Страница:
Новгородцы дрогнули. Забившись во дворы, наспех вооружаясь, они ждали начала грабежа. Переговариваясь с соседями, иные, приставив к стенам лестницы, сбивались вместе, прятали в погребах жен и детей и готовились к обороне общими силами. Город затих, а било звало и звало. Что же это, не наваждением ли были нурманны?!
На улицах пусто. На той стороне, в Заволховье, берег чернел народом. Там нурманнов не было, оттуда лишь видели возвращение нурманнских драккаров, там слышали тревогу, слышали нурманнские рога, а понять ничего не успели.
Величественно гудело било, созывая все людство на общее вече.
2
3
Глава третья
1
2
3
Глава четвертая
1
2
3
На улицах пусто. На той стороне, в Заволховье, берег чернел народом. Там нурманнов не было, оттуда лишь видели возвращение нурманнских драккаров, там слышали тревогу, слышали нурманнские рога, а понять ничего не успели.
Величественно гудело било, созывая все людство на общее вече.
2
Покинув все городские ворота открытыми, викинги ушли, оставили перекрестки, очистили торжище и поднялись на стены Детинца. Многие вернулись к драккарам и столкнули их на воду. На реке нурманны разделились; часть поднялась к Волховскому истоку, часть спустилась вниз, к месту, где на берегу лежали четыре первых драккара. Река между Городом и Заволховьем освободилась. Било на время смолкло и опять заговорило, вызывая по порядку на вече каждый конец Города. На улицах раздались возгласы бирючей, собирающих людство. Через Волхов поплыли лодки с вестями для другого берега.
Заволховские заранее вывалили на берег. Многие были с оружием, и посыльные побоялись высадиться. В лодках люди заметили и старых бирючей, которые, служа Городу, годами топтали мостовые. Остановится, постучит в бубен и раздельно кричит в трубу веденное сказать от старшин. Сидели в лодках несколько городских ротников и приказчиков боярина Ставра.
Посыльные закричали:
– Гей, людство! Слушай! Садитесь в свои лодки, плывите, сходитесь на торжище, будете слушать.
В ответ народ завопил не поймешь что. Людей едва успокоил заволховский старшина Усыня и повел с посыльными беседу:
– Кто вас прислал?
– Ставр.
– Нурманны где, в Городе?
– В Городе.
– Чего надобно Ставру? Сам сел на нурманнскую цепь, других тянет?
– Не на цепи боярин! Нурманны ему послушны, ему служат…
Не дав договорить речь, люди ахнули вразброд. Кто не понял, кто понял, кто недослышал. Народ же все подваливал на берег, задние потеснили передних в воду. В тесноте истошными голосами взвыли бабы и ребятишки. Усыня исчез в сумятице. Со страха лодки с посыльными отошли на середину Волхова.
А било гудело и гудело, звало и звало. Смолкало, перебившись, и опять налаживалось зовом, привычным для новгородского уха с первых дней, когда ребенок учится ходить.
Заволховские кое-как разобрались, отступили от воды, очистили место, и показался старшина Усыня. Лицо багровое, борода сбита на сторону, ворот кафтана разорван, и без шапки. Он махнул рукой – подплывайте.
Посыльные подгреблись.
– Говорите.
Не бирюч, а Гарко, из старших приказчиков Ставра, повел речь:
– Ничего не бойтесь. Нас послал князь Ставр. Вы уже слышали, что ему служат нурманны. Народу не будет худого. Нурманны не будут грабить. Насилия чинить не будут. Не бойтесь, все идите на вече. А от нас другой речи не ждите. На вече князь сам скажет. С собой оружия не берите.
Люди смолчали, а посланные поплыли обратно. Хотя князь Ставр им и велел сойти на берег и прокричать клич по заволховским улицам, они ослушались князя.
Заволховские заранее вывалили на берег. Многие были с оружием, и посыльные побоялись высадиться. В лодках люди заметили и старых бирючей, которые, служа Городу, годами топтали мостовые. Остановится, постучит в бубен и раздельно кричит в трубу веденное сказать от старшин. Сидели в лодках несколько городских ротников и приказчиков боярина Ставра.
Посыльные закричали:
– Гей, людство! Слушай! Садитесь в свои лодки, плывите, сходитесь на торжище, будете слушать.
В ответ народ завопил не поймешь что. Людей едва успокоил заволховский старшина Усыня и повел с посыльными беседу:
– Кто вас прислал?
– Ставр.
– Нурманны где, в Городе?
– В Городе.
– Чего надобно Ставру? Сам сел на нурманнскую цепь, других тянет?
– Не на цепи боярин! Нурманны ему послушны, ему служат…
Не дав договорить речь, люди ахнули вразброд. Кто не понял, кто понял, кто недослышал. Народ же все подваливал на берег, задние потеснили передних в воду. В тесноте истошными голосами взвыли бабы и ребятишки. Усыня исчез в сумятице. Со страха лодки с посыльными отошли на середину Волхова.
А било гудело и гудело, звало и звало. Смолкало, перебившись, и опять налаживалось зовом, привычным для новгородского уха с первых дней, когда ребенок учится ходить.
Заволховские кое-как разобрались, отступили от воды, очистили место, и показался старшина Усыня. Лицо багровое, борода сбита на сторону, ворот кафтана разорван, и без шапки. Он махнул рукой – подплывайте.
Посыльные подгреблись.
– Говорите.
Не бирюч, а Гарко, из старших приказчиков Ставра, повел речь:
– Ничего не бойтесь. Нас послал князь Ставр. Вы уже слышали, что ему служат нурманны. Народу не будет худого. Нурманны не будут грабить. Насилия чинить не будут. Не бойтесь, все идите на вече. А от нас другой речи не ждите. На вече князь сам скажет. С собой оружия не берите.
Люди смолчали, а посланные поплыли обратно. Хотя князь Ставр им и велел сойти на берег и прокричать клич по заволховским улицам, они ослушались князя.
3
Заволховские переправлялись. Сильнее страха было желание знать, что случилось с Новгородом. Народ выходил на торжище, но без жен, без дочерей и подростков, не как ранее сходились на вече. Приходили хозяева, взяв с собой для подмоги на случай чего сыновей, племянников и захребетников.
Старые старики велели молодцам тащить себя на руках, а остальным всей крепкой силой старшего родовича приказывали: нишкнуть и сидеть во дворе, покуда сам не вернется домой.
