Иванов С.. Марш авиаторов

   Мы молча стояли за его спиной, и нам было тоскливо.
   Фигура появилась вновь и спросила:
   - Кто из вас командир и штурман?
   - Есть такие, - неуверенно ответил Ильин.
   - Короче - кто? - рассердилась фигура.
   - Юра? - позвал Хуркова Ильин.
   - Ну, я командир, - отозвался Хурков. - Дальше что?
   - Пошли со мной, - фигура повернулась к нам спиной.
   Юра не сдвинулся с места, и Ильин, готовый уже идти следом за фигурой, вопросительно на него посмотрел.
   - В чем дело? - спросила фигура, задержавшись перед дверью.
   - А остальные? - спросил Юра.
   - Остальных накормят матросы.
   Юра посмотрел на Ильина и сказал:
   - Иди, если хочешь. Я остаюсь.
   - Как скажете, - ответил Ильин и, пожав плечами, скрылся за дверью.
   - Забирай-ка ты, Юрка, свои манатки и айда к нам, - тронул мрачного командира за плечо Мишка. - Сейчас чего-нибудь придумаем, - весело сказал он. -У Лехи еще хлеб остался, у Вадика сало есть, у меня тоже где-то НЗ тушенки...
   У трапа мы остановились. Юра ушел к себе в каюту за сумкой, а мы закурили. Подводить итоги не хотелось, и все молчали.
   Появился Юра, и мы перебрались на свою посудину.
   В рубке никого не было, зато в стене все так же светился открытый люк, и мы по очереди спустились в родной - теперь уже - кубрик.
   Знакомый нам матрос и еще один человек, как оказалось - капитан, пили чай, расположившись у стола. Пахло копченой рыбой, и у нас потекли слюнки.
   - Мы еще одного привели. Ничего? - спросил у них Репа.
   - Конечно, - ответил капитан. - Места всем хватит. Садитесь ужинать.
   Он поднялся с табуретки, и следом за ним встал матрос.
   - Вот это по-нашему, - сказал Леха, - "по-бразильски"!
   В кубрике было тепло. Мы быстро сбросили свои плащи и подошли к столу. На нем кроме хлеба лежала наполовину съеденная копченая рыбина. Вилок не было. Капитан и матрос из поля нашего зрения сразу исчезли: мы видели только то, что находилось на столе.
   - Спирту хотите? - спросил капитан, выглядывая из закутка под лестницей. Он распахнул настежь овальную дверцу, ведущую в какое-то небольших размеров помещение, напоминавшее чулан. - Пусть тепло идет, - добавил он.
   - А чего у вас там? - спросил Леха, отламывая кусочек от рыбины.
   - Печка, - ответил капитан и, выйдя из закутка, положил на стол большую флягу из нержавейки. Потом открыл дверцу внизу стола и вынул оттуда три стакана.
   - Больше нет, - сказал он.
   - И не надо, - ответил Леха.
   Капитан снова ушел в "чулан" и принес оттуда большую, не меньше литра, эмалированную кружку с водой. Вода была прозрачной и казалась очень вкусной. На дне кружки чернело небольшое пятно на месте отколовшейся эмали.
   Леха налил спирт в стаканы.
   - Капитан, - позвал он, - и ты тоже, - обратился он к сидевшему на ближней койке матросу, - подходите.
   - Спасибо, - отозвался капитан, присев на противоположную от матроса койку, - нам нельзя...
   - Выгонят, - пояснил матрос.
   - Вот оно как, - посерьезнел Леха. - Тогда уж извините...
   Он плеснул воды в стаканы и отдал их по очереди нам.
   Утолив голод и согревшись окончательно, мы решили покурить. Но курить в каюте было нельзя. Мы поднялись на палубу и пошли следом за матросом Васей на корму мимо невысокой надстройки с круглыми иллюминаторами. Это было машинное отделение. В темноте шедший за матросом Леха чуть не свалился за борт, cпоткнувшись о толстый кабель, спускавшийся с высокого борта теплохода и уходивший через один из иллюминаторов внутрь машинного отделения. Вход в него был на корме: две дверцы в торце надстройки. Матрос Вася показал на них рукой.
