Страница:
Гораздо позднее, когда мы довольно близко сошлись с командующим, он рассказал мне, какой внутренней борьбы стоил ему тот шаг.
- Штабную работу я люблю и очень высоко ценю,- говорил Николай Федорович,но давно уже испытывал непреодолимое стремление испробовать себя на командном посту. Находясь длительное время на должности начальника штаба Северо-Западного фронта, я не раз чувствовал, что, будь у меня возможность самому реализовать разработанные штабом под моим руководством планы той или иной операции, я смог бы это сделать не хуже, чем мои тогдашние командующие. Утвердило меня в принятии этого решения то обстоятельство, что, по моему тогдашнему убеждению, положение под Воронежем могло стать столь же критическим, как весной под Харьковом, и там нужен был командующий, способный смело взять на себя ответственность при резком изменении обстановки. Сталина, как мне представлялось, вынуждала отвергать предлагаемые кандидатуры именно излишняя осторожность этих генералов.
- Знаешь, Семен Павлович,- Ватутин вдруг перешел на "ты", что было ему совершенно не свойственно,- этот мой поступок, наверное, напоминает решение сержанта принять командование ротой, когда он видит, что вокруг в данную минуту нет никого более подходящего, и отваживается мгновенно, хотя в мыслях успело пронестись столько противоречивых чувств.
- И тем не менее,- отозвался я,- все это решалось, очевидно, не с ходу? Ведь перед этим вы побывали на еще не разделенном Брянском фронте и досконально изучили там обстановку.
- Да хотя и не досконально, но, думаю, основательно ознакомился с ней. Однако переоценил значение Воронежа. Подумал, что главные летние баталии разыграются там, а оказалось - под Сталинградом.
Неожиданно Ватутин умолк, глубоко задумался, а потом спросил:
- Не догадываешься, зачем я рассказал всю эту историю?
Я пожал плечами.
- Хочу узнать, как другой штабник поступил бы в подобной ситуации.
Наступил мой черед поразмыслить, благо дилемма, стоявшая передо мной, была лишь теоретической.
- Наверное, поступил бы так же,- ответил я,- тем более учитывая, что Верховный Главнокомандующий, видимо, не случайно командировал вас на Брянский фронт перед его разделением: идея этой акции была, как я догадываюсь, ваша?
Николай Федорович утвердительно кивнул головой.
Разговор этот, повторю, состоялся гораздо позднее. А забежал я вперед, чтобы сразу познакомить читателя с новым командующим. Если честно, то при встрече его в тот пасмурный октябрьский день я был, пожалуй, разочарован. Все командующие фронтами, которых я знал до этого, исключая В. Н. Гордова, и внешне были незаурядны. С. К. Тимошенко - с кавалергардским ростом, телосложением и выправкой, А. И. Еременко - богатырь вроде Микулы Селяниновича. Статный и элегантный К. К. Рокоссовский... Иначе смотрелся новый командующий: мал ростом, преждевременно располнел, лицо скуластое, поведение, я бы сказал, какое-то нарочито обыденное. Насторожил вопрос Ватутина:
- Что, разве Стельмах еще не приехал? - с хрипотцой в голосе осведомился он.
Я, признаться, еще не знал, кто такой Стельмах, но догадался, что это начальник штаба фронта. "Вот как,- подумалось мне,- недоволен, что его встречает всего лишь заместитель начальника штаба". Я ответил, что из нового начальства только что прибыл командующий артиллерией М. П. Дмитриев, которого я не успел повидать.
Надо сказать, что Николай Федорович в те дни сильно недомогал и, возможно, поэтому мое первое впечатление о нем было двойственным. Он не спешил приступить к делу, более получаса сидел за столом, пил с наслаждением горячий крепкий чай - отличная заварка оказалась у его расторопного адъютанта Якова Владимировича Сирука.
Разговор командующий вел неторопливо, что находилось в разительном контрасте с темпом нашей жизни и работы в последние дни. Вопросы задавал отвлеченные - о прежней службе, об общих знакомых. Создавалось не очень-то приятное впечатление, будто он беседует со мной как с человеком, встретившимся на перепутье. Видно, посчитал я, Николай Федорович пока не решил для себя вопрос о моей дальнейшей судьбе.
Но вот наконец перешли к делу. Внесли ту самую большую карту, над которой мы начали трудиться еще во время пребывания Г. К. Жукова. За эти двое суток она пополнилась новыми данными, полученными в результате совместной работы с начальниками штабов 63-й и 21-й армий генералами И. П. Крупенниковым и В. А. Пеньковским. И тут командующий как бы сразу сбросил с себя усталость и недомогание, весь собрался и буквально впился глазами в бережно развернутый перед нами на двух сдвинутых походных столах графический документ. И чем дольше Ватутин смотрел на карту, тем больший интерес вызывала она у него.
Пожалуй, целых полчаса прошло в полном молчании. Наконец Николай Федорович взглянул на нас с Любимовым и Романовым и, обращаясь ко мне официальным, но доброжелательным тоном, спросил:
- Что же вы, товарищ генерал, не представляетесь мне по своей новой должности?
- Я еще не назначен.
- С этого момента считайте себя начальником оперативного управления штаба Юго-Западного фронта и первым заместителем его начальника. Второй вопрос,строже произнес Ватутин,- откуда получили столь точную информацию о замыслах Ставки?
Я доложил о посещении штаба Г. К. Жуковым и его беседах.
- И сколько работали над этим произведением оперативного искусства? одобрительно улыбнувшись, снова спросил Николай Федорович, указывая на карту.
- Двое суток.
Поблагодарив нас и отпустив моих помощников, командующий с заметным оживлением продолжал разговор:
- Сразу два приятных сюрприза для меня - готовность варианта плана фронтовой операции в первом приближении и упрочение плацдарма у Клетской. Это замечательно. Маловат, правда, плацдарм, но, думаю, сумеем изловчиться и сосредоточить на нем необходимое количество войск. Молодец Чистяков, а ведь необходимость участия его армии в главном ударе подвергалась сначала сомнению. Меня информировали, что попыток создать эту предмостную позицию - тет-де-пон, как говаривали некоторые наши академические профессора, было предостаточно и все безуспешно. Можете доложить, как это удалось ему?
Я, к счастью, ездил на КП 21-й и был в курсе дела, поэтому рассказал Н. Ф. Ватутину, что генерал Чистяков выбрал для этой цели две лучшие дивизии, пополнил их и обеспечил надежной артиллерийской поддержкой.