Собирались, ждали, смотрели. Ворота в Детинец распахнуты, мостовые окроплены свежей кровью, по сторонам лежат поколотые и посеченные городские ротники. Их накрыли врасплох. Почти никого не видно в броне или в кольчуге, все в кафтанах и простых рубахах. На крышах расселись прилетные вороны. Не будь тел и не будь воронов, никто бы не сказал, что в Городе стряслось невиданное и неслыханное. Как всегда, не боясь людей, под самые ноги слетали сизые голуби, светило Солнышко и с Ильменя тянул ветерок.
Наконец било замолчало, и люди будто оглохли от упавшей тишины. Как ночью. Нет, ночами заботливые псы брешут в сторожевой перекличке и зовут ротники. Ныне же с приречных дворов доносился дурной лай и вой лохмачей, встревоженных чужим запахом драккаров. Молча, озираясь и вздыхая, хозяева ждали.
Забряцало железо, затопали тяжелые сапоги, и из Детинца вышли латники. Ставр не пожалел лучших доспехов и оружия из своих клетей, на славу обрядил своих приказчиков, захребетников и нарушивших клятву подговоренных ротников. Княжья дружина вышла крепким строем и расступилась, давая путь Ставру.
В бахтерце с насечкой лучшей работы мастера Изяслава, в поножах, с длинным мечом на золоченой цепи, князь Ставр вышел к новгородцам. По обычаю римских кесарей, он нес в руке шлем с наличьем.
Князь, откинув гордую голову, сверху взглянул на вече. И, махнув страже рукой, чтобы оставалась на месте, без страха вошел в толпу. Люди расступились, но не сошлись, как прежде бывало, никто не наступил на след Ставра.
– Эй, людство! Эй, новгородцы! Эй, хозяева! – чистым, громким голосом, охватывая все торжище, позвал Ставр. – Неустройство ваше видя, печалуясь о ваших бедах, не желая прежнего беспорядка при вашем обилье, решил я! Что решил, о том скажу.
Ставр повернул голову вправо и влево, будто бы мог увидеть все лица, встретить все взгляды, и продолжал:
– Решил – не быть выбранным на крик старшинам. От них нет чести и правды. Решил я сам быть вашим князем. Решил взять на себя Новгород со всеми пригородами, пригородками, землями ближними и дальними. Отныне я ваш князь!
Ставр вновь оглянулся. Ему никто не перечил. Уверенно звучал на торжище голос князя:
– Решил я исправить Новгородскую Правду, в чем она нехороша. В чем хороша – так оставлю. В Городе будет жить верная нурманнская дружина. А вместо прежних ротников я наберу новую дружину. Идите служить, кто хочет. Я пожалую дружинников. Против прежнего жалованья городским ротникам моим дружинникам я даю вдвое. Я буду вас охранять, буду для Новгорода брать новые земли, от того Городу пойдут добро и прибытки. Идите же ко дворам и занимайтесь своим делом. Что мне от вас понадобится, о том повещу. Я ваш князь, самовластный владыка. Ныне живите спокойно. Ступайте!
Отступая перед князем, народ потеснился. Ставр накрылся шлемом и скрестил руки. Медленно, оглядываясь, новгородцы расходились. Ставр заметил, как поднялась чья-то рука с тяжелым ножом, чтобы метнуть в него оружие, но не дрогнул.
С тына Детинца, где густо стояли внимательные нурманны, скользнула меткая стрела. На торжище осталось тело. Двое вернулись и подняли товарища, князь не воспрепятствовал.
Город замер, как боец, ошеломленный железной дубиной-ослопом, как бык, оглушенный обухом по толстому черепу.
Старые старики велели молодцам тащить себя на руках, а остальным всей крепкой силой старшего родовича приказывали: нишкнуть и сидеть во дворе, покуда сам не вернется домой.
Собирались, ждали, смотрели. Ворота в Детинец распахнуты, мостовые окроплены свежей кровью, по сторонам лежат поколотые и посеченные городские ротники. Их накрыли врасплох. Почти никого не видно в броне или в кольчуге, все в кафтанах и простых рубахах. На крышах расселись прилетные вороны. Не будь тел и не будь воронов, никто бы не сказал, что в Городе стряслось невиданное и неслыханное. Как всегда, не боясь людей, под самые ноги слетали сизые голуби, светило Солнышко и с Ильменя тянул ветерок.
Наконец било замолчало, и люди будто оглохли от упавшей тишины. Как ночью. Нет, ночами заботливые псы брешут в сторожевой перекличке и зовут ротники. Ныне же с приречных дворов доносился дурной лай и вой лохмачей, встревоженных чужим запахом драккаров. Молча, озираясь и вздыхая, хозяева ждали.
Забряцало железо, затопали тяжелые сапоги, и из Детинца вышли латники. Ставр не пожалел лучших доспехов и оружия из своих клетей, на славу обрядил своих приказчиков, захребетников и нарушивших клятву подговоренных ротников. Княжья дружина вышла крепким строем и расступилась, давая путь Ставру.
В бахтерце с насечкой лучшей работы мастера Изяслава, в поножах, с длинным мечом на золоченой цепи, князь Ставр вышел к новгородцам. По обычаю римских кесарей, он нес в руке шлем с наличьем.
Князь, откинув гордую голову, сверху взглянул на вече. И, махнув страже рукой, чтобы оставалась на месте, без страха вошел в толпу. Люди расступились, но не сошлись, как прежде бывало, никто не наступил на след Ставра.
– Эй, людство! Эй, новгородцы! Эй, хозяева! – чистым, громким голосом, охватывая все торжище, позвал Ставр. – Неустройство ваше видя, печалуясь о ваших бедах, не желая прежнего беспорядка при вашем обилье, решил я! Что решил, о том скажу.
Ставр повернул голову вправо и влево, будто бы мог увидеть все лица, встретить все взгляды, и продолжал:
– Решил – не быть выбранным на крик старшинам. От них нет чести и правды. Решил я сам быть вашим князем. Решил взять на себя Новгород со всеми пригородами, пригородками, землями ближними и дальними. Отныне я ваш князь!
