Страница:
В следующем отсеке на специальных кроватях-стеллажах лежали уже не люди. Точнее, уже не совсем люди. Белый мох, проросший из кожи, уже покрывал их целиком, стлался по телу и деликатно обходил воткнутые в кожу иглы каких-то инъекторов и датчиков.
Но еще можно было различить под этим белым саваном лица тех, кто были когда-то людьми.
— Такая фаза наблюдается на третьей-четвертой неделе заболевания, — продолжил глухим, бубнящим тоном профессор. — Внутренние ткани и физиологические системы больного продолжают функционировать, но очень слабо, вяло.
Цинь смотрела на эти полускрытые белесым пологом лица. Нет, они не были бесстрастно отвлеченными, погруженными в глубь себя, как у тех, из первого отсека. Разные были на них выражения — безмерного удивления; безмолвного, словно в стоп-кадре застывшего крика тупой, ничего не понимающей сосредоточенности; отчаянной, уже готовой принять отказ, мольбы. Тома слегка передернуло, и профессор, не то заметив это, не то по опыту прошлых экскурсий, пояснил:
— Не следует воспринимать эти... гримасы как действительное выражение чувств лежащих... людей. Нет, их энцефалограммы соответствуют глубокому — на грани комы — покою. Они не чувствуют и не ощущают ничего. По крайней мере, не должны ни чувствовать, ни выражать.
— Вы пробовали зондировать их... м-м... внутреннее состояние с помощью экстрасенсорики? — поинтересовался Том.
— Здесь не верят шаманам, мистер следователь. — Профессор неодобрительно посмотрел на него, словно на шаловливого ученика, нарушающего плавное течение экскурсии. — Гифы, — продолжил Гримальди, — пронизали на этой стадии все ткани больного. Мозг — в том числе. Но эти ткани еще продолжают выполнять свои функции. Минимально, на грани анабиоза. Физиологические выделения уже прекращены. Организм больного... Точнее, тот комплекс, который данный организм составил теперь с этой сетью гиф, переходит, так сказать, на «замкнутый цикл». В этом состоянии его можно поддерживать неопределенно долго.
— Запах... — чуть неожиданно сказала Циньмэй. — Здесь у вас запах, как... Мне трудно это сказать по-английски. Нет, не запах тлена. Какой-то чужойзапах.
— Да, — подтвердил профессор. — И сами гифы, и вошедшие в контакт с ними клетки начинают вырабатывать некий комплекс химических соединений. Совсем не свойственный для того, с чем мы сталкиваемся в обычной жизни. Некоторые из соединений летучи. Но здесь мы все привыкли к этому. Они не вызывают дурных последствий — мы проверяли это. Так вот. — Гримальди на несколько секунд задумался, ловя какую-то ускользнувшую мысль. — Мы, конечно, поддерживаем функционирование тканей пациентов, вводя целый комплекс необходимых для этого веществ. Кстати, большинство тканей больного, если не считать костной и... и мозга, сильно редуцируются, уменьшаются в своих объеме и массе. Тем не менее мы продолжаем их подпитку. Но... Но если такая поддержка оборвется, это вовсе не будет обозначать полной гибели больного. Он... Он просто перейдет к последней стадии этой метаморфозы.
— Превращения, — тихо сказала Циньмэй.
— Да, — не особенно слушая ее, произнес профессор, — метаморфоза. Это — следующий отсек. Приготовьте свои нервы, господа.
— Иногда они переходят в это состояние спонтанно, — продолжал профессор. — Я, собственно, думаю, что по истечении какого-то промежутка времени каждый из них перейдет в это состояние Вот видите, теперь пациент практически утрачивает хоть какое-либо сходство с... м-м... человеческим существом. Рентгеновские снимки и ЯМР-томография показывают, что форма и консистенция скелета, других органов и тканей человека, точнее, того, что от него остается, начинают испытывать какие-то очень существенные изменения. Я бы... Я бы уподобил ЭТО тому, что происходит в куколке насекомого, которое из состояния личинки переходит в форму зрелого насекомого, в так называемое имаго.
— Господи, и что же собой представляет тогда эта... зрелая, как вы выразились, форма? — осведомился Том.
— Этого никто не знает, — косо улыбнулся Гримальди. — По крайней мере — никто из живущих. Вы... Ну, раз вы занимаетесь некими вопросами, связанными с особенностями нашей милой планетки и, может быть, с древней историей Джея, его реликвиями ..
Том заметил, что то ли он сам, то ли непроницаемая с виду Цинь чем-то выдали себя. Во всяком случае, это было заметно по чуть изменившемуся тону руководителя программы.
— Видите ли, со школьных лет вы должны помнить, что у человека, в отличие от, скажем, кишечной палочки, большая часть его генетической информации «молчит» — никак не проявляет себя в течение его жизни образованием каких-то в ней закодированных веществ или признаков, которые такие вещества могли бы вызвать у человека в процессе его созревания, развития. — Гримальди академично рассказывал о генетике. — Ну, несмышленым детям в школе или на факультативах по биологии, где глубокого познания природы человеческого естества с них никто не спрашивает, этот парадокс объясняют весьма просто. Все эти лишние нуклеотиды, вся большая часть информации, которая записана в каждой клеточке нашего тела, — это не структурные гены, не чертежи белков, которые будут затем спущены со стапелей рибосом и отправятся в бурное море цитоплазмы выполнять свое нелегкое дело.
— Вы так поэтически пересказываете введение в молекулярную генетику, — сделал Том усталому профессору комплимент, которого тому, чувствуется, недоставало.
— Что поделаешь, в наш век приходится иногда напоминать людям о том, чему их учили лет пятнадцать назад. — Ученый приободрился. — Так вот, обычно «немую», «молчащую» информацию человеческого генома оценивают не как описание каких-то структур, которые должны воплотиться в материале белков, ферментов или... Одним словом, в чем-нибудь материальном. Ее — эту информацию — оценивают как некие управляющие инструкции, согласно которым вся эта белковая машинерия осуществляет свое действие. Еще была и благополучно существует по сию пору теория так называемой «эгоистической ДНК». Мол, существует возможность бесконечного самовоспроизведения и самоумножения фрагментов ДНК, не несущих никакой смысловой информации. Осуществляющих свое бытие только ради продления этого бытия. Бессмысленного самого по себе.
