- Радуется, что мы ее освободили! - воскликнула Петрова, - Сиди тут заживо под землей одна-одинешенька, и всем на тебя плевать. Смотри, она нам помогает!
Собака яростно принялась рыть лапами - теперь мы копали втроем.
Тьма доползла до половины Луны. Четвертая печать.
- Алик, мы не успеем. Ой, больше не могу...
- Ты отдохни, я сам.
И тут же, будто мираж, возник за сетью дремучих ветвей сонный остров Матушки Лени, заплескалась прохладная молочная река - кисельные берега. Отдохните, голубчики, отдохните, родимые! Отдохни, Петрова...
Но Петрова яростно мотнула головой, из последних сил заработала лопатой.
Пятая печать. Веселые аттракционы Убитого Времени, подносы со сказочно вкусными пирогами - видения за сетью сменяли друг друга, будто в кино. Все злые Кулички словно сговорились помешать нам успеть. Быстрее! Быстрей!
Шестая печать. Тьма закрыла Луну на три четверти. И тут моя лопата стукнулась о что-то твердое.
Вот она, старинная книга в кожаном переплете, закованная в чугунные кандалы, которые невозможно распилить даже за несколько дней. Эх, если б они у нас были в запасе, эти дни!
- Луна исчезает! - закричала Петрова.
Мы разом вцепились в тяжелый кожаный переплет, запечатанный последней, седьмой печатью. Он скрипел, не поддавался, и вдруг распахнулся сам собой где-то на середине Книги.
Последний луч Луны упал на страницу. Лишь три слова: "Олег плюс Василиса". И пустота. У меня сердце оборвалось - неужели нет у нас никаких добрых дел? Потом вспомнил, что нам по двенадцать, все впереди.
А берестяной лист свернулся воронкой, и уже в кромешной тьме в центре воронки огненно вспыхнуло:
ИДИТЕ!
Земля дрогнула. Взвизгнув, отскочила Собака - прочь от бешено раскручивающейся спирали, куда нас неудержимо втягивало вместе с поглотившей все тьмой.
ГЛАВА 11
- Вместо эпилога. В которой мы с Петровой попадаем вообще нивесть куда, и, если это и есть та самая история, то как из нее выбраться?
Я сидел за рулем роскошной машины, расфранченный, вроде Суховодова, и мчался с ветерком по какому-то тоже расфуфыренному городу - с кричащими витринами, битком набитыми яркими товарами, банками и кривляющимися полуголыми манекенщицами, похожими на Варвару.
Что за дела? Неужто мы опять в царстве Вещей?
Рядом со мной сидела красивая девушка, похожая на Петрову, с сигаретой в пальцах с длиннющими наманикюренными ногтями.
- Петрова, ты, что ли?
- Наверное, я, - отвечает. И вдруг всхлипнула:
- Ой, Алик, какой же ты старый!.. Растолстел, и лысина. Что-то с нами опять не то... Да ладно, не расстраивайся - ты мне все равно нравишься. Но где же наши ребята, палатки?
Глянул я на себя в машинное зеркальце и ужаснулся - вроде бы не я, а папа, даже старее, потому что папа всегда был загорелый, спортивный, а этот "я" помятый какой-то, мешки под глазами...
- Мамочки, это что, двухтысячный год? - Петрова указала на цифры из лампочек на многоэтажном здании и схватила с заднего сиденья пачку газет и журналов. - Смотри, и здесь - март двухтысячного...Ох, какие мы ста-арые! Осторожней - столько машин...Это какая-то заграница. Опять мы попались на Золотую Удочку, что ли? Но почему, мы же все выполнили, что происходит? Петрова всхлипнула, - Ма-ма-а...
- И совсем ты не старая, Петрова, ты просто красивая девушка, - утешал я, а у самого голова кругом,- Только штукатурки на тебе много. И эти ногти...Потом, зачем ты куришь?
- А я почем знаю, почему да зачем, - всхлипнула Петрова, но тут ее осенило:- А может, я открыла тайну вечной молодости, как мечтала? И испытала на себе...Чтоб люди никогда не старели...
В руке у меня запищала какая-то штуковина с кнопками. Я догадался, что это теперь телефон такой.
- Але, шеф, вы в порядке? А то ждем вас, ждем...Извини, мало ли что, сам знаешь. Бдим, так сказать.
Из разговора я понял, что звонят наши с Петровой телохранители, и что нам угрожает опасность, потому что какой-то Сидоров "висит у нас на хвосте" и "держит на мушке". Уж не тот ли Сидоров из нашего класса? В общем, все это мне ужасно не нравилось, но я изо всех сил пытался не паниковать. Велел Петровой порыться в сумочке - может, выясним, кто мы и что. А сам тоже перетряс содержимое большого кожаного кошелька на молнии, болтающегося у меня на запястье, - такие штуки только начинали входить в моду в наши семидесятые.
В общем, остановились мы в первом попавшемся переулке, чтобы разобраться в обстановке, и скоро выяснили, что мы вроде бы действительно находимся в 2000-м году, что мы "господа Качалкины", муж и жена, проживающие на Тверской по такому-то адресу, то есть в Москве. Это они улицу Горького, что ли, назад переименовали? Может, и царь у нас теперь в Кремле сидит? Или Америка нас завоевала - потому что полно было ихних доллларов и в моей сумке, и у Петровой. Еще узнали, что у нас двое детей, которые учатся где-то в иностранных государствах, а родители, то есть мы с Петровой, им "по барабану", как было написано в неотправленных письмах Петровой этим нашим плохим детям.
Мы выяснили и наш адрес, и номер счета в банке, и что я никакой не авиаконструктор, а самый настоящий буржуй. Что у меня, как и там, в городе Вещей на Куличках, несколько частных автосалонов со всевозможными иномарками. В общем, опять влопался. И Петрова никакого секрета молодости не открывала, а просто сделала пластическую операцию, о чем свидетельствовали счета из косметической клиники. И что у нас этих буржуйских долларов навалом, за что меня и собирается "замочить" мой конкурент Сидоров, тоже торгующий иномарками, на которого я "наехал". Последнее обстоятельство разъяснил мне Сидоров, выскочивший из вдруг ворвавшейся в переулок машины в сопровождении двух бугаев - действительно тот самый Сидоров, из нашего класса, но тоже старый, и то ли лысый, то ли бритый. Он стал трясти у меня перед носом пистолетом, но тут Петрова выхватила из сумочки точно такой же и наставила на Сидорова. Сидоров ретировался, ругаясь, как самая последняя шпана, которую когда-то наши народные дружиники отлавливали по паркам и подъездам и забирали в милицию.
А Петрова очень быстро сориентировалась и велела, чтоб я вышел и поглядел, не прилепили ли Сидоровские парни к нашему днищу бомбу - сейчас так заведено, о чем она прочла в прессе, пока я выяснял, кто мы и что мы. И сказала, что мы попали в самое что ни на есть буржуйское царство, а вовсе не домой. Тогда я возразил: - как же не домой, вон у нее в руках "Комсомолка" и "Московский комсомолец", а Петрова эти газеты даже мне проглядеть не дала, сказав, что их не то что пионерам и комсомольцам, но последним хулиганам стыдно в руки брать. Что она обещала моей мама за мной присматривать, кроме того, раз я теперь еще и ее муж, она тем более не разрешит мне читать гадости, которые всякие больные психи пишут на стенах в туалетах. И что, конечно же, не может быть, что мы в нашей стране - это опять обман и проделки Кривды. И надо поскорей отсюда выбираться.
