Иванов Егор. Честь и долг (Вместе с Россией - 3)

   В Кременце, где держал свою Ставку главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин и где корниловский дух в штабе был особенно силен, еще 28-го числа войсковые комитеты по заявлению эскадрона ординарцев, разоблачившего контрреволюционную деятельность главнокомандующего и его офицеров, арестовали весь штаб фронта.
   Корниловская авантюра умирала. Двадцать девятого августа был опубликован указ Временного правительства Сенату об отчислении от должности с преданием суду за мятеж генералов Корнилова, Романовского, Эрдели, Лукомского, Деникина, начальника его штаба Маркова. Пошло в войска распоряжение об аресте обер- и штаб-офицеров, активно участвовавших в заговоре.
   Революционные солдаты и петроградские рабочие пресекли попытку установить военную диктатуру. Но грозовые тучи не ушли с горизонта революции. Главный корниловец - Керенский - удержался у власти. Более того, следуя логике бонапартизма, Временное правительство организовало Директорию - по образцу наполеоновской 1795 года из пяти членов: Керенского председателя, Терещенко - министра иностранных дел, Верховского - нового военного министра, Вердеревского - нового морского министра и Никитина министра почт и телеграфов.
   85. Петроград, сентябрь 1917 года
   Буйный сентябрьский ветер гулял по Дворцовой набережной. С Александра Ивановича Коновалова чуть не сорвало котелок, когда он вышел из своего авто у дома Терещенко. Сбросив английское пальто на руки швейцара и отдав ему неизменный, словно он прибыл из Сити, зонтик, Коновалов подумал завистливо, что зря он не купил такой же дворец у какого-нибудь князя, переезжая в Петроград, как это сделал умненький Терещенко. Выходит, что Михаил Иванович, живя по соседству с царской и великокняжескими резиденциями, его явно обскакал - ведь он платил за этот дом еще в начале войны, а теперь цены выросли и стоимость такого особняка многократно увеличилась. А он-то, дурак, снял только квартиру. И это с его-то доходами! Да он три таких дворца мог купить вместе с начинкой из старинной мебели, картин и фарфора!
   Мажордом проводил гостя в кабинет, где уже вели неторопливую беседу Терещенко и Бьюкенен. "Интересно, сколько времени сидит здесь посол Британии? Какие вопросы они решили за моей спиной? - мелькнули мысли Коновалова. - И здесь ведь может меня обскакать Терещенко... Из молодых - да ранний!.."
   Высокого роста, с пробором в черных волосах, гладко выбритый, без усов, что представляло собой известный вызов обществу, в отлично сшитом у лондонского портного костюме, поднялся из темно-красного сафьянового кресла навстречу новому гостю хозяин дома. Улыбка, демонстрируя смесь дружелюбия, гостеприимства, понимания собственного веса, чуть приоткрыла белые зубы. Посол Бьюкенен тоже встал и поклонился.
   Мажордом пододвинул третье кресло к столику с сигарами и бренди, за которым устроились Терещенко и Бьюкенен. Коновалов удобно уселся и взял себе сигару. Аккуратно обрезав ее кончик, прикурил. Затем достал элегантные карманные часы на толстой цепочке, щелкнул крышкой и сказал, обращаясь к хозяину дома:
   - Михаил Иванович, как условились, я пригласил сюда комиссара Временного правительства Полякова, чтобы он рассказал нам о делах в армии... Он будет через десять минут.
   - Превосходно! - глубоким басом изрек Бьюкенен.
   Гриша появился точно в назначенный срок. Он был одет "под Керенского", то есть в коричневый френч, желтые с крагами ботинки, прическа "ежиком", тоже "под Керенского".
   - Мой бывший секретарь, а теперь комиссар... - представил его Коновалов.
   В июне, когда Гриша доложил Коновалову, что генерала Соколова застрелили солдаты во время бунта, чему он сам был свидетелем, Александр Иванович еще не изменил к секретарю своего доброго расположения. Но когда он случайно узнал, что Гриша просто спраздновал труса, что Соколов остался жив и невредим и по-прежнему служит в штабе Западного фронта, Александр Иванович вычеркнул Григория из своей души и штата, но оставил его в комиссарах. Тем более что некоторые выгоды это приносило, поскольку он изредка приглашал к себе Григория, получал от него информацию о состоянии дел в армии, военном ведомстве и правительстве, оплачивая ее единовременными гонорарами.