- Основную роль,- докладывал я,- сыграла 76-я стрелковая дивизия полковника Таварткиладзе. Это очень дельный командир. В соединении очень много его земляков-кавказцев. Николай Тариэлович, имитировав удар в лоб, двумя полками обошел станицу с юго-запада. Тем временем 278-я стрелковая дивизия полковника Монахова овладела высотами северо-западнее Клетской. Сейчас чистяковцы укрепляют плацдарм. Есть радиоперехват: начальник штаба 6-й немецкой армии генерал Шмидт требует немедленного восстановления положения на этом участке, но воины 21-й цепко держат плацдарм.
Слушая, командующий снова стал рассматривать карту.
- Знаете, каков главный недостаток составленного вами документа? - спросил он. - Схематично показано артиллерийское обеспечение,- ответил я.- Наш главный артиллерист отозван Ставкой, а генерал Дмитриев только сегодня прибыл.
- Не надо оправдываться,- сказал Ватутин.- У вас же не было и половины данных о составе артиллерии. Это дело поправимое. Вот приедет Стельмах и вместе с Дмитриевым вплотную займется подготовкой артиллерийского наступления. Ведь при обсуждении его кандидатуры в Генеральном штабе как раз и учитывали близкие взаимоотношения Стельмаха с "богом войны".
Когда я познакомился в дальнейшем с Григорием Давидовичем Стельмахом, то узнал, что действительно большая часть его службы в армии протекала в артиллерии. Он прошел хорошую школу под руководством такого выдающегося артиллериста, как В. Д. Грендаль. Стельмах был его заместителем в начале 30-х годов по должности инспектора артиллерии РККА. Как отличного артиллериста моего нового начальника хорошо знал и А. М. Василевский, с которым они в те же 30-е годы служили в Управлении боевой подготовки Сухопутных войск.
А командующий между тем продолжал:
- Набросав вчерне план фронтовой операции, вы помогли мне выкроить больше времени для ознакомительных поездок в войска и рекогносцировок районов будущих действий. Хотелось бы сразу побывать на клетском плацдарме, но начну, пожалуй, с 63-й армии. Она правофланговая и имеет более солидный задонский плацдарм. А главное, ее командующий генерал Кузнецов - самый осведомленный о местных условиях военачальник, ведь он воюет здесь с начала Сталинградской битвы. Кроме того, мы с ним давние соратники: он длительное время командовал 1-й ударной армией, а она входила в мой родной Северо-Западный фронт.
В конце этой беседы, которая как бы положила начало доверительному отношению ко мне со стороны командующего, Николай Федорович сообщил, что он просил Ставку назначить Василия Ивановича Кузнецова своим заместителем, и добавил:
- Его боевой опыт, здравый смысл и оперативная интуиция очень помогут нам на первых порах, а затем, если пожелает, он вернется на должность командарма.
Вскоре Н. Ф. Ватутин уехал в 63-ю армию вместе с моим давним сослуживцем М. П. Дмитриевым, с которым мы едва успели поздороваться. Лишь только проводил я командующего, как последовала целая серия встреч. Сначала прибыл член Военного совета корпусной комиссар А. С. Желтов. С ним знакомиться нам, конечно, не пришлось - ведь мы, как, видимо, помнит читатель, учились вместе в 1-й пехотной школе имени М. Ю. Ашенбреннера, причем служили в одном взводе и Даже по росту стояли в строю рядом. Затем, правда, боевая судьба надолго нас разлучила, но я следил за его продвижением по служебной лестнице. Начинал А. С. Желтов, как и я, строевым командиром, но в конце 30-х годов перешел на партийно-политическую работу: был перед войной комиссаром стрелковой дивизии, членом Военного совета Приволжского военного округа, членом Военного совета Дальневосточного фронта. В начале Великой Отечественной его назначили членом Военного совета Карельского фронта. После этого Желтов на той же должности служил в 63-й армии и на Донском фронте.
Встретились мы тепло, но на воспоминания о годах военной юности времени не было. Алексей Сергеевич, доложив командующему по телефону о своем прибытии, уехал в 21-ю армию.
Надо сказать, что А. С. Желтов во главе партполитаппарата развернул поистине кипучую деятельность. Подготовке к нашему контрнаступлению сопутствовала подготовка к четвертьвековому юбилею Великого Октября. Уже опубликованные в те дни предпраздничные Призывы Центрального Комитета партии содействовали активизации всей партполитработы. Затем последовал приказ Наркома обороны No 345 от 7 ноября 1942 года, в котором прямо было сказано, что скоро и на нашей улице будет праздник. Все это вызывало у бойцов и командиров огромный душевный подъем. Не могли наши воины не видеть и тот поток пополнений, который шел под Сталинград. От врага мы его утаивали, от своих же, особенно тех, кто сам прибывал с этими пополнениями, скрыть грозное для гитлеровцев сосредоточение войск и техники било просто невозможно. Тот факт, что нам доведется нанести мощный удар по противнику, вселял в наши сердца радость и удовлетворение.
В частях и соединениях, где позволяли условия, состоялись митинги, партийные и комсомольские собрания, на которых разъяснялись материалы, посвященные 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
С 12 по 15 ноября политические отделы дивизий организовали семинары с политическими работниками полков и батальонов на тему об активизации партийно-политической работы вокруг конкретных вопросов, связанных с подготовкой войск к наступлению. В полках первого эшелона командиры и политработники провели с бойцами беседы, которые оказывали большое влияние на повышение политико-морального состояния личного состава, мобилизовывали его на выполнение стоящих задач.
Широкое распространение получил обмен боевым опытом. В частях и подразделениях проходили встречи с воинами, отличившимися в сражениях с гитлеровскими захватчиками. На родину героев боев посылались благодарственные письма.
Я, конечно, далеко заглянул вперед, характеризуя партийно-политическую работу, и к тому же рассказал о ней довольно схематично, но со всей ответственностью свидетельствую, что и сам А. С. Желтов, и второй член Военного совета мой старый сослуживец В, М. Лайок, и начальник политуправления А. И. Ковалевский, и руководящие работники политического управления фронта А. К. Чурсин, С. М. Абалин, Г. С. Гуревич, А. В. Воропаев, Г. И. Питерский и другие почти все время находились в войсках, вместе с партполитаппаратом армий, соединений и частей непосредственно разъясняли воинам их боевые задачи.
