Ишков Михаил. Навуходоносор

   Мусри молча и покорно слушал его, потом ответил, что лучшая награда для него доверие господина, и, по-видимому, он заслужил его. Рахим передал ему участок в аренду, есть и договор. И свидетели... Вполне достойные граждане...
   Базия прикусил язык и после того разговора начал частенько захаживать к Нупте, которая жила в нанятом для неё Рахимом доме. Каждый раз заводил речь об одном и том же, что невестке одной с большим хозяйством не справиться, за рабом не уследить, и пусть она даст ему право проверять, как Мусри ведет хозяйство. Дядя Нупты объяснил, что это требование противозаконно - то есть, она может дать такое распоряжение, однако Мусри пошлет Базию куда подальше и будет прав. Жена не имеет права распоряжаться состоянием мужа, как, впрочем, и он её собственностью. В следующий раз скажи, чтобы деверь обращался к Рахиму в армию. Если он пришлет оттуда доверенность, то и быть по сему.
   На некоторое время Базия отстал, но как-то раз, в конце года он явился к Нупте и вновь завел старую песню. Теперь он держался куда увереннее заявил, что этот дурак Рахим впал в немилость, жить ему осталось недолго и для Нупты было бы лучше всего сойтись с Базией, которому в любом случае достанется наследство придурка Подставь спину. Ведь детей у него нет...
   - Уж не знаю, чья в этом вина, - делился Базия с перепуганной насмерть женщиной, - твоя или брата, но это нетрудно проверить. Я возьму тебя, и мы посмотрим, так ли бесплодно твое чрево, или это мой брат дохляк.
   Он взял её за руку, спросил.
   - Ну как? Не желаешь испытать судьбу?
   Женщина попыталась вырваться, однако Базия прижал её к стене, потом запустил руки под нижнюю рубашку.
   Нупта закричала. Базия попытался зажать ей рот, однако женщина крепко цапнула его за перемычку между большим и указательным пальцем. Хлынула кровь, от вида которой Базия совсем озверел. Повалил на пол, устроился на ней, жарко задышал в лицо чесночным запахом.
   - Будешь покладиста, будешь? Рожа кривая, а туда же! У-у, бесплодное чрево, видно руки у Рахима до твоего срама не доходят. У меня не сорвешься.
   Он задрал ей подол, начал цапать. Нупта сорвалась на крик. Забилась, как пойманная птица. Кричала, как ей показалось, на всю улицу. Он вновь попытался зажать ей рот. Вдруг Базия тоненько, совсем по-бабьи ойкнул и что-то неразборчиво запричитал. Хватка его ослабла.
   Нупта столкнула его и, прикрывая руками оголившуюся грудь, бросилась в другую комнату. Последнее, что она запомнила - это пребывавшего в холодной ярости Мусри. Глаза у египтянина сделались большими-большими, круглыми, как у взбесившегося кота. Он оторвал брата хозяина от пола и с размаху, напрягая мослы, ударил его кулаком по уху.
   Базия сумел вырваться и с криком "убивают!" выскочил на улицу. Так и помчался к Евфрату исцарапанный, со вздувшимся ухом.
   На следующий день стражники забрали Мусри. Явились прямо на канал, где теперь пряталась Нупта. Переворошили все припасы, поживились так, что едва смогли добро утащить. Мусри посадили в колодки - руки и голова отдельно, ноги отдельно, так и отвезли в храм Сина-творца на суд. На его же собственной повозке... Базия подал жалобу на раба, посмевшего поднять руку на свободного, нашел он и свидетелей, четырех соседей по улице, которые видали, как дерзкий раб набросился на Базию и принялся избивать его. По-видимому, египтянин совсем потерял голову от темного пива.
   Мусри попробовал было заикнуться, что дело происходило в доме, что он защищал честь хозяйки, что муж её служит в отборных у повелителя Вавилона, что брат Нупты декум отборных. Упоминание о брате Нупты произвело впечатление. В комнате на миг воцарилась тишина, свидетели поежились, однако им было слишком хорошо заплачено, чтобы останавливаться на полдороге. Храмовый судья присудил Мусри к смерти, как того требовало древнее уложение царя Хаммурапи.