Я возразил, что не могла же сама Правда нам наврать и не туда отправить. Мы ехали по разгульному размалеванному городу, так похожему и непохожему на нашу Москву, и шикарный Опель сам вез меня, подмигивая огоньками панели, - мне даже показалось, что мы узнали друг друга по городу Вещей. И другие, обгоняющие нас машины, будто радовались при виде меня, приветствовали. Мне стало страшно, хоть и я виду не показывал. И названия улиц были, как тогда, при капиталистах, и выглядели, как какой-нибудь ихний Бродвей.
Попытались мы позвонить домой по нашим телефонам - мне ответили, что никакие Качалкины здесь не проживают, а номер Петровой вообще не откликнулся.
Опель подкатил нас к подъезду шикарного то ли ресторана, то ли гостиницы. Подскочили наши бритоголовые телохранители, сказав, что они в курсе нашей с Сидоровым разборки - разведка донесла, и что разве можно было так неосторожно заезжать в неохраняемый переулок? Нас с угодливыми улыбочками и поклонами, как в какой-нибудь пьесе про купцов, проводили в зал, где такие же, как мы, разодетые буржуи, прохаживались, выхваляясь друг перед другом нарядами и драгоценностями, трескали яства и напитки, хвастались, кто на чем "наваривает бабки", лопались от зависти и ненавидели друг друга.
Там же мы увидели Сидорова со Стакашкиной - Стакашкина выглядела так же классно, как моя Петрова, тоже в мехах и бриллиантах, но на Петровой драгоценностей все же было больше и я видел, что Стакашкина ее за это тоже ненавидела. А Сидоров помахал нам, будто и не было только что никаких разборок.
Все ели, пили, дымили, сплетничали, играли в карты, в автоматы и рулетку на деньги, причем не на трудовые, а на эти самые запрещенные у нас доллары, на которых, как известно, "следы грязи и крови". В общем, полное разложение. Мы с Петровой поели, потолкались, даже поиграли в их игры, чтоб не выделяться Петрова выиграла, а я остался при своих. Затем Опель отвез нас домой - куда-то за город по Рублевскому шоссе, как я понял, - там и прежде были правительственные дачи. Нам принадлежал прямо-таки дворец за высоким кирпичным забором, - чтоб никто не видел, как мы там разлагаемся. Битком всякой шикарной мебели, ваз, ковров, люстр и прочего барахла. Тут нам и пришлось теперь жить. В нашем особняке проживали при нас еще и старые знакомые: завуч Мария Петровна служила у нас горничной, биолог Юрий Павлович - садовником, участковый врач Тамара Георгиевна - штатным семейным доктором, а наша классная руководительница Нина Семеновна - кухаркой. Ну, там истопник, дворник, уборщица, охрана - тоже были свои, только я не мог вспомнить, откуда их знаю, до того у меня "крыша съехала", как здесь было принято выражаться.
Оказалось, в этом буржуйском царстве, тоже "умные ели объедки", рылись в помойках, а мы с Петровой оказались вроде бы добрыми и благородными, всем дали работу. Но почему-то на душе все равно было тошно. А этих, бритолголовых, что служили у нас в охране, мы и вовсе боялись. Мы теперь все время боялись - что нас отравят, застрелят из-за угла, обрежут на Опеле тормоза или сделают не тот укол, потому что казалось, все вокруг нас ненавидят и нам завидуют. Запирались у себя в спальне, закрывали окна металлическими решетками и тяжелыми шторами и всего боялись. Как в царстве Страха и Тоски Зеленой - будто его и не покидали.
И я трясся в своем Опеле, когда ехал на работу - служить уже даже не машинам, а нулям в личном капитале, которые мне преумножали мои автосалоны. И Петрова боялась оставаться дома одна или гулять во дворе с собакой - время от времени кого-нибудь по соседству пристреливали то через окно, то на прогулке. И я у себя в офисе трясся за Петрову. Она ведь вовсе не открыла секрет вечной молодости, - просто делала пластические операции за большие деньги. Дома у нас все время толклись массажистки, косметологи и маникюрши, Петрова и их боялась, и овладевала ею понемногу Тоска Зеленая. Или Матушка Лень одолевала, - тогда Петрова целыми днями валялась в постели, жевала шоколад и толстела, а потом приходил хирург и отрезал от нее лишние куски. Операций своих бедная Петрова тоже ужасно страшилась, но еще больше боялась постареть и выглядеть хуже Стакашкиной и прочих дам на этих тусовках. А я боялся разориться и лишиться машин и нулей - тогда не будет денег на операции Петровой и вообще ни на какие Канары, куда мы теперь время от времени летали лечить вконец расшатанные нервы. Придется тогда идти в дворники к Сидорову.
В общем, "Одному бублик, а другому - дырка от бублика - это и есть демократическая республика", - как говорил Маяковский. С деньгами ты пан, а без них - пропал, - это мы поняли сразу же, когда стали выяснять, что стало с нашими родителями, с нашим домом, с друзьями. Но никак не верилось, что мы теперь действительно в реальном времени, в историческом процессе, то есть попали "назад в историю". Что те дополнительные полчаса, что нам подарила Истина, на земле обернулись тридцатью годами. А из-за того, что мы так и не успели вернуть нашей стране Тайну, Советский Союз и вправду снова захватили буржуи, и заставляют теперь всех жить по своим волчьим законам. Все хотелось считать, что мы по-прежнему на Куличках, - пусть в самом страшном и непроходимом царстве, но все еще можно исправить. И вернуться в ту палатку в горах над морем, где назавтра нас ждали несколько чудесных дней внизу, на турбазе, и вся замечательная жизнь впереди...
В общем, дома нашего на улице Весенней вообще не было, - будто корова языком слизнула. Будто приснился нам с Петровой этот новенький дом-башня, двор с детским садом, песочницей и хоккейной площадкой, где наши родители получили квартиры, когда поженились. Теперь там была платная автостоянка. Никак не верилось, что его действительно взорвали чеченские террористы, среди которых была даже немолодая женщина по имени Малика, которая до сих пор в розыске. На компьютерном фото эта террористка действительно походила на нашу Малику, и мужа ее звали Керим - он погиб еще в Афганистане. Была, оказывается, и там война, пока мы спали в царстве Лени. А потом буржуи развязали другую войну уже на самом Кавказе, из-за чеченской нефти, где у этой Малики погибли трое детей и мать. И тогда она стала снайпершей и террористкой, перекрасилась блондинкой и приехала в Москву, чтобы взорвать наш дом.
И все же не хотелось верить, что это наша Малика - при чем тут мирные люди, старики, дети? Или все-таки "при чем"?
