Страница:
- Вот видишь, Ники!.. - хищно выпалила царица. - Хмель власти уже ударил ему в голову! То ли будет еще, когда в его руках окажется армия! Вспомни императора Петра Третьего, супруга Екатерины Великой!..
Царица затрепетала - ведь она напоминала супругу о своем любимом периоде российской истории. Николай недовольно поморщился.
- Его убили офицеры гвардии! Они нарушили присягу! Они подняли руку на помазанника божьего! - истерично выкрикивала Александра Федоровна.
"Сегодня ей ничего не докажешь... - огорченно подумал Николай, начинавший привыкать к припадкам жены и видевший в них только доказательство ее огромной любви к себе. - Хорошо бы найти какой-нибудь предлог, чтобы остаться одному и подумать над всем, что она сказала. Ведь это шло от сердца и от желания сделать как можно лучше, оставить как можно больше власти в наследство маленькому. Николашу действительно занесло... И непонятно, отчего его так любит армия?.. Воейков рассказывал, что после ухода царской четы из Николаевского зала офицеры гвардии и армии устроили какую-то дикую овацию Николаше... Даже на руки подняли и несли по залу... Это его-то, детину гигантского роста... Попробуй не назначь дядюшку после этого главнокомандующим!.. А может быть, зря я не настоял на своем и не взял под свою руку армию и флот?.. Но... что сделано, то сделано! Будем теперь молиться богу! На все его воля, и не оставит он меня благостию своею..."
Николай не прерывал императрицу. По опыту он знал, что в такое время лучше всего дать ей выговориться, наплакаться, полежать с компрессами от мигрени, чем приводить логические аргументы.
Повод препроводить государыню в ее покои тоже возник - адъютант вошел и доложил, что прибыл господин посол союзной Франции Морис Палеолог.
- Проси посла подождать! - резко сказал Николай и заботливо повел к двери Аликс, нежно обнимая ее за плечи.
34. Петергоф, август 1914 года
Наголо бритый маленький надутый человек, представляющий республиканскую Францию при дворе российского самодержца, не знал покоя со дня объявления Германией войны России. Война в его стране не была еще юридически свершившейся, но Палеолог уже развил бурную деятельность в петербургских салонах и со своими осведомителями.
С утра он завтракал в Царском Селе у великого князя Павла Александровича и его морганатической супруги графини Гогенфельзен в присутствии члена Государственного совета Михаила Стаховича, насквозь пропитанных идеями трогательной дружбы с Францией. Господа французские симпатизеры без малейшей утайки отвечали на вопросы любознательного посла, характеризуя ему взгляды и правых и левых в Государственной думе и в Государственном совете, и среди своих знакомых, и среди знакомых знакомых...
В четыре часа посол ехал на свидание со своим штатным осведомителем господином Б. из "прогрессивных кругов" и допрашивал его о том, как проходит в стране мобилизация, нет ли инцидентов в воинских присутствиях, как народ реагирует на войну. Он с удовлетворением узнавал, что никаких беспорядков нет, что лишь на редких фабриках и заводах продолжаются забастовки. Правда, для этого полиции пришлось пересажать всех известных ей большевиков и сослать их в Сибирь. Правда, еще не арестованные большевики продолжают утверждать, что война приведет к торжеству пролетариата. Но это в данный момент посла совершенно не заботило... Зато все либералы, радикалы, прогрессисты и даже такие крайние демократы, как меньшевики, - все объединились под патриотическими знаменами и приготовились воевать за интересы великой Франции до последней капли крови русского мужика...
Вечером Палеолог ужинал со своим старым другом послом Британии сэром Бьюкененом.
За считанные дни Палеолог побывал во всех самых известных салонах и даже у графини Кляйнмихель, где его особенно интересовало, как ведут себя теперь барон Розен, князь Мещерский и министр Щегловитов, всегда проповедовавшие соглашение с германским императором. Оказалось, что крайне правые и немецкая партия, дух которой был особенно силен в салоне графини, потрясена нападением германизма на Сербию и славянство. Спасти Сербию и наказать германизм - вот единый дух салонов. А то, что при этом следует и кое-что прихватить из чужого, например турецкого, владения, - это уже вопрос второй, к благородному негодованию не относящийся.
Сегодня, направляясь на виллу "Александрия" для аудиенции, которую ему устроил Сазонов, а после этого во дворце Знаменки, где находился пока верховный главнокомандующий, посол хотел как бы подвести итог своим наблюдениям и сообщить в Париж президенту и другу Пуанкаре о том, как блестяще он выполняет в Петербурге его поручение.
В сопровождении церемониймейстера господин посол прибыл на придворной яхте "Стрела" к причалу Петергофа. Его уже ожидала карета с адъютантом императора и скороходом в пышных одеждах XVIII века. Утомленный качкой, посол втиснулся в карету, и резвые кони понесли его к "Александрии"*.
Летний дворец русского царя утопал в цветах. Перед ним расстилалась гладь Финского залива.
Посол важно проследовал в приемную, ведомый скороходом и церемониймейстером. Адъютант его величества пошел доложить о министре союзной державы, но что-то долго не возвращался. Потом, несколько смущенный, вернулся в гостиную и попросил господина посла несколько подождать. Поговорили о нынешнем отъезде его высочества великого князя в Ставку, о том, как четко, минута в минуту, идут воинские эшелоны со всей России на запад, туда, где собирается под знаменами русская армия.
Через несколько минут, показавшихся Палеологу часами - так он хотел скорее увидеть императора, - посла пригласили в кабинет царя.
Николай Романов был в походной форме. Он стоял у окна, потирал себе висок, словно мучимый мигренью.
Посол почтительно поклонился монарху и ждал, что его пригласят сесть. Но царь словно забыл о кожаных креслах, стоящих в кабинете, и продолжал стоять. Послу тоже пришлось стоять.
- Я хотел, - негромко говорит Николай, - выразить вам свое удовлетворение позицией Франции. Показав себя столь верной союзницей, ваша страна дала миру незабвенный пример патриотизма и лояльности. Прошу вас, господин посол, передать правительству Франции и особенно моему другу президенту сердечную благодарность...
"Неужели это все, ради чего я качался на яхте и ждал в приемной?.." недовольно думает посол, но с умилением старого дипломата льстивым голосом произносит ответную речь.