   - Гальюн, - сказал он, - кому надо...
   Надо было всем.
   Потом мы закурили и посмотрели на белый теплоход и нависший над нами его черный борт. Внутри теплохода равномерно урчал двигатель. Где-то наверху ярко горели огни кают-компании: там ужинал бросивший нас штурман.
   - Икру, поди, ложкой жрет, - сказал Леха.
   Перед нами, освещенная огнями теплохода, текла река. Течение было спокойным и мощным: на ее поверхности закручивались и тут же исчезали небольшие водоворотики. Бросив окурки в воду, мы спустились обратно в кубрик.
   Потом откуда-то в кубрике появился Ильин: наверное, спустился по трапу...
   Он пришел за деньгами. Сказал, что они там, наверху, организовали картишки. Обещал к утру вернуть "с процентами".
   По поводу "процентов" Леха усомнился, сказав: "Зажмешь ведь..." Но деньги ему дали. Ильин весело улыбался.
   - Деньги к деньгам, - сказал он и опять исчез...
   Проснулись утром с головной болью. Капитана Василия, матроса Васи и нашего Репы в кубрике не было: Юра вспомнил, что они вчера договорились идти с утра ставить сети...
   Выпив по стакану чая с черствым хлебом и почувствовав себя лучше, мы вспомнили, точнее - первым вспомнил Юра, что накануне вечером приходил Ильин и забрал всю нашу наличность - то есть премиальные за рейс.
   - Юрик, а ты не погорячился? - намекнул Леха на то, что это он, Юра, отдал деньги Ильину.
   - Решение было коллегиальным...
   - Но ты же командир... Стало быть, умнее...
   - Тогда пошли к Ильину! - решительно сказал Леха.
   Ильин лежал на койке в своей каюте, отвернувшись лицом к стене.
   Пол в каюте дрожал. Лампочка в потолке светила вполнакала. Через маленький круглый иллюминатор с трудом пробивался свет. В каюте было холодно: Ильин натянул одеяло на ухо. На наш приход он никак не отреагировал.
   Леха присел к нему на койку, и Ильин подобрал ноги, давая ему место.
   - Что, голубь, продулся?
   Ильин шевельнул ногой.
   - Значит, продулся... - кивнул Леха. - Пошли чай пить.
   - С-суки поганые... - прошептал Ильин. - Шулера!..
   - А ты как думал? - усмехнулся Леха. - Директор школы с педсоветом?..
   - Самолет-то хоть - наш, или уже - их? - спросил Юра.
   - Самолет-то наш...
   - Ну и нормально. Пошли, пока чайник горячий.
   Напоив Ильина чаем, мы спустились на берег - узкую песчаную отмель посреди реки. Сильный ветер продувал насквозь. Отойдя метров на пятьдесят от теплохода, мы услышали уносимый ветром крик: "Стой!" Кричал какой-то парень в белой рубашке, сбегая по длиннющему трапу, перекинутому с теплохода на берег. Мы остановились: парень бежал к нам. Наверное, это был охранник - под мышкой у него болталась кобура с пистолетом. Охранник тяжело дышал, бежал он по песку и против ветра.
   - Где пятый? - с одышкой спросил он, подбежав к нам.
   - Рыбу ловит с матросами, - ответили мы.
   - Ясно, - успокоился парень и пошел обратно на теплоход.
   - Вот так-то, - сказал Леха.
   Гуляли мы, вернее - проветривались, довольно долго: оба Василия и Мишка уже вернулись. Мишка сидел в кубрике.
   - Что случилось? - спросил Мишка, глянув на Юру. - Ильин, что ли, продулся?
   - Оно самое, - ответил Леха. - Подчистую. И все наши премиальные продул по четыре "штуки" на брата...
   - Я отдам, - сказал Ильин, - обязательно.
   Прошло уже полгода после этой чудной рыбалки, и Ильин, наверное, давно забыл, что он тогда всем обещал. Во всяком случае, никому и ничего он не отдал. Все-таки, наверное, забыл...
   Шурик сидел в "Ниссане" и, казалось, о нас забыл.
   - Минут сорок, он сказал? - уточнил водитель.
