Страница:
– Вы находитесь в распоряжении регионального представительства Планетарной Контрразведки Метрополии «Земля». А едем мы на ваше предыдущее место работы – в Этнографический Музей Департамента Науки. Там вам будет удобнее давать показания, – пояснил капитан Дель Рэй. – Справа от вас сидит Следователь Федерального Управления Расследований. Кстати, Герлах, снимите наручники с господина Лисецки... Вы не хотите сделать никаких заявлений, приват-доцент?
– Я могу заявить только то, что заявлял уже миллион раз. Я невиновен, и мой арест и осуждение – произвол чистой воды...
Начав свое заявление твердым голосом, Лисецки окончил его на какой-то неуверенной ноте, весь как-то сжавшись, словно приготовившись к окрику или удару. Это подсказало Каю следующий вопрос.
– Вы не имеете претензий к режиму вашего содержания в заключении?
– Я не имею... желания предъявлять претензии.
До мрачноватого – гораздо мрачнее, чем функциональной архитектуры центральный застенок – здания музея они доехали молча. Даже ночного сторожа не полагалось нищей как церковная мышь гринзейской этнографии. Пустое здание сторожила автоматика, послушно капитулировавшая перед стереотипной полицейской карточкой универсального доступа. В родных стенах, скисший уж было вконец, гуманитарий встрепенулся.
В мягком свете флуоресцентных панелей перед вошедшими предстала небогатая, но довольно хорошо организованная экспозиция. Были в ней и вполне земного вида истуканы из камня и дерева, воплощающие неведомых тотемов, и страннейшего вида инструменты – не выточенные, выращенные из разных пород здешних деревьев, и некие совершенно непонятные предметы, заботливо расположенные в ряды по убыванию взаимного сходства, и голограммы, запечатлевшие панорамы туземных поселений, и какие-то письмена, в изобилии покрывавшие самые разнообразные предметы, в большинстве для этого, вроде, не предназначенные... Все это содержалось в образцовом порядке и создано было, видно, с большой любовью.
– Как мило, однако, – всплеснул руками этнограф. – Они сохранили мое рабочее место нетронутым... Только пыль смахивают...
Он устало опустился в удобное, какое-то домашнее кресло. Прикрыл глаза:
– Итак, что вам угодно знать, господа?
– Наш разговор не так прост. – Гвидо, не дождавшись приглашения, занял место напротив Лисецки. Кай разместился несколько сбоку.
– Скажите, вы связываете ваш, как вы говорите, незаконный арест с теми отношениями, которые вы поддерживали с Послом Окамой?
– Ну, тут только ребенок может не понять. Мне отомстили за участие в работе над докладом Посла. – Лисецки пожал плечами и сгорбился за своим столом. – Это одна половина моей вины.
– А вторая?
– А вторая заключается в том, что я дал заключение о несостоятельности хронологии археологических экспонатов музея и основных коллекций планеты. Разумеется, теперь я понимаю, какую глупость совершил...
– Довольно трудно понять, как такой довольно академический вопрос мог столь роковым образом повлиять... – начал Кай.
– Самым простым, господин Следователь. Я довольно давно убедился, что из джунглей нам беспрерывно несут под видом истинных предметов древнего быта аборигенов довольно хорошо сработанные новоделы. Пока это были единичные, без больших обобщений случаи, это только повышало рыночные цены признанных экспонатов коллекций музея и, особенно, самых знаменитых частных коллекций. Но когда я убедительно показал, что на две трети сами эти коллекции более, чем сомнительны, я, оказывается, замахнулся на целые состояния. И меня заставили замолчать. Таким вот способом.
– Это интересно... – заметил Гвидо. – Я сам побывал – немногим более суток прошло – на раскопках, которые этот народец ведет в самых широких масштабах... Там много странного...
– Именно так. Практически невозможно сказать, что из того, что на ваших глазах за большие деньги извлекается из недр Гринзеи, покоилось там веками и тысячелетиями, а что закопано туда вчера. Во исполнение обряда...
– А зачем же нужны такие обряды? Я услышал от аборигенов довольно путаное философское объяснение тому, что на моих глазах какое-то строение предавалось земле...
– Именно в этом и состоит якобы непреодолимая разница в мировосприятии землян и аборигенов... Но неужели вы вытащили меня из камеры только для того, чтобы потолковать на подобные темы?
– И еще для того, чтобы дать вам возможность глотнуть немного кофе... – Кай отвернул крышку термоса и плеснул в нее горячего напитка. – Глотните, приободритесь. А вот – бутерброды... Не придавайте значения тому, что мы задаем много посторонних вопросов. Но для того, чтобы не наломать дров в здешних условиях, нам, профанам, не хватает общей информации. Той, которую вы здесь считаете банальной. Например, ни в одной галактической базе данных я не получил конкретной информации об истинном возрасте нынешней цивилизации Гринзеи. Я имею ввиду, конечно, туземную цивилизацию...
Лисецки поднялся из-за стола и, верно, сбросив память о долгих месяцах тюремного молчания, неосознанно принял осанку преподавателя, которому бестолковый студент задал забавный вопрос. Он двинулся вдоль витрин, едва заметно касаясь их кончиками костлявых пальцев.
– Если бы вы учились в школе здесь, на Гринзее, вы бы твердо знали, класса с пятого, что нынешняя, упадочная, биологизированная цивилизация аборигенов насчитывает шесть тысяч восемьсот лет – по галактическому календарю, разумеется – и что она вытеснила другую – низкотехнологичную, агрессивную, экспансионистскую культуру, от которой остались лишь затерянные в джунглях руины и несметные клады... Не знаю, кто навыдумывал эти глупости, но они стали беспрекословной истиной для любого колониста младше сорока.
– Вы не верите этим цифрам?
– Они взяты с потолка. В основном, из вольных переводов легенд аборигенов, сделанных дилетантами вроде Олафсена... Дело в том, что у коренного населения Гринзеи вообще нет привычки считать время. Вот – видите эти камешки? Прозрачные – желтоватые такие, синие, черные... Это и есть часы. Когда по каким-то причинам приходится считать равные отрезки времени, они рассказывают друг другу священные истории и перекладывают камешки. Справа налево. Или наоборот. Священные истории имеют фиксированную длину. Их много – на разные случаи жизни. Более сложной техники счета времени народ Гринзеи не приемлет... Здесь нет смены сезонов... Почти нет. Земля родит одинаково во всякий день – нет нужды рассчитывать запасы впрок... Да и не хранится почти ничего в этом климате... Ничего и не нужно сложнее этих вот камушков.
– Но в подземном лазарете я видел... – начал Кай.
