть до среднего течения Нила, Навуходоносор безвыездно пребывал в столице. Весной отправлялся в летний дворец, чья соразмерно угловатая глыба, обстроенная колоннами, была хорошо видна с крепостной стены - там пережидал зной и сухость. С началом осени правитель вновь перебирался в городские палаты, совмещенные с цитаделью и южным дворцом, где располагались прославленные, вознесенные над землей сады - память о незабвенной Амтиду, - сокровищница, музей, библиотека, богатые пристройки, где свои этажи имели обе жены: постаревшая и совершенно утратившая разум Бел-амиту, зрелая Нитокрис и несколько десятков наложниц. Этих царь особенно не баловал вниманием - женщины, не имевшие статус жен, жили в общежитии.
   Рахим-Подставь спину, пару часов поспавший после ночного дежурства, теперь устроился на крыше дома, в тени высаженной в глиняном горшке пальмы, пил холодное пиво и поглядывал за царской процессией, не спеша, с долгими остановками, перемещавшейся по стене Имгур-Эллиль. С того места, где он устроился на деревянном стуле с подлокотниками - предметом зависти соседей-ветеранов - был виден главный внутренний двор, а также часть соседнего дворика, строения вокруг которого занимала семья старшего сына Рибата. Во дворе под присмотром рабыни Нана-силим играла внучка Луринду, что означало "смоква" - лепила из глины пирожки, каких-то зверюшек и высушивала игрушки на солнце. Повсюду - во дворах, на балюстрадах обнимавших изнутри строения, откуда можно было попасть в комнаты вторых этажей, в помещениях стояли разновеликие глиняные горшки с цветами, может, поэтому в доме в тот день стояло несказанное благоухание, к которому изысканно подмешивался запах дымка и свежеиспеченного лаваша. Нупта с утра пекла хлеб во дворе...
   Эта смесь запахов умиротворяла мысли. Прошлое казалось сказочным, настоящее весомым, а впередистоящие дни легкими, как лепестки розы. Так бы и сидел на крыше, принюхивался, поглядывал на Луринду, млел под взором щедрого Шамаша, время от времени отыскивал на гигантской, нависшей над ближайшими к ней улицами стене царский кортеж. Теперь правитель следовал по восточному фасу. На ближайшей к дому Рахима колеснице восседала Нитокрис, злыдня египетская.
   Красавицей она была исключительной - чернявая, жгучая, бровастая (она целыми днями выщипывала брови, чтобы оставить только стрелочки вразлет), о её волосах ходили легенды. Мол, длиной они были до пят, а густы настолько, что можно напрочь прикрыть наготу. В общем, так оно и было - Рахиму довелось видеть Нитокрис, когда сопровождал караван, доставивший дочь фараона в Вавилон. Порой Рахим молил Мардука - убавил бы ты, Господин, ей прыть. С той поры, как она поселилась в царском дворце, Рахим потерял покой. По ночам, во дворах, переходах, в коридорах начали шастать какие-то тени. Таинственные люди, скрывавшие лица под длиннополыми капюшонами, толпами посещали дворец во внеурочную пору. Так тянулось, пока Нитокрис не разрешилась от бремени Валтасаром.
   После родов во дворце, казалось, вновь возродилось прежнее спокойствие и тишина, однако на сердце у Рахима по-прежнему было тревожно. Навуходоносор заметно постарел, потерял былую резвость - реже двигался, сутками бездельничал. Такая жизнь была Рахиму не по нраву. Как убережешь человека, сутками не видя и не слыша его? Если он словно превратился в воспоминание?.. Подставь спину и сам был не молод, а хлопот у него был полон рот. Своих детей было трое, о каждом следовало позаботиться, наделить собственностью - испытанная в детстве горечь сиротства при живых родителях накрепко въелась в печень. Трем старшим отходило хозяйство: земля, дом, серебро из расчета старшему Рибату половина, двум другим по четверти. Четвертому сыну тоже надо было выделить долю, причем так, чтобы ни один крючкотвор-писец не смог состряпать иск по отторжению имущества. Дочь пора было выдавать замуж, о ней тоже следовало подумать. Чтобы была независима от мужа, и детям своим, внукам Рахима, могла что-то передать... Обиднее всего, что после того, как царь начал прятаться от родственников и населявших дворец чиновников и челяди - "задурил", как говорили о нем среди старых отборных, - служить, как того требовал долг, Рахиму более не давали. Большую власть в ту пору взял на себя главный писец двора. Его помощник-сепиру потребовал, чтобы Рахим-Подставь спину всегда был опрятен, точен, на посту вел себя достойно, как подобает декуму особого кисира. То есть, спросил Рахим, нельзя сидеть на посту? Вот именно, высокомерно кивнул выговаривавший ему молокосос. Следует держаться на ногах, быть в парадной форме, с копьем в руке. Придворные, все, кому не лень, пытались навязать Рахиму своих чад - пусть декум возьмет их в свой отряд. Рахим отказывал, тогда просители страшно обижались. Зачем ему подобные стражи, если они с мечом обращаться не умели и то и дело засыпали на постах. Порой случалось, являлись на службу, напившись сикеры...
