Искандер Фазиль Абдулович. Сандро из Чегема (Книга 2)

   Обычно после такого тусклого приветствия спрашивают документы, но он ничего не спросил, а только сел рядом со мной. Возможно, из-за того же карабина он счел меня старшим в нашей группе, что не соответствовало истине, потому что старшим был Котик – и по возрасту, и по званию.
   Второй сван, который был откровенно пьян, добродушно посапывая, присел перед нами на корточки, чтобы, видимо, общаться со всеми сразу. У него была тяжелая бычья голова выпивохи и голубые, навыкате, глаза. Время от времени голова у него падала на грудь, и каждый раз, подняв ее, он оглядывал нас с неизменным детским любопытством. Казалось, каждый раз поднимая голову, он заново удивлялся, не понимая, как мы очутились перед ним.
   – Откуда будете? – все так же скорбно спросил сван в черном кителе, искоса оглядывая всех.
   – Мы из города, а этот товарищ из Москвы, – дружелюбно и внятно сказал Котик, голосом показывая, что запасы его дружелюбия необъятны.
   – Здесь что делали? – скорбя и удивляясь, спросил он, повернувшись вполоборота. Одна рука его опиралась о колено, другая, та, что была поближе ко мне, опиралась о ручку топорика. Теперь было ясно, что он вдребадан пьян, но изо всех сил сдерживается. Из всех пьяных самые опасные – это те, что стараются выглядеть трезвыми.
   – Мы гостили у колхозных пастухов, наших хороших друзей, – все так же внятно и миролюбиво сказал Котик.
   – Имени? – неожиданно спросил черный китель, помигивая пленчатыми птичьими веками. Стало тихо.
   – Что значит имени? – в тишине спросил Котик.
   – Имени, значит, имени, – твердо повторил черный китель, искоса оглядывая нас. Второй сван, глядя на меня, делал мне какие-то знаки. Я никак не мог понять, что он своими пьяными знаками и кивками хочет мне сказать, и на всякий случай в ответ пожал плечами.
   – Я не понимаю вас, – сказал Котик, отстаивая свое скромное право отвечать только на ясные вопросы.
   – Здесь в горах несколько ваших колхозов, – наконец объяснил лупоглазый, покачиваясь на корточках, – потому имени спрашивает…
   – А, колхоз, – обрадовался Котик и оглянулся: на Андрея.
   – Имени Микояна, – едва скрывая раздражение, подсказал Андрей. Вся эта история его начинала раздражать.
   – Правильно, – согласился черный китель и, сделав на лице гримаску человека, который знает больше, чем говорит, добавил: – Не обижайтесь, но это надо…
   – Что вы! – воскликнул Котик.
   – А вы кем работаете? – спросил я у соседа.
   – Заместитель лесничего буду, – сказал он важно и стал расстегивать верхний карман кителя.
   – Что вы, не надо! – сказал Котик и протянул руку, стараясь помешать ему.
   – Шапку там у товарища забыл, – сказал он, ладонью неожиданно нащупав на лбу довольно заметный рубец от шапки. И было непонятно, рубец этот ему напомнил, что нет фуражки, или разговор о должности заставил его вспомнить о существенной части своей формы.
   Обстановка явно разряжалась. Теперь заместитель лесничего не опирался на свой топорик как на эфес шпаги, а просто положил его на колени. Кажется, теперь он перестал сдерживаться и осоловел. Он перестал разглаживать на лбу рубец от шапки и, поставив локоть на колено, свесил голову на ладонь и задремал.
   Второй сван, словно дожидаясь этого мгновения, усилил свои дурацкие кивки и подмигивания. Наконец я его понял.
   – Карабин? – спросил я.
   – Продай, – радостно закивал он мне.
   – Не продается, – сказал я.
   – Тогда махнемся, – вдруг произнес он городское словечко.
   – Нет, – сказал я, стараясь не раздражать его, – не могу.