   Нупта бросилась к родным, матери Амат-бабе. Та сразу переполошилась, тут же на деньги Нупты снарядила гонца в возвращавшуюся армию предупредить Иддину, чтобы тот поспешал, иначе сестра не только останется без мужа, но и без средств к существованию. Тем временем дядя подсказал племяннице, чтобы она готовила жалобу на Базию в царский суд. В любом случае казнь отложат. Действительно, в царском дворце косо посмотрели на скоропалительное решение храмового суда, обратили внимание на упущения в расследовании и наложили запрет на приведение приговора в исполнении. Судья-писец во дворце очень хорошо знал, как стремительно набирал силу Иддин-Набу, декум отборных повелителя. Базия было решил сунуться к нему с дарами, тот просто высмеял его.
   - У тебя денег не хватит обеспечить мою старость и мою семью, чем я озабочен, сидя на этой должности. Я бы посоветовал тебе, шушану, позаботиться о собственной шкуре. Благодари Мардука, если выйдешь живым из этой передряги.
   Базия тут же передал этот разговор храмовому судье. Тот, узнав об ответе царского писца, побежал к своему покровителю, главному жрецу храма Сина. Тот выругал судью за жадность, за неумение обтяпать это выгодное дельце - в конце концов земля Рахима должна была стать собственностью святилища, о том и разговор был с Базией, - однако пообещал не дать своего человека в обиду. Дело в том, что о процессе над Мусри очень скоро стал известно Бел-Ибни, успевшему возвратиться в Вавилон. Как только этим случаем заинтересовался первый министр, он тут же перерос юридические рамки.
   Вернувшись в столицу, уману к своему удивлению обнаружил, что его преданный ученик Набонид из Харрана вовсе не страдает такой редкой болезнью, как благодарность. Секретарь царя обошелся со стариком вежливо, однако к ежедневным делам не допустил, Набонид давным-давно замкнул на себя весь поток сообщений, приходивший в столицу со всех концов царства, и прежде всего сообщение с царем. При этом он сослался на распоряжение царя и предупредил старика, что в круг его обязанностей входят исключительно вопросы проведения религиозной реформы и составление проекта регулирования стока Евфрата. Только это... Но самое обидное для "друга царя" уману заключалось в том, что Набонид вовсе не испытывал энтузиазма в проведении религиозной реформы и явно отстранялся от участия в этом хлопотном, чреватом конфликтами предприятии. Одно дело порассуждать о необходимости сведения всех ныне здравствующих богов к воплощениям Мардука-Бела, другое готовить конкретные указы о внесении статуй Царя богов во все без исключения храмы, о сокращении самих храмов и, самое главное, о контроле правителя за всеми доходами, поступающими в храмовую казну.
   Узнав о подобном начинании, жрецы забеспокоились. Кем по сути являлись священнослужители в Вавилоне и примыкавших к нему городах? Это были те же самые свободнорожденные граждане, входившие в храмовые общины, которые избирались - порой формально, но чаще на самом деле - на те или иные должности в руководстве святилищ. Храмы представляли из себя крупнейших собственников земли и производителей многочисленных товаров - на этом во многом держалась хозяйственная жизнь страны. Именно храмы заботились о бедных и осуществляли благотворительную деятельность, эти статьи расходов были основными в их деятельности. И конечно, проведение различных религиозных церемоний. Частные и торговые хозяйства, а также кредитные организации, принадлежавшие конкретным гражданам, естественным образом устранялись от подобного рода забот. Следует иметь в виду, что даже после всех подобных затрат в руках храмовых советов оставались значительные ценности, которые в законном порядке, в виде платы за исполнение тех или иных обязанностей, делились между членами городской общины. Такое хозяйственное устройство было высшим достижением экономической мысли того времени. Оно позволяло избегать разрушительных классовых столкновений, объединять Двуречье в единое целое. Корона приходилось делить власть с храмами, а также в каком-то смысле и с городской общиной, права которой в эту эпоху были заметно ослаблены. Только храмы в ту пору представляли из себя мощную силу, противостоящую самодержавным устремлениям вавилонских царей. В Ассирии этот вопрос решался тес, что царь одновременно являлся и главным жрецом культа Ашшура, но при такой схеме слишком много власти сосредотачивалось в одних руках, по причине чего любая ошибка высшего должностного лица могла стать роковой для государства. Вавилону, долгие века боровшемуся с всевластием Ассирии, пришлось выработать иную форму правления, основанную на разделении властей, но эта традиция в условиях образования гигантской, многонациональной державы, по мнению Бел-Ибни являлась тормозом, что, в общем, соответствовало действительности. Автономия храмов никак не вписывалась в его идею о совершенном типе государства, которую можно было описать следующим образом - один Бог, один царь, один народ. Вечную, следует заметить, идею...