   Рахим выбрал момент и попросил у господина отставку. Навуходоносор помолчал, потом спросил.
   - Что, силенок не хватает?
   Телохранитель смутился - врать не привык, а открыть правду не желал. Если откровенно - просто страшился, потому что в этом случае получалось, что он, крестьянский сын, шушану, с головой влезал в придворные интриги, а это было смертельно опасно. Знать мирилась с ним, пока он тупо исполнял свои обязанности. Стоило ему повернуть дело по-своему, в полном смысле наладить охрану царя, ему было несдобровать. В этом Рахим был уверен, за свою жизнь он успел кое-что повидать.
   В тот раз господин ничего не ответил - вызвал его через неделю, попытался расшевелить, однако Рахим твердо решил держать язык за зубами. Как раз за день до следующего разговора царица Нитокрис посоветовала ему "проявить осторожность".
   - Что ж, Рахим, - сказал заметно помрачневший царь, - я тебя не держу. Жаль, что к старости ты утратил доблесть, часто выручавшую тебя в трудных обстоятельствах. Я тебя насквозь вижу - ты полагаешь, что молчание спасет тебе жизнь? Ты очень ошибаешься, Рахим. Я не верю, чтобы кто-то во дворце замышлял злое по отношению ко мне, но не могу сказать, что этого не случится в ближайшее время. Дети подрастают, у них начинают прорезываться зубы. Восемь сыновей и две дочери это не то, что у тебя четверо и одна на выданье. И хозяйство мое не чета твоему. Разница, Рахим, между нами в том, что если ты разоришься или пограбят тебя лихие люди ни на мне, ни на ком другом это не отразится. Посочувствуют, скажут - не повезло Рахиму, помогут справиться с бедой. И только!.. Но если мое хозяйство рухнет, несдобровать ни тебе, ни твоим наследникам. Ты сам знаешь, что такое война, тем более, когда брат идет на брата. Если ты полагаешь, что тебя минует лихолетье, ты глубоко заблуждаешься. У всякого, кто был близок к трону, всегда достанет врагов. Вспомни хотя бы родственников Шаник-зери... Ты, несмотря на свои годы, ещё вполне крепок, Рахим, опыта тебе не занимать, чутье ещё ни разу не подводило тебя. Служи! Я согласен на все условия, которые ты предложишь. Вспомни Ниневию, когда ты так ловко шлепнулся в грязь, чтобы я мог не запачкавшись пробежать по твоей стене. Вспомни Каркемиш, вспомни свой страх, когда Мусри бичевал тебя в колонне пленных. Вспомни страну Великой реки, куда ты отправился на разведку... Неужели это все было впустую? Неужели ты бросишь меня в тот момент, когда мне тяжелее всего, когда я остался один и рядом нет Амтиду? Когда я остался наедине с Господом и вынужден каяться и каяться в том, что сделать мне не под силу?..
   - Господин, я не могу охранять твою жизнь, когда меня все окорачивают, когда я не могу набрать в пятидесяток тех, кто мне нужен, когда мне не разрешают ни подставки под факелы в коридорах по-своему навесить, ни ступеньки на лестнице переложить. Стоять навытяжку у твоей двери с копьем в руке, которым никого не осадишь, не прикончишь в тесноте, - это не по мне. Да и опасно это... Пусть им занимается ленивый и послушный, кому собственная жизнь не дорога. Я же всегда старался предотвращать угрозу, а не встречаться с ней впохыхах. Я должен знать, кто шастает по коридорам в неположенное время. Мне должно быть известно, кому куда вход разрешен, а кому куда нет, и никто не должен знать, что я это знаю. Я не должен никому и ни в чем давать отчет, только своему господину. Я знаю свое место и всегда буду почтителен со всеми, вплоть до конюхов, но если кто-то оскорбит меня или моих людей, он должен лишиться места. Также, впрочем, я буду поступать и со своими людьми, если кто-то посмеет без моего приказания вести себя грубо, неучтиво.
