Иванова Юлия. Лунные часы

   - Вам налево, - вдруг послышался чей-то хриплый голос. Огляделись никого. Только лошадь неподалеку траву щиплет.
   - Вам налево, - повторил Голос. Теперь уже сомнений не оставалась говорящая лошадь!
   Мы поудивлялись, поблагодарили и пошли налево. И началось.
   Налево была Пустыня. Солнце над головой печет нещадно, песчаные кулички раскалились, ядовитые змеи кишат и шипят, львы рычат, кактусы колются - все, как в пустыне.
   И народу никого. Еды купить негде, воды достать негда. Жарища. И запасы наши кончились. Только Суховодову хоть бы что. Идет свеженький, чистенький смотреть противно. Напрасно Суховодов уверял, что больше всего на свете хотел бы разделить наши мучения, что такое неравенство ему что нож острый, а наши физические страдания бледнеют по сравнению с его душевными. Мы ему все равно не верили - очень уж он не был похож на страдальца!
   Зато на Макара страшно было глядеть. Он то и дело наступал на ядовитых змей, которые его нещадно жалили, цеплялся за кактусы, которые до крови царапали. Пролетавший орел уронил ему на голову черепаху - в результате чего Бедный Макар стал похож на одну сплошную шишку.
   Потом мы повстречали высохшего темнолицего старика в чалме и бурнусе, который сказал, что его зовут Магомет и что он идет к Горе, потому что Гора не идет к нему. Что Пустыня как раз ведет к Горе, а к Лесу надо было идти от развилки направо. Что говорящая лошадь - это Сивый Мерин, Который Всегда Врет. Поэтому, коли Мерин указал налево, нам надо было идти направо. Такие пирожки.
   Повернули мы назад. Петрова совсем повисла у меня на руке, хныкала и пилила, что настоящий мужчина должен разбираться в лошадях и отличать бессовестного сивого мерина от правдивых говорящих животных, как, например, наш Ворон. Ворон польщенно кружил над головой Петровой вместо тени и каркал:
   - Дор-рогу осилит идущий!
   Ему бы передовицы в "Пионерку" писать.
   И вдруг мы заметили странную тропинку - ровненькую, поросшую мягкой зеленой травой. Как на газонах, по которым "ходить запрещается". Тропинка начиналась прямо от места, где мы остановились передохнуть, петляла, исчезая среди песчаных куличков, звала и манила.
   Петрова села на траву и заявила, что тропинка наверняка ведет к
   Лесу, потому что она зеленая. Варвара сказала, что даже если не ведет к Лесу, все равно интересно сходить и поглядеть, куда она все-таки ведет.
   Бедный Макар сказал, что после черепахи у него совсем мозги не варят, и чтоб мы думали за него.
   Я предложил вернуться к развилке, ну и Суховодов меня поддержал, сказав, что лично он никогда бы не стал сворачивать на тропинку. Тогда Петрова заорала, что, конечно, легко так говорить, когда тебе всегда ни холодно, ни жарко, а что другие совсем из сил выбились, Суховодову начхать. И, мол, мы как хотим, а лично она пошла.
   И Петрова пошла по зеленой тропинке. Варька за Петровой, а мы за Варькой не оставлять же девчонок одних.
   - Лес! - запрыгала Петрова, - Я же говорила!
   - По-моему, это мираж, - сказал Суховодов.
   Но это был не Лес и не мираж. Тропинка привела нас к чудесному острову, зеленому оазису среди песков. Вода в речке была белая, как молоко, и когда мы ее попробовали, оказалось, что это и есть самое настоящее молоко. Холодное, вкусное - такое я пил только однажды в деревне, прямо из погреба. У самого берега оно было слаще и чуть розоватым. Оказалось, что кромка берега и дно сделаны из киселя. Моего любимого, клюквенного.
   Молочная река, кисельные берега!