Ставр вновь оглянулся. Ему никто не перечил. Уверенно звучал на торжище голос князя:
– Решил я исправить Новгородскую Правду, в чем она нехороша. В чем хороша – так оставлю. В Городе будет жить верная нурманнская дружина. А вместо прежних ротников я наберу новую дружину. Идите служить, кто хочет. Я пожалую дружинников. Против прежнего жалованья городским ротникам моим дружинникам я даю вдвое. Я буду вас охранять, буду для Новгорода брать новые земли, от того Городу пойдут добро и прибытки. Идите же ко дворам и занимайтесь своим делом. Что мне от вас понадобится, о том повещу. Я ваш князь, самовластный владыка. Ныне живите спокойно. Ступайте!
Отступая перед князем, народ потеснился. Ставр накрылся шлемом и скрестил руки. Медленно, оглядываясь, новгородцы расходились. Ставр заметил, как поднялась чья-то рука с тяжелым ножом, чтобы метнуть в него оружие, но не дрогнул.
С тына Детинца, где густо стояли внимательные нурманны, скользнула меткая стрела. На торжище осталось тело. Двое вернулись и подняли товарища, князь не воспрепятствовал.
Город замер, как боец, ошеломленный железной дубиной-ослопом, как бык, оглушенный обухом по толстому черепу.
Глава третья
1
С рассвета и дотемна княжьи бирючи ходили по новгородским улицам и звали людей в княжью дружину, сулили знатное княжье жалованье и княжью милость, обещали каждому особый княжий подарок за хорошую службу. Бирючи манили охочих людей и объявляли строгий княжий наказ:
– Да никто бы охочим людям не мешал, не отговаривал бы. Ни отец сына, ни дядя племянника, ни дед внука, ни хозяин захребетника и подсуседника. Не препятствовали бы и рабу, и закупу, отрабатывающему свои долги!
Прошел день, другой, третий, и новгородцы начали узнавать о тайных кривых дорожках, которыми пришел к княжению боярин Ставр, старшина Славенского конца. Детинец так легко пал потому, что часть ротников была задарена князем. Кто хотел защитить Город и сцепился с нурманнами, того свои обходом били в спину. Такое же дело случилось и у городских ворот. Вначале мнилось, будто нурманны одни их захватили. Нет, и там постарались княжьи приспешники.
Новгородцы называли и оплакивали старшин Гурю, Симка, Родогоя и Рогню, которых люди Ставра взяли со дворов и, приведя в Детинец, удушили.
Называли старшин Гудима и Гула, бояр Делоту, Синего, Хабара и Нура, бывших с князем заодно. Из них князь составил свою умную думу, они вместо прежних старшин будут править городскими концами. О том уже кличут бирючи. Новые, самозванные старшины набирают дружинки и вооружают своих захребетников в подражание князю Ставру. Разделился Город…
Новгородцы оглядывались и искали, куда же позадевался старшина Гюрята? О нем ничего не слышно, и его городской двор пуст, один забытый пес гложет привязку. Добрые соседи перелезли через крепкую ограду, выручили собаку и заглянули в избы. Там наспех разбросанное добро. Вспомнили: Гюряты не было в Городе в день появления нурманнов.
Пропали старшины Коснята, Кудрой, Бонята, Голдун. Не стало многих знатных мастеров, многих простых людинов. Не стало купцов, которые соперничали со Ставром в делах, – Колта, Пелга, Чагода.
Они бежали. Когда же? Уже на следующий день князь во всех воротах поставил стражу. В Город пускали всех, а из Города выпускали лишь одиночных людей, семьями выезд воспрещался.
Стало быть, многие люди нашли время утечь, как только нурманны взяли Город. В тот день нурманны берегли волховские ворота, а другие, полевые ворота, оставались свободными.
Претерпев первый страх, иной горожанин начинал злобиться на тех, кто сразу догадался сбежать от князя Ставра с его нурманнами. Злобиться, что его не взяли и скорее него догадались искать силу в ногах, коль ее не было в руках для защиты Города.
– Да никто бы охочим людям не мешал, не отговаривал бы. Ни отец сына, ни дядя племянника, ни дед внука, ни хозяин захребетника и подсуседника. Не препятствовали бы и рабу, и закупу, отрабатывающему свои долги!
Прошел день, другой, третий, и новгородцы начали узнавать о тайных кривых дорожках, которыми пришел к княжению боярин Ставр, старшина Славенского конца. Детинец так легко пал потому, что часть ротников была задарена князем. Кто хотел защитить Город и сцепился с нурманнами, того свои обходом били в спину. Такое же дело случилось и у городских ворот. Вначале мнилось, будто нурманны одни их захватили. Нет, и там постарались княжьи приспешники.
Новгородцы называли и оплакивали старшин Гурю, Симка, Родогоя и Рогню, которых люди Ставра взяли со дворов и, приведя в Детинец, удушили.
Называли старшин Гудима и Гула, бояр Делоту, Синего, Хабара и Нура, бывших с князем заодно. Из них князь составил свою умную думу, они вместо прежних старшин будут править городскими концами. О том уже кличут бирючи. Новые, самозванные старшины набирают дружинки и вооружают своих захребетников в подражание князю Ставру. Разделился Город…
Новгородцы оглядывались и искали, куда же позадевался старшина Гюрята? О нем ничего не слышно, и его городской двор пуст, один забытый пес гложет привязку. Добрые соседи перелезли через крепкую ограду, выручили собаку и заглянули в избы. Там наспех разбросанное добро. Вспомнили: Гюряты не было в Городе в день появления нурманнов.
Пропали старшины Коснята, Кудрой, Бонята, Голдун. Не стало многих знатных мастеров, многих простых людинов. Не стало купцов, которые соперничали со Ставром в делах, – Колта, Пелга, Чагода.
Они бежали. Когда же? Уже на следующий день князь во всех воротах поставил стражу. В Город пускали всех, а из Города выпускали лишь одиночных людей, семьями выезд воспрещался.
Стало быть, многие люди нашли время утечь, как только нурманны взяли Город. В тот день нурманны берегли волховские ворота, а другие, полевые ворота, оставались свободными.
Претерпев первый страх, иной горожанин начинал злобиться на тех, кто сразу догадался сбежать от князя Ставра с его нурманнами. Злобиться, что его не взяли и скорее него догадались искать силу в ногах, коль ее не было в руках для защиты Города.
2
Железокузнец Изяслав, уходя на первую народную встречу с князем Ставром, оставил без языка свою жену Светланку. Женщина завидела нурманнов, заслышала проклятые нурманнские рога, и ей почудились страшные дни детства. Метнулась к калитке – ноги изменили. К возвращению Изяслава Светланка пришла в сознание и еще слабым языком, но внятно просила мужа:
– Уйдем из Города, уйдем…
В белокурых косах Светланки седина не была заметна, и она оставалась такой же белой, как в молодости. У Изяслава борода и голова сделались как серебро с чернью. Он погладил хозяйку по щеке, приголубил, утешил. Какое бы ни пришло к сильному горе, на него опираются слабые. Сильному нести две ноши.