   - Наверное, - ответил я, разглядывая запасное колесо, прикрепленное к задней дверце "Ниссана".
   - Сорок уже прошло.
   Я промолчал. Мне тоже надоело ждать.
   - Куда летаешь-то? - немного погодя спросил водитель, перейдя на "ты": видимо, форма к этому располагала.
   Ох уж эта форма... Стоило в одиночку зайти в "разливуху" под вечер, как к тебе сразу же обращались с разными вопросами подвыпившие посетители. Если за столиком оказывались работяги, они интересовались возможными отказами техники, а также тактико-техническими особенностями разных самолетов и двигателей; интеллигенты - те спрашивали: "Не страшно?" И еще: "Почему падают самолеты?" Ну а алкаши сразу же предлагали налить им рюмашку, потому что они в прошлом сплошь летчики-истребители или моряки-подводники, в общем, тоже герои...
   - Куда летаем? - переспросил я и хотел было ответить: "Никуда", но вспомнил, что завтра мы летим на Диксон, и сказал: - По Северам...
   - За границу не летаешь?
   - Не пускают.
   - Жаль. А у меня жена и два пацана в Израиле. В Эйлате...
   - А ты почему здесь? - перешел и я на "ты".
   - Секретность через год заканчивается...
   - Тоже - якорь... - посочувствовал я ему.
   - Ерунда, год остался! Даже меньше...
   Мы помолчали.
   "Сколько он там сидеть будет?" - злился я. Я не понимал, что от меня требуется и для чего я вообще здесь нахожусь. Но сто долларов - это сто долларов. Их маму...
   - А по Северам - это куда? - спросил водитель.
   - Амдерма, Диксон... - Я не стал перечислять все арктические поселки, где мне удалось побывать, и не один раз: Хатанга, Чокурдах, Тикси, Черский, Певек, мыс Шмидта и даже забытый Богом поселок под названием Батагай, куда мы однажды сели на запасной по метео Тикси: в Тикси был туман...
   - И в Амдерме был?! - обрадовался водитель.
   - Бывал...
   - Как там она?
   - Стоит пока...
   - Полк не вывели?
   Он имел в виду истребительный полк ПВО, в котором, кажется, начинал свою службу еще Гагарин.
   - Пока на месте... А МИГ-15, который стоял перед Домом офицеров вместо памятника, архангельские начальники продали то ли шведам, то ли норвегам...
   - Вот гады! - сказал водитель.
   - Летчики, когда узнали, - на демонстрацию вышли... Местная администрация говорит, что они были против, но за них все в Архангельске решили.
   - Ты смотри, что творят... Все на продажу. А я там срочную служил, в этом самом полку.
   - Как служилось? - Было трудно представить этого немолодого уже еврея посреди сугробов, в темноте полярной ночи; эта чертова "пятая графа" невольно сделала из нас каких-то убогих дознавателей...
   - Ничего служилось. Вполне. Консервы только надоели, овощи сушеные... А так даже спирт был. С дистиллированной водой... Пойло. Иногда и водки можно было достать... Все это хорошо, конечно, но сорок минут уже прошли, - подвел он итог. - Может, вызовешь своего друга?
   Я отказался, соблюдая инструкцию.
   Он недовольно замолчал, но вылез из машины и подошел к джипу. Разглядев сидевшего на заднем сиденье Шурика, он показал на часы, и тот выбрался наружу.
   Они недолго побеседовали, причем Шурик, наверное, пытался его уговорить подождать еще, а тот отказывался и крутил головой: то ли его не устраивала предлагаемая цена, то ли он действительно спешил. Наконец Шурик отдал ему какие-то деньги, и водитель, быстро подойдя к машине, сел на свое место.
   - Все, уезжаю, - сказал он, вставив ключ в замок зажигания. - Если понадобится твоя консультация, к тебе можно будет обратиться? Мало ли...
   - Конечно, можно.
   Мы обменялись телефонами. На листке бумаги, который он оторвал от висевшего на присоске блокнота, значилось: Семен Перельштейн. Я убрал листок во внутренний карман пиджака и, вытащив с заднего сиденья свой пакет, вылез из машины на тротуар. Ко мне подошел Шурик.