   Мы наелись, напились, а потом мне ужасно захотелось спать. Я увидел, что другие тоже зевают, а Макар - тот вообще уже растянулся на травке и посапывает. Только я собрался последовать его примеру, как увидел, что к берегу плывет лодка, а в ней малый с огромным половником вместо весла. Так и гребет половником. А потом зачерпнул молока с киселем, отправил в рот, машет нам:
   - Что это вы на земле устроились? Ведь жестко. Садитесь, я вас к матушке отвезу. Там постели мягкие, перины пуховые...Тишь, гладь да Божья благодать.
   Суховодов (он один был бодрый, сна ни в одном глазу) напрасно кричал, что нам угрожает опасность, что на Куличках нельзя останавливаться и что спать среди бела дня совсем ни к чему. Мы ответили, что это лично ему ни к чему, раз ему никогда ничего не делается, даже усталость не берет. Суховодов обиделся и сказал, что одиночество, зависть и непонимание - его печальный жребий, и замолчал. Потом я понял, что в молоке и кискеле действительно было зелье, от которого мы не то чтоб совсем заснули, а вроде как обалдели и потеряли волю.
   Лодка покачивалась на белых волнах. Я зевал и казался себе ужасно тяжелым, будто перенесся на Юпитер.
   - А ты...кто? - спросила Варвара малого. Язык у нее еле ворочался.
   - Тит я, - парень вновь зачерпнул половником молока с киселем и олтправил в рот.
   - А почему ты...не гребешь совсем?
   - Пущай сама гребет, торопиться некуда. Тише едешь - дальше будешь.
   Я сообразил, что это, наверное, тот самый Тит, у которого, как работать, всегда болит брюхо, а насчет киселя - так "где моя большая ложка?" Куда же он нас везет? На том берегу раскинулся городок, уютный, но совсем безлюдный.
   - А где...жители? - зевнув,- спросила Варвара.
   - До-ома, - тоже зевнул Тит, - Лежат на печи да едят калачи.
   - А работают ночью?
   - Зачем работают? Ночью спят. А некоторые ночью лежат на печи да едят калачи, а днем спят. У нас свобода.
   - А когда же работают? - спросил я.
   Тит глянул на меня, как на дурачка, махнул рукой и задремал.
   По городу были развешаны плакаты:
   НИКОГДА НЕ ОТКЛАДЫВАЙ НА ЗАВТРА ТО, ЧТО МОЖНО СДЕЛАТЬ ПОСЛЕЗАВТРА!
   НЕ БЕРИСЬ ЗА ГУЖ!
   ЗАВТРА, ЗАВТРА, НЕ СЕГОДНЯ - ТАК ГОВОРИМ МЫ!
   ...так ленивцы говорят...
   - Это город ленивцев! - шепнул я Суховодову.
   - Хуже. Это Сонное Царство Матушки Лени. Вон и ее дворец.
   В глубине острова возвышалось странное сооружение в виде огромной подушки с кружевами. Дремлющий у ворот Стражник еле-еле разлепил глаза и прворчал:
   -Вот жизнь - спишь, спишь, а отдохнуть некогда. Пароль скажите.
   - Лень, отвори дверь - сгоришь, - сказал Тит пароль.
   - Хоть сгорю, а не отворю, зевнул Стражник, - Ладно, свои, проходите.
   Движущийся тротуар повез нас ко дворцу. На площади лежал здоровенный камень.
   - А это...что? - зевнула Варвара.
   - Главный наш памятник. Лежачий Камень, под Который Вода не Течет.
   Перед дворцом висел портрет толстой-претолстой тетки с десятью подбородками и крошечными заплывшими глазками.
   - Матушка моя, Лень, - зевнул Тит.
   ЛЕНЬ ПРЕЖДЕ НАС РОДИЛАСЬ. СЛАВА МАТУШКЕ-ЛЕНИ! - было начертано под портретом.
   Матушка Лень приняла нас в парадном зале. Она возлежала в гамачище от стены до стены, который медленно раскачивался при помощи каких-то мощных механизмов, и была до того габаритная и толстая, что от этой качки весь зал ходил ходуноми и наклонялся, как корабль на волнах, - то вправо, то влево.
   - Входите, голубчики, входите, родимые! Сейчас вам матушка постелит, накормит, спать уложит. Здесь, в Сонном Царстве, не нужно никуда идти, спешить, стремиться. Только отдыхать, отдыхать, отдыхать...