- Правительство республики будет очень тронуто благодарностью вашего величества, - начинает Палеолог, заведомо зная, что российский самодержец терпеть не может даже слово "республика". Но посол подчеркивает именно его и продолжает, искусно придавая голосу волнение, которого вовсе не испытывает. - Мое правительство заслужило ее тою быстротой и решительностью, с которыми выполнило союзнический долг, когда убедилось, что дело мира погублено...
Палеолог хорошо знает, что произносит лживые и пустые слова, поскольку Франция еще никакого своего союзнического долга не выполнила, а, наоборот, делала и делает все, чтобы заставить Россию осуществить тот план военных действий, который будет выгоден Франции и совсем невыгоден России.
- В роковой день, когда бессовестный враг объявил войну России, патетически восклицает посол, - мое правительство не колебалось ни единого мгновения...
- Я знаю, знаю... Я всегда верил слову Франции... - перебивает посла Николай. Подбирая слова, царь медленно и задумчиво выражает надежду, что соединенной мощью Антанты через три-четыре месяца Срединные империи будут повержены.
Палеолог согласен с государем, но искусно переводит разговор на опасности, которые угрожают Франции. Немцы еще не начали наступление на Париж, они топчутся в Люксембурге и застряли у фортов Льежа в Бельгии, но посол не жалеет усилий, чтобы толкнуть неотмобилизованную русскую армию на крепости Восточной Пруссии и Торн, дабы оттянуть германские корпуса на восток.
- Какой ужасной опасности подвергнется Франция в первые же дни войны, закатывает глаза посол. - Французской армии придется выдержать страшный натиск двадцати пяти германских корпусов... Я умоляю ваше величество предписать вашим войскам перейти в немедленное наступление, иначе французская армия будет раздавлена. Тогда вся масса германцев обратится против России.
- Милый посол, не волнуйтесь так, - отвечает на паническую тираду Палеолога Николай. - Как только закончится мобилизация, я дам приказ идти вперед. Мои войска рвутся в бой. Наступление будет вестись со всею возможной силой. Вы, впрочем, знаете, что великий князь Николай Николаевич обладает необычайной энергией...
Посол доволен. Он получил заверения самодержца, о которых сегодня же сообщит шифрованной телеграммой в Париж. Кроме того, он имеет основание говорить об этом во всех салонах. Результат неплохой, и Палеолог с удовольствием болтает еще о том о сем. Николаю беседа не доставляет особенного удовольствия, но он поддерживает ее, демонстрируя свои знания военной техники, наличного состава германской и австро-венгерской армий, позиций Турции и Италии...
Неожиданно Николай замолкает, нерешительно мнется и вдруг заключает посла в объятия.
- Господин посол, позвольте в вашем лице обнять мою дорогую и славную Францию.
Так же внезапно царь отпускает посла, и Палеологу становится ясно, что аудиенция окончена.
35. Новая Знаменка, август 1914 года
С чувством исполненного долга покинул Палеолог царскую виллу "Александрия". Садясь в карету, он еще раз оглянулся на уютное здание летней резиденции царя, а сам уже прикидывал дорогу до Знаменки.
Мысленно набросав депешу в Париж, посол принялся продумывать предстоящую беседу с великим князем. Перед внутренним взором француза возник человек гигантского роста с длинным лошадиным лицом и белесыми злыми глазами.
"Натура мелкая и тщеславная. Обладает известной волей, переходящей, впрочем, часто в упрямство, громовым голосом и слабостью к крепким русским выражениям, из-за чего у великого князя происходили ссоры с гвардейскими офицерами, не терпевшими оскорблений... - припоминал посол штрихи к характеристике нового вождя русской армии. - Покрывает всячески "своих", не дает их в обиду, даже если они и заслуживают наказания... Говорят, один из помощников князя, генерал Газенкампф - бр-р, опять немецкая фамилия, - ехал на извозчике к главнокомандующему с совершенно секретными журналами главного крепостного комитета по вопросам обороны Финского залива. Сойдя с извозчика у дворца великого князя, генерал ринулся в гостиную с такой скоростью, что забыл бумаги в пролетке. Когда вспомнил - ни извозчика, ни бумаг не было... И что же? Великий князь даже не пожурил преступника - не то что под суд отдать. Хорош главнокомандующий!"
Палеолог вздохнул и решил настроить себя более благожелательно к великокняжескому семейству - ведь уже показался их дворец.
По случаю предстоящего отъезда великого князя в Ставку в приемной, гостиных и всех залах первого этажа дворца толпился народ. Суматоху возглавлял генерал-майор Саханский, управляющий "малым двором" великого князя и княгини, он же глава свиты. Теперь он назначен комендантом Ставки и своими бестолковыми распоряжениями лишний раз доказывал, что в России начальство ценят не за ум и деловитость, а совсем за другие качества. Саханский был такой же великий путаник, как и сам Николай Николаевич, а потому особенно им ценим.
Толпы знакомых набежали поздравить великого князя с назначением, а заодно и проститься с ним. Это были представители самых аристократических фамилий, родители бесчисленных Владей, Коков, Жоржей и Алексов, которых по протекции великого князя взяли из боевых гвардейских полков и устроили на безопасные и теплые штабные местечки.
"Он уже выиграл свое главное сражение, - подумал Палеолог, увидя в гостиной Николая Николаевича цвет петербургского общества. - Теперь ясен секрет его популярности - великому князю обязаны все сливки общества и их храбрые отпрыски..."
В плюшевой гостиной великой княгини Анастасии чувствовали себя "своими людьми" министр Кривошеин и бывший начальник Генерального штаба, а ныне начальник штаба верховного главнокомандующего Янушкевич, протопресвитер российской армии отец Георгий Шавельский, неизвестные Палеологу генералы и их дамы.
При виде посла союзной державы в прихожей и в залах раздались возгласы "Да здравствует Франция!". Услышав их, хозяин дома выглянул из кабинета, где беседовал с толстяком Родзянко, председателем Государственной думы. Заметив посла, он извинился перед Михаилом Владимировичем и широким жестом пригласил к себе Палеолога. Не раздумывая, как полчаса назад его племянник, Николай Николаевич привлек к себе посла. Палеолог уткнулся носом в звезду ордена св. Андрея на груди великого князя и слегка оцарапал щеку.
- Господь и Жанна д'Арк с нами! - воскликнул Николай Николаевич, и сильный перегар шампанского распространился от него. Лакей внес поднос с бокалами, полными золотистого напитка. Палеологу ничего не осталось, как взять один себе, Николай Николаевич отставил на свой стол сразу два.