   - Я согласен! - решительно заявил Навуходоносор. - Только не могу понять, причем здесь ступеньки и подставки для факелов.
   - Этим, господин, следует заняться в первую очередь. Только мы с тобой, больше никто.
   С той поры Рахим и два его сына, а также проверенные ветераны и их сыновья наглухо перекрыли все подходы на царскую половину. Ничего в порядке допуска к царю не изменилось, просто тем, кому там делать было нечего, больше там не появлялись. Подставки Рахим расставлял в присутствии царя, с ним же переложил деревянные ступени на лестницах, устроил ловушки. Теперь Рахим по скрипу на лестнице сразу мог определить, кто зашел на царскую половину. Движение воздуха, колебания пламени светильников и дребезжание света сразу указывало на появление чужака. Хитрости были, на первый взгляд, мелковаты, однако для того, кто знал все эти секреты, тайн во дворце не осталось. Теперь Рахим знал, что Нитокрис вновь тайно обратилась к лекарям, колдунам и знахаркам. Болезнь маленького Валтасара напомнила царице, каким хрупким было её положение во дворце. Амель-Мардук волком смотрел на смуглую мачеху, овладевшую отцом при живой, пусть даже лишившейся рассудка, матери. Нериглиссар, подчинивший себе вавилонскую армию, глыбой нависал над ними обоими, его щенок Лабаши имел наглость сочинять об Амель-Мардуке и Нитокрис возмутительные стишки. Только Набонид держался с египетской царевной доброжелательно и ответственно. Правда, он со всеми вел себя подобным образом.
   Рахиму было известно, что Амеля-Мардука тайно посещают приверженцы чуждого Вавилону культа Яхве. Знал он, о чем они там беседуют после того, как начитаются до одури каких-то священных книг или подметных писем, порой посылаемых из Палестины, но это уже была забота другого ведомства, и Рахим старался не углубляться в подробности. Ему своих забот хватало.
   Стараясь честно исполнять долг - то есть, выгребать против течения, избегать водоворотов. Он никогда не лез в сильные. Никогда не наступал князьям на ноги. Помалкивал, хотя знал немало. Держался в сторонке, а успокоение искал в былом.
   * * *
   Лет сорок назад, когда молодой Навуходоносор явился в Вавилон добывать царство, на третье после прибытия утро Рахим отправился навестить родных. Поехал верхом. Возле глинобитной хижины в предместье, где жила семья Бел-Усата, его встретил средний брат Базия.
   - Мир тебе, - приветствовал его Рахим.
   Брат прищурился, покачал головой, потом, указывая на коня, спросил.
   - Это все, что ты смог раздобыть в походе? Не густо. Может, у тебя есть серебро? Я мог бы надежно пристроить его у купцов.
   Рахим слез с коня, молча оглядел брата - по виду не скажешь, что он водит дружбу с богатыми ташриту. Все такой же длинный, тощий, на лице угрюмое неулыбчивое выражение. Бос, хитон рваный, волосы спутались. Взгляд тяжелый - смотрит не мигая. Знаем мы таких ребят, решил про себя Рахим, охочих до чужого серебра. Он поинтересовался, что слышно о старшем брате. Охраняет что-то там, на Тигре, ответил Базия и спросил.
   - Ну, так что насчет деньжонок, а то стоять мне здесь недосуг. Работа ждет.
   - Денег у меня с собой нет. Наградные должны выдать, когда - не знаю.
   Базия присвистнул.
   - Стоило ли в таком случае подставлять под стрелы голову? Вон сынок владельца нашего арыка Шаник-зеру столько домой притащил. Ему и честь, и почет...
   - Где мать? - уже с откровенной неприязнью спросил Рахим.
   - В хижине ковыряется.
   - А ты почему до сих пор не женился? - спросил младший брат.