   Никогда бы не подумал, что у этой громадины может быть такой голосок. Прежде я , конечно, слыхал выражение "сладкий голос", но не очень-то представлял, что это такое. Бывает голос приятный и неприятный, сердитый, ласковый. Но чтоб сладкий...
   Так вот, у Матушки Лени был самый настоящий сладкий голос, прямо-таки медовый. Когда она говорила, можно было пить чай без сахара.
   Мне вдруг стало тошно, будто пирожных объелся, и я понял, что Суховодов прав, что отсюда надо немедленно бежать.
   - Спасибо, но нам...к сожалению...Дела у нас, - я зевнул.
   - Дела не волк, в лес не убегут. Погостите у меня хоть денечек..Не понравится - уйдете себе.
   - В самом деле, - зевнула Петрова, - Все иди да иди. В конце концов, просто невежливо отказываться, когда нас так любезно...Только денечек, единственный. Ну, Алик!
   Я хотел ей сказать, что "Алики в валенках", но говорить было лень. Я зевнул.
   - Хоть денечек, - зевнул Макар, - А шишек не будет?
   - Какие шишки, ежели вовсе не двигаться? - пропела Матушка Лень, Отдыхать будешь от шишек.
   - Вовсе не двигаться - это так любопытно, - зевнула Варвара, - Никогда не была в гостях у Лени.
   - Немедленно вставай, Олег! - тормошил меня Суховодов. - А то будет поздно. Мы вперед, они - за нами. Ну же, ну!
   - Иду, - зевнул я, - сейчас.
   Но со мной творилось неладное. Так бывает, когда поутру прозвенел будильник, пора в школу, а вставать жуть как неохота. Приказываешь себе подняться, воображаешь, будто встал давно, а сам, оказывается, дрыхнешь себе, и тебе просто снится, что ты давно встал, убрал постель и зарядку делаешь.
   В общем, пока мне снилось, что мы с Суховодовым увели всех из дворца, что переплыли молочную реку и продолжаем штурмовать пустыню, на самом деле нас под сладкие речи Матушки Лени проводили в покои, раздели-разули и уложили в гамаки на пуховые перины.
   Покои походили на беседку. Круглые стены и потолок сплошь были обвиты виноградом "Дамские пальчики" - без косточек. Кисти качались прямо над головой. Раскрывай рот и ешь, сколько влезет.
   А надоест виноград - протяни сквозь лозу руку, и в руке - жареная курица. Или банан, уже очищенный. Или эскимо на палочке, уже развернутое, без фольги. Или очищенная вобла. Даже без костей.
   Наелся - можешь по телевизору местные передачи поглядеть - на каком боку спать, как часто переворачиваться с боку на бок и все такое. Или участвовать в конкурсе, кому сон интереснее приснился. Лучшие сны, цветные и чернобелые, показывали по телевизору.
   А потом как зазвучит: "Спят усталые игрушки", диктор провозгласит славу в честь Матушки Лени и ее Сонного Царства, гамаки начнут потихоньку покачиваться, и снова засыпаешь под сладкий голос Матушки.
   Несколько раз мы видели по телевизору уже знакомого нам "великого танцора" Безубежденцева - он исполнял адажио из балета "Спящая красавица". Видимо, у Матушки Лени он служил по совместительству. И здорово служил. Глядя на его танцы, еще больше хотелось спать.
   В общем, сытно, тепло и не дует. Никуда идти не надо, ничего делать не надо, ни о чем думать не надо. Может, вы считаете - вот житуха, лучше не бывает! Мне тожде понравилось. И Петровой, и всем. Никуда мы, конечно, не ушли - ни на второй день, ни на третий. Поначалу еще Суховодов, который один не заболел сонной болезнью, мог нас расшевелить, мы еще переговаривались, что, мол, завтра отправимся в путь за Тайной, а потом как-то и разговаривать стало лень, да и не к чему.
   Затем телевизор перестали включать и в конкурсах больше не участвовали стало лень запоминать сны. Только ели да спали.Каждый раз перед сном я давал себе слово: как проснусь, встать и уйти отсюда. А потом позабыл, куда и зачем мне нужно идти, а вспоминать было лень.