   – Я тебе немецкий автомат дам, – торопливо прошептал он, – потому что вот эти русские карабинчики спокойно не могу видеть.
   – Нет, – сказал я, стараясь не раздражать его.
   – Дай посмотреть, – сказал он и протянул руку. Я вздохнул и снял карабин.
   – Зачем тебе карабин, если у тебя автомат есть? – сказал я, стараясь возвысить его автомат за счет своего карабина.
   Он щелкнул затвором и заглянул в ствол.
   – Автомат для охоты не такой удобный, далеко не берет, – сказал он и поднял голову. – А патроны есть?
   – Патроны далеко, в рюкзаке, – сказал я твердо. Видно, он это почувствовал и, прицелившись куда-то, щелкнул курком.
   – Вот эти русские карабинчики люблю, – сказал он, неохотно возвращая мне карабин.
   Я взял карабин и повесил его за плечо. Я почувствовал облегчение, оттого что все так хорошо кончилось.
   – За сколько водолаза можно нанять? – вдруг сказал он.
   – Зачем тебе водолаз? – спросил я.
   – Одно озеро знаю, – сказал он просто, – на дне немецкое оружие. Водолаза хочу.
   Мы рассмеялись, а парень снова задумался. В это мгновение черный китель поднял голову и начал что-то выговаривать своему земляку. Сван, что сидел на корточках, добродушно оправдывался, поглядывая в нашу сторону как на союзников. Черный китель постепенно успокоился и на интонации мелкого административного раздражения замолк.
   – Язык не распускай, – сказал он ему в конце по-русски и приподнял топорик с колен.
   – Даже спрашивать не буду, – ответил ему на этот раз сван, обратившись к Котику, спросил: – Водолаз сюда имеет право приехать?
   – Обманывать не можем, – ответил Котик добродетельно, – но мы в таких делах не разбираемся.
   – Что ты говоришь, кацо! – взвился черный китель. – Водолаз как может сюда приехать? Водолаз – государственный человек. Водолаз от моря отойти не имеет права. Ты что – райком, военком, сельсовет?!
   – На один день водолаза хочу, – сказал молодой сван, ни малейшего внимания не обращая на эту грозную тираду, – сам привезу и отвезу, как министра.
   – А ну скажи, в каком озере лежит? – неожиданно с другой стороны атаковал его заместитель лесничего.
   – Э-э, – лукаво протянул молодой сван и помахал толстым пальцем у переносицы, – это мой секрет. Кроме водолаза, никому не скажу.
   – Привлеку, – сказал черный китель и, грустно покачав головой, посмотрел на лезвие топорика, словно читая на нем соответствующую статью закона.
   – Скажите, – спросил я у него, слегка развеселившись, – для чего вам этот топорик?
   В сущности говоря, если б я не заметил на обушке этого топорика нечто вроде металлической печати, я, наверное, не спросил бы его об этом. Мне хотелось узнать, что он, собственно, им делает: скажем, ударом обушка отмечает сухостой или делает какие зарубки, или это просто символ его лесной власти.
   Как только я это сказал, рот его сжался в решительную полоску, птичьи веки остановились. Я почувствовал, что допустил самую страшную дипломатическую ошибку в своей жизни. Это было все равно что во время аудиенции у короля неожиданно щелкнуть пальцем по короне и спросить:
   «А для чего эта штука, старина?»
   Он медленно встал, отошел на несколько шагов, повернулся и, прижав топорик к бедру, неожиданно взвизгнул:
   – Граждане, документы!
   – Товарищ, вы его не так поняли, – сказал Котик и, встав, с виноватой улыбкой стал подходить к нему.
   – Граждане, документы! – снова взвизгнул черный китель и даже сделал шаг назад, чтобы не допускать с Котиком личных соприкосновений. При этом он чуть не наступил на второго свана. Во всяком случае, он столкнул его с корточек, и тот сел на землю, в дурашливом недоумении растопырив руки: мол, вот что делает со мной власть, но при чем я?
