Иванов Егор. Честь и долг (Вместе с Россией - 3)

   при Петроградском Совете рабочих
   и солдатских депутатов.
   25 октября 1917 г., 10 часов утра".
   Еще утром в Смольном сформирован полевой штаб Военно-революционного комитета. Произошло это в комнате, где стоял "ремингтон" Анастасии и где на всякий случай хранилась в шкафу ее сумка санитара. Николай Ильич Подвойский собрал Бубнова, Антонова-Овсеенко, Чудновского и Еремеева. Помахав какими-то бумагами, он сообщил, что от ЦК имеется поручение сформировать из этих товарищей и его самого полевой штаб Военно-революционного комитета.
   - Надо обсудить, как арестовать Временное правительство. Имейте в виду, что уже напечатано воззвание о переходе власти в руки Совета... Так что брать министров надо быстро... С чего начнем?
   - Прежде всего нужен план Петрограда, - говорит кто-то.
   Приносят огромную простыню плана. Она не умещается на столе. Ее общими усилиями вешают на стену.
   - Николай Ильич! Освети обстановку...
   Подвойский рассказывает. Длинный, худой, он показывает на плане, какие силы на стороне большевиков, кто защищает Зимний и Мариинский дворцы, какие из полков и частей в Петрограде остаются нейтральны.
   По просьбе Подвойского Настя ведет протокол. Она поражается, с каким профессионализмом "генералы революции" намечают тактику и стратегию действий. Алексей давно уже разъяснил ей их различие. Помнит она и его лекцию о военной науке, которую слушала с таким удовольствием у Шумаковых в день, когда они познакомились. Теперь же единственный военный в штабе вольноопределяющийся Чудновский, а четверо других штатские, профессиональные революционеры, сидевшие по тюрьмам и каторгам. В эту минуту, когда решается судьба страны, а может быть, и всего мира, они деловито подсчитывают резервы, ищут и находят слабые позиции у противника, готовят оперативные документы...
   Принимается решение взять сначала Мариинский дворец и распустить предпарламент. Решают поручить это одному из новых членов ВРК, за ним посылают курьера. Настя продолжает печатать на своем "ремингтоне". Входит человек высокого роста в солдатской шинели, на которой полный бант Георгиевских крестов.
   - Василий!.. - ахает Настя. Она не видела его со времен февральских событий. Знала только, что он агитирует в действующей армии за большевиков. И вот теперь он, целый и невредимый, получает приказ и инструкции, как брать Мариинский дворец.
   Дежурство Соколовой заканчивается, приходит ее смена. Напечатав все, что требовалось, заполнив мандаты, Анастасия загорается мыслью принять участие в настоящих боевых действиях революции. Она упрашивает Василия взять ее с отрядом, идущим на Исаакиевскую площадь. Василий слабо сопротивляется. Он считает, что женщинам не место в военном строю. Но Настя уже приняла решение: она одевается, достает санитарную сумку с красным крестом и спрашивает Подвойского:
   - Можно я пойду с товарищами, Николай Ильич? Ведь им может потребоваться санитар...
   Подвойский раздумывает недолго.
   - Разрешаю, товарищ Соколова!
   ...Около часу дня к Мариинскому дворцу подходит отряд ВРК.
   Василий, как комиссар ВРК, поднимается по главной лестнице, предъявляет ультиматум председателю предпарламента Авксентьеву. Две шеренги солдат, равняя ряды, следуют за своим командиром по краям лестницы, образуя шпалеры.
   Побагровевший от злости Авксентьев выходит в ротонду и шипит, что он немедля собирает совет старейшин. Старейшины заявляют протест против насилия - выносят постановление, что подчиняются силе и возобновят работу предпарламента в ближайшее время. Василий терпеливо ждет, пока в Белом зале, в шуме и перепалке, голосуется это предложение. Пятьдесят шесть голосов против сорока восьми при двух воздержавшихся решают закрыть заседание и разойтись...
   На улице, где от солнца, изредка проглядывающего через облака, блестит мокрая брусчатка, к оцеплению подле главного подъезда подходит седоусый, с насупленными бровями маленький генерал. Это Михаил Васильевич Алексеев, член предпарламента. Два солдата скрещивают перед ним винтовки с примкнутыми штыками.