   Даже Ворон наш совсем обленился и все больше дремал, изредка повторяя во сне:
   - Безделье - мать всех пор-роков!
   Мне очень стыдно рассказывать о том, что было дальше, но, как говорил папа, надо иметь мужество.
   Дальше дни и ночи перепутались, превратились в одну сплошную серую дрему. Время будто остановилось. Я только чувствовал, что делаюсь все тяжелее, гамак подо мной все больше прогибается, а руки стали такие толстые, что я уже не мог просовывать их сквозь прутья лозы за едой. Пища теперь сама спускалась мне в рот - в основном, манная каша и то, что можно было глотать, не жуя - жевать было лень, а глотать можно и не просыпаясь.
   Сквозь сон до меня доносился голос Суховодова. Суховодов сердился, кричал, тряс меня за плечи, шлепал по щекам. Потом отставал.
   Но однажды он тряс уж очень сильно и долго, кричал чересчур громко, а потом гамак вдруг стал из-под меня вырываться, и я упал. Боли не почувствовал, потому что растолстел и был вроде как набит ватой.
   Надо мной стоял Суховодов. Он сказал, что это он меня вытряхнул из гамака и не пустит назад, пока я его не выслушаю. Что нам всем грозит страшная опасность и он, Суховодов, призван нас спасти, поскольку является членом нашего коллектива и все такое. И что он без нас никуда отсюда не уйдет, в крайнем случае, вместе с нами погибнет.
   Он говорил очень красиво, но соображал я с трудом и попросил его выражаться яснее и покороче - мне побыстрей хотелось назад в гамак.
   Суховодов сказал, что мы все должны через два часа погибнуть, и надо немедленно бежать. Что пока мы спали, он ухитрился проникнуть во дворец и выведал у Безубежденцева, что Матушка Лень только с виду добрая, что мы все находимся в ужасной ловушке, в которую она заманивает проходящих путников. Помещает их в специальную камеру, откармливает в безделье, баюкает, усыпляет, а тем временем камера под тяжестью их жиреющих тел постепенно погружается в кисельное болото. И что ее остров никакой не оазис, а сплошной обман, и наша камера уже почти совсем погрузилась в кисель, так что если мы отсюда немедленно не выберемся, будет поздно.
   Может, я бы ему и не поверил - так удобно было не поверить, а забраться себе назад в гамак, задремать, и будь, что будет.
   Но тут я увидел Варвару.
   Она тоже проснулась и смотрела на нас из гамака бессмысленными, заплывшими жиром глазками. В них больше не было любопытства - вот чему я поразился. Только досада, что мы ей мешаем дрыхнуть. Варька, которая не задает никаких вопросов...Варька, которой ничего больше не интересно - это было так странно, что я...Я представил себе, как пионер Олег Качалкин, мечтающий стать авиаконструктором, и пионерка Петрова, мечтающая открыть элексир вечной молодости, и за которую я как-никак отвечаю, потому что она дуреха и слабый пол, и все мои новые друзья, за которых я тоже в ответе, - все сейчас потонут в сладком липком киселе, будто ленивые ожиревшие мухи.
   Мне стало противно и страшно. Я выдернул из-под головы Макара наш походный рюкзак, достал дудку-побудку и так затрубил, что все это храпящее Сонное Царство вмиг пробудилось, стало, кряхтя, сползать со своих гамаков, задавать вопросы, ахать и ужасаться.
   Даже Ворон снова закаркал:
   - Пр-рава ножка, лева ножка, - поднимайся понемножку!
   Все мы были пузатыми, расплывшимися, будто в кривом зеркале в комнате смеха. Только никто не смеялся.
   Что делать?
   Суховодов сказал, что в крыше камеры есть крохотное отверстие величиной с игольное ушко, через которое он сейчас выберется наружу. Для него это пара пустяков. И попытается отвинтить крышку люка.