   Григорию подали кресло, словно он был равным, предложили сигары. Гриша был счастлив, хотя господа и оказались несколько суховаты в разговорах с ним.
   Комиссар подробно поведал все секреты российской армии, совершенно не смущаясь присутствия иностранца. Он рассказывал, что после корниловского мятежа настроения в действующей армии резко изменились. Солдаты, по темноте своей вступившие массами в эсеровскую партию и бесконечно обсуждавшие лозунги "земли и воли" на митингах, стремительно стали большевизироваться. По расчетам Гриши, уже более половины солдат сделались большевиками или яростно сочувствующими им. Процесс этот ускоряется, опасность нарастает. Офицерский корпус тоже раскололся. Кадровое офицерство еще больше возненавидело Керенского после того, как тот, будучи сам корниловцем, подло предал Корнилова. Дело дошло до того, что в быховской тюрьме, куда заточили мятежных генералов и старших офицеров, Корнилову предоставили две великолепные комнаты, но он занял только одну. Когда его спросили, для чего же будет служить вторая, он ответил: "Для Керенского!.."
   Гриша рассказал о том, что верхушка действующей армии весьма и весьма симпатизирует Корнилову и его друзьям, сидящим в тюрьме в очень хороших условиях. Несет охрану любимый полк Корнилова - Текинский, бывший его конвоем и сохранивший верность генералу. В любую минуту Корнилов снова может стать кулаком против революции...
   - Это нам и надо, - удовлетворенно пробасил сэр Джордж. - Мы должны держать Корнилова в резерве и против большевиков, и против Керенского, если он отойдет от курса, который мы ему предложили.
   Григорий, разумеется, догадывался, что посол Британии активно вторгается во внутреннюю политику России. Но даже его покоробила бесцеремонность, с которой тот говорил о своей роли суфлера Керенского и всего Временного правительства.
   Комиссар Поляков высказал и свои наблюдения, связанные с пребыванием в Ставке генерала Алексеева, подавшего в отставку, но оставшегося в Могилеве. Михаил Васильевич продолжал неофициально выполнять роль верховного главнокомандующего. Он навязывал свою точку зрения новому начальнику штаба генералу Духонину. В главной квартире армии только и было разговоров: "Это Михаил Васильевич одобряет, это Михаил Васильевич не одобряет!.."
   Генерал-квартирмейстер Ставки Дитерихс, получивший свой пост в результате покровительства Алексеева, вообще впал в какой-то мистический экстаз по отношению к Михаилу Васильевичу. Он вычитал в "Апокалипсисе", что Михаил спасет Россию, и решил, что это и будет Алексеев.
   - Что же тогда, джентльмены, вы не отдали власть великому князю Михаилу? - сыронизировал по этому поводу сэр Джордж.
   - Не смогли... - буркнул в ответ Терещенко. Он подумал при этом, что он тоже Михаил и, возможно, на него указывает перст божий.
   Гриша доложил и о том, что видел в квартире Алексеева в Ставке чешского деятеля Масарика, который приходил советоваться в связи с формированием чехословацкого легиона из военнопленных.
   - Алексеев говорил Масарику, что через четыре месяца русская армия будет восстановлена, - подчеркнул Поляков, и господа задумались о том, что именно генерал имеет в виду - плодотворную работу Временного правительства или новый военный переворот типа корниловского?..
   Сообщение Полякова о намерении военного министра Верховского сильно сократить численность армии не было новостью для присутствующих. Они знали об этом гораздо больше и притом из первых уст - от самого нового члена Директории.
   Закончив свой доклад, Гриша понял, что надо уходить. Неуловимо изменились лица господ - они явно ждали, когда комиссар покинет их общество, и не начинали серьезного разговора. И как ни жаждал Григорий принять в нем участие, показать, какой он умный и предусмотрительный, пришлось откланяться.
   Когда за Поляковым закрылась дверь, посол Британии деловито сказал, словно он был председателем в этом собрании:
   - Джентльмены, следует на всех парах идти к диктатуре! Я имею сведения, что ваша армия большевизируется и на этой основе ленинцы могут отобрать власть. По нашим данным, Ульянов-Ленин планирует именно это!
