Страница:
Играть пришлось в специфических условиях: французская переводчица бесстрастным голосом перелагает шекспировско-пастернаковский текст — получается черт знает что, причем монотонный звук тысячи зрительских наушников идет из зала на сцену. Но ничего, пообвыклись, и аплодисменты срываются неизменно. Француз, он сразу после спектакля любит в кафе закатиться, со вкусом выпить и закусить. А тут не могут от духовной пищи оторваться — вызывают по десять раз и с восторгом на русских артистов смотрят. Постепенно и критика переменила тон: пошли статьи положительные, иногда даже восторженные. Двадцать четвертого ноября переехали в Лион, там было два «Гамлета», столько же с 7 по 10 декабря в Марселе.
Чудовищная усталость начала накапливаться еще в Париже. Ее гасить приходится привычным способом. На последнем «Гамлете» ему стало плохо, выбежал в гримуборную, и там приключилась кровавая рвота. А к концу гастролей Высоцкий уже основательно выбивается из режима, создавая нервозность и у Любимова, и у приставленного к таганцам кагэбэшника Бычкова. В театре в очередной раз складывается легенда о «конце Высоцкого»: мол, лишь бы доиграл гастроли, а потом он, конечно, уйдет или тут во Франции останется.
Во время приема у марсельской издательницы Любимов придирается к состоянию Высоцкого и хочет отправить его отоспаться. Потеряв над собой контроль, он посылает шефа со словами: «Да я поеду без вас, куда захочу» — или еще что-то в этом жутком роде. В ночь на девятое декабря Любимову и его марсельскому коллеге Пьеру приходится искать Высоцкого на улицах города в страхе за завтрашний спектакль. Но, слава богу, все обходится. Таганцы отправляются в Москву, где им предстоит пережить шок от беспардонной газетной кампании и прочитать в советской прессе, как слабо выступил театр во Франции, а непутевый Гамлет остается в Париже, где ему предстоят три персональных концерта.
Они проходят с 15 по 17 декабря в театре «Элизе» на Монмартре. Со второй гитарой — Костя Казанский. Когда здесь выступают молодые французские певцы, публику обычно рассаживают в центре большого зала, чтобы выступающий мог ее хорошо видеть и притом не огорчаться из-за пустот. Но на Высоцкого шли неплохо: на третьем концерте зал уже не вместил всех желающих. Перед каждой песней произносился короткий ее перевод на французский.
Концерты дались тяжело, на пределе. Во время первого из них у Высоцкого на руках полопалась кожа и кровь на гитару брызгала. Мишка Шемякин сидел в зале и тоже был, прямо скажем, не в лучшем виде. А назавтра рассказал, что именно в этот день в своей парижской квартире от удара током погиб Галич. Был на радио «Свобода», спел там свою последнюю песню — звукооператор ее тайком записал, а потом он дома антенну по ошибке вставил в электросеть. Случайно это — или кто-то подстроил? Никто никогда не узнает.
А по завершении выступлений у них с Шемякиным начался общий загул, редкий по безумию. Обычно старались делать так: один пьет, другой за ним присматривает. А тут всё как-то сложилось... Марина устроила скандал, позвонила Шемякину: мол, посмотри на своего друга. Шемякин приезжает и видит, как его друг прикладывается к пластиковой бутылке. Откуда вино в доме в такой момент? А это уксус оказался! Ну, тут Марина уже вышвыривает два чемодана с покупками, которые Высоцкий сделал для Москвы, и гонит друзей ко всем чертям.
Они туда и отправляются, сдав чемоданы в камеру хранения. Пробуют заглянуть к Татляну, но тот им живо указывает на дверь. Проникают в какой-то бар, где система взаимного контроля дает сбой, и Шемякин присоединяется к другу... Потом в ресторане «Распутин» Высоцкий принимается раздавать франки направо и налево, пока Алеша Дмитриевич их не собирает и назад ему не всучивает. Высоцкий начинает петь: «Где твой черный пистолет?» — и на этих словах Шемякин достает из кармана пистолет и начинает палить в потолок. Все присутствующие, в том числе случайно оказавшийся здесь Юрий Петрович Любимов, лезут под столы. Приезжает полиция. Друзья сбегают, и долго еще бес водит их по Парижу..
Чудовищная усталость начала накапливаться еще в Париже. Ее гасить приходится привычным способом. На последнем «Гамлете» ему стало плохо, выбежал в гримуборную, и там приключилась кровавая рвота. А к концу гастролей Высоцкий уже основательно выбивается из режима, создавая нервозность и у Любимова, и у приставленного к таганцам кагэбэшника Бычкова. В театре в очередной раз складывается легенда о «конце Высоцкого»: мол, лишь бы доиграл гастроли, а потом он, конечно, уйдет или тут во Франции останется.
Во время приема у марсельской издательницы Любимов придирается к состоянию Высоцкого и хочет отправить его отоспаться. Потеряв над собой контроль, он посылает шефа со словами: «Да я поеду без вас, куда захочу» — или еще что-то в этом жутком роде. В ночь на девятое декабря Любимову и его марсельскому коллеге Пьеру приходится искать Высоцкого на улицах города в страхе за завтрашний спектакль. Но, слава богу, все обходится. Таганцы отправляются в Москву, где им предстоит пережить шок от беспардонной газетной кампании и прочитать в советской прессе, как слабо выступил театр во Франции, а непутевый Гамлет остается в Париже, где ему предстоят три персональных концерта.
Они проходят с 15 по 17 декабря в театре «Элизе» на Монмартре. Со второй гитарой — Костя Казанский. Когда здесь выступают молодые французские певцы, публику обычно рассаживают в центре большого зала, чтобы выступающий мог ее хорошо видеть и притом не огорчаться из-за пустот. Но на Высоцкого шли неплохо: на третьем концерте зал уже не вместил всех желающих. Перед каждой песней произносился короткий ее перевод на французский.