У посла мелькнула мысль, что великий князь, хотя и владеет французским языком, но, очевидно, незнаком с историей Франции. Иначе он не призывал бы Жанну д'Арк, ибо теперь война идет совсем не за то, чтобы изгнать англичан из пределов Франции.
Отхлебнув напитка "вдовы Клико", возбужденный не в меру гигант, с лица которого не сходило счастливое выражение от столь желанного назначения и не менее желанного отъезда на войну, продолжал громким голосом:
- Мы победим! Разве провидению не было угодно, чтобы война разгорелась по такому благородному поводу - защитить Сербию, охранить слабых! Обстоятельства благоприятны для нас!
Выразив в поздравлении нужную степень восторга словами верховного главнокомандующего, Палеолог решил приступить к делу, ради которого он и приехал в Знаменку.
- Через сколько дней, ваше высочество, вы перейдете в наступление? Двадцать пять германских корпусов уже стоят на пороге прекрасной Франции, чтобы раздавить ее, как гроздь винограда под солдатским сапогом!..
- Дорогой посол! Я прикажу наступать, как только эта операция станет выполнимой, - уверяет великий князь. - И я буду жестоко атаковать. Может быть, я даже не буду ждать того, чтобы было окончено сосредоточение моих войск. Как только я почувствую себя достаточно сильным, я начну нападение...
Посла не устраивает столь неопределенный срок - как только он сочтет себя достаточно сильным...
- Ваше высочество, - настойчиво и нахально нажимает Палеолог, согласно франко-русской военной конвенции, под которой стоит подпись генерала Янушкевича, Россия обязывается выступить на 15-й день после начала мобилизации! Это документ, который следует уважать!..
- Я имел в виду, что наступление начнется 14-15 августа, мой дорогой посол, - оправдывается верховный главнокомандующий российской армии. - Вот посмотрите...
Николай Николаевич подводит Палеолога к большому столу, заваленному картами. Водя кривым, желтым от никотина пальцем по листам, он начинает объяснять свой план действий. Великий князь говорит, что первая группа армий будет действовать против Восточной Пруссии, вторая - в Галиции против Австро-Венгрии, а третья воинская масса, собираемая в Польше, назначена покатиться на Берлин, как только фронт в Галиции "зацепит" и "установит" неприятеля. Он целиком повторяет тезисы военной игры в Киеве, хотя сам был ее первым противником.
Между делом Николай Николаевич опрокидывает второй бокал в свой большой и красный рот и, все более вдохновляясь, расписывает представителю союзника, как лихо его войска начнут колошматить немцев.
С хитреньким выражением глаз Палеолог следит за всеми его движениями по карте, чтобы вечером живописать свой визит в Знаменку в дневнике, который, как он уверен, войдет в историю, и в документе, который посол отправит на Кэ д'Орсе.
Палеолог хорошо знает - ему рассказывал об этом сам Пуанкаре, - что депеши французского посла в Петербурге из-за их яркости и великолепного литературного стиля внимательно читают в Париже даже "бессмертные"*, если, конечно, имеют к ним доступ.
______________
* Так называют членов Французской академии, избираемых из числа выдающихся писателей и ученых страны.
Поэтому посол уже сейчас подбирает слова, которыми он опишет этого человека гигантского роста, потомка русских бояр, вспыльчивого, деспотичного, непримиримого... Прекрасно зная и способствуя развитию недостатков великого князя, чтобы обратить их на пользу Франции, Палеолог не станет писать, что великий князь - тщеславный, неумный, вздорный и капризный грубиян, рекордсмен-матерщинник российской армии, способный отрубить голову любимой борзой собаке, демонстрируя остроту клинка дамасской стали из своей коллекции оружия. Ведь Палеолог, хотя и дипломат, призванный обманывать всех и вся в пользу тех, кто его послал, но тоже хочет выглядеть джентльменом. А это значит - говори всегда о своих знакомых только хорошее, даже если готов им всадить нож в спину.
Николай Николаевич настолько воодушевляется своим рассказом, что слезы умиления показываются на его глазах.
- Будьте добры передать генералу Жоффру самое горячее приветствие и уверение в моей полной вере в победу. Скажите ему также, - слезы чуть не брызжут из покрасневших глаз великого князя, - что я прикажу рядом со штандартом главнокомандующего поставить знамя Франции, которое он подарил мне два года назад, когда я присутствовал на маневрах у вас на родине...
С силой сжимая руку посла, великий князь провожает гостя до двери и восклицает на прощанье:
- А теперь - на милость божию!
36. Будапешт, август 1914 года
Прежде чем идти на встречу с Гавличеком, Соколов собрался осмотреть город, в котором ему еще не довелось бывать. Дотошный разведчик, Алексей, разумеется, знал многое из истории мадьярской столицы и Венгрии, прекрасно изучил ее армию, называемую Гонвед, имел представление о характерах политических деятелей и о многом другом, что касалось мадьяр и их жизни. Однако в прекрасном городе на Дунае он оказался впервые.
Рано утром, не позавтракав, Алексей вышел из своей гостиницы "Фортуна" в Буде, чтобы на пустынных улицах центра, пока на них не появились зеваки и бездельники, определить, идет ли за ним слежка. Несмотря на шестое чувство разведчика, которое ему сигнализировало, что опасности нет, он решил тщательно провериться, памятуя пословицу "береженого бог бережет".
Соколов заплатил крону пошлины и вышел на Цепной мост. Перед ним открылась панорама прекрасного города. На правом холмистом берегу Дуная возвышался внушительный массив крепостного дворца. К северу от него, за недавно пробитым сквозь гору туннелем, уступами поднимались бастионы и крыши экзотического Крепостного района. Самый красивый из фортов - Рыбацкий бастион - нависал над старинным предместьем Буды Рыбацким и остроконечными крышами гармонировал с вычурными барочными формами церковных башен предместья. На Крепостной горе четким кружевом из камня словно парила в воздухе колокольня церкви Богородицы.
Далее к северу зеленые холмы застроены уютными домиками и покрыты виноградниками. Из-за моста на Дунае, недавно построенного, казалось, выплывал огромный корабль. Но то был остров Маргит, где, как было известно Соколову, располагался увеселительный парк.
Алексей перевел взгляд на левый берег реки, туда, где бурно разросся Пешт. На набережной Дуная здесь возвышалось величественное здание парламента, украшенное готическими башенками с замысловатой каменной резьбой. По всему его фасаду, обращенному к реке, тянулась аркада, в которой смешаны готические и неоренессансные мотивы. Огромный купол драгоценной короной венчал здание, словно вырастая из крыши, на которой Соколов насчитал около девяноста статуй.