— В этом есть своя философия, по крайней мере Мастер Лю сказал бы так, — оценила эту мысль Циньмэй.
— Но есть и другая точка зрения, я, правда, не ее сторонник. — Профессор чуть заломил седую бровь, как бы придавая оттенок некой иронии той теории, которую он собирался сообщить уважаемым слушателям. — Некоторые особо оригинальные теоретики считают, что человеческий организм, каким мы его знаем, — это всего — лишь личинка, которая разучилась превращаться в зрелую свою форму — в имаго. Принимать истинный облик, достойный человека. Это не столь оригинальная мысль, мисс, — заметил Гримальди, уловив тень какой-то странной улыбки на крепко сжатых губах китаянки. — Ювенильное существование, бытие в форме личинки, способной к размножению, ведут довольно много живых существ как на матушке-Земле, так и в иных Мирах. Самый распространенный пример — амбистома, которая может всю свою жизнь прожить, так и не став тем, кем ей предназначено, — аксолотлем.
— Это, кажется, называется неотенией, — продемонстрировал краешек своей эрудиции Том.
— Совершенно верно, — устало подтвердил профессор. — Так вот, есть оригиналы, считающие, что Homo sapiens — это только неотеническая форма. Личинка, которая при соответствующих условиях должна переродиться во что-то более развитое.
— В ангела или, быть может, в самого Господа Бога, — чуть иронично заметил Том.
— Или в дьявола, — без всякой иронии сказала Циньмэй.
Вообще без всякого выражения в голосе. Просто так.
— Ну так вот, — продолжил профессор, — в этой стадии образовавшийся... э-э... кокон может существовать, в отсутствие разного рода внешних воздействий, неопределенно долго. Есть образцы — их доставили из Внутреннего Пространства, — которым стукнуло уже за сто. Эти... гифы, проникая во все органы и ткани, не только их изменяют, трансформируют каким-то образом клетки тканей, в которые попадают, они их еще и консервируют — переводят в этакий... м-м... сверхэкономичный режим. Но не только в этом дело. Этот биологический материал... сеть этих волокон, она, видимо, способна к какому-то автотрофному виду питания. Поглощает некоторые формы энергии, нами практически игнорируемые. Ну, корпускулярное излучение из космоса, может быть. Или наоборот — некоторые исследователи утверждают, что эта... плесень как-то избирательно притягивает радиоизлучение из различных, под грунтом расположенных источников. Служит для них мишенью. Вопрос этот, в общем, достаточно темен. Факт, что коконы на этой стадии и не гибнут, и не претерпевают существенных изменений. Хотя на молекулярном уровне какая-то перестройка идет. Похоже на то, что либо этот мицелий начинает продуцировать какие-то ДНК-содержащие плазмиды и передает их клеткам вот этак закуклившегося организма, либо как-то трансформирует сам генетический материал клеток организма-хозяина.
— А вы... кто-нибудь вообще пытался, ну... ускорить этот процесс? Довести его до конца? — спросила Циньмэй.
Профессор кашлянул:
— Я совершенно уверен в уровне вашего доступа к секретным материалам, господин... э-э... Роббинс, но в отношении вас, мисс...
— Я могу и подождать в сторонке, — холодно парировала Цинь.
— Вот и прекрасно. Пройдемте в следующий отсек, господин следователь.
Профессор выразительно помолчал, пока Том с опаской по периметру обошел отсек и заглянул в жутковатую полутьму провала-шахты. Потом деликатно кашлянул.
— В принципе все мы, — не торопясь стал объяснять Гримальди непростую историю непростому собеседнику, — сотрудники отдела биотрансформаций (это наше официальное название и по сию пору, кстати), были против предложенных... м-м... определенными лицами экспериментов по... по стимуляции происходившей с больными метаморфозы, против... м-м... ее доведения до конца. Но с нашим мнением не посчитались. На нас было оказано давление. Вы, молодой человек, вряд ли достаточно хорошо представляете... психологию людей того времени. Короче говоря, эксперименты проводили специалисты военного ведомства. Наше... и мое, в частности, участие в этой части работы заключалось в определенных... э-э... консультациях в отношении... предполагавшихся экспериментов и, скажем, в участии в трактовке полученных результатов...
— А результаты — это вот. — Том кивнул головой в сторону шпалерами вывешенных вдоль стен экспонатов.
Эти залитые в пластик свидетельства чего-то чудовищного, что происходило в этих стенах, были больше похожи на какие-то вышедшие из кузни сатаны инструменты и орудия. И еще — на чудовищно разросшиеся и искаженные неведомыми силами органы каких-то жутких насекомых. Тварей не из Мира сего.
Их можно было увидеть целиком. Серия голограмм запечатлела последовательные стадии рождения чудовища. Из кокона.
— Биороботы. Люди в коконах перерождались в биороботов, господин следователь. Чудовищно, коварно агрессивных. И практически неистребимых. Были довольно большие жертвы среди тех, кто первыми столкнулся с этим... с этим феноменом. Но все удалось локализовать. Пока что мы перехватываем все случаи заболевания. Исследования... э-э... финальной стадии развития прекращены. Есть установка сверху: сохранить все в секрете. Впрочем, вы-то можете ознакомиться с видеосъемками. А я, с вашего позволения, пройду в свой кабинет — много работы. И с каждым днем становится все больше.
Том с трудом досмотрел пятнадцатиминутный файл, поблагодарил лаборанта, помогавшего ему работать с монитором, и быстрым шагом миновал отсеки отвратительного паноптикума, порожденного препаратом «Линчжи». Проходя мимо ожидавшей его Цинь, он молча кивнул ей, приглашая идти за ним. Говорить ему было тяжело.
На коленях у нее темной глыбкой лежала объемистая дорожная сумка, сквозь кожаные бока которой угадывались очертания плоского Ларца.
Так они промолчали всю недолгую дорогу до дома Васецки. И только когда, поздоровавшись с занятым обихаживанием аккуратнейшего газона Васецки-старшим, все трое поднялись в кабинет декана и старенький сервисный автомат подал каждому чашку чая. Кайл наконец заговорил. И заговорил решительно:
— Давайте покончим с секретами.
