Иванова Юлия. Лунные часы

   - Ты что? - хмыкаю, а у самого не хмыканье, а хрип какой-то вышел, - И впрямь собралась за...замуж за...этого?
   - Собралась, - говорит Петрова, - Ты пожалуйста не расстраивайся, Качалкин. Так надо.
   - Что надо? - ору, - Кому надо? Ты что, Петрова, совсем того?
   - Надо, - твердит Петрова, а сама вещички собирает, на меня не смотрит, Иначе нельзя. Прощай, Качалкин, не думай обо мне плохо.
   Это она меня "Качалкиным"! Не Аликом, даже не Олегом, а Качалкиным! И ушла.
   Я, честное пионерское, снова за руку себя ущипнул - сплю или не сплю.
   Больно. Значит, не сплю. Значит, в самом деле Петрова, моя Петрова, выходит замуж за толстопузого Федота, Круглого Дурака и царского сынка! Чушь какая-то, не может быть. Не может, и все тут. Сколько я ее знаю! Всю жизнь, можно сказать. Она игрушки у меня таскала, состарились вместе, погибнуть решили вместе за Истину, и вдруг такое. Да нет, сейчас она вернется и крикнет:
   Ну что, Алик, здорово я тебя разыграла?
   А я скажу:
   - Во-первых, Алики в валенках, а во-вторых...
   Но Петрова не возвращалась.
   Когда я окончательно понял, что она не придет, я, кажется, заболел. Какая-то странная болезнь - я ни о чем не мог думать, кроме как о Петровой. То я хотел ее убить, то, наоборот, собирался спасать и строил всякие невероятные планы. То ничего не собирался, а просто вспоминал какую-нибудь чепуху, вроде того, что она когда-то сказала или сделала. И почему-то ничего плохого не вспоминалось, только самое хорошее. Будто это не я мечтал когда-то отделаться от Петровой, будто она не плакса и приставала, не самая обыкновенная девчонкадве руки, две ноги, а Бог знает кто. У меня ничего не болело, но было так нехорошо из-за мыслей о Петровой, что я места себе не находил. Все время прислушивался, вздрагивал, и сухие объедки пирогов теперь казались совсем невкусными.
   В общем, болел.
   А когда выздоровел - напротив, возненавидел Петрову. Ух, как я ее ненавидел! "Не думай обо мне плохо"...Как бы не так! Предательница! Она всегда была такой - лживой, подлой, трусливой, только умела хорошо притворяться, как все девчонки.Теперь я вспоминал только плохие поступки Петровой, а хорошие вдруг вывернулись наизнанку и стали казаться еще хуже плохих. Потому что во всем я теперь видел у Петровой только дурные мотивы, сплошной обман и притворство.
   Я со злорадством прикидывал, в какого она превратится персонажа. Девчонка, Которая Предала Друга и Истину и Выскочила Замуж за Толстопузого Дурака и Царского Сынка, Чтобы Жрать Пироги. Или что-то в этом роде.
   Я представлял себе, как ее заклеймят позором в мире Людей, когда узнают, и какой прекрасной покажется там моя гордая одинокая стойкость по сравнению с ее предательством!
   А Петрова до того обнаглела, что пожелала, чтоб я присутствовал у нее на свадьбе. И не просто так, а свидетелем, как самый близкий друг. В свадебных обычаях Петрова разбиралась - у них вся родня по нескольку раз замуж выходила.
   Сначала я, само собой, намеревался гордо отказаться, но потом передумал. Ну ладно, я тебе покажу свадьбу! Я тебе покажу свидетеля! Я тебе покажу "близкого друга"! Теперь я с утра до вечера придумывал слова презрения, которые брошу ей в лицо в самый торжественный момент. И все мне казались чересчур мягкими.
   Ведь эти слова войдут в историю!
   И вот наступил день свадьбы. С утра под окнами трубили фанфары, курили фимиам, пеклись для всех Дураков пироги с настоящим мясом и рыбой - по случаю большого праздника. Развешивали портреты Раскрасавицы-царицы, толстопузого Федота и... Петровой. Петрова на портрете выглядела настоящей Дурочкой. Впрочем, скоро она такой и станет. Официально объявили, что невеста согласилась признать все дурацкие принципы.
