Страница:
3
Глава седьмая
1
2
3
Часть вторая
Глава первая
1
Сам того не зная, Карислав прожил сто лет за один короткий день. Он видел знакомые лица товарищей и находил в них какое-то чужое обличье. Нечаянный воин наблюдал за другими и за собой, как издали. Он не растерял своего оружия. Лук в налучье и колчан со стрелами висели за спиной, щит – на левой руке, а длинный нож – за сапогом. И топор был с ним, его для Карислава отковал сам Одинец по Кариславовой силе: лезвие в полторы четверти с низко опущенной бородкой, в блестящей медной насечке. Новое топорище в семь четвертей Карислав вырезал из держаной березы, заслышав о нурманнах. Он по-хозяйски попробовал, встряхнув, – не ослабла ли насадка? Держится хорошо. А как у других с оружием?
Четверо поморян остались с одними щитами, и пятеро биарминов были совсем с голыми руками. Карислав отнял щиты и отдал другим, а девяти безоружным сказал без упрека, но и без жалости:
– Найдете себе оружие, придете. Уходите. Что зря стоите?
Между захваченной нурманнами пристанью и Усть-Двинцом лежал ровный, обширный пустырь на версту по берегу и больше чем на половину версты вглубь. Через него наискось шла дорога к городку. Выше пристани от сведенного на постройки леса остался заросший кустами поруб с пнями и отдельными соснами, с пробитыми людьми и скотом тропками. За порубом – овраг, и за оврагом на берег Двины наступал лес, который было несподручно брать из-за кручи. Где-то там высадились нурманны с низких лодей. Карислав провел остаток своей дружины задами Усть-Двинца на поруб. В кустарниках Карислав заметил двух безоружных поморян. На ходу он строго прикрикнул:
– Отстань! Сказано ж вам!
Те возразили:
– Мы с ножами.
Карислав хотел еще строже зашуметь на ненужных людей, но передумал:
– Поспешайте оба вперед. Как заметите нурманнов, бегите назад и предупреждайте криком.
Двадцать три дружинника засели в кустах над оврагом. Вскоре они услышали выкрики:
– Ой, ой! Идут, идут!
От леса скат оврага опускался полого, к этой стороне – круто. Из лесной опушки выкатились, оглядываясь, безоружные поморяне. Карислав свистнул, давая знать.
Сразу за поморянами из-за деревьев высыпали нурманны. Каждый нес полные доспехи, латы или кольчугу, поножи, поручни, шлем и щит. На перевязях висели топоры, мечи и дубины с шипастыми головами, в руках были тяжелые копья, за спинами луки и колчаны. Они тащили на себе большую, но привычную тяжесть и бежали легко.
На открытом месте несколько нурманнов взялось за луки. Заслышав первую тетиву, безоружные поморяне побежали, прыгая в стороны, как над болотом, круто мечась вправо и влево, уходит стремительная долгоносая птица – горный барашек. И все же одного куснула стрела, и он, охромев, побежал медленнее. А первый уже скрылся в кустах, рядом со своими.
Нурманны перестали стрелять – раненого догонял один из их бойцов, громадный, в черненых доспехах, с медвежьими ухватками. Он бежал так сильно, точно на нем была надета одна рубаха.
Раненый, найдя знакомую, тропку, не давался. Нурманн хотел его перехватить, но в кустах попал в яму. Пока он выбирался на тропу, раненый поморянин добежал до Карислава, сел и вырвал стрелу из икры ноги.
Слышалось, как в тяжелом беге нурманн грузно топтал тропу. Звякали доспехи, меч и дубина стучали о поножи. Нурманн одолел подъем и гнал, как собака, по горячему следу, пока не налетел на Карислава.
Нурманн не мог перебросить щит из-за спины, крикнуть не успел или не захотел, но меч выхватил из ножен.
В руке, которая с раннего детства училась владеть топором, каленое железо летело молнией в темное, выдубленное ветром и солью лицо нурманна. Высекая искры, оно пало на нурманнский меч, меч опустился, но отклонился и топор. Удар рухнул не на шлемное темя, куда метил Карислав…
Верхний угол лезвия вошел между двумя бледными, как морская вода, глазами, просек лицо силача Галля, надвое разделил подбородок и остановился, увязнув в высокой латной груди.
Вмиг размякшее железное тело само собой пошло назад. И на лету, не дав нурманну лечь, Карислав выдернул топор.
Двое безоружных поморян жадно набросились на тело Галля. Один подхватил меч с зазубриной от топора Карислава, другой захватил железную дубину и завладел щитом. Разыскивая, как сорвать доспехи, они вертели тяжелое тело. Хитрые, незнакомые застежки не давались, руки скользили по латам.
Упершись ногой в плечо Галля, Карислав схватил шлем за оба рога и дернул, разорвав подбородные ремни и зацепившуюся за латы кольчужную навеску-бармицу, служившую для защиты шеи. Карислав поднял шлем на кулаке над кустами, показывая отставшим нурманнам, что их товарищ находится здесь. Он так и держал шлем до первого вскрика и бросил железный рогатый горшок ожидавшему его поморянину.
И по одному, и по двое, и по трое накидывались поморяне и биармины на нурманнов, искали ударить и спереди и сзади, старались подсечь ногу, достать лицо под шлемом, находили шею над латами. Скольких валили и как сами валились – никто не видел и не считал. Воины ломали один другого, дикая схватка металась между пней, в чащах ольховника и тальника.
Карислав взял еще одного нурманна в одиночном бою. Третьему просек шлем и череп, но железо завязло в железе. У Карислава едва хватило мощи вырвать топор вместе со шлемом.
Оглушенный нурманнскими криками, Карислав отступил, отмахиваясь топором, на котором торчал заклинившийся шлем, и сам закричал:
– Отходи! Отходи-и!
С этим криком вожак дружины бежал от реки вверх по оврагу, в лес, и беспрестанно кричал, чтобы уцелевшие знали, куда им уходить.
К Кариславу собралось одиннадцать дружинников из двадцати пяти, все в крови – в чужой или в своей, никто не разбирал сгоряча.
Забираясь в лес подальше, они приходили в себя. Под кольчугами, подобно пылким ожогам, вспыхнули нурманнские удары из тех, которые, не прорвав колец, вдавили их в кожу подкольчужных рубах и вместе с ней в живое тело.