...29 октября приехал Г. Д. Стельмах. Знакомясь, он сразу же объяснил, что его иностранная фамилия в переводе означает каретник, а потом, улыбнувшись, сказал:
- С декабря 1941 года все время мерз на Карельском фронте, а ведь я южанин, родом из Николаева. Приехал к вам погреться, а здесь такая же промозглая погода, как и под Новгородом.
Надо заметить, что проявленная им при первой встрече общительность была ему вообще-то не очень свойственна. По складу характера это был человек замкнутый, всецело погруженный в работу. Вызвать его на разговор на какую-либо отвлеченную тему было непросто, и это удавалось разве только авиатору С. А. Красовскому, неиссякаемый юмор которого мог расшевелить кого угодно. Это, возможно, объяснялось тем, что нашему начальнику штаба пришлось немало времени провести в ежовских застенках.
Григорий Давидович был на семь лет старше меня, он воевал в гражданскую войну в должности военкома артиллерийской батареи. В Великой Отечественной за его плечами было активное участие в Любанской и Синявинской операциях, а главное, в контрнаступлении под Тихвином. Именно к периоду подготовки этой операции относится отличная характеристика, которую дал ему К. А. Мерецков в своих мемуарах: "На должность начальника штаба я назначил прибывшего со мной комбрига Г. Д. Стельмаха, поручив ему собрать в Большом Дворе отбившихся от штаба офицеров, а также вернуть всех сотрудников штаба, находившихся в Волховской группе; срочно организовать разведку противника перед всем фронтом армии; установить связь с соединениями и отдельно действующими отрядами; наладить получение информации снизу и от соседей и обеспечить передачу приказов и распоряжений. Я всецело положился на опыт этого уже проверенного раньше командира. Он блестяще справился со своими обязанностями. Это был высокообразованный человек, хорошо знавший военное дело и отличавшийся личной храбростью. Вскоре он был выдвинут на должность начальника штаба фронта"{229}.
Сразу же по прибытии Григорий Давидович осведомился, приехал ли полковник А. С. Рогов на должность начальника разведотдела. Узнав, что Александра Семеновича еще нет, в сердцах произнес:
- Надо было добиться, чтобы его тоже взяли на самолет.
Я вызвал полковника В. Г. Романова. Он сказал, что, обобщив, насколько это возможно, данные разведчиков, 63-й и 21-й армий, пришел к выводу, что враг готовил оборону в течение примерно двух месяцев. Главная ее полоса состоит из нескольких позиций, расположенных в 3-5 километрах друг от друга. Каждая позиция имеет одну общую траншею с целым рядом выдвинутых вперед и соединенных с нею ходами сообщения окопов на отделение - взвод. Такие окопы отрыты с интервалами 60-100 метров. На тех участках первой позиции, которые командование противника считало особо важными, оборудованы вторые и третьи линии окопов.
В большинстве населенных пунктов и на выгодных рубежах между ними созданы узлы сопротивления по принципу круговой обороны. Передний край проходит в основном по господствующим высотам. Перед ним устроены противотанковые и противопехотные минные поля. В промежутках между окопами, близ ходов сообщения, отрыты щели для истребителей танков и автоматчиков.
Имелись у Василия Гавриловича Романова и другие конкретные данные. Так, из донесений командира 203-й стрелковой дивизии 63-й армии полковника Г. С. Здановича было известно, что перед его соединением находится 40-й полк 9-й пехотной дивизии румын с двумя поддерживающими артдивизионами. Его оборона включает две позиции: первая - из трех линий сплошных траншей с дзотами и блиндажами, проволочными заграждениями и минными полями; вторая, еще недооборудованная, расположена на расстоянии 2-3 километров. Линия ее окопов не сплошная, но и здесь есть минные поля и проволочные заграждения. Оборона прикрывается системой фронтального и косоприцельного огня с выносом максимального количества огневых средств, в том числе отдельных противотанковых пушек и ротных минометов, непосредственно в первую линию окопов. Противотанковые орудия, как правило, располагаются в 250-300 метрах от переднего края около перекрестков или у дорог, уходящих в нашу сторону. Позиции батальонных и полковых минометов находятся в 350-400 метрах от переднего края. На километр фронта оборудовано три-четыре дзота.
- Что ж,- резюмировал Григорий Давидович,- противник имеет хорошо организованную систему огня, которая во взаимодействии с противопехотными и противотанковыми заграждениями может стать серьезным препятствием для наступающих войск. Недостаток же неприятельской обороны кроется в ее линейности и малой глубине.
Тогда же Стельмах попросил нас подсчитать необходимую плотность стрелковых соединений, танков, а также прикинуть вероятное соотношение сил в целом по фронту и в полосе главного удара. Такая работа в штабе велась, но данные постоянно менялись, ибо войска фронта все более пополнялись, а с другой стороны, уточнялась и группировка противника. Григорий Давидович сказал, что он получил в Генеральном штабе данные о численности противостоящего врага.
- Их и примите за исходные при расчетах,- распорядился Стельмах, вручая мне сводку. Из нее следовало, что в 8-й итальянской армии, занимавшей оборону от Красно-Орехового до Базковского, насчитывалось чуть более 100 тысяч человек, в 3-й румынской, располагавшейся от Базковского до Клетской,- 130 тысяч и в находившемся во втором эшелоне за итальянцами и румынами 29-м армейском корпусе вермахта - 34 тысячи человек, то есть всего около 265 тысяч солдат и офицеров{230}. Орудий и минометов, по данным, полученным Стельмахом, у врага было 4222, а танков - 320{231}. Это количество боевых машин слагалось из 130 танков 1-й румынской танковой дивизии, из такого же числа машин 22-й танковой дивизии вермахта и 60 танков 8-й итальянской дивизии.
В войска нашего фронта на эту дату входило около 200 тысяч человек, 4200 орудий и минометов, 560 танков{232}.
Я доложил Г. Д. Стельмаху, что в соответствии с имеющимися данными общее соотношение сил и средств составляет: в людях - 1,3:1 в пользу врага; по орудиям и минометам - 1:1; по танкам - 1,7:1 в нашу пользу{233}. Далее предположил, что с помощью решительной перегруппировки мы можем создать на главном направлении перевес в людях и танках примерно в 2 раза, а в артиллерии - в 2,2 раза{234}. В заключение сказал:
- Учитывая, что артиллерия у румын и итальянцев уступает нашей, танки тоже, а боеспособность советского воина и румынского солдата, вынужденного воевать за чуждые ему интересы, вообще несравнимы, следует считать, что данное соотношение сил дает нам вполне реальный шанс на разгром врага.