   - Как вы смеете! - возмущается генерал. - Я член Совета республики и как ваш начальник приказываю пропустить меня!
   Властный тон Алексеева не действует на солдат. Они вызывают комиссара своего отряда. Прибегает поручик с красным бантом на лацкане шинели. Вытягивается перед Алексеевым, докладывает:
   - Ваше превосходительство! Вход во дворец строго запрещен Военно-революционным комитетом. Я не имею права вас пропустить, так как с минуты на минуту могут быть приняты самые энергичные и решительные меры!
   Алексеев зеленеет от ненависти, но решительные лица солдат говорят ему, что лучше не настаивать. Тем более что начинают выходить на улицу господа депутаты. Некоторые из них требуют вызвать их моторы. Солдаты с откровенной насмешкой смотрят на них, а один весельчак складывает кукиш. Вместе с господами уходит и генерал Алексеев. От бешенства его глаза делаются белыми.
   Настя видит всю эту сцену, и ей становится смешно: седые усы генерала заметно дергаются, как у кота, выпустившего нечаянно мышь...
   Оставив караулы в опустевшем здании, отряд Василия идет к Адмиралтейству, чтобы занять свое место по диспозиции против Зимнего дворца. Вроде бы в шесть часов вечера должен начаться его штурм.
   ...Штурм Зимнего не начинается и в восемь. В этот час Военно-революционный комитет вторично предъявляет Временному правительству ультиматум. С предложением сдаться в течение десяти минут во дворец уходит Чудновский. Во дворце его берут под стражу, но пока ведут в арестантскую, большевик успевает устроить митинг среди толпы юнкеров. Узнав правду о своем положении, юнкера заставляют освободить Чудновского. Вместе с парламентером уходит целый отряд юнкеров. Они не хотят сражаться за Временное правительство.
   Но гарнизон Зимнего еще довольно силен. Около тысячи хорошо вооруженных солдат и офицеров скрыты за поленницами дров на Дворцовой площади. Из окон смотрят пулеметы.
   Сигнала к штурму все еще нет. Солдатская и красногвардейская масса, оцепившая весь район Зимнего дворца, рвется в бой. Ропот, требование объяснений от комиссаров, почему они не отдают приказ, - становятся все громче. Настя томится вместе с отрядом Василия на Адмиралтейской набережной, против Салтыковского подъезда...
   ...В Смольном Ленин тоже обеспокоен задержкой со взятием Зимнего. Второй Всероссийский съезд Советов вот-вот откроется в Белом зале. Он должен решить вопрос о власти, и ему нужно доложить об аресте Временного правительства. Замысел Ленина - поставить съезд перед фактом свершившегося переворота - находится под угрозой. Необходимо спешить - могут подоспеть "батальоны смерти" и ударить в сердце революции до того, как ликвидация Временного правительства завершится...
   Владимир Ильич резко высказывает Подвойскому свое убеждение, что гарнизон Зимнего слаб, что он разрознен и не способен оказать серьезное сопротивление.
   - Почему же так долго? - сердится Ленин. - Что делают наши военачальники! Затеяли настоящую войну?! Зачем это? Окружение, переброски, цепи, перебежки, развертывание... Разве это война с достойным противником? Хороший отряд матросов, роту пехоты - и все там!
   Сенин из своего информационного бюро то и дело доставляет Ильичу донесения о том, как развиваются события. Но Ленин требует наступать. Он шлет записки в полевой штаб ВРК, предлагая начать штурм Зимнего. Он грозит предать членов штаба партийному суду. Наконец под воздействием ленинских требований полевой штаб отказывается от своих попыток совершить абсолютно бескровный переворот и рассылает связных в Петропавловку, на "Аврору" с приказаниями. Последние минуты напряженной подготовки...
   Девять часов сорок минут вечера. Мгла укутала крепость, Зимний, правительственные здания на Дворцовой площади. Лишь на Невском и других проспектах сияют огни, люди и не замечают, что подошел исторический миг, который расколет мир на два измерения - "до" и "после". Звучит первый сигнал - холостой выстрел пушки из крепости. И тут же ему отвечает более мощным зарядом носовое орудие "Авроры". Его гром далеко разносится над городом, сотрясает стены и заставляет дребезжать окна Зимнего дворца.