У Карислава отнялась левая рука, будто бы в ней все кости размололи принятые щитом удары. И на той же левой руке вместо двух пальцев остались раздавленные лохмотья. Как это было, как под щит попало нурманнское оружие, Карислав не помнил и не понимал. Повалившись на мох, Карислав смотрел без мысли в ясное, среди темной хвои, бледное небо. Вдруг над ним появилось лицо, и он не сразу узнал отца Бэвы Тшудда.
Где же он был, старик? Уцелел… Карислав сел, обнял биармина и заплакал. Заголосил и Тшудд. Они, как обиженные дети, смешали свои слезы и не слышали других жалоб.
У Тшудда был рассечен лоб и отрублено ухо. Кровь в ранах уже запеклась, и Карислав понял, что после боя прошло немало времени. Тшудд добрался до раненой руки друга:
– Худо тебе будет, лишнее не отнять – и ты весь пропадешь.
Тшудд знахарил, знал болезни и раны. Карислав не дрогнул, когда биармин срезал обрывки живого мяса, рассекал жилы и вылущивал из суставов обломки косточек пальцев.
Знахарь закрыл раны зеленой мазью из жеваных трав и обвязал листьями с ивовой корой.
Они думали о своих, об Усть-Двинце, как там бились и бьются ли еще. Но не имели сил сдвинуться с места.
Четверо поморян остались с одними щитами, и пятеро биарминов были совсем с голыми руками. Карислав отнял щиты и отдал другим, а девяти безоружным сказал без упрека, но и без жалости:
– Найдете себе оружие, придете. Уходите. Что зря стоите?
Между захваченной нурманнами пристанью и Усть-Двинцом лежал ровный, обширный пустырь на версту по берегу и больше чем на половину версты вглубь. Через него наискось шла дорога к городку. Выше пристани от сведенного на постройки леса остался заросший кустами поруб с пнями и отдельными соснами, с пробитыми людьми и скотом тропками. За порубом – овраг, и за оврагом на берег Двины наступал лес, который было несподручно брать из-за кручи. Где-то там высадились нурманны с низких лодей. Карислав провел остаток своей дружины задами Усть-Двинца на поруб. В кустарниках Карислав заметил двух безоружных поморян. На ходу он строго прикрикнул:
– Отстань! Сказано ж вам!
Те возразили:
– Мы с ножами.
Карислав хотел еще строже зашуметь на ненужных людей, но передумал:
– Поспешайте оба вперед. Как заметите нурманнов, бегите назад и предупреждайте криком.
Двадцать три дружинника засели в кустах над оврагом. Вскоре они услышали выкрики:
– Ой, ой! Идут, идут!
От леса скат оврага опускался полого, к этой стороне – круто. Из лесной опушки выкатились, оглядываясь, безоружные поморяне. Карислав свистнул, давая знать.
Сразу за поморянами из-за деревьев высыпали нурманны. Каждый нес полные доспехи, латы или кольчугу, поножи, поручни, шлем и щит. На перевязях висели топоры, мечи и дубины с шипастыми головами, в руках были тяжелые копья, за спинами луки и колчаны. Они тащили на себе большую, но привычную тяжесть и бежали легко.
На открытом месте несколько нурманнов взялось за луки. Заслышав первую тетиву, безоружные поморяне побежали, прыгая в стороны, как над болотом, круто мечась вправо и влево, уходит стремительная долгоносая птица – горный барашек. И все же одного куснула стрела, и он, охромев, побежал медленнее. А первый уже скрылся в кустах, рядом со своими.
Нурманны перестали стрелять – раненого догонял один из их бойцов, громадный, в черненых доспехах, с медвежьими ухватками. Он бежал так сильно, точно на нем была надета одна рубаха.
Раненый, найдя знакомую, тропку, не давался. Нурманн хотел его перехватить, но в кустах попал в яму. Пока он выбирался на тропу, раненый поморянин добежал до Карислава, сел и вырвал стрелу из икры ноги.
Слышалось, как в тяжелом беге нурманн грузно топтал тропу. Звякали доспехи, меч и дубина стучали о поножи. Нурманн одолел подъем и гнал, как собака, по горячему следу, пока не налетел на Карислава.
Нурманн не мог перебросить щит из-за спины, крикнуть не успел или не захотел, но меч выхватил из ножен.
В руке, которая с раннего детства училась владеть топором, каленое железо летело молнией в темное, выдубленное ветром и солью лицо нурманна. Высекая искры, оно пало на нурманнский меч, меч опустился, но отклонился и топор. Удар рухнул не на шлемное темя, куда метил Карислав…
Верхний угол лезвия вошел между двумя бледными, как морская вода, глазами, просек лицо силача Галля, надвое разделил подбородок и остановился, увязнув в высокой латной груди.
Вмиг размякшее железное тело само собой пошло назад. И на лету, не дав нурманну лечь, Карислав выдернул топор.
Двое безоружных поморян жадно набросились на тело Галля. Один подхватил меч с зазубриной от топора Карислава, другой захватил железную дубину и завладел щитом. Разыскивая, как сорвать доспехи, они вертели тяжелое тело. Хитрые, незнакомые застежки не давались, руки скользили по латам.
Упершись ногой в плечо Галля, Карислав схватил шлем за оба рога и дернул, разорвав подбородные ремни и зацепившуюся за латы кольчужную навеску-бармицу, служившую для защиты шеи. Карислав поднял шлем на кулаке над кустами, показывая отставшим нурманнам, что их товарищ находится здесь. Он так и держал шлем до первого вскрика и бросил железный рогатый горшок ожидавшему его поморянину.
И по одному, и по двое, и по трое накидывались поморяне и биармины на нурманнов, искали ударить и спереди и сзади, старались подсечь ногу, достать лицо под шлемом, находили шею над латами. Скольких валили и как сами валились – никто не видел и не считал. Воины ломали один другого, дикая схватка металась между пней, в чащах ольховника и тальника.
Карислав взял еще одного нурманна в одиночном бою. Третьему просек шлем и череп, но железо завязло в железе. У Карислава едва хватило мощи вырвать топор вместе со шлемом.
Оглушенный нурманнскими криками, Карислав отступил, отмахиваясь топором, на котором торчал заклинившийся шлем, и сам закричал:
– Отходи! Отходи-и!
С этим криком вожак дружины бежал от реки вверх по оврагу, в лес, и беспрестанно кричал, чтобы уцелевшие знали, куда им уходить.
К Кариславу собралось одиннадцать дружинников из двадцати пяти, все в крови – в чужой или в своей, никто не разбирал сгоряча.
