Два парня, отвернувшись от всех, устраивали на груди и спинах под куртками вырезанные из автомобильных покрышек круги. Почувствовав внимание Андрея, со знанием дела пояснили:
— Хорошо держат удары дубинок. Проверено.
Чуть дальше что-то рассказывал нервный, жадно затягивающийся сигаретой паренек. По первым же фразам Андрей понял, что он только что вышел из Белого дома, и протиснулся к нему поближе.
— Жратвы нет, соляра кончается, в сам Белый дом не пускают, боятся провокаций, — говорил он. — Командир так и сказал: баста, давайте выходить. Меня омоновцы затащили в автобус, обыскали, спрашивают, что делаю здесь. Говорю, я художник, рисую для истории. «Сейчас проверим, какой ты художник. Давай, нарисуй для истории нас». Увидали, что в самом деле могу, пнули под зад и выпроводили сюда.
— Ничего, в Ленинграде уже захватили телевидение, моряки с Севера отряд послали, — успокоил кто-то.
— Не верю! — неожиданно взорвался парень и даже выбросил сигарету. — Ничему не поверю до тех пор, пока этот отряд не будет здесь и пока не заработает телевидение. Мы уже столько раз радовались всем этим слухам, а они так слухами и остались. Ни во что не верю . Вот если рижские омоновцы пришли — то они там.
— Что? — схватил парня за руку Андрей. — Что ты сказал о рижских омоновцах? Где они?
— Там, — с некоторым недоверием глянув на Андрея, ответил художник. Но, уловив в глазах собеседника искреннее нетерпение, выложил ему известное: — Чеслав Млынник с отрядом приехал из Абхазии и сейчас находится в Белом доме. Так что штурмом его теперь не возьмут. Эти ребята будут стоять до последнего.
Прекратился дождь, выглянуло солнце, рассеялись стальные цепи омоновцев — отряд в Москве, в Белом доме. Значит, ему есть теперь куда идти. К ребятам!
— Туда как-то можно просочиться? — не отставал Тарасевич от парня, который вновь начал подозрительно смотреть на него.
— Не знаю.
Подъехал еще один автобус, его пропустили за первую цепь, и оттуда вышло человек тридцать крепких мужчин. Для них расступилась и вторая шеренга, и приехавшие быстро, пряча лица за поднятые воротники плащей и курток, заспешили в сторону метро.
— Провокаторы, — догадался кто-то. И тут же все разом закричали им вслед: — Провокаторы идут. Провокаторы!
Филеры ускорили шаг, солдаты в последней шеренге открыли им щель около стены дома, и те через нее просочились в волнующуюся толпу.
— Какой сволочизм. Уже и не стесняются.
— Зато завтра передадут, что митингующие пытались прорвать оцепление. Сами, гады, все подстраивают и раскручивают, а вешают на народ.
Еще минуту назад Тарасевич и сам бы негодовал от увиденного, но теперь его мысли были заняты иным: как попасть в Белый дом. К своим.
4
Хождения к Белому дому, вернее, к дальним подступам его, последующие дни ничего не дали. Сдерживало, не давало рисковать, лезть в какой-то степени на рожон то, что наиболее активных демонстрантов милиция просто-напросто выдергивала из толпы и заталкивала в «зековозки».
К тому же, то ли почудилось однажды, то ли было на самом деле, но вдруг среди общего галдежа, криков «Позор», «Руцкой — президент», «Лужкова — на мыло», прозвучала совсем рядом, словно выстрелы, латышская речь. Он не разобрал слов, он совсем забыл, что его продолжают искать. И то, что рижская охранка поняла, где нужно высматривать и вынюхивать омоновцев, делало ей честь. Они не ошиблись в раскладе симпатий, они прибыли в нужное время и в точное место. Но как ослабла Россия, если в ее столице проводят свои операции спецслужбы теперь уже иностранного и, как все убедились, крайне враждебного государства.
Поэтому, если и был кто в бурлящем и негодующем поясе вокруг осажденного парламента более негодующим, так это Андрей Тарасевич. Но одновременно он являл собой и саму осторожность и предусмотрительность: береженого Бог бережет.
А Москва продолжала полниться слухами. То про Хасбулатова дикая нелепица, будто он ни много ни мало, а наркоман, что у него закончился наркотик и теперь он корчится в страшных судорогах. То все почти уже видели подходящие к Москве воинские части, принявшие сторону Руцкого. Народ бросался к телевизорам, а там дикторши нагнетали страсти и только что сами не оглядывались по сторонам в ожидании «красно-коричневой» фашистской чумы . Зато от имени мифического народа умоляли Ельцина действовать более решительно.