Он помог Циньмэй извлечь из громоздкой сумки обернутый ритуальной тканью Ларец и, развернув его, поставил тускло мерцающий янтарный параллелепипед на пол между своим столом и креслами, в которые усадил гостей. Только потом Кайл уселся за стол, но уже с явным намерением взять на себя роль председательствующего на предстоящем военном совете. Том решил не оспаривать у него эту роль.
— На нас движется лавина. — Кайл тронул стопку распечаток на углу громадного рабочего стола. — Кто-нибудь из нас сомневается, что Эпидемия связана с пробуждением «Джейтеста»?
— Он не пробуждался. — Цинь с неприязнью посмотрела на Ларец. — Он и не засыпал. Просто ждал своего часа.
— И дождался с твоей помощью. — Кайл кривовато улыбнулся. — Может, ты и начнешь, Цинь, расскажешь, как обещала, про то, как вы... как ты сделала свой... ход. Когда. И зачем. Пойми, я не хочу устраивать вам допрос. И господин Роббинс этого не хочет. — Он взглядом обратился к Тому за поддержкой. — Я уже сказал тогда, что нам надо играть на равных. Но именно поэтому...
— Не тратьте зря время, декан. — Девушка выпрямилась в кресле.
Теперь она напоминала скорее послушную ученицу, чувствующую свою вину перед старшим. Том вспомнил, что в детстве Цинь помогала аспиранту — тогда еще аспиранту — Васецки где-то на раскопках. Должно быть, пиетет по отношению к старшему сохранился у нее с тех далеких лет. И оба еще не поняли, как им сейчас обращаться друг к другу. Кайл явно непроизвольно перешел на «ты», а Цинь не могла освободиться от церемонного «вы».
— Не тратьте зря время, — повторила китаянка. — Простите, декан, но я, может быть, лучше вас понимаю, что мы теперь — одна команда. Оказались на одной дорожке, и, пока не пройдем по ней до конца, все будет идти только хуже и хуже. И с вами я буду совсем откровенна. Но... — Она посмотрела на Тома. — Господин Роббинс, может быть... Может быть, ему самому можно верить. Но ведь те, кто послал его... Всем этим управлениям и министерствам не место в этой игре. Они угробят и нас, и весь Джей. Я уже убедилась.
Том улыбнулся. Как можно более вежливо.
— Я не могу дать никаких других гарантий, кроме своего слова. Я говорю о гарантиях того, что... Что наша служба воздержится от вмешательства в эту странную игру. Но мне кажется, что у меня есть неплохие возможности помочь вам. Я уже начал понимать, насколько опасно то дело, с которым связался. И насколько оно деликатно. И насколько тут опасно вмешательство со стороны.
— В конце концов, я первым обратился к Федеральному управлению расследований, — вздохнул Кайл. — Правда, в несколько иных условиях. — Он косо усмехнулся. — Так что и этого джинна из бутылки выпустил именно я. И считаю, что теперь должен быть честен с партнерами. Да и времени нет, я уже сказал об этом, играть в секреты.
Цинь сделала рукой движение, словно отмахнулась от назойливых насекомых или мыслей:
— В конце концов лучше, если Том будет в нашей лодке открыто. Все равно мы никуда от его конторы не денемся. Ладно. К черту. Теперь слушайте. Вы уж простите меня, господин декан, но у нас с вами разные представления о Древних Империях и обо всем таком. Я сейчас наговорю много вещей, которые вам не понравятся, но попрошу вас меня не перебивать. Потом поспорим обо всем этом.
Она как-то зябко, точно как ее мать, повела плечами. Том про себя отметил, что это был чуть ли ни первый признак нервозности, который он заметил у Цинь за все время их знакомства.
— Это для вас, доктор Васецки, — с некоторым трудом подбирая слова, продолжила она, — для васЛарец Испытания оказался чем-то совершенно неожиданным. Потому что ваши профессора и академики никогда не принимали всерьез ни Тайные школы, ни — как вы это называете — фольклор Лесного народа, ни людей Джея. А я с детства росла среди этого. Вообще-то мне казалось... Тогда, в храме Кошек, например, что вы и Марика — не такие, как вся эта научная братия, что с вами можно всерьез говорить об этом. Но — не получилось. Ладно. Так вот, легенды о Ларце — это такая... Ну, как это назвать... Такая часть всех этих Тайных Учений, о которой хорошо знают Посвященные. Не все, но многие. Правда, в этих... сказаниях много противоречий. Но вот если бы там все было гладко, тогда наверняка все это было бы враньем. А правда всегда очень запутана. И когда я... Когда Марика намекнула мне о чем-то таком, очень похожем... Я все сделала, чтобы она рассказала мне об этом до конца. Это и не трудно было. Она была очень подавлена и потрясена тем... Ну, всем тем, что обрушилось на нее. Считала себя в ответе и за тех детей, и за гибель господина Сухова.
— Ведь вы... Ты ведь тоже знала его, Цинь? — морща лоб и потирая висок, спросил Кайл.
Девушка невольно поморщилась. Вопрос сбил ее с мысли, изложение которой давалось ей с таким трудом.
— Только так. Издалека. Вы тогда затащили меня на ваш семинар... Ну, на котором делали доклад о тех надписях, которые мы с вами нашли. И доктор Сухов там выступал. Вы нас знакомили — мне очень неловко было. Я почти ничего не поняла тогда. — Она снова коротким жестом отогнала то постороннее, что мешало ей сосредоточиться. — Так вот, когда я поняла, что боги — злые и... всякие, — тут она сделала охранительный жест пестрой веры, — что боги послали мне возможность пройти Испытание. Я стала просить Марику. Я почти никогда и никого ни о чем не прошу! Но в тот раз — я просила. Я давилана Марику. — Глаза Цинь недобро сверкнули, — Не думайте, что все было так легко — поплакалась на моем плече госпожа Карои и принесла мне Ларец в шелковом платочке. Она... Она смертельно боялась всего, что было связано с Испытанием. Но — спасибо Эс-дар-Саю — ее грызло чувство вины. Это была очень хорошая мысль — уйти в монастырь. Марика — идеальный для пестрой веры человек. Испытание принесло ей Дар. Ее туда брали с закрытыми глазами.
— Насколько я знаю... — начал Том.
Он осекся, вдруг осознав, что Ласковый Бог Измены не случайно напомнил им о себе.