   Меня доставили на Виловодную площадь, где я уже был однажды с Сердитым. Здесь перед свадьбой должна была состояться торжественная церемония посвящения Петровой в Дурочки. А сама свадьба планировалась во дворце.
   Площадь была забита битком. Бессейн со статуей Раскрасавицы-царицы оцепили стражники, образовывая довольно большое пространство для особо важных гостей. Я тоже считался "особо важным", хотя к ноге моей и была прикована пудовая гиря.
   Одна за другой прибывали кареты. Глашатай выкрикивал:
   - Его Очковтирательство министр Благосостояния!
   - Его Умопомрачительство Министр Просвещения!
   - Его Зубодробительство Министр Здравоохранения!
   - Его Сногсшибательство Министр Порядка!
   - Министр Заграничных Дел, госпожа Война Холодная!
   - Приветик!..
   Я обернулся и увидел...Безубежденцева. Его трудно было узнать - эдакий солидный важный господин с брюшком и двумя подбородками.
   - Ишь, Петрова-то ваша отмочила!..
   - Да, - говорю, - отмочила.
   - Небось, - говорит, - загордится теперь, про старых знакомых забудет. Ты б за меня ей замолвил словечко!
   - Значит, ты и здесь служишь?
   - Министром хочу стать, нерыбонемясной промышленности. Есть вакантное местечко.
   - Министром? Так ты ж танцор!
   - Какой танцор, - зашептал он, озираясь, - В этом дурацком царстве дважды два - пять, поэтому приходилось все время танцевать не в такт и... В общем, разучился я. Совсем разучился. К тому же, сам понимаешь, пироги с утра до вечера, растолстел, форму потерял. Лишний раз повернуться трудно. Ты уж замолви за меня Петровой...
   - Ладно, - сказал я, только чтоб отвязаться.
   - Эх, Олег! - Безубежденцев вдруг уткнулся мне в плечо и зарыдал, Потерял я свой талант, Олег, начисто потерял! А какой был талантище! Помнишь? Лучший танцор Безубежденцев! Кому служк - тому пляшу...У-уу!..
   Но тут подкатила карета Федота, и Безубежденцев исчез в толпе. Как я ни ненавидел Петрову, но мне ее стало даже жалко, такой Федот был толстопузый и противный. Он, как всегда, тащил за собой на веревочке пузатую бутылку, а в другой руке на поводке вел нашего Волка, Который Всегда Смотрит в Лес. Волк тоже растолстел - видно, мясом во дворце кормили вдоволь.
   Но зато вид у Волка был еще печальнее прежнего. Он то и дело вздыхал, глядя в даль, будто хотел сказать:
   - Что ваше дурацкое мясо по сравнению с заветной свободой!
   Вслед за Федотом из кареты вышла Петрова. Она была вся в черном, как на похоронах. Да, конечно, ведь черное - это белое! Петрова подошла ко мне. Она была очень бледная, черный цвет ей совсем не шел, губы дрожали, но она улыбалась. Петрова протянула мне руку.
   - Спасибо, что пришел.
   - Я хотел ей сказать, что я ей теперь вовсе не друг, что она для меня теперь на "вы" с самой маленькой буквы, ноль без палочки и все такое, но почему-то не мог произнести ни слова.
   Но руки Петровой я не подал. Я даже спрятал руку за спину.
   Петрова поняла, медленно опустила свою. Но не смутилась, не покраснела, не заплакала - ничего такого. Только продолжала как-то странно смотреть на меня. Будто это не она выходит замуж за царского сынка, а я. Будто не она предательница, а я. Потом сказала:
   - Эх ты...
   И пошла себе. Будто это я "эх ты...", а не она. Пока я собирался ей что-нибудь крикнуть вдогонку, затрубили трубы и Глашатай провозгласил:
   - Ее Сверхсовершенство Раскрасавица-царица!
   Толпа расступилась, приветствуя царицу, которая тоже была вся в черном, но выглядела куда лучше Петровой. Золотые локоны, румяные щеки, огромные, как у куклы, голубые глаза... Теперь понятно, почему она предпочитает черный цвет...