   Даже сваны, стоявшие у машины, услышали его голос и на несколько мгновений примолкли.
   – Гено, – крикнул один из них и, видимо, спросил, в чем дело. Гено снизу вверх оглядел маленькую гневную фигуру помощника лесничего и что-то сказал в том духе, что шутки с ним плохи.
   В самом деле, все это приобретало дурацкий оборот.
   Черный китель шутить не собирался. Я заметил, что косточки на его кулаке, сжимавшем топорик, побелели.
   Из нас четверых документы были только у Котика и у Володи. Володя уже рылся в рюкзаке. Котик протягивал свой документ. Это была красная книжечка – удостоверение лектора обкома партии. Обычно она в затруднительных случаях хорошо воздействовала, особенно если крупным планом подавать обком партии и не слишком обращать внимание, что он там лектор, да еще внештатный.
   Человек в черном кителе подержал в руке книжечку, бросил несколько взглядов с фотографии на оригинал и вернул ее хозяину. Видно, она на него произвела хорошее впечатление.
   – А эти сопровождают? – спросил он и кивком головы объединил нас.
   – Да, сопровождают, – сказал Котик с улыбкой и положил книжку в карман.
   Человек в черном кителе медленно оглядел каждого из сопровождающих. И в этой медленности проявлялось уважение к своей должности. Володя, стоя, протягивал ему свой паспорт, но он не взял его. Андрей продолжал сидеть, несколько картинно развалясь, глядя на помощника лесничего с полупрезрительной усмешкой.
   – Паспорт на карабин, – сказал он кротко, когда взгляд его дошел до меня. В груди у меня екнуло. Никакого паспорта на карабин у меня не было. Я одолжил его у своего родственника, бывшего начальника городской милиции.
   – Паспорта нет, – сказал я.
   – Как нет? – заморгал он пленчатыми веками, отказываясь меня понимать.
   – Карабин не мой, – сказал я, – я его одолжил.
   – Ничего не знаю, – воскликнул он, взбадриваясь, – может, одолжил, может, убил, может, отнял…
   – Я знаю, – вмешался Котик, – он одолжил его у своего родственника, бывшего начальника городской милиции.
   – Вот эти русские карабинчики, – сказал второй сван, глядя снизу вверх, – клянусь своими детьми, я больше всего на свете люблю.
   – Ничего не знаю, конфискую! – вскрикнул человек в черном кителе.
   – Ну что вы, товарищ, – миролюбиво вразумлял его Котик, – как можно, что мы скажем его родственнику, когда приедем?
   – Ничего не знаю, тем более бывший начальник милиции, – сказал он, все-таки оставляя маленькую лазейку для более широкой информации.
   – Один хороший русский карабинчик, – восторженно сказал второй сван, – я уважаю больше, чем два немецких автомата.
   – Язык не распускай! – прикрикнул на него черный китель, на что тот не обратил ни малейшего внимания.
   – Его родственник, – сказал Котик, при этом Андрей весь перекорежился, – уважаемый в городе человек, и ему будет неприятно узнать, что вы конфисковали его карабин.
   – Ха! Уважаемый! – воскликнул черный китель и всплеснул топориком. – Если уважаемый, зачем сняли?
   – Его не сняли, он на пенсию ушел, – сказал Котик.
   – Не мое дело, – опять затвердел черный китель, – прошу передать карабин для выяснения принадлежности.
   – Не вздумай дать, – сказал Андрей по-абхазски, – потом не получишь.
   – Карабин я вам не дам, – сказал я очень твердо, потому что не чувствовал в себе этой твердости, – не вы мне его давали.
   – Задерживаю вместе с карабином! – отрезал он и снова вскинул свой проклятый топорик. И дернуло ж меня за язык! Промолчи я насчет его топорика, ничего бы не было. Я пожал плечами.