Все домашние Изяслава, кто работал в Заволховье на домницах, прибежали во двор. Справный хозяин распоряжался не мешкая, кому бежать в табун за лошадьми, кому исправлять старые телеги, кому готовить новые. В хозяйстве нашлись запасные колеса, а обтесать оси и наладить кузова для мастеров было пустым делом. Поспешно разбирались с добром, захватывая лучшее.
Не минуло четверти дня, и Изяславовы сдвинулись из гнезда, проехали не общим обозом, а по паре и по трое телег окольными улицами и соединились за Плесковскими воротами. Вскоре Город ушел назад, начался дождь и стеной заслонил беглецов.
Лошадки тянули, влегая в хомуты. Дорога вилась выгонами, полями, кустами. Бездомные шагали рядом, на телегах лежали тяжелые клади, коней берегли. У беглого самое дорогое достояние – конские ноги и холки.
Навстречу обозу с десятком вершников налетел Гюрята:
– Эй! Дай дороги! Стопчу!
– Стой, не спеши. Тебе некуда спешить. Нету больше Новгорода.
Спешившись, ведя коня в поводу, суровый Гюрята зашагал рядом с Изяславом, слушал. Они вместе шлепали по жидкой летней грязи, не слыша и не видя, как скользили лошади, не чувствуя мокрых бород и холода промокших спин.
Вместе, без слез и без жалоб, болели общей болью, считали силу нурманнов, соображали, много ли своих новгородцев пойдет к Ставру, привяжется к самозванному князю.
– Держи ко мне путь, – сказал Гюрята. – Дорогу-то знаешь?
– Знаю.
Гюрята прихватил коня за гривку, прыгнул. Он оставил на дороге двоих с приказом встречать беглых и направлять на его огнище. Сам на перекрестке свернул к знатному огнищанину Баргу, а сына с тремя вершниками погнал к другому соседу.
– Уйдем из Города, уйдем…
В белокурых косах Светланки седина не была заметна, и она оставалась такой же белой, как в молодости. У Изяслава борода и голова сделались как серебро с чернью. Он погладил хозяйку по щеке, приголубил, утешил. Какое бы ни пришло к сильному горе, на него опираются слабые. Сильному нести две ноши.
Все домашние Изяслава, кто работал в Заволховье на домницах, прибежали во двор. Справный хозяин распоряжался не мешкая, кому бежать в табун за лошадьми, кому исправлять старые телеги, кому готовить новые. В хозяйстве нашлись запасные колеса, а обтесать оси и наладить кузова для мастеров было пустым делом. Поспешно разбирались с добром, захватывая лучшее.
Не минуло четверти дня, и Изяславовы сдвинулись из гнезда, проехали не общим обозом, а по паре и по трое телег окольными улицами и соединились за Плесковскими воротами. Вскоре Город ушел назад, начался дождь и стеной заслонил беглецов.
Лошадки тянули, влегая в хомуты. Дорога вилась выгонами, полями, кустами. Бездомные шагали рядом, на телегах лежали тяжелые клади, коней берегли. У беглого самое дорогое достояние – конские ноги и холки.
Навстречу обозу с десятком вершников налетел Гюрята:
– Эй! Дай дороги! Стопчу!
– Стой, не спеши. Тебе некуда спешить. Нету больше Новгорода.
Спешившись, ведя коня в поводу, суровый Гюрята зашагал рядом с Изяславом, слушал. Они вместе шлепали по жидкой летней грязи, не слыша и не видя, как скользили лошади, не чувствуя мокрых бород и холода промокших спин.
Вместе, без слез и без жалоб, болели общей болью, считали силу нурманнов, соображали, много ли своих новгородцев пойдет к Ставру, привяжется к самозванному князю.
– Держи ко мне путь, – сказал Гюрята. – Дорогу-то знаешь?
– Знаю.
Гюрята прихватил коня за гривку, прыгнул. Он оставил на дороге двоих с приказом встречать беглых и направлять на его огнище. Сам на перекрестке свернул к знатному огнищанину Баргу, а сына с тремя вершниками погнал к другому соседу.
3
Богатое Гюрятово огнище залегло на день пути от Новгорода и на четверть дня от берега Ильменя Гюрята владел обширными полями, держал большие стада рогатого скота, много сот свиней и овец.
Во дворе Гюряты строения были низкие, крытые соломой, темные, закопченные. В дверях, чтобы сохранить лоб, приходилось пониже кланяться очагу и хозяину. Оконца затянуты бычьим пузырем, дворы плохо или совсем не мощены, – не в Городе. Все это было для Гюряты нипочем.
Зато усадьба была закрыта высоким тыном и защищена глубоким рвом, скотские загоны – как торжища, хлевы – как улицы. Зато суп в мисках всегда бывал густым, каша жирной, и ковши полны меда и пива. Все были сыты одинаково, от хозяина до сопливого парнишки-страдника. Так заведено хозяином.
Ставр никогда не жаловал Гюряту, а Гюрята – Ставра. Знатный огнищанин зло смеялся над замашками городского боярина, который, послушай Гюряту, только и умел подделываться под грека, ладиться под нурманна и рядиться готом.
Обоз Изяслава втянулся в усадьбу Гюряты после рассвета. Хозяин ждал, успев побывать у соседей. Усевшись с кузнецом на лавке, Гюрята вновь заставил кузнеца рассказать без спешки все, что было видено и услышано, каждое слово. На речь Ставра Гюрята захохотал, будто бы его развеселило. У Изяслава нехорошо повернулось сердце.
– Чему радуешься? – упрекнул мастер огнищанина.
– Тебе горе слепит очи бабьей водой, меня же оно просветляет, – возразил Гюрята.
Из Гюрятова огнища пустились чуть ли не первые гонцы по новгородским пригородам и землям. Расчетливый Гюрята выгонял посыльных парными и каждого о двуконь. Вершники Гюряты вели с собой в поводу вторых коней и, притомив первых, всегда имели свежую смену.