   Сигнал принят - тысячи солдат, матросов, красногвардейцев начинают перестрелку. Затем она стихает, готовятся к штурму. Ожесточенно отстреливаются защитники Зимнего. Юнкера и женский батальон умеют хорошо стрелять. Многие ранены. Настя принимается за работу...
   ...Около часа ночи Василий первым добегает до решетки садика у дворца, ловко перемахивает через нее, открывает заложенные железкой чугунные ворота. Ряды штурмующих вливаются в их узкий зев. Многие перелезают через решетку.
   Настя вместе с товарищами вбегает в садик. Странные крики вдруг поразили ее слух. Они неслись откуда-то со стороны поленниц. Соколова обернулась и увидела, что у Салтыковского подъезда, взобравшись на сложенные у стены дрова, маленькая группка ударниц из женского батальона, без оружия и ремней, видимо, отобранных красногвардейцами, истошно вопила: "Да здравствует Учредительное собрание! Долой большевиков!" На них никто не обращал внимания, все стремились во дворец.
   Настя засмеялась, в шутку поаплодировала "ударницам" и побежала догонять свой отряд.
   Вдруг в глубине дворца раздались крики: "Министров ведут! Министров ведут!" - и все двери распахнулись. Это Антонов-Овсеенко и Чудновский ворвались первыми в Зимний дворец через "подъезд ее величества", буквально на плечах отступающих юнкеров добрались до Малахитового зала и в Малой столовой арестовали Временное правительство.
   Теперь новый - рабочий - комендант Зимнего вел министров под охраной к выходу.
   Народ бросился смотреть арестованных. Настю несла с собой плотная толпа шинелей, тужурок, бушлатов.
   В угловой комнате с окнами на Неву Анастасия увидела знакомое лицо. Это был полковник Мезенцев. Александр тоже узнал ее и поразился, как она изменилась. Это была уже не милая светская дама, а живое воплощение греческой богини Победы Ники. Ее глаза сияли. Настя улыбнулась Мезенцеву.
   - Вы... защищали этих людей? - улыбку сменило удивление.
   - Нет! Пока я раздумывал, стоят ли они этого, ваши их уже арестовали... - признался полковник. - А с меня взяли честное слово, что я не буду выступать с оружием против народа, - добавил он и очень смутился. Мезенцев не хотел, чтобы его признание звучало как попытка оправдаться в чем-то.
   - Поклянитесь мне в этом еще раз! - твердо предложила Анастасия и неожиданно сказала: - Политический нейтралитет всегда на руку врагу! Подумайте об этом.
   90. Петроград, 9 ноября 1917 года
   Смольный сверкал огнями ночи напролет. Все центры новой власти соединились под его крышей. Центральный и Петербургский комитеты большевиков, Всероссийский ЦИК, Совет Народных Комиссаров, Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, Военно-революционный комитет круглые сутки принимали делегации рабочих, солдат и крестьян, ходоков, посетителей. Издавали приказы, распоряжения, рассылали комиссаров, связных... У Анастасии на глазах рождалась новая государственность. Еще шли кое-где перестрелки, еще далеко не везде по стране установилась власть Советов, а здесь, в Смольном, люди чувствовали себя уверенно, не временщиками, а навсегда.
   После полуночи собрались вместе Совнарком и ВРК. Насте поручили сделать записи. Надо было перейти из правого крыла в левое, туда, где рядом с рабочим кабинетом Ленина, в комнате секретариата СНК, собирались наркомы и члены Военно-революционного комитета. Настя еще не бывала в этом помещении. Войдя в дверь, охраняемую двумя матросами, с интересом огляделась. Был перерыв между заседаниями. Наркомы покинули свои места. Небольшими группками они продолжали обсуждать дела. Ленина не было.
   В довольно просторном зале секретариата стояло несколько письменных столов разной высоты. Два или три из них покрыты плюшевыми скатертями. Дешевые венские и дорогие стулья стояли вперемежку. В углу со времен института благородных девиц сохранилось высокое зеркало с вычурным переплетением деревянной рамы. По правой стене - два больших шкафа, бывших, видимо, ранее платяными, а теперь служащих для хранения папок с делами. В центре комнаты - круглый стол с полированной крышкой. За ним работают секретари. Настя села около них.
   Энергично вошел Владимир Ильич. Те, кто сидел на стульях, встали. "А наркомы, сразу видно, - воспитанные, интеллигентные люди", - подумала Анастасия.