   - Вадим, - сказал он, - подожди еще немного: вот-вот подъехать должен.
   - С этим пакетом?
   - Ничего особенного... Ну, еще двадцать минут: они тоже уезжать собираются. Закури, - он достал пачку "Мальборо". - Хочешь, и я постою...
   Мы закурили, и я попытался повернуться так, чтобы прохожим не очень бросались в глаза мой пакет с торчавшими из него костями и мои погоны. "Как Вовочка, - усмехнулся я, - а впрочем, прав Пинегин: это моя трагедия..."
   - Кого ждем? - спросил я.
   - Одного "дуста": взял у меня на реализацию рыбы почти на пять тысяч баксов. Рыбу продал, а деньги - зажал.
   Приоткрылась передняя дверца "Ниссана", и оттуда выглянул молодой человек в бейсболке.
   - Эй, Шурек, иди сюда! - крикнул он Шурику.
   Шурик, отщелкнув сигарету, поспешил к машине. Поговорив несколько секунд, он махнул мне рукой и открыл заднюю дверцу, ожидая, когда я подойду.
   - Садись, - сказал он, предложив мне влезть внутрь.
   Я сел, держа пакет перед собой, потом подвинулся, освобождая место для Шурика. Поздороваться я забыл. Сидевший за рулем парень в такой же черной кепочке-бейсболке, как и у его соседа, тронулся с места. На приборной доске мигали какие-то разноцветные лампочки, чуть ниже темнел экран компьютера. "Ого", - удивился я, первый раз в жизни я ехал в джипе.
   - Шурик, - проговорил водитель, глядя на дорогу, - ты не обижайся: сам должен понять - за какие-то сраные полторы тысячи мы должны его полдня ждать? Так, что ли?
   - Я его на счетчик поставлю... его маму... - произнес Шурик с сильным грузинским акцентом.
   - Это твое дело, Шурик. Хочешь - на счетчик, хочешь - на уши... Но просто так кататься мы не будем...
   - Да я понимаю...
   "Плакали мои сто долларов..." - догадался я.
   - Куда его? - спросил водитель, повернувшись к Шурику.
   - Куда тебя? - спросил Шурик у меня.
   - Да где-нибудь у метро... - ответил я.
   - Мы же только что оттуда, - удивился водитель.
   - Ну... ничего... - ответил Шурик.
   Мы остановились на троллейбусной остановке у метро "Московская", и Шурик вышел, выпуская меня. Я сказал: "Спасибо, до свидания".
   Наверное, меня не услышали. Как только Шурик сел обратно в джип, водитель сразу же газанул. Народ, стоявший на остановке, таращился на меня и мой пакет с торчавшими из него обрубками костей. Девушка, перед которой я оказался, шарахнулась в сторону, уступая мне дорогу: наверное, подумала, что в пакете "расчлененка"...
   Я поправил свою шапку с кокардой и, глядя себе под ноги, пошел к подземному переходу. Войдя в вестибюль, я остановился перед турникетами и полез в боковой карман за жетоном. Кроме жетона там оказалась еще какая-то бумажка. Я вынул руку - это была стодолларовая купюра.
   Спускаясь по эскалатору, я вспомнил, что говорил водитель, пока мы ехали в джипе: он говорил о полутора тысячах. Это было чуть меньше тридцати процентов от пяти тысяч: то есть обычный бандитский процент. А впрочем, может, это и не из той оперы: откуда мне было знать? Но Шурик слово сдержал, хотя мог бы и не совать тайком деньги в мой карман. Или он думал, что я от них откажусь? И тогда бы его замучила совесть... А действительно: отказался бы я их взять в открытую или нет? Пожалуй, я не мог ответить на этот вопрос.
   В парадной, как всегда, пахло мочой: у стены, напротив лестницы, растеклась большая лужа. Пока я ехал в метро, я почти уговорил себя, что эти сто долларов я "отдежурил" честно и нечего комплексовать, тем более, что я их собирался отдать жене, а не запихнуть под погон для себя любимого. И вот вам лужа...