Поэтому Плесков (Псков), пригород Новгорода, не попал в руки посланным Ставром боярам Синему и Хабару с нурманнами, хотя они и спешили. Плесковские ворота вовремя запахнулись и не открылись на тонкое красноречие Синего, не отомкнулись хитрыми угрозами Хабара. Плесковитяне поднялись, пособники Ставра смолчали, не посмели себя показать и остались неведомыми.
Нурманны сунулись с размаху взять Плесков на слом – не взяли. Под камнями и стрелами из тынных камнеметов и самострелов, от плесковских лучников и на стене в рукопашной схватке легло до двух сотен викингов ярлов Гаука и Гаенга и до сотни викингов из пятисот, одолженных братьям другими ярлами за долю в будущей добыче.
Так и не удалось братьям-ярлам, владельцам Беммель-фиорда, с налету сделаться князьями-наместниками Плескова, и они вернулись в Новгород с попорченной славой на потеху другим членам союза.
А у князя Ставра непокоренный Плесков застрял в сердце, как обломок стрелы. Он не имел никакой связи с ощетинившимся Плесковом, не знал, что захотят сотворить с его дочерью Потворой плесковитяне за отца, и старался об этом не думать.
Во дворе Гюряты строения были низкие, крытые соломой, темные, закопченные. В дверях, чтобы сохранить лоб, приходилось пониже кланяться очагу и хозяину. Оконца затянуты бычьим пузырем, дворы плохо или совсем не мощены, – не в Городе. Все это было для Гюряты нипочем.
Зато усадьба была закрыта высоким тыном и защищена глубоким рвом, скотские загоны – как торжища, хлевы – как улицы. Зато суп в мисках всегда бывал густым, каша жирной, и ковши полны меда и пива. Все были сыты одинаково, от хозяина до сопливого парнишки-страдника. Так заведено хозяином.
Ставр никогда не жаловал Гюряту, а Гюрята – Ставра. Знатный огнищанин зло смеялся над замашками городского боярина, который, послушай Гюряту, только и умел подделываться под грека, ладиться под нурманна и рядиться готом.
Обоз Изяслава втянулся в усадьбу Гюряты после рассвета. Хозяин ждал, успев побывать у соседей. Усевшись с кузнецом на лавке, Гюрята вновь заставил кузнеца рассказать без спешки все, что было видено и услышано, каждое слово. На речь Ставра Гюрята захохотал, будто бы его развеселило. У Изяслава нехорошо повернулось сердце.
– Чему радуешься? – упрекнул мастер огнищанина.
– Тебе горе слепит очи бабьей водой, меня же оно просветляет, – возразил Гюрята.
Из Гюрятова огнища пустились чуть ли не первые гонцы по новгородским пригородам и землям. Расчетливый Гюрята выгонял посыльных парными и каждого о двуконь. Вершники Гюряты вели с собой в поводу вторых коней и, притомив первых, всегда имели свежую смену.
Поэтому Плесков (Псков), пригород Новгорода, не попал в руки посланным Ставром боярам Синему и Хабару с нурманнами, хотя они и спешили. Плесковские ворота вовремя запахнулись и не открылись на тонкое красноречие Синего, не отомкнулись хитрыми угрозами Хабара. Плесковитяне поднялись, пособники Ставра смолчали, не посмели себя показать и остались неведомыми.
Нурманны сунулись с размаху взять Плесков на слом – не взяли. Под камнями и стрелами из тынных камнеметов и самострелов, от плесковских лучников и на стене в рукопашной схватке легло до двух сотен викингов ярлов Гаука и Гаенга и до сотни викингов из пятисот, одолженных братьям другими ярлами за долю в будущей добыче.
Так и не удалось братьям-ярлам, владельцам Беммель-фиорда, с налету сделаться князьями-наместниками Плескова, и они вернулись в Новгород с попорченной славой на потеху другим членам союза.
А у князя Ставра непокоренный Плесков застрял в сердце, как обломок стрелы. Он не имел никакой связи с ощетинившимся Плесковом, не знал, что захотят сотворить с его дочерью Потворой плесковитяне за отца, и старался об этом не думать.
Глава четвертая
1
Молодой владетель Норангер-фиорда свободный ярл Ролло кричал на конунга Ската:
– Я ухожу, клянусь Фреиром, Ниордом и всемогущим Асом! Где моя доля? Дай мне мою долю добычи конунг!
– Ты поклялся нашему союзу священными браслетами Вотана, – возразил Скат.
– Я клялся соблюдать тайну, не больше, и я сдержал слово. Разве ты тогда не слышал слов моей клятвы? Теперь я поклялся, что ухожу. Где моя доля?
Ролло сделал резкое движение. Скату показалось, что дерзкий ярл собирается схватить его за бороду. Между конунгом и Ролло встали Гольдульф, Агмунд и Свибрагер. Скат злобно плюнул под ноги норангерского ярла.
Двадцать два свободных ярла собрались в большом зале, занимавшем низ башни Детинца. Он служил трапезной для городских ротников; ярлы завладели удобным помещением и сделали его своей трапезной.
Князь Ставр безразлично следил за ссорой. Чем меньше останется ярлов, тем лучше. Намерения союза овладеть Новгородом для себя и выбросить местного князя, когда в нем не будет нужды, не сохранились от Ставра в тайне.
Изворотливые и хитрые помощники Ставра Хабар, Синий, Нур, Делота и Гудим усердно общались с ярлами и между словами, как бы случайно, настраивали одних против других, следуя обычным приемам. Они с успехом обработали Гаука и Гаенга, Ингольфа и Ролло, внушив им, что Скат, Гольдульф, Свибрагер и Балдер Большой Топор желают их смерти. Гольдульфу и Свибрагеру были переданы оскорбительные отзывы Ролло и Гаука, уши Балдера и Ската получили свою порцию яда. Ставр готовил вражду и между другими ярлами. Сейчас князь наблюдал за развитием ссоры.
Неудача под Плесковом отбросила братьев Гаука и Гаенга в последние ряды ярлов по силе дружин. Это обстоятельство, в соединении с нашептываниями, заставило их мечтать лишь о скорейшем возвращении к себе в фиорд Беммель. Им предстояло или бросить один из драккаров, или заставить викингов грести без смены. Ролло обещал братьям поддержку. К ним троим присоединился обидчивый, замкнутый Ингольф, ровесник Ролло.