   Ленин попросил товарищей сесть, окинул взглядом комнату: все ли пришли? От Михаила Сенина Настя знала, что Ильич терпеть не может опозданий.
   Владимир Ильич объявил, что речь пойдет о заключении мира, и предоставил слово Николаю Васильевичу Крыленко, народному комиссару по военным и морским делам. Коренастый, коротко стриженный, в офицерской гимнастерке без погон, с усами и прорастающей негустой бородкой, нарком встал. Погладив от волнения короткие волосы над высоким лбом, стал докладывать, что прошлой ночью Совет Народных Комиссаров послал радиотелеграмму главнокомандующему Духонину. Генералу предписывалось немедленно предложить перемирие всем воюющим странам, как союзным - через их военных представителей при Ставке, так и враждебным - по радиотелеграфу. Одновременно Народный комиссариат иностранных дел направил ноту в посольства союзных держав в Петрограде. Совнарком обращался к их правительствам с предложением начать переговоры о мире.
   До прошлого вечера никакого ответа ни от Духонина, ни от посольств не поступило. Вопрос не терпит отлагательств.
   Крыленко закончил сообщение. Сел. Начались прения. Они были недолгими. Совет Народных Комиссаров поручил Ленину, Сталину и Крыленко провести окончательные переговоры с Духониным по прямому проводу.
   ...В отличие от Смольного, ночью в штабе Петроградского военного округа, где был ближайший аппарат Юза для связи с фронтами, царило спокойствие и тишина. Бодрствовали здесь только дежурные и связисты. Автомобиль, на котором прибыли Председатель СНК и наркомы, подали во двор. Член ВРК Михаил Сенин, почти бессменно находившийся после мятежа Краснова в штабе округа, проводил их в аппаратную.
   Молоденький оператор-юзист вытянулся перед Лениным во фрунт. Он был немало удивлен, когда столь высокое начальство пожало ему руку.
   Включили аппарат, Могилев отозвался. Пошла лента. Первый вопрос был: у аппарата ли верховный главнокомандующий? На другом конце провода присутствовал только любимец и злой гений Духонина Дитерихс. Аппараты заработали.
   Генерал-квартирмейстер Ставки заверил, что Духонин ждал вызова до часу ночи, а теперь спит... По поводу телеграммы государственной важности, полученной верховным главнокомандующим, Дитерихс заявил, что она нуждается в подтверждении начальника Генерального штаба потому, что этот документ без номера и без даты.
   Ленин, заложив пальцы за проймы жилета, энергично ходил по аппаратной. Получив столь уклончивый ответ, он продиктовал юзисту:
   - Мы категорически заявляем, что ответственность за промедление в столь государственно-важном деле возлагаем всецело на генерала Духонина и безусловно требуем: во-первых, немедленной посылки парламентеров, а во-вторых, личной явки генерала Духонина к проводу завтра ровно в 11 час. утра. Если промедление приведет к голоду, развалу, или поражению, или анархическим бунтам, то вся вина ляжет на вас, о чем будет сообщено солдатам.
   Немедленно на ленте появились слова ответа: "Об этом я доложу генералу Духонину..."
   - Когда доложите? Сейчас? Тогда ждем Духонина.
   Короткая пауза, и снова пищит аппарат:
   - У аппарата временно исполняющий обязанности главковерха генерал Духонин.
   - Народные комиссары у аппарата, ждем вашего ответа.
   Но генерал не желает давать точного ответа на вопросы и предписания правительства. Более того, переходит в бумажную атаку. На ленте буковки складываются в наглые слова: "Я могу только понять, что непосредственные переговоры с державами для вас невозможны. Тем менее возможны они для меня от вашего имени. Только центральная правительственная власть, поддержанная армией и страной, может иметь достаточный вес и значение для противников, чтобы придать этим переговорам нужную авторитетность для достижения результатов..."
   Сталин и Крыленко возмущены. Ленин резко останавливается и со сдержанным гневом в голосе диктует:
   - Отказываетесь ли вы категорически дать нам точный ответ и исполнить нами данное предписание?
   - Точный ответ о причинах невозможности для меня исполнить вашу телеграмму я дал и еще раз повторяю, что необходимый для России мир может быть дан только центральным правительством. Духонин.