Набережная с новыми высокими домами выходила к самым устоям моста, похожим на римские триумфальные арки.
Вниз по Дунаю, под горой Блоксберг, связывал берега еще один красавец мост - Эржбет. На том и другом берегах масса куполов, остроконечных шпилей церквей, башенок минаретов.
"До чего же красиво! Подумать только, эти два города еще недавно были совершенно отдельными, а теперь стали единой столицей мадьяр", - подумал Алексей и двинулся дальше. Пройдя по Пешту, Соколов вышел на оживленную площадь, посреди которой возвышалась большая скульптурная композиция, еще хранившая на себе черты новизны. Это оказался памятник видающемуся венгерскому поэту конца прошлого века Михаю Вёрёшмарти, который стоит здесь в окружении героев своих произведений.
В одном из зданий, замыкающих площадь, Соколов увидел кондитерскую, на которой все надписи были сделаны только по-немецки. Соколов почувствовал голод и вошел внутрь. Как ни покажется странным, но Генерального штаба полковник, гусар и храбрый разведчик имел тайную слабость. Алексей вообще любил хорошо поесть, но особое предпочтение отдавал кондитерскому ассортименту. Теперь он стоял в заведении, основанном в Будапеште знаменитым швейцарским кондитером Жербо. Он легко нашел свободный столик. Девушка в швейцарском народном платье с вышитым фартучком приняла у него заказ и принесла по его просьбе свежую "Нойе цюрихер цайтунг". Именно это издание полагалось читать по утрам швейцарскому коммивояжеру "Лангу".
Позавтракав, узнав свежие швейцарские новости, Соколов пошел осматривать Белварош - самую оживленную часть Пешта, территорией которого в старину ограничивался весь город. Алексей купил в книжной лавке путеводитель Бедекера на немецком языке и присел, изучая его страницы в одном из маленьких кафе торговых рядов "Парижский двор". Он не только узнал массу интересных сведений о столице мадьяр, но почерпнул из книжицы еще одну важную вещь - ему следует поменять место свидания с Петром, поскольку турецкая мечеть, возле которой была условлена встреча, согласно Бедекеру оказалась расположенной в малолюдном месте. Каждый прохожий может вызвать здесь подозрение.
Алексей полистал путеводитель и пришел к выводу, что встретиться следует в большом парке, где лет пять назад была отстроена своеобразная крепость Вайдахуняд. В этом сооружении здешние архитекторы пытались показать все стили архитектуры, характерные для венгерской истории. Вайдахуняд стала излюбленным местом посещений всех туристов в Будапеште. Ясно, что там они с Гавличеком не вызовут нежелательного любопытства.
Соколов выбрал место у статуи Анонима, королевского летописца XIII века. В знак того, что имя его осталось неизвестным потомкам, лицо статуи монаха скрыто капюшоном. Соколов поразился символике этого памятника и подумал, что смысл ее весьма идентичен принципам работы разведчика.
Тут же, в кафе, Алексей набросал несколько строк Петру, нашел посыльного, вручил ему серебряную крону и приказал отнести в "Отель д'Юроп" возле висячего моста, господину Гавличеку. Мальчишка бросился со всех ног исполнять поручение щедрого господина.
...Встреча двух прилично одетых господ у статуи Анонима не привлекла ничьего внимания. Соколов и Гавличек нашли в некотором отдалении, у озера, свободную скамью, обстоятельно обсудили за пару часов все вопросы, связанные с передачей сообщений в Швейцарию или Данию и Швецию при наличии военной цензуры, "черных кабинетов" и прочих рогаток, замедляющих, а то и вовсе препятствующих движению письма.
Однако всего они обсудить не смогли, поскольку Гавличек был приглашен начальником штаба Гонведа на ужин со своими офицерами.
И опять целый свободный день с утра до назначенного часа Соколов изнывал от тоски по дому, по Анастасии. "Как там проходит мобилизация? Готова ли Россия отразить натиск врага? Как положение в Петербурге? Справляется ли Сухопаров с обязанностями, замещая его по делопроизводству?.."
Алексей надеялся, что на сегодняшнем свидании они решат все вопросы и он сможет проскользнуть из Венгрии в Румынию, остающуюся нейтральной. Там он почти дома: ведь любого румынского чиновника можно купить с потрохами, вопрос лишь в сумме...
С такими мыслями отправился он пешком по набережной Дуная к Брюкбаду*. Он подошел ко входу в тот момент, когда на штабном моторе Гонведа подъехал Гавличек. Господа наняли на двоих кабину "люкс" с двумя каменными ваннами, в которых журчала исходящая пузырьками газа вода. Дебелая служительница, готовая на все услуги, принесла клиентам махровые полотенца и купальные халаты. Гости заказали легкого балатонского вина и отпустили с богом женщину, одарив ее чаевыми.
______________
* Старое название известных купален в Будапеште.
Гавличек с легкой завистью смотрел на красивое, поджарое и мускулистое тело Алексея, хорошо тренированное верховой ездой. Сорокапятилетний начальник оперативного отдела австрийского генерального штаба не занимался спортом и с годами стал розов и рыхл.
Полковники погрузились в каменные ванны. Нежное тепло с приятным покалыванием углекислого газа охватило их.
- Алекс, вчера вечером мадьяры рассказали интересный эпизод, характерный для политической жизни Венгрии, - начал Гавличек. Он удобно разлегся в ванне и своим видом напоминал римского патриция, привыкшего вести беседы в столь непривычном положении. - Здесь есть очень популярный поэт и публицист Андре Ади. Он чертовски талантлив, но близок по взглядам к отверженным социалистам... Так вот, три месяца назад, в мае, предполагалась поездка вождя радикального крыла самой радикальной из венгерских партий в Россию. Этот лидер - весьма образованный и неглупый человек - Михай Каройи, озабоченный проблемами равновесия в империи, собирался отправиться в российскую столицу за помощью. Так вот Ади по этому поводу заявил в своей газете, что, если бы Россия имела возможность дать мадьярам новую демократию и культуру, как она сделала с Балканскими странами, только это было бы надежно... Самое интересное: я установил, что так думают и многие офицеры Гонведа. Они считают, что Россия заинтересована в существовании прекрасной, богатой, демократической Венгрии рядом с разномастными германскими соперниками. Поздравляю Россию с таким другом! Ведь Ади здесь пользуется большим весом...