   Он возился с крышкой долго, очень долго, а когда мы уже совсем потеряли надежду, люк со скрежетом открылся и мы замерли от ужаса. Потому что, во-первых, мы уже настолько погрузились в болото, что когда камера наклонялась, кисель стекал через люк на пол. А, во-вторых, отверстие люка было не шире сиденья стула. Прежде в такое мы бы пролезли запросто, но сейчас...
   - Я, наверное, застряну, - захныкала Петрова, - а Варька - та уж точно застрянет.
   - Почему это ты "наверное", а я "точно"? Что же ты, стройней меня?
   - А то нет!
   - Ты?! Ну-ка пролезь, попробуй. Я погляжу, как ты пролезешь!
   - Я-то пролезу, а вот ты - нет.
   - Это я пролезу, а ты нет. Ну, лезь, лезь, что же ты?
   Петрова презрительно фыркнула и полезла. Я даже смотреть не стал. Слушал, как она пыхтит и кряхтит, будто паровоз, и думал, что если Петрова застрянет, тогда уж наверняка всем крышка.
   Но уж не знаю, как, а Петрова пролезла. А за ней и Варька. Вообще женщины, когда очень захотят, во что угодно могут втиснуться. Папа однажды купил себе джинсы, а мама рассердилась, что он ей не купил такие же, и сказала, что забирает себе эти. Тогда папа сказал, что они мужские. А мама сказала, что это ничего не значит, даже лучше, что мужские. Тогда папа сказал, что мама в них ни за что не влезет. Я тоже думал - не влезет! Мама вначале вправду не влезала, а папа над ней смеялся и радовался, что джинсы ему достанутся. Но он рано радовался. Мама тогда совсем перестала есть, не ела целых две недели, даже свои любимые блинчики с мясом не ела. И так исхудала, что джинсы стали ей велики. А папа так беспокоился о мамином здоровье, что ему было уже не до джинсов, и он даже обрадовался, что она, наконец-то, в них влезла и перестала худеть.
   - Алик, давай! - скомандовала сверху Петрова, протягивая мне руку.
   И я понял по ее лицу, что пусть это невозможно, но она меня, пусть по частям, но все равно из камеры вытащит. Потому что обещала тете Вале за мной присматривать. И вообще, где она, Петрова, там быть и мне. И никуда не денешься.
   Я схватил руку Петровой, и меня выдернуло из камеры, будто морковку из земли.
   А Бедный Макар, конечно, застрял, хоть был ничуть не толще нас. Мы вчетвером дергали его вверх изо всех сил, но бестолку, и все больше погружались в кисель. Макар кричал, чтоб мы его бросили, иначе сами погибнем. Суховодов сказал, что ему лично это не грозит, чтоб мы отпустили Макара, а лично он будет тонуть вместе с ним и проверит, что же сильнее - его везение или макарово невезение.
   Он крепко обнял Макара, и они вместе с камерой погрузились в кисельное болото. Девчонки хором заревели. Но Суховодово везение все же победило. Неведомая волшебная сила стала выталкивать его из киселя, а поскольку Суховодов ни за что не хотел отпускать Макара, пришлось волшебной силе спасать их вместе и отбиваться от макаровой невезухи.
   Мы ужасно обрадовались, когда они оба вынырнули, но особенно радоваться было некогда, потому что нас засасывало.
   - Скорее к берегу! - скомандовал я.
   Легко сказать - к берегу! А если у тебя под ногами жидкое липкое месиво, в которое ты проваливаешься с каждым шагом, а потом никак не можешь выдернуть ногу? Если хватаешься за кочки-клецки, а они выскальзывают у тебя из рук? Если само твое тело, твои мышцы, стали от долгогобезделья, как кисель, и не желают производить никакой работы? Если ты толстый, тяжелый и неповоротливый, как,..как...
   Нет, этого не расскажешь. Только тот меня поймет, кто сам побывал в плену у Матушки Лени, а потом из этого плена выкарабкивался.
   Крепко взявшись за руки, брели мы по кисельному болоту к берегу. Вместе падали, вместе поднимались, выдирая друг друга из отвратительно чавкающего клюквенного киселя (как он мог мне когда-то нравиться)? Одно скажу:- в одиночку мы бы не выбрались. И еще. Если перевести в единицы энергии, то сколько мы бездельничали в Сонном Царстве, столько сейчас мучились и трудились.