- Однако вы оптимист,- ответил Григорий Давидович,- а Ставка считает, что этого мало и продолжает подачу нам резервов.
- Значит, мы не ограничимся первой фазой операции,- сделал я вывод.
В это время из 63-й армии вернулись Н. Ф. Ватутин и М. П. Дмитриев. Стельмах поспешил представиться командующему, а мы наконец получили возможность остаться наедине с Михаилом Петровичем. По-братски обнялись с ним. Ведь мы являлись с Дмитриевым не просто сослуживцами по 16-й дивизии имени В. И. Киквидзе, но и коллегами по роду работы - оба были начальниками полковых школ: я - в Новгороде, в 43-м стрелковом полку имени С. П. Медведовского, а он - на станции Медведь, что близ Новгорода, в артполку нашей же дивизии. Нельзя было в те дни без улыбки слушать, как он с серьезным видом каламбурил, утверждая, что подал рапорт по начальству о передислокации полка имени С. П. Медведовского по принадлежности на станцию Медведь.
- А тебе-то какая польза? - спрашивал я его, бывало. Он отвечал:
- Тогда нас из этого медвежьего угла переведут в Новгород.
Каламбуры каламбурами, но главным при встречах был обмен опытом, который проходил отнюдь не в шутливой форме. Причем мне было чему у него поучиться, он гораздо дольше меня возглавлял полковую школу.
...Работа в дни подготовки контрнаступления просто захлестывала нас. Приведу в этой связи две короткие цитаты. В труде "Великая победа на Волге" указано: "Из замысла и плана наступательной операции "Уран" видно, что большая роль в решении задачи по окружению группировки противника между Доном и Волгой отводилась Юго-Западному фронту. Для достижения цели операции на ее первом этапе из состава Юго-Западного фронта привлекалось гораздо больше сил и средств, особенно подвижных войск, чем из остальных фронтов"{235}. Добавлю от себя - вместе взятых. В мемуарах Г. К. Жукова находим такое свидетельство: "С 1 по 4 ноября были рассмотрены и откорректированы планы Юго-Западного фронта, а затем во всех деталях (подчеркнуто мною.- Авт.) были рассмотрены и увязаны планы действий 21-й армии и 5-й танковой армии"{236}.
Думаю, читателю будет небезынтересно, если я попытаюсь хотя бы частично раскрыть, какая масса работы, проделанной самим Г. К. Жуковым с его малочисленной оперативной группой, а также штабами фронта и армий, кроется за этими лаконичными словами.
Начну с того, что поглощало, пожалуй, наибольшую часть времени. Это прием и сопровождение в выжидательные районы получаемых резервов. К нам тогда прибывали из Воронежского фронта 8-й кавалерийский корпус генерала М. Д. Борисова, а также одна стрелковая дивизия и пять артиллерийских полков. Одновременно из Донского фронта поступили четыре стрелковые дивизии, один танковый и один кавалерийский корпуса, одиннадцать артиллерийских и пять зенитных полков{237}. Мы получили также ряд соединений непосредственно из резерва Ставки, в том числе пять стрелковых дивизий, два танковых и один кавалерийский корпуса, одну танковую бригаду, три танковых, тринадцать артиллерийских, семь минометных полков и шесть полков гвардейских минометов ("катюш"). Наша 17-я воздушная армия пополнилась 1-м смешанным авиационным корпусом{238}. Кроме того, в дальнейшем мы в своих планах учитывали участие крупных сил авиации дальнего действия и подчиненной нам в оперативном отношении 2-й воздушной армии Воронежского фронта.
Прием войск, прибывавших из резерва Ставки, протекал одновременно с подготовкой плана операции и конечно же очень осложнял нашу работу, так как отрывал немало штабных сотрудников. Особых усилий потребовало принятие и сосредоточение в исходном районе 5-й танковой армии. В целях маскировки ее соединения вначале размещали на северном берегу Дона, в 30-40 километрах от линии фронта. Наибольшие трудности вызвала организация переправ через многочисленные водные преграды. В наших планах указывалось, какие части, когда и где будут перебрасываться. Необходимо было добиться максимальной загруженности переправ. Пришлось все маршруты, ведущие к ним, а также въезды и выезды обозначить вехами и другими условными знаками. Чтобы сохранить в тайне нашу подготовку, передвижения осуществлялись исключительно ночью. К рассвету все перегруппировки прекращались, районы сосредоточения войск тщательно маскировались. Удалось добиться того, что подавляющее большинство передвижений и переправ прошло организованно. Этому способствовала поздняя осень с ее продолжительными ночами. Но все же был случай, когда части сил 1-го танкового корпуса, переправлявшегося через реку около Зимовского, не хватило ночи, и авиация Рихтгофена не замедлила воспользоваться этим.
Много времени и труда уходило на подготовку артиллерийского наступления правомерно считалось, что лишь его результативность способна обеспечить успех операции в целом. Г. Д. Стельмах и М. П. Дмитриев, привлекая работников оперативного отдела и пока еще не полностью укомплектованного штаба артиллерии во главе с полковником С. Б. Софрониным, вплотную засели за планирование действий артиллерии по возвращении Михаила Петровича из поездки в войска.
К нам приехал начальник артиллерии Красной Армии генерал Н. Н. Воронов с группой своих сотрудников. Он справедливо считался наиболее компетентным артиллеристом в Вооруженных Силах. Внешне это тоже был человек весьма примечательный: очень высокого роста, внушительного телосложения. Сразу же по приезде он сказал, что с дороги ему надо бы прилечь. У меня был довольно большой топчан, и я предложил его Николаю Николаевичу. Он лег, с облегчением вытянулся и тут же рассказал мне, что во время освободительного похода в Западную Белоруссию в 1939 году попал в автоаварию, серьезно повредил три ребра, поэтому после длительных передвижений ему совершенно необходимо полежать хотя бы 20- 30 минут.
Всей простотой личного поведения Николай Николаевич очень расположил меня к себе. Главный артиллерист провел накоротке совещание своих подчиненных совместно с работниками оперативного отдела. Он напомнил, что еще 12 января 1942 года Ставка издала директиву о переходе от артиллерийской подготовки к артиллерийскому наступлению.