Царица затрепетала - ведь она напоминала супругу о своем любимом периоде российской истории. Николай недовольно поморщился.
- Его убили офицеры гвардии! Они нарушили присягу! Они подняли руку на помазанника божьего! - истерично выкрикивала Александра Федоровна.
"Сегодня ей ничего не докажешь... - огорченно подумал Николай, начинавший привыкать к припадкам жены и видевший в них только доказательство ее огромной любви к себе. - Хорошо бы найти какой-нибудь предлог, чтобы остаться одному и подумать над всем, что она сказала. Ведь это шло от сердца и от желания сделать как можно лучше, оставить как можно больше власти в наследство маленькому. Николашу действительно занесло... И непонятно, отчего его так любит армия?.. Воейков рассказывал, что после ухода царской четы из Николаевского зала офицеры гвардии и армии устроили какую-то дикую овацию Николаше... Даже на руки подняли и несли по залу... Это его-то, детину гигантского роста... Попробуй не назначь дядюшку после этого главнокомандующим!.. А может быть, зря я не настоял на своем и не взял под свою руку армию и флот?.. Но... что сделано, то сделано! Будем теперь молиться богу! На все его воля, и не оставит он меня благостию своею..."
Николай не прерывал императрицу. По опыту он знал, что в такое время лучше всего дать ей выговориться, наплакаться, полежать с компрессами от мигрени, чем приводить логические аргументы.
Повод препроводить государыню в ее покои тоже возник - адъютант вошел и доложил, что прибыл господин посол союзной Франции Морис Палеолог.
- Проси посла подождать! - резко сказал Николай и заботливо повел к двери Аликс, нежно обнимая ее за плечи.
34. Петергоф, август 1914 года
Наголо бритый маленький надутый человек, представляющий республиканскую Францию при дворе российского самодержца, не знал покоя со дня объявления Германией войны России. Война в его стране не была еще юридически свершившейся, но Палеолог уже развил бурную деятельность в петербургских салонах и со своими осведомителями.
С утра он завтракал в Царском Селе у великого князя Павла Александровича и его морганатической супруги графини Гогенфельзен в присутствии члена Государственного совета Михаила Стаховича, насквозь пропитанных идеями трогательной дружбы с Францией. Господа французские симпатизеры без малейшей утайки отвечали на вопросы любознательного посла, характеризуя ему взгляды и правых и левых в Государственной думе и в Государственном совете, и среди своих знакомых, и среди знакомых знакомых...
В четыре часа посол ехал на свидание со своим штатным осведомителем господином Б. из "прогрессивных кругов" и допрашивал его о том, как проходит в стране мобилизация, нет ли инцидентов в воинских присутствиях, как народ реагирует на войну. Он с удовлетворением узнавал, что никаких беспорядков нет, что лишь на редких фабриках и заводах продолжаются забастовки. Правда, для этого полиции пришлось пересажать всех известных ей большевиков и сослать их в Сибирь. Правда, еще не арестованные большевики продолжают утверждать, что война приведет к торжеству пролетариата. Но это в данный момент посла совершенно не заботило... Зато все либералы, радикалы, прогрессисты и даже такие крайние демократы, как меньшевики, - все объединились под патриотическими знаменами и приготовились воевать за интересы великой Франции до последней капли крови русского мужика...
Вечером Палеолог ужинал со своим старым другом послом Британии сэром Бьюкененом.
За считанные дни Палеолог побывал во всех самых известных салонах и даже у графини Кляйнмихель, где его особенно интересовало, как ведут себя теперь барон Розен, князь Мещерский и министр Щегловитов, всегда проповедовавшие соглашение с германским императором. Оказалось, что крайне правые и немецкая партия, дух которой был особенно силен в салоне графини, потрясена нападением германизма на Сербию и славянство. Спасти Сербию и наказать германизм - вот единый дух салонов. А то, что при этом следует и кое-что прихватить из чужого, например турецкого, владения, - это уже вопрос второй, к благородному негодованию не относящийся.
Сегодня, направляясь на виллу "Александрия" для аудиенции, которую ему устроил Сазонов, а после этого во дворце Знаменки, где находился пока верховный главнокомандующий, посол хотел как бы подвести итог своим наблюдениям и сообщить в Париж президенту и другу Пуанкаре о том, как блестяще он выполняет в Петербурге его поручение.
В сопровождении церемониймейстера господин посол прибыл на придворной яхте "Стрела" к причалу Петергофа. Его уже ожидала карета с адъютантом императора и скороходом в пышных одеждах XVIII века. Утомленный качкой, посол втиснулся в карету, и резвые кони понесли его к "Александрии"*.
Летний дворец русского царя утопал в цветах. Перед ним расстилалась гладь Финского залива.
Посол важно проследовал в приемную, ведомый скороходом и церемониймейстером. Адъютант его величества пошел доложить о министре союзной державы, но что-то долго не возвращался. Потом, несколько смущенный, вернулся в гостиную и попросил господина посла несколько подождать. Поговорили о нынешнем отъезде его высочества великого князя в Ставку, о том, как четко, минута в минуту, идут воинские эшелоны со всей России на запад, туда, где собирается под знаменами русская армия.
Через несколько минут, показавшихся Палеологу часами - так он хотел скорее увидеть императора, - посла пригласили в кабинет царя.
Николай Романов был в походной форме. Он стоял у окна, потирал себе висок, словно мучимый мигренью.
Посол почтительно поклонился монарху и ждал, что его пригласят сесть. Но царь словно забыл о кожаных креслах, стоящих в кабинете, и продолжал стоять. Послу тоже пришлось стоять.
- Я хотел, - негромко говорит Николай, - выразить вам свое удовлетворение позицией Франции. Показав себя столь верной союзницей, ваша страна дала миру незабвенный пример патриотизма и лояльности. Прошу вас, господин посол, передать правительству Франции и особенно моему другу президенту сердечную благодарность...
"Неужели это все, ради чего я качался на яхте и ждал в приемной?.." недовольно думает посол, но с умилением старого дипломата льстивым голосом произносит ответную речь.
- Правительство республики будет очень тронуто благодарностью вашего величества, - начинает Палеолог, заведомо зная, что российский самодержец терпеть не может даже слово "республика". Но посол подчеркивает именно его и продолжает, искусно придавая голосу волнение, которого вовсе не испытывает. - Мое правительство заслужило ее тою быстротой и решительностью, с которыми выполнило союзнический долг, когда убедилось, что дело мира погублено...