Откровенно занервничали Запад и Америка: фарс затягивался, превращаясь в бедлам. Каждый прошедший день противостояния ослаблял позицию их любимчика Ельцина, выставляя напоказ его диктаторские замашки. «Да, он — сукин сын, но это наш сукин сын», — эта знаменитая фраза американского президента давно уже стала политическим принципом, которому США следовали долгие годы, поддерживая выгодные Америке режимы; но сколько можно саморазоблачаться? Слишком продолжительное время Борис Николаевич «засвечивался» на явно недемократических штучках — колючей проволоке, арестах, дубинках, манипуляциях с отключением воды и света. Быстрота и натиск, три дня на все про все — что вам еще неясно, господин Президент?
Зато вдруг высветилось для россиян совершенно отчетливо: Президента России поддерживают все, кто угодно, но только не собственный народ. Так однажды уже случалось с Горбачевым. Борису Николаевичу эти же самые теледикторши столько вещали о всенародной любви и безраздельной поддержке, столько рисовали и опросов проводили о неизменно высоком рейтинге «всенародно избранного», что он сам уверовал в их елейный щебет. Теперь же, на практике почувствовав полнейшее равнодушие к своей судьбе, не увидев этого самого «всенародного» народа под стенами Кремля, запаниковал.
Переоценили свою популярность и Руцкой с Хасбулатовым. И хотя их поддержало значительно больше народа, хотя на их стороне оставались закон и Конституция и с каждым днем все увеличивалось количество регионов, открыто поддерживающих Верховный Совет, все равно это еще не стало силой, способной окончательно переломить ход событий в их пользу. Зато все прекрасно понимали главное: проиграет тот, кто ошибется первым.
— Давай уедем на выходные куда-нибудь за город, — словно чувствуя скорую развязку, уговаривала Андрея Нина. — Или возьмем билеты в Питер, в Минск.
Уехать, зная, что Чеслав с ребятами в Белом доме? Как же наивны женщины в своем стремлении овладеть мужчиной целиком.
Нина правильно понимала его улыбку и беспокоилась еще больше:
— А может…
Качал головой, еще не дослушав.
— А если…
Но все белые дома, ОМОН, дубинки, конвейер всевозможных Нининых «а может» пропали, когда утром третьего октября прозвучал телефонный звонок.
— Кого? — переспросила Нина в трубку, одновременно поворачивая испуганное лицо к Андрею. — А с чего это ты взял, что он у меня?
«Кто?» — взглядом спросил Тарасевич, мгновенно оказавшись рядом. Кто мог знать, что он у Нины?
— Кот, — прикрыв мембрану, сообщила побледневшая танцовщица.
Кот — это не так страшно. «Но откуда он знает?» — недоумевал Андрей, забирая у Нины трубку.
— Слушаю.
— Подойди осторожно к окну и посмотри: напротив дома, около овощного ларька, курят двое парней.
Голос майора звучал достаточно серьезно, и Тарасевич приблизился к окну, отодвинул штору. Начальник охраны оказался прав — курили.
— Я звоню с радиотелефона, двое таких же — у меня на хвосте. Это — киллеры.
— Кто? — не понял Андрей.
— Исполнители заказных убийств, — пояснил Кот. Слышимость стала слабее, наверное, майор переместился в другое место, и Тарасевич буквально вдавил трубку в ухо, предостерегающе подняв палец перед шепчущей что-то рядом танцовщицей. — Нас с тобой приговорили к смерти. В бане в тот раз оказался микрофон. Алло, ты меня слышишь?
— Да, я все понял, — наконец-то все стало на свои места. — Предложения?
— Я своих уведу. Со своими сам справишься?
Андрей еще раз выглянул на улицу. Перво-наперво — не упускать парней из виду. Курят. Пока видишь их — хоть как-то контролируешь ситуацию. Но остается ведь Нина. Что станется с ней?
— А Нина? — переспросил о подуманном уже вслух, и хозяйка, ничего не понимая, тем не менее уже обреченно заморгала ресницами: да-да, что делать мне?
Майор ответил сразу, видимо, продумывал и этот вариант:
— На денек-другой на всякий случай пусть исчезнет. Хотя бояться ей нечего, она — не их уровень. Им нужны только мы с тобой.