   - Но сэр Джордж! - возразил Терещенко. - У большевиков есть и другие силы. Они публично отказываются от власти... Это Зиновьев, Троцкий... Да и многие члены руководства высказываются против вооруженного восстания...
   В разговор вступил Коновалов.
   - Господа, самое время пускать в ход "пролетарскую армию", которую возглавляет мой друг меньшевик Кузьма Гвоздев. Именно гвоздевцы и эсеры должны выбить из рабочего класса влияние большевиков...
   - Тогда, джентльмены, я предлагаю вам включить Кузьму Гвоздева в новый состав коалиционного правительства в качестве министра труда... Скобелев уже не пользуется авторитетом... - пробасил Бьюкенен.
   - Так и сделаем! - заверил посла Терещенко. Немного подумав, он добавил, обращаясь к Коновалову: - Очень жаль, что вы, Александр Иванович, в мае вышли из правительства. Сэр Джордж уже давно советует нам включить вас в его состав. Ради этого я готов уйти с поста заместителя министра-председателя и сконцентрироваться только на иностранных делах...
   Коновалову лестно, что его уговаривают вернуться в правительство. К тому же деятельность вне кабинета оставляла меньше шансов на выдвижение в гражданские диктаторы, о чем многими бессонными ночами мечтал Александр Иванович. Он уже давно искал повод сесть в кресло министра, а может быть, и повыше. Теперь в результате реорганизации кабинета после корниловского мятежа такая возможность появлялась. Ее следовало использовать. Коновалов дал согласие и преданно взглянул на сэра Джорджа. Он понял, кого надо благодарить за заботу.
   86. Петроград, 10 октября 1917 года
   Мариинский дворец сиял среди тусклого дня огнями. Его несколько тяжеловатые объемы под набухшим темно-серыми тучами небом, казалось, символизировали собой прочность российской парламентской демократии. Всего четвертый день здесь работал предпарламент, но сколько красивых и пышных речей было уже сказано. Единственное исключение - большевики. По наущению Ленина, который, говорят, тайно прибыл в Петроград, они покинули зал заседаний, отказались работать в двенадцати комиссиях, которые уж наверное покажут путь к светлому будущему.
   В автомобилях и на извозчиках, на трамваях и пешком стекались полтысячи членов предпарламента в свою Мекку. Господа во фраках, визитках и мундирах, люди в демократических пиджаках и косоворотках...
   В богато декорированном приемном зале, расположенном над главным вестибюлем, идет регистрация. Дай бог, если к дневному заседанию соберется две трети депутатов!
   Полковнику Мезенцеву не надо было регистрироваться - он приехал вместе с военным министром, тридцатилетним генералом Верховским. В этом здании Мезенцев уже бывал, но всякий раз восхищался двухярусной ротондой со стройными колоннами под высоким куполом, великолепием зал, украшенных золотым орнаментом на белом поле.
   Депутаты рассаживались в том самом зале, где до февраля происходили заседания Государственного совета. Белые кресла сановников империи теперь из партера убраны из-за громоздкости. Взамен поставлены простые венские стулья. Заняты были далеко не все, хотя в кулуарах напряженно ждали доклада военного министра. Верховский имел свою точку зрения на армию и не уставал ее излагать как в узком кругу, так и с трибуны.
   Мезенцев остался в зале, а генерал Верховский, морской министр Вердеревский, министр-председатель Керенский и другие господа, среди которых полковник узнал только Коновалова и Терещенко, сели за стол президиума. Было видно, что фраки и визитки, мундиры и пиджаки распределились в зале справа, в центре, а малое число косовороток и тужурок - слева.
   Сначала решались процедурные вопросы, затем министр-председатель дал слово Александру Ивановичу Верховскому. Высокого роста молодой генерал в гимнастерке с двумя крестиками на груди прошел к белой с золотым орнаментом трибуне. Он заметно волновался. Его продолговатая голова с короткой стрижкой высоко поднялась над краем трибуны. Начал он свою речь с заявления о том, что хочет ознакомить членов Временного совета Российской республики с положением дел в армии без прикрас, как оно есть.
   - Хотя Германия и рассчитывает, что сердце забьется у трусов и они подпишут позорный мир, который Германия хочет заставить нас принять, русская армия существует и является реальной силой, - утверждал министр. - И все же причина низкой боеспособности кроется в самой армии. Только за десять дней с 1 октября на фронте и в тылу имели место 26 самочинных выступлений всякого рода, 16 погромов, 8 пьяных погромов, 16 раз применялась вооруженная сила для подавления анархических вспышек...