   Еще я подумал, как это у такой красавицы получился такой уродливый сын? Федот стоял ко мне боком. Я видел его похожий на десятикилограммовый арбуз живот, длинный острый нос, нависший, как сосулька, над вечно мокрыми плаксивыми губами. А рядом - маленькая бледная Петрова из 65-й квартиры, которая приходила ко мне играть, и от которой я прятался под кровать. Которой я таскал до дому портфель, и которая отобрала у меня билет на Олега Попова. Которая звала меня, как мама, Аликом, и с которой мы прошли все Кулички. Почти всю сказочную жизнь.
   И тут я понял, что сделаю - я убью Федота. Правда, у меня нет никакого оружия, а на ноге пудовая гиря, но я его ударю так, что он больше не встанет. То есть встанет Федотом, Убитым Олегом Качалкиным, а такой вряд ли годится в женихи. Надо только всю силу вложить в один удар - второй раз мне уже ударить не дадут. Накопить силы для этого сокрушительного удара и выбрать момент. Единственный шанс.
   Я даже дышать перестал - копил силы. А царица говорила речь. Она сказала, что рада породниться с девочкой из мира Людей, которая восхищена замечательными демократическими принципами царства Непроходимой Глупости, и согласна стать Круглой Дурочкой.
   Сейчас я им покажу! Как только дуреха Петрова раскроет рот, я вам покажу "демократические принципы"! Я придвинулся ближе, волоча за собой гирю. Я копил силы, и это были силы всей моей предыдущей жизни. Берегись, Федот!
   - И признать, что наша царица - раскрасавица, - донеслось до меня, будто сквозь толщу воды, - Подойди ближе, дитя мое...
   Петрова пошла. Мне казалось, что мое сердце стучит на всю площадь. Я сделал еще шаг.
   - Что же ты молчишь, говори, - улыбнулась голосом царица, - Или ты настолько поражена моим совершенством, что у тебя от восхищения отгнялся язык?
   Петрова открыла рот. Я весь напрягся. Сейчас!
   И вдруг...
   Я даже не понял сначала , что произошло. Петрова нагнулась к царице, затем отпрыгнула, и...
   Красавицы с золотыми волосами больше не было. Перед толпой стояла безобразная старуха с проваленным ртом, с таким же, как у Федота, носом сосулькой и жалкими седыми волосками на почти лысом черепе.
   А золотые локоны вместе с румяными щеками и голубыми глазами - все это непостижимым образом оказалось в руке у Петровой. Она взмахнула ими, как флагом.
   Толпа ахнула, разом откатилась, как волна от берега, и замерла.
   - Смотрите, вот какая она раскрасавица! Все смотрите! Это Кривда!
   Я не узнал голоса Петровой, такой он сейчас был сильный и звонкий.
   - И платье на ней - черное, и город ваш черный, и на неделе - только одна пятница! И дважды два - четыре! Четыре! Четыре!
   - Правильно, слушайте Петрову! - закричал я, наконец-то опомнившись, Дважды два - четыре!
   Сейчас толпа оживет, забурлит, свергнет Кривду и ее министров, а нас с Петровой на руках понесут ко дворцу. Какая же Петрова молодчина!
   Но ничего такого. Толпа почему-то молчала. Приглядевшись, я увидел, что у одних Дураков совсем закрыты глаза, другие молчат в тряпочку, третьи молчат, воды в рот набравши. Для этого по рядам бегали Стражники с тряпочками и кувшинами воды. Господин Держатель Уха Востро знал свое дело.
   - Стойте, куда же вы?
   Дураки пятились и, разбегаясь, бубнили:
   - Моя хата с краю - ничего не знаю! Не знаю, и знать не хочу!
   А к нам с Петровой уже подбирались Стражники в колючих ежовых рукавицах во главе с Держателем уха Востро. Я рванулся к Петровой, готовый защищать ее до последней капли крови. Увидел, как подкралась к Петровой Кривда, закутанная с головой в черный кружевной шарф, вырвала свои локоны со щеками и глазами, напялила и снова обернулась раскрасавицей.
   - Буду драться до конца, - сказал я Петровой, - Пусть знают, как погибают за Истину настоящие пионеры! А ты беги, ты ж девчонка!