Правда, наши с Петровой родители тогда здесь уже не жили, потому что уехали искать свои "древности" за границу -здесь их научные раскопки уже никто не финансировал. А потом родители и вовсе туда переселились, только присылали нам поздравительные музыкальные открытки - в дни рождения и на новый год.
Называлось это "утечка мозгов".
Нашу "великолепную семерку" мне удалось почти всю разыскать, но лучше бы я этого не делал. Янис из Даугавпилса со мной разговаривать не захотел, сказав, что я - оккупант, что у него теперь "открылись глаза". Сообщил, что с большим удовлетворением участвовал в уничтожении советского локатора на их ныне суверенной территории, а теперь собирается вступать в НАТО. И вообще всех русских "в гробу видал". Я в ответ заявил, что мало их, "псов-рыцарей", топили наши в Чудском озере. В общем, обменялись.
Василь с Карпат и Кристина из Львова тоже собирались в НАТО, а я в ответ решил, что пора и мне переходить с автомобилей на ракетоносцы. Объединиться с Олесем из Белоруссии, который стал физиком-атомщиком и ярым антинатовцем, а также с китайскими и северокорейскими братьями, с Саддамом Хуссейном и с Фиделем Кастро - и вперед! Я не ожидал , что могу так разозлиться и что могут друзья в одно мгновение стать тебе заклятыми врагами, которых ну прямио хочется с лица земли стереть! И испугался сам себя.
В общем, совсем не нравилось мне это царство, которое друзей делало врагами, где у всех "хата с краю", а зимой снегу не выпросишь,где "гони монету, или меня нету". Где убивают время на тусовках и в сомнительных заведениях, ведут лицемерные "разговоры в пользу бедных", а бедные в результате "кладут зубы на полку". Где называют черное - белым, и умные едят объедки.
Где "все на одного, один на всех".
Однако постепенно мы стали привыкать к такой жизни и перестали задумываться, на Куличках оно или "в истории" - какая, в общем-то, разница, если ничего нельзя поделать? Надо просто жить, как все, раз уж так получилось и не знаешь, как отсюда выбраться.
Но чем более мы привыкали, тем сильней тосковали иногда о чуде, - чтоб появилась, как тогда, в нашей темнице Правда и вывела за руки в то лето 72-го. Где наши палатки, горит костер, где плещется внизу море, в котором отражаются огоньки белого курортного города и прогулочных катеров, где встает из-за горы полная луна, а мы, дети разных народов, уписываем из общего котелка кашу с тушонкой и поем про звезду Альтаир. Где впереди перед школой еще несколько замечательных дней отдыха на турбазе и вся замечательная жизнь.
В общем, вывела бы в "Светлое Будущее". Мы тогда не совсем представляли, что это такое - просто знали, что будем спокойно, дружно и счастливо жить в нашей огромной и "самой-самой" стране, где мы "повсюду дома". Где Качалкин с Янисом будут создавать для всех "самые-самые" самолеты, Керим из Казахстана строить города-сады в Заполярье, Тимур из Душанбе прославит смтрану на мировых музыкальных конкурсах, а примкнувшая к нам Петрова придумает для человечества средство от старости...
Но Правда и не думала появляться. Вкалывать приходилось все больше, чтобы одолеть конкурента Сидорова, придумывать все новые рекламные ухищрения для покупателей. Все чаще приходилось иметь дело с горами документов и бумажными нулями на личном счету. Чем больше нулей, тем лучше. Почему "лучше", я не знал, потому что все меньше оставалось свободы, здоровья и желания этой свободой пользоваться. Все меньше оставалось времени жить, я лысел и старел, и непонятно было, что в старости-то с этими нулями делать? Когда совсем отпадет охота "вдоль по Африке гулять, фиги-финики срывать", обменивая нули на деньги - нуль, он ведь и в Африке нуль.
Но, как и все вокруг, как и Сидоров, остановиться я уже не мог и переводил свою жизнь в эти нескончаемые нули.
В общем, приехали. То нулям служи, то трясись от страха, что их потеряешь, сохни от тоски зеленой из-за постылой этой жизни... А сбежать можно лишь в объятия матушки Лени вслед за Петровой, где я целыми днями лишь ел и спал и не мог себя заставить даже глаза открыть и поговорить по сотовому о неотложных делах. А Сидоров потирал руки и меня объезжал. Потом сам Сидоров от переутомления впадал в депрессию, а я просыпался и объезжал его.
Время от времени мы устраивали разборки - с ним и другими конкурентами, а потом я и Сидоров решили объединиться в концерн, чтобы прочих конкурентов задушить, владеть ситуацией и ценами на рынке.
Но едва вроде бы уладилось с Сидоровым, - Петрова захандрила. Забросила свои помады-наряды, перестала ходить на тусовки и тягаться со Стакашкиной. О чем-то часами думала, молча сидя у камина, а потом попросила у нашей горничной-завуча Марии Петровны длинную черную юбку, повязала платок и отправилась на исповедь в церковь. Пришла домой заплаканная, а назавтра уехала в монастырь к какому-то святому старцу. Оттуда вернулась спокойная, даже повеселевшая, попросила у меня прощения, что меня всю жизнь пилила, и поведала, что старец повторил ей сказанное Правдой. Мол, Правда не знает Тайны, она знает лишь, что дважды два - четыре, и другие не требующие доказательств факты, поэтому нечего нам ее ждать и искать, а искать надо Истину, - только Истина знает Тайну и может нас спасти.
Еще старец сказал, что так как мы утратили Тайну, то живем теперь по Лунным часам, отсчитывающим тьму. И что единственный способ спастись перевести время тьмы на солнечное время Света. Но так как многим нравится жить по Лунным часам и каждый волен выбирать, в каком времени ему пребывать, то спасти всех невозможно. Просто надо установить время собственной жизни солнечное или лунное - в соответствии со собственной совестью.
Потом Петрова сказала, что, в соответствии со своей совестью, она собирается начать новую жизнь, то есть забирает из нашего бизнеса свою долю и будет строить на нее бесплатные больницы, столовые для бедных и детские дома.
Мы с Сидоровым сказали, что это совершенно невозможно, потому что у нас вся наличность в обороте, что Петрова нас разорит и погубит все дело. На что Петрова ответила, что лучше загубить дело, чем душу. В конце концов, я с ней, в общем-то, согласился, потому что моя совесть тоже была на ее стороне, и даже радовался, что Петрова пошла вразнос и поступает по-своему.
И тогда, совсем как у Лермонтова в "Маскараде", кто-то на благотворительном вечере подсыпал Петровой в мороженое яд, - это потом мне сообщил врач. А Петрова съела двойную порцию и не заметила, - она ведь так любила мороженое!
Доказать потом ничего было нельзя - хрустальные вазочки сразу же собрали и вымыли на кухне. А Петрова через два часа вдруг побледнела и упала замертво.
В гробу моя Петрова лежала как живая и очень красивая, будто улыбаясь мне из своего иного измерения, - мол, все равно я вырвалась из этого темного царства и теперь свободна. И никто ничего плохого мне больше не сделает, ни в какую ловушку не заманет...