   Хрупкое, с трудом восстановленное хорошее настроение мигом разлетелось вдрызг, словно бутылка от пули. Я поднялся на площадку перед лифтом: лампочка вызова горела красным огнем, словно глаз Вельзевула: сверху, громыхая, ползла кабина лифта и из нее доносился громкий смех.
   Я просунул палец в дырку почтового ящика, висевшего на стене, и поскреб ногтем по деревяшке: в ящике было пусто.
   Лифт остановился, приоткрылась дверь, и из кабины вылетел смачный плевок, повисший на моей левой брючине. Следом за плевком вышел парень и весело посмотрел мне прямо в глаза. За ним вышли две смешливые девицы и еще два парня. Один из них был совсем маленького роста, но смеялся громче всех.
   Парень, шедший впереди и поступивший так опрометчиво, повернул к лестнице, собираясь спуститься вниз. Компания наверняка ехала с моего - последнего этажа, где теперь наверняка валяются пустые шприцы. И я подумал, что лужа это их работа...
   - Эй, сынок, - остановил я парня, взяв его за рукав куртки, - ты, наверное, не хотел в меня попасть и, конечно, сотрешь эту штуку? - кивнул я на плевок.
   Все впечатления от прошедшего дня, начиная с разбора и мясной эпопеи и заканчивая дурацким торчанием у метро "Звездная", поездкой в бандитском джипе, лужей мочи и плевком, повисшим на штанине, все это вдруг словно слепилось, сжалось в один грязный комок, готовый вылететь куда угодно - только бы вылететь... Я наклонился и, не отпуская рукав парня, хотел поставить пакет на площадку, прислонив к стене, но совсем забыл, в захлестнувшей меня ненависти, что сзади остались еще двое...
   Дальше все было просто: удар по затылку, падение, два удара ногой в голову: один - в горло, второй - куда-то в глаз... Шелест полиэтилена и глухой звук от подцепленного ботинком пакета; мокрые шлепки падавших в лужу кусков; топот ног по лестнице; стук закрывшейся входной двери и снова топот - уже приглушенный - на улице...
   Я поднялся с пола, взял в руку шапку, валявшуюся на ступеньке, и посмотрел вниз. Разорванный пакет лежал рядом с лужей, а из лужи торчали разбросанные по полу куски мяса.
   Более мерзкого зрелища я еще не видел и, бросив все как есть, вошел в открытую кабину и ткнул пальцем в обожженную, уродливую кнопку с цифрой "семь".
   "Откуда во мне такая злоба?" - вдруг успокоился я. Может быть, оттуда - с берегов Усы, где начиналось мое детство в лагерном поселке, потому что в Питере нам жить было запрещено: мой папа был бывшим политзеком...
   - Кто это тебя? - спросила жена, глядя на меня во все глаза.
   - Ахалай-махалай, - сказал я. И достал из кармана стодолларовую банкноту. - Ныравица? - спросил я, представляя себя со стороны.
   - Это что - вот за это? - поинтересовалась она, отбирая купюру.
   - Нет, это - довесок...
   Я подошел к телефону, стоявшему на детском стуле в нашем коммунальном коридоре, и набрал номер Хуркова.
   - Слушаю, - сказал Юра.
   - Юра, это Вадим.
   - Привет еще раз.
   - Юра, мне тут случайно фингал подвесили...
   На том конце трубки наступило молчание. Я тоже молчал, слушая паузу.
   - Большой фингал? - наконец спросил он.
   - Не слишком, но глаз заплыл.
   - Так что - не полетишь?
   - Да хотелось бы, сам понимаешь...
   - Понимаю. Глаз-то хоть целый?
   - Глаз целый: ботинком по морде дали.
   - Хорошо... Завтра в санчасть не ходи. Приедешь - дуй сразу на самолет. Чтобы никто тебя не видел.
   Юра повесил трубку. Я тоже. Потом обернулся и увидел вышедшую из кухни жену. Она с интересом смотрела на меня.
   - Ты что, завтра куда-нибудь собираешься?
   - Не "куда-нибудь", а на Диксон.
   - И как же ты полетишь? Врач-то пропустит?
   - Хурков сказал - идти прямо на самолет и оттуда не показываться. Завтра Тамара дежурит, он с ней договорится.