– Вы могли видеть в джунглях и компьютер... Когда припирает, современный абориген может пользоваться и электронным хронометром, но не станет ЖИТЬ по часам. С этим связаны какие-то древние архетипы. Счет времени – проклятье для них... Вот, прочтите это... Фонетические значки. «Пиджин». Здесь – мой перевод:
«Люди Земли заворожены Смертью. Они идут ей навстречу, считая шаги. Они не сводят с нее глаз. Знание Времени есть знание Времени Встречи с Небытием. Зачем оно тебе?»
– Мне не удалось соблюсти рифму...
– Иногда мне и самому хочется забросить подальше эти чертовы наручники, – заметил Гвидо, постукав указательным пальцем по тусклому металлу браслета своих «Командирских». Лес вспомнился ему с необычайной яркостью.
– И учтите: это для вас, господа, носящие часы, – продолжал охваченный просветительским азартом приват-доцент, – час поутру – явление той же природы, что и час ночью или в обед. Для толкового аборигена утренний час также отличается от вечернего, как метр от фунта. Время ночью считают этими вот камушками. А днем – только вот этими. Причем играет роль, что за день наступил – пасмурный или солнечный. Если час не равен часу, то уж день и подавно не равен дню... Да и любой такой день распадается на несравнимые периоды. И от вашего лично состояния зависит счет времени. Считается, что время сна, вообще, не существует... О счете лет и тысячелетий нет и речи. Да и зачем их считать? Если мудрецом изречена истина, то какая разница – вчера или в начале веков? Зло остается злом вовеки, а радость всегда истекает в мгновение ока. Зачем же считать время? Вот так, господа.
– Ну... А объективная хронология? Радиоуглеродный, скажем, метод?
– Для объективной хронологии нужны ископаемые. ОСТАНКИ. А биосфера Гринзеи прокручивает весь свой углерод в сотни раз быстрее, чем на Земле. Плоть разлагается, дерево гниет, металл ржавеет. Здесь нет культа вечного захоронения. Живое, погибая, дает новую жизнь. Только так. Это и догма туземной веры и констатация истинного положения дел на планете, одновременно... Камень... Иногда строения... Фундаменты и засыпанные русла каналов. Вот все, с чем приходится иметь дело, если не верить легендам. А между тем, на базе такой вот археологии и этнографии вырос и живет огромный рынок гринзейских древностей и антиквариата... Очень трудно поднимать голос против научных предрассудков, когда они подкреплены материальными интересами многих людей...
– Вы уверены в тех методах датировки, которые использовали сами? – как можно более веско поинтересовался Гвидо.
– В криминалистике такие методы приняты испокон веку. Нейтронно-активационный анализ выявил в материале каменных изделий следы металла инструментов, изготовленных из типично земных материалов и по земным технологиям. В ряде случаев можно назвать конкретного изготовителя. Другие изделия могли быть обработаны в ручную... Тогда датировка почти невозможна, но подозрения остаются.
– Вернемся из эмпиреев, поближе к действительности... – Кай принял менее комфортабельную позу. – Кто, по-вашему, адресовал к вам органы правопорядка: спекулянты антиквариатом, или... оппоненты Посла Окамы? Я, конечно, не прошу вас называть имя Советника Лэшли...
Лисецки выпрямился, словно его огрели кнутом.
– Вы должны понять... Тут не «или-или». Тут все взаимосвязано. Лэшли просто дал понять этой своре спекулянтов, что выставляет меня им на съедение. Ну а уж те постарались... Таким большим господам, как Советник, не надо самим пачкать руки в полицейских делах. Достаточно означить свою позицию... А вы говорите «или-или»...
– Вы считаете, что вас покарали за недогадливость?
– Вряд ли это называют недогадливостью. Советник прямо предупредил меня... Он объяснил мне, что именно хочет видеть в докладе.
– Что же?
– Этнографическая часть доклада должна была, по его мнению, прямо и недвусмысленно констатировать полную несовместимость принципов цивилизации аборигенов с включением Гринзеи в число Обитаемых Миров. И главное – с генеральным планом развития экспортной экономики. Это во-первых. А во-вторых, следовало покончить с «ползучей тенденцией» считать деятельность нервной системы туземцев разумной, в научном понимании этого слова.
– В чем-то таком вы только что почти убедили нас... – с еле чувствующимся в его голосе ядом заметил Гвидо.
Потрясенный приват-доцент уставился на капитана так, словно тот был ожившей каменной горгульей.
– Я потратил все силы и все то свое время, пока оставался на свободе, на то, чтобы убедить людей, что все наши замыслы совместного с аборигенами освоения Планеты, развития экспорта и производства, расцвет Колонии возможны в том и только в том случае, если мы перестанем предъявлять к аборигенам требования, которые уместны в доме для слабоумных или недорослей. Разум, знаете ли, имеет право быть разным. Очень разным... Только поняв истинную систему ценностей этого народа – а она вполне доступна для понимания – только поняв их истинные цели, мы уйдем в сторону от этого, ложного по сути своей, кровавого конфликта, в который глубже и глубже погружается этот мир... Если бы вы имели возможность ознакомиться с текстом Доклада...
– Мы имели такую возможность, – заверил его Кай.
Лицо Лисецки перестало быть просто растерянным. Его высветило изнутри глубокое подозрение.
– Не знаю, чьи интересы вы здесь представляете, господа, но мне достоверно известно, что Доклад исчез – там на Земле – вместе с господином Послом... И вы не задали мне ни одного вопроса по существу. Ни о природе тех улик, которые фигурируют в деле, ни о показаниях свидетелей, ни...
– У нас было время навести справки непосредственно в Прокуратуре Колонии и в органах следствия. И будет возможность поставить вопрос о серьезнейших нарушениях законности, совершенных в отношении вас, перед самыми высокими инстанциями Колонии. Но сейчас мы расследуем убийство Посла Окамы. Убийство. Насильственную смерть, а не ИСЧЕЗНОВЕНИЕ, как вы выразились. И текстом Доклада мы располагаем среди прочих вещественных доказательств. Вас кто-то ввел в заблуждение...
Последовала пауза.
– Вы хотите сказать, что вы и есть те самые шишки, что прибыли с Земли разбираться в деле Посла, грохнулись в джунгли, а потом...
– Приятно слышать, что вас не лишили в тюрьме хотя бы удовольствия смотреть Ти-Ви... Вот мое удостоверение, – Кай продемонстрировал арестанту карточку.
– Я не знаю кому верить, господа. Но если Доклад в ваших руках... Что мешает предать его гласности?