Я с горя сам чуть не умер и всех подозревал. В первую очередь, конечно, Сидорова, хоть тот и клялся, что невиновен, и всех подряд. Врагов у нас было достаточно, настоящих друзей не было вообще, а завистников - пруд пруди. В общем, я всех подозревал и всех ненавидел.
На похороны Петровой приехали наши родители и дети из-за бугра - Петрова младшая и Качалкин младший. Оба претендовали на долю Петровой в бизнесе. Качалкин младший сказал, что больше не потерпит никаких утечек капитала и покончит со всякими материнскими богадельнями. А Петрова младшая заявила, что да, надо строить не богадельни, а баррикады, и отстреливать таких загребущих буржуев, как ее брат, отец и прочие Качалкины-Сидоровы, погубившие ее мать и всю страну. Потом объявился еще один Качалкин младший из Воронежа, оказавшийся впоследствии Лжекачалкиным, но его быстро разоблачили и обезвредили.
А я над могилой Петровой поклялся стать самым богатым на земле и отдать все свои капиталы тому, кто придумает, как снова перевести Лунные часы на время Света. Чтобы всех спасти и вывести из плена тьмы.
Шли дни. Множились наши с Сидоровым и Качалкиным-младшим нули на счетах, и теперь уже Сидоров-младший строил детские дома, больницы и столовые для бедных. А Петрова-младшая митинговала со своими забугорными товарищами под красными знаменами, распевая, что "Мы на гибель всем буржуям мировой пожар раздуем". Старшая Малика вместе с Маликой-младшей по-прежнему взрывали дома, а Янис младший в Штатах строил для НАТО ракеты, чтобы они в один не очень прекрасный день полетели на Восток. А Олесь-младший из Гомеля, напротив, нацеливал свои новейшие тактические ракеты Точка М семидесятикилометрового радиуса действия на Запад. Так что получалось, что столкнуться они должны как раз над местом разрушенного Янисом-старшим советского локатора, где неподалеку проживала его семья в кирпичном доме с бассейном. Василь же младший из Молдавии, накурившись зелья, безнадежно мечтал о белокурой Кристине-младшей из Львова, подрабатывающей в турецких борделях танцем живота.
Однажды приснился мне удивительный сон, - а может, и не сон вовсе- все, как тогда. И наша палатка, и спящая "великолепная семерка" со всего Союза, премированная путевками "за высокие достижения в области детского творчества". И снежные горные вершины вокруг, и таинственно синеющее внизу море в огнях белого курортного города и прогулочных катеров. И дорожка восходящей луны. И несколько замечательных дней в запасе - у этого моря на турбазе. И замечательная жизнь впереди.
Я понимал, что это невозможно, что это всего лишь сон, а в горах этих давно идет война. Но тут загорелая Петрова в утесовской шляпе с бахромой и похожая на солнечное затмение вдруг толкнула меня в бок:
- Слышишь?
Я ничего не слышал. Вокруг спали ребята. Мой друг Янис из Даугавпилса, Олесь и Кристина, Василь с Карпат и Тимур из Душанбе. Керим из Казахстана, мечтающий построить город-сад в Заполярье и увезти туда свою красавицу Малику, которая учила нас, что в горах надо держаться до последнего. И отвечать друг за друга, и за природу вокруг, даже за змей и скорпионов, потому что горы - их дом, хоть они и змеи. А мы у них в гостях.
Тимур чуть похрапывал, снаружи трещали цикады.
- Слышишь? - повторила Петрова. Лицо ее проплыло надо мной, похожее то ли на подсолнух, то ли на солнечное затмение, - Слышишь, как они тикают? Не забудь, скоро полночь. - и коснулась меня невесомо-ласковой рукой.
Я, конечно же, сразу спросил, кто ей подсыпал яд в мороженое, и сказал, что если это Сидоров, то я его замочу. Но прежде убью будущего сепаратиста и реваншиста Яниса и террористку Малику, а заодно и Керима, чтоб у них никогда не родилась снайперша Малика младшая. И нащупал в кармане пистолет, с которым теперь никогда не расставался.
Петрова сказала, что мочить никого не надо, потому что тогда придется в первую очередь мочить тех, кто приказал сбросить бомбу на дом Малики, развязал эти войны, всех предал, обокрал и перессорил, разрушил страну, нарушил клятву и продал Плохишу Тайну. И тех, кто помалкивал и даже приветствовал, когда эти злодейства совершались. А тогда вообще никого в живых не останется, и все мы навсегда провалимся на Кулички, - кто в плен к Вещам или Кривде, кто к матушке Лени, кто к Страху и Тоске Зеленой...Что же касается Сидорова, то его вообще надо пожалеть...
Ничего себе! Я ответил, что пусть его Чьейтова бабушка жалеет, а Петрова грустно так покачала головой и сказала, что дело вовсе не в Сидорове. Что нашелся бы другой Сидоров, а причина в Лунных часах, - разве я не слышу, как они тикают? Она сказала, что это я замечательно придумал - отдать все капиталы тому, кто переведет их стрелки на время Света. Только надо торопиться, потому что приближается полночь. Что лишь время Света бесконечно.
И еще сказала, что очень меня любит. Так и сказала, будто и не умерла вовсе. Что ей пора назад в сказочное свое измерение и, если я хочу, она может забрать меня с собой, потому что "муж женой спасется". Туда, где Свет, Истина и свобода, где нет ни дилеров, ни киллеров, и где мы навсегда будем вместе.
С бешено колотящимся сердцем я рванулся было к ней, но тут же понял, что никуда не уйду, потому что не имею права спасать лишь себя. Когда вместо настоящих ребят плодятся на нашей земле воры, жмоты, развратники, наркоманы и киллеры. Пусть я не знаю, как перевести Лунные часы на время Света, но все равно буду до последнего вздоха ждать того, кто отыщет способ это сделать.
Я хотел сказать ей об этом, но Петрова, умница, все поняла без слов, заявив, что я всегда был неисправимым дон-Кихотом, и именно за это она меня полюбила. Потом шепнула: "До встречи!", послала воздушный поцелуй. Солнечным отблеском скользнул ее лик по брезенту палатки, по спящему Кериму, и упорхнул в южное небо.
А я снова проснулся в заколдованной неведомой стране, так похожей и непохожей на ту, нашу. В престижном доме на двенадцатом этаже, откуда видны кремлевские часы на Спасской башне. Внизу, как обычно, веселился город жевал, пил, играл, тусовался, ловил кайф и ночных бабочек, отстреливал конкурентов в темных подъездах и похрапывал. В шикарных спальнях и на вокзальных скамейках.
Я подумал, что однажды для каждого гостя, в самый разгар бала, они начнут бить двенадцать, и тогда его карета обернется тыквой, кони - крысами, а бальный наряд - рубищем. И захлопнутся навсегда ворота дворца, а в стаканчике с мороженым окажется яд. И накаких тебе хрустальных туфелек.
И что никто, ни за какие мои обещанные нули, пока не знает, как их перевести. Пусть не для всех, но хотя бы...
Стрелки часов на Спасской неуклонно ползли к полуночи. Истекали еще одни сутки лунного времени.
Где же ты, отзовись!..
Если тебе не нужны нули - вот моя жизнь. Только сделай это, не медли.