   - А куда полетите - там как?
   - Там? Ну, там все так ходят...
   - Трепло ты... Иди обедать, пока соседей нет.
   Когда соседи были на работе, мы обедали на кухне. Когда мы были на работе - на кухне обедали они... Сегодня была наша очередь: мы были первыми.
   Самолет стоял одинокий и какой-то всеми брошенный, так что мне его даже стало жалко. Красные лоскутки заглушек обвисли, словно флажки, забытые с позавчерашнего праздника. Капоты двигателей были грязными, и от заклепок тянулись горизонтальные хвосты копоти. "Что значит - давно не летал... - с сожалением подумал я. - Ну ничего, через пару часиков ты у нас повеселеешь".
   Подошел Леха с ключами. Долго, чертыхаясь, возился с замком. Наконец открыл его и, втолкнув дверцу внутрь, влез по стремянке в темное самолетово чрево.
   Как только его задница исчезла в проеме двери, я тоже поднялся следом за ним.
   Мой немолодой уже нос много чего перенюхал в этой жизни и плохого, и хорошего и, кажется, должен был ко всему привыкнуть, но вот запах кабины аэроплана всегда был для меня неожиданным. Даже если я изо дня в день забирался и забирался в нашу тесную каморку и сидел в ней часами, то все равно, каждый раз переступая через порожек входной дверцы, с удивлением вдыхал этот запах, словно в первый раз. Его невозможно передать словами: сами по себе они ничего не скажут - каков он, плох или хорош, но к нему невозможно принюхаться, и, вдыхая его, в первые секунды особенно, ноздри почему-то раздуваются сами собой...
   - Холодно, - проговорил Леха, быстро осмотрев кабину, и, громко щелкнув тумблерами, включил аккумуляторы. - Я, честно говоря, думал, что будет хуже, сказал он и снова щелкнул, выключив их.
   - Сколько? - спросил я, имея в виду напряжение батарей аккумуляторов.
   - Двадцать семь.
   - Отлично, - согласился я. Чтобы завести двигатели, нам нужно было не менее двадцати пяти вольт, а было даже больше... Это радовало. - Чайку бы закипятить, а? - предложил я. - Может, прикатим тележку? - Я имел в виду тележку аэродромного электропитания.
   - Зачем? Я думаю, что кабеля хватит: она рядом.
   Леха вышел из самолета, а я остался его ждать, вытащив громоздкий семилитровый термос-кипятильник из ниши в смонтированной перед входом в кабину стойки-буфета. Кипятильник был пуст. Надо было набрать свежей воды, и я, не дождавшись Леху, спустился по стремянке наружу, чтобы сходить в котельную: там был водопроводный кран с надетым на него резиновым шлангом.
   Моей обязанностью было обеспечить запас питьевой воды на воздушном судне. У нас у всех были негласные обязанности по созданию более или менее комфортного быта: второй пилот - сегодня вторым летел Вовочка - отвечал за "харчи", я отвечал за воду, Леха отвечал за водку, командир - за гостиницу в командировке.
   Ильин не отвечал ни за что. Он был "белым воротничком" или, по-нашему, "белой костью": единственным, не охваченным бытовыми хлопотами барином. Это было даже задокументировано. То есть все наши должности считались "рабочими", и только штурман был "служащим".
   Увидев меня, Леха махнул рукой, что означало: стой. Он обходил самолет, осматривая его беглым взглядом, чтобы уже потом осмотреть пристальнее, заглядывая во все лючки и ощупывая разные железные места.
   - Я схожу, - сказал Леха, подойдя ко мне. - Не светись. Тебе было приказано сидеть в самолете - вот и сиди.
   - Как скажешь, - ответил я и забрался по стремянке обратно в кабину.
   В самолете было холоднее, чем на улице, из-за промерзшего за ночь металла. Летом, в жару, наоборот - жарче. Но уж лучше - когда холоднее...