   - На какие доходы прикажешь женщину содержать? - усмехнулся Базия и, ни слова не говоря, повернулся, перекинул тяпку через плечо и отправился в поле, длинной полоской вытянувшееся вдоль оросительного канала. По его берегам стояли, нежились на солнце финиковые пальмы. Базия вышагивал как гусак, не поднимая ног, вперевалочку... Участок у Бел-Усата был доходный, расположен удобно, но необходимость делить его между тремя сыновьями вызывала уныние у всех членов семейства. Эта тяжелая дума годами камнем лежала на душах мужчин семьи.
   Старенький Бел-Усат сидел на корточках в тени финиковой пальмы, держал длинный посох в руках, и время от времени тыкал им в сухую, потрескавшуюся почву.
   - Мир тебе, отец, - кивнул Рахим и направился к дому.
   Бел-Усат поднял голову, и Рахим-Подставь спину отметил, как тот высох и отощал. Лицом чистый нубиец, на голове какая-то грязная тряпица, свернутая жгутом, на бедрах повязка.
   - Говорят, ты здорово отличился под Каркемишем? - спросил отец.
   Рахим на мгновение задержался, пожал плечами.
   - Было дело.
   Время было полуденное, Шамаш жарил так, что пот лил градом, однако на сморщенном лице папаши не было ни капли влаги. Отец вздохнул и вновь принялся концом посоха толочь густую красноватую пыль.
   Рахим вошел в хижину, прошел на женскую половину. Мать, видно, по голосу узнала младшего и теперь стояла оцепенев, прижав руки к груди. Рахим обнял её, старуха зарыдала, принялась судорожно обнимать его, такого рослого, покрупневшего. Нащупаться не могла - каким молодцом стал её сынок. Будь благословен Мардук, каким красавцем стал Рахим!..
   Солдат оцепенел на полушаге, принялся глотать слезы. Наконец взял мать за руки, усадил на собранное из связок тростника ложе. Сам сел рядом, на низкую табуретку, тоже сплетенную из тростника.
   - Как ты здесь с этими?..
   Мать вздохнула.
   - Базия всех подмял под себя. Никому слова не дает сказать. Все ему не так, всем удача так и прет, а его стороной обходит. От старшего давно весточки не было. Третий, Нидинту-Бел в городе торгует...
   Они помолчали, потом Рахим достал из сумы сверток. Развернул оказался красивый, расшитый цветными нитками сирийский плащ. Теплый, из тонкой шерсти...
   - Вот. А это нагрудник с подвесками. Серебряный... Пригодится, добавил Рахим и, присев рядом, обнял мать. Она прижалась к нему, опять принялась ощупывать.
   - Идти надо, - наконец сказал Рахим. - Во дворце ждут.
   - Иди, родной, иди...
   Выбравшись на утрамбованный тракт, дав волю коню, подгоняя его ударами пяток, Рахим-Подставь спину с обидой вспомнил, что Базия даже не ответил на его приветствие, не пожелал, чтобы Господин обернулся к брату светлым лицом, не спросил о здоровье, о самочувствии. Все только о доходах, о пущенных в рост деньгах. Совсем свихнулся... Обида была легка, мимолетна и скоро растаяла. Базия сам по себе, а он, Рахим сам по себе. Тревога за Мусри была куда мучительней и надрывней, чем неприязнь к семье. Караван должно быть только до Евфрата добрался, теперь поплывут на плотах... Где теперь его коляска, добытое добро? Где этот темнокожий негодяй-египтянин скажи, Шамаш? Тебе сверху все видно, любое деяние ты способен осветить небесным светом, твое милосердие безгранично. Хвала тебе, Шамаш-золотые лучи! Отыщи на покатой земле египтянина по имени Хор. Сожги его, если он дерзнул нарушить уговор. Укажи путь, если тот честно спешит в Вавилон. Источник справедливости, всем ты светишь одинаково, всех согреваешь без разбора. Маленькому ростку и человеческому детенышу ты уделяешь внимание, ты полон заботы, о Шамаш.
   На душе полегчало. Будет тебе жертва, Шамаш! Если Мусри благополучно доберется до города, не пожалею барана. Если презренный раб сгинет с хозяйским добром дам тебе ягненка. Рахим засомневался - стоило ли благодарить Шамаша, если Мусри сбежит, потом решил не мелочиться. Как только царевич выплатит страховую сумму, он подарит богу животное.