– Я ожидаю санкцию Земли, – Кай откашлялся. – Завтра предстоит слушание в комитете Парламента. Будут приняты важные решения. Думаю, мне будет разрешено ознакомить Президента и Парламент с основными положениями этого документа.
– Завтра. Завтра – это никогда не сегодня...
– Сейчас – это именно СЕГОДНЯ, – иронически заметил Гвидо. – Полночь уже миновала. А теперь скажите, что движет Советником? Кто стоит за ним?
– За Советником Лэшли стоят все те, кто греет руки на этой проклятой войне, на липовой археологии, на...
– Такие были всегда. Но не пользовались таким влиянием... – несколько философски заметил Кай.
– У них не было такой поддержки, как Тайный Учитель.
– Тайный Пророк... – Кай задумался. – Вот что. У вас сейчас будет время и будет возможность подумать.
– В каталажке? – уточнил Лисецки.
– Разумеется. Вам дадут бумагу, перо, терминал. Вспомните и по возможности толково изложите все, что вам известно о Тайном Пророке. И Советнике Лэшли. Постарайтесь придерживаться фактов. И дат. Факты и даты – это главное. Постарайтесь быть доказательны...
– Легко сказать – факты и даты, когда речь идет о таком... У меня нет ни такой памяти, как у Посла, ни такого дневника...
– Посол Окама вел дневник?
– Да. И очень подробный. По старинке – в здоровенной такой тетради... Антиквариат. Подарок той женщины, что прилетала с ним на Планету в последний раз. Нет, в предпоследний. Вы, разве, не нашли его?
– Нет. Разве что его нашли на Земле в ходе расследования уже после нашего отбытия в ваш милый край. Но тогда меня известили бы... – прикинул Федеральный Следователь.
– Вы, пожалуй, и действительно с Земли. Я все ждал, когда вы перейдете к дневнику Посла, а вы про него и не слышали. Пришлось немного спровоцировать вас... Дневник Посол спрятал перед тем, как отправился на Землю. Это я знаю. Он передал мне, что его очень важно сохранить в тайне. Это очень легко – я просто на самом деле не знаю, где он, этот дневник. Но, думаю, вам про него стоит знать.
– С вами, ей-Богу, было интересно поговорить, приват-доцент, – сухо сказал Гвидо. – Вы не припомните, напоследок, еще две-три такие же важные вещи, относительно Посла? Было бы очень любезно с вашей стороны, знаете ли...
– Да, это было бы просто здорово. Но у меня – все. Мне пора обратно, в мою каталажку. Работать, – с ядом ответил Лисецки.
– Пора, – согласился Кай, набирая номер на блоке связи. – Но в другую.
– Кто-то забрал товар. Надеюсь, с подачи нашего лучшего друга. Остается предположить, что у него есть сообщник. Еще один – не вычисленный нами. Сам он из клоаки выйти не мог.
– Наши люди не вылезают оттуда с трех часов пополудни, – с досадой заметил унылый лейтенант в штатском, стоявший за его спиной. – Все бы ничего – как-никак работают в защитных масках – однако, местная живность одолела. Там у нас кого только нет...
– Им предстоит там еще и не самая приятная ночь. – Клецки поморщился. – Ей богу, мне их всех жаль. И моего «крестника» в том числе. Хотя, я думаю, он уже свыкся с тем «амбре», которым ему сейчас приходится дышать...
– Ну так что, дался я вам? – риторически обратился Шаленый к светящимся вдалеке окнам Полицейского Департамента. – Посуетитесь, посуетитесь, голуби, – он поправил служивший ему подушкой портфель с Докладом Каррозерса. – В толк не возьму, однако, кто у нас с вами, друг друга с трупчиком-то давешним объегорил... Тут из двух одно: то ли дуб хреновый, то ли хрен дубовый – то ли покойничек поддельный, то ли мил-друг Якопетти липовый... Ну да голову над тем ломать смысла нет: оно и муляж под друга этого сварганить под такое дело как бумаги эти (он еще раз проверил целостность портфеля) для такой конторы, как Управление – раз плюнуть, а с другой стороны и двойника ему найти не долго – если широким бреднем пошарить... Он, и впрямь, не на себя похож был что-то, Джакомо-то... На вид – все чин-чинарем, а вот лопотал ерунду какую-то и бред. «Аваллон»-то этот прощупать, однако, не мешает... Тем более, что он и на «Проционе»-то хитрость какую-то плел – дружок мой лысый... А Барсук, сказать кстати, про покупателя хреновину какую-то нес, помнится: мол не все там у него в порядке... Вот мы его, голубя, вперед себя и пустим... Пусть понюхает, чем там в «Аваллоне»-то этом пахнет...
Что касается теперешнего местопребывания самого Шишела, то пахло в нем неплохо. А как, собственно, должно было пахнуть в розарии, расположенном на крыше сорокаэтажного корпуса «Димитриади-Хилтон»? Точнее, в небольшом павильоне, выходящем в этот розарий. Это составляло приятный контраст с долгими часами петляния по лабиринту канализации Периметра. За спиной тихо кемарившего после парной и четырех литров «Радебергера» Шишела раздались легкие шаги. Звука поднявшегося лифта он не расслышал, за что ругнул себя вполголоса плохим словом.
– Опять самокритикой занялся? – спросил его женский голос, украшенный легкой хрипотцой. – Мог бы и выбирать выражения при даме.
– Извини, Коррозия... – с несвойственным ему смущением отозвался Шишел, переходя в положение «сидя».
Пуговица шелковой пижамы, не без труда сходившаяся на пупе, с треском покинула свое местообитания и пулей канула где-то в мягком полумраке.
– Ты, однако, не подкрадывайся вот этак вот. Я, знаешь, совсем плохой стал после чертовни всей этой. Чуть что за «дуру» хватаюсь...
– Вот возьми. Еле добыла твой размер...
– Х-хе... – Шаленый, криво посмеиваясь, стал рассматривать доставленное старой подругой одеяние. – Давно я под монаха не работал...
– Спасибо скажи и за это... Вон за ширмочку зайди, примерь. Документы – только завтра, с утра, извини. Твое легионерское обмундирование я отправила в утилизатор...
– Ну так тому и быть, хотя и жаль бушлата... Ты хоть бы рассказала, как живешь здесь, голуба душа... А то и поговорить с тобой некогда было.
– Это верно: с того момента, как ты из сортирного коллектора вырвался и на меня все свои дела посыпал, так мне не то, что поговорить – в себя прийти некогда... А живу я здесь как и везде жила – содержу гостиницу. Мог бы и заметить...
– На Большом Хедере, помню, ты все в эти края рвалась. Только и разговору от тебя было, как помню, что про вольную жизнь в единении, понимаешь, с природой...