Забираясь в лес подальше, они приходили в себя. Под кольчугами, подобно пылким ожогам, вспыхнули нурманнские удары из тех, которые, не прорвав колец, вдавили их в кожу подкольчужных рубах и вместе с ней в живое тело.
У Карислава отнялась левая рука, будто бы в ней все кости размололи принятые щитом удары. И на той же левой руке вместо двух пальцев остались раздавленные лохмотья. Как это было, как под щит попало нурманнское оружие, Карислав не помнил и не понимал. Повалившись на мох, Карислав смотрел без мысли в ясное, среди темной хвои, бледное небо. Вдруг над ним появилось лицо, и он не сразу узнал отца Бэвы Тшудда.
Где же он был, старик? Уцелел… Карислав сел, обнял биармина и заплакал. Заголосил и Тшудд. Они, как обиженные дети, смешали свои слезы и не слышали других жалоб.
У Тшудда был рассечен лоб и отрублено ухо. Кровь в ранах уже запеклась, и Карислав понял, что после боя прошло немало времени. Тшудд добрался до раненой руки друга:
– Худо тебе будет, лишнее не отнять – и ты весь пропадешь.
Тшудд знахарил, знал болезни и раны. Карислав не дрогнул, когда биармин срезал обрывки живого мяса, рассекал жилы и вылущивал из суставов обломки косточек пальцев.
Знахарь закрыл раны зеленой мазью из жеваных трав и обвязал листьями с ивовой корой.
Они думали о своих, об Усть-Двинце, как там бились и бьются ли еще. Но не имели сил сдвинуться с места.
Глава седьмая
1
Судя о нурманнах, Одинец и другие поморяне были уверены, что пришлецы будут высаживаться против Усть-Двинца на реке, что нурманны первым делом нацелятся брать городок, перед ним и будет бой.
Не успела еще лодья с орлиной головой на носу бросить перед пристанью якорь, а уже прибежали со взморья сказать старшине:
– Самая большая лодья ходит по морю.
Вскоре, пока застрельная дружина Карислава без дела ждала у пристани, к Одинцу пришла новая весть:
– Нурманны на большой лодье подошли ближе к берегу, спустили лодки и меряют воду.
От взморья до Усть-Двинца путь близкий. Понял Одинец, поняли Сувор, Вечерко, Гинок и другие: глупо они рассудили, будто на Усть-Двинец нет другой дороги, как от пристани, с Двины. Нет, дорог много, и нурманны хитры. Нельзя принимать бой перед городком на двинском берегу: здесь нурманны зажмут между своими отрядами поморское войско. Самая большая лодья нурманнов нацелилась на взморье, там их наибольшая сила, и там и быть бою.
Одинец послал предупредить Карислава, но посыльный не пробился к пристани, лег под стрелой нурманна.
Тревожные бубны торопили к взморью. С Одинцом тронулись все силы – больше ста поморян и около шестисот биарминов, – что час, то все больше подходило народа с восходного берега. Вблизи Усть-Двинца встретились еще новые, они плыли к Двине морем, издали заметили черную чужую лодью и выбросились на берег.
Ближе к морю лес редел. Войско всем многолюдством спешило между зарослями сосен и елей с длинными просветами. Еще в лесу Одинец узнал, что нурманны успели высадиться на берег числом свыше двух сотен.
Лес кончался шагах в тысяче от соленой воды. Нурманны уже подходили к опушке на полет стрелы, но, завидя, как им навстречу сыпалось войско, опешили и попятились.
– Хотели пробраться незаметно, ударить исподтишка, напасть врасплох, не вышло у них, – так думали и так восклицали защитники Усть-Двинца.
Отступая и отступая, нурманны попятились до самого прибоя. Остановленные водой, враги сжались, сбившись тесной кучей. Впереди поставили четверых, затем шестерых, за ними не то восемь, не то девять воинов. Так они с каждым рядом расширяли тесный строй. Казалось, что нурманнов совсем мало – горстка, где там больше двухсот, как доносили дозорные, наберется ли и сотня? В своем тесном тупоклинном строю нурманны вдруг показались замершим пчелиным роем, который, вися на ветке, ждет, пока его не обметут в кузов.
В море стояла большая звериноголовая, совсем пустая лодья, вблизи берега качались три лодки, в них нурманны будут спасаться, если их прижмут на берегу.
Выходя из лесу и одним своим видом оттесняя врагов, поморяне и биармины разворачивались длинным и свободным строем, чтобы не мешать друг другу размахиваться, не то что нурманны.
Среди нурманнов тоскливо и гнусаво взвыл рог. Смолк и взвыл еще громче. Видно, они боялись начинать бой со всей силой поморян и биарминов одной своей горсткой и звали на помощь других. Поморские воины только что видели, как нурманны побоялись подойти к берегу, из-за Кариславовой дружины. Зовут рога, но на море пусто, нет нурманнских лодей.
Перед боем биармины и поморяне закричали и завизжали страшными голосами. Нурманны отступили к самой воде, бежать им некуда. Уходя отливной волной, море оттягивало дальше от берега лодью. Кучка нурманнов попятилась уже на осушенный морем песок.
Видя близких и ныне беспомощных убийц, погубивших их кровных, биармины не утерпели. Первыми бросились кудесники в доспехах китового уса, числом восемнадцать человек, за ними – все многолюдство.
Многие воины, освобождая плечо, побросали луки и колчаны, их подберут после победы. Толпой, наставив копья, гарпуны, зверовые и боевые рогатины, остроги, замахнувшись топорами и дубинами, поморское войско вперегонки ударило на плотный нурманнский строй.
Но под ударом, который казался подобным удару грозного осеннего морского вала, нурманны не смялись и не разбились. Передние и боковые, закрывшись щитами, подняли мечи. Из их кучки выставились тяжелые длинные копья. И последнее, что в своей жизни увидели передовые из нападающих, был стремительный размах нурманнского железа.
Порыв защитников земли разбился пеной. Одинец видел, как развернулся строй врагов, как сразу их сделалось много. Часто, часто замелькало оружие, нурманны быстро надвинулись, и перед ними поморяне и биармины таяли, как тает ранний, до времени выпавший снег.
Видя быструю гибель своих, поморянский старшина ужаснулся. Стон, вопль, железный лязг – и уже бежит перед нурманнами тот, кто остался на ногах. Нурманны же, охватив широким полукольцом поморское войско, секут людство мечами, секут, секут, как спелое поле!.. Молодым парнем, увлекаясь силой и удалым задором, Одинец не раз терял голову в кулачном бою на волховском льду. Но здесь он вышел в поле с ясным разумом и понял – не выстоять, народ гибнет напрасно.