Гольдульф вздумал внести раздор в эту четверку:
– А почему бы могучему и непобедимому Ролло самому не взять себе Плесков? – льстиво сказал Гольдульф. – Обдуманный захват Плескова, если избежать неразумной поспешности, сулит удачу. – Гольдульф намекал на поражение братьев-ярлов, с которыми больше можно было не считаться.
Сам того не подозревая, Гольдульф попал в ловушку. Подручный Ставра грек Василько наудачу шепнул Ролло, что его хотят устранить из Новгорода. Подобные намеки делались не одному Ролло, так как Ставр боялся, что ярлы начнут беспорядочно грабить земли и пригороды. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что при словах Гольдульфа насторожились и Гаральд, и Эвилл, и Эрик Красноглазый, и Скиольд с Гунваром. Но самому Гольдульфу от этого не было легче. Ролло вспыхнул.
– Ты сам хочешь схватить лучшую часть! Клянусь копьем, ты издеваешься, сладкоречивый лжец! – крикнул Ролло и ударил Гольдульфа кулаком по лицу. Из рта семскиленского ярла брызнула кровь. Теперь его могла удовлетворить лишь смерть Ролло.
В зале нашлось достаточно места для поединка. Принесли доспехи. Гольдульф послушно поворачивался и поднимал руки, подчиняясь викингам, укреплявшим на его теле латы, поручни и поножи. Обычно сдержанный и осторожный, Гольдульф опьянел от оскорбления и не переставал проклинать Ролло, его отца и предков. Кровь из рассеченной щеки не унималась, Гольдульф лишился одного зуба.
Ролло только кивал головой в ответ на ругань противника. Уже тогда молодой владетель Норангера развивал качества, впоследствии так выдвинувшие его в ряду свободных ярлов: способность быстро соображать и не волноваться. И эта вспышка была не такой уж безрасчетной: Ролло был убежден, что справится с Гольдульфом. С Балдером Большой Топор или с Красноглазым Эриком Ролло вел бы себя иначе.
Вспоминая советы нидаросского ярла Оттара, Ролло мысленно благодарил его.
– Я ухожу, клянусь Фреиром, Ниордом и всемогущим Асом! Где моя доля? Дай мне мою долю добычи конунг!
– Ты поклялся нашему союзу священными браслетами Вотана, – возразил Скат.
– Я клялся соблюдать тайну, не больше, и я сдержал слово. Разве ты тогда не слышал слов моей клятвы? Теперь я поклялся, что ухожу. Где моя доля?
Ролло сделал резкое движение. Скату показалось, что дерзкий ярл собирается схватить его за бороду. Между конунгом и Ролло встали Гольдульф, Агмунд и Свибрагер. Скат злобно плюнул под ноги норангерского ярла.
Двадцать два свободных ярла собрались в большом зале, занимавшем низ башни Детинца. Он служил трапезной для городских ротников; ярлы завладели удобным помещением и сделали его своей трапезной.
Князь Ставр безразлично следил за ссорой. Чем меньше останется ярлов, тем лучше. Намерения союза овладеть Новгородом для себя и выбросить местного князя, когда в нем не будет нужды, не сохранились от Ставра в тайне.
Изворотливые и хитрые помощники Ставра Хабар, Синий, Нур, Делота и Гудим усердно общались с ярлами и между словами, как бы случайно, настраивали одних против других, следуя обычным приемам. Они с успехом обработали Гаука и Гаенга, Ингольфа и Ролло, внушив им, что Скат, Гольдульф, Свибрагер и Балдер Большой Топор желают их смерти. Гольдульфу и Свибрагеру были переданы оскорбительные отзывы Ролло и Гаука, уши Балдера и Ската получили свою порцию яда. Ставр готовил вражду и между другими ярлами. Сейчас князь наблюдал за развитием ссоры.
Неудача под Плесковом отбросила братьев Гаука и Гаенга в последние ряды ярлов по силе дружин. Это обстоятельство, в соединении с нашептываниями, заставило их мечтать лишь о скорейшем возвращении к себе в фиорд Беммель. Им предстояло или бросить один из драккаров, или заставить викингов грести без смены. Ролло обещал братьям поддержку. К ним троим присоединился обидчивый, замкнутый Ингольф, ровесник Ролло.
Гольдульф вздумал внести раздор в эту четверку:
– А почему бы могучему и непобедимому Ролло самому не взять себе Плесков? – льстиво сказал Гольдульф. – Обдуманный захват Плескова, если избежать неразумной поспешности, сулит удачу. – Гольдульф намекал на поражение братьев-ярлов, с которыми больше можно было не считаться.
Сам того не подозревая, Гольдульф попал в ловушку. Подручный Ставра грек Василько наудачу шепнул Ролло, что его хотят устранить из Новгорода. Подобные намеки делались не одному Ролло, так как Ставр боялся, что ярлы начнут беспорядочно грабить земли и пригороды. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что при словах Гольдульфа насторожились и Гаральд, и Эвилл, и Эрик Красноглазый, и Скиольд с Гунваром. Но самому Гольдульфу от этого не было легче. Ролло вспыхнул.
– Ты сам хочешь схватить лучшую часть! Клянусь копьем, ты издеваешься, сладкоречивый лжец! – крикнул Ролло и ударил Гольдульфа кулаком по лицу. Из рта семскиленского ярла брызнула кровь. Теперь его могла удовлетворить лишь смерть Ролло.
В зале нашлось достаточно места для поединка. Принесли доспехи. Гольдульф послушно поворачивался и поднимал руки, подчиняясь викингам, укреплявшим на его теле латы, поручни и поножи. Обычно сдержанный и осторожный, Гольдульф опьянел от оскорбления и не переставал проклинать Ролло, его отца и предков. Кровь из рассеченной щеки не унималась, Гольдульф лишился одного зуба.
Ролло только кивал головой в ответ на ругань противника. Уже тогда молодой владетель Норангера развивал качества, впоследствии так выдвинувшие его в ряду свободных ярлов: способность быстро соображать и не волноваться. И эта вспышка была не такой уж безрасчетной: Ролло был убежден, что справится с Гольдульфом. С Балдером Большой Топор или с Красноглазым Эриком Ролло вел бы себя иначе.
Вспоминая советы нидаросского ярла Оттара, Ролло мысленно благодарил его.
2
Голова Ролло исчезла под шлемом. Светло-серые глаза молодого ярла казались черными в глубоких прорезях низкого железного наличья. Щеки молодого ярла еще не огрубели от моря, его короткая бородка шелковисто вилась. Выжидая противника, владетель Норангер-фиорда не шевелился: по традициям поединка оскорбленному принадлежит первый удар.