– Сбылась мечта идиотки... Гостиница пуста – от силы десяток заезжих барыг, да кое-кто из местных – снимают помещения под офисы. Подумываю загнать дело по сходной цене. Да вот, куда податься потом? Нет: содержать убыточные отели – мой пожизненный крест. Второй после тебя, Дмитрий... А вообще, я всегда благодарила Бога, Шишел, что у нас с тобой до законного брака дело не дошло в тот раз... Ты всегда умеешь заводить разговор на самые больные темы.
– Куда, как не чудненько, что не окрутила ты меня: тогда федералы уж давно за мной к тебе в гости пожаловали бы. Сообразили бы, что искать меня боле негде, кроме, как у законной супружницы.
– Мы бы были тогда уже давно в разводе, Шишел. Не сомневайся...
– А, хрен один: в компьютере следок оставили бы...
– Как тебе удалось до меня добраться? По здешнему-то... подземелью?
– Эт-того в двух словах, как говориться, не расскажешь... Ты б велела еще пивка принести...
– Пиво – в холодильнике. Это – вон та панель розового дерева...
– Так вот... Без малого загиб я бы в катакомбе вашей – та еще параша, скажу тебе – даром что план ее на всякий пожарный случай заготовил: еще у – тут он перекрестился – мил-друга Джакомо схемку-то и срисовал, а все одно – один сплошной заворот прямой кишки... Так вот, не тем мне покойничек-то – коли и впрямь покойник он – подсобил, что схему эту хренову дал, а тем, что подходу обучил к лягушатам-то этим...
– Господи, какой покойник, какая схема, какие лягушки и головастики? Ты что – коллекционируешь планы городских канализаций? Это у тебя патология! – Коррозия наполнила на треть высокий стакан светлым пивом и с возмущением смерила Шишела взглядом. – Всюду тебя тянет в эти трубы. На Гарварде-третьем ты вот тоже...
– Да... На Гарварде этом знаменитое дело было... Страховую кассу мы через трубу достать хотели... Да не сдюжили. Но это – к слову, так просто... Да и покойничек, так, не по делу помянулся... А вот лягушатники у вас в катакомбе – что надо водятся...
– Господи, – это ты о болотных стегах что ли? – Мэг отхлебнула пива и удивленно заломила бровь. – Эта сволочь года два назад действительно страшно размножилась в канализации. Помнится, говорили, что она у нас переходит в карстовые пещеры... Их в прошлом году гоняли по указу Президента... Их показывали по «ти-ви» – бр-р-р...
– Брезгливость, Мэг, тебя в могилу сведет... А они – ничего, лягушата эти ваши. Смышленые, развитые... И лопочут складно так... К ним только подход нужен. А полиция ваша да Ополчение только с дуры палить могут, да газом вонь распускать... Вот они, естественно, и озлобились. Все за пальцы тяпнуть норовят, аль бумажник стибрить. Испортили вы их тут столичным житьем... Но наш брат ко всякой твари подход знает... Я перед тем, как в катакомбу лезть, корму прикупил, как покойничек Джакомо научил, а как спустился, так сразу...
– Можно без этих малоаппетитных деталей? – Коррозия брезгливо отставила свой стакан в сторону. – Короче, в наш коллектор тебя привели стеги?
– Они самые...
– Ну и оставим сию тему... Лучше бы я тебя и не спрашивала вовсе... Что ты собираешься делать дальше? И кой черт тебя принес на Планету?
– А вот этот самый, Мэг, черт, – Шишел похлопал по лежащему в головах каменной скамейки, оборудованной под диван, портфелю, – которого ты мне из Первого Национального приволокла. Грешен, подставил я тебя... Пока тут дожидался, извелся весь...
– Ну, когда я имею дело с тобой, я всегда знаю, что иду на что-нибудь такое, за что головы откручивают без особых формальностей... Да ты и сам сказал...
– Одно – сказал, а другое – послал... Ты хоть догадываешься, что за портфельчик притаранила? Какие в нем бумажки лежат?
– Куда уж мне... – Коррозия дополнила свой стакан пивом до подобающего объема и приняла вид полной индифферентности.
– А те самые, за которые Седой Иржи чуть Богу душу не отдал.
– Господи, неужели ты нашел обломки «Черного жемчуга»? Или кто-то, вообще, их нашел? Он же там остался, в подпространстве... Ты что – все это время занимался поисками Доклада? Тогда ты, наверное, единственный человек, который не верил, что вся эта история с «Жемчугом» – не глюки Иржи.
– Да нет. Поисками я не занимался. Сама знаешь – не тот человек... Но в памяти держал. А тут Господь свел с Кладоискателями. Не тут, точней говоря, а после той истории на Малой Колонии... Ну, я и вспомнил все те рассказы про то, как у капитана Токанавы на руках дал дуба последний козырной туз из Проекта Каррозерса. И рассказал о том, что и где запрятал. В присутствии дока Малатеста. И как кэп бумаги эти из тайника на астероидах, что вокруг Бетельгейзе увел. И сколько ему за эти бумаги обещали. И как Токанава вместе с бумагами и всем своим «Черным жемчугом» сгинул к собачьим чертям, а док Малатеста на Шараде застрял по пьяному делу и в рейс этот, как раз, и не попал, а стал, наоборот, шататься по кабакам и всякому сброду, вроде того же Иржи, грузить всю эту белиберду. Увлекательная, надо сказать, байка. На роман тянет. Только финал не здорово веселый...
– И ты все это выложил своим... Кладоискателям?
– Шаленый зазря языком сроду не чесал. Я слушал все больше... Там у друзей этих, если разговоры на вахте позаписать с толком, так тысячу и одну ночь насобирать можно... Так я вот и сижу, на дисплей пялюсь, байки слушаю. И вдруг слышу про «Жемчуг» этот чертов – открытым текстом. Ни в каком он не в подпространстве, а вовсе на Помойке...
– Тебя вечно тянет в такие места...
– Так этот народ места называет, куда отловленные корабли стягивают. Оставшиеся без экипажа. Такой порядок. Они законы свято блюдут – Кладоискатели. Очень этот народ лицензией своей дорожит. Смешно аж посмотреть...
Свое они, конечно, берут. Раз судно без экипажа, из реестра изъято – святое дело с него все, что на рынок пойдет снять. В основном – движки и навигационное оборудование. Иногда из груза что интересное попадается... Помню, на Лаланде нашли мы заброшенную посудину, на которой, полвека тому как, везли снедь для банкета в честь Первооткрывателей – судя по документации. Устрицы, осетрина и шампанское... Все – замороженное по методу этого... Сейчас не вспомню – еврея, в общем. Очень хорошо сохранилось. С тех пор устриц с шипучкой год видеть не мог... Так я не про это...