   Но она лишь стиснула мою руку и не шевельнулась.
   - Героями хотите стать? - злобно зашипела Кривда, - Чтоб о вас пели песни и слагали поэмы? Не выйдет, Умники! Посадить их на вечные времена в самое глубокое и мрачное подземелье, из которого им никогда не выбраться. Позвать ко мне Ложь на Длинных Ногах! Пусть обежит все Кулички и расскажет про них самые мерзкие и гнусные небылицы, какие только можно придумать. И скоро вы прослывете самыми гадкими и отвратительными персонажами на Куличках, хуже упырей и вурдалаков. Ваши родители и друзья-пионеры в мире Людей от вас отрекутся и будут стыдиться даже произносить ваши имена. И никто никогда не узнает правды.
   Стражники отступили, и появилось какое-то противное белесое существо, похожее на картофельный росток. Крошечные головка и туловище, а дальше - ноги, ноги, ноги...Я понял, что это и есть Ложь на Длинных Ногах. Существо почтительно склонилось перед царицей, качаясь от ветра.
   - Оповести всех, что свадьба не состоится, так как невеста неожиданно сошла с ума от счастья, - приказала Кривда, - Федот, не реви, мы найдем тебе сказочную невесту.
   - Не хочу сказочную, хочу настоящую-уу! - ревел Федот, залезая в бутылку.
   Но его вместе с бутылкой быстренько унесли в карету. Дураки разбежались по хатам. Только Дурочка из Переулочка украдкой вытирала слезы, когда нас уводили, но на нее никто не обращал внимания.
   ГЛАВА 10
   Вечные узники. Правда, Истина и Тайна за семью печатями. Качалкин плюс Петрова - идите!
   Я сидел в самом глубоком и мрачном подземелье, какое только нашлось в царстве Непроходимой Глупости. Здесь не было ни дней, ни ночей, ни времен года. Интересно, изменится ли что-нибудь, когда мы станем персонажами? Или все так и останется - мрачные голые стены, сказочно тусклая лампочка под потолком и одинокий узник, пионер Олег Качалкин. Страдающий, но не сломленный.
   Навсегда.
   Хуже всего было то, что нас с Петровой посадили врозь - наши камеры разделяла толстенная стена, через которую мы перестукивались. Звук был слабый-слабый. Мы не знали Морзянки. Перестукивались просто, чтоб слышать друг друга.
   А мне, как назло, именно сейчас необходимо было лично увидеть Петрову, чтобы сказать ей...Сколько важного хотелось сказать Петровой! Что я был гад и осел, когда не подал ей руки и собирался от нее отречься, считая предательницей... Я вспоминал это ее "Эх ты!" и прямо корчился, до того был сам себе противен. Она придумала такой замечательный план, чтобы перед всеми разоблачить Кривду, а я ничегошеньки не понял. Ясно, у нее не было возможности меня предупредить - вдруг нас подслушивают! Кроме того, она боялась, что я помешаю, - девчонки куда лучше умеют притворяться...
   Все правильно, но я-то, я! Сразу - "предательница"! Нечего сказать, хорош друг! Я бы на ее месте со мной и перестукиваться не стал. Она вообще-то добрая, Петрова. Она замечательная, Петрова.
   Как она обнаружила, что на царице - маска с париком? И давно догадалась. Я вспомнил, что она как-то странно усмехалась, когда речь заходила о красоте царицы. Или потому догадалась, что девчонка - их насчет косметики не проведешь.
   Конечно же, ей сейчас хуже, чем мне, страшнее, потому что она - слабый пол. Подземелье - самое мрачное и глубокое, а Петрова - одна-одинешенька. Небось, забилась в угол, и ревет...А может, нет? Может, она и тут меня сильнее? Стоит себе у стены с гордо поднятой головой и горящим взглядом, как настоящая героиня.
   Ведь не струсила же она разоблачить Кривду! Пусть ничего не вышло, пусть об ее подвиге никто не узнает - все равно Петрова - молодчина.
   Почему она когда-то казалась мне необыкновенной девчонкой, когда совершенно ясно, что она самая что ни на есть необыкновенная? И всегда была необыкновенной - даже когда воровала у меня игрушки, ябедничала и выпросила у меня билет на Олега Попова. Почему-то никому бы ни отдал, а Петровой отдал!