— Ты далеко?
— Вижу тебя, так что отойди от окна.
— Где и когда? — имея в виду встречу, поинтересовался Андрей.
— Сегодня на Смоленской площади митинг.
— Понял. Спасибо. Удачи.
— Они будут работать из-за угла, поэтому не показывайся им на глаза. Уходи по чердаку или както еще. До встречи.
— До встречи.
— Что? — с мольбой и страхом наконец-то смогла произнести кричащий в ней вопрос танцовщица, когда Андрей закончил разговор.
— Пока все в норме, — подмигнул ей Тарасевич и чуть отодвинул штору. Парни теперь лениво цедили баночное пиво, время от времени меняясь местами для наблюдения. А где же Кот? Впрочем, это неважно. Но вот точно ли их только двое? Не сидит ли такая же парочка с другой стороны дома? Не исключено — этот вариант нельзя сбрасывать со счетов. Но и предложение майора уходить незаметно — совершенно неприемлемо. Наоборот, он должен показать всем, кто следит за ним, что уходит из дома Нины, что его здесь больше не будет. Только в этом случае есть надежда, что они отстанут от нее.
— Ну что? — забытая Нина кожей почувствовала это одиночество и затеребила Андрея уже за руку.
Что-то скрывать в такой ситуации было просто непорядочно и непростительно, и хотя и без тревожных ноток в голосе, но Тарасевич пересказал ей разговор с майором.
— Так что тебе в самом деле лучше взять куда-нибудь билет на пару деньков.
— Я одна никуда не поеду. Я боюсь, — сразу и честно призналась Нина.
— Было бы чего, — махнул на ее страхи рукой Тарасевич. — Если хочешь, могу пообещать упрятать их за решетку на твоих же глазах. Тогда успокоишься?
— Ну-у…
— Значит, решили. Как только на улице все закончится, уходишь сама. Поживи у матери. Я разыщу тебя у нее.
Умом понимая необходимость именно такого решения, хозяйка тем не менее вцепилась в него, боясь более всего остаться одной даже на мгновение. Однако тянуть время, выпускать ситуацию из-под контроля, заставлять киллеров форсировать события было крайне нежелательно, и Андрей напомнил:
— Пора. Быстрее начнем — раньше закончим.
— Но я ведь не только за себя боюсь, но и за тебя.
— Пусть лучше боятся они, — кивнул Тарасевич на окно. — И нас.
— Они ничего не боятся.
— Э-э, не скажи. Жизнь — она одна. Так что им есть что терять.
— А тебе? — насторожилась и испугалась еще больше Нина. — Тебе самому… жизнь не дорога?
— Я обещаю, что вернусь, — подвел черту Андрей. — А я имею привычку выполнять то, что обещаю.
Попрощались длинным, крепким поцелуем. Каждый собрался сказать еще что-то на прощанье, и получилось так, что говорить начали одновременно, и одновременно замолчали, давая друг другу возможность высказаться первым. Грустно улыбнулись невольной неразберихе.
— Извини, я даже не предполагал, что может произойти нечто подобное и ты будешь из-за меня втянута в эти дела, — прошептал Андрей. — Хотя должен был знать. Прости.
— Нет-нет, молчи, — остановила его Нина. — Я ни о чем не жалею. Слышишь, ни о чем. Я ведь впервые с тобой узнала, что такое женское счастье: А это перекрывает все. Найди меня потом, после. Умоляю, найди.
— Что значит — «найди». Я просто пойду прогуляюсь и… и вернусь.
Сказал и осекся. Вернется ли он? Нужно ли? Если бы послушал голоса разума, не стал бы возвращаться после первой ночи. И даже первого раза бы не было. Нет же, не смог справиться со своими чувствами. Хотя… хотя были ли чувства? Не пригнали ли его к дверям Нининой квартиры обыкновенная банальная безысходность, холод, желание хоть где то прислонить голову? Трудно поверить, что и Нина испытывает к нему нечто большее, чем просто женское влечение. Какие между ними могут быть отношения, кроме желания скрасить одиночество друг друга?
А это скорее житейский расчет. Пусть неосознанный, подсознательный, но расчет иметь рядом опору. И отнюдь не душа и не сердце между ними. Разве не так? И хуже всего, что из-за него Нина оказалась в перекрестье внимания киллеров, или как там их еще. Он должен отвести от нее опасность.
Нина замерла в ожидании. Потом вдруг призналась с неожиданным порывом:
— Я люблю тебя. Господи, как я тебя люблю.