Гольдульф надвигался, не отрывая от пола ступней широко расставленных ног. Семскиленский ярл выставлял щит, отводя назад и вверх правую руку с мечом, который казался продолжением кисти, покрытой чешуйчатой рукавицей. На его латной груди лежала широкая борода опытного, зрелого мужчины, прошедшего тридцатилетие.
Освобождая место для размаха меча, Гольдульф опустил широкий, сужающийся книзу щит, и железо сверкнуло над шлемом Ролло. Молодой ярл принял удар краем щита и успел достать концом меча грудь Гольдульфа. Лязг обоих ударов слился, и противники разошлись. На щите Ролло осталась вмятина, латы Гольдульфа не пострадали.
Пришла очередь Ролло. Противники столкнулись щитами и нанесли удары снизу, стараясь задеть ноги. После короткой паузы Ролло сумел ударить Гольдульфа по шлему, а сам получил удар по плечу. Кованая ящерица, прикрывавшая сочленение, осталась целой. Ролло купил эти латы зимой у Оттара. Траллс-кузнец, который хотел умереть, сдержал данное для спасения товарищей слово, и доспехи Ролло были превосходного качества. Железо мечей бесплодно спорило с железом доспехов.
Первый пыл вестфольдингов пропал. Несмотря на мечи и могучие фигуры в доспехах, они напоминали Ставру купцов, способных торговаться, не щадя времени. Боя не было. Ставр видел не двух воинов, в схватке которых возможно неожиданное и захватывающее проявление мужества. И еще ярлы напомнили самовластному князю игроков за клетчатой доской, обдуманно передвигающих затейливые фигурки по правилам умной игры. Пусть играют.
Ставр отвернулся. Прошло достаточное, казалось ему, время со дня, когда он сделал себя князем. Его дружина достигла тридцати сотен. Город исчерпал себя. Князь мало знал о землях. Подвоз почти прекратился, хлеба стало меньше. Ставру-боярину, торговавшему и хлебом, было выгодно повышение цен. Ставра-князя беспокоила мысль о близком дне, когда его склады опустеют. Послухи доносили о вооружении земель. Легко взять власть, но править труднее.
Князь слышал бесплодный лязг и скрежет железа о железо. Нурманны умелы, разумны и терпеливы в сражении, но в другом не ждут, нападают на дворы, обижают женщин и девушек. Вчера викинги ограбили двор среброкузнеца Гиркала. Гиркаловские отбивались, положили четверых нурманнов, пятерых ранили и сами были перебиты. Пусть бы скорее земли ополчились и подступили к Новгороду. Нурманны перебьют мятежных земских и после того должны уйти восвояси. Ставр хотел бы оставить ярлов Агмунда, Ската, Альрика и Фрея. У них более тысячи викингов. После разгрома земских такая иноземная дружина будет в меру сильна против мятежников, а против нее будет сильна своя дружина. По времени Ставр поубавит ярлов, люди смертны. Княжей дружине надобны не ярлы, а викинги.
Общий вскрик прервал мысли князя. Ролло сумел сбить шлем с головы Гольдульфа! Теперь противники не напоминали расчетливых игроков. Ролло кружил около Гольдульфа, грозя недлинным тяжелым мечом непокрытой голове своего врага. Норангерский владетель заставлял семскиленского держать щит высоко, что не только утомляло, но и открывало Гольдульфа.
И раз! И два! И три! Обманывая, Ролло доставал острием меча опасное место между поножью Гольдульфа и короткой латной юбкой.
– И четыре! И пять! И шесть! – вслух считали ярлы удачи Ролло.
– И семь!.. – Гольдульф почувствовал холодный укол в пах. Пустое! Он прикрывал голову мечом и, больше не решаясь поднять щит, отбрасывал меч Ролло с силой, высекавшей искры.
Ставр заметил кровавые следы ступни. Потеря крови ослабит Гольдульфа. Ролло может лишь дразнить противника в ожидании. Но молодой норангерский ярл еще не был таким тонко-расчетливым игроком, каким стал позже. Будущий первый герцог Нормандии и зять короля франков еще учился трудному искусству побеждать не для пустой славы, а для выгоды и не рискуя собой.
Опытный боец, Гольдульф успешно отбивал удары. Он дважды наносил Ролло верный, как казалось, удар – сверху и наискось. Но шлем Ролло выдержал. Гольдульф ощущал, как сапог наполняется кровью и ступня скользит по подошве. Это приводило его в ярость. Он думал о небрежности: ремни и застежки шлема или износились или были недостаточно закреплены. Непростительно!
Он отдал бы все свои драккары, чтобы лишь один раз достать концом меча пристальный глаз врага в прорези наличника! Ненависть толкнула сердце и тело, Гольдульфа подняло сознание силы и неуязвимости. Ударив щитом в щит – испытанный прием, – он выбросил меч вперед над щитом, в глаз Ролло. И сам упал с пробитым лбом, а Ролло остался невредимым…
– Для этого рода неблагоприятна Новгородская земля, – прошептал князь Ставр.
Гольдульф надвигался, не отрывая от пола ступней широко расставленных ног. Семскиленский ярл выставлял щит, отводя назад и вверх правую руку с мечом, который казался продолжением кисти, покрытой чешуйчатой рукавицей. На его латной груди лежала широкая борода опытного, зрелого мужчины, прошедшего тридцатилетие.
Освобождая место для размаха меча, Гольдульф опустил широкий, сужающийся книзу щит, и железо сверкнуло над шлемом Ролло. Молодой ярл принял удар краем щита и успел достать концом меча грудь Гольдульфа. Лязг обоих ударов слился, и противники разошлись. На щите Ролло осталась вмятина, латы Гольдульфа не пострадали.
Пришла очередь Ролло. Противники столкнулись щитами и нанесли удары снизу, стараясь задеть ноги. После короткой паузы Ролло сумел ударить Гольдульфа по шлему, а сам получил удар по плечу. Кованая ящерица, прикрывавшая сочленение, осталась целой. Ролло купил эти латы зимой у Оттара. Траллс-кузнец, который хотел умереть, сдержал данное для спасения товарищей слово, и доспехи Ролло были превосходного качества. Железо мечей бесплодно спорило с железом доспехов.