   Все у Петровой необыкновенное: руки - необыкновенные, глаза необыкновеные, лицо волосы... И щурится она необыкновенно. Все необыкновенное, только я прежде почему-то этого не замечал. Когда я вспоминал, что когда-то даже дал Петровой тумака - просто мороз по коже. Как я мог!
   И чем дольше я не видел Петрову, тем она мне представлялась прекраснее и необыкновеннее. Будто принцесса какая-нибудь, а не девчонка. У нее ведь и имя, как у принцессы - Василиса! Василиса Прекрасная!..Почему-то раньше оно мне не нравилось, казалось смешным, но теперь...
   Ва-си-ли-са...Синее имя. Как музыка. Сказочное имя.
   И чем необыкновеннее представлялась мне Петрова, тем ничтожнее казался себе я сам. Придумать ничего не могу, сделать ничего не могу. Не отыскать, не вернуть нам Тайны. Скоро мы станем персонажами и никогда не вернемся в мир Людей. Ложь на Длинных Ногах наговорит про нас всякую напраслину, и все ей поверят, и будут стыдиться нас. И никогда не узнают правды.
   А я только могу слушать, как стучит мне в стенку Петрова. И думать, какая она необыкновенная. И что я не в силах ее спасти.
   Что остается неделя.
   Два дня.
   Сутки.
   Пять часов.
   Час.
   Полчаса.
   Пятнадцать минут.
   Минута.
   Все.
   Часы Мальчиша показывали, что мы пробыли на Куличках шестьдесят лет ровно земной час. Ничего не произошло, только мы с Петровой навеки стали персонажами. Я хватил часы об стену, упал на холодный пол и заплакал, как девчонка. Впервые, сколько себя помню. Никто не мог видеть моего позора и отчаяния, и наревелся я всласть за все разы, когда крепился и был мужчиной.
   А потом, наверное, заснул, потому что вначале мне показалось, что она мне снится - прекрасная высокая женщина в белом. Ее лицо и руки словно светились изнутри, а когда она двигалась, по стенам скользили теплые золотистые блики. Один из бликов упал мне на глаза. Я зажмурился и понял, что не сплю.
   - Ну, Качалкин, вставай. Нам пора.
   - Кто вы? Откуда меня знаете?
   - Я - Правда. Сама Истина приказала мне разыскать вас и спасти.
   - Правда,..Истина, - разве это не одно и то же?
   - О нет, Качалкин, Правда только служит Истине. Правда знает, что дважды два - четыре и что на неделе лишь одна пятница, а Истина знает Тайну. Истину невозможно постичь до конца, хотя и необходимо вечно к этому стремиться, а Правда вполне доступна. Каждый зрячий отличит черное от белого, но не всякий хочет быть зрячим, вот в чем проблема.
   - Значит, вы поможет нам вернуть Тайну?
   Правда грустно покачала головой.
   - Ваше время кончилось, Качалкин. Вы наделали массу ошибок, но и пострадали за Истину. А кто страдает за Истину, того Она всегда спасет - на любых Куличках, из самого глубокого и мрачного подземелья.
   - Но...Разве мы уже не стали персонажами?
   - Пока нет, по милости Истины. Просто волшебные часы, которые ты пытался разбить, отсчитывают теперь не ваши земные минуты, а годы.
   - Не понимаю.
   - Потом поймешь. Надо торопиться, Качалкин, - Истина подарила вам всего полчаса.
   Правда протянула мне руку. Стена вдруг сама собой раздвинулась, как дверь в метро, и мы очутились в камере у Петровой. Петрова не стояла у стены с гордо поднятой головой и горящими глазами, как полагается героине, - она всхлипывала, забившись в угол, как обыкновенная девчонка.
   - Алик! - кинулась она мне на шею, так что я едва не упал, - Я же знала --ты придешь! Ты обязательно что-нибудь придумаешь...Я так ждала, Алик!
   Она так это сказала, что я просто не мог признаться, что я тут не при чем. Не мог, и все. И Правда промолчала, только улыбнулась, подала Петровой другую руку, и мы пошли втроем, и стены раздвигались перед нами, как двери в метро.