   ...Однажды мы прилетели в Ашхабад. Дело было в июле, в конце месяца и середине дня. Нас поставили куда-то на "край географии" - самую дальнюю и, наверное, заброшенную стоянку. Солнце застыло в зените, и тень была только под крыльями аэроплана. Аэроплан нагрелся очень быстро и превратился из уютного родного дома в филиал преисподней. Тень от крыльев прохлады не давала. Вода закончилась еще в полете. В дрожавшем над бетоном, раскаленном воздухе мерещился призрак теплового удара. Не хотелось думать о том, что сейчас придется снова забираться в самолет.
   Из знойного марева материализовался командир, примчавшийся на служебном "уазике". Он привез с собой ведро воды, и мы, смочив ею свои оплавленные головы, попрыгали внутрь самолета, словно бледные "ножки Буша" в духовку, обжигаясь о разные раскаленные железяки, поскольку, пока командира не было, разделись до трусов...
   Леха принес воды, и мы заварили чай в стеклянной пол-литровой банке. На ее боку сохранилась намертво приклеенная и только слегка ободранная этикетка: "Икра кабачковая". Когда-то, уже давно, мы с удовольствием намазывали ее на хлеб: бутерброды с кабачковой икрой заменяли нам икру паюсную в полной мере буфета в самолете не было, а жрать хотелось...
   Леха поинтересовался происхождением моего фингала и, не удивившись и не сочувствуя, произнес всего два слова: "Стихийное бедствие". Мне показалось, что это близко к истине.
   Мы пили чай, медленно согревались, беседовали на тему: "Будем ли мы с этого рейса что-нибудь иметь или не будем" и пришли к выводу, что вряд ли. Заказчиками рейса были не стриженые коммерсанты, отваливавшие нам с барского плеча приличные (по нашим меркам) суммы за то, что и они сами и их груз долетали до места назначения невредимыми, а какой-то доходяга НИИ, который, чтобы выжить, наверное, сдавал в аренду свои помещения этим стриженым коммерсантам, а сам ютился в подвале с молчаливого разрешения дворовых котов. Эти догадки нас в общем-то не опечалили, потому что мы сами, как и эти НИИ, были доходягами, зато приятно было сознавать, что мы поможем людям государственным вернуться домой после зимовки на арктических островах. Мы-то знали, как им там достается.
   А что касалось "левого" заработка - так ведь дорога длинная и удачу еще никто не отменял.
   Кто-то поднимался в самолет по стремянке; она заскрипела, и на полу с грохотом воцарилась Вовочкина сумка. Следом за сумкой показался и сам Вовочка, поставив на нее сверху большой пластиковый пакет, полный каких-то теннисных мячиков, выпиравших наружу.
   Вовочка, забравшись внутрь, взял сумки в обе руки и, поднеся их ближе к кабине, аккуратно поставил на пол. В большой сумке брякнули неизвестные металлические предметы.
   - У тебя там чего? - спросил его Леха без особого интереса.
   - Кастрюля, миски... - стал перечислять Вовочка.
   - Слушай, - оживился Леха, - а там? - Он показал на пакет с теннисными мячиками.
   - Картошка, - ответил Вовочка.
   - И тушенку притаранил?
   - Немного, правда: две банки.
   - Вовуля! Ты - настоящий матрос!
   - А у меня коробка чая и кило сала, - сказал я.
   - У меня тоже кое-что есть... - Леха сделал загадочную физиономию и прижал руку к своей командировочной сумке. Там угадывался продолговатый цилиндрический предмет, похожий на большую бутылку.
   - Хурков обещал лук взять и морковку, - сказал Вовочка, - мы с ним вчера по телефону договорились.
   - А нам почему не позвонили? - возмутился Леха.
   - Не знаю, - ответил Вовочка, - ладно, я пойду груз встречать.
   - Какой такой груз? - насторожился Леха.
   - Звонил их начальник, сказал, что будет сопровождающий с грузом.
   - Этот вопрос надо еще обсудить. Сколько груза?
   - Пятьсот кило, что ли... - неуверенно ответил Вовочка.
   - Значит, в Амдерме придется заправляться. Хотя... с допбаками, если залиться под пробки, может, до Диксона керосина и хватит... - размышлял Леха вслух. - Вован - человек! - подытожил он, когда Вовочка выбрался из самолета. - Зуб даю: у Ильина опять одни сушки!