Палеолог хорошо знает, что произносит лживые и пустые слова, поскольку Франция еще никакого своего союзнического долга не выполнила, а, наоборот, делала и делает все, чтобы заставить Россию осуществить тот план военных действий, который будет выгоден Франции и совсем невыгоден России.
- В роковой день, когда бессовестный враг объявил войну России, патетически восклицает посол, - мое правительство не колебалось ни единого мгновения...
- Я знаю, знаю... Я всегда верил слову Франции... - перебивает посла Николай. Подбирая слова, царь медленно и задумчиво выражает надежду, что соединенной мощью Антанты через три-четыре месяца Срединные империи будут повержены.
Палеолог согласен с государем, но искусно переводит разговор на опасности, которые угрожают Франции. Немцы еще не начали наступление на Париж, они топчутся в Люксембурге и застряли у фортов Льежа в Бельгии, но посол не жалеет усилий, чтобы толкнуть неотмобилизованную русскую армию на крепости Восточной Пруссии и Торн, дабы оттянуть германские корпуса на восток.
- Какой ужасной опасности подвергнется Франция в первые же дни войны, закатывает глаза посол. - Французской армии придется выдержать страшный натиск двадцати пяти германских корпусов... Я умоляю ваше величество предписать вашим войскам перейти в немедленное наступление, иначе французская армия будет раздавлена. Тогда вся масса германцев обратится против России.
- Милый посол, не волнуйтесь так, - отвечает на паническую тираду Палеолога Николай. - Как только закончится мобилизация, я дам приказ идти вперед. Мои войска рвутся в бой. Наступление будет вестись со всею возможной силой. Вы, впрочем, знаете, что великий князь Николай Николаевич обладает необычайной энергией...
Посол доволен. Он получил заверения самодержца, о которых сегодня же сообщит шифрованной телеграммой в Париж. Кроме того, он имеет основание говорить об этом во всех салонах. Результат неплохой, и Палеолог с удовольствием болтает еще о том о сем. Николаю беседа не доставляет особенного удовольствия, но он поддерживает ее, демонстрируя свои знания военной техники, наличного состава германской и австро-венгерской армий, позиций Турции и Италии...
Неожиданно Николай замолкает, нерешительно мнется и вдруг заключает посла в объятия.
- Господин посол, позвольте в вашем лице обнять мою дорогую и славную Францию.
Так же внезапно царь отпускает посла, и Палеологу становится ясно, что аудиенция окончена.
35. Новая Знаменка, август 1914 года
С чувством исполненного долга покинул Палеолог царскую виллу "Александрия". Садясь в карету, он еще раз оглянулся на уютное здание летней резиденции царя, а сам уже прикидывал дорогу до Знаменки.
Мысленно набросав депешу в Париж, посол принялся продумывать предстоящую беседу с великим князем. Перед внутренним взором француза возник человек гигантского роста с длинным лошадиным лицом и белесыми злыми глазами.
"Натура мелкая и тщеславная. Обладает известной волей, переходящей, впрочем, часто в упрямство, громовым голосом и слабостью к крепким русским выражениям, из-за чего у великого князя происходили ссоры с гвардейскими офицерами, не терпевшими оскорблений... - припоминал посол штрихи к характеристике нового вождя русской армии. - Покрывает всячески "своих", не дает их в обиду, даже если они и заслуживают наказания... Говорят, один из помощников князя, генерал Газенкампф - бр-р, опять немецкая фамилия, - ехал на извозчике к главнокомандующему с совершенно секретными журналами главного крепостного комитета по вопросам обороны Финского залива. Сойдя с извозчика у дворца великого князя, генерал ринулся в гостиную с такой скоростью, что забыл бумаги в пролетке. Когда вспомнил - ни извозчика, ни бумаг не было... И что же? Великий князь даже не пожурил преступника - не то что под суд отдать. Хорош главнокомандующий!"
Палеолог вздохнул и решил настроить себя более благожелательно к великокняжескому семейству - ведь уже показался их дворец.
По случаю предстоящего отъезда великого князя в Ставку в приемной, гостиных и всех залах первого этажа дворца толпился народ. Суматоху возглавлял генерал-майор Саханский, управляющий "малым двором" великого князя и княгини, он же глава свиты. Теперь он назначен комендантом Ставки и своими бестолковыми распоряжениями лишний раз доказывал, что в России начальство ценят не за ум и деловитость, а совсем за другие качества. Саханский был такой же великий путаник, как и сам Николай Николаевич, а потому особенно им ценим.
Толпы знакомых набежали поздравить великого князя с назначением, а заодно и проститься с ним. Это были представители самых аристократических фамилий, родители бесчисленных Владей, Коков, Жоржей и Алексов, которых по протекции великого князя взяли из боевых гвардейских полков и устроили на безопасные и теплые штабные местечки.
"Он уже выиграл свое главное сражение, - подумал Палеолог, увидя в гостиной Николая Николаевича цвет петербургского общества. - Теперь ясен секрет его популярности - великому князю обязаны все сливки общества и их храбрые отпрыски..."
В плюшевой гостиной великой княгини Анастасии чувствовали себя "своими людьми" министр Кривошеин и бывший начальник Генерального штаба, а ныне начальник штаба верховного главнокомандующего Янушкевич, протопресвитер российской армии отец Георгий Шавельский, неизвестные Палеологу генералы и их дамы.
При виде посла союзной державы в прихожей и в залах раздались возгласы "Да здравствует Франция!". Услышав их, хозяин дома выглянул из кабинета, где беседовал с толстяком Родзянко, председателем Государственной думы. Заметив посла, он извинился перед Михаилом Владимировичем и широким жестом пригласил к себе Палеолога. Не раздумывая, как полчаса назад его племянник, Николай Николаевич привлек к себе посла. Палеолог уткнулся носом в звезду ордена св. Андрея на груди великого князя и слегка оцарапал щеку.
- Господь и Жанна д'Арк с нами! - воскликнул Николай Николаевич, и сильный перегар шампанского распространился от него. Лакей внес поднос с бокалами, полными золотистого напитка. Палеологу ничего не осталось, как взять один себе, Николай Николаевич отставил на свой стол сразу два.