Старшина криком собрал кого мог, повел их тесно, сам гвоздил нурманнов не мечом или топором, а крепко окованной дубиной с тяжелым бугристым шаром. На него нацелились нурманны, он их отбросил, не дал соединить смертное кольцо, помешал окончательной гибели поморского войска.
Стенала, вопила, рыдала и кричала на голом морском берегу битва, не битва – бой, не бой – бойня!
Остатки недобитых поморян и биарминов добрались до лесной опушки, нашли еще силы подобрать кинутые луки и колчаны и пустить стрелы в нурманнов. А те мигом свернулись, как еж.
Так навеки и запомнилось: берег, заваленный телами, и нурманнский строй, который не стрелой и не копьем, – не пробить и кузнечным зубилом.
Рога нурманнов воют и хрипят уже в Усть-Двинце. Оттуда надвигались новые нурманны охватить и добить защитников. Кто же не понимал теперь, что дружина Карислава не могла удержаться! Одно осталось – лес. Спешите!
Несли раненых, тащили оружие. Шли без остановок, брели воровской россыпью из страха оставить за собой видимый пробитый след. У Одинца не сохранилось и двух сотен воинов, их некому было считать. Побежденных остановила первая тень короткой ночи. У ручья жадно пили и падали скошенным сном небывалого утомления не тела, а души.
На теплый запах живых летели серые стаи комаров.
Не успела еще лодья с орлиной головой на носу бросить перед пристанью якорь, а уже прибежали со взморья сказать старшине:
– Самая большая лодья ходит по морю.
Вскоре, пока застрельная дружина Карислава без дела ждала у пристани, к Одинцу пришла новая весть:
– Нурманны на большой лодье подошли ближе к берегу, спустили лодки и меряют воду.
От взморья до Усть-Двинца путь близкий. Понял Одинец, поняли Сувор, Вечерко, Гинок и другие: глупо они рассудили, будто на Усть-Двинец нет другой дороги, как от пристани, с Двины. Нет, дорог много, и нурманны хитры. Нельзя принимать бой перед городком на двинском берегу: здесь нурманны зажмут между своими отрядами поморское войско. Самая большая лодья нурманнов нацелилась на взморье, там их наибольшая сила, и там и быть бою.
Одинец послал предупредить Карислава, но посыльный не пробился к пристани, лег под стрелой нурманна.
Тревожные бубны торопили к взморью. С Одинцом тронулись все силы – больше ста поморян и около шестисот биарминов, – что час, то все больше подходило народа с восходного берега. Вблизи Усть-Двинца встретились еще новые, они плыли к Двине морем, издали заметили черную чужую лодью и выбросились на берег.
Ближе к морю лес редел. Войско всем многолюдством спешило между зарослями сосен и елей с длинными просветами. Еще в лесу Одинец узнал, что нурманны успели высадиться на берег числом свыше двух сотен.
Лес кончался шагах в тысяче от соленой воды. Нурманны уже подходили к опушке на полет стрелы, но, завидя, как им навстречу сыпалось войско, опешили и попятились.
– Хотели пробраться незаметно, ударить исподтишка, напасть врасплох, не вышло у них, – так думали и так восклицали защитники Усть-Двинца.
Отступая и отступая, нурманны попятились до самого прибоя. Остановленные водой, враги сжались, сбившись тесной кучей. Впереди поставили четверых, затем шестерых, за ними не то восемь, не то девять воинов. Так они с каждым рядом расширяли тесный строй. Казалось, что нурманнов совсем мало – горстка, где там больше двухсот, как доносили дозорные, наберется ли и сотня? В своем тесном тупоклинном строю нурманны вдруг показались замершим пчелиным роем, который, вися на ветке, ждет, пока его не обметут в кузов.
В море стояла большая звериноголовая, совсем пустая лодья, вблизи берега качались три лодки, в них нурманны будут спасаться, если их прижмут на берегу.
Выходя из лесу и одним своим видом оттесняя врагов, поморяне и биармины разворачивались длинным и свободным строем, чтобы не мешать друг другу размахиваться, не то что нурманны.
Среди нурманнов тоскливо и гнусаво взвыл рог. Смолк и взвыл еще громче. Видно, они боялись начинать бой со всей силой поморян и биарминов одной своей горсткой и звали на помощь других. Поморские воины только что видели, как нурманны побоялись подойти к берегу, из-за Кариславовой дружины. Зовут рога, но на море пусто, нет нурманнских лодей.
Перед боем биармины и поморяне закричали и завизжали страшными голосами. Нурманны отступили к самой воде, бежать им некуда. Уходя отливной волной, море оттягивало дальше от берега лодью. Кучка нурманнов попятилась уже на осушенный морем песок.
Видя близких и ныне беспомощных убийц, погубивших их кровных, биармины не утерпели. Первыми бросились кудесники в доспехах китового уса, числом восемнадцать человек, за ними – все многолюдство.
Многие воины, освобождая плечо, побросали луки и колчаны, их подберут после победы. Толпой, наставив копья, гарпуны, зверовые и боевые рогатины, остроги, замахнувшись топорами и дубинами, поморское войско вперегонки ударило на плотный нурманнский строй.
Но под ударом, который казался подобным удару грозного осеннего морского вала, нурманны не смялись и не разбились. Передние и боковые, закрывшись щитами, подняли мечи. Из их кучки выставились тяжелые длинные копья. И последнее, что в своей жизни увидели передовые из нападающих, был стремительный размах нурманнского железа.
Порыв защитников земли разбился пеной. Одинец видел, как развернулся строй врагов, как сразу их сделалось много. Часто, часто замелькало оружие, нурманны быстро надвинулись, и перед ними поморяне и биармины таяли, как тает ранний, до времени выпавший снег.
Видя быструю гибель своих, поморянский старшина ужаснулся. Стон, вопль, железный лязг – и уже бежит перед нурманнами тот, кто остался на ногах. Нурманны же, охватив широким полукольцом поморское войско, секут людство мечами, секут, секут, как спелое поле!.. Молодым парнем, увлекаясь силой и удалым задором, Одинец не раз терял голову в кулачном бою на волховском льду. Но здесь он вышел в поле с ясным разумом и понял – не выстоять, народ гибнет напрасно.
Старшина криком собрал кого мог, повел их тесно, сам гвоздил нурманнов не мечом или топором, а крепко окованной дубиной с тяжелым бугристым шаром. На него нацелились нурманны, он их отбросил, не дал соединить смертное кольцо, помешал окончательной гибели поморского войска.