   Даже Ворон не переставая каркал, будто отрабатывал:
   - Добр-рое начало - полдела откачало!
   - Тер-рпение и тр-руд все пер-ретр-рут!
   - Губит лень, спасает тр-рудодень!
   Ворон был, как всегда, прав. Чем больше мы тратили сил, преодолевая это проклятое болото, тем становились стройнее. Крепли мускулы, наливались силой, идти было все легче. И когда, наконец, мы ступили на берег, кое-как оттерлись от киселя и глянули друг на друга, мы все выглядели, как прежде. Только устали до ужаса, повалились на траву.
   - Чего это вы на земле? Садитесь, я вас к Матушке отвезу. Там постели удобные, перины пуховые...
   Тит из лодки призывно махал нам половником. Молочная река - кисельные берега, вдали огромная подушка - дворец Матушки Лени. Мы тут даже про усталость забыли да как бросимся бежать! Остановились, только когда вокруг опять зажелтели одни раскаленные пески. Всем было ужасно стыдно.
   - У меня предложение, - сказала Петрова, - Давайте вообще про этот кисель забудем. Будто ничего такого с нами вообще не было. Чтоб совсем никогда не вспоминать. Давайте, а?
   Все охотно приняли ее предложение, а я не знал, как сообщить ей принеприятнейшее известие, которое сам только что узнал и аж похолодел. Дело в том, что в Сонном Царстве мне лень было смотреть на часы, а тут...Я бы сам с удовольствием забыл про кисель, но часы сразу напомнили, что мы-то с Петровой люди, а не сказочные персонажи, что для нас остановки на Куличках плохо кончаются.
   Я отозвал Петрову в сторону.
   - Как ты думаешь, Петрова, сколько времени мы гостили у Матушки Лени?
   - Наверное, не меньше месяца.
   - Только не падай в обморок. Пятнадцать лет.
   В обморок Петрова не упала, но побледнела и напустилась на меня.
   - Ну, ты даешь, Петрова! Я, что ли, на эту тропинку полез? Я ныл, чтоб на перине поваляться? "Один денечек, единственный..."?
   - А кто тебе велел соглашаться? Ты же мужчина, у тебя знаешь какая воля должна быть? Стальная. Мол, нет - и все!
   И Петрова изобразила, какое выражение лица должно быть у настоящего мужчины, когда он говорит: "нет - и все".
   Я поблагодарил за совет и сказал, что в следующий раз отлуплю. Петрова заявила, что настоящий мужчина никогда не поднимет руку на девочку, что у него должна быть такая сила убеждения...
   Я заорал, что я ненастоящий, что у меня нет силы убеждения, поэтому теперь чуть что - по шее.
   - Нер-рвные клетки не восстанавливаются! - каркнул нам Ворон.
   - Правильно, умница. Алик, ты слышишь?
   - Алики в валенках, - огрызнулся я.
   ГЛАВА 5
   Мы в плену у Страха и его супруги, госпожи Тоски Зеленой
   Итак, вернулись мы к развилке, погрозили Сивому Мерину кулаками, а Петрова - так даже за хвост дернула, чтоб не врал, и пошли по дороге направо. Несколько дней шли, никуда не сворачивая. И вот однажды...
   - Лес! - закричала Петрова, - Я вижу Лес!
   - Это не Лес, - сказал Суховодов.
   - Обман зр-рения! - поддержал его Ворон.
   Петрова сказала, что у нее интуиция, а я - что мы по горло сыты ее интуицией.
   - Ну, и пожалуйста. Вот пройдем мимо Леса...
   - Кажется, там и вправду деревья, - сказал Бедный Макар.
   - Давайте глянем, что там такое, - сказала Варвара, - Одним глазочком...
   Нет, все же не зря их не берут на корабль!
   Решение зависело от меня, а это хуже нет, когда от тебя ждут решения, в котором ты сам сомневаешься. И надо делать вид, что не сомневаешься.
   А вдруг действительно пройдем Лес?
   - Ладно, - сказал я, - Только глянем.