   Верховский говорил, что трагическим последствием корниловщины был подрыв веры солдат в командование, в том числе и высшее. Мезенцев приметил, что генерала при этом слушали слева и в центре благожелательно, а справа настороженно.
   Далее министр заговорил о введении института "штрафных полков", о разработке новых положений, касающихся комитетов и комиссаров. Он воззвал к помощи Совета республики в осуществлении мер борьбы с анархией в армии, потребовал, чтобы по отношению к "анархической преступной толпе применялось оружие, не задумываясь и не стесняясь"... Теперь справа раздались жидкие хлопки, а слева прошел неодобрительный гул.
   - Есть решающая вещь, - заканчивал свой доклад Верховский. - Это пробовал сделать генерал Корнилов, единолично, своей властью, и эта вещь сорвалась и должна была сорваться. Но оставить ту анархию, перед который мы стоим сейчас, так, как она есть, это - преступление перед государством, перед целой страной!
   Редкие рукоплескания раздались справа и в центре, покуда генерал возвращался за стол президиума. Затем к трибуне вышел адмирал Вердеревский. Затянутый в черный морской мундир, на белом фоне трибуны он казался вороном на снегу, накаркивающим несчастье.
   - Я утверждаю, - вещал ворон, - что на флоте воссоздание дисциплины так же необходимо, как и в армии.
   Морской министр пообещал, что и он внесет на рассмотрение предпарламента законодательные предложения по улучшению деятельности дисциплинарных судов на флоте...
   Все это Мезенцев знал, ничего интересного для себя в речах Верховского и Вердеревского не услышал, по чувство дисциплины, о которой так много жужжали с трибуны, мешало ему последовать примеру многих депутатов, тихонько пробиравшихся к выходу.
   Первым слово в прениях взял генерал Алексеев. "Бедный старик! - подумал полковник. - Он в последние месяцы полжизни проводит на колесах. Ведь совсем недавно был в Петрограде, а теперь снова живет в своем вагоне на Царскосельском вокзале..."
   Михаил Васильевич, чей нос картошкой и седые брови еле были видны из-за барьера трибуны, коротко одобрил инициативы военного министра, но посчитал их недостаточными.
   Вслед за ним выступал меньшевик-интернационалист Мартов. Он заявил, что видит главное зло в остатках корниловщины, которая еще не выкорчевана из армии. Правительство, по его словам, вообще слишком медленно выполняет свои обещания способствовать заключению демократического мира...
   На Мартова зашикали справа, и мало кто слева аплодировал ему. Председатель Авксентьев, прервав и то и другое, торжественно объявил, что слово предоставляется Александру Федоровичу Керенскому.
   Мезенцев по долгу службы слушал речи Керенского почти каждый день. Его уже начинало тошнить от трескотни, напыщенности и демагогии министра-председателя. Он очень хорошо понимал тех людей, кто ненавидел этого наполеончика, пользующегося любым предлогом, чтобы поучать, высказывать "кредо" и обвинять всех других, особенно большевиков - в смертных грехах. И полковник выскользнул из зала. Ему вспомнились донесения осведомителей военного ведомства, что в рабочей среде с легкой руки большевика Сталина предпарламент называют не иначе, как "предбанник". "Кто кому готовит баню? И насколько жарка она будет?!" - подумалось Мезенцеву. А что горячие денечки надвигаются, было понятно не желающему вмешиваться в политику артиллеристу.
   Вечерняя темнота быстро опустилась на город с мрачного неба. Сильный ветер не в состоянии был разогнать тяжелые тучи. Салтыковский подъезд сегодня закрыт, министры прибывали на заседание правительства к "подъезду императрицы" Зимнего дворца. По лестнице каррарского мрамора поднимаются они на второй этаж. "Темным" коридором идут к Малахитовой гостиной. Коридор действительно темен, на его стенах темные портреты русских и иностранных кавалеров ордена Андрея Первозванного. Словно призраки, проскальзывают по нему министры и чиновники...
   Управляющий делами правительства Гальперн со своими стенографами устроился подле одного из каминов. Мезенцев со своим блокнотом садится рядом с ними. Все ждут Керенского.