Концерты дались тяжело, на пределе. Во время первого из них у Высоцкого на руках полопалась кожа и кровь на гитару брызгала. Мишка Шемякин сидел в зале и тоже был, прямо скажем, не в лучшем виде. А назавтра рассказал, что именно в этот день в своей парижской квартире от удара током погиб Галич. Был на радио «Свобода», спел там свою последнюю песню — звукооператор ее тайком записал, а потом он дома антенну по ошибке вставил в электросеть. Случайно это — или кто-то подстроил? Никто никогда не узнает.
А по завершении выступлений у них с Шемякиным начался общий загул, редкий по безумию. Обычно старались делать так: один пьет, другой за ним присматривает. А тут всё как-то сложилось... Марина устроила скандал, позвонила Шемякину: мол, посмотри на своего друга. Шемякин приезжает и видит, как его друг прикладывается к пластиковой бутылке. Откуда вино в доме в такой момент? А это уксус оказался! Ну, тут Марина уже вышвыривает два чемодана с покупками, которые Высоцкий сделал для Москвы, и гонит друзей ко всем чертям.
Они туда и отправляются, сдав чемоданы в камеру хранения. Пробуют заглянуть к Татляну, но тот им живо указывает на дверь. Проникают в какой-то бар, где система взаимного контроля дает сбой, и Шемякин присоединяется к другу... Потом в ресторане «Распутин» Высоцкий принимается раздавать франки направо и налево, пока Алеша Дмитриевич их не собирает и назад ему не всучивает. Высоцкий начинает петь: «Где твой черный пистолет?» — и на этих словах Шемякин достает из кармана пистолет и начинает палить в потолок. Все присутствующие, в том числе случайно оказавшийся здесь Юрий Петрович Любимов, лезут под столы. Приезжает полиция. Друзья сбегают, и долго еще бес водит их по Парижу..
Сорокалетие
Незадолго до круглой даты, в день старого Нового года Высоцкий получает подарок от управления культуры — ему присвоена высшая категория вокалиста-солиста со ставкой 19 рублей. А сам он в это время проводит несколько дней в Париже. Наконец воспользовался завоеванным в трудах и борьбе правом оформляться на основании заявления «произвольной формы».
Но уже двадцать первого января он выступает на Украине:
Место вполне подходящее для того, чтобы отметить дату — тем более что из Москвы за ними с Ваней Бортником следует группа отличных ребят — энтузиастов-собирателей, заботящихся о записи концертов и сохранении их для товарищей потомков.
В этот вечер Высоцкий трижды выходит на сцену Дома культуры имени Ленина со словами «От границы мы Землю вертели назад...». Ваня Бортник между песнями читает «Сороковые, роковые...» Самойлова и «Давайте после драки...» Слуцкого. Первые два концерта заканчиваются «Диалогом у телевизора», а последний — «Парусом». Высоцкому вручают шоколадный торт весом в восемнадцать килограммов и букет из сорока красных гвоздик. А еще — свою книгу ему дарит Владислав Титов, писатель, работавший прежде на шахте и во время аварии потерявший обе руки. Песни Высоцкого помогли ему выжить, написать повесть «Всем смертям назло». Да, люди, прошедшие через экстремальные ситуации, побывавшие на границе небытия, — это, как правило, убежденные сторонники Высоцкого. Но за их признание и любовь приходится платить постоянной враждой со стороны тех, кто привык жить в уюте и комфорте, создавая трудности другим.
Бертольд Брехт ровно в два раза старше Высоцкого. В феврале исполняется восемьдесят лет со дня его рождения. Мог бы и дожить — сколько его ровесников еще трудятся в литературе. По случаю юбилейной даты в ГДР проходит фестиваль, и Таганка играет в Берлине и Ростоке «Доброго человека из Сезуана». По некоторым сведениям, эту пьесу Брехт начал писать в тридцать восьмом году, в сорок лет. Вот такая цифирь занимательная.
Хотелось прямо из Берлина к Марине наведаться, но не дали визы. Опять какие-то козни, черт бы их побрал! Приходится, отыграв последний спектакль в Ростоке, возвращаться в Москву и уже оттуда лететь на две недели в Париж.
Но уже двадцать первого января он выступает на Украине:
Экспромт отражает реальность с предельной точностью. А двадцать пятое он встречает в Ворошиловграде, который от рождения назывался Луганском, а в сталинское время был переименован в честь Ворошилова. Потом Хрущев вернул ему старое доброе имя, а Брежнев вторично вернул имя советское. Надо полагать, следующий правитель опять всё переделает на старый лад, так что здешний народ, чтоб не путаться, говорит: Луганск.
Не чопорно и не по-светски -
по-человечески меня
встречали в Северодонецке
семнадцать раз в четыре дня.
Место вполне подходящее для того, чтобы отметить дату — тем более что из Москвы за ними с Ваней Бортником следует группа отличных ребят — энтузиастов-собирателей, заботящихся о записи концертов и сохранении их для товарищей потомков.
В этот вечер Высоцкий трижды выходит на сцену Дома культуры имени Ленина со словами «От границы мы Землю вертели назад...». Ваня Бортник между песнями читает «Сороковые, роковые...» Самойлова и «Давайте после драки...» Слуцкого. Первые два концерта заканчиваются «Диалогом у телевизора», а последний — «Парусом». Высоцкому вручают шоколадный торт весом в восемнадцать килограммов и букет из сорока красных гвоздик. А еще — свою книгу ему дарит Владислав Титов, писатель, работавший прежде на шахте и во время аварии потерявший обе руки. Песни Высоцкого помогли ему выжить, написать повесть «Всем смертям назло». Да, люди, прошедшие через экстремальные ситуации, побывавшие на границе небытия, — это, как правило, убежденные сторонники Высоцкого. Но за их признание и любовь приходится платить постоянной враждой со стороны тех, кто привык жить в уюте и комфорте, создавая трудности другим.