   Реакция следует немедленно.
   - Именем правительства Российской республики, по поручению Совета Народных Комиссаров, мы увольняем вас от занимаемой вами должности за неповиновение предписаниям правительства и за поведение, несущее неслыханные бедствия трудящимся массам всех стран и в особенности армиям. Мы предписываем вам под страхом ответственности по законам военного времени продолжать ведение дела, пока не прибудет в Ставку новый главнокомандующий или лицо, уполномоченное им на принятие от вас дел. Главнокомандующим назначается прапорщик Крыленко.
   Ленин, Сталин. Крыленко.
   ...Морозная ночь заставила красногвардейцев и солдатские патрули зажечь прямо на улицах костры для обогрева. Движение в городе затихло. Только ветер шелестит газетами, объявлениями, афишами, покрывающими стены домов словно снежными наносами.
   Четыре с половиной часа утра. От Дворцовой площади по Адмиралтейскому проспекту, Конногвардейскому бульвару мчится к "Новой Голландии" тяжелый черный "роллс-ройс" Совета Народных Комиссаров. Ленин, Сталин, Крыленко решили немедленно передать дело мира в руки солдатских масс. На маленьком треугольном островке между рекой Мойкой и двумя каналами - Крюковым и Адмиралтейским - находится мощная радиостанция морского генерального штаба. На второй день после взятия власти в Петрограде большевиками морской Военно-революционный комитет передал ее в распоряжение Смольного. Отсюда уже ушли в эфир и приняты тысячами военных радиостанций на фронтах, в частях, на кораблях Декреты о мире, о земле, постановление Второго съезда Советов о создании рабоче-крестьянского правительства. От радиотелеграфистов, обслуживающих армейские и дивизионные станции, солдатские и матросские массы немедленно узнали все. Радио "Новой Голландии" стало самым быстрым и прямым средством связи большевиков с армией.
   Вот и мост, перекинутый через Адмиралтейский канал. Ворота открыты. Авто останавливается у трехэтажного кирпичного здания радиостанции. Крыленко просит дежурного вызвать председателя матросского комитета. Выходит радист Сазонов. Его лицо озаряется внутренним светом: "Владимир Ильич приехал!"
   Сазонов проводит народных комиссаров в комнату, где стоит передатчик, включает трансформаторы. Раздается ровный гул. Стрелки приборов занимают рабочее положение.
   Владимир Ильич присел к столику, набрасывает текст, который необходимо передать в эфир. Сталин и Крыленко готовы принять участие в создании документа...
   Шифровальщик не нужен. В эфир с антенн "Новой Голландии" уходят позывные станции, а затем: "Всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и другим комитетам, всем солдатам революционной армии и матросам революционного флота!.."
   Именем правительства Российской республики Председатель Совета Народных Комиссаров В.Ульянов-Ленин сообщает войскам и всем приемным радиостанциям Европы о том, что за неповиновение предписаниям правительства и за нежелание начать переговоры о перемирии генерал Духонин увольняется от должности. Новым главнокомандующим назначен прапорщик Крыленко.
   "Солдаты! - летит в эфир с "Новой Голландии". - Дело мира в ваших руках. Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира, вы окружите их стражей, чтобы избежать недостойных революционной армии самосудов и помешать этим генералам уклониться от ожидающего их суда. Вы сохраните строжайший революционный и военный порядок.
   Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем.
   Совет Народных Комиссаров дает вам права на это.
   О каждом шаге переговоров извещайте нас всеми способами. Подписать окончательный договор о перемирии вправе только Совет Народных Комиссаров.
   Солдаты! Дело мира в ваших руках! Бдительность, выдержка, энергия, и дело мира победит!"