У посла мелькнула мысль, что великий князь, хотя и владеет французским языком, но, очевидно, незнаком с историей Франции. Иначе он не призывал бы Жанну д'Арк, ибо теперь война идет совсем не за то, чтобы изгнать англичан из пределов Франции.
Отхлебнув напитка "вдовы Клико", возбужденный не в меру гигант, с лица которого не сходило счастливое выражение от столь желанного назначения и не менее желанного отъезда на войну, продолжал громким голосом:
- Мы победим! Разве провидению не было угодно, чтобы война разгорелась по такому благородному поводу - защитить Сербию, охранить слабых! Обстоятельства благоприятны для нас!
Выразив в поздравлении нужную степень восторга словами верховного главнокомандующего, Палеолог решил приступить к делу, ради которого он и приехал в Знаменку.
- Через сколько дней, ваше высочество, вы перейдете в наступление? Двадцать пять германских корпусов уже стоят на пороге прекрасной Франции, чтобы раздавить ее, как гроздь винограда под солдатским сапогом!..
- Дорогой посол! Я прикажу наступать, как только эта операция станет выполнимой, - уверяет великий князь. - И я буду жестоко атаковать. Может быть, я даже не буду ждать того, чтобы было окончено сосредоточение моих войск. Как только я почувствую себя достаточно сильным, я начну нападение...
Посла не устраивает столь неопределенный срок - как только он сочтет себя достаточно сильным...
- Ваше высочество, - настойчиво и нахально нажимает Палеолог, согласно франко-русской военной конвенции, под которой стоит подпись генерала Янушкевича, Россия обязывается выступить на 15-й день после начала мобилизации! Это документ, который следует уважать!..
- Я имел в виду, что наступление начнется 14-15 августа, мой дорогой посол, - оправдывается верховный главнокомандующий российской армии. - Вот посмотрите...
Николай Николаевич подводит Палеолога к большому столу, заваленному картами. Водя кривым, желтым от никотина пальцем по листам, он начинает объяснять свой план действий. Великий князь говорит, что первая группа армий будет действовать против Восточной Пруссии, вторая - в Галиции против Австро-Венгрии, а третья воинская масса, собираемая в Польше, назначена покатиться на Берлин, как только фронт в Галиции "зацепит" и "установит" неприятеля. Он целиком повторяет тезисы военной игры в Киеве, хотя сам был ее первым противником.
Между делом Николай Николаевич опрокидывает второй бокал в свой большой и красный рот и, все более вдохновляясь, расписывает представителю союзника, как лихо его войска начнут колошматить немцев.
С хитреньким выражением глаз Палеолог следит за всеми его движениями по карте, чтобы вечером живописать свой визит в Знаменку в дневнике, который, как он уверен, войдет в историю, и в документе, который посол отправит на Кэ д'Орсе.
Палеолог хорошо знает - ему рассказывал об этом сам Пуанкаре, - что депеши французского посла в Петербурге из-за их яркости и великолепного литературного стиля внимательно читают в Париже даже "бессмертные"*, если, конечно, имеют к ним доступ.
______________
* Так называют членов Французской академии, избираемых из числа выдающихся писателей и ученых страны.
Поэтому посол уже сейчас подбирает слова, которыми он опишет этого человека гигантского роста, потомка русских бояр, вспыльчивого, деспотичного, непримиримого... Прекрасно зная и способствуя развитию недостатков великого князя, чтобы обратить их на пользу Франции, Палеолог не станет писать, что великий князь - тщеславный, неумный, вздорный и капризный грубиян, рекордсмен-матерщинник российской армии, способный отрубить голову любимой борзой собаке, демонстрируя остроту клинка дамасской стали из своей коллекции оружия. Ведь Палеолог, хотя и дипломат, призванный обманывать всех и вся в пользу тех, кто его послал, но тоже хочет выглядеть джентльменом. А это значит - говори всегда о своих знакомых только хорошее, даже если готов им всадить нож в спину.
Николай Николаевич настолько воодушевляется своим рассказом, что слезы умиления показываются на его глазах.
- Будьте добры передать генералу Жоффру самое горячее приветствие и уверение в моей полной вере в победу. Скажите ему также, - слезы чуть не брызжут из покрасневших глаз великого князя, - что я прикажу рядом со штандартом главнокомандующего поставить знамя Франции, которое он подарил мне два года назад, когда я присутствовал на маневрах у вас на родине...
С силой сжимая руку посла, великий князь провожает гостя до двери и восклицает на прощанье:
- А теперь - на милость божию!
36. Будапешт, август 1914 года
Прежде чем идти на встречу с Гавличеком, Соколов собрался осмотреть город, в котором ему еще не довелось бывать. Дотошный разведчик, Алексей, разумеется, знал многое из истории мадьярской столицы и Венгрии, прекрасно изучил ее армию, называемую Гонвед, имел представление о характерах политических деятелей и о многом другом, что касалось мадьяр и их жизни. Однако в прекрасном городе на Дунае он оказался впервые.
Рано утром, не позавтракав, Алексей вышел из своей гостиницы "Фортуна" в Буде, чтобы на пустынных улицах центра, пока на них не появились зеваки и бездельники, определить, идет ли за ним слежка. Несмотря на шестое чувство разведчика, которое ему сигнализировало, что опасности нет, он решил тщательно провериться, памятуя пословицу "береженого бог бережет".
Соколов заплатил крону пошлины и вышел на Цепной мост. Перед ним открылась панорама прекрасного города. На правом холмистом берегу Дуная возвышался внушительный массив крепостного дворца. К северу от него, за недавно пробитым сквозь гору туннелем, уступами поднимались бастионы и крыши экзотического Крепостного района. Самый красивый из фортов - Рыбацкий бастион - нависал над старинным предместьем Буды Рыбацким и остроконечными крышами гармонировал с вычурными барочными формами церковных башен предместья. На Крепостной горе четким кружевом из камня словно парила в воздухе колокольня церкви Богородицы.
Далее к северу зеленые холмы застроены уютными домиками и покрыты виноградниками. Из-за моста на Дунае, недавно построенного, казалось, выплывал огромный корабль. Но то был остров Маргит, где, как было известно Соколову, располагался увеселительный парк.
Алексей перевел взгляд на левый берег реки, туда, где бурно разросся Пешт. На набережной Дуная здесь возвышалось величественное здание парламента, украшенное готическими башенками с замысловатой каменной резьбой. По всему его фасаду, обращенному к реке, тянулась аркада, в которой смешаны готические и неоренессансные мотивы. Огромный купол драгоценной короной венчал здание, словно вырастая из крыши, на которой Соколов насчитал около девяноста статуй.