— Я же сказала, что мне пришлось давитьна нее, — снова зябко поежилась Циньмэй. — Это я. Я подсказала желтым монашкам, как можно заработать на этом. И когда они завели речь о вступительном взносе, Марика сама предложила мне купить... приобрести Ларец. У нее не было другого выхода. Она до сих пор не знает, что это я... Что это моя работа. Вступительная плата. Я, впрочем, тогда уговорила отца дать ей больше. Много больше, чем требовалось на этот взнос. Он меня понимал — отец. Сначала, правда, он долго не верил мне и всей этой истории с Марикой. Но я убедила его. Это ведь я от него впервые услышала и об Испытании, и о Ларцах. Он... Он вообще сыграл большую роль в этой истории.
— И ты... — Том почему-то почувствовал, что им сейчас можно говорить друг другу «ты». — Ты не раскаиваешься, что так вот подставила подругу?
— В чем нам было раскаиваться тогда? — Цинь смотрела на него своими антрацитовыми глазами и в то же время куда-то мимо. — Каждая из нас получила то, что хотела. Даже больше. Так мы думали тогда. И каждый Бог получил свое. Ее Бог — Кунта-ин-Шай — и мой.
Она запнулась.
— Ты уже помянула своего Бога, — глядя в сторону, напомнил Кайл.
— И твой отец так раскошелился только ради того, чтобы его любимая дочь смогла пройти Испытание? — прервал наступившее молчание Том.
Цинь снова посмотрела на него и — мимо:
— Отец... Отец многое бы дал, чтобы это была не я. Он долго работал с Ларцом. Советовался с людьми из разных школ. Даже за людьми Джея посылал. Хотел примириться с ними. Ради этого.
— И с людьми Учения он тоже советовался? — не удержался от вопроса Роббинс. Он не стал говорить: «Ложного Учения». Они с китаянкой порой уже начали понимать друг друга с полуслова.
— Он сам был человеком Учения, — быстро и как-то в сторону произнесла Цинь. На секунду она прервалась, затем быстро заговорила снова: — Все они очень по-разному читали письмена на Ларце. И разное советовали. Но все равно тут все сходились — ход должен был сделать кто-то из своих. Не просто из Стаи. Из самых близких. А Ли... Брат... К тому времени он погиб.
— Его убили? — спросил Том.
— В нашем бизнесе это случается часто. Фармакология, психотропика, мафия, Комплекс... Это все — много денег и очень мало закона. Не стоит об этом сейчас. Отец ни за что не позволил бы мне сделать это, если бы был хоть кто-то другой.
— А зачем? Зачем ему так надо было, чтобы хоть кто-то из его близких прошел Испытание? — с недоумением прервал ее запинающуюся речь Кайл.
Наступила пауза. Цинь смотрела на него с неподдельным изумлением.
— А зачем этопотребовалось вам? — спросила она. — И Марике? И Сухову? Разве вы не знали?
Лицо китаянки странно изменилось.
— Не знали чего,Цинь? — осторожно задал вопрос Кайл.
Он словно боялся спугнуть бабочку, севшую ему на плечо. Странную, жутковатую ночную бабочку.
— Я все время думала, что Марика врала мне. Да она и говорила обо всем этом так. С пятого на десятое. Значит, вы и вправду просто случайно сделали это? Без всякой цели?
— А какая у нас могла быть цель, Цинь? — все так же осторожно, но очень напряженно спросил Кайл.
Девушка сокрушенно опустила голову:
— Значит — не знаете. Ведь Ларец исполняет желания. И приносит Дар.
— Исполняет желания? — Декан Васецки поражение смотрел на нее.
— Ну да. Ведь когда вы... Когда вы выбирали свой шаг в Испытании... Когда вы переставляли эти знаки.
— Кубики, — машинально поправил Кайл.
— Кубики, — как взрослый, не желающий спорить с ребенком, согласилась Цинь. — Когда вы расставляли знаки, вы ведь, наверное, все-таки пытались придать им какое-то значение? Так ведь?
Кайл выглядел как человек, оглушенный по голове пыльным мешком.
— Нет. Черт возьми — нет! — почти выкрикнул он, ударив кулаком по столу. — Мне не приходило в голову программировать«Джейтест». Только когда я увидел, какой набор знаков сложился у Павла, я понял, что это — не случайное выпадение кубиков.
— Лучше не поминайте черта, декан, когда этоздесь, — чуть отрешенно кивнула на Ларец Цинь. — Значит, вы не знали.Это все меняет. Не все — многое... «Джейтест»... Марика тоже так называла это.Придется объяснять.
Она подняла голову и сразу стала похожа не на угловатого подростка, а на какое-то подобие юного Будды, наделенного незримым остальному миру знанием, на посланца из другого, совсем другого Мира. Впрочем, это, скорее всего, просто почудилось Тому. На секунду-две, не больше.
— Вы, конечно, понимаете, декан, что там, на этих... кубиках можно набрать только ограниченное число Приказов... Повелений... Но можно выбрать такое, которое принесет тебе то, что ты желаешь. Только это будет одна часть Повеления. А вторая — хочешь ты или не хочешь — будет гласить что-то другое. Что-то для тебя страшное. Через что придется пройти. В этом и состоит смысл Испытания. А вы просто... Просто были похожи на обезьян, которые барабанят по клавишам компьютера. Простите.
Но еще можно было различить под этим белым саваном лица тех, кто были когда-то людьми.
— Такая фаза наблюдается на третьей-четвертой неделе заболевания, — продолжил глухим, бубнящим тоном профессор. — Внутренние ткани и физиологические системы больного продолжают функционировать, но очень слабо, вяло.
Цинь смотрела на эти полускрытые белесым пологом лица. Нет, они не были бесстрастно отвлеченными, погруженными в глубь себя, как у тех, из первого отсека. Разные были на них выражения — безмерного удивления; безмолвного, словно в стоп-кадре застывшего крика тупой, ничего не понимающей сосредоточенности; отчаянной, уже готовой принять отказ, мольбы. Тома слегка передернуло, и профессор, не то заметив это, не то по опыту прошлых экскурсий, пояснил:
— Не следует воспринимать эти... гримасы как действительное выражение чувств лежащих... людей. Нет, их энцефалограммы соответствуют глубокому — на грани комы — покою. Они не чувствуют и не ощущают ничего. По крайней мере, не должны ни чувствовать, ни выражать.