– Я могу заявить только то, что заявлял уже миллион раз. Я невиновен, и мой арест и осуждение – произвол чистой воды...
Начав свое заявление твердым голосом, Лисецки окончил его на какой-то неуверенной ноте, весь как-то сжавшись, словно приготовившись к окрику или удару. Это подсказало Каю следующий вопрос.
– Вы не имеете претензий к режиму вашего содержания в заключении?
– Я не имею... желания предъявлять претензии.
До мрачноватого – гораздо мрачнее, чем функциональной архитектуры центральный застенок – здания музея они доехали молча. Даже ночного сторожа не полагалось нищей как церковная мышь гринзейской этнографии. Пустое здание сторожила автоматика, послушно капитулировавшая перед стереотипной полицейской карточкой универсального доступа. В родных стенах, скисший уж было вконец, гуманитарий встрепенулся.
В мягком свете флуоресцентных панелей перед вошедшими предстала небогатая, но довольно хорошо организованная экспозиция. Были в ней и вполне земного вида истуканы из камня и дерева, воплощающие неведомых тотемов, и страннейшего вида инструменты – не выточенные, выращенные из разных пород здешних деревьев, и некие совершенно непонятные предметы, заботливо расположенные в ряды по убыванию взаимного сходства, и голограммы, запечатлевшие панорамы туземных поселений, и какие-то письмена, в изобилии покрывавшие самые разнообразные предметы, в большинстве для этого, вроде, не предназначенные... Все это содержалось в образцовом порядке и создано было, видно, с большой любовью.
– Как мило, однако, – всплеснул руками этнограф. – Они сохранили мое рабочее место нетронутым... Только пыль смахивают...
Он устало опустился в удобное, какое-то домашнее кресло. Прикрыл глаза:
– Итак, что вам угодно знать, господа?
– Наш разговор не так прост. – Гвидо, не дождавшись приглашения, занял место напротив Лисецки. Кай разместился несколько сбоку.
– Скажите, вы связываете ваш, как вы говорите, незаконный арест с теми отношениями, которые вы поддерживали с Послом Окамой?
– Ну, тут только ребенок может не понять. Мне отомстили за участие в работе над докладом Посла. – Лисецки пожал плечами и сгорбился за своим столом. – Это одна половина моей вины.
– А вторая?
– А вторая заключается в том, что я дал заключение о несостоятельности хронологии археологических экспонатов музея и основных коллекций планеты. Разумеется, теперь я понимаю, какую глупость совершил...
– Довольно трудно понять, как такой довольно академический вопрос мог столь роковым образом повлиять... – начал Кай.
– Самым простым, господин Следователь. Я довольно давно убедился, что из джунглей нам беспрерывно несут под видом истинных предметов древнего быта аборигенов довольно хорошо сработанные новоделы. Пока это были единичные, без больших обобщений случаи, это только повышало рыночные цены признанных экспонатов коллекций музея и, особенно, самых знаменитых частных коллекций. Но когда я убедительно показал, что на две трети сами эти коллекции более, чем сомнительны, я, оказывается, замахнулся на целые состояния. И меня заставили замолчать. Таким вот способом.
– Это интересно... – заметил Гвидо. – Я сам побывал – немногим более суток прошло – на раскопках, которые этот народец ведет в самых широких масштабах... Там много странного...
– Именно так. Практически невозможно сказать, что из того, что на ваших глазах за большие деньги извлекается из недр Гринзеи, покоилось там веками и тысячелетиями, а что закопано туда вчера. Во исполнение обряда...
– А зачем же нужны такие обряды? Я услышал от аборигенов довольно путаное философское объяснение тому, что на моих глазах какое-то строение предавалось земле...
– Именно в этом и состоит якобы непреодолимая разница в мировосприятии землян и аборигенов... Но неужели вы вытащили меня из камеры только для того, чтобы потолковать на подобные темы?
– И еще для того, чтобы дать вам возможность глотнуть немного кофе... – Кай отвернул крышку термоса и плеснул в нее горячего напитка. – Глотните, приободритесь. А вот – бутерброды... Не придавайте значения тому, что мы задаем много посторонних вопросов. Но для того, чтобы не наломать дров в здешних условиях, нам, профанам, не хватает общей информации. Той, которую вы здесь считаете банальной. Например, ни в одной галактической базе данных я не получил конкретной информации об истинном возрасте нынешней цивилизации Гринзеи. Я имею ввиду, конечно, туземную цивилизацию...
Лисецки поднялся из-за стола и, верно, сбросив память о долгих месяцах тюремного молчания, неосознанно принял осанку преподавателя, которому бестолковый студент задал забавный вопрос. Он двинулся вдоль витрин, едва заметно касаясь их кончиками костлявых пальцев.
– Если бы вы учились в школе здесь, на Гринзее, вы бы твердо знали, класса с пятого, что нынешняя, упадочная, биологизированная цивилизация аборигенов насчитывает шесть тысяч восемьсот лет – по галактическому календарю, разумеется – и что она вытеснила другую – низкотехнологичную, агрессивную, экспансионистскую культуру, от которой остались лишь затерянные в джунглях руины и несметные клады... Не знаю, кто навыдумывал эти глупости, но они стали беспрекословной истиной для любого колониста младше сорока.
– Вы не верите этим цифрам?
– Они взяты с потолка. В основном, из вольных переводов легенд аборигенов, сделанных дилетантами вроде Олафсена... Дело в том, что у коренного населения Гринзеи вообще нет привычки считать время. Вот – видите эти камешки? Прозрачные – желтоватые такие, синие, черные... Это и есть часы. Когда по каким-то причинам приходится считать равные отрезки времени, они рассказывают друг другу священные истории и перекладывают камешки. Справа налево. Или наоборот. Священные истории имеют фиксированную длину. Их много – на разные случаи жизни. Более сложной техники счета времени народ Гринзеи не приемлет... Здесь нет смены сезонов... Почти нет. Земля родит одинаково во всякий день – нет нужды рассчитывать запасы впрок... Да и не хранится почти ничего в этом климате... Ничего и не нужно сложнее этих вот камушков.
– Но в подземном лазарете я видел... – начал Кай.
– Вы могли видеть в джунглях и компьютер... Когда припирает, современный абориген может пользоваться и электронным хронометром, но не станет ЖИТЬ по часам. С этим связаны какие-то древние архетипы. Счет времени – проклятье для них... Вот, прочтите это... Фонетические значки. «Пиджин». Здесь – мой перевод:
«Люди Земли заворожены Смертью. Они идут ей навстречу, считая шаги. Они не сводят с нее глаз. Знание Времени есть знание Времени Встречи с Небытием. Зачем оно тебе?»