- Штабную работу я люблю и очень высоко ценю,- говорил Николай Федорович,но давно уже испытывал непреодолимое стремление испробовать себя на командном посту. Находясь длительное время на должности начальника штаба Северо-Западного фронта, я не раз чувствовал, что, будь у меня возможность самому реализовать разработанные штабом под моим руководством планы той или иной операции, я смог бы это сделать не хуже, чем мои тогдашние командующие. Утвердило меня в принятии этого решения то обстоятельство, что, по моему тогдашнему убеждению, положение под Воронежем могло стать столь же критическим, как весной под Харьковом, и там нужен был командующий, способный смело взять на себя ответственность при резком изменении обстановки. Сталина, как мне представлялось, вынуждала отвергать предлагаемые кандидатуры именно излишняя осторожность этих генералов.
- Знаешь, Семен Павлович,- Ватутин вдруг перешел на "ты", что было ему совершенно не свойственно,- этот мой поступок, наверное, напоминает решение сержанта принять командование ротой, когда он видит, что вокруг в данную минуту нет никого более подходящего, и отваживается мгновенно, хотя в мыслях успело пронестись столько противоречивых чувств.
- И тем не менее,- отозвался я,- все это решалось, очевидно, не с ходу? Ведь перед этим вы побывали на еще не разделенном Брянском фронте и досконально изучили там обстановку.
- Да хотя и не досконально, но, думаю, основательно ознакомился с ней. Однако переоценил значение Воронежа. Подумал, что главные летние баталии разыграются там, а оказалось - под Сталинградом.
Неожиданно Ватутин умолк, глубоко задумался, а потом спросил:
- Не догадываешься, зачем я рассказал всю эту историю?
Я пожал плечами.
- Хочу узнать, как другой штабник поступил бы в подобной ситуации.
Наступил мой черед поразмыслить, благо дилемма, стоявшая передо мной, была лишь теоретической.
- Наверное, поступил бы так же,- ответил я,- тем более учитывая, что Верховный Главнокомандующий, видимо, не случайно командировал вас на Брянский фронт перед его разделением: идея этой акции была, как я догадываюсь, ваша?
Николай Федорович утвердительно кивнул головой.
Разговор этот, повторю, состоялся гораздо позднее. А забежал я вперед, чтобы сразу познакомить читателя с новым командующим. Если честно, то при встрече его в тот пасмурный октябрьский день я был, пожалуй, разочарован. Все командующие фронтами, которых я знал до этого, исключая В. Н. Гордова, и внешне были незаурядны. С. К. Тимошенко - с кавалергардским ростом, телосложением и выправкой, А. И. Еременко - богатырь вроде Микулы Селяниновича. Статный и элегантный К. К. Рокоссовский... Иначе смотрелся новый командующий: мал ростом, преждевременно располнел, лицо скуластое, поведение, я бы сказал, какое-то нарочито обыденное. Насторожил вопрос Ватутина:
- Что, разве Стельмах еще не приехал? - с хрипотцой в голосе осведомился он.
Я, признаться, еще не знал, кто такой Стельмах, но догадался, что это начальник штаба фронта. "Вот как,- подумалось мне,- недоволен, что его встречает всего лишь заместитель начальника штаба". Я ответил, что из нового начальства только что прибыл командующий артиллерией М. П. Дмитриев, которого я не успел повидать.
Надо сказать, что Николай Федорович в те дни сильно недомогал и, возможно, поэтому мое первое впечатление о нем было двойственным. Он не спешил приступить к делу, более получаса сидел за столом, пил с наслаждением горячий крепкий чай - отличная заварка оказалась у его расторопного адъютанта Якова Владимировича Сирука.
Разговор командующий вел неторопливо, что находилось в разительном контрасте с темпом нашей жизни и работы в последние дни. Вопросы задавал отвлеченные - о прежней службе, об общих знакомых. Создавалось не очень-то приятное впечатление, будто он беседует со мной как с человеком, встретившимся на перепутье. Видно, посчитал я, Николай Федорович пока не решил для себя вопрос о моей дальнейшей судьбе.
Но вот наконец перешли к делу. Внесли ту самую большую карту, над которой мы начали трудиться еще во время пребывания Г. К. Жукова. За эти двое суток она пополнилась новыми данными, полученными в результате совместной работы с начальниками штабов 63-й и 21-й армий генералами И. П. Крупенниковым и В. А. Пеньковским. И тут командующий как бы сразу сбросил с себя усталость и недомогание, весь собрался и буквально впился глазами в бережно развернутый перед нами на двух сдвинутых походных столах графический документ. И чем дольше Ватутин смотрел на карту, тем больший интерес вызывала она у него.
Пожалуй, целых полчаса прошло в полном молчании. Наконец Николай Федорович взглянул на нас с Любимовым и Романовым и, обращаясь ко мне официальным, но доброжелательным тоном, спросил:
- Что же вы, товарищ генерал, не представляетесь мне по своей новой должности?
- Я еще не назначен.
- С этого момента считайте себя начальником оперативного управления штаба Юго-Западного фронта и первым заместителем его начальника. Второй вопрос,строже произнес Ватутин,- откуда получили столь точную информацию о замыслах Ставки?
Я доложил о посещении штаба Г. К. Жуковым и его беседах.
- И сколько работали над этим произведением оперативного искусства? одобрительно улыбнувшись, снова спросил Николай Федорович, указывая на карту.
- Двое суток.
Поблагодарив нас и отпустив моих помощников, командующий с заметным оживлением продолжал разговор:
- Сразу два приятных сюрприза для меня - готовность варианта плана фронтовой операции в первом приближении и упрочение плацдарма у Клетской. Это замечательно. Маловат, правда, плацдарм, но, думаю, сумеем изловчиться и сосредоточить на нем необходимое количество войск. Молодец Чистяков, а ведь необходимость участия его армии в главном ударе подвергалась сначала сомнению. Меня информировали, что попыток создать эту предмостную позицию - тет-де-пон, как говаривали некоторые наши академические профессора, было предостаточно и все безуспешно. Можете доложить, как это удалось ему?
Я, к счастью, ездил на КП 21-й и был в курсе дела, поэтому рассказал Н. Ф. Ватутину, что генерал Чистяков выбрал для этой цели две лучшие дивизии, пополнил их и обеспечил надежной артиллерийской поддержкой.