   91. Минск, 9 ноября 1917 года
   Главная улица Минска, трехэтажная, с деревянными телеграфными и электрическими столбами, в ноябре покрыта слякотью, грязью, наносимой из переулков и дворов. Хорошо ходить по слякоти в солдатских сапогах или в черных блестящих галошах. Да галоши-то кусаются - до войны стоили два с полтиной за пару, а теперь и за пятнадцать целковых не найти. Да и в домишках холодно теперь. В начале четырнадцатого года воз дровишек десять рубликов стоил, а нынче - все сто двадцать отдашь. И кряхтели обыватели губернского города, и доставали свои тощие кошельки, чтобы расплатиться с лавочником, с хозяином дровяного склада или керосиновой лавки, где ведро керосина вместо рубля семидесяти копеек теперь стоит все одиннадцать. "Эх! Хорошо было до войны, при царе Николае Втором! Все в лавках было... - думал обыватель. - А теперь эти солдаты взяли себе моду: вместо того, чтобы немца воевать и контрибуцию с него получить - оне с красными флагами по городу шастают да речи на митингах говорят. Революция... А что теперь придумали ни в сказке сказать, ни пером описать: прогнали самого верховного главнокомандующего, полного генерала господина Духонина, а на его место объявили какого-то прапорщика Крыленко Смехота! Прапорщик заместо генерала! Разве ж он устоит?"
   Слух, мгновенно распространившийся по городу, услышал и Соколов, когда по дороге в штаб утром зашел напиться чаю в кофейню Гольдмана. Хотя он специально и не прислушивался к разговорам за соседними столиками, но уловил главную информацию и отсеял ее от прочей болтовни. В штабе сведения подтвердились. Вестовой положил на стол текст радиограммы из Петрограда, принятый рано утром искровой станцией фронта.
   Соколов сначала обратил внимание на подписи: "Ленин, Сталин, Крыленко". Внимательно прочел текст и понял, что большевики этим документом, как и двумя предыдущими декретами - о мире и о земле - полностью и накрепко овладели армейской массой. Теперь если кто-то из офицеров и осмелится пойти против течения, то будет смят и выброшен солдатами, полностью большевизированными.
   "Вот и свершилась настоящая революция народа, - размышлял Алексей. - На фоне нынешнего великого поворота судеб февральско-мартовские события лишь удачный мятеж, поставивший у власти Временное правительство. Теперь же пришли настоящие, решительные и смелые люди к руководству Россией... Говорят, русскому человеку нужен бог и царь. Только они могли быть в России воплощением справедливости и надежды на победу добра над злом... Но теперь справедливость и надежда на лучшее рождены великой революцией. И революция должна вечно жить в душе. Человек, лишенный веры в справедливость и добро, есть орудие зла..."
   Его философствования, рожденные телеграммой, были прерваны появлением Ивана Рябцева, избранного несколько дней тому назад членом солдатского комитета 2-й армии.
   - Ваше превосходительство, - обратился он к Соколову по-старорежимному, видимо, не умея перелить глубоко въевшиеся уважение и любовь к Алексею Алексеевичу в революционные формы титулования. - Прибыл в Минск по поручению солдат, касательно заключения перемирия... сказывают, есть из Петрограда приказ. Надо разузнать, не будет ли препятствий со стороны вашего минского комитета спасения революции. Ведь в нем одни соглашатели Керенского собрались.
   - Препятствий, Иван, не будет, - заверил его Соколов. - У нас тут чуть гражданская война не затеялась... Этот самозваный комитет никаких мер против большевиков принять не смог. Броневой поезд подошел к Минску и расчехлил орудия. Комитет спасения мгновенно распался, а комиссар Временного правительства сложил с себя полномочия... Верх теперь у нас взял Совет солдатских и рабочих депутатов. Образован Военно-революционный комитет. Он объявил, что будет держать все в порядке...
   - А что же главнокомандующий фронтом, генерал Балуев? - не сдержал радостного удивления столь быстрым развитием революционных событий Иван.
   - Балуев отправил во все подчиненные фронту части и тыловые учреждения телеграмму - разве вы во Второй армии ее не получали? - спросил Соколов.
   - Никак нет, Алексей Алексеевич...
   - Вон что. Главкозап телеграфировал, что задача начальников сейчас должна заключаться в удержании фронта и недопущении в войсках междоусобных и братоубийственных столкновений. А так как вся власть перешла к Военно-революционному комитету, то Балуев заявил ему, что до установления новой власти в России и водворения порядка ни он, ни его штаб ни в какую политическую борьбу не вступят и никаких шагов к выступлению против правительства делать не будут. Более того, без вызова Военно-революционного комитета не будет допущено никаких перевозок и передвижений войск... Я думаю, что этот нейтралитет нам на руку.
   - Что ж теперь делать будем? - хитро сощурился Иван, кивком головы указывая на телеграмму Ленина и Крыленко, текст которой он узнал сразу.