Ведь сейчас позже, чем кажется.
КОНЕЦ
1970, 2001 г
Собака яростно принялась рыть лапами - теперь мы копали втроем.
Тьма доползла до половины Луны. Четвертая печать.
- Алик, мы не успеем. Ой, больше не могу...
- Ты отдохни, я сам.
И тут же, будто мираж, возник за сетью дремучих ветвей сонный остров Матушки Лени, заплескалась прохладная молочная река - кисельные берега. Отдохните, голубчики, отдохните, родимые! Отдохни, Петрова...
Но Петрова яростно мотнула головой, из последних сил заработала лопатой.
Пятая печать. Веселые аттракционы Убитого Времени, подносы со сказочно вкусными пирогами - видения за сетью сменяли друг друга, будто в кино. Все злые Кулички словно сговорились помешать нам успеть. Быстрее! Быстрей!
Шестая печать. Тьма закрыла Луну на три четверти. И тут моя лопата стукнулась о что-то твердое.
Вот она, старинная книга в кожаном переплете, закованная в чугунные кандалы, которые невозможно распилить даже за несколько дней. Эх, если б они у нас были в запасе, эти дни!
- Луна исчезает! - закричала Петрова.
Мы разом вцепились в тяжелый кожаный переплет, запечатанный последней, седьмой печатью. Он скрипел, не поддавался, и вдруг распахнулся сам собой где-то на середине Книги.
Последний луч Луны упал на страницу. Лишь три слова: "Олег плюс Василиса". И пустота. У меня сердце оборвалось - неужели нет у нас никаких добрых дел? Потом вспомнил, что нам по двенадцать, все впереди.
А берестяной лист свернулся воронкой, и уже в кромешной тьме в центре воронки огненно вспыхнуло:
ИДИТЕ!
Земля дрогнула. Взвизгнув, отскочила Собака - прочь от бешено раскручивающейся спирали, куда нас неудержимо втягивало вместе с поглотившей все тьмой.
ГЛАВА 11
- Вместо эпилога. В которой мы с Петровой попадаем вообще нивесть куда, и, если это и есть та самая история, то как из нее выбраться?
Я сидел за рулем роскошной машины, расфранченный, вроде Суховодова, и мчался с ветерком по какому-то тоже расфуфыренному городу - с кричащими витринами, битком набитыми яркими товарами, банками и кривляющимися полуголыми манекенщицами, похожими на Варвару.
Что за дела? Неужто мы опять в царстве Вещей?
Рядом со мной сидела красивая девушка, похожая на Петрову, с сигаретой в пальцах с длиннющими наманикюренными ногтями.
- Петрова, ты, что ли?
- Наверное, я, - отвечает. И вдруг всхлипнула:
- Ой, Алик, какой же ты старый!.. Растолстел, и лысина. Что-то с нами опять не то... Да ладно, не расстраивайся - ты мне все равно нравишься. Но где же наши ребята, палатки?
Глянул я на себя в машинное зеркальце и ужаснулся - вроде бы не я, а папа, даже старее, потому что папа всегда был загорелый, спортивный, а этот "я" помятый какой-то, мешки под глазами...
- Мамочки, это что, двухтысячный год? - Петрова указала на цифры из лампочек на многоэтажном здании и схватила с заднего сиденья пачку газет и журналов. - Смотри, и здесь - март двухтысячного...Ох, какие мы ста-арые! Осторожней - столько машин...Это какая-то заграница. Опять мы попались на Золотую Удочку, что ли? Но почему, мы же все выполнили, что происходит? Петрова всхлипнула, - Ма-ма-а...
- И совсем ты не старая, Петрова, ты просто красивая девушка, - утешал я, а у самого голова кругом,- Только штукатурки на тебе много. И эти ногти...Потом, зачем ты куришь?
- А я почем знаю, почему да зачем, - всхлипнула Петрова, но тут ее осенило:- А может, я открыла тайну вечной молодости, как мечтала? И испытала на себе...Чтоб люди никогда не старели...
В руке у меня запищала какая-то штуковина с кнопками. Я догадался, что это теперь телефон такой.
- Але, шеф, вы в порядке? А то ждем вас, ждем...Извини, мало ли что, сам знаешь. Бдим, так сказать.
Из разговора я понял, что звонят наши с Петровой телохранители, и что нам угрожает опасность, потому что какой-то Сидоров "висит у нас на хвосте" и "держит на мушке". Уж не тот ли Сидоров из нашего класса? В общем, все это мне ужасно не нравилось, но я изо всех сил пытался не паниковать. Велел Петровой порыться в сумочке - может, выясним, кто мы и что. А сам тоже перетряс содержимое большого кожаного кошелька на молнии, болтающегося у меня на запястье, - такие штуки только начинали входить в моду в наши семидесятые.
В общем, остановились мы в первом попавшемся переулке, чтобы разобраться в обстановке, и скоро выяснили, что мы вроде бы действительно находимся в 2000-м году, что мы "господа Качалкины", муж и жена, проживающие на Тверской по такому-то адресу, то есть в Москве. Это они улицу Горького, что ли, назад переименовали? Может, и царь у нас теперь в Кремле сидит? Или Америка нас завоевала - потому что полно было ихних доллларов и в моей сумке, и у Петровой. Еще узнали, что у нас двое детей, которые учатся где-то в иностранных государствах, а родители, то есть мы с Петровой, им "по барабану", как было написано в неотправленных письмах Петровой этим нашим плохим детям.
Мы выяснили и наш адрес, и номер счета в банке, и что я никакой не авиаконструктор, а самый настоящий буржуй. Что у меня, как и там, в городе Вещей на Куличках, несколько частных автосалонов со всевозможными иномарками. В общем, опять влопался. И Петрова никакого секрета молодости не открывала, а просто сделала пластическую операцию, о чем свидетельствовали счета из косметической клиники. И что у нас этих буржуйских долларов навалом, за что меня и собирается "замочить" мой конкурент Сидоров, тоже торгующий иномарками, на которого я "наехал". Последнее обстоятельство разъяснил мне Сидоров, выскочивший из вдруг ворвавшейся в переулок машины в сопровождении двух бугаев - действительно тот самый Сидоров, из нашего класса, но тоже старый, и то ли лысый, то ли бритый. Он стал трясти у меня перед носом пистолетом, но тут Петрова выхватила из сумочки точно такой же и наставила на Сидорова. Сидоров ретировался, ругаясь, как самая последняя шпана, которую когда-то наши народные дружиники отлавливали по паркам и подъездам и забирали в милицию.
А Петрова очень быстро сориентировалась и велела, чтоб я вышел и поглядел, не прилепили ли Сидоровские парни к нашему днищу бомбу - сейчас так заведено, о чем она прочла в прессе, пока я выяснял, кто мы и что мы. И сказала, что мы попали в самое что ни на есть буржуйское царство, а вовсе не домой. Тогда я возразил: - как же не домой, вон у нее в руках "Комсомолка" и "Московский комсомолец", а Петрова эти газеты даже мне проглядеть не дала, сказав, что их не то что пионерам и комсомольцам, но последним хулиганам стыдно в руки брать. Что она обещала моей мама за мной присматривать, кроме того, раз я теперь еще и ее муж, она тем более не разрешит мне читать гадости, которые всякие больные психи пишут на стенах в туалетах. И что, конечно же, не может быть, что мы в нашей стране - это опять обман и проделки Кривды. И надо поскорей отсюда выбираться.