   На разные голоса завыли вдруг сирены - обнаружили наше исчезновение. Путь нам преградил водопад - лавина бурлящей ревущей воды.
   - Не бойтесь, Правда в воде не тонет!
   Мы прошли сквозь водопад, будто сквозь дождик - нас едва забрызгало. А впереди новое препятствие - огненная стена. Душит дымом, пышет жаром.
   - Смелее - Правда не горит в огне!
   Мы прошли сквозь бушующее пламя, и оно оказалось чуть теплым и совсем не страшным, как бенгальский огонь.
   Выбрались из подземелья. Черный город, Виловодная площадь со статуей, мимо дворца сквозь кольцо Стражников, которые в страхе расступились. Их стрелы нам вослед превращались в разноцветных неведомых птиц.
   - Правду нельзя убить!
   Во дворцовом саду перед будкой сидел на цепи наш Волк и тосковал о свободе, усатремив грустный взгляд в сторону невидимого Леса. Вокруг валялись недоеденные куски мяса.
   - Можно мы возьмем его с собой? - попросила Петрова, - И отпустим на свободу?
   Правда кивнула.
   Улица "Крайняя глупость", где у всех хата с краю, неприступная стена с бойницами - мы перелетели через нее, как птицы.
   А у стены нас ждали...Суховодов, Варвара и Бедный Макар!
   Прощайте, дорогие наши верные друзья! Мы молча обнялись. Даже Варвара не проронила ни слова.
   И вот Царство Непроходимой Глупости позади. Тишина, ночь, сказочное небо с крупными, как над нашей палаткой, в горах мира Людей, звездами. Неужели мы вернемся? Светятся лицо и руки Правды, освещая путь. Мы проносимся мимо полей, рек, деревень, мимо неведомых царств и городов. Будто во сне, когда едва коснешься ногой земли, оттолкнешься и плавно паришь себе в воздухе.
   - Можно вас спросить? - это говорю я, - Почему они, Дураки, молчали, когда Петрова вывела Кривду на чистую воду? Почему они ничего не хотят знать? И вообще, раз вы - Правда, раз вы сильнее всех и ничего не боитесь, и служите самой Истине - взяли бы да установили везде на Куличках справедливость! Не позволяли бы царствовать всяким там Шкафам и Золотым Удочкам, Лени, Страху, Глупости, Эгоизму...
   - Смешной мальчик...Ты что же, предлагаешь уничтожить весь отрицательный опыт человечества, накопленный десятками поколений? Ведь Кулички - кладовая этого опыта, своего рода музей. И если люди его лишатся, они станут повторять ошибки своих прабабушек и прадедушек. Зло на Куличках для того и хранится неприкосновенным, чтобы люди всегда о нем помнили и не наступали по сто раз на одни и те же грабли. Понятно?
   Чего тут было не понять - ясней ясного. Мне даже стыдно стало, что сам не догадался. А Правда вздохнула:
   - Только они все равно наступают и попадают. И на грабли, и во всякие жуткие истории...
   И вот, наконец, перед нами Лес. Настоящий сказочный Лес, точь-в- точь как на картинах Васнецова. С ветвей мрачных елей седыми космами свисает лишийник, в Лесу что-то ухает, стонет, хохочет, вспыхивают то тут, то там злыми зелеными огоньками волчьи глаза.
   Я снял с нашего Волка ошейник.
   - Иди. Теперь ты свободен.
   Волк растерянно поглядел на меня, на Петрову, и ни с места.
   - Что же ты, иди! Там свобода. Больше тебе не придется сидеть на цепи как домашнему псу и ждать подачки. Иди же, иди, - Петрова подталкивала Волка к Лесу, а тот упирался всеми четырьмя лапами, отворачивался и скулил, - Вот глупый, не понимает!
   - Все он прекрасно понимает, - усмехнулась Правда, - Не теряй зря времени. Просто ему эта свобода до лампочки. Ему мясо подавай через каждые три часа, а не свободу.
   - Но ведь он так мечтал...