   На грузовиках завели моторы, и они медленно, задним ходом стали выезжать на дорогу. Сваны шли за грузовиками, словно подгоняли их вперед.
   – Нам пора, – решительно сказал Андрей и встал.
   – Подождите, – приказал помощник лесничего, но, видно, он не ожидал такой решительности.
   – Не горячись, Андрей, – бросил Котик по-абхазски.
   – Мы тоже едем, – неожиданно сказал черный китель. Он несколько растерянно провел рукой по волосам.
   – Это ваше дело, – холодно сказал Андрей и пошел дальше. Небольшого роста, коренастый и длиннорукий, он сейчас был похож на медвежонка.
   Черный китель стал о чем-то просить молодого свана, как можно было догадаться, принести из дома, где они пировали, забытую фуражку. Дом этот, видный отсюда, стоял на той стороне реки, примерно в двадцати минутах ходьбы.
   Молодой сван как раз подымался с земли и, распрямляясь, вдруг схватился за спину и громко охнул, как от внезапного прострела, не то вызванного просьбой помощника лесничего, не то самостоятельного. В обоих случаях жест этот показывал на неисполнимость этой маленькой просьбы.
   Мы двинулись к машинам. Шоферы вышли из машин и вместе с остальными сванами дожидались нас.
   – Я же не отбираю это ружье, – кивнул лесничий более миролюбиво на спину Андрея. Мне показалось, что неудача с фуражкой несколько улучшила его тон. – А почему? Потому что карабин – боевое оружие.
   – То-то же у вас здесь с автоматами бегают за оленями, – сказал Андрей, обернувшись.
   – Как только обнаружим, отбираем! – крикнул ему черный китель.
   – Знаем, у кого отбираете, – сказал Андрей не оборачиваясь.
   – Не задирайся, Андрей, – крикнул ему Котик по-абхазски.
   – Мать его растак, – ответил ему Андрей на том же языке не оборачиваясь.
   – Или отдаст карабин, или задержу в сельсовете до выяснения, – сказал черный китель с новой твердостью. Видимо, он уже забыл о неудаче с фуражкой или его вдохновила близость остальных сванов. Мы подошли к машинам.
   – Как можно, – тихо возразил Котик, давая знать, что не стоит доводить до слуха остальных это непристойное, хотя, возможно, и случайное недоразумение, – мы же не оставим своего товарища…
   – Ваше дело, – сказал черный китель громко, как бы силой голоса отвергая версию о непристойности или тем более случайности недоразумения, – пусть кто-нибудь привезет хозяина карабина.
   Этого еще не хватало! Молодой сван, восторженно кивая на мой карабин, выложил остальным суть дела. Несколько сванов сразу же заклокотало, обращаясь к черному кителю, и, как мне показалось, заклокотало доброжелательно по отношению ко мне.
   Но тут черный китель вступил с ними в спор, время от времени бросая на меня злые птичьи взгляды, после чего обращал внимание сванов на свой топорик, который якобы я успел осквернить своим вопросом. Сваны оглядывали топорик, ища на нем скрытые следы осквернения.
   Из всех сванов только один высокий старик с искривленным, как мне потом объяснили, ударом молнии ртом, сразу же стал его поддерживать. Он бросал на меня еще более злые взгляды, чем сам черный китель. Это был хозяин дома, у которого все они сейчас гостили.
   Потом по дороге я узнал, почему он так злился на меня. Оказывается, у сванов, которые живут здесь почти на окраине альпийских лугов (а он один из представителей этих нескольких семей), давняя вражда с нашими пастухами.
   Альпийские луга, куда несколько наших долинных колхозов перегоняют скот, эти сваны считают спорными, потому что сами они живут здесь рядом, и они им очень удобны.