   Понятно, что отношения между Бел-Ибни и руководством храмов Вавилонии очень быстро стали натянутыми. Если календарную реформу жрецам пришлось проглотить и не поморщиться - мощь Навуходоносора, но главное огромный поток добычи, подпирала нововведения первого министра, то покушение на основу состояния многих богатых граждан ему простить не могли.
   История умалчивает, каким образом уману узнал о процессе над египтянином. По-видимому, с подачи Набонида писец-приемщик жалоб подсунул старику, находившего понимание только у своей красавицы-воспитанницы, дело Мусри. Первый визирь разгневался, приказал провести дополнительное расследование. Однако беда в том, что старик только в воспитании царевичей, изучении небесных светил и проектирование оросительных каналов был хват. Он повел себя бестолково, рассорился с советом жрецов, управлявшим храмом Сина-благодетеля, которые проигнорировали решение о проведении нового расследования. Царский суд, находившийся в ведении Набонида, тоже не особенно спешил восстановить справедливость.
   Как раз в этот момент под вечер в город явился Иддин-Набу. Прямо из дворца, сдав почту, он отправился домой, где застал плачущую Нупту и своего дядю, уже изрядно истратившегося на спасение Мусри.
   Декум, рослый крепкий детина с курчавыми семитскими локонами, с завитой на манер ассирийцев бородой, молча выслушал родственников. Речь дяди и объяснения сестры вопросами не прерывал. Во время рассказа Нупта не выдержала и сорвалась на плач. Иддину нежно успокоил её. Когда же сестра спросила о муже, он помрачнел. Дядя добавил, что слухи о судьбе Рахима в Вавилоне ходили самые разные: одни говорили, что он впал в немилость и был казнен перед строем, другие утверждали, что разжалованный отборный сбежал в Египет, третьи, самые осведомленные, доказывали, что он перешел в веру евреев, обрезался и остался в Иерусалиме.
   Брат подтвердил, что Рахим за попытку перечить государю действительно впал в немилость, изгнан из отборных и оставлен на границе во главе сторожевого пятидесятка. Но это ничего не меняет в отношение сестры офицера гвардии - как осмелился какой-то полусвободный посягать на её честь! Дядя посоветовал не спешить и не пороть горячки. Иддину усмехнулся - я и не собираюсь. Если ты говоришь, что дело происходило в комнате и там никого не было, то со свидетелей и начнем, потом уже пошуруем во дворце.
   На следующий день Иддину в компании в двумя умелыми в кулачном бою молодцами из своего отряда, направился к дому горшечника Лабаши, соседа Нупты, свидетеля той непристойной сцены, которая якобы разыгралась возле дома Рахима-Подставь спину. Зашел в лавку, осмотрел товар. Одет он был нарядно, так что горшечник сам выскочил из внутренних покоев, кланяясь начал нахваливать товар. Осмотрев лавку, Иддину вышел на улицу, обошел дом, глухими стенами выходящий на улицу и боковой проулок. Здесь вместе с молодцами подождал у двери, ведущей внутрь дома. Ждать пришлось недолго дверь распахнулась и оттуда вылетела кучка отбросов. Иддину успел подставить ногу, обутую в мидийский сапог.
   Он сразу поднял крик, рванул на себя дверь, в компании своих солдат ворвался на маленький внутренний дворик, принялся крушить деревянные стойки, подпиравшие балкончик, на который выходили двери жилых комнат второго этажа. Какой-то парень выскочил из хозяйственного помещения и бросился на обидчика, Иддину подставил ему спину. Тот ударил декума палкой, в следующий момент Иддину одним ударом лишил чувств парнишку.
   Всю эту картину видели сам горшечник и его толстая, выпекавшая на дворе лепешки жена. Женщина отчаянно завопила, бросилась к парнишке, а горшечник застыл в проеме, ведущем в лавку. Лицо у него помертвело. Он бросился к декуму, тот схватил его за шиворот и спросил, указывая на вырывавшегося из материнских рук парнишку.
   - Это кто?
   - Сын, мой господин.
   Тогда Иддин-Набу внушительно произнес.
   - Твой сын осмелился нанести оскорбление декуму отборных? Тебе наплевать на честь правителя Вавилона, могучего Навуходоносора? Я сгною тебя в земляной тюрьме, червяк, но сначала ты по миру пойдешь!..
   - Господин, - принялся оправдываться горшечник, - но вы же сами ворвались в мой дом...