- Основную роль,- докладывал я,- сыграла 76-я стрелковая дивизия полковника Таварткиладзе. Это очень дельный командир. В соединении очень много его земляков-кавказцев. Николай Тариэлович, имитировав удар в лоб, двумя полками обошел станицу с юго-запада. Тем временем 278-я стрелковая дивизия полковника Монахова овладела высотами северо-западнее Клетской. Сейчас чистяковцы укрепляют плацдарм. Есть радиоперехват: начальник штаба 6-й немецкой армии генерал Шмидт требует немедленного восстановления положения на этом участке, но воины 21-й цепко держат плацдарм.
Слушая, командующий снова стал рассматривать карту.
- Знаете, каков главный недостаток составленного вами документа? - спросил он. - Схематично показано артиллерийское обеспечение,- ответил я.- Наш главный артиллерист отозван Ставкой, а генерал Дмитриев только сегодня прибыл.
- Не надо оправдываться,- сказал Ватутин.- У вас же не было и половины данных о составе артиллерии. Это дело поправимое. Вот приедет Стельмах и вместе с Дмитриевым вплотную займется подготовкой артиллерийского наступления. Ведь при обсуждении его кандидатуры в Генеральном штабе как раз и учитывали близкие взаимоотношения Стельмаха с "богом войны".
Когда я познакомился в дальнейшем с Григорием Давидовичем Стельмахом, то узнал, что действительно большая часть его службы в армии протекала в артиллерии. Он прошел хорошую школу под руководством такого выдающегося артиллериста, как В. Д. Грендаль. Стельмах был его заместителем в начале 30-х годов по должности инспектора артиллерии РККА. Как отличного артиллериста моего нового начальника хорошо знал и А. М. Василевский, с которым они в те же 30-е годы служили в Управлении боевой подготовки Сухопутных войск.
А командующий между тем продолжал:
- Набросав вчерне план фронтовой операции, вы помогли мне выкроить больше времени для ознакомительных поездок в войска и рекогносцировок районов будущих действий. Хотелось бы сразу побывать на клетском плацдарме, но начну, пожалуй, с 63-й армии. Она правофланговая и имеет более солидный задонский плацдарм. А главное, ее командующий генерал Кузнецов - самый осведомленный о местных условиях военачальник, ведь он воюет здесь с начала Сталинградской битвы. Кроме того, мы с ним давние соратники: он длительное время командовал 1-й ударной армией, а она входила в мой родной Северо-Западный фронт.
В конце этой беседы, которая как бы положила начало доверительному отношению ко мне со стороны командующего, Николай Федорович сообщил, что он просил Ставку назначить Василия Ивановича Кузнецова своим заместителем, и добавил:
- Его боевой опыт, здравый смысл и оперативная интуиция очень помогут нам на первых порах, а затем, если пожелает, он вернется на должность командарма.
Вскоре Н. Ф. Ватутин уехал в 63-ю армию вместе с моим давним сослуживцем М. П. Дмитриевым, с которым мы едва успели поздороваться. Лишь только проводил я командующего, как последовала целая серия встреч. Сначала прибыл член Военного совета корпусной комиссар А. С. Желтов. С ним знакомиться нам, конечно, не пришлось - ведь мы, как, видимо, помнит читатель, учились вместе в 1-й пехотной школе имени М. Ю. Ашенбреннера, причем служили в одном взводе и Даже по росту стояли в строю рядом. Затем, правда, боевая судьба надолго нас разлучила, но я следил за его продвижением по служебной лестнице. Начинал А. С. Желтов, как и я, строевым командиром, но в конце 30-х годов перешел на партийно-политическую работу: был перед войной комиссаром стрелковой дивизии, членом Военного совета Приволжского военного округа, членом Военного совета Дальневосточного фронта. В начале Великой Отечественной его назначили членом Военного совета Карельского фронта. После этого Желтов на той же должности служил в 63-й армии и на Донском фронте.
Встретились мы тепло, но на воспоминания о годах военной юности времени не было. Алексей Сергеевич, доложив командующему по телефону о своем прибытии, уехал в 21-ю армию.
Надо сказать, что А. С. Желтов во главе партполитаппарата развернул поистине кипучую деятельность. Подготовке к нашему контрнаступлению сопутствовала подготовка к четвертьвековому юбилею Великого Октября. Уже опубликованные в те дни предпраздничные Призывы Центрального Комитета партии содействовали активизации всей партполитработы. Затем последовал приказ Наркома обороны No 345 от 7 ноября 1942 года, в котором прямо было сказано, что скоро и на нашей улице будет праздник. Все это вызывало у бойцов и командиров огромный душевный подъем. Не могли наши воины не видеть и тот поток пополнений, который шел под Сталинград. От врага мы его утаивали, от своих же, особенно тех, кто сам прибывал с этими пополнениями, скрыть грозное для гитлеровцев сосредоточение войск и техники било просто невозможно. Тот факт, что нам доведется нанести мощный удар по противнику, вселял в наши сердца радость и удовлетворение.
В частях и соединениях, где позволяли условия, состоялись митинги, партийные и комсомольские собрания, на которых разъяснялись материалы, посвященные 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
С 12 по 15 ноября политические отделы дивизий организовали семинары с политическими работниками полков и батальонов на тему об активизации партийно-политической работы вокруг конкретных вопросов, связанных с подготовкой войск к наступлению. В полках первого эшелона командиры и политработники провели с бойцами беседы, которые оказывали большое влияние на повышение политико-морального состояния личного состава, мобилизовывали его на выполнение стоящих задач.
Широкое распространение получил обмен боевым опытом. В частях и подразделениях проходили встречи с воинами, отличившимися в сражениях с гитлеровскими захватчиками. На родину героев боев посылались благодарственные письма.
Я, конечно, далеко заглянул вперед, характеризуя партийно-политическую работу, и к тому же рассказал о ней довольно схематично, но со всей ответственностью свидетельствую, что и сам А. С. Желтов, и второй член Военного совета мой старый сослуживец В, М. Лайок, и начальник политуправления А. И. Ковалевский, и руководящие работники политического управления фронта А. К. Чурсин, С. М. Абалин, Г. С. Гуревич, А. В. Воропаев, Г. И. Питерский и другие почти все время находились в войсках, вместе с партполитаппаратом армий, соединений и частей непосредственно разъясняли воинам их боевые задачи.