Я возразил, что не могла же сама Правда нам наврать и не туда отправить. Мы ехали по разгульному размалеванному городу, так похожему и непохожему на нашу Москву, и шикарный Опель сам вез меня, подмигивая огоньками панели, - мне даже показалось, что мы узнали друг друга по городу Вещей. И другие, обгоняющие нас машины, будто радовались при виде меня, приветствовали. Мне стало страшно, хоть и я виду не показывал. И названия улиц были, как тогда, при капиталистах, и выглядели, как какой-нибудь ихний Бродвей.
Попытались мы позвонить домой по нашим телефонам - мне ответили, что никакие Качалкины здесь не проживают, а номер Петровой вообще не откликнулся.
Опель подкатил нас к подъезду шикарного то ли ресторана, то ли гостиницы. Подскочили наши бритоголовые телохранители, сказав, что они в курсе нашей с Сидоровым разборки - разведка донесла, и что разве можно было так неосторожно заезжать в неохраняемый переулок? Нас с угодливыми улыбочками и поклонами, как в какой-нибудь пьесе про купцов, проводили в зал, где такие же, как мы, разодетые буржуи, прохаживались, выхваляясь друг перед другом нарядами и драгоценностями, трескали яства и напитки, хвастались, кто на чем "наваривает бабки", лопались от зависти и ненавидели друг друга.
Там же мы увидели Сидорова со Стакашкиной - Стакашкина выглядела так же классно, как моя Петрова, тоже в мехах и бриллиантах, но на Петровой драгоценностей все же было больше и я видел, что Стакашкина ее за это тоже ненавидела. А Сидоров помахал нам, будто и не было только что никаких разборок.
Все ели, пили, дымили, сплетничали, играли в карты, в автоматы и рулетку на деньги, причем не на трудовые, а на эти самые запрещенные у нас доллары, на которых, как известно, "следы грязи и крови". В общем, полное разложение. Мы с Петровой поели, потолкались, даже поиграли в их игры, чтоб не выделяться Петрова выиграла, а я остался при своих. Затем Опель отвез нас домой - куда-то за город по Рублевскому шоссе, как я понял, - там и прежде были правительственные дачи. Нам принадлежал прямо-таки дворец за высоким кирпичным забором, - чтоб никто не видел, как мы там разлагаемся. Битком всякой шикарной мебели, ваз, ковров, люстр и прочего барахла. Тут нам и пришлось теперь жить. В нашем особняке проживали при нас еще и старые знакомые: завуч Мария Петровна служила у нас горничной, биолог Юрий Павлович - садовником, участковый врач Тамара Георгиевна - штатным семейным доктором, а наша классная руководительница Нина Семеновна - кухаркой. Ну, там истопник, дворник, уборщица, охрана - тоже были свои, только я не мог вспомнить, откуда их знаю, до того у меня "крыша съехала", как здесь было принято выражаться.
Оказалось, в этом буржуйском царстве, тоже "умные ели объедки", рылись в помойках, а мы с Петровой оказались вроде бы добрыми и благородными, всем дали работу. Но почему-то на душе все равно было тошно. А этих, бритолголовых, что служили у нас в охране, мы и вовсе боялись. Мы теперь все время боялись - что нас отравят, застрелят из-за угла, обрежут на Опеле тормоза или сделают не тот укол, потому что казалось, все вокруг нас ненавидят и нам завидуют. Запирались у себя в спальне, закрывали окна металлическими решетками и тяжелыми шторами и всего боялись. Как в царстве Страха и Тоски Зеленой - будто его и не покидали.
И я трясся в своем Опеле, когда ехал на работу - служить уже даже не машинам, а нулям в личном капитале, которые мне преумножали мои автосалоны. И Петрова боялась оставаться дома одна или гулять во дворе с собакой - время от времени кого-нибудь по соседству пристреливали то через окно, то на прогулке. И я у себя в офисе трясся за Петрову. Она ведь вовсе не открыла секрет вечной молодости, - просто делала пластические операции за большие деньги. Дома у нас все время толклись массажистки, косметологи и маникюрши, Петрова и их боялась, и овладевала ею понемногу Тоска Зеленая. Или Матушка Лень одолевала, - тогда Петрова целыми днями валялась в постели, жевала шоколад и толстела, а потом приходил хирург и отрезал от нее лишние куски. Операций своих бедная Петрова тоже ужасно страшилась, но еще больше боялась постареть и выглядеть хуже Стакашкиной и прочих дам на этих тусовках. А я боялся разориться и лишиться машин и нулей - тогда не будет денег на операции Петровой и вообще ни на какие Канары, куда мы теперь время от времени летали лечить вконец расшатанные нервы. Придется тогда идти в дворники к Сидорову.
В общем, "Одному бублик, а другому - дырка от бублика - это и есть демократическая республика", - как говорил Маяковский. С деньгами ты пан, а без них - пропал, - это мы поняли сразу же, когда стали выяснять, что стало с нашими родителями, с нашим домом, с друзьями. Но никак не верилось, что мы теперь действительно в реальном времени, в историческом процессе, то есть попали "назад в историю". Что те дополнительные полчаса, что нам подарила Истина, на земле обернулись тридцатью годами. А из-за того, что мы так и не успели вернуть нашей стране Тайну, Советский Союз и вправду снова захватили буржуи, и заставляют теперь всех жить по своим волчьим законам. Все хотелось считать, что мы по-прежнему на Куличках, - пусть в самом страшном и непроходимом царстве, но все еще можно исправить. И вернуться в ту палатку в горах над морем, где назавтра нас ждали несколько чудесных дней внизу, на турбазе, и вся замечательная жизнь впереди...
В общем, дома нашего на улице Весенней вообще не было, - будто корова языком слизнула. Будто приснился нам с Петровой этот новенький дом-башня, двор с детским садом, песочницей и хоккейной площадкой, где наши родители получили квартиры, когда поженились. Теперь там была платная автостоянка. Никак не верилось, что его действительно взорвали чеченские террористы, среди которых была даже немолодая женщина по имени Малика, которая до сих пор в розыске. На компьютерном фото эта террористка действительно походила на нашу Малику, и мужа ее звали Керим - он погиб еще в Афганистане. Была, оказывается, и там война, пока мы спали в царстве Лени. А потом буржуи развязали другую войну уже на самом Кавказе, из-за чеченской нефти, где у этой Малики погибли трое детей и мать. И тогда она стала снайпершей и террористкой, перекрасилась блондинкой и приехала в Москву, чтобы взорвать наш дом.
И все же не хотелось верить, что это наша Малика - при чем тут мирные люди, старики, дети? Или все-таки "при чем"?
Правда, наши с Петровой родители тогда здесь уже не жили, потому что уехали искать свои "древности" за границу -здесь их научные раскопки уже никто не финансировал. А потом родители и вовсе туда переселились, только присылали нам поздравительные музыкальные открытки - в дни рождения и на новый год.