Бертольд Брехт ровно в два раза старше Высоцкого. В феврале исполняется восемьдесят лет со дня его рождения. Мог бы и дожить — сколько его ровесников еще трудятся в литературе. По случаю юбилейной даты в ГДР проходит фестиваль, и Таганка играет в Берлине и Ростоке «Доброго человека из Сезуана». По некоторым сведениям, эту пьесу Брехт начал писать в тридцать восьмом году, в сорок лет. Вот такая цифирь занимательная.
Хотелось прямо из Берлина к Марине наведаться, но не дали визы. Опять какие-то козни, черт бы их побрал! Приходится, отыграв последний спектакль в Ростоке, возвращаться в Москву и уже оттуда лететь на две недели в Париж.
От Глеба Жеглова к Дон Гуану
Жить осталось немного. Всё чаще посещает это настроение — нет уже страха, надрыва, лишь спокойное понимание реальности. Душевных и умственных ресурсов могло бы хватить еще хоть на полвека, но изношенная плоть прослужит разве что несколько лет. А сколько это — несколько? Уточнять не будем, но предел виден. Последние песни уже написаны, те, что теперь сочиняются — это как бы предпоследние, уточняющие и дополняющие общую картину. Без ложной скромности, есть, что спеть, представ перед самой высокой инстанцией. И будет что послушать людям, когда рядом с именем автора будут уже стоять обе даты.
Осталось еще сняться на память. В кино. Все-таки не хватает роли, через которую можно было бы войти в каждый дом, где тебя всегда ждут и могут не дождаться...
Эту роль он себе организовал сам. Аркадий и Георгий Вайнеры подарили ему свою новую книжку — роман «Эра милосердия». Послевоенная Москва, банда «Черная кошка», с которой воюет милиция. С первых страниц взгляд сосредоточился на капитане Жеглове — человеке жестком, толковом профессионале, без всякой там патетики патриотической и с хорошим чувством юмора. В романе он отнюдь не положительный герой — допускает вольное обращение с законом, процессуальные нормы нарушает. И в этом смысле противопоставлен «милосердному» интеллигенту Шарапову. Так тем и интереснее этот Глеб Жеглов — такого персонажа, пожалуй, мог бы Бронсон играть.
Даже не дочитав книги, прямо на следующий день заявился к Вайнерам, чтобы застолбить за собой роль. Те немного оторопели от его решимости, но согласились, что Жеглова никто лучше не сыграет. А Высоцкий тут же режиссера подключает — конечно же, Говорухина:
— Знаешь, мне тут Вайнера сказали, что у них для меня есть хорошая роль. Ты почитай роман, мне сейчас некогда — в Парижск уезжаю.
Встретились все вместе, договорились в общих чертах: надо делать режиссерский сценарий телефильма в нескольких сериях. Вайнеры с Говорухиным займутся этим в Переделкине.
После Парижа Высоцкий к ним туда наведывается и даже вносит свой вклад в работу над сюжетом. Там в конце есть эпизод, когда Шарапову нужно выбраться из бандитского логова — перед тем, как всю эту шайку повяжут. А что если там, в подвале, он увидит на двери фотографию любимой девушки, Вари, — таким будет поданный ему товарищами знак? Предложение принято.
Дело движется быстро, и суть картины будет не детективная. Это будет послевоенное московское «ретро», с коммунальной квартирой, продовольственными карточками, музыкой перед сеансом в кинотеатре. Точность в деталях, в одежде персонажей. И главное — атмосфера их детства, всё то, о чем Высоцкий рассказал в песне, посвященной Аркадию Вайнеру:
Март и апрель до отказа наполнены театральной и концертной работой. В Москве — выступления в Бауманском училище, в редакции «Известий». Подмосковье. Украинские города Шостка и Сумы (вместе с Ваней Бортником, читающим стихи из таганских спектаклей). Кривой Рог (двенадцать концертов за три дня). Череповец (семнадцать концертов за пять дней). Белгород. Снова Украина, где в Запорожье с 28 по 30 апреля тринадцать выступлений, а потом еще и первого мая сколько-то раз — точно уже никто не помнит. «Статистика знает всё», — говорили Ильф и Петров, но в данном случае афоризм не работает.
Десятого мая в Одессе начинаются съемки «Эры милосердия». Это событие совпало с днем рождения Марины. На нее вдруг находит тревога, и она начинает убеждать Высоцкого, что этот фильм ему не нужен, что он укоротит ему жизнь. И Говорухина уговаривает его отпустить, заменить кем-нибудь другим. На минуту и сам Высоцкий поддается слабости: «Мне так мало осталось, я не могу тратить год жизни на эту роль!» На самом деле не думает он так: не работа убивает, а ощущение безнадежности. Жеглов как раз сейчас может вытащить. Это будет не стандартный советский милиционер, не «мент», а персонаж вроде бальзаковского Вотрена: сам из «бывших», досконально знает воровскую среду. В сценарии этого нет, но можно же такой подтекст чисто психологически протащить. Плюс возможность закольцевать творческую биографию, сомкнуть эту работу со своими ранними, «блатными» песнями, показать всем, откуда они выросли. Пожалуй, «Баллада о детстве» вполне подходит, чтобы прозвучать за кадром. И еще можно написать о конце войны... Да, какие сомнения — сам весь этот сыр-бор затеял, сам кашу заварил. Расхлебаем!
А сорокалетие Марины отметили наилучшим образом: стенгазету ребята ей сделали — в общем, всё путем. Говорухин пообещал, что будет беречь Высоцкого, что организует ему самый щадящий режим.