   Подошли ближе, глянули. Само собой, оказалось, что Суховодов прав никакой это не Лес, а просто высоченный зубчатый забор, выкрашенный зеленой краской.
   - Ну, убедились?
   - А может, Лес за забором? - предположила Петрова.
   - Весьма вероятно, - сказал Макар
   - В самом деле, - что же за забором? - поддержала Варвара.
   Суховодов сказал, что ничего там нет путного и интуиция подсказывает ему уносить ноги.
   - Давайте постучим в ворота и спросим, - предложила Петрова.
   Мне самому было интересно - что же там за забором?
   На стук никто не отозвался.
   Надо влезть на забор и посмотреть, - сказала Петрова.
   Лезть, разумеется, должен был "настоящий мужчина". Я полез. Влез и увидел...Ничего я не увидел. Ни домика, ни кустика, ни одной живой души, ничего такого. Голое место, обнесенное забором.
   Я спрыгнул на этот странный пустырь, отпер ворота и впустил остальных.
   - Ну, убедились? Где ваш Лес?
   - Странно, - сказала Петрова.
   - И очень даже интересно, - сказала Варвара, - Пойдем, спросим?
   Мне самому было странно и интересно. Только спрашивать было некого. Пустырь и пустырь. И вдруг мне что-то послышалось.
   Остальные тоже прислушались, замерли.
   Откуда-то из-под земли доносилось дробное постукивание, - вроде как моторчик лодочный работал. Пригляделись - в земле железная крышка, выкрашенная под цвет почвы, замаскирована. Стали поднимать, - не поднимается. Попробовали отвернуть, - звук стал громче. Под крышкой оказалось что-то вроде норы, а в норе сидел, скорчившись, человечек, и так трясся, что у него зубы стучали как моторчик. При виде нас туземец совсем расклеился, - того гляди окачурится.
   Мы спросили, чего он так боится.
   - В-в-в, - сказал человечек, - В-в-вас!
   Тогда мы спросили, почему он нас так боится. Мы поклялись, что у нас нет ни ножей, ни пистолетов, ни злых намерений, что мы не разбойники и не людоеды. Человечек немного успокоился, но сказал, что все равно нас боится, потому что, во-первых, не исключено, что мы врем, то есть мы разбойники, людоеды, и у нас ножи, пистолеты и злые намерения. Во-вторых, у нас может быть при себе какое-либо другое страшное тайное оружие, неизвестное в Городе Трясунов. В третьих, мы можем быть поджигателями. В четвертых, не исключено, что мы занесем в город страшную инфекцию, в результате чего все трясуны погибнут. Или мы вообще психи, от которых неизвестно, чего и ждать.
   Мы посмеялись и сказали, что это они, скорее всего, психи, что нужны они нам, как прыщ на носу. Что мы к ним заглянули совершенно случайно, приняв зеленый забор за Лес, к которому сейчас идем.
   Тут он перестал трястись и спросил:
   - Что? Я не ослышался? Вы идете к Лесу? Идете к Лесу?!
   Мы сказали, что да, идем к Лесу, и не понимаем, что тут такого страшного.
   Тогда человечек закричал:
   - Эй, трясуны, слышите? Они идут к Лесу и не понимают, что тут такого страшного!
   Тут земля будто зашевелилась - оказалось, вокруг сотни таких же норок с завинчивающимися крышками. Оттуда выглядывали трясуны, смотрели на нас во все глаза, подпрыгивали, чтобы получше разглядеть, и снова прятались.
   Человечек объяснил, что они никогда прежде не видели чудиков, Которые Идут к Лесу и не Понимают, что тут Такого Страшного. Сам он нам этого тоже объяснить не может, поскольку даже говорить боится на подобную тему, но сейчас все жители их подземного города будут "праздновать труса", и, если мы примем участие в этой церемонии, нам все станет ясно.
   - Странно, - сказала Петрова.
   - И очень даже интересно, - сказала Варвара, - Мы обязательно примем участие.
   - А кто боится, может нас здесь подождать, - сказала Петрова.
   Это означало, что "настоящие мужчины" поплетутся за ней в это дурацкое подземелье, а ненастоящие - не поплетутся.