   А спорными они их считают потому, что во время войны сюда из колхозов, естественно, никто не перегонял скот, и после войны довольно долгое время нечего было перегонять. К тому времени, когда колхозы оправились, сваны привыкли эти луга считать своими. В первый год дело чуть не дошло до поножовщины. Теперь они смирились, но неприязнь осталась.
   Я об этом так подробно говорю, потому что, если б не этот старик, который терпеть не мог пастухов из долинных колхозов вместе с их гостями, или если б он целый день не угощал остальных сванов, чаша весов могла бы перетянуть на мою сторону. Свою небольшую, но вредную роль могла сыграть и та молния, которая по какой-то мистической случайности когда-то влетела ему в рот и, может быть, навсегда его ожесточила. Так или иначе, он угощал всех моих доброжелателей, и они в конце концов притихли и перестали спорить.
   Правда, нам предстояло двигаться в одну сторону, и это нас временно сблизило. Котик, судя по всему, довольно удачно обрабатывал огромного свана из тех, что защищали меня, а потом отступились. Котик сел вместе с ним в одну кабину и крикнул мне:
   – По дороге что-нибудь придумаем…
   Меня, как почетного преступника, посадили в первую машину, остальные ребята устроились во второй. На подножках слева и справа от кабины устроились оба свана, те, что к нам подходили. Любитель русских карабинчиков стоял слева, а горный страж, теперь и мой страж, стал с моей стороны.
   Когда нас усаживали, я предложил ему сесть в кабину со смутным расчетом загнать его тем самым в моральный тупик. Несмотря на мои уговоры, он с твердым достоинством отказался влезать в кабину, тем самым не давая поймать его на взаимном великодушии.
   – Как можно, вы гость, – сказал он важно, давая знать, что соблюдение обычаев есть продолжение соблюдения законов и наоборот.
   Я снял с плеча карабин, влез в кабину и уселся, поставив его между ног. Скинул полупустой рюкзак и задвинул его в угол сиденья.
   Машина тронулась. Несколько сванов во главе со стариком, что поймал ртом молнию, стояли впереди машины. Мой страж что-то прокричал старику, по-моему, попросил присмотреть за его фуражкой, пока он приедет. Старик ничего ему не ответил, и мы поехали дальше.
   Положение мое осложнялось тем, что я сейчас вообще не собирался ехать до города. Я собирался доехать только до нарзанного источника, где отдыхал дядя Сандро. Мы с ним договорились там встретиться, и я думал провести несколько дней на водах в обществе дяди Сандро. Источник был расположен гораздо выше сельсовета, и даже если бы мне с помощью моих друзей удалось там освободиться от моего стража, все равно было неприятно среди ночи тащиться назад к источнику.
   Мы медленно двигались по лесу. Солнце еще не село. Лучи его дозолачивали листья буков и каштанов, тронутые ранней горной осенью, и блестели на нержавеющей зелени пихт.
   Свежий дух слегка забродившей зелени время от времени влетал в кабину, как бы в награду за достаточно зловонный запах араки, исходивший от моего сопровождающего, когда при толчках машины его голова слегка всовывалась в кабину.
   Машина трудно двигалась по неровной колее, местами каменистой, местами перевитой обнажившимися корнями деревьев. Огромная тяжесть в кузове иногда так раскачивала корпус машины, что казалось, она вот-вот перевернется и раздавит кого-нибудь из стоящих на подножке. Шофер то и дело тормозил и переключал скорости.
   Моего стража от этих раскачивании и взбалтываний явно развезло. Он смотрел на меня тем всепрощающим взглядом, каким смотрят люди, когда им хочется рвать. Пару раз, встретившись с ним глазами, я предложил ему занять мое место, но он, прикрывая пленчатые веки умирающего лебедя, отказывался.
   Взгляд его делался все более всепрощающим, и я стал бросать на него умоляющие взгляды в смысле простить меня за карабин. Сначала он меня не понимал и, взглянув на меня с некоторым недоумением, бессильно прикрывал пленчатые веки. Потом понял и не простил.