– Мне не удалось соблюсти рифму...
– Иногда мне и самому хочется забросить подальше эти чертовы наручники, – заметил Гвидо, постукав указательным пальцем по тусклому металлу браслета своих «Командирских». Лес вспомнился ему с необычайной яркостью.
– И учтите: это для вас, господа, носящие часы, – продолжал охваченный просветительским азартом приват-доцент, – час поутру – явление той же природы, что и час ночью или в обед. Для толкового аборигена утренний час также отличается от вечернего, как метр от фунта. Время ночью считают этими вот камушками. А днем – только вот этими. Причем играет роль, что за день наступил – пасмурный или солнечный. Если час не равен часу, то уж день и подавно не равен дню... Да и любой такой день распадается на несравнимые периоды. И от вашего лично состояния зависит счет времени. Считается, что время сна, вообще, не существует... О счете лет и тысячелетий нет и речи. Да и зачем их считать? Если мудрецом изречена истина, то какая разница – вчера или в начале веков? Зло остается злом вовеки, а радость всегда истекает в мгновение ока. Зачем же считать время? Вот так, господа.
– Ну... А объективная хронология? Радиоуглеродный, скажем, метод?
– Для объективной хронологии нужны ископаемые. ОСТАНКИ. А биосфера Гринзеи прокручивает весь свой углерод в сотни раз быстрее, чем на Земле. Плоть разлагается, дерево гниет, металл ржавеет. Здесь нет культа вечного захоронения. Живое, погибая, дает новую жизнь. Только так. Это и догма туземной веры и констатация истинного положения дел на планете, одновременно... Камень... Иногда строения... Фундаменты и засыпанные русла каналов. Вот все, с чем приходится иметь дело, если не верить легендам. А между тем, на базе такой вот археологии и этнографии вырос и живет огромный рынок гринзейских древностей и антиквариата... Очень трудно поднимать голос против научных предрассудков, когда они подкреплены материальными интересами многих людей...
– Вы уверены в тех методах датировки, которые использовали сами? – как можно более веско поинтересовался Гвидо.
– В криминалистике такие методы приняты испокон веку. Нейтронно-активационный анализ выявил в материале каменных изделий следы металла инструментов, изготовленных из типично земных материалов и по земным технологиям. В ряде случаев можно назвать конкретного изготовителя. Другие изделия могли быть обработаны в ручную... Тогда датировка почти невозможна, но подозрения остаются.
– Вернемся из эмпиреев, поближе к действительности... – Кай принял менее комфортабельную позу. – Кто, по-вашему, адресовал к вам органы правопорядка: спекулянты антиквариатом, или... оппоненты Посла Окамы? Я, конечно, не прошу вас называть имя Советника Лэшли...
Лисецки выпрямился, словно его огрели кнутом.
– Вы должны понять... Тут не «или-или». Тут все взаимосвязано. Лэшли просто дал понять этой своре спекулянтов, что выставляет меня им на съедение. Ну а уж те постарались... Таким большим господам, как Советник, не надо самим пачкать руки в полицейских делах. Достаточно означить свою позицию... А вы говорите «или-или»...
– Вы считаете, что вас покарали за недогадливость?
– Вряд ли это называют недогадливостью. Советник прямо предупредил меня... Он объяснил мне, что именно хочет видеть в докладе.
– Что же?
– Этнографическая часть доклада должна была, по его мнению, прямо и недвусмысленно констатировать полную несовместимость принципов цивилизации аборигенов с включением Гринзеи в число Обитаемых Миров. И главное – с генеральным планом развития экспортной экономики. Это во-первых. А во-вторых, следовало покончить с «ползучей тенденцией» считать деятельность нервной системы туземцев разумной, в научном понимании этого слова.
– В чем-то таком вы только что почти убедили нас... – с еле чувствующимся в его голосе ядом заметил Гвидо.
Потрясенный приват-доцент уставился на капитана так, словно тот был ожившей каменной горгульей.
– Я потратил все силы и все то свое время, пока оставался на свободе, на то, чтобы убедить людей, что все наши замыслы совместного с аборигенами освоения Планеты, развития экспорта и производства, расцвет Колонии возможны в том и только в том случае, если мы перестанем предъявлять к аборигенам требования, которые уместны в доме для слабоумных или недорослей. Разум, знаете ли, имеет право быть разным. Очень разным... Только поняв истинную систему ценностей этого народа – а она вполне доступна для понимания – только поняв их истинные цели, мы уйдем в сторону от этого, ложного по сути своей, кровавого конфликта, в который глубже и глубже погружается этот мир... Если бы вы имели возможность ознакомиться с текстом Доклада...
– Мы имели такую возможность, – заверил его Кай.
Лицо Лисецки перестало быть просто растерянным. Его высветило изнутри глубокое подозрение.
– Не знаю, чьи интересы вы здесь представляете, господа, но мне достоверно известно, что Доклад исчез – там на Земле – вместе с господином Послом... И вы не задали мне ни одного вопроса по существу. Ни о природе тех улик, которые фигурируют в деле, ни о показаниях свидетелей, ни...
– У нас было время навести справки непосредственно в Прокуратуре Колонии и в органах следствия. И будет возможность поставить вопрос о серьезнейших нарушениях законности, совершенных в отношении вас, перед самыми высокими инстанциями Колонии. Но сейчас мы расследуем убийство Посла Окамы. Убийство. Насильственную смерть, а не ИСЧЕЗНОВЕНИЕ, как вы выразились. И текстом Доклада мы располагаем среди прочих вещественных доказательств. Вас кто-то ввел в заблуждение...
Последовала пауза.
– Вы хотите сказать, что вы и есть те самые шишки, что прибыли с Земли разбираться в деле Посла, грохнулись в джунгли, а потом...
– Приятно слышать, что вас не лишили в тюрьме хотя бы удовольствия смотреть Ти-Ви... Вот мое удостоверение, – Кай продемонстрировал арестанту карточку.
– Я не знаю кому верить, господа. Но если Доклад в ваших руках... Что мешает предать его гласности?
– Я ожидаю санкцию Земли, – Кай откашлялся. – Завтра предстоит слушание в комитете Парламента. Будут приняты важные решения. Думаю, мне будет разрешено ознакомить Президента и Парламент с основными положениями этого документа.
– Завтра. Завтра – это никогда не сегодня...
– Сейчас – это именно СЕГОДНЯ, – иронически заметил Гвидо. – Полночь уже миновала. А теперь скажите, что движет Советником? Кто стоит за ним?