С тем и вернулись в Москву, где вдвоем с Золотухиным отчитывались за подготовку спектакля, идея которого возникла еще в прошлом году. Таганские актеры часто выступают в разных аудиториях — и с фрагментами из спектаклей, и с номерами собственного изобретения. И не только Высоцкий имеет что показать. Золотухин, Межевич, Дыховичный здорово поют. Леня Филатов сочиняет классные пародии, они и в журналах печатаются, и звучат неотразимо, особенно когда он заикание Роберта Рождественского имитирует: «Может, это прозвучит резко. Может, это прозвучит дерзко. Но в театры я хожу редко, а Таганку не люблю с детства»... Ну и еще кое-что у кой-кого имеется. И всё это хорошо соединяется. Не просто капустник, а довольно стройное зрелище, хотя и с гибкой структурой, со сменяемыми номерами. Любимов решил, что незачем это превращать в отхожий промысел, раз работа профессиональная — пусть идет под таганской эгидой. Сначала назвали это «Срезки», потом решили, что это какое-то самоуничижение. Остановились на выражении «В поисках жанра». Тем более что Вася Аксенов недавно написал произведение, которое похоже называется — «Поиски жанра», причем и подзаголовок имеет такой же — «Поиски жанра». Там у него «жанр» — это некий новый синтетический вид искусства: и театр, и музыка, и ритуальное таинственно-магическое действо.
Двадцать второго июня «Поиски жанра» дебютируют на таганской сцене. Высоцкий начинает с песни «Мы вращаем Землю», потом звучат еще несколько вещей. Потом можно будет варьировать состав, вставлять и старое, и новое.
А с 19-го по 21-е и с 26 по 30 июня Высоцкий работает в Одессе в качестве режиссера. Говорухин отбыл на фестиваль в ГДР, поручив исполнителю роли Жеглова его подменить и отснять четыреста полезных метров. Тот берется за дело и справляется с задачей в два раза быстрее, чем положено. Просто темп у него такой: с места в карьер, без раскачки, начинать прямо с утра — и без лишних перекуров снимать до вечера. «Он нас замучил», — жалуется потом народ Говорухину — не то в шутку, не то всерьез.
Фильм задуман толково, и успех его как бы заранее включен в смету. Сейчас в моду входит всяческое «ретро» — послевоенная пора видится в романтической дымке, как время, когда все верили, надеялись, любили. Старшее поколение уже успело забыть и про борьбу с космополитами, и про волну повторных арестов в конце сороковых-роковых. А молодежь клюнет на это как на экзотику: смешные шмотки, коммерческие рестораны с танцами. Противостояние «полицейских» и «воров» — надежная американская схема. И, как в американском кино, безупречный «кастинг», то есть подбор исполнителей. Звезда на звезде... В мужском составе — Гердт, Юрский, Джигарханян, Белявский, Евстигнеев, Куравлев, Садальский. В женском — Фатеева, Светличная, Удовиченко, Заклунная, да и дебютантка Данилова, играющая Синичкину, очень хороша и перспективна. И над всем этим великолепием будет возвышаться наш советский Бельмондо, наш московский Бронсон. Жанр такой, такое амплуа суперзвездное. Если капитан Жеглов не станет легендарной фигурой — значит, провал, брак. Поэтому и Высоцкий должен выложиться до донышка, и все должны на него работать. Не лично на Высоцкого, а на мифологическую персону Жеглова.
Из порядочного и интеллигентного Шарапова никак не могло такой персоны получиться. Так что играющему эту роль Владимиру Конкину выпало петь явно вторым голосом в дуэте с Высоцким. Жеглов и Шарапов по сюжету слишком тесно связаны, как хлеб с колбасой в бутерброде. Естественно, Жеглов — это ломтик колбасы, а Шарапов всего-навсего хлебушек. Конкин отличился когда-то в роли Павки Корчагина, и здесь у него персонаж примерно настолько же ходульный, нарисованный, мало общего имеющий с реальной жизнью. В него если и поверит зритель, то благодаря хрипловатому обращению «Шар-рапов!», звучащему из уст Высоцкого-Жеглова. В общем, Конкину туговато приходится — Высоцкий работает жестко, безжалостно, энергией не делится ни чуточки.
В одной сцене он не только Конкина задавил, но и блистательного Юрского, исполнителя роли благородного Груздева, обвиненного в убийстве жены на более чем сомнительных основаниях. Чисто энергетически задавил, нисколько не сообразуясь с логикой сценария. Груздев смотрится бесхребетным мямлей, Шарапов — бесцветным статистом, а чуть было не погубивший невинного человека Жеглов, этот наглый энкавэдэшник сталинского стиля, — и здесь красавец и любимец публики. Это что же получается? Вместо мечты об «эре милосердия» — фактическое оправдание эры беззакония?
Да бросьте, ребята, если вам нужна жизненная правда — почитайте «Архипелаг ГУЛАГ», там здорово написано о восстании заключенных, которое было подавлено в лагере — где-то на территории Казахстана — как раз в тот день, когда памятник Юрию Долгорукому в Москве торжественно открывали. Жестокость Жеглова — это семечки по сравнению с общим масштабом советского террора. Кошелек он, понимаешь, карманнику засунул как улику! Рассеянному профессору пытался пришить убийство бывшей жены! Нет, не Жеглову символизировать советскую юстицию, оперировавшую миллионами жертв. Да такие, как он, не в меру темпераментные «легавые», водятся во все времена и во всех странах. Опять-таки скажу: Бельмондо. Вот мы и играем легкую нравоучительную историйку, где на первом плане очаровательный «коп» или «флик» с неотразимо-отрицательным обаянием. Не буду я из Жеглова лепить подлеца, уж извините. Вам всем еще жить и играть, а я-то уже выхожу на последние поклоны. Как Вася Шукшин с его «Калиной», только у нас, надеюсь, не так слюняво получится, а с юмором и с артистизмом...