Набережная с новыми высокими домами выходила к самым устоям моста, похожим на римские триумфальные арки.
Вниз по Дунаю, под горой Блоксберг, связывал берега еще один красавец мост - Эржбет. На том и другом берегах масса куполов, остроконечных шпилей церквей, башенок минаретов.
"До чего же красиво! Подумать только, эти два города еще недавно были совершенно отдельными, а теперь стали единой столицей мадьяр", - подумал Алексей и двинулся дальше. Пройдя по Пешту, Соколов вышел на оживленную площадь, посреди которой возвышалась большая скульптурная композиция, еще хранившая на себе черты новизны. Это оказался памятник видающемуся венгерскому поэту конца прошлого века Михаю Вёрёшмарти, который стоит здесь в окружении героев своих произведений.
В одном из зданий, замыкающих площадь, Соколов увидел кондитерскую, на которой все надписи были сделаны только по-немецки. Соколов почувствовал голод и вошел внутрь. Как ни покажется странным, но Генерального штаба полковник, гусар и храбрый разведчик имел тайную слабость. Алексей вообще любил хорошо поесть, но особое предпочтение отдавал кондитерскому ассортименту. Теперь он стоял в заведении, основанном в Будапеште знаменитым швейцарским кондитером Жербо. Он легко нашел свободный столик. Девушка в швейцарском народном платье с вышитым фартучком приняла у него заказ и принесла по его просьбе свежую "Нойе цюрихер цайтунг". Именно это издание полагалось читать по утрам швейцарскому коммивояжеру "Лангу".
Позавтракав, узнав свежие швейцарские новости, Соколов пошел осматривать Белварош - самую оживленную часть Пешта, территорией которого в старину ограничивался весь город. Алексей купил в книжной лавке путеводитель Бедекера на немецком языке и присел, изучая его страницы в одном из маленьких кафе торговых рядов "Парижский двор". Он не только узнал массу интересных сведений о столице мадьяр, но почерпнул из книжицы еще одну важную вещь - ему следует поменять место свидания с Петром, поскольку турецкая мечеть, возле которой была условлена встреча, согласно Бедекеру оказалась расположенной в малолюдном месте. Каждый прохожий может вызвать здесь подозрение.
Алексей полистал путеводитель и пришел к выводу, что встретиться следует в большом парке, где лет пять назад была отстроена своеобразная крепость Вайдахуняд. В этом сооружении здешние архитекторы пытались показать все стили архитектуры, характерные для венгерской истории. Вайдахуняд стала излюбленным местом посещений всех туристов в Будапеште. Ясно, что там они с Гавличеком не вызовут нежелательного любопытства.
Соколов выбрал место у статуи Анонима, королевского летописца XIII века. В знак того, что имя его осталось неизвестным потомкам, лицо статуи монаха скрыто капюшоном. Соколов поразился символике этого памятника и подумал, что смысл ее весьма идентичен принципам работы разведчика.
Тут же, в кафе, Алексей набросал несколько строк Петру, нашел посыльного, вручил ему серебряную крону и приказал отнести в "Отель д'Юроп" возле висячего моста, господину Гавличеку. Мальчишка бросился со всех ног исполнять поручение щедрого господина.
...Встреча двух прилично одетых господ у статуи Анонима не привлекла ничьего внимания. Соколов и Гавличек нашли в некотором отдалении, у озера, свободную скамью, обстоятельно обсудили за пару часов все вопросы, связанные с передачей сообщений в Швейцарию или Данию и Швецию при наличии военной цензуры, "черных кабинетов" и прочих рогаток, замедляющих, а то и вовсе препятствующих движению письма.
Однако всего они обсудить не смогли, поскольку Гавличек был приглашен начальником штаба Гонведа на ужин со своими офицерами.
И опять целый свободный день с утра до назначенного часа Соколов изнывал от тоски по дому, по Анастасии. "Как там проходит мобилизация? Готова ли Россия отразить натиск врага? Как положение в Петербурге? Справляется ли Сухопаров с обязанностями, замещая его по делопроизводству?.."
Алексей надеялся, что на сегодняшнем свидании они решат все вопросы и он сможет проскользнуть из Венгрии в Румынию, остающуюся нейтральной. Там он почти дома: ведь любого румынского чиновника можно купить с потрохами, вопрос лишь в сумме...
С такими мыслями отправился он пешком по набережной Дуная к Брюкбаду*. Он подошел ко входу в тот момент, когда на штабном моторе Гонведа подъехал Гавличек. Господа наняли на двоих кабину "люкс" с двумя каменными ваннами, в которых журчала исходящая пузырьками газа вода. Дебелая служительница, готовая на все услуги, принесла клиентам махровые полотенца и купальные халаты. Гости заказали легкого балатонского вина и отпустили с богом женщину, одарив ее чаевыми.
______________
* Старое название известных купален в Будапеште.
Гавличек с легкой завистью смотрел на красивое, поджарое и мускулистое тело Алексея, хорошо тренированное верховой ездой. Сорокапятилетний начальник оперативного отдела австрийского генерального штаба не занимался спортом и с годами стал розов и рыхл.
Полковники погрузились в каменные ванны. Нежное тепло с приятным покалыванием углекислого газа охватило их.
- Алекс, вчера вечером мадьяры рассказали интересный эпизод, характерный для политической жизни Венгрии, - начал Гавличек. Он удобно разлегся в ванне и своим видом напоминал римского патриция, привыкшего вести беседы в столь непривычном положении. - Здесь есть очень популярный поэт и публицист Андре Ади. Он чертовски талантлив, но близок по взглядам к отверженным социалистам... Так вот, три месяца назад, в мае, предполагалась поездка вождя радикального крыла самой радикальной из венгерских партий в Россию. Этот лидер - весьма образованный и неглупый человек - Михай Каройи, озабоченный проблемами равновесия в империи, собирался отправиться в российскую столицу за помощью. Так вот Ади по этому поводу заявил в своей газете, что, если бы Россия имела возможность дать мадьярам новую демократию и культуру, как она сделала с Балканскими странами, только это было бы надежно... Самое интересное: я установил, что так думают и многие офицеры Гонведа. Они считают, что Россия заинтересована в существовании прекрасной, богатой, демократической Венгрии рядом с разномастными германскими соперниками. Поздравляю Россию с таким другом! Ведь Ади здесь пользуется большим весом...