Стенала, вопила, рыдала и кричала на голом морском берегу битва, не битва – бой, не бой – бойня!
Остатки недобитых поморян и биарминов добрались до лесной опушки, нашли еще силы подобрать кинутые луки и колчаны и пустить стрелы в нурманнов. А те мигом свернулись, как еж.
Так навеки и запомнилось: берег, заваленный телами, и нурманнский строй, который не стрелой и не копьем, – не пробить и кузнечным зубилом.
Рога нурманнов воют и хрипят уже в Усть-Двинце. Оттуда надвигались новые нурманны охватить и добить защитников. Кто же не понимал теперь, что дружина Карислава не могла удержаться! Одно осталось – лес. Спешите!
Несли раненых, тащили оружие. Шли без остановок, брели воровской россыпью из страха оставить за собой видимый пробитый след. У Одинца не сохранилось и двух сотен воинов, их некому было считать. Побежденных остановила первая тень короткой ночи. У ручья жадно пили и падали скошенным сном небывалого утомления не тела, а души.
На теплый запах живых летели серые стаи комаров.
2
Нападением на Усть-Двинецкую пристань руководил кормчий «Орла» Эйнар; кормчий «Черной Акулы» Гатто и кормчий «Синей Акулы» Рустер командовали высадкой выше пристани; сам же ярл вышел с «Дракона» на берег моря.
Мелкая ссора разлучила телохранителей Оттара, и Галль пошел с Гатто. Свавильд нашел неузнаваемое тело друга и был безутешен. Вместе с несколькими викингами он бродил по полю боя у моря. На телах не нашлось ценностей или дорогого оружия, как в других местах, и Свавильд разыскивал следы жизни. Найдя тяжело раненного, умирающего, силач-викинг каждый раз выдумывал новую забаву. Он молчаливо, упорно, сосредоточенно терзал еще живых. Вслушиваясь в вопли очередного страдальца, он злобно отвергал помощь спутников. Совет – быть может, но делать он будет сам.
Свавильд знал: Галль его одобряет. Побратим предложил бы ему, Свавильду, такую же тризну. Ярл прислал приказ доставить раненых, которые могли бы ходить. После яростного спора Свавильд уступил пятерых, сбереженных на конец поминок Галля. Ярл звал и Свавильда; палачу пришлось поторопиться прикончить тех кто был под рукой.
«Дракон» и «Орел» пришвартовались к пристани. Она не имела достаточной длины для всех четырех драккаров, и «Акулы» стояли на якорях, перекинув трапы на борта «Дракона» и «Орла». Пристань охранялась особым отрядом.
Свободные викинги шарили по Усть-Двинцу. Им не впервые доставались города, у них был опыт заманчивого, увлекательного обыска. Из них не один действительно обладал особым чутьем и не без оснований хвастался способностью слышать запах ценностей сквозь камень, землю и дерево.
Без труда в клетях и погребах нашлось пиво, мед, соленая и копченая рыба и мясо, медвежьи окорока, лосятина, оленина, зерно, мука и помольные жернова.
Молчаливые и терпеливые кладоискатели топтались во дворах. Мысленно разделив площади на участки, они уминали землю пятками и щупали шаг за шагом древками копий. Кто-то первым нашел желанное более рыхлое место и добрался до досок над ямой. Наградой явились теплая одежда и меха, два глиняных сосуда с вином, выделанные кожи, льняная ткань и сукно. Находки множились для общей пользы: теснота на драккарах не давала возможности утаить что-либо от дележа, даже перстень или ожерелье были бы замечены.
Не зная того, Оттар выбрал для себя дом поморянского старшины Одинца. Ярл взглянул на приведенных раненых. У одного было перерублено плечо и рука безжизненно висела ниже другой. Было трудно понять, оставались ли у другого глаза на разрубленном лице. Но у всех целы ноги, в большем ярл не нуждался.
Он говорил ласково, вкрадчиво даже, с убедительно многословным красноречием племени фиордов, с изящными жестами и клятвами. Они были не правы, люди земли, которая лежала в устье Вин-о. Своей опрометчивостью они, и никто другой, причинили себе столько неприятностей и неудобств. Он, ярл Оттар, послал к ним гонцов из их племени предупредить, что, изъявив покорность, биармы не должны бояться. К чему же они напали первыми? Да, именно они зачинщики! К чему они устроили засаду на острове, хотели помешать вестфольдингам причалить к пристани и напали на ярла на берегу моря? Какая ошибка с их стороны! Они виновны, и они, неразумные, враждебные люди, вынудили его убивать и убивать, пока он не утомился…
Ярл приказал дать пленникам меда, пива и мяса, пусть они подкрепят свои силы, он не желает им ничего дурного. Пусть же они пойдут к своим и понесут им слова господина: если биармы и все остальные не признают власти господина, он не даст им выхода ни к реке, ни к морю. Он будет охотиться за ними, как за зайцами, и истреблять их, как мышей. Пусть не думают, что он, господин, пришел сюда на время. Нет, ему нравится эта земля, и он останется здесь навечно.
Клеймо Нидароса было раскалено, но ярл великодушно отстранил Свавильда:
– Пусть эти идут так. Они достаточно наказаны своими ранами.
Мелкая ссора разлучила телохранителей Оттара, и Галль пошел с Гатто. Свавильд нашел неузнаваемое тело друга и был безутешен. Вместе с несколькими викингами он бродил по полю боя у моря. На телах не нашлось ценностей или дорогого оружия, как в других местах, и Свавильд разыскивал следы жизни. Найдя тяжело раненного, умирающего, силач-викинг каждый раз выдумывал новую забаву. Он молчаливо, упорно, сосредоточенно терзал еще живых. Вслушиваясь в вопли очередного страдальца, он злобно отвергал помощь спутников. Совет – быть может, но делать он будет сам.
Свавильд знал: Галль его одобряет. Побратим предложил бы ему, Свавильду, такую же тризну. Ярл прислал приказ доставить раненых, которые могли бы ходить. После яростного спора Свавильд уступил пятерых, сбереженных на конец поминок Галля. Ярл звал и Свавильда; палачу пришлось поторопиться прикончить тех кто был под рукой.
«Дракон» и «Орел» пришвартовались к пристани. Она не имела достаточной длины для всех четырех драккаров, и «Акулы» стояли на якорях, перекинув трапы на борта «Дракона» и «Орла». Пристань охранялась особым отрядом.