Десятого июля на радио состоялась премьера блоковской «Незнакомки» в постановке Эфроса. Своеобразная постановка. Сам режиссер читает текст от автора и несколько стихотворений, добавленных сверх пьесы, — сдержанно, без театральности. Музыка Никиты Богословского — модернистская, с мистическим налетом, на грани лиризма и гротеска. Незнакомка — Ольга Яковлева, а в роли Поэта — Высоцкий, ведущий свою интонационную партию на полутонах, с аристократической сдержанностью. Этот спектакль выйдет еще альбомом из двух пластинок.
А Высоцкий — опять на Запад. Отъехав от Москвы километров пятьсот, «мерседес» занемог: разрыв переднего колеса с повреждением дна автомобиля. На одну фару окривел родимый. Вот к чему приводят песенные пророчества владельца: машины у него не метафорически, а впрямь становятся живыми и по-человечески уязвимыми. В Кёльне определили автомобиль на двухмесячное лечение, Марина полетела в Лондон, а Высоцкий поездом в Париж. Там в небольшом журнальчике «Эхо» публикуются две песни с посвящением Шемякину: «Купола» и свежесочиненный рассказ о прошлогоднем их с Мишкой загуле:
Тридцатого августа Высоцкий в Москве. Из приятных новостей — в журнале «Химия и жизнь» опубликовано «Черное золото». Тут же приходится писать новое заявление в ОВИР, чтобы в Париже встретиться с Шульманом для обсуждения деталей будущих американских гастролей. В ОВИРе требуют расписаться, что он «предупрежден о выезде только во Францию»: на его самовольные прогулки за океан тут смотрят сквозь пальцы, но неприятностей никто не хочет. На этот раз, однако, вся поездка умещается в неделю — с середины сентября и театральный сезон начинается, и съемки «Эры милосердия».
Для фильма он написал песню «О конце войны», но Говорухин про нее и слышать не хочет, как и про «Балладу о детстве». Это же, говорит, будет петь никакой не Жеглов, а Высоцкий. Пусть и за кадром споет — все равно выйдет полное разрушение образа. Наверное, он прав, но жалко, что такая картина останется без единой песни.
Но одной привилегии Высоцкий добился — это не носить милицейского мундира. Кепка, коричневый пиджак с орденом Красной Звезды на лацкане — только таким будет Жеглов из серии в серию. Очень этим недоволен был консультант картины — милицейский генерал. Чтобы бросить ему кость, придумали домашнюю сцену, где Жеглов перед Шараповым разок в форме появляется, а потом садится за фортепьяно и напевает Вертинского. А в целом получается очень недурственно, и главный герой нашей эпопеи уже зажил своей жизнью, на ходу рождается множество штрихов и подробностей. Во время съемок иногда набегает толпа будущих зрителей, которым уже сейчас не терпится взглянуть на Высоцкого без посредства телеэкрана.
В сентябре-октябре — два турне по Северному Кавказу. Сначала вместе с Севой Абдуловым неделю работали в Ставрополе, выступили в Пятигорске и Кисловодске. Потом — Грозный, Орджоникидзе, Махачкала. В столице Чечено-Ингушской республики концерты проходили на стадионе для ручных игр. Там-то и прозвучала впервые новая песня «Летела жизнь»:
С тех пор как Хрущев вернул чеченцев и ингушей из Сибири и Казахстана в родные места, прошло немного времени — каких-нибудь двадцать лет. Но ни говорить вслух, ни писать об этом не разрешается — у народа украли историю.
И вдруг обо всем этом открытым песенным текстом, без намеков и аллегорий, без пафоса, а с грубоватой, но добродушной фамильярностью повествует человек совершенно не кавказского происхождения:
Слово Высоцкого потихоньку выбирается на печатные страницы — но всё в каких-то странных, двусмысленных формах. Вышла книга Александра Штейна «Пьесы», и там, внутри «Последнего парада», имеют место «При всякой погоде...», «Песня Геращенко», «Утренняя гимнастика», «Вот некролог, словно отговорка...», «Один музыкант объяснил мне пространно...» и «Корабли постоят...». Значит, эти тексты не запрещены? Почему же нельзя из них сделать подборку и напечатать в журнале за подписью законного автора? Слово «Высоцкий» по-прежнему «непрохонже»?
Да нет вроде. В журнале «Знамя» напечатана повесть Виктории Токаревой «Неромантичный человек». Там какие-то люди собирают фольклор и допрашивают с этой целью деревенскую бабку. А она им запевает: «А у тебя, ну правда, Вань...»
"— Бабушка, — деликатно перебил Чиж. — А теперь что-нибудь старинное спойте, пожалуйста. То, что ваша мама пела или бабушка, например.
Осталось еще сняться на память. В кино. Все-таки не хватает роли, через которую можно было бы войти в каждый дом, где тебя всегда ждут и могут не дождаться...
Эту роль он себе организовал сам. Аркадий и Георгий Вайнеры подарили ему свою новую книжку — роман «Эра милосердия». Послевоенная Москва, банда «Черная кошка», с которой воюет милиция. С первых страниц взгляд сосредоточился на капитане Жеглове — человеке жестком, толковом профессионале, без всякой там патетики патриотической и с хорошим чувством юмора. В романе он отнюдь не положительный герой — допускает вольное обращение с законом, процессуальные нормы нарушает. И в этом смысле противопоставлен «милосердному» интеллигенту Шарапову. Так тем и интереснее этот Глеб Жеглов — такого персонажа, пожалуй, мог бы Бронсон играть.