– За Советником Лэшли стоят все те, кто греет руки на этой проклятой войне, на липовой археологии, на...
– Такие были всегда. Но не пользовались таким влиянием... – несколько философски заметил Кай.
– У них не было такой поддержки, как Тайный Учитель.
– Тайный Пророк... – Кай задумался. – Вот что. У вас сейчас будет время и будет возможность подумать.
– В каталажке? – уточнил Лисецки.
– Разумеется. Вам дадут бумагу, перо, терминал. Вспомните и по возможности толково изложите все, что вам известно о Тайном Пророке. И Советнике Лэшли. Постарайтесь придерживаться фактов. И дат. Факты и даты – это главное. Постарайтесь быть доказательны...
– Легко сказать – факты и даты, когда речь идет о таком... У меня нет ни такой памяти, как у Посла, ни такого дневника...
– Посол Окама вел дневник?
– Да. И очень подробный. По старинке – в здоровенной такой тетради... Антиквариат. Подарок той женщины, что прилетала с ним на Планету в последний раз. Нет, в предпоследний. Вы, разве, не нашли его?
– Нет. Разве что его нашли на Земле в ходе расследования уже после нашего отбытия в ваш милый край. Но тогда меня известили бы... – прикинул Федеральный Следователь.
– Вы, пожалуй, и действительно с Земли. Я все ждал, когда вы перейдете к дневнику Посла, а вы про него и не слышали. Пришлось немного спровоцировать вас... Дневник Посол спрятал перед тем, как отправился на Землю. Это я знаю. Он передал мне, что его очень важно сохранить в тайне. Это очень легко – я просто на самом деле не знаю, где он, этот дневник. Но, думаю, вам про него стоит знать.
– С вами, ей-Богу, было интересно поговорить, приват-доцент, – сухо сказал Гвидо. – Вы не припомните, напоследок, еще две-три такие же важные вещи, относительно Посла? Было бы очень любезно с вашей стороны, знаете ли...
– Да, это было бы просто здорово. Но у меня – все. Мне пора обратно, в мою каталажку. Работать, – с ядом ответил Лисецки.
– Пора, – согласился Кай, набирая номер на блоке связи. – Но в другую.
* * *
Следователь Клецки побарабанил пальцами по стальному днищу пустого абонентского ящика и констатировал очевидное:– Кто-то забрал товар. Надеюсь, с подачи нашего лучшего друга. Остается предположить, что у него есть сообщник. Еще один – не вычисленный нами. Сам он из клоаки выйти не мог.
– Наши люди не вылезают оттуда с трех часов пополудни, – с досадой заметил унылый лейтенант в штатском, стоявший за его спиной. – Все бы ничего – как-никак работают в защитных масках – однако, местная живность одолела. Там у нас кого только нет...
– Им предстоит там еще и не самая приятная ночь. – Клецки поморщился. – Ей богу, мне их всех жаль. И моего «крестника» в том числе. Хотя, я думаю, он уже свыкся с тем «амбре», которым ему сейчас приходится дышать...
* * *
Дышать Шишелу приходилось не совсем тем, что имел ввиду Стивен.– Ну так что, дался я вам? – риторически обратился Шаленый к светящимся вдалеке окнам Полицейского Департамента. – Посуетитесь, посуетитесь, голуби, – он поправил служивший ему подушкой портфель с Докладом Каррозерса. – В толк не возьму, однако, кто у нас с вами, друг друга с трупчиком-то давешним объегорил... Тут из двух одно: то ли дуб хреновый, то ли хрен дубовый – то ли покойничек поддельный, то ли мил-друг Якопетти липовый... Ну да голову над тем ломать смысла нет: оно и муляж под друга этого сварганить под такое дело как бумаги эти (он еще раз проверил целостность портфеля) для такой конторы, как Управление – раз плюнуть, а с другой стороны и двойника ему найти не долго – если широким бреднем пошарить... Он, и впрямь, не на себя похож был что-то, Джакомо-то... На вид – все чин-чинарем, а вот лопотал ерунду какую-то и бред. «Аваллон»-то этот прощупать, однако, не мешает... Тем более, что он и на «Проционе»-то хитрость какую-то плел – дружок мой лысый... А Барсук, сказать кстати, про покупателя хреновину какую-то нес, помнится: мол не все там у него в порядке... Вот мы его, голубя, вперед себя и пустим... Пусть понюхает, чем там в «Аваллоне»-то этом пахнет...
Что касается теперешнего местопребывания самого Шишела, то пахло в нем неплохо. А как, собственно, должно было пахнуть в розарии, расположенном на крыше сорокаэтажного корпуса «Димитриади-Хилтон»? Точнее, в небольшом павильоне, выходящем в этот розарий. Это составляло приятный контраст с долгими часами петляния по лабиринту канализации Периметра. За спиной тихо кемарившего после парной и четырех литров «Радебергера» Шишела раздались легкие шаги. Звука поднявшегося лифта он не расслышал, за что ругнул себя вполголоса плохим словом.
– Опять самокритикой занялся? – спросил его женский голос, украшенный легкой хрипотцой. – Мог бы и выбирать выражения при даме.
– Извини, Коррозия... – с несвойственным ему смущением отозвался Шишел, переходя в положение «сидя».
Пуговица шелковой пижамы, не без труда сходившаяся на пупе, с треском покинула свое местообитания и пулей канула где-то в мягком полумраке.
– Ты, однако, не подкрадывайся вот этак вот. Я, знаешь, совсем плохой стал после чертовни всей этой. Чуть что за «дуру» хватаюсь...
– Вот возьми. Еле добыла твой размер...
– Х-хе... – Шаленый, криво посмеиваясь, стал рассматривать доставленное старой подругой одеяние. – Давно я под монаха не работал...
– Спасибо скажи и за это... Вон за ширмочку зайди, примерь. Документы – только завтра, с утра, извини. Твое легионерское обмундирование я отправила в утилизатор...
– Ну так тому и быть, хотя и жаль бушлата... Ты хоть бы рассказала, как живешь здесь, голуба душа... А то и поговорить с тобой некогда было.
– Это верно: с того момента, как ты из сортирного коллектора вырвался и на меня все свои дела посыпал, так мне не то, что поговорить – в себя прийти некогда... А живу я здесь как и везде жила – содержу гостиницу. Мог бы и заметить...
– На Большом Хедере, помню, ты все в эти края рвалась. Только и разговору от тебя было, как помню, что про вольную жизнь в единении, понимаешь, с природой...