   «Ты видишь, мне и так трудно, а ты еще пристаешь», – говорил он взглядом и бессильно прикрывал пленчатые веки.
   «Ну что вам стоит? Ну я больше не буду!» – канючил я взглядом, дождавшись, когда он приоткроет глаза.
   «Ну ты видишь, что мне и так трудно, а если я нарушу закон, мне будет еще трудней», – объяснял он мне затуманенным взглядом и бессильно опускал пленчатые веки.
   Мы выехали из леса, и машина пошла по дороге между глубоким обрывом и скалистой мокрой стеной, с которой стекало множество водопадиков в тонкой водяной пыльце. Когда машина в одном месте близко подошла к стене, мой страж почему-то посмотрел наверх, словно собирался там кого-то приветствовать. Но приветствовать оказалось некого, и он, неожиданно откинувшись, подставил голову под водяную струйку. И потом каждый раз, когда попадалась достаточно удобная струйка, он ловко откидывался и ловил ее головой. И уж оттуда, из-под струйки, в легком светящемся нимбе водяной пыльцы, успевал бросить на меня сентиментальный и в то же время недоумевающий моему удивлению взгляд.
   Освежившись, он перенес топорик из правой руки в левую и освобожденной рукой, достав из кармана платок, стал утирать им лицо и волосы.
   Держаться одной рукой за бортик открытого окна кабины да еще сжимать в этой же руке топорик показалось мне настолько неудобным и даже опасным, что я решил помочь ему.
   – Дайте, я подержу, – кивнул я на топорик. Отчасти это было обычной для всякого преступника тягой к месту преступления, но был и расчет. Этой новой дерзостью, уже после того как я был достаточно наказан за старую дерзость, я как бы доказывал ему, что и старой дерзости не существовало, во всяком случае, не было злого умысла, а было глупое щенячье любопытство.
   Он перестал протирать голову платком и долго смотрел на меня скорбным взглядом, все время покачиваясь и дергаясь вместе с машиной и все-таки не упуская меня из своего поля зрения.
   Потом он, продолжая смотреть на меня, пригладил ладонью мокрые, жидкие волосы, перенес топорик в подобающую ему правую руку. Казалось, взгляд его старается определить, можно ли за повторное оскорбление назначить новое наказание.
   Я слегка заерзал, но взгляд его вдруг потеплел. Казалось, он решил: нет, повторного оскорбления не было, а была глупость.
   – Давайте в кабину, – сказал я.
   – Ничего, мы привыкли, – ответил он и отвел глаза.
   – Вы знаете, – сказал я, – я не могу доехать до сельсовета.
   – Почему? – спросил он.
   – Мне надо у источника сойти.
   – А мне еще раньше надо сойти, – сказал он.
   – Почему? – спросил я.
   – Потому что мой дом раньше, – сказал он и выразительно посмотрел на меня в том смысле, что служба и у него требует жертв, а не то что у нарушителей.
   – Меня человек ждет на источнике, – сказал я, – понимаете, волноваться будет.
   – Хорошо, – ответил он, немножко подумав, – ты слезай у источника, а карабин оставь.
   – Без карабина я и так слезу, где захочу, – сказал я.
   – Тоже правильно, – согласился он.
   – За этот карабинчик что я только не сделаю, – раздался голос Гено с другой стороны машины. Мой страж встрепенулся.
   – Гено живет рядом с источником, – сказал он, – он передаст твоему товарищу, что я тебя задержал.
   – Не стоит, – сказал я. Конечно, дядя Сандро меня ждал, но не с такой уж точностью.
   – Скажи имя, он пойдет, – настаивал страж.
   – Сандро, – сказал я машинально.
   – Сандро, но какой Сандро? – удивился страж.
   – Сандро Чегемский, – сказал я.