Даже не дочитав книги, прямо на следующий день заявился к Вайнерам, чтобы застолбить за собой роль. Те немного оторопели от его решимости, но согласились, что Жеглова никто лучше не сыграет. А Высоцкий тут же режиссера подключает — конечно же, Говорухина:
— Знаешь, мне тут Вайнера сказали, что у них для меня есть хорошая роль. Ты почитай роман, мне сейчас некогда — в Парижск уезжаю.
Встретились все вместе, договорились в общих чертах: надо делать режиссерский сценарий телефильма в нескольких сериях. Вайнеры с Говорухиным займутся этим в Переделкине.
После Парижа Высоцкий к ним туда наведывается и даже вносит свой вклад в работу над сюжетом. Там в конце есть эпизод, когда Шарапову нужно выбраться из бандитского логова — перед тем, как всю эту шайку повяжут. А что если там, в подвале, он увидит на двери фотографию любимой девушки, Вари, — таким будет поданный ему товарищами знак? Предложение принято.
Дело движется быстро, и суть картины будет не детективная. Это будет послевоенное московское «ретро», с коммунальной квартирой, продовольственными карточками, музыкой перед сеансом в кинотеатре. Точность в деталях, в одежде персонажей. И главное — атмосфера их детства, всё то, о чем Высоцкий рассказал в песне, посвященной Аркадию Вайнеру:
Утверждение на роль прошло сравнительно легко. Говорухин воспользовался старым, проверенным способом: пригласил на пробы параллельно с Высоцким заведомо неконкурентоспособных соперников, и они благополучно провалились. Да и вообще имя Высоцкого как будто перестает быть для киноначальников слишком одиозным. Терпение и труд всё перетрут — и вражду, и зависть, только вот времени мало... Насколько вечно наше киноискусство — вопрос дискуссионный, а вот то, что жизнь коротка, — бесспорно.
Ах, черная икорочка
Да едкая махорочка!..
А помнишь — кепка, челочка
Да кабаки до трех?..
А черенъкая Норочка
С подъезда пять — айсорочка?
Глядишь — всего пятерочка,
А вдоль и поперек...
А помнишь — вечериночки
У Солиной Мариночки,
Две бывших балериночки
В гостях у пацанов?..
Сплошная безотцовщина:
Война, да и ежовщина, -
А значит — поножовщина,
И годы — до обнов...
Март и апрель до отказа наполнены театральной и концертной работой. В Москве — выступления в Бауманском училище, в редакции «Известий». Подмосковье. Украинские города Шостка и Сумы (вместе с Ваней Бортником, читающим стихи из таганских спектаклей). Кривой Рог (двенадцать концертов за три дня). Череповец (семнадцать концертов за пять дней). Белгород. Снова Украина, где в Запорожье с 28 по 30 апреля тринадцать выступлений, а потом еще и первого мая сколько-то раз — точно уже никто не помнит. «Статистика знает всё», — говорили Ильф и Петров, но в данном случае афоризм не работает.
Десятого мая в Одессе начинаются съемки «Эры милосердия». Это событие совпало с днем рождения Марины. На нее вдруг находит тревога, и она начинает убеждать Высоцкого, что этот фильм ему не нужен, что он укоротит ему жизнь. И Говорухина уговаривает его отпустить, заменить кем-нибудь другим. На минуту и сам Высоцкий поддается слабости: «Мне так мало осталось, я не могу тратить год жизни на эту роль!» На самом деле не думает он так: не работа убивает, а ощущение безнадежности. Жеглов как раз сейчас может вытащить. Это будет не стандартный советский милиционер, не «мент», а персонаж вроде бальзаковского Вотрена: сам из «бывших», досконально знает воровскую среду. В сценарии этого нет, но можно же такой подтекст чисто психологически протащить. Плюс возможность закольцевать творческую биографию, сомкнуть эту работу со своими ранними, «блатными» песнями, показать всем, откуда они выросли. Пожалуй, «Баллада о детстве» вполне подходит, чтобы прозвучать за кадром. И еще можно написать о конце войны... Да, какие сомнения — сам весь этот сыр-бор затеял, сам кашу заварил. Расхлебаем!
А сорокалетие Марины отметили наилучшим образом: стенгазету ребята ей сделали — в общем, всё путем. Говорухин пообещал, что будет беречь Высоцкого, что организует ему самый щадящий режим.
С тем и вернулись в Москву, где вдвоем с Золотухиным отчитывались за подготовку спектакля, идея которого возникла еще в прошлом году. Таганские актеры часто выступают в разных аудиториях — и с фрагментами из спектаклей, и с номерами собственного изобретения. И не только Высоцкий имеет что показать. Золотухин, Межевич, Дыховичный здорово поют. Леня Филатов сочиняет классные пародии, они и в журналах печатаются, и звучат неотразимо, особенно когда он заикание Роберта Рождественского имитирует: «Может, это прозвучит резко. Может, это прозвучит дерзко. Но в театры я хожу редко, а Таганку не люблю с детства»... Ну и еще кое-что у кой-кого имеется. И всё это хорошо соединяется. Не просто капустник, а довольно стройное зрелище, хотя и с гибкой структурой, со сменяемыми номерами. Любимов решил, что незачем это превращать в отхожий промысел, раз работа профессиональная — пусть идет под таганской эгидой. Сначала назвали это «Срезки», потом решили, что это какое-то самоуничижение. Остановились на выражении «В поисках жанра». Тем более что Вася Аксенов недавно написал произведение, которое похоже называется — «Поиски жанра», причем и подзаголовок имеет такой же — «Поиски жанра». Там у него «жанр» — это некий новый синтетический вид искусства: и театр, и музыка, и ритуальное таинственно-магическое действо.
Двадцать второго июня «Поиски жанра» дебютируют на таганской сцене. Высоцкий начинает с песни «Мы вращаем Землю», потом звучат еще несколько вещей. Потом можно будет варьировать состав, вставлять и старое, и новое.