   - А почему б не помечтать, когда брюхо набито, не поиграть в страдальца? Пусть, мол, пожалеют, посочувствуют, еще мясца подкинут...Ах ты наш несчастненький, свободолюбивенький...Вот тебе настоящая свобода, серый, иди! Что, не хочешь?
   Пристыженный Волк поджал хвост и пустился наутек, прочь от Леса. Я не удержался и свистнул ему вдогонку.
   - Как же он теперь? - жалостно вздохнула Петрова.
   - Ну, за него не беспокойся. Всегда найдутся персонажи, которые поверят, пожалеют, будут пусть сами недоедать, но кормить мясом. Быстрей, мы опаздываем. Теперь я могу вам передать послание Истины.
   Правда подняла руку, и на темном небе выткались огненные слова:
   ВЫХОД ЧЕРЕЗ ТАЙНУ, ЗАРЫТУЮ ПОД ДУБОМ МУДРОСТИ ЗА СЕМЬЮ ПЕЧАТЯМИ. ВАШЕ ВРЕМЯ ИСТЕЧЕТ, КОГДА ТУЧА ЗАКРОЕТ ЛУНУ.
   Правда вела нас по сказочному дремучему Лесу, мимо избушки на курьих ножках, мимо озера с хохочущими Русалками, и неприступная чаща расступалась, спутанные ветви раздвигались:
   - Дорогу Правде!
   - Здесь, - Правда остановилась перед большим дубом, - Тайна здесь. Могу лишь открыть вам, что это - Вечная Книга Жизни. Жизни по солнечным часам Света, в которой нет места жадности, себялюбию, лжи, лени, трусости и предательству. Здесь у каждого - своя страница, есть и про Качалкина с Петровой, надо только найти. Во времена Кибальчиша и в другие огненные вехи истории Тайна была доступна даже мальчишкам, но потом о ней вспоминали все реже... И вот однажды Плохиш разыскал единственную в стране копию книги в букинистическом магазине на Арбате и утащил в мешке на Кулички. Подлинник же хранится у самой Истины, и тот из людей, кто оставит свою страницу пустой, не вдохнет в нее вечную жизнь добрых дел, будет просто вычеркнут - там все окончательно, и обжалованию не подлежит. Здесь же зарыта та самая копия с Арбата. За семью печатями, закованная в кандалы и опутанная Корнями Зла - вот ведь как боятся ее на Куличках! Даже копии боятся.
   В дупле - лопаты, спешите, ребята. Больше я ничем не могу вам помочь. Правда лишь указывает путь. Мол, белое - это белое, дважды два - четыре, а вырваться из Куличкек можно лишь через свои страницы Жизни. Теперь все зависит от вас... Вы должны успеть, пока тьма не закроет Луну. Прощайте.
   Правда исчезла, и сразу стало темно. Вокруг нас угрожающе сомкнулись деревья, сплели сети из веток. Опять засверкали в этой сети злющие волчьи глаза, собрались сказочные лесные персонажи, пытаясь дотянуться до нас сухими, корявыми, похожими на ветви руками. И большеглазый Страх таращил свои глаза-тарелки, лязгал зубами.
   Едва мы обрубили корни зла, лопаты уткнулись в плиту, на которой было выгравировано:
   ЗДЕСЬ ЗАРЫТА СОБАКА!
   Послышалось из-под плиты грозное рычание. Этого еще не хватало!
   Но нам с Петровой не до какой-то Собаки и не до Страха - мы должны успеть, прежде чем тьма закроет Луну.
   Миновали первую печать. Летели из-под наших лопат комья земли, глубже, глубже...Вторая печать. Закачалась над головой Золотая Удочка, призывно загудели неподалеку мои машины:
   - К нам! К нам!
   Но мы копаем. Третья печать. Вот край черной тучи дотянулся до Луны. Быстрей, Качалкин! Все силы моей жизни, которые я однажды собирался обрушить на Федота... Все, до последней капли. Я спасаю не только себя, но и Петрову.
   Из-под земли выпрыгнуло что-то большое, лохматое - лижется, виляет хвостом. В самом деле, - собака! Как она сюда попала? Небось, Плохиш зарыл для устрашения, чтоб охраняла Тайну. И чтоб сбить нас с толку. Только какая ж она злая?