Первый пыл вестфольдингов пропал. Несмотря на мечи и могучие фигуры в доспехах, они напоминали Ставру купцов, способных торговаться, не щадя времени. Боя не было. Ставр видел не двух воинов, в схватке которых возможно неожиданное и захватывающее проявление мужества. И еще ярлы напомнили самовластному князю игроков за клетчатой доской, обдуманно передвигающих затейливые фигурки по правилам умной игры. Пусть играют.
Ставр отвернулся. Прошло достаточное, казалось ему, время со дня, когда он сделал себя князем. Его дружина достигла тридцати сотен. Город исчерпал себя. Князь мало знал о землях. Подвоз почти прекратился, хлеба стало меньше. Ставру-боярину, торговавшему и хлебом, было выгодно повышение цен. Ставра-князя беспокоила мысль о близком дне, когда его склады опустеют. Послухи доносили о вооружении земель. Легко взять власть, но править труднее.
Князь слышал бесплодный лязг и скрежет железа о железо. Нурманны умелы, разумны и терпеливы в сражении, но в другом не ждут, нападают на дворы, обижают женщин и девушек. Вчера викинги ограбили двор среброкузнеца Гиркала. Гиркаловские отбивались, положили четверых нурманнов, пятерых ранили и сами были перебиты. Пусть бы скорее земли ополчились и подступили к Новгороду. Нурманны перебьют мятежных земских и после того должны уйти восвояси. Ставр хотел бы оставить ярлов Агмунда, Ската, Альрика и Фрея. У них более тысячи викингов. После разгрома земских такая иноземная дружина будет в меру сильна против мятежников, а против нее будет сильна своя дружина. По времени Ставр поубавит ярлов, люди смертны. Княжей дружине надобны не ярлы, а викинги.
Общий вскрик прервал мысли князя. Ролло сумел сбить шлем с головы Гольдульфа! Теперь противники не напоминали расчетливых игроков. Ролло кружил около Гольдульфа, грозя недлинным тяжелым мечом непокрытой голове своего врага. Норангерский владетель заставлял семскиленского держать щит высоко, что не только утомляло, но и открывало Гольдульфа.
И раз! И два! И три! Обманывая, Ролло доставал острием меча опасное место между поножью Гольдульфа и короткой латной юбкой.
– И четыре! И пять! И шесть! – вслух считали ярлы удачи Ролло.
– И семь!.. – Гольдульф почувствовал холодный укол в пах. Пустое! Он прикрывал голову мечом и, больше не решаясь поднять щит, отбрасывал меч Ролло с силой, высекавшей искры.
Ставр заметил кровавые следы ступни. Потеря крови ослабит Гольдульфа. Ролло может лишь дразнить противника в ожидании. Но молодой норангерский ярл еще не был таким тонко-расчетливым игроком, каким стал позже. Будущий первый герцог Нормандии и зять короля франков еще учился трудному искусству побеждать не для пустой славы, а для выгоды и не рискуя собой.
Опытный боец, Гольдульф успешно отбивал удары. Он дважды наносил Ролло верный, как казалось, удар – сверху и наискось. Но шлем Ролло выдержал. Гольдульф ощущал, как сапог наполняется кровью и ступня скользит по подошве. Это приводило его в ярость. Он думал о небрежности: ремни и застежки шлема или износились или были недостаточно закреплены. Непростительно!
Он отдал бы все свои драккары, чтобы лишь один раз достать концом меча пристальный глаз врага в прорези наличника! Ненависть толкнула сердце и тело, Гольдульфа подняло сознание силы и неуязвимости. Ударив щитом в щит – испытанный прием, – он выбросил меч вперед над щитом, в глаз Ролло. И сам упал с пробитым лбом, а Ролло остался невредимым…
– Для этого рода неблагоприятна Новгородская земля, – прошептал князь Ставр.
3
Победитель не захотел расставаться с доспехами и снял лишь шлем, открыв голову в спутанных длинных локонах, мокрых от обильного пота.
– Слушай, конунг, – обратился он к Скату, возобновляя свои притязания там, где их прервал поединок, – отдай мою долю, отдай доли Гаука, Гаенга и Ингольфа. Мы уйдем завтра и уступим остающимся все богатства, которые еще достанутся вам.
Старый Скат успел придумать, что сказать Ролло:
– Князь Ставр даст вам по справедливости. Вы тоже помогали ему сделаться князем Хольмгарда, ему и платить.
Все ярлы сразу насторожились, заранее позавидовав Ролло и его трем спутникам. Их раздражал богатый город. Они глядели на него с жадностью кота, в природе которого заложена безотчетная способность торопиться проглотить кусок мяса с злобным рычаньем, с злобной оглядкой, давясь и жестоко страдая от тревоги, пусть даже никого нет и никто не собирается отнять добычу.
Некоторые из них попытались бы осуществить большие намерения, высказанные на зимнем совете в горде Ската. Но для этого следовало не грабить, а править. И самое главное, необходимо действовать одному, а не в окружении завистливых друзей-соперников. Нидаросский ярл Оттар был прав в своих предсказаниях. Впрочем, для такого предвидения не требовалось гения… Ставр находил, что уход Ролло не сплачивал союз остающихся, но наносил удар по его основанию, ускорял развитие трещин.
– Слушай, конунг, – обратился он к Скату, возобновляя свои притязания там, где их прервал поединок, – отдай мою долю, отдай доли Гаука, Гаенга и Ингольфа. Мы уйдем завтра и уступим остающимся все богатства, которые еще достанутся вам.
Старый Скат успел придумать, что сказать Ролло:
– Князь Ставр даст вам по справедливости. Вы тоже помогали ему сделаться князем Хольмгарда, ему и платить.
Все ярлы сразу насторожились, заранее позавидовав Ролло и его трем спутникам. Их раздражал богатый город. Они глядели на него с жадностью кота, в природе которого заложена безотчетная способность торопиться проглотить кусок мяса с злобным рычаньем, с злобной оглядкой, давясь и жестоко страдая от тревоги, пусть даже никого нет и никто не собирается отнять добычу.
Некоторые из них попытались бы осуществить большие намерения, высказанные на зимнем совете в горде Ската. Но для этого следовало не грабить, а править. И самое главное, необходимо действовать одному, а не в окружении завистливых друзей-соперников. Нидаросский ярл Оттар был прав в своих предсказаниях. Впрочем, для такого предвидения не требовалось гения… Ставр находил, что уход Ролло не сплачивал союз остающихся, но наносил удар по его основанию, ускорял развитие трещин.