— Подожди, давай разберемся: меня или этого самого Господа? — постарался перевести все на шутливый лад Андрей, чтобы облегчить момент расставания и притупить у танцовщицы неизбежную тревогу.
— Да ну тебя!
— Да ну меня к тебе, — согласится Тарасевич и, теперь уже в последний раз поцеловав ее, вышел из квартиры.
Из подъезда появился, нарочито громко стукнув входной дверью. Постоял, словно прикидывая, в какую сторону идти. Пусть любители пива сосредоточатся и успокоятся. Да, они замерли — это хорошо. Народу немного — тоже на руку. Ну, а теперь — вперед!
Андрей пошел именно вперед, прямо на киллеров. Те даже немного стушевались, схватились за наверняка уже пустые банки, запрокинули головы, высасывая последние капли. Пиво — оно полезное. Пейте пиво, пейте сок, ну а лучше уж — квасок. Только не будем взаимно нервными, давайте-ка все успокоимся. Когда противник нервный — это очень несподручно. Это непрогнозируемо, а значит, опасно.
Тарасевич заглянул в палатку, вроде бы даже достал бумажник и запрокинул голову, прикидывая что-то в уме. Нина стояла у окна, смотрела на него. Придется брать ребятишек прямо здесь, на глазах у публики. Не хотелось бы, но ради спокойствия Нины…
Нет, ничего из овощей и фруктов покупать он не станет, перейдет к табачному киоску.
— Пачку сигарет.
Никогда в жизни не курил, и чуть не попался тут же на совершенно пустячном вопросе:
— Вам каких?
А черт его знает. Не глядя, ткнул пальцем в первую пачку.
— Еще сто рублей, — продолжала «выводить» его на чистую воду продавщица. — Что это вы, по новым ценам не хотите жить? Уже неделю, как прибавилось.
А он и по старым не жил. Просто сигарета — предлог, чтобы подойти к киллерам. Это всего-навсего один из приемов русского стиля, приспособленный под наше дурное бандитское время.
Предугадывая его желание, «хвост» переместился вперед, и Андрей не стал их разочаровывать, направившись в ту же, противоположную от автобусной остановки, сторону. Открыл пачку, взял одну сигарету в рот.
— Эй, парни, спичек не найдется?
Киллеры опять чуть стушевались: видимо, и в самом деле не ожидали второй раз за какие-то мгновения встретиться со своей жертвой глаза в глаза. Такая случайность должна была насторожить, заставить задуматься, но времени на размышления Андрей им не дал.
— Прикурить разрешите? — держа в руке сигарету, подошел он к ним.
Тот, что погрузнее комплекцией, полез в карман. Но Тарасевич не сомневался, что вытащит он все же зажигалку, а не нож или пистолет. Убийцы уязвимы тем, что действуют четко по отработанному плану и перестроиться на новое им всегда сложнее.
— Прошу, — Андрею поднесли ровный огонек зажигалки.
Главное сейчас — раскурить сигарету и собраться, сконцентрироваться. Все теперь, ребятки, извините, но вы сами напросились на неприятности.
Огненный край сигареты Андрей ткнул прямо в глаз противнику. И, больше ни мгновением не отвлекаясь на него, заоравшего от боли, без размаха, тычком врезал ногой в живот стоявшему рядом напарнику. Ну, а на прощание — главный козырь: выбросив руки, сбил с ног ударом энергии корчившихся, пытающихся дотянуться до оружия врагов. Вот теперь — все.
Наклонившись, ощупал карманы киллеров. Не ошибся — у каждого по пистолету. Это прекрасно для милиции. Какой-нибудь сержант получит благодарность. А эти двое, по крайней мере хоть на какой-то срок, но будут изолированы. Теперь нужно делать «отрыв» на тот случай, если они были всетаки не одни.
Повернулся к замершим у киосков редким зрителям.
— Долги надо платить, — чтобы не пугались, свел он для них весь инцидент к дежурной, банальной разборке кооператоров. В этом случае никто никуда, во всяком случае сразу, бежать и звонить не станет. И специально запоминать приметы не будет. А ему нужно уехать отсюда подальше. Но о главном все-таки не забыл и попросил: — Им все-таки худо, вызовите милицию и «скорую».