   - Да, я хотел потребовать наказания для твоей рабыни, посмевшей оскорбить воина царя. Она облила меня помоями или, Нергал знает, чем. Облила с умыслом - подождала, пока я подойду поближе.
   Он показал хозяину испачканный мидийский сапог. Тот побелел от страха. Хозяйка тоже прикусила язык, у парнишки брови полезли вверх. Подобное оскорбление войскового начальника грозило ремесленнику неисчислимыми бедами. Иддину потащил Лабаши к выходу, подальше от толпы домочадцев. Между тем его ребята выволокли из кухни отчаянно упиравшуюся рабыню. Она кричала и плакала, уверяла, что не было у неё умысла.
   - Не было умысла?! - возмутился Иддину. - У меня есть свидетели.
   - Может, они ошибаются? - робко спросил горшечник.
   - Как же они могут ошибаться, когда видели собственными глазами. Они не такие зоркие, как ты, но в сражениях пока ни разу не дали маху. Это ты, говорят, у нас способен видеть сквозь стены...
   - Врут, господин, все врут! Я старый, слепой, немощный, бедный, обиженный судьбой горшечник...
   - Какой же ты слепой, если разглядел драку, случившуюся внутри дома. И кто кого бьет усмотрел...
   Горшечник разинул рот. До него с трудом доходил смысл последних слов декума.
   - Далее, твой сын или кто он там, ударил меня палкой. Это ты тоже будешь отрицать? Где он теперь будет оросительные каналы строить?
   Наконец до Лабаши дошло. Он нервно глотнул.
   - Но ведь раб поднял руку на свободную... - начал было оправдываться он.
   - А может, шушану поднял руку на свободную? - спросил Иддину. - И ты теперь покрываешь преступника? Лжесвидетельствуешь?.. Не будем время терять, пошли к начальнику квартала, оттуда прямо в суд.
   - Господин, пощади!..
   - А ты пощадил мою сестру? Ты выгораживаешь насильника, хочешь, чтобы преступник восторжествовал над законом?
   - Господин, но если я заявлю обратное, меня ждет наказание...
   - Несоизмеримое с тем, которое ждет тебя за оскорбление, нанесенное воину. Твой сын ударил меня палкой, ему возместится сторицей, его забьют палками. Я постараюсь. Если же ты откажешься от свидетельства тебя ждет штраф... Заявишь, что испугался угроз насильника, драка была в доме и раб защищал честь хозяйки. Предупредишь о том же остальных свидетелей и если кто-нибудь заартачится, дашь мне знать. У меня найдется возможность проверить, как такие негодяи, как вы, платите налоги. Если ты или те, кто был с тобой заодно, при этом, не дай Мардук, посмеют оскорбить писца, то я вам не завидую... Даю тебе стражу времени. Если в полдень вы не явитесь с раскаянием к царскому судье, ты потеряешь сына и рабыню.
   * * *
   - ...Затем я отправился к меднику, продавцу зелени, подстриг волосы у уличного брадобрея, который, как оказалось, пытался заколоть меня ножницами. Явились, как миленькие! - воскликнул рассказ Иддин-Набу. Набониду в таких условиях уже нельзя было умыть руки. Дело пересмотрели, и поскольку Мусри все-таки въехал по уху твоему брату, ему отсекли ухо. Базия сбежал...
   Декум замолчал, на его лице ясно отразилась мрачная решимость.
   - Не буду скрывать, Рахим, - он вздохнул. - У Нупты случился выкидыш. Мальчик, как сказал лекарь.
   Глава 5
   В декабре войско Навуходоносора двинулось в сторону дельты Нила. Шли не спеша, выслав вперед усиленные караулы. Так добрались до пологой, повышавшейся в сторону Египта местности, ограниченной слева и справа обрывистыми, пересеченными высохшими водотоками увалами. Впереди, за возвышением располагался лагерь египтян. За ним местечко Магдалус, откуда было рукой подать до Пелусия - города, прикрывавшего подходы к Нильской дельте. Здесь птицеголовые решили дать сражение, к такому выводу пришли военачальники Навуходоносора.
   Два дня армии маневрировали, выстраивали боевые порядки, отчаянно дрались за высоты на левом и правом флангах. Наконец, вавилонянам удалось отодвинуть противника с гребней. Там согласно плана битвы Навуходоносор разместил отряды союзников. Греков-наемников из Арада на левом, а сирийцев и иудеев на правом.