Свободные викинги шарили по Усть-Двинцу. Им не впервые доставались города, у них был опыт заманчивого, увлекательного обыска. Из них не один действительно обладал особым чутьем и не без оснований хвастался способностью слышать запах ценностей сквозь камень, землю и дерево.
Без труда в клетях и погребах нашлось пиво, мед, соленая и копченая рыба и мясо, медвежьи окорока, лосятина, оленина, зерно, мука и помольные жернова.
Молчаливые и терпеливые кладоискатели топтались во дворах. Мысленно разделив площади на участки, они уминали землю пятками и щупали шаг за шагом древками копий. Кто-то первым нашел желанное более рыхлое место и добрался до досок над ямой. Наградой явились теплая одежда и меха, два глиняных сосуда с вином, выделанные кожи, льняная ткань и сукно. Находки множились для общей пользы: теснота на драккарах не давала возможности утаить что-либо от дележа, даже перстень или ожерелье были бы замечены.
Не зная того, Оттар выбрал для себя дом поморянского старшины Одинца. Ярл взглянул на приведенных раненых. У одного было перерублено плечо и рука безжизненно висела ниже другой. Было трудно понять, оставались ли у другого глаза на разрубленном лице. Но у всех целы ноги, в большем ярл не нуждался.
Он говорил ласково, вкрадчиво даже, с убедительно многословным красноречием племени фиордов, с изящными жестами и клятвами. Они были не правы, люди земли, которая лежала в устье Вин-о. Своей опрометчивостью они, и никто другой, причинили себе столько неприятностей и неудобств. Он, ярл Оттар, послал к ним гонцов из их племени предупредить, что, изъявив покорность, биармы не должны бояться. К чему же они напали первыми? Да, именно они зачинщики! К чему они устроили засаду на острове, хотели помешать вестфольдингам причалить к пристани и напали на ярла на берегу моря? Какая ошибка с их стороны! Они виновны, и они, неразумные, враждебные люди, вынудили его убивать и убивать, пока он не утомился…
Ярл приказал дать пленникам меда, пива и мяса, пусть они подкрепят свои силы, он не желает им ничего дурного. Пусть же они пойдут к своим и понесут им слова господина: если биармы и все остальные не признают власти господина, он не даст им выхода ни к реке, ни к морю. Он будет охотиться за ними, как за зайцами, и истреблять их, как мышей. Пусть не думают, что он, господин, пришел сюда на время. Нет, ему нравится эта земля, и он останется здесь навечно.
Клеймо Нидароса было раскалено, но ярл великодушно отстранил Свавильда:
– Пусть эти идут так. Они достаточно наказаны своими ранами.
3
Совет Нидароса составляли кормчие драккаров, из которых сейчас с Оттаром были Эстольд, Эйнар, Гатто и Рустер. К ним примыкали викинги Лодин, Бранд, Бьерн, Канут, Олаф, Скурфва и несколько других, испытанных в уменье управлять отдельными отрядами.
– Хорошая земля, – сказал кормчий «Черной Акулы» Гатто, – и способная платить хорошую дань.
– Они не беднее других низких земель, – согласился Рустер, – они припрятали золото и серебро, но их меха стоят металла.
В углу лежал ворох пушнины, вытащенной из разрытых похоронок устьдвинцев. Еще раз все занялись мехами. Отличные оценщики, способные, по поговорке вестфольдингов, «сложить лен с траллсом», викинги еще и еще раз встряхивали шкурки бобров, соболей, выхухолей и выдр, наслаждаясь переливами цветов. С нежностью женщины, ласкающей любимую кошку, они запускали в мягкий пух пальцы, грязные и жесткие как засохшая сыромятная кожа тюленя.
– Я считаю добычу недостаточной, – заявил безутешный Свавильд, – и здесь нет ни одной белой курочки, мой Оттар!
– Клянусь Вотаном и Тором, – возразил Лодин, соперничавший с Свавильдом силой, – тебе, как сороке, понятны только блестящие вещи, и, как быку, – коровы!
– Да, да, эти меха лучше арабских рабынь, – поддержал Лодина Скурфва.
Вошел викинг с громадными моржовыми клыками, по три штуки на два пуда. В городке только что обнаружили целый склад драгоценной белой кости.
– Кто биармы, кто здешние люди? – спросил Оттар, отвлекая внимание от добычи.
Эстольд ответил первым:
– Здесь я вижу два племени, в устье этой реки, мой ярл. Одно похоже на тех, которых мы нашли в первом поселении, они биармы. А в городе среди них мы встретили других, я считаю их хольмгардцами. Я узнал их в бою на берегу. Ярл, я не ошибаюсь, я бывал в Хольмгарде. Мы находимся на окраине Гардарики.
Оттар кивнул кормчему «Дракона»:
– Ты прав, Эстольд. Теперь я знаю, откуда у хольмгардских купцов появились моржовые клыки. Я вижу здесь меха, знакомые мне по Скирингссалу. И кашалотовый воск был отсюда же.
– Я думал о том же, – признался Лодин.
– А далеко отсюда Хольмгард? – спросил Канут.
Кормчие должны ответить. Им были знакомы все пути от Нидароса, измеренные в днях постоянной гребли с поправками на ветер и на течение. Направления опирались на уровни Солнца и Луны над морем, в зависимости от дней года, на неподвижную Северную звезду и на изменчивые созвездия.
О дорогах через Гандвик никто не знал до настоящего времени. Помогая один другому, кормчие чертили углем на досках дорогу, пройденную драккарами Оттара. Цепочка линий, отмечающая путь драккаров, – кормчие отсекали дни – обогнула северный конец земли фиордов и шла по Гандвику, опускаясь уже ниже Нидароса. Путь свернул на восток и окончился в устье Вин-о.
Чтобы найти Хольмгард, кормчие зашагали от Нидароса к югу, миновали проливы, Скирингссал и Варяжским морем, рекой Невой, озером Нево и рекой Волховом вошли в столицу Земли Городов, Хольмгард.
Концы наброшенной цепи расходились далеко, приходилось прикладывать новые и новые доски к началу чертежа. Хольмгард нашелся к западу и к югу от устья Вин-о. Никто и никогда не слышал, чтобы к востоку и к северу от Хольмгарда лежало бы удобное для быстрого сообщения море. Отсюда до Хольмгарда месяцы трудного пути через леса.
Встреченные хольмгардцы не более как малочисленный дальний выселок. Оттар вспомнил о союзе ярлов с конунгом Скатом.