Дождавшись, когда с опаской, но все же один из старичков зайдет в телефонную будку, Андрей помахал — для Нины — рукой над головой и побежал к подъезжающему автобусу. И уже с задней площадки какое-то время наблюдал, как пытаются подняться при помощи сердобольных старушек его враги, его несостоявшиеся убийцы. Нет, ребята, бесполезная затея. В этом случае необходимо уколоть пальцы или уши, но ведь это надо знать и уметь делать. А так минимум минут двадцать придется еще поелозить по грязи, ничего не соображая. Но это полезно. И даже для нашей неторопливой милиции хватит времени, чтобы подъехать.
5
Как ни велика была масса митингующих на Смоленской площади, Кота он отыскал практически сразу. Встречаться в таких случаях, как прикинул Андрей, нужно не в стычках, уже завязывающихся между омоновцами и демонстрантами, и не около строящихся баррикад и горящих, чадящих на всю округу автомобильных покрышек. Надо подыскать место повыше и побезлюднее, чтобы спокойно осмотреться.
Видимо, майор думал точно так же, потому что влезли они чуть ли не на одну строительную будку напротив гастронома «Смоленский». И один, и другой, не определившись, как вести себя при встрече, пожали плечами: мол, такие дела. Протянули руки. Но рукопожатие вышло крепким, словно в него как раз и вложились непроявленные внешне эмоции и внутренняя благодарность.
— Твой «хвост» где? — первым делом поинтересовался Кот.
— Обрубил. Вернее, вырубил, — не стал вдаваться в подробности Андрей. — А твой?
— Просто оторвался. Может, где-то даже и здесь.
— Тогда нечего светиться.
Спрыгнули в толпу — волнующуюся, с каждым вздохом набирающую силу и отчаянность. В нескольких местах раздались выстрелы, но они показались такими жалкими и беспомощными среди огромного людского моря, что на них попросту не обратили внимания. Большее впечатление производил грохот отрываемого от строительных заборов листового железа. Тут же катили бочки и трубы — строились баррикады. Все увеличивающиеся клубы черного дыма окутывали строгий шпиль МИДа.
— Спасибо за Нину, — сумел наконец выразить признательность бывшему начальнику Андрей. О Нине подумалось с тревогой: где она и как там с ней.
— Пустяки.
Однако чувствовалось, что благодарность приятна майору: он сдержанно улыбнулся, аккуратно поправил галстук, элегантно подзастегнул кожаную куртку. Даже здесь, в суете, только что, выйдя изпод контроля убийц, он ухитрялся выглядеть эффектно и элегантно.
— Хотя, если честно, мне не совсем понятны мотивы твоего поведения, — признался Тарасевич. — Извини, но это можно было ожидать скорее от Сереги, чем от тебя. Такой мне виделась ситуация в «Стрельце».
— Но я тоже не все время работал с мафией. Когда-то и я был простым советским майором. А Серега… Серега как раз и навел на тебя киллеров. За очень крупную сумму, но тем не менее.
Андрей недоверчиво глянул на Кота: это серьезно. А потом смутился: выходит, он совершенно не разбирается в людях и даже имеет наглость признаваться, что не может поверить в благородство Кота.
— Наши планы? — отрезая прошлое и подчеркивая свою готовность действовать по планам майора, поинтересовался Тарасевич. А сам непроизвольно посмотрел на людское море, прорвавшее хилую запруду из милиции и теперь растекавшееся в направлении Белого дома. А там — отряд…
Но Кот, похоже, не спешил вливаться в общий победный поток. Наоборот, стал выбираться в конец шествия.
— Там и без нас справятся, — уловив желание Андрея идти вместе со всеми, дал понять об ином. — Есть момент, о котором не знает ни один человек здесь, на площади, но который может касаться каждого. И его желательно, конечно, пресечь. Заодно это будет «приятным сюрпризом» для тех, кто дал команду убрать нас.
— Я готов, — даже не спрашивая, что придется делать и тем самым высказав свою признательность за все, что Кот успел сделать для него, произнес Тарасевич.
— Сюда выехали две группы забора.
Андрей словно споткнулся:
— Какие группы?
— Забора. Экипажи «скорой помощи», которые забирают убитых и раненых с мест происшествий и аварий. Это наши группы. Помнишь, ты обратил внимание на «скорую» у ворот «Стрельца»? Это они. А вчера из Италии пришел большой заказ на почки, роговицы глаз, жировую клетчатку и слуховую косточку. Почувствовали, гады, что можно поживиться на нашей русской ошибке, — кивнул Кот на демонстрацию.