   Сквозь золотые двери быстрым шагом входит министр-председатель, за ним следует Терещенко. Керенский бросается на председательское место и открывает заседание. Слушается куча мелких вопросов, поскольку все крупные решают между собой Керенский, Терещенко и Коновалов.
   Но среди разной ерунды выплывает крупная проблема. Министр финансов Бернадский сообщает о новом обесценивании курса рубля и требованиях Англии в связи с этим представить в качестве гарантии займов русское золото. Он сообщает, что военные долги России приблизились к двадцати миллиардам рублей. Керенский, по-особенному кивнув Коновалову, откладывает решение этого вопроса.
   Верховский сидит неподалеку от Мезенцева. Полковник слышит, как военный министр полушепотом обращается к своему соседу по столу, министру внутренних дел Никитину:
   - Мы не можем продолжать войну. Нужно заключить мир...
   Никитин одобрительно кивает:
   - Все с этим согласны, и Керенский в том числе. Но никто еще не сказал, как заключить этот проклятый мир... а то, что говорят большевики, богопротивно...
   Увидев оживление Верховского и Никитина, Керенский неожиданно предоставляет слово министру внутренних дел. Никитин без подготовки, как о наболевшем, начинает рассказывать о поджогах крестьянами помещичьих имений, разгромах продовольственных лавок в Петрограде и Москве, забастовках и разграблениях винных складов по всей России. Министр труда Гвоздев подтверждает, что фабрично-заводской промышленности грозит катастрофа из-за забастовок, что фабрики останавливаются и по той причине, что железные дороги не в состоянии доставить уголь из Донбасса...
   Парадный интерьер зала как бы придает вес даже самым пустым словам и обещаниям, сказанным здесь. Керенский кажется сам себе могущественнейшим владыкой, слабые министры, не располагающие реальной властью, - мудрыми деятелями мирового масштаба...
   Мезенцеву, как давеча в Мариинском дворце, делается противно, но он вынужден сидеть до конца. Еще не раз за этот вечер он услышит о большевиках, которые подстрекают массы против правительства, армию - против командования, народ - на бунт.
   Поздним вечером, после десяти, как и во все остальные вечера, совсем слабо светились огоньками керосиновых ламп окна огромного шестиэтажного дома на берегу реки Карповки. Часть дома была занята меблированными комнатами, где любили останавливаться приезжие богомольцы. Круглые сутки самые разнообразные фигуры входили в его ворота, подъезды. Поэтому никто не обратил внимания, когда в поздний час два типичных петроградца, один из которых был с финскими чертами лица и говорил с акцентом, позвонили в квартиру на первом этаже. За дверью их явно ждали и волновались.
   Про хозяина квартиры Суханова швейцар и соседи знали, что он видный меньшевистский деятель, один из редакторов газеты "Новая жизнь", ярый противник Ленина. Но никто не подозревал, что его жена, Суханова-Флаксерман, работала в Смольном, в Секретариате ЦК РСДРП (б), вместе с секретарями ЦК Свердловым и Стасовой. Именно Елене Дмитриевне и пришла в голову мысль использовать квартиру Сухановых, находившуюся вне подозрений, для проведения заседания Центрального Комитета партии. Сложность задачи состояла в том, что нужно было обеспечить абсолютную безопасность Ленина, только что прибывшего в Петроград и находившегося на нелегальном положении. Ищейки Временного правительства уже пронюхали, что вождь большевиков вернулся в Питер и занят подготовкой восстания. У новых охранников были все основания беспокоиться за участь Временного правительства: еще в сентябре Ленин прислал в Центральный Комитет два письма - "Большевики должны взять власть" и "Марксизм и восстание". Хотя эти письма и были доступны лишь ограниченному кругу лиц, ленинские идеи распространились широко и стали известны контрразведке Керенского.
   Теперь Владимир Ильич, живой и невредимый, в седом парике, гладко выбритый, похожий на лютеранского пастора, в сопровождении Эйно Рахья вошел в квартиру Сухановых. Все, кроме Коллонтай, были уже в сборе. На нового гостя посмотрели сначала с удивлением, но когда признали в нем Ильича, разразились радостным смехом.