   В центре строй птицеголовых должны были опрокинуть колесницы заметно постаревшего Нинурты-ах-иддина и пехота Шамгура-Набу. Численное превосходство было на стороне наступавшей стороны, так что, если в ночь перед сражением в лагере египтян было тихо и мрачно, то в стане халдеев веселились вовсю.
   Рахим со своим отрядом попал в резервную эмуку конницы, которой командовал Нериглиссар. Большой начальник доброжелательно ответил на приветствие Рахима, не стал отводить глаз, как поступали многие бывшие товарищи из отборных. Более того, раб-мунгу перекинулся с ним несколькими фразами - поинтересовался, сильны ли нынче птицеголовые, устоят ли?
   Рахим ответил искренне.
   - Сильны, начальник. И место для сражения мне не нравится.
   - Чем?
   - Не видно, что там, на противоположном скате.
   - Что ещё тебе не по нраву?
   - Союзники. Не верю я им.
   - Ну-у, им в деле не придется участвовать, - рассмеялся Нериглиссар.
   Рахим сразу замкнулся, насупился.
   - Вам виднее, - наконец буркнул он, потом не выдержал и добавил. - А если придется?
   Нериглиссар посерьезнел.
   - Если знаешь что, скажи.
   - Я уже однажды сказал. Но вот этих философов, - он ткнул в сторону выстроившихся в фалангу греков я бы поставил так, чтобы они не смогли, сохранив строй, добраться до нас, но только до неприятеля.
   - То есть не по эту сторону оврага, а по ту? - посерьезнел раб-мунгу.
   - Так точно, начальник.
   На том разговор и оборвался. Нериглиссар ускакал, и спустя час греки в самом деле с необыкновенно громкой руганью, проклиная египтян, киликийских пиратов, грязных финикийцев, а заодно вонючих халдеев, начали перебираться на другую сторону провала и там выстраиваться в фалангу, на три четверти обращенную в сторону фланга египетского войска.
   Первыми, сразу после рева труб, вперед была пущена мидийская конница и легкие пехотинцы. Мидийцы осыпали египтян кучей стрел и в ответ получили такой мощный залп, что всадники так и посыпались с коней.
   Навуходоносор, наблюдавший за атакой со своего громадного вороного жеребца, сразу почувствовал неладное. Решающего преимущества в стрельбе из луков, которое в сущности подарило победу под Каркемишем, теперь не было. Фараон учел урок и выставил вперед мощные заслоны из лучников. Как сообщили войсковые командиры, войска Нехао были выстроены в две линии с заметным и непонятным зазором между ними. Пробив первую линию, халдеи получали возможность востановить порядок и сомкнутым строем ударить по второй линии.
   Что-то не складывалось... Что-то никак не складывалось, мелькнуло в голове у правителя Вавилона. Ему было необыкновенно жарко в парадных одеяниях, конь под ним тоже парился под роскошной попоной, всхрапывал громко, неровно. Печенью почувствовал, что в чем-то важном он недоглядел, что очень серьезное упустил. Решил, что Кудурру никогда бы не выехал на битву, упакованным в шитый золотом халат, на который поверх были напялены доспехи. Мальчишка, которого отец драл за уши, никогда бы не доверился разрозненным и путаным сведениям, которые предоставил ему Шаник-зери, начальник гарнизона в Газе, уверявший, что стоит армии великого и непобедимого Навуходоносора появиться на границе Египта, как фараон тут же встанет на колени.
   Хорошо, что теперь делать? Он сумел взять себя в руки - это было куда труднее, чем выдержать паузу в сражении под Каркемишем. Со всех сторон его поздравляли с победой, хор у подножия холма завел торжественный гимн Мардуку, а войска молчали. Молчали лучники и прикрывавшие их щитоносцы, помалкивали бородатые, вооруженные копьями мужики - ударная сила его армии. Смирно вели себя возничие на колесницах. Он подозвал Нинурту-ах-иддину и приказал.
   - Колесницы вперед! Действовать без меня... - и тут же повернул своего жеребца в сторону исполинского шатра. Только на мгновение правитель представил себе, как египтяне подбираются в этому сооружению, подрубают столбы, как вся эта рухлядь заваливается на красноватую почву Синайской пустыни. Тут же отогнал видение...