— Мы… мы это возили в «Европу»? — с малой толикой надежды получить отрицательный ответ, спросил Андрей. Теперь по-иному выглядели происходившие в Москве события: значит, они кому-то нужны, выгодны. Однако перекрыло личностное: и я в этом участвовал!
— Да, мы возили в Европу, и без всяких кавычек, именно это, — подтвердил Кот. — И сейчас возят. И все в большем количестве. Можно утверждать, что дело поставлено на поток. И шифр, который ты увидел на таможне — как раз обозначение человеческих органов.
— Но это же преступление!
— К сожалению, нет. Договоры, лицензии — все подписано и заверено.
— Кем?
— У нас пока одно правительство. Правда, и тысячи прихлебателей при нем.
— Не укладывается в голове.
— Уложилось бы, если бы в тот раз вышел на гладиаторский бой и проиграл Исполнителю. А именно так и замышлялось. Теперь же его почки перегоняют мочу какому-то бизнесмену в Израиле.
Андрей представил черноволосого капитана милиции, которого, грешным делом, высматривал среди омоновцев…
— А кладбище?
— Создана группа так называемого милосердия, которая держит на учете множество одиноких, престарелых и пьяниц. И соответственно их обрабатывает. Каждый, кто попадал на кладбище, — это те, кто давал, в конечном счете, разрешение использовать свое тело после смерти для медицинских целей.
— А сегодня почему они здесь?
— Сегодняшние события — просто еще один канал получения человеческих органов. «Скорая» увозит пострадавших в морг, там, как и положено, производится вскрытие. И возвращают труп. Но уже пустой.
Пробивалось сквозь тучи и клубы дыма солнце, люди бились с людьми каждый за свою идею, а тут… Кто-то упадет с проломленным черепом, и конец всей политике. Потому что есть группы забора. Потому что есть правительство, которое разрешило дельцам поставить это дело на поток, конвейер. А что, если и Зиту… Нет-нет, Зита умерла далеко от Москвы. Господи, какое же это счастье — умереть вдали от Москвы, этого политического и нравственного гадюшника.
— Но надо же… надо что-то делать. Кому-то сообщить!
— Кому? — усмехнулся Кот и кивнул на автобус, набитый перепуганными милиционерами, сбежавшими с площади под натиском толпы. — Им? Ты же видишь, что они за деньги друг друга разберут на части, не то что постороннего.
— Ну, не все же, — вспомнив о Мишке, возразил Андрей. — Да и я когда-то был простым советским омоновцем.
— После советских времен столько всего поменялось, что сравнивать нас и их — все равно что сравнивать две эпохи. Не согласен?
— Мне да не быть согласным? — удивился Тарасевич самой постановке вопроса. — Что мы можем сделать?
— Пока не знаю. Знаю, что нужно хотя бы на сегодня вывести эти группы из игры. То есть первым делом отыскать их машины.
— Эти? — указал Андрей на первые увиденные «санитарки». Майор сверил номера, отрицательно помотал головой.
— Вон еще виднеются, пойдем, — загорелся поиском Тарасевич. К тому же, чем быстрее они найдут машины, тем скорее смогут уйти к Белому дому.
Но оказалось, что друг друга им найти было легче, чем «скорые» с нужными номерами.
— Не-ет, они где то здесь, они отсюда не уедут, — твердил Кот. — Здесь их доллары, их нажива. Ведь кружат, как вороны, где-то рядом, выжидают. Идем за колонной.
И тут же, одновременно, увидели «санитарку», выехавшую из какого-то проулочка и пристроившуюся за демонстрантами. По тому, как напрягся Кот, стало ясно: она.
— Есть первая, — подтвердил майор.
Но только одновременно с этим стало ясно, что убрать на глазах у такого скопища народа машину будет далеко не просто. И даже небезопасно. Одно неосторожное слово, движение — и сами врачи объявят тебя «ельциноидом», затесавшимся среди красных флагов для провокаций. А потом хоть божись, хоть вяжись, хоть рви тельняшку на груди — разбираться не станут, в толпе судей нет, в ней только прокуроры и палачи. Андрей на себе почувствовал возбуждение августа 91-го года, когда только за одну попытку возразить что-то против Ельцина в него вцепились десятки рук, готовых растерзать. Сегодня на улицы вышли совершенно иные люди, ситуация с Белым домом, как в хорошем боевике, изменилась с точностью до наоборот, но нравы толпы остались прежние: долой всех ненавистных, а разбираться станем потом.