   – Сандро Чегемский? – переспросил он почти испуганно.
   – Да, – сказал я, волнуясь. Я почувствовал, что имя на всех произвело впечатление.
   – Уах! – сказал сван, молча сидевший между мной и шофером. – А кем он тебе приходится?
   – Дядя, – сказал я.
   Тут все сваны, включая шофера и Гено с той стороны, заклокотали перекрестным орлиным клекотом.
   – Это тот самый Сандро, – спросил сван, сидевший рядом со мной, – который в двадцать седьмом году привез тело Петро Иосельяни?
   – Да, – сказал я. Я что-то смутно слышал об этой истории.
   – Петро Иосельяни, которого матрос убил на берегу?
   – Да, – сказал я.
   – Так за бедного Петро никто и не отомстил, – вздохнул шофер, продолжая пристально всматриваться в дорогу.
   – Двенадцать человек приехало в город, чтобы сжечь пароход вместе с матросом, – сказал сван, сидевший рядом со мной.
   – Почему не сожгли? – спросил шофер, продолжая внимательно всматриваться в дорогу.
   – Не успели, – сказал сван, сидевший рядом со мной, – пароход ушел в море.
   – Успеть успели, – откликнулся Гено, – но их даже на пристань не пустили.
   – Ты откуда знаешь, – обиделся сван, сидевший рядом со мной, – тебя еще на свете не было.
   – Мой отец с ними был, – сказал Гено, – Петро наш родственник…
   – Языки не распускай! – вдруг крикнул мой страж, всунув голову в машину. – Пароход – нет, дерево – и то никто не имеет право сжечь!
   – Значит, – сказал сидевший рядом со мной, переждав разъяснение заместителя лесничего, – это тот самый Сандро из Чегема?
   – Тот самый, – сказал я.
   – Красивый старик, усы тоже имеет? – уточнил сидевший рядом сван.
   – Да, – сказал я.
   – В прошлом году, когда генерал Клименко приезжал на охоту, он сопровождал? – спросил мой страж, вглядываясь в меня.
   – Да, – сказал я, стараясь не выпячиваться, обстоятельства работали на нас.
   – Генерал Клименко – прекрасный генерал, – сказал сван, сидевший рядом.
   – Как маршал – такой генерал, – сказал Гено.
   – И охота была большая, – сказал шофер, не отрываясь от дороги.
   – Товарищ Сандро – уважаемый человек, – твердо сказал черный китель.
   – О чем говорить! – воскликнул сван, сидевший рядом со мной. – Сопровождать генерала Клименко с улицы человека не возьмут.
   – Сами знаем, – обрезал его мой страж.
   Я чувствовал, что шансы мои улучшились. Взгляд заместителя лесничего не то чтобы стал дружелюбней, нет, теперь он острей всматривался в меня и как бы с любопытством обнаруживал под верхним порочным слоем моей души слабые ростки добродетели.
   Уже смеркалось. Дорога все еще шла над пропастью, где в глубине слабо блестело русло реки. Отвесная стена сменилась меловыми осыпями, бледневшими в сумерках.
   Метрах в ста впереди показалась машина. Она стояла у края дороги. Рядом с ней толпилось несколько человек.
   – Там авария случилась, – сказал сван, сидевший рядом со мной.
   – Сорвалась машина? – спросил я.
   – Языки, – неуверенно предупредил мой страж.
   – Да, – сказал он, не обращая внимания на предупреждение стража, – слава богу, шла в город последним рейсом, мало людей было.
   – Языки, – более строго вставился мой страж.
   – Кто-нибудь спасся? – спросил я, понижая голос.
   – Один мальчик, – сказал сидевший рядом со мной, – выпал из машины и зацепился за дерево.
   Мы подъехали к месту катастрофы, и шофер остановил машину. Все вышли из нее. Второй грузовик слегка приотстал. Я подошел вместе со всеми к обрыву.