– Сбылась мечта идиотки... Гостиница пуста – от силы десяток заезжих барыг, да кое-кто из местных – снимают помещения под офисы. Подумываю загнать дело по сходной цене. Да вот, куда податься потом? Нет: содержать убыточные отели – мой пожизненный крест. Второй после тебя, Дмитрий... А вообще, я всегда благодарила Бога, Шишел, что у нас с тобой до законного брака дело не дошло в тот раз... Ты всегда умеешь заводить разговор на самые больные темы.
– Куда, как не чудненько, что не окрутила ты меня: тогда федералы уж давно за мной к тебе в гости пожаловали бы. Сообразили бы, что искать меня боле негде, кроме, как у законной супружницы.
– Мы бы были тогда уже давно в разводе, Шишел. Не сомневайся...
– А, хрен один: в компьютере следок оставили бы...
– Как тебе удалось до меня добраться? По здешнему-то... подземелью?
– Эт-того в двух словах, как говориться, не расскажешь... Ты б велела еще пивка принести...
– Пиво – в холодильнике. Это – вон та панель розового дерева...
– Так вот... Без малого загиб я бы в катакомбе вашей – та еще параша, скажу тебе – даром что план ее на всякий пожарный случай заготовил: еще у – тут он перекрестился – мил-друга Джакомо схемку-то и срисовал, а все одно – один сплошной заворот прямой кишки... Так вот, не тем мне покойничек-то – коли и впрямь покойник он – подсобил, что схему эту хренову дал, а тем, что подходу обучил к лягушатам-то этим...
– Господи, какой покойник, какая схема, какие лягушки и головастики? Ты что – коллекционируешь планы городских канализаций? Это у тебя патология! – Коррозия наполнила на треть высокий стакан светлым пивом и с возмущением смерила Шишела взглядом. – Всюду тебя тянет в эти трубы. На Гарварде-третьем ты вот тоже...
– Да... На Гарварде этом знаменитое дело было... Страховую кассу мы через трубу достать хотели... Да не сдюжили. Но это – к слову, так просто... Да и покойничек, так, не по делу помянулся... А вот лягушатники у вас в катакомбе – что надо водятся...
– Господи, – это ты о болотных стегах что ли? – Мэг отхлебнула пива и удивленно заломила бровь. – Эта сволочь года два назад действительно страшно размножилась в канализации. Помнится, говорили, что она у нас переходит в карстовые пещеры... Их в прошлом году гоняли по указу Президента... Их показывали по «ти-ви» – бр-р-р...
– Брезгливость, Мэг, тебя в могилу сведет... А они – ничего, лягушата эти ваши. Смышленые, развитые... И лопочут складно так... К ним только подход нужен. А полиция ваша да Ополчение только с дуры палить могут, да газом вонь распускать... Вот они, естественно, и озлобились. Все за пальцы тяпнуть норовят, аль бумажник стибрить. Испортили вы их тут столичным житьем... Но наш брат ко всякой твари подход знает... Я перед тем, как в катакомбу лезть, корму прикупил, как покойничек Джакомо научил, а как спустился, так сразу...
– Можно без этих малоаппетитных деталей? – Коррозия брезгливо отставила свой стакан в сторону. – Короче, в наш коллектор тебя привели стеги?
– Они самые...
– Ну и оставим сию тему... Лучше бы я тебя и не спрашивала вовсе... Что ты собираешься делать дальше? И кой черт тебя принес на Планету?
– А вот этот самый, Мэг, черт, – Шишел похлопал по лежащему в головах каменной скамейки, оборудованной под диван, портфелю, – которого ты мне из Первого Национального приволокла. Грешен, подставил я тебя... Пока тут дожидался, извелся весь...
– Ну, когда я имею дело с тобой, я всегда знаю, что иду на что-нибудь такое, за что головы откручивают без особых формальностей... Да ты и сам сказал...
– Одно – сказал, а другое – послал... Ты хоть догадываешься, что за портфельчик притаранила? Какие в нем бумажки лежат?
– Куда уж мне... – Коррозия дополнила свой стакан пивом до подобающего объема и приняла вид полной индифферентности.
– А те самые, за которые Седой Иржи чуть Богу душу не отдал.
– Господи, неужели ты нашел обломки «Черного жемчуга»? Или кто-то, вообще, их нашел? Он же там остался, в подпространстве... Ты что – все это время занимался поисками Доклада? Тогда ты, наверное, единственный человек, который не верил, что вся эта история с «Жемчугом» – не глюки Иржи.
– Да нет. Поисками я не занимался. Сама знаешь – не тот человек... Но в памяти держал. А тут Господь свел с Кладоискателями. Не тут, точней говоря, а после той истории на Малой Колонии... Ну, я и вспомнил все те рассказы про то, как у капитана Токанавы на руках дал дуба последний козырной туз из Проекта Каррозерса. И рассказал о том, что и где запрятал. В присутствии дока Малатеста. И как кэп бумаги эти из тайника на астероидах, что вокруг Бетельгейзе увел. И сколько ему за эти бумаги обещали. И как Токанава вместе с бумагами и всем своим «Черным жемчугом» сгинул к собачьим чертям, а док Малатеста на Шараде застрял по пьяному делу и в рейс этот, как раз, и не попал, а стал, наоборот, шататься по кабакам и всякому сброду, вроде того же Иржи, грузить всю эту белиберду. Увлекательная, надо сказать, байка. На роман тянет. Только финал не здорово веселый...
– И ты все это выложил своим... Кладоискателям?
– Шаленый зазря языком сроду не чесал. Я слушал все больше... Там у друзей этих, если разговоры на вахте позаписать с толком, так тысячу и одну ночь насобирать можно... Так я вот и сижу, на дисплей пялюсь, байки слушаю. И вдруг слышу про «Жемчуг» этот чертов – открытым текстом. Ни в каком он не в подпространстве, а вовсе на Помойке...
– Тебя вечно тянет в такие места...
– Так этот народ места называет, куда отловленные корабли стягивают. Оставшиеся без экипажа. Такой порядок. Они законы свято блюдут – Кладоискатели. Очень этот народ лицензией своей дорожит. Смешно аж посмотреть...
Свое они, конечно, берут. Раз судно без экипажа, из реестра изъято – святое дело с него все, что на рынок пойдет снять. В основном – движки и навигационное оборудование. Иногда из груза что интересное попадается... Помню, на Лаланде нашли мы заброшенную посудину, на которой, полвека тому как, везли снедь для банкета в честь Первооткрывателей – судя по документации. Устрицы, осетрина и шампанское... Все – замороженное по методу этого... Сейчас не вспомню – еврея, в общем. Очень хорошо сохранилось. С тех пор устриц с шипучкой год видеть не мог... Так я не про это...