– Хольмгард пал, Хольмгард разбит и повержен, – вдруг, вызвав общее изумление, сказал ярл.
Оттар напомнил своим викингам о созданном зимой в Скирингссале союзе двадцати двух свободных ярлов, которые с десятью тысячами викингов собирались в великий поход на дальний Юг. Оттар открыл тайну этого союза, который ныне уже, несомненно, захватил Хольмгард. Надолго ли ярлы останутся в столице Гардарики, или, удовлетворившись первой добычей, быстро покинут его, это безразлично…
– Хольмгард разбит, разорен, уничтожен, клянусь Рагнвальдом! – воскликнул Оттар, оканчивая свою речь. – Вслед за ярлами на него, как коршуны на падаль, набросятся другие и растащат его на куски!
Вывод ярла показался настолько очевидным, что мысль о возможной угрозе из Хольмгарда покинула сознание викингов. Кто-то из них про себя пожалел об упущенном случае принять участие в грабеже богатейшего восточного города, – не больше.
Пользуясь опытом походов в низкие земли Запада, они обсуждали дальнейшее. Встречалось и на Западе ожесточенное сопротивление. После поражения наступал упадок, разбитые в сражении обвиняли и проклинали вождей, разделялись, мечтали о переговорах с победителями и, наконец, любой ценой соглашались спасти свое существование. Людям низких рас безразлично кому платить дань.
– Не пойти ли на «Акулах» узнать, что есть выше на Вин-о? – спросил Канут.
Все взглянули на своего ярла.
– Нет. Подождем покорности устья. Жареного тетерева глотают по кускам.
– Хорошая земля, – сказал кормчий «Черной Акулы» Гатто, – и способная платить хорошую дань.
– Они не беднее других низких земель, – согласился Рустер, – они припрятали золото и серебро, но их меха стоят металла.
В углу лежал ворох пушнины, вытащенной из разрытых похоронок устьдвинцев. Еще раз все занялись мехами. Отличные оценщики, способные, по поговорке вестфольдингов, «сложить лен с траллсом», викинги еще и еще раз встряхивали шкурки бобров, соболей, выхухолей и выдр, наслаждаясь переливами цветов. С нежностью женщины, ласкающей любимую кошку, они запускали в мягкий пух пальцы, грязные и жесткие как засохшая сыромятная кожа тюленя.
– Я считаю добычу недостаточной, – заявил безутешный Свавильд, – и здесь нет ни одной белой курочки, мой Оттар!
– Клянусь Вотаном и Тором, – возразил Лодин, соперничавший с Свавильдом силой, – тебе, как сороке, понятны только блестящие вещи, и, как быку, – коровы!
– Да, да, эти меха лучше арабских рабынь, – поддержал Лодина Скурфва.
Вошел викинг с громадными моржовыми клыками, по три штуки на два пуда. В городке только что обнаружили целый склад драгоценной белой кости.
– Кто биармы, кто здешние люди? – спросил Оттар, отвлекая внимание от добычи.
Эстольд ответил первым:
– Здесь я вижу два племени, в устье этой реки, мой ярл. Одно похоже на тех, которых мы нашли в первом поселении, они биармы. А в городе среди них мы встретили других, я считаю их хольмгардцами. Я узнал их в бою на берегу. Ярл, я не ошибаюсь, я бывал в Хольмгарде. Мы находимся на окраине Гардарики.
Оттар кивнул кормчему «Дракона»:
– Ты прав, Эстольд. Теперь я знаю, откуда у хольмгардских купцов появились моржовые клыки. Я вижу здесь меха, знакомые мне по Скирингссалу. И кашалотовый воск был отсюда же.
– Я думал о том же, – признался Лодин.
– А далеко отсюда Хольмгард? – спросил Канут.
Кормчие должны ответить. Им были знакомы все пути от Нидароса, измеренные в днях постоянной гребли с поправками на ветер и на течение. Направления опирались на уровни Солнца и Луны над морем, в зависимости от дней года, на неподвижную Северную звезду и на изменчивые созвездия.
О дорогах через Гандвик никто не знал до настоящего времени. Помогая один другому, кормчие чертили углем на досках дорогу, пройденную драккарами Оттара. Цепочка линий, отмечающая путь драккаров, – кормчие отсекали дни – обогнула северный конец земли фиордов и шла по Гандвику, опускаясь уже ниже Нидароса. Путь свернул на восток и окончился в устье Вин-о.
Чтобы найти Хольмгард, кормчие зашагали от Нидароса к югу, миновали проливы, Скирингссал и Варяжским морем, рекой Невой, озером Нево и рекой Волховом вошли в столицу Земли Городов, Хольмгард.
Концы наброшенной цепи расходились далеко, приходилось прикладывать новые и новые доски к началу чертежа. Хольмгард нашелся к западу и к югу от устья Вин-о. Никто и никогда не слышал, чтобы к востоку и к северу от Хольмгарда лежало бы удобное для быстрого сообщения море. Отсюда до Хольмгарда месяцы трудного пути через леса.
Встреченные хольмгардцы не более как малочисленный дальний выселок. Оттар вспомнил о союзе ярлов с конунгом Скатом.
– Хольмгард пал, Хольмгард разбит и повержен, – вдруг, вызвав общее изумление, сказал ярл.
Оттар напомнил своим викингам о созданном зимой в Скирингссале союзе двадцати двух свободных ярлов, которые с десятью тысячами викингов собирались в великий поход на дальний Юг. Оттар открыл тайну этого союза, который ныне уже, несомненно, захватил Хольмгард. Надолго ли ярлы останутся в столице Гардарики, или, удовлетворившись первой добычей, быстро покинут его, это безразлично…
– Хольмгард разбит, разорен, уничтожен, клянусь Рагнвальдом! – воскликнул Оттар, оканчивая свою речь. – Вслед за ярлами на него, как коршуны на падаль, набросятся другие и растащат его на куски!
Вывод ярла показался настолько очевидным, что мысль о возможной угрозе из Хольмгарда покинула сознание викингов. Кто-то из них про себя пожалел об упущенном случае принять участие в грабеже богатейшего восточного города, – не больше.
Пользуясь опытом походов в низкие земли Запада, они обсуждали дальнейшее. Встречалось и на Западе ожесточенное сопротивление. После поражения наступал упадок, разбитые в сражении обвиняли и проклинали вождей, разделялись, мечтали о переговорах с победителями и, наконец, любой ценой соглашались спасти свое существование. Людям низких рас безразлично кому платить дань.