Называлось это "утечка мозгов".
Нашу "великолепную семерку" мне удалось почти всю разыскать, но лучше бы я этого не делал. Янис из Даугавпилса со мной разговаривать не захотел, сказав, что я - оккупант, что у него теперь "открылись глаза". Сообщил, что с большим удовлетворением участвовал в уничтожении советского локатора на их ныне суверенной территории, а теперь собирается вступать в НАТО. И вообще всех русских "в гробу видал". Я в ответ заявил, что мало их, "псов-рыцарей", топили наши в Чудском озере. В общем, обменялись.
Василь с Карпат и Кристина из Львова тоже собирались в НАТО, а я в ответ решил, что пора и мне переходить с автомобилей на ракетоносцы. Объединиться с Олесем из Белоруссии, который стал физиком-атомщиком и ярым антинатовцем, а также с китайскими и северокорейскими братьями, с Саддамом Хуссейном и с Фиделем Кастро - и вперед! Я не ожидал , что могу так разозлиться и что могут друзья в одно мгновение стать тебе заклятыми врагами, которых ну прямио хочется с лица земли стереть! И испугался сам себя.
В общем, совсем не нравилось мне это царство, которое друзей делало врагами, где у всех "хата с краю", а зимой снегу не выпросишь,где "гони монету, или меня нету". Где убивают время на тусовках и в сомнительных заведениях, ведут лицемерные "разговоры в пользу бедных", а бедные в результате "кладут зубы на полку". Где называют черное - белым, и умные едят объедки.
Где "все на одного, один на всех".
Однако постепенно мы стали привыкать к такой жизни и перестали задумываться, на Куличках оно или "в истории" - какая, в общем-то, разница, если ничего нельзя поделать? Надо просто жить, как все, раз уж так получилось и не знаешь, как отсюда выбраться.
Но чем более мы привыкали, тем сильней тосковали иногда о чуде, - чтоб появилась, как тогда, в нашей темнице Правда и вывела за руки в то лето 72-го. Где наши палатки, горит костер, где плещется внизу море, в котором отражаются огоньки белого курортного города и прогулочных катеров, где встает из-за горы полная луна, а мы, дети разных народов, уписываем из общего котелка кашу с тушонкой и поем про звезду Альтаир. Где впереди перед школой еще несколько замечательных дней отдыха на турбазе и вся замечательная жизнь.
В общем, вывела бы в "Светлое Будущее". Мы тогда не совсем представляли, что это такое - просто знали, что будем спокойно, дружно и счастливо жить в нашей огромной и "самой-самой" стране, где мы "повсюду дома". Где Качалкин с Янисом будут создавать для всех "самые-самые" самолеты, Керим из Казахстана строить города-сады в Заполярье, Тимур из Душанбе прославит смтрану на мировых музыкальных конкурсах, а примкнувшая к нам Петрова придумает для человечества средство от старости...
Но Правда и не думала появляться. Вкалывать приходилось все больше, чтобы одолеть конкурента Сидорова, придумывать все новые рекламные ухищрения для покупателей. Все чаще приходилось иметь дело с горами документов и бумажными нулями на личном счету. Чем больше нулей, тем лучше. Почему "лучше", я не знал, потому что все меньше оставалось свободы, здоровья и желания этой свободой пользоваться. Все меньше оставалось времени жить, я лысел и старел, и непонятно было, что в старости-то с этими нулями делать? Когда совсем отпадет охота "вдоль по Африке гулять, фиги-финики срывать", обменивая нули на деньги - нуль, он ведь и в Африке нуль.
Но, как и все вокруг, как и Сидоров, остановиться я уже не мог и переводил свою жизнь в эти нескончаемые нули.
В общем, приехали. То нулям служи, то трясись от страха, что их потеряешь, сохни от тоски зеленой из-за постылой этой жизни... А сбежать можно лишь в объятия матушки Лени вслед за Петровой, где я целыми днями лишь ел и спал и не мог себя заставить даже глаза открыть и поговорить по сотовому о неотложных делах. А Сидоров потирал руки и меня объезжал. Потом сам Сидоров от переутомления впадал в депрессию, а я просыпался и объезжал его.
Время от времени мы устраивали разборки - с ним и другими конкурентами, а потом я и Сидоров решили объединиться в концерн, чтобы прочих конкурентов задушить, владеть ситуацией и ценами на рынке.
Но едва вроде бы уладилось с Сидоровым, - Петрова захандрила. Забросила свои помады-наряды, перестала ходить на тусовки и тягаться со Стакашкиной. О чем-то часами думала, молча сидя у камина, а потом попросила у нашей горничной-завуча Марии Петровны длинную черную юбку, повязала платок и отправилась на исповедь в церковь. Пришла домой заплаканная, а назавтра уехала в монастырь к какому-то святому старцу. Оттуда вернулась спокойная, даже повеселевшая, попросила у меня прощения, что меня всю жизнь пилила, и поведала, что старец повторил ей сказанное Правдой. Мол, Правда не знает Тайны, она знает лишь, что дважды два - четыре, и другие не требующие доказательств факты, поэтому нечего нам ее ждать и искать, а искать надо Истину, - только Истина знает Тайну и может нас спасти.
Еще старец сказал, что так как мы утратили Тайну, то живем теперь по Лунным часам, отсчитывающим тьму. И что единственный способ спастись перевести время тьмы на солнечное время Света. Но так как многим нравится жить по Лунным часам и каждый волен выбирать, в каком времени ему пребывать, то спасти всех невозможно. Просто надо установить время собственной жизни солнечное или лунное - в соответствии со собственной совестью.
Потом Петрова сказала, что, в соответствии со своей совестью, она собирается начать новую жизнь, то есть забирает из нашего бизнеса свою долю и будет строить на нее бесплатные больницы, столовые для бедных и детские дома.
Мы с Сидоровым сказали, что это совершенно невозможно, потому что у нас вся наличность в обороте, что Петрова нас разорит и погубит все дело. На что Петрова ответила, что лучше загубить дело, чем душу. В конце концов, я с ней, в общем-то, согласился, потому что моя совесть тоже была на ее стороне, и даже радовался, что Петрова пошла вразнос и поступает по-своему.
И тогда, совсем как у Лермонтова в "Маскараде", кто-то на благотворительном вечере подсыпал Петровой в мороженое яд, - это потом мне сообщил врач. А Петрова съела двойную порцию и не заметила, - она ведь так любила мороженое!
Доказать потом ничего было нельзя - хрустальные вазочки сразу же собрали и вымыли на кухне. А Петрова через два часа вдруг побледнела и упала замертво.
В гробу моя Петрова лежала как живая и очень красивая, будто улыбаясь мне из своего иного измерения, - мол, все равно я вырвалась из этого темного царства и теперь свободна. И никто ничего плохого мне больше не сделает, ни в какую ловушку не заманет...
Я с горя сам чуть не умер и всех подозревал. В первую очередь, конечно, Сидорова, хоть тот и клялся, что невиновен, и всех подряд. Врагов у нас было достаточно, настоящих друзей не было вообще, а завистников - пруд пруди. В общем, я всех подозревал и всех ненавидел.