...29 октября приехал Г. Д. Стельмах. Знакомясь, он сразу же объяснил, что его иностранная фамилия в переводе означает каретник, а потом, улыбнувшись, сказал:
- С декабря 1941 года все время мерз на Карельском фронте, а ведь я южанин, родом из Николаева. Приехал к вам погреться, а здесь такая же промозглая погода, как и под Новгородом.
Надо заметить, что проявленная им при первой встрече общительность была ему вообще-то не очень свойственна. По складу характера это был человек замкнутый, всецело погруженный в работу. Вызвать его на разговор на какую-либо отвлеченную тему было непросто, и это удавалось разве только авиатору С. А. Красовскому, неиссякаемый юмор которого мог расшевелить кого угодно. Это, возможно, объяснялось тем, что нашему начальнику штаба пришлось немало времени провести в ежовских застенках.
Григорий Давидович был на семь лет старше меня, он воевал в гражданскую войну в должности военкома артиллерийской батареи. В Великой Отечественной за его плечами было активное участие в Любанской и Синявинской операциях, а главное, в контрнаступлении под Тихвином. Именно к периоду подготовки этой операции относится отличная характеристика, которую дал ему К. А. Мерецков в своих мемуарах: "На должность начальника штаба я назначил прибывшего со мной комбрига Г. Д. Стельмаха, поручив ему собрать в Большом Дворе отбившихся от штаба офицеров, а также вернуть всех сотрудников штаба, находившихся в Волховской группе; срочно организовать разведку противника перед всем фронтом армии; установить связь с соединениями и отдельно действующими отрядами; наладить получение информации снизу и от соседей и обеспечить передачу приказов и распоряжений. Я всецело положился на опыт этого уже проверенного раньше командира. Он блестяще справился со своими обязанностями. Это был высокообразованный человек, хорошо знавший военное дело и отличавшийся личной храбростью. Вскоре он был выдвинут на должность начальника штаба фронта"{229}.
Сразу же по прибытии Григорий Давидович осведомился, приехал ли полковник А. С. Рогов на должность начальника разведотдела. Узнав, что Александра Семеновича еще нет, в сердцах произнес:
- Надо было добиться, чтобы его тоже взяли на самолет.
Я вызвал полковника В. Г. Романова. Он сказал, что, обобщив, насколько это возможно, данные разведчиков, 63-й и 21-й армий, пришел к выводу, что враг готовил оборону в течение примерно двух месяцев. Главная ее полоса состоит из нескольких позиций, расположенных в 3-5 километрах друг от друга. Каждая позиция имеет одну общую траншею с целым рядом выдвинутых вперед и соединенных с нею ходами сообщения окопов на отделение - взвод. Такие окопы отрыты с интервалами 60-100 метров. На тех участках первой позиции, которые командование противника считало особо важными, оборудованы вторые и третьи линии окопов.
В большинстве населенных пунктов и на выгодных рубежах между ними созданы узлы сопротивления по принципу круговой обороны. Передний край проходит в основном по господствующим высотам. Перед ним устроены противотанковые и противопехотные минные поля. В промежутках между окопами, близ ходов сообщения, отрыты щели для истребителей танков и автоматчиков.
Имелись у Василия Гавриловича Романова и другие конкретные данные. Так, из донесений командира 203-й стрелковой дивизии 63-й армии полковника Г. С. Здановича было известно, что перед его соединением находится 40-й полк 9-й пехотной дивизии румын с двумя поддерживающими артдивизионами. Его оборона включает две позиции: первая - из трех линий сплошных траншей с дзотами и блиндажами, проволочными заграждениями и минными полями; вторая, еще недооборудованная, расположена на расстоянии 2-3 километров. Линия ее окопов не сплошная, но и здесь есть минные поля и проволочные заграждения. Оборона прикрывается системой фронтального и косоприцельного огня с выносом максимального количества огневых средств, в том числе отдельных противотанковых пушек и ротных минометов, непосредственно в первую линию окопов. Противотанковые орудия, как правило, располагаются в 250-300 метрах от переднего края около перекрестков или у дорог, уходящих в нашу сторону. Позиции батальонных и полковых минометов находятся в 350-400 метрах от переднего края. На километр фронта оборудовано три-четыре дзота.
- Что ж,- резюмировал Григорий Давидович,- противник имеет хорошо организованную систему огня, которая во взаимодействии с противопехотными и противотанковыми заграждениями может стать серьезным препятствием для наступающих войск. Недостаток же неприятельской обороны кроется в ее линейности и малой глубине.
Тогда же Стельмах попросил нас подсчитать необходимую плотность стрелковых соединений, танков, а также прикинуть вероятное соотношение сил в целом по фронту и в полосе главного удара. Такая работа в штабе велась, но данные постоянно менялись, ибо войска фронта все более пополнялись, а с другой стороны, уточнялась и группировка противника. Григорий Давидович сказал, что он получил в Генеральном штабе данные о численности противостоящего врага.
- Их и примите за исходные при расчетах,- распорядился Стельмах, вручая мне сводку. Из нее следовало, что в 8-й итальянской армии, занимавшей оборону от Красно-Орехового до Базковского, насчитывалось чуть более 100 тысяч человек, в 3-й румынской, располагавшейся от Базковского до Клетской,- 130 тысяч и в находившемся во втором эшелоне за итальянцами и румынами 29-м армейском корпусе вермахта - 34 тысячи человек, то есть всего около 265 тысяч солдат и офицеров{230}. Орудий и минометов, по данным, полученным Стельмахом, у врага было 4222, а танков - 320{231}. Это количество боевых машин слагалось из 130 танков 1-й румынской танковой дивизии, из такого же числа машин 22-й танковой дивизии вермахта и 60 танков 8-й итальянской дивизии.
В войска нашего фронта на эту дату входило около 200 тысяч человек, 4200 орудий и минометов, 560 танков{232}.
Я доложил Г. Д. Стельмаху, что в соответствии с имеющимися данными общее соотношение сил и средств составляет: в людях - 1,3:1 в пользу врага; по орудиям и минометам - 1:1; по танкам - 1,7:1 в нашу пользу{233}. Далее предположил, что с помощью решительной перегруппировки мы можем создать на главном направлении перевес в людях и танках примерно в 2 раза, а в артиллерии - в 2,2 раза{234}. В заключение сказал:
- Учитывая, что артиллерия у румын и итальянцев уступает нашей, танки тоже, а боеспособность советского воина и румынского солдата, вынужденного воевать за чуждые ему интересы, вообще несравнимы, следует считать, что данное соотношение сил дает нам вполне реальный шанс на разгром врага.