– Не пойти ли на «Акулах» узнать, что есть выше на Вин-о? – спросил Канут.
Все взглянули на своего ярла.
– Нет. Подождем покорности устья. Жареного тетерева глотают по кускам.
Часть вторая
НА ВЕКИ ВЕКОВ
Глава первая
1
По левому берегу Двины, на половину дня пути водой от моря, залегло священное угодье биармов. Тайное от всех людей стойбище кудесников, по народному прозвищу хранителей Дома Йомалы, сокрыто в беспроходных лесных дебрях.
С берега к нему, тайному месту, есть одна дорожка, а все остальные заказаны. От нависшей над речной кручей опушки во мхах протоптана, как выжжена, стежка в один след. Ступая по ней, гляди под ноги, чтобы не запнуться о корни вековечного соснового бора.
Из бора придешь в еловый лес. Седые великие ели подперли небо и затмили день. Стежка глубоко врезалась в хвою, которую насыпали ели, и снизу, от земли, ничто не пробивается – ни деревцо, ни куст, ни гриб. Ели взяли всю земную силу, не растят себе на смену ни одной молодой елочки. У них нет роду-племени, чтобы их помянуть, когда повалит смерть.
Да и нужны ли им дети? Сколько помнит народ биармов, ели всегда были. Не стоят ли вечные ели сами собой, без рождения и без умирания?..
Тропка тебя поводит под старыми, покружит, и ты потеряешься. Ты забудешь, на какой руке приходится река Двина, где осталось море, и тебе будет мниться, будто бы ты петляешь давным-давно и будто отсюда никуда и нет выхода. Не бойся, ступай по следу.
Тропочка тебя приведет к высокому мшистому камню, на нем сидит голый медвежий череп: серо-желтая кость, в пустых глазницах пучится бурый лишайник с челюсти бородой обвис мох. У камня собери свои мысли: задумал ли ты просить хранителей о деле и не лезешь ли к ним с глупым, пустым словом?
Надумав, иди дальше, но с тропы не сбивайся ни на шаг, кругом тебя запрет! В этом лесу, заповедном для всякой охоты, звери не боятся людей. Белка подпустит, куница не прыгнет с низкой ветки, олень и лось от тебя не побегут, и медведь тебя не тронет. Смело иди до Хиговой поляны, где древний зверь выставил громадную голову с двумя гнутыми вверх тяжелокаменными зубами. Черные мертвые кости Хига связаны ремнями, а не жилами с мясом.
Прежде в приморских лесах, на двинских берегах, у болот жили могучие и мудрые, но злые к человеку Хиги. Их погубила Йомала. А последнего родовича поставила здесь для памяти биармов. Тут же лежит и недавний касаточий череп, принесенный в знак союза биармов с железными людьми.
Перед Хигом тропочка сворачивает к навесу из корья, и след кончается. Под навесом висит доска, в нее ударь четыре раза камнем или обухом топора, четыре раза прокричи имя Йомалы и жди. Йомала слышала, и она не любит нетерпения.
Жди молча, увидишь непуганых зверей, а под Хигом появится человек. У него на голове острая шапка рыбьей кожи. Хранитель примет дары: рыбу, мясо, дичину. Если же он не сразу ответит на твой вопрос и уйдет, дожидайся, он вернется.
Сам же ты не забудь, что обязан принести хранителям дар правдивых слов. Расскажи, кто родился, кто женился, из-за чего были ссоры, каковы охоты, рыбные ловли, как олени и море, что делают железные люди. Йомале нужно все знать.
С берега к нему, тайному месту, есть одна дорожка, а все остальные заказаны. От нависшей над речной кручей опушки во мхах протоптана, как выжжена, стежка в один след. Ступая по ней, гляди под ноги, чтобы не запнуться о корни вековечного соснового бора.
Из бора придешь в еловый лес. Седые великие ели подперли небо и затмили день. Стежка глубоко врезалась в хвою, которую насыпали ели, и снизу, от земли, ничто не пробивается – ни деревцо, ни куст, ни гриб. Ели взяли всю земную силу, не растят себе на смену ни одной молодой елочки. У них нет роду-племени, чтобы их помянуть, когда повалит смерть.
Да и нужны ли им дети? Сколько помнит народ биармов, ели всегда были. Не стоят ли вечные ели сами собой, без рождения и без умирания?..
Тропка тебя поводит под старыми, покружит, и ты потеряешься. Ты забудешь, на какой руке приходится река Двина, где осталось море, и тебе будет мниться, будто бы ты петляешь давным-давно и будто отсюда никуда и нет выхода. Не бойся, ступай по следу.
Тропочка тебя приведет к высокому мшистому камню, на нем сидит голый медвежий череп: серо-желтая кость, в пустых глазницах пучится бурый лишайник с челюсти бородой обвис мох. У камня собери свои мысли: задумал ли ты просить хранителей о деле и не лезешь ли к ним с глупым, пустым словом?
Надумав, иди дальше, но с тропы не сбивайся ни на шаг, кругом тебя запрет! В этом лесу, заповедном для всякой охоты, звери не боятся людей. Белка подпустит, куница не прыгнет с низкой ветки, олень и лось от тебя не побегут, и медведь тебя не тронет. Смело иди до Хиговой поляны, где древний зверь выставил громадную голову с двумя гнутыми вверх тяжелокаменными зубами. Черные мертвые кости Хига связаны ремнями, а не жилами с мясом.
Прежде в приморских лесах, на двинских берегах, у болот жили могучие и мудрые, но злые к человеку Хиги. Их погубила Йомала. А последнего родовича поставила здесь для памяти биармов. Тут же лежит и недавний касаточий череп, принесенный в знак союза биармов с железными людьми.
Перед Хигом тропочка сворачивает к навесу из корья, и след кончается. Под навесом висит доска, в нее ударь четыре раза камнем или обухом топора, четыре раза прокричи имя Йомалы и жди. Йомала слышала, и она не любит нетерпения.
Жди молча, увидишь непуганых зверей, а под Хигом появится человек. У него на голове острая шапка рыбьей кожи. Хранитель примет дары: рыбу, мясо, дичину. Если же он не сразу ответит на твой вопрос и уйдет, дожидайся, он вернется.
Сам же ты не забудь, что обязан принести хранителям дар правдивых слов. Расскажи, кто родился, кто женился, из-за чего были ссоры, каковы охоты, рыбные ловли, как олени и море, что делают железные люди. Йомале нужно все знать.