— Вы пробовали зондировать их... м-м... внутреннее состояние с помощью экстрасенсорики? — поинтересовался Том.
— Здесь не верят шаманам, мистер следователь. — Профессор неодобрительно посмотрел на него, словно на шаловливого ученика, нарушающего плавное течение экскурсии. — Гифы, — продолжил Гримальди, — пронизали на этой стадии все ткани больного. Мозг — в том числе. Но эти ткани еще продолжают выполнять свои функции. Минимально, на грани анабиоза. Физиологические выделения уже прекращены. Организм больного... Точнее, тот комплекс, который данный организм составил теперь с этой сетью гиф, переходит, так сказать, на «замкнутый цикл». В этом состоянии его можно поддерживать неопределенно долго.
— Запах... — чуть неожиданно сказала Циньмэй. — Здесь у вас запах, как... Мне трудно это сказать по-английски. Нет, не запах тлена. Какой-то чужойзапах.
— Да, — подтвердил профессор. — И сами гифы, и вошедшие в контакт с ними клетки начинают вырабатывать некий комплекс химических соединений. Совсем не свойственный для того, с чем мы сталкиваемся в обычной жизни. Некоторые из соединений летучи. Но здесь мы все привыкли к этому. Они не вызывают дурных последствий — мы проверяли это. Так вот. — Гримальди на несколько секунд задумался, ловя какую-то ускользнувшую мысль. — Мы, конечно, поддерживаем функционирование тканей пациентов, вводя целый комплекс необходимых для этого веществ. Кстати, большинство тканей больного, если не считать костной и... и мозга, сильно редуцируются, уменьшаются в своих объеме и массе. Тем не менее мы продолжаем их подпитку. Но... Но если такая поддержка оборвется, это вовсе не будет обозначать полной гибели больного. Он... Он просто перейдет к последней стадии этой метаморфозы.
— Превращения, — тихо сказала Циньмэй.
— Да, — не особенно слушая ее, произнес профессор, — метаморфоза. Это — следующий отсек. Приготовьте свои нервы, господа.
* * *
Собственно, ничего очень уж страшного в третьем отсеке не было. Такие же или почти такие же стеллажи и совсем уж покрытые белым, отвратительно мохнатым саваном фигуры на них. Лиц теперь уже невозможно было различить.— Иногда они переходят в это состояние спонтанно, — продолжал профессор. — Я, собственно, думаю, что по истечении какого-то промежутка времени каждый из них перейдет в это состояние Вот видите, теперь пациент практически утрачивает хоть какое-либо сходство с... м-м... человеческим существом. Рентгеновские снимки и ЯМР-томография показывают, что форма и консистенция скелета, других органов и тканей человека, точнее, того, что от него остается, начинают испытывать какие-то очень существенные изменения. Я бы... Я бы уподобил ЭТО тому, что происходит в куколке насекомого, которое из состояния личинки переходит в форму зрелого насекомого, в так называемое имаго.
— Господи, и что же собой представляет тогда эта... зрелая, как вы выразились, форма? — осведомился Том.
— Этого никто не знает, — косо улыбнулся Гримальди. — По крайней мере — никто из живущих. Вы... Ну, раз вы занимаетесь некими вопросами, связанными с особенностями нашей милой планетки и, может быть, с древней историей Джея, его реликвиями ..
Том заметил, что то ли он сам, то ли непроницаемая с виду Цинь чем-то выдали себя. Во всяком случае, это было заметно по чуть изменившемуся тону руководителя программы.
— Видите ли, со школьных лет вы должны помнить, что у человека, в отличие от, скажем, кишечной палочки, большая часть его генетической информации «молчит» — никак не проявляет себя в течение его жизни образованием каких-то в ней закодированных веществ или признаков, которые такие вещества могли бы вызвать у человека в процессе его созревания, развития. — Гримальди академично рассказывал о генетике. — Ну, несмышленым детям в школе или на факультативах по биологии, где глубокого познания природы человеческого естества с них никто не спрашивает, этот парадокс объясняют весьма просто. Все эти лишние нуклеотиды, вся большая часть информации, которая записана в каждой клеточке нашего тела, — это не структурные гены, не чертежи белков, которые будут затем спущены со стапелей рибосом и отправятся в бурное море цитоплазмы выполнять свое нелегкое дело.
— Вы так поэтически пересказываете введение в молекулярную генетику, — сделал Том усталому профессору комплимент, которого тому, чувствуется, недоставало.
— Что поделаешь, в наш век приходится иногда напоминать людям о том, чему их учили лет пятнадцать назад. — Ученый приободрился. — Так вот, обычно «немую», «молчащую» информацию человеческого генома оценивают не как описание каких-то структур, которые должны воплотиться в материале белков, ферментов или... Одним словом, в чем-нибудь материальном. Ее — эту информацию — оценивают как некие управляющие инструкции, согласно которым вся эта белковая машинерия осуществляет свое действие. Еще была и благополучно существует по сию пору теория так называемой «эгоистической ДНК». Мол, существует возможность бесконечного самовоспроизведения и самоумножения фрагментов ДНК, не несущих никакой смысловой информации. Осуществляющих свое бытие только ради продления этого бытия. Бессмысленного самого по себе.
— В этом есть своя философия, по крайней мере Мастер Лю сказал бы так, — оценила эту мысль Циньмэй.
— Но есть и другая точка зрения, я, правда, не ее сторонник. — Профессор чуть заломил седую бровь, как бы придавая оттенок некой иронии той теории, которую он собирался сообщить уважаемым слушателям. — Некоторые особо оригинальные теоретики считают, что человеческий организм, каким мы его знаем, — это всего — лишь личинка, которая разучилась превращаться в зрелую свою форму — в имаго. Принимать истинный облик, достойный человека. Это не столь оригинальная мысль, мисс, — заметил Гримальди, уловив тень какой-то странной улыбки на крепко сжатых губах китаянки. — Ювенильное существование, бытие в форме личинки, способной к размножению, ведут довольно много живых существ как на матушке-Земле, так и в иных Мирах. Самый распространенный пример — амбистома, которая может всю свою жизнь прожить, так и не став тем, кем ей предназначено, — аксолотлем.
— Это, кажется, называется неотенией, — продемонстрировал краешек своей эрудиции Том.