   Переоделся быстро. Сам... Лично скинул с коня роскошную попону, поить нельзя, а кусочек меду можно. Натянул прежнюю помятую неказистую каску и взобрался на радостно заржавшего коня. Прикинул кого из отборных можно взять с собой, кому можно доверить передать приказание, кто умрет, но доберется до места? Стало ясно, что таких немного. Крикнул Иддину, чтобы тот со своими молодцами следовал за ним. Остальным быть постоянно готовыми к атаке. Если кто-то отлучится или запоздает, пусть пеняет на себя!..
   Первая атака колесниц закончилась полным разгромом передового отряда вавилонян. Такого халдеи ещё не видывали. За первой линией египетской пехоты, состоявшей в основном из наемников - ливийцев и карийцев, были выкопаны волчьи ямы с торчащими со дна кольями. Отряды лучников в упор расстреливали возничих и стрелков на колесницах. Темп стрельбы египетских отрядов был потрясающ, при этом они выпускали стрелы только по команде и в указанном направлении. Слитных многочисленных полков в их войске и в помине не было. Не было и похожих на птичьи головы шлемы - в основном каски с гребнями, как у греков, либо шишаки, как у ассирийцев и вавилонян.
   Раз струна натянута, решил царь, её следует тянуть на разрыв. Пока не лопнет, и тут же отдал приказ всей массе боевых колесниц совершить ещё одну атаку. Пехота тем временем должны была вслед за колесницами овладеть пологой вершиной...
   - Любой ценой! - орал Навуходоносор на начальника пехоты Шамгур-Набу. - Любой, понял!.. Пусть протрясут животы, пусть все костьми лягут, но на вершине должны стоять мои лучники.
   Вавилонское войско под выбивающие ритм шагов удары барабанов, под рев труб и визгливые трели флейт двинулось в решительную атаку. Воины затянули "Эллиль дал тебе величье!.." - однако без должного настроя. Выпевали, а не ревели... Ничего, решил царь, я их расшевелю. Выбью из них лень. Увидят кровь, заголосят.
   Теперь обе линии египетской пехоты отошли за волчьи ямы, вперед выдвинулись стрелки из луков и принялись поливать наступающего врага дождем стрел. Когда колесницы набрали ход, через прогалы в боевом строю выскочили легко вооруженные пехотинцы, разбитые на мелкие группы. Эти тоже действовали исключительно по команде и, услышав окрик старшего, начали десятками бросаться под копыта лошадей и ободья колесниц. Песня сразу стихла. Зрелище было невиданное - люди гибли молча, лишь редко истошный вопль вздрагивал на полем сражения. С египетской стороны массово били барабаны - били глухо, увеличивая темп, вскрикивали трубы, и покорные приказу смуглые живые люди в набедренных повязках, с тростниковыми щитами и бронзовыми мечами, не раздумывая бросались под копыта, висли на поводьях, хватались за спицы. Кровь текла рекой, массы растерзанной человеческой плоти превращались в горы, а люди по-прежнему бездумно, словно части какой-то ужасающей мегамашины, продолжали совать свои тела под копыта коней.
   Боевая песня доблестного Эллиля стихла, увяла сама собой. Потери в колесницах были ужасающи, пехота так и не добралась до вершины холма. Посылать в бой конницу? Это было бессмысленно, осознал Навуходоносор. Но ведь должно же быть решение? Не отступать же!..
   В этот момент на холмах, на правом, ближнем к морю фланге обозначилось движение. Какая-то неясная суматоха поразила стоявших там союзников и уже через несколько минут Навуходоносор заметил, как снялись с места отряды сирийцев, как дали деру иудеи, обязанные прикрывать фланг вавилонского войска. Через несколько минут на вершинах высыпали египетские лучники и принялись обстреливать стоявших внизу халдеев. Огонь их был не опасен, слишком велико расстояние, однако сам факт обхода с фланга произвел гнетущее впечатление на войско.
   Другая, обнажившаяся с левой стороны опасность была намного страшнее. Фаланга греческих наемников внезапно тронулась с места и, сопровождаемая редкими лучниками, пришедшими со стороны египтян, начала через левое плечо разворачиваться в сторону халдеев. Копья греки держали остриями вверх, дистанцию между бойцами не соблюдали - им ещё надо было преодолеть широкий и глубокий овраг. Вот когда они взберутся на эту сторону, когда сплотят ряды и перейдут на бег, наберут скорость, тогда и опустят копья и с наскока ударят во фланг вавилонским лучникам и пехоте. Направление их атаки лежало под острым углом к линии вавилонян, так что, если они сомнут заслон, то выйдут в тыл центра Навуходоносора.