А с 19-го по 21-е и с 26 по 30 июня Высоцкий работает в Одессе в качестве режиссера. Говорухин отбыл на фестиваль в ГДР, поручив исполнителю роли Жеглова его подменить и отснять четыреста полезных метров. Тот берется за дело и справляется с задачей в два раза быстрее, чем положено. Просто темп у него такой: с места в карьер, без раскачки, начинать прямо с утра — и без лишних перекуров снимать до вечера. «Он нас замучил», — жалуется потом народ Говорухину — не то в шутку, не то всерьез.
Фильм задуман толково, и успех его как бы заранее включен в смету. Сейчас в моду входит всяческое «ретро» — послевоенная пора видится в романтической дымке, как время, когда все верили, надеялись, любили. Старшее поколение уже успело забыть и про борьбу с космополитами, и про волну повторных арестов в конце сороковых-роковых. А молодежь клюнет на это как на экзотику: смешные шмотки, коммерческие рестораны с танцами. Противостояние «полицейских» и «воров» — надежная американская схема. И, как в американском кино, безупречный «кастинг», то есть подбор исполнителей. Звезда на звезде... В мужском составе — Гердт, Юрский, Джигарханян, Белявский, Евстигнеев, Куравлев, Садальский. В женском — Фатеева, Светличная, Удовиченко, Заклунная, да и дебютантка Данилова, играющая Синичкину, очень хороша и перспективна. И над всем этим великолепием будет возвышаться наш советский Бельмондо, наш московский Бронсон. Жанр такой, такое амплуа суперзвездное. Если капитан Жеглов не станет легендарной фигурой — значит, провал, брак. Поэтому и Высоцкий должен выложиться до донышка, и все должны на него работать. Не лично на Высоцкого, а на мифологическую персону Жеглова.
Из порядочного и интеллигентного Шарапова никак не могло такой персоны получиться. Так что играющему эту роль Владимиру Конкину выпало петь явно вторым голосом в дуэте с Высоцким. Жеглов и Шарапов по сюжету слишком тесно связаны, как хлеб с колбасой в бутерброде. Естественно, Жеглов — это ломтик колбасы, а Шарапов всего-навсего хлебушек. Конкин отличился когда-то в роли Павки Корчагина, и здесь у него персонаж примерно настолько же ходульный, нарисованный, мало общего имеющий с реальной жизнью. В него если и поверит зритель, то благодаря хрипловатому обращению «Шар-рапов!», звучащему из уст Высоцкого-Жеглова. В общем, Конкину туговато приходится — Высоцкий работает жестко, безжалостно, энергией не делится ни чуточки.
В одной сцене он не только Конкина задавил, но и блистательного Юрского, исполнителя роли благородного Груздева, обвиненного в убийстве жены на более чем сомнительных основаниях. Чисто энергетически задавил, нисколько не сообразуясь с логикой сценария. Груздев смотрится бесхребетным мямлей, Шарапов — бесцветным статистом, а чуть было не погубивший невинного человека Жеглов, этот наглый энкавэдэшник сталинского стиля, — и здесь красавец и любимец публики. Это что же получается? Вместо мечты об «эре милосердия» — фактическое оправдание эры беззакония?
Да бросьте, ребята, если вам нужна жизненная правда — почитайте «Архипелаг ГУЛАГ», там здорово написано о восстании заключенных, которое было подавлено в лагере — где-то на территории Казахстана — как раз в тот день, когда памятник Юрию Долгорукому в Москве торжественно открывали. Жестокость Жеглова — это семечки по сравнению с общим масштабом советского террора. Кошелек он, понимаешь, карманнику засунул как улику! Рассеянному профессору пытался пришить убийство бывшей жены! Нет, не Жеглову символизировать советскую юстицию, оперировавшую миллионами жертв. Да такие, как он, не в меру темпераментные «легавые», водятся во все времена и во всех странах. Опять-таки скажу: Бельмондо. Вот мы и играем легкую нравоучительную историйку, где на первом плане очаровательный «коп» или «флик» с неотразимо-отрицательным обаянием. Не буду я из Жеглова лепить подлеца, уж извините. Вам всем еще жить и играть, а я-то уже выхожу на последние поклоны. Как Вася Шукшин с его «Калиной», только у нас, надеюсь, не так слюняво получится, а с юмором и с артистизмом...
Десятого июля на радио состоялась премьера блоковской «Незнакомки» в постановке Эфроса. Своеобразная постановка. Сам режиссер читает текст от автора и несколько стихотворений, добавленных сверх пьесы, — сдержанно, без театральности. Музыка Никиты Богословского — модернистская, с мистическим налетом, на грани лиризма и гротеска. Незнакомка — Ольга Яковлева, а в роли Поэта — Высоцкий, ведущий свою интонационную партию на полутонах, с аристократической сдержанностью. Этот спектакль выйдет еще альбомом из двух пластинок.
А Высоцкий — опять на Запад. Отъехав от Москвы километров пятьсот, «мерседес» занемог: разрыв переднего колеса с повреждением дна автомобиля. На одну фару окривел родимый. Вот к чему приводят песенные пророчества владельца: машины у него не метафорически, а впрямь становятся живыми и по-человечески уязвимыми. В Кёльне определили автомобиль на двухмесячное лечение, Марина полетела в Лондон, а Высоцкий поездом в Париж. Там в небольшом журнальчике «Эхо» публикуются две песни с посвящением Шемякину: «Купола» и свежесочиненный рассказ о прошлогоднем их с Мишкой загуле:
И на этот раз бесы тоже успели их по Парижу поводить, было дело — тем более что прибытие совпало с национальным праздником, Днем взятия Бастилии, три дня подряд ликовал француз с плясками и петардами. Досочинил письмо Ване Бортнику — первая заготовка этой песни с новаторской рифмой «в Париже» — «пассатижи» появилась еще три года назад, а «с француженкою шашни» и «с Эйфелевой башни» — эта шуточка родилась еще во время самой первой поездки. Теперь появилось начало:
Открытые двери
Больниц, жандармерий -
Предельно натянута нить, -
Французские бесы -
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
И конец:
Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу -
И то, что слышу, и то, что вижу, -
Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку:
Когда состарюсь, издам книжонку..