- Однако вы оптимист,- ответил Григорий Давидович,- а Ставка считает, что этого мало и продолжает подачу нам резервов.
- Значит, мы не ограничимся первой фазой операции,- сделал я вывод.
В это время из 63-й армии вернулись Н. Ф. Ватутин и М. П. Дмитриев. Стельмах поспешил представиться командующему, а мы наконец получили возможность остаться наедине с Михаилом Петровичем. По-братски обнялись с ним. Ведь мы являлись с Дмитриевым не просто сослуживцами по 16-й дивизии имени В. И. Киквидзе, но и коллегами по роду работы - оба были начальниками полковых школ: я - в Новгороде, в 43-м стрелковом полку имени С. П. Медведовского, а он - на станции Медведь, что близ Новгорода, в артполку нашей же дивизии. Нельзя было в те дни без улыбки слушать, как он с серьезным видом каламбурил, утверждая, что подал рапорт по начальству о передислокации полка имени С. П. Медведовского по принадлежности на станцию Медведь.
- А тебе-то какая польза? - спрашивал я его, бывало. Он отвечал:
- Тогда нас из этого медвежьего угла переведут в Новгород.
Каламбуры каламбурами, но главным при встречах был обмен опытом, который проходил отнюдь не в шутливой форме. Причем мне было чему у него поучиться, он гораздо дольше меня возглавлял полковую школу.
...Работа в дни подготовки контрнаступления просто захлестывала нас. Приведу в этой связи две короткие цитаты. В труде "Великая победа на Волге" указано: "Из замысла и плана наступательной операции "Уран" видно, что большая роль в решении задачи по окружению группировки противника между Доном и Волгой отводилась Юго-Западному фронту. Для достижения цели операции на ее первом этапе из состава Юго-Западного фронта привлекалось гораздо больше сил и средств, особенно подвижных войск, чем из остальных фронтов"{235}. Добавлю от себя - вместе взятых. В мемуарах Г. К. Жукова находим такое свидетельство: "С 1 по 4 ноября были рассмотрены и откорректированы планы Юго-Западного фронта, а затем во всех деталях (подчеркнуто мною.- Авт.) были рассмотрены и увязаны планы действий 21-й армии и 5-й танковой армии"{236}.
Думаю, читателю будет небезынтересно, если я попытаюсь хотя бы частично раскрыть, какая масса работы, проделанной самим Г. К. Жуковым с его малочисленной оперативной группой, а также штабами фронта и армий, кроется за этими лаконичными словами.
Начну с того, что поглощало, пожалуй, наибольшую часть времени. Это прием и сопровождение в выжидательные районы получаемых резервов. К нам тогда прибывали из Воронежского фронта 8-й кавалерийский корпус генерала М. Д. Борисова, а также одна стрелковая дивизия и пять артиллерийских полков. Одновременно из Донского фронта поступили четыре стрелковые дивизии, один танковый и один кавалерийский корпуса, одиннадцать артиллерийских и пять зенитных полков{237}. Мы получили также ряд соединений непосредственно из резерва Ставки, в том числе пять стрелковых дивизий, два танковых и один кавалерийский корпуса, одну танковую бригаду, три танковых, тринадцать артиллерийских, семь минометных полков и шесть полков гвардейских минометов ("катюш"). Наша 17-я воздушная армия пополнилась 1-м смешанным авиационным корпусом{238}. Кроме того, в дальнейшем мы в своих планах учитывали участие крупных сил авиации дальнего действия и подчиненной нам в оперативном отношении 2-й воздушной армии Воронежского фронта.
Прием войск, прибывавших из резерва Ставки, протекал одновременно с подготовкой плана операции и конечно же очень осложнял нашу работу, так как отрывал немало штабных сотрудников. Особых усилий потребовало принятие и сосредоточение в исходном районе 5-й танковой армии. В целях маскировки ее соединения вначале размещали на северном берегу Дона, в 30-40 километрах от линии фронта. Наибольшие трудности вызвала организация переправ через многочисленные водные преграды. В наших планах указывалось, какие части, когда и где будут перебрасываться. Необходимо было добиться максимальной загруженности переправ. Пришлось все маршруты, ведущие к ним, а также въезды и выезды обозначить вехами и другими условными знаками. Чтобы сохранить в тайне нашу подготовку, передвижения осуществлялись исключительно ночью. К рассвету все перегруппировки прекращались, районы сосредоточения войск тщательно маскировались. Удалось добиться того, что подавляющее большинство передвижений и переправ прошло организованно. Этому способствовала поздняя осень с ее продолжительными ночами. Но все же был случай, когда части сил 1-го танкового корпуса, переправлявшегося через реку около Зимовского, не хватило ночи, и авиация Рихтгофена не замедлила воспользоваться этим.
Много времени и труда уходило на подготовку артиллерийского наступления правомерно считалось, что лишь его результативность способна обеспечить успех операции в целом. Г. Д. Стельмах и М. П. Дмитриев, привлекая работников оперативного отдела и пока еще не полностью укомплектованного штаба артиллерии во главе с полковником С. Б. Софрониным, вплотную засели за планирование действий артиллерии по возвращении Михаила Петровича из поездки в войска.
К нам приехал начальник артиллерии Красной Армии генерал Н. Н. Воронов с группой своих сотрудников. Он справедливо считался наиболее компетентным артиллеристом в Вооруженных Силах. Внешне это тоже был человек весьма примечательный: очень высокого роста, внушительного телосложения. Сразу же по приезде он сказал, что с дороги ему надо бы прилечь. У меня был довольно большой топчан, и я предложил его Николаю Николаевичу. Он лег, с облегчением вытянулся и тут же рассказал мне, что во время освободительного похода в Западную Белоруссию в 1939 году попал в автоаварию, серьезно повредил три ребра, поэтому после длительных передвижений ему совершенно необходимо полежать хотя бы 20- 30 минут.
Всей простотой личного поведения Николай Николаевич очень расположил меня к себе. Главный артиллерист провел накоротке совещание своих подчиненных совместно с работниками оперативного отдела. Он напомнил, что еще 12 января 1942 года Ставка издала директиву о переходе от артиллерийской подготовки к артиллерийскому наступлению.