— Совершенно верно, — устало подтвердил профессор. — Так вот, есть оригиналы, считающие, что Homo sapiens — это только неотеническая форма. Личинка, которая при соответствующих условиях должна переродиться во что-то более развитое.
— В ангела или, быть может, в самого Господа Бога, — чуть иронично заметил Том.
— Или в дьявола, — без всякой иронии сказала Циньмэй.
Вообще без всякого выражения в голосе. Просто так.
— Ну так вот, — продолжил профессор, — в этой стадии образовавшийся... э-э... кокон может существовать, в отсутствие разного рода внешних воздействий, неопределенно долго. Есть образцы — их доставили из Внутреннего Пространства, — которым стукнуло уже за сто. Эти... гифы, проникая во все органы и ткани, не только их изменяют, трансформируют каким-то образом клетки тканей, в которые попадают, они их еще и консервируют — переводят в этакий... м-м... сверхэкономичный режим. Но не только в этом дело. Этот биологический материал... сеть этих волокон, она, видимо, способна к какому-то автотрофному виду питания. Поглощает некоторые формы энергии, нами практически игнорируемые. Ну, корпускулярное излучение из космоса, может быть. Или наоборот — некоторые исследователи утверждают, что эта... плесень как-то избирательно притягивает радиоизлучение из различных, под грунтом расположенных источников. Служит для них мишенью. Вопрос этот, в общем, достаточно темен. Факт, что коконы на этой стадии и не гибнут, и не претерпевают существенных изменений. Хотя на молекулярном уровне какая-то перестройка идет. Похоже на то, что либо этот мицелий начинает продуцировать какие-то ДНК-содержащие плазмиды и передает их клеткам вот этак закуклившегося организма, либо как-то трансформирует сам генетический материал клеток организма-хозяина.
— А вы... кто-нибудь вообще пытался, ну... ускорить этот процесс? Довести его до конца? — спросила Циньмэй.
Профессор кашлянул:
— Я совершенно уверен в уровне вашего доступа к секретным материалам, господин... э-э... Роббинс, но в отношении вас, мисс...
— Я могу и подождать в сторонке, — холодно парировала Цинь.
— Вот и прекрасно. Пройдемте в следующий отсек, господин следователь.
* * *
Следующий отсек напоминал некий странный гибрид цеха с музеем. Музей был представлен значительным числом витрин и не без своеобразного вкуса аранжированных экспозиций голографических снимков и каких-то гипсовых и пластиковых отпечатков. Цех — громадой каких-то ненормально искореженных металлических конструкций, старательно, но далеко не эстетично обнесенных, закрепленных, покрытых бесцветным защитным лаком и металлическими мостиками, и переходов, позволяющих заглянуть в некий заботливо огороженный провал у противоположного торца отсека. Провал был и не естественного происхождения, но и на искусственное сооружение явно не тянул. Это, скорее, был когда-то сооруженный со вполне благими целями колодец, превращенный взрывом, случившимся где-то в его глубине, в жерло туннеля, уходящего в преисподнюю, не иначе.Профессор выразительно помолчал, пока Том с опаской по периметру обошел отсек и заглянул в жутковатую полутьму провала-шахты. Потом деликатно кашлянул.
— В принципе все мы, — не торопясь стал объяснять Гримальди непростую историю непростому собеседнику, — сотрудники отдела биотрансформаций (это наше официальное название и по сию пору, кстати), были против предложенных... м-м... определенными лицами экспериментов по... по стимуляции происходившей с больными метаморфозы, против... м-м... ее доведения до конца. Но с нашим мнением не посчитались. На нас было оказано давление. Вы, молодой человек, вряд ли достаточно хорошо представляете... психологию людей того времени. Короче говоря, эксперименты проводили специалисты военного ведомства. Наше... и мое, в частности, участие в этой части работы заключалось в определенных... э-э... консультациях в отношении... предполагавшихся экспериментов и, скажем, в участии в трактовке полученных результатов...
— А результаты — это вот. — Том кивнул головой в сторону шпалерами вывешенных вдоль стен экспонатов.
Эти залитые в пластик свидетельства чего-то чудовищного, что происходило в этих стенах, были больше похожи на какие-то вышедшие из кузни сатаны инструменты и орудия. И еще — на чудовищно разросшиеся и искаженные неведомыми силами органы каких-то жутких насекомых. Тварей не из Мира сего.
Их можно было увидеть целиком. Серия голограмм запечатлела последовательные стадии рождения чудовища. Из кокона.
— Биороботы. Люди в коконах перерождались в биороботов, господин следователь. Чудовищно, коварно агрессивных. И практически неистребимых. Были довольно большие жертвы среди тех, кто первыми столкнулся с этим... с этим феноменом. Но все удалось локализовать. Пока что мы перехватываем все случаи заболевания. Исследования... э-э... финальной стадии развития прекращены. Есть установка сверху: сохранить все в секрете. Впрочем, вы-то можете ознакомиться с видеосъемками. А я, с вашего позволения, пройду в свой кабинет — много работы. И с каждым днем становится все больше.
* * *
Это было довольно жутко — знакомиться с этими видеосьемками.Том с трудом досмотрел пятнадцатиминутный файл, поблагодарил лаборанта, помогавшего ему работать с монитором, и быстрым шагом миновал отсеки отвратительного паноптикума, порожденного препаратом «Линчжи». Проходя мимо ожидавшей его Цинь, он молча кивнул ей, приглашая идти за ним. Говорить ему было тяжело.
* * *
Обратный путь от столицы до Вестуича ночным экспрессом монорельса занял, как показалось Тому, вечность. Он так и не запомнил, сколько раз забывался тревожным, зыбким сном или ему снилось, что он проваливался в эти призрачные, топкие дали, в которых к нему возвращались окутанные паутиной призраки и заточенные в залитых жарким светом кельях старики со слезящимися глазами. А когда он выныривал, возвращался из этих недобрых мест, то всякий раз встречался взглядом с замершей в неудобной, напряженной позе на сиденье напротив угловатой, похожей на паренька из городского гетто девушкой, которая, похоже, так же, как и он, смотрела свои сны — тоже зыбкие и недобрые. Смотрела с открытыми, бездонно-черными глазами, в глубь которых невозможно было заглянуть.На коленях у нее темной глыбкой лежала объемистая дорожная сумка, сквозь кожаные бока которой угадывались очертания плоского Ларца.