Отправились с Мариной на остров Муреа, а потом на Гавайские острова — сорок девятый, что ли, из Соединенных Штатов Америки. На бланке отеля «Aimeo» записал две строчки будущей песни «Летела жизнь» — от имени такого сверхсобирательного персонажа, который живет везде, всё повидал и всех знает:
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!
В Нью-Йорке Виктор Шульман взялся за организацию серии концертов Высоцкого в США и Канаде — договорились на зиму следующего года.
Объединили немцев и чеченов
В один совхоз «Заветы Ильича».
Тридцатого августа Высоцкий в Москве. Из приятных новостей — в журнале «Химия и жизнь» опубликовано «Черное золото». Тут же приходится писать новое заявление в ОВИР, чтобы в Париже встретиться с Шульманом для обсуждения деталей будущих американских гастролей. В ОВИРе требуют расписаться, что он «предупрежден о выезде только во Францию»: на его самовольные прогулки за океан тут смотрят сквозь пальцы, но неприятностей никто не хочет. На этот раз, однако, вся поездка умещается в неделю — с середины сентября и театральный сезон начинается, и съемки «Эры милосердия».
Для фильма он написал песню «О конце войны», но Говорухин про нее и слышать не хочет, как и про «Балладу о детстве». Это же, говорит, будет петь никакой не Жеглов, а Высоцкий. Пусть и за кадром споет — все равно выйдет полное разрушение образа. Наверное, он прав, но жалко, что такая картина останется без единой песни.
Но одной привилегии Высоцкий добился — это не носить милицейского мундира. Кепка, коричневый пиджак с орденом Красной Звезды на лацкане — только таким будет Жеглов из серии в серию. Очень этим недоволен был консультант картины — милицейский генерал. Чтобы бросить ему кость, придумали домашнюю сцену, где Жеглов перед Шараповым разок в форме появляется, а потом садится за фортепьяно и напевает Вертинского. А в целом получается очень недурственно, и главный герой нашей эпопеи уже зажил своей жизнью, на ходу рождается множество штрихов и подробностей. Во время съемок иногда набегает толпа будущих зрителей, которым уже сейчас не терпится взглянуть на Высоцкого без посредства телеэкрана.
В сентябре-октябре — два турне по Северному Кавказу. Сначала вместе с Севой Абдуловым неделю работали в Ставрополе, выступили в Пятигорске и Кисловодске. Потом — Грозный, Орджоникидзе, Махачкала. В столице Чечено-Ингушской республики концерты проходили на стадионе для ручных игр. Там-то и прозвучала впервые новая песня «Летела жизнь»:
На этих словах к площадке подлетает народный артист СССР Махмуд Эсамбаев в неизменной папахе и в элегантном белом костюме. Опускается на колени с криком: «Володя, ты сам не понимаешь, какую ты песню написал!»
Я сам с Ростова, я вообще подкидыш -
Я мог бы быть с каких угодно мест, -
И если ты, мой Бог, меня не выдашь,
Тогда моя Свинья меня не съест.
Живу — везде, сейчас, к примеру, — в Туле.
Живу — и не считаю ни потерь, ни барышей
Из детства помню детский дом в ауле
В республике чечена-ингушей.
Они нам детских душ не загубили,
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
С тех пор как Хрущев вернул чеченцев и ингушей из Сибири и Казахстана в родные места, прошло немного времени — каких-нибудь двадцать лет. Но ни говорить вслух, ни писать об этом не разрешается — у народа украли историю.
И вдруг обо всем этом открытым песенным текстом, без намеков и аллегорий, без пафоса, а с грубоватой, но добродушной фамильярностью повествует человек совершенно не кавказского происхождения:
Поняли они, кто под «самым главным» имеется в виду? Ведь даже не из осторожности он так Сталина назвал, а чтобы презрительнее о нем, о всех этих высказаться. Но у слушателей души уже переполнены — минут десять они аплодируют стоя, многие плачут... Да, одно слово правды весь мир перетянет. И никто не докажет никогда, что поэзия и правда — вещи разные.
Воспоминанья только потревожь я -
Всегда одно: "На помощь! Караул!.. "
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы — город Барнаул.
Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя, -
Те и другие были не отсюда,
Но воевали — словно за себя
А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу, -
Их всех свезли туда в автомобиле,
А самый главный — вылетел в трубу.
Слово Высоцкого потихоньку выбирается на печатные страницы — но всё в каких-то странных, двусмысленных формах. Вышла книга Александра Штейна «Пьесы», и там, внутри «Последнего парада», имеют место «При всякой погоде...», «Песня Геращенко», «Утренняя гимнастика», «Вот некролог, словно отговорка...», «Один музыкант объяснил мне пространно...» и «Корабли постоят...». Значит, эти тексты не запрещены? Почему же нельзя из них сделать подборку и напечатать в журнале за подписью законного автора? Слово «Высоцкий» по-прежнему «непрохонже»?
Да нет вроде. В журнале «Знамя» напечатана повесть Виктории Токаревой «Неромантичный человек». Там какие-то люди собирают фольклор и допрашивают с этой целью деревенскую бабку. А она им запевает: «А у тебя, ну правда, Вань...»
"— Бабушка, — деликатно перебил Чиж. — А теперь что-нибудь старинное спойте, пожалуйста. То, что ваша мама пела или бабушка, например.