   Окно комнаты, где собрались двенадцать членов Центрального Комитета, было завешано одеялом, чтобы со двора не было видно света и людей. Ярко горела под стеклянным абажуром керосиновая лампа. Сели вокруг обеденного стола, накрытого камчатой скатертью. Каменев и Зиновьев сразу как-то отделились, сели на диван. Перешептывались. Они уже давно стали в оппозицию к ленинскому плану восстания и догадывались, что Ленин сегодня поставит о нем вопрос категорически.
   На председательском месте - Яков Свердлов. Он пытается умерить силу своего голоса, привыкшего к митингам и собраниям, но его глубокий бас заполняет комнату.
   Яков Михайлович говорит о том, что в Минске назревает новая корниловщина - город окружен казачьими полками, и среди них ведется агитация против большевиков. Но из Минска революционный Петроград может ждать и подмоги - оттуда готовы послать надежные полки в столицу... На Северном фронте происходят подозрительные перемещения войск в тыл Петрограда.
   Закончив доклад, Свердлов предоставил слово Владимиру Ильичу. Ленин с упреком отметил, что с начала сентября наблюдается какое-то равнодушие к вопросу о восстании.
   - Между тем это недопустимо, если мы серьезно думаем о захвате власти Советами, - страстно говорит он. Ильич подчеркивает, что в связи с намерением Керенского сдать Петроград немцам необходимо немедленно переходить к решительным действиям. И международное и внутреннее положение благоприятствует этому. Солдаты и рабочие теперь в массе идут за большевиками...
   - Политическая обстановка, таким образом, готова, - делает неопровержимый вывод Ленин. - Надо говорить о технической стороне восстания. В этом все дело.
   Владимир Ильич предлагает принять резолюцию. В ней ЦК должен поставить на очередь дня вооруженное восстание, предложить всем организациям партии руководствоваться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы.
   Предложение Ленина о восстании вызывает бурные прения.
   Представитель московской организации Ломов выступает сразу после Ильича и поддерживает от имени Москвы "в.в.", как сокращенно в Центральном Комитете стали называть вооруженное восстание. Урицкий, соглашаясь с Лениным, заявляет: "Надо решиться на действия определенные"... Свердлов высказывается за восстание.
   Каменев, теребя рыжую бородку, резко возражает и ссылается на Учредительное собрание, в котором шансы большевиков будут велики. Зиновьев, скрестив заметно кривые даже в широких брюках ноги, полностью поддерживает Каменева. Жгуче черный экспансивный Троцкий с острыми чертами лица и стреловидной бородкой выворачивается на особую позицию. Он не выступает открыто против восстания, но предлагает отложить его до Второго съезда Советов, который неизвестно, соберется ли в назначенный срок. Спокойно сидеть и слушать оппортунистов Ленин не может. Он то шагает взад и вперед по комнате, то останавливается, заложив пальцы рук за проймы жилета, чуть раскачиваясь всем корпусом. От него веет энергией и могучей силой.
   Ленинская резолюция ставится на голосование. Десять - за, двое Каменев и Зиновьев - против. ЦК берет курс на вооруженное восстание.
   87. Петроград, 20 октября 1917 года
   Как в февральские дни, начиная с сентября Россия чувствовала дыхание великих перемен. Волны революционной энергии народа вздымались все выше и выше. С середины октября во всех слоях общества широко и открыто обсуждалось намерение большевиков свергнуть правительство и взять власть в свои руки. Говорилось и о том, что сами инициаторы новой революции откладывают восстание, что против Ленина выступают такие крупные большевистские лидеры, как Каменев, Зиновьев, Бухарин и некоторые другие. Многим, особенно в Петрограде и в Ставке, было ясно, что если большевики не выступят в ближайшие дни, то с фронта прибудут ударные батальоны, и бронированный кулак новой корниловщины ударит не только по ленинцам, но сметет все те завоевания демократии, которых народ добился после Февраля.
   После того как Каменев восемнадцатого числа в интервью газете "Новая жизнь" от своего имени и от имени Григория Зиновьева высказал несогласие с решением партии идти на восстание, Временное правительство и главный начальник Петроградского военного округа полковник Полковников пришли к выводу, что ближайшим возможным днем большевистской атаки может быть 20-е. Ведь вождь большевиков уже дважды заявлял своим соратникам: "Промедление в восстании смерти подобно!" Были сделаны некоторые приготовления.