* * *
Декан Васецки встретил их на перроне новенького терминала Вестуича шестью этажами выше вмурованной в фундамент Транспортного узла крипты — и молча повел к стоянке, на которой его кар был почти единственной машиной. Похоже, он тоже плохо провел ночь. «У нас всех сегодня неважный цвет лица», — хотел заметить Том, но тут же усмехнулся невольной двусмысленности этой фразы — конечно, неважный: серо-черный у него, серо-желтый с коричневым загаром у Цинь и просто серый у господина декана. Эта гамма требовала слишком долгого осмысления. Он не стал говорить ничего.Так они промолчали всю недолгую дорогу до дома Васецки. И только когда, поздоровавшись с занятым обихаживанием аккуратнейшего газона Васецки-старшим, все трое поднялись в кабинет декана и старенький сервисный автомат подал каждому чашку чая. Кайл наконец заговорил. И заговорил решительно:
— Давайте покончим с секретами.
Он помог Циньмэй извлечь из громоздкой сумки обернутый ритуальной тканью Ларец и, развернув его, поставил тускло мерцающий янтарный параллелепипед на пол между своим столом и креслами, в которые усадил гостей. Только потом Кайл уселся за стол, но уже с явным намерением взять на себя роль председательствующего на предстоящем военном совете. Том решил не оспаривать у него эту роль.
— На нас движется лавина. — Кайл тронул стопку распечаток на углу громадного рабочего стола. — Кто-нибудь из нас сомневается, что Эпидемия связана с пробуждением «Джейтеста»?
— Он не пробуждался. — Цинь с неприязнью посмотрела на Ларец. — Он и не засыпал. Просто ждал своего часа.
— И дождался с твоей помощью. — Кайл кривовато улыбнулся. — Может, ты и начнешь, Цинь, расскажешь, как обещала, про то, как вы... как ты сделала свой... ход. Когда. И зачем. Пойми, я не хочу устраивать вам допрос. И господин Роббинс этого не хочет. — Он взглядом обратился к Тому за поддержкой. — Я уже сказал тогда, что нам надо играть на равных. Но именно поэтому...
— Не тратьте зря время, декан. — Девушка выпрямилась в кресле.
Теперь она напоминала скорее послушную ученицу, чувствующую свою вину перед старшим. Том вспомнил, что в детстве Цинь помогала аспиранту — тогда еще аспиранту — Васецки где-то на раскопках. Должно быть, пиетет по отношению к старшему сохранился у нее с тех далеких лет. И оба еще не поняли, как им сейчас обращаться друг к другу. Кайл явно непроизвольно перешел на «ты», а Цинь не могла освободиться от церемонного «вы».
— Не тратьте зря время, — повторила китаянка. — Простите, декан, но я, может быть, лучше вас понимаю, что мы теперь — одна команда. Оказались на одной дорожке, и, пока не пройдем по ней до конца, все будет идти только хуже и хуже. И с вами я буду совсем откровенна. Но... — Она посмотрела на Тома. — Господин Роббинс, может быть... Может быть, ему самому можно верить. Но ведь те, кто послал его... Всем этим управлениям и министерствам не место в этой игре. Они угробят и нас, и весь Джей. Я уже убедилась.
Том улыбнулся. Как можно более вежливо.
— Я не могу дать никаких других гарантий, кроме своего слова. Я говорю о гарантиях того, что... Что наша служба воздержится от вмешательства в эту странную игру. Но мне кажется, что у меня есть неплохие возможности помочь вам. Я уже начал понимать, насколько опасно то дело, с которым связался. И насколько оно деликатно. И насколько тут опасно вмешательство со стороны.
— В конце концов, я первым обратился к Федеральному управлению расследований, — вздохнул Кайл. — Правда, в несколько иных условиях. — Он косо усмехнулся. — Так что и этого джинна из бутылки выпустил именно я. И считаю, что теперь должен быть честен с партнерами. Да и времени нет, я уже сказал об этом, играть в секреты.
Цинь сделала рукой движение, словно отмахнулась от назойливых насекомых или мыслей:
— В конце концов лучше, если Том будет в нашей лодке открыто. Все равно мы никуда от его конторы не денемся. Ладно. К черту. Теперь слушайте. Вы уж простите меня, господин декан, но у нас с вами разные представления о Древних Империях и обо всем таком. Я сейчас наговорю много вещей, которые вам не понравятся, но попрошу вас меня не перебивать. Потом поспорим обо всем этом.
Она как-то зябко, точно как ее мать, повела плечами. Том про себя отметил, что это был чуть ли ни первый признак нервозности, который он заметил у Цинь за все время их знакомства.
— Это для вас, доктор Васецки, — с некоторым трудом подбирая слова, продолжила она, — для васЛарец Испытания оказался чем-то совершенно неожиданным. Потому что ваши профессора и академики никогда не принимали всерьез ни Тайные школы, ни — как вы это называете — фольклор Лесного народа, ни людей Джея. А я с детства росла среди этого. Вообще-то мне казалось... Тогда, в храме Кошек, например, что вы и Марика — не такие, как вся эта научная братия, что с вами можно всерьез говорить об этом. Но — не получилось. Ладно. Так вот, легенды о Ларце — это такая... Ну, как это назвать... Такая часть всех этих Тайных Учений, о которой хорошо знают Посвященные. Не все, но многие. Правда, в этих... сказаниях много противоречий. Но вот если бы там все было гладко, тогда наверняка все это было бы враньем. А правда всегда очень запутана. И когда я... Когда Марика намекнула мне о чем-то таком, очень похожем... Я все сделала, чтобы она рассказала мне об этом до конца. Это и не трудно было. Она была очень подавлена и потрясена тем... Ну, всем тем, что обрушилось на нее. Считала себя в ответе и за тех детей, и за гибель господина Сухова.
— Ведь вы... Ты ведь тоже знала его, Цинь? — морща лоб и потирая висок, спросил Кайл.
Девушка невольно поморщилась. Вопрос сбил ее с мысли, изложение которой давалось ей с таким трудом.