На похороны Петровой приехали наши родители и дети из-за бугра - Петрова младшая и Качалкин младший. Оба претендовали на долю Петровой в бизнесе. Качалкин младший сказал, что больше не потерпит никаких утечек капитала и покончит со всякими материнскими богадельнями. А Петрова младшая заявила, что да, надо строить не богадельни, а баррикады, и отстреливать таких загребущих буржуев, как ее брат, отец и прочие Качалкины-Сидоровы, погубившие ее мать и всю страну. Потом объявился еще один Качалкин младший из Воронежа, оказавшийся впоследствии Лжекачалкиным, но его быстро разоблачили и обезвредили.
А я над могилой Петровой поклялся стать самым богатым на земле и отдать все свои капиталы тому, кто придумает, как снова перевести Лунные часы на время Света. Чтобы всех спасти и вывести из плена тьмы.
Шли дни. Множились наши с Сидоровым и Качалкиным-младшим нули на счетах, и теперь уже Сидоров-младший строил детские дома, больницы и столовые для бедных. А Петрова-младшая митинговала со своими забугорными товарищами под красными знаменами, распевая, что "Мы на гибель всем буржуям мировой пожар раздуем". Старшая Малика вместе с Маликой-младшей по-прежнему взрывали дома, а Янис младший в Штатах строил для НАТО ракеты, чтобы они в один не очень прекрасный день полетели на Восток. А Олесь-младший из Гомеля, напротив, нацеливал свои новейшие тактические ракеты Точка М семидесятикилометрового радиуса действия на Запад. Так что получалось, что столкнуться они должны как раз над местом разрушенного Янисом-старшим советского локатора, где неподалеку проживала его семья в кирпичном доме с бассейном. Василь же младший из Молдавии, накурившись зелья, безнадежно мечтал о белокурой Кристине-младшей из Львова, подрабатывающей в турецких борделях танцем живота.
Однажды приснился мне удивительный сон, - а может, и не сон вовсе- все, как тогда. И наша палатка, и спящая "великолепная семерка" со всего Союза, премированная путевками "за высокие достижения в области детского творчества". И снежные горные вершины вокруг, и таинственно синеющее внизу море в огнях белого курортного города и прогулочных катеров. И дорожка восходящей луны. И несколько замечательных дней в запасе - у этого моря на турбазе. И замечательная жизнь впереди.
Я понимал, что это невозможно, что это всего лишь сон, а в горах этих давно идет война. Но тут загорелая Петрова в утесовской шляпе с бахромой и похожая на солнечное затмение вдруг толкнула меня в бок:
- Слышишь?
Я ничего не слышал. Вокруг спали ребята. Мой друг Янис из Даугавпилса, Олесь и Кристина, Василь с Карпат и Тимур из Душанбе. Керим из Казахстана, мечтающий построить город-сад в Заполярье и увезти туда свою красавицу Малику, которая учила нас, что в горах надо держаться до последнего. И отвечать друг за друга, и за природу вокруг, даже за змей и скорпионов, потому что горы - их дом, хоть они и змеи. А мы у них в гостях.
Тимур чуть похрапывал, снаружи трещали цикады.
- Слышишь? - повторила Петрова. Лицо ее проплыло надо мной, похожее то ли на подсолнух, то ли на солнечное затмение, - Слышишь, как они тикают? Не забудь, скоро полночь. - и коснулась меня невесомо-ласковой рукой.
Я, конечно же, сразу спросил, кто ей подсыпал яд в мороженое, и сказал, что если это Сидоров, то я его замочу. Но прежде убью будущего сепаратиста и реваншиста Яниса и террористку Малику, а заодно и Керима, чтоб у них никогда не родилась снайперша Малика младшая. И нащупал в кармане пистолет, с которым теперь никогда не расставался.
Петрова сказала, что мочить никого не надо, потому что тогда придется в первую очередь мочить тех, кто приказал сбросить бомбу на дом Малики, развязал эти войны, всех предал, обокрал и перессорил, разрушил страну, нарушил клятву и продал Плохишу Тайну. И тех, кто помалкивал и даже приветствовал, когда эти злодейства совершались. А тогда вообще никого в живых не останется, и все мы навсегда провалимся на Кулички, - кто в плен к Вещам или Кривде, кто к матушке Лени, кто к Страху и Тоске Зеленой...Что же касается Сидорова, то его вообще надо пожалеть...
Ничего себе! Я ответил, что пусть его Чьейтова бабушка жалеет, а Петрова грустно так покачала головой и сказала, что дело вовсе не в Сидорове. Что нашелся бы другой Сидоров, а причина в Лунных часах, - разве я не слышу, как они тикают? Она сказала, что это я замечательно придумал - отдать все капиталы тому, кто переведет их стрелки на время Света. Только надо торопиться, потому что приближается полночь. Что лишь время Света бесконечно.
И еще сказала, что очень меня любит. Так и сказала, будто и не умерла вовсе. Что ей пора назад в сказочное свое измерение и, если я хочу, она может забрать меня с собой, потому что "муж женой спасется". Туда, где Свет, Истина и свобода, где нет ни дилеров, ни киллеров, и где мы навсегда будем вместе.
С бешено колотящимся сердцем я рванулся было к ней, но тут же понял, что никуда не уйду, потому что не имею права спасать лишь себя. Когда вместо настоящих ребят плодятся на нашей земле воры, жмоты, развратники, наркоманы и киллеры. Пусть я не знаю, как перевести Лунные часы на время Света, но все равно буду до последнего вздоха ждать того, кто отыщет способ это сделать.
Я хотел сказать ей об этом, но Петрова, умница, все поняла без слов, заявив, что я всегда был неисправимым дон-Кихотом, и именно за это она меня полюбила. Потом шепнула: "До встречи!", послала воздушный поцелуй. Солнечным отблеском скользнул ее лик по брезенту палатки, по спящему Кериму, и упорхнул в южное небо.
А я снова проснулся в заколдованной неведомой стране, так похожей и непохожей на ту, нашу. В престижном доме на двенадцатом этаже, откуда видны кремлевские часы на Спасской башне. Внизу, как обычно, веселился город жевал, пил, играл, тусовался, ловил кайф и ночных бабочек, отстреливал конкурентов в темных подъездах и похрапывал. В шикарных спальнях и на вокзальных скамейках.
Я подумал, что однажды для каждого гостя, в самый разгар бала, они начнут бить двенадцать, и тогда его карета обернется тыквой, кони - крысами, а бальный наряд - рубищем. И захлопнутся навсегда ворота дворца, а в стаканчике с мороженым окажется яд. И накаких тебе хрустальных туфелек.
И что никто, ни за какие мои обещанные нули, пока не знает, как их перевести. Пусть не для всех, но хотя бы...
Стрелки часов на Спасской неуклонно ползли к полуночи. Истекали еще одни сутки лунного времени.
Где же ты, отзовись!..
Если тебе не нужны нули - вот моя жизнь. Только сделай это, не медли.
Ведь сейчас позже, чем кажется.
КОНЕЦ
1970, 2001 г