— Только так. Издалека. Вы тогда затащили меня на ваш семинар... Ну, на котором делали доклад о тех надписях, которые мы с вами нашли. И доктор Сухов там выступал. Вы нас знакомили — мне очень неловко было. Я почти ничего не поняла тогда. — Она снова коротким жестом отогнала то постороннее, что мешало ей сосредоточиться. — Так вот, когда я поняла, что боги — злые и... всякие, — тут она сделала охранительный жест пестрой веры, — что боги послали мне возможность пройти Испытание. Я стала просить Марику. Я почти никогда и никого ни о чем не прошу! Но в тот раз — я просила. Я давилана Марику. — Глаза Цинь недобро сверкнули, — Не думайте, что все было так легко — поплакалась на моем плече госпожа Карои и принесла мне Ларец в шелковом платочке. Она... Она смертельно боялась всего, что было связано с Испытанием. Но — спасибо Эс-дар-Саю — ее грызло чувство вины. Это была очень хорошая мысль — уйти в монастырь. Марика — идеальный для пестрой веры человек. Испытание принесло ей Дар. Ее туда брали с закрытыми глазами.
— Насколько я знаю... — начал Том.
Он осекся, вдруг осознав, что Ласковый Бог Измены не случайно напомнил им о себе.
— Я же сказала, что мне пришлось давитьна нее, — снова зябко поежилась Циньмэй. — Это я. Я подсказала желтым монашкам, как можно заработать на этом. И когда они завели речь о вступительном взносе, Марика сама предложила мне купить... приобрести Ларец. У нее не было другого выхода. Она до сих пор не знает, что это я... Что это моя работа. Вступительная плата. Я, впрочем, тогда уговорила отца дать ей больше. Много больше, чем требовалось на этот взнос. Он меня понимал — отец. Сначала, правда, он долго не верил мне и всей этой истории с Марикой. Но я убедила его. Это ведь я от него впервые услышала и об Испытании, и о Ларцах. Он... Он вообще сыграл большую роль в этой истории.
— И ты... — Том почему-то почувствовал, что им сейчас можно говорить друг другу «ты». — Ты не раскаиваешься, что так вот подставила подругу?
— В чем нам было раскаиваться тогда? — Цинь смотрела на него своими антрацитовыми глазами и в то же время куда-то мимо. — Каждая из нас получила то, что хотела. Даже больше. Так мы думали тогда. И каждый Бог получил свое. Ее Бог — Кунта-ин-Шай — и мой.
Она запнулась.
— Ты уже помянула своего Бога, — глядя в сторону, напомнил Кайл.
— И твой отец так раскошелился только ради того, чтобы его любимая дочь смогла пройти Испытание? — прервал наступившее молчание Том.
Цинь снова посмотрела на него и — мимо:
— Отец... Отец многое бы дал, чтобы это была не я. Он долго работал с Ларцом. Советовался с людьми из разных школ. Даже за людьми Джея посылал. Хотел примириться с ними. Ради этого.
— И с людьми Учения он тоже советовался? — не удержался от вопроса Роббинс. Он не стал говорить: «Ложного Учения». Они с китаянкой порой уже начали понимать друг друга с полуслова.
— Он сам был человеком Учения, — быстро и как-то в сторону произнесла Цинь. На секунду она прервалась, затем быстро заговорила снова: — Все они очень по-разному читали письмена на Ларце. И разное советовали. Но все равно тут все сходились — ход должен был сделать кто-то из своих. Не просто из Стаи. Из самых близких. А Ли... Брат... К тому времени он погиб.
— Его убили? — спросил Том.
— В нашем бизнесе это случается часто. Фармакология, психотропика, мафия, Комплекс... Это все — много денег и очень мало закона. Не стоит об этом сейчас. Отец ни за что не позволил бы мне сделать это, если бы был хоть кто-то другой.
— А зачем? Зачем ему так надо было, чтобы хоть кто-то из его близких прошел Испытание? — с недоумением прервал ее запинающуюся речь Кайл.
Наступила пауза. Цинь смотрела на него с неподдельным изумлением.
— А зачем этопотребовалось вам? — спросила она. — И Марике? И Сухову? Разве вы не знали?
Лицо китаянки странно изменилось.
— Не знали чего,Цинь? — осторожно задал вопрос Кайл.
Он словно боялся спугнуть бабочку, севшую ему на плечо. Странную, жутковатую ночную бабочку.
— Я все время думала, что Марика врала мне. Да она и говорила обо всем этом так. С пятого на десятое. Значит, вы и вправду просто случайно сделали это? Без всякой цели?
— А какая у нас могла быть цель, Цинь? — все так же осторожно, но очень напряженно спросил Кайл.
Девушка сокрушенно опустила голову:
— Значит — не знаете. Ведь Ларец исполняет желания. И приносит Дар.
— Исполняет желания? — Декан Васецки поражение смотрел на нее.
— Ну да. Ведь когда вы... Когда вы выбирали свой шаг в Испытании... Когда вы переставляли эти знаки.
— Кубики, — машинально поправил Кайл.
— Кубики, — как взрослый, не желающий спорить с ребенком, согласилась Цинь. — Когда вы расставляли знаки, вы ведь, наверное, все-таки пытались придать им какое-то значение? Так ведь?
Кайл выглядел как человек, оглушенный по голове пыльным мешком.
— Нет. Черт возьми — нет! — почти выкрикнул он, ударив кулаком по столу. — Мне не приходило в голову программировать«Джейтест». Только когда я увидел, какой набор знаков сложился у Павла, я понял, что это — не случайное выпадение кубиков.
— Лучше не поминайте черта, декан, когда этоздесь, — чуть отрешенно кивнула на Ларец Цинь. — Значит, вы не знали.Это все меняет. Не все — многое... «Джейтест»... Марика тоже так называла это.Придется объяснять.
Она подняла голову и сразу стала похожа не на угловатого подростка, а на какое-то подобие юного Будды, наделенного незримым остальному миру знанием, на посланца из другого, совсем другого Мира. Впрочем, это, скорее всего, просто почудилось Тому. На секунду-две, не больше.
— Вы, конечно, понимаете, декан, что там, на этих... кубиках можно набрать только ограниченное число Приказов... Повелений... Но можно выбрать такое, которое принесет тебе то, что ты желаешь. Только это будет одна часть Повеления. А вторая — хочешь ты или не хочешь — будет гласить что-то другое. Что-то для тебя страшное. Через что придется пройти. В этом и состоит смысл Испытания. А вы просто... Просто были похожи на обезьян, которые барабанят по клавишам компьютера. Простите.