Изюмова Евгения. Аттестат зрелости

   - Ты посиди, девонька, я сейчас вернусь, ему как раз укольчик положен, вот мы его и разбудим, а пока посиди.
   Медсестра вышла. Настя присела на стоящий рядом с кроватью белый табурет. Она боязливо коснулась рукой горячей щеки Окуня, убрала с его лба влажные волосы. Окунь повернул лицо к стене, и Настя увидела темный след на подушке: так измотала Ваську слабость, что он исходил потом.
   Настя сидела ни жива, ни мертва, едва дыша. Окунь был какой-то незнакомый, беспомощный, и его вид вызвал у Насти жалость. Она осторожно промокнула капельки пота на его лбу полотенцем, что висело в изголовье, и Окунь вдруг улыбнулся во сне и еле слышно прошептал, вернее даже не прошептал, а Настя сама угадала по губам:
   - Ви-ка...
   Настя вскочила, с грохотом опрокинув табурет, кинулась к двери. Больше всего на свете она теперь боялась, что Окунь проснётся и увидит её: бахвалистый Васька всё разболтает ребятам в школе, и тогда хоть беги от насмешек одноклассников. Всем в классе было известно, что Окунь запросто рассказывает о своих девчонках, и не раз он хвастал, что любая за ним побежит, стоит ему только захотеть. Вот и Настя прибежала... Ой, как стыдно! И зачем она только пришла сюда?!
   Настя в дверях столкнулась с Агриппиной Петровной. Та входила в бокс, держа в руках ампулы с лекарством и металлическую коробочку, где лежал шприц.
   - Куда же это ты, девонька?
   Настя тревожно оглянулась и увидела изумленные, полные недоумения, голубые глаза Окуня.
   - Ты погоди немного. Мы сейчас Васятке укольчик сделаем, и всё,  - запела Агриппина Петровна. Но Васька натянул до горла одеяло и шевельнул ногами, подбирая под себя другой конец одеяла.
   - Ну-ну, сердешный мой, без капризов. А ты, девонька, отойди-ка к окну.
   Настя подняла опрокинутый табурет и отошла к окну. И не повернулась до тех пор, пока не услыхала голос медсестры:
   - Ну, вот и всё. Мы управились с работой. Ты, Настя, посиди немного и иди. Слаб ещё Василек.
   - Хорошо, Агриппина Петровна.
   Медсестра вышла, а Настя переставила табурет поближе к дверям и села на самый его краешек. Окунь молчал, разглядывая, как Настя теребит пуговицы халата. Она упорно не смотрела на Окуня.
   Окунь нарушил молчание первым:
   - Как твоя нога?
   - Нормально...
   - Нормально! - передразнил её Окунь. - И говоришь-то, как Рябинина. Подружка называется, а тебя в лесу бросила! Сухарь ржаной, а не человек!
   - Светки не было в лесу, я же тебе говорила, - тихо возразила Настя, не глядя на Окуня, - она со своими пионерами уехала в Волгоград...
   - Откуда ты узнала, что я здесь?
   - Брат твой рассказал...
   - Валерка? Он у меня парень молоток, самостоятельный, - загордился Окунь.
   - Он так и сказал, что самостоятельный, - несмело улыбнулась Настя, почувствовав, что самая лучшая тема разговора с Окунем - о его брате. - А сколько ему лет?
   - А, пацан ещё совсем. Шесть лет. Матери всегда помогает, посуду моет.
   - Напугал ты всех своей болезнью. Бредил даже. Мать твоя плакала очень.
   - Плакала? Не может быть! - категорично отрезал Окунь.
   - Мне Агриппина Петровна сказала. Ты же не чужой ей, как не плакать. И моя бы заплакала.
   - Не может она плакать обо мне! Она меня не любит, потому что я на отца похож! Как и он... легкого поведения.
   - Глупости какие! - возразила Настя. - Глупости. Как это мать тебя не любит? Ты ведь сын её!
   - Не знаешь ничего - не говори! А я - знаю! - чуть не закричал Окунь, зашёлся в кашле.
   - Молчал бы уж, - покровительственно сказала Настя, удивляясь своей смелости. - Ладно, пойду я.
   - Иди! Я тебя не держу! - огрызнулся Окунь, и Настя засмеялась. Совсем как в лесу, только помощь теперь необходима Окуню, а не ей.
   Она выложила из сумки яблоки, пирожки, испечённые сегодня матерью. Потом посмотрела прямо в глаза Окуню и спросила:
   - Осиповой сказать, что ты заболел? Ведь не поправишься до конца каникул.
   Она ожидала, что Окунь ответит утвердительно, а он, отвернувшись к стене, произнес:
   - Не надо. Поссорился я с ней. Думаешь, из-за вашего агитпохода в лес пошёл? - он резко повернул голову обратно. - Наплевать мне на ваши агитки!
   - Ну, а мне-то зачем это говоришь? - тихо спросила Настя. - Мне-то ведь всё равно. Я просто «спасибо» тебе сказать пришла, что в лесу помог. И всё, - она придвинула к стене табурет и вышла.
   - Ты тоже не приходи! - крикнул ей вслед Окунь.
   Настя плакала. Подушка давно уже была мокрёшенька, а слёзы лились и лились сами собой. Ну, почему она такая несчастная? Ещё ни разу не дружила с мальчиком. На её круглое веснушчатое лицо ребята не обращали внимания, а пригляделись бы, то, наверное, увидели, какие симпатичные ямочки на щеках у Насти, когда она улыбается.
   На горе своё Настя выделила из всех знакомых мальчишек Васю Окуня. И всё, что не нравилось в нём другим девчонкам в классе, она старалась оправдать и объяснить. Хвастун? Так мальчишки все хвастуны, только одни меньше, другие - больше. Много у него подружек? Так это потому, что не любил ещё Василий никого по-настоящему, не знает, как больно, когда тебя бросают. И всё-таки чувствовала Настя всем сердцем, что несёт в себе Окунь какую-то боль, беду. Может, оттого и стал такой злой? И вот теперь, кажется, Настя знала о беде Окуня - его бросил отец. Конечно, из-за такого затоскуешь. Они ведь с Илюшкой тоже без отца. Жизнь - не сахар.
   На следующий день Настя вновь приехала в больницу. Окунь вяло поздоровался, но по тому, как он живо повернулся на звук открываемой двери, Настя поняла: он кого-то ждал. Витку-Инфанту? Настя почувствовала ревнивый укол, но заставила себя улыбнуться;
   - Жив?
   - Жив. Ты же не хотела приходить, - усмехнулся Окунь.
   - Сначала не хотела, а потом решила прийти. Ты же больной, в помощи нуждаешься. А на больных не обижаются.
   - Может, ещё и в жалости нуждаюсь? Не нужна мне твоя жалость, - разозлился он, опять закашлялся.
   - Может, и в жалости нуждаешься, - спокойно ответила Настя. - А разговаривать тебе, особенно кричать - вредно.
   Она твёрдо решила не обращать внимания на грубость Окуня.
   Но Окунь ничего не ответил. Ему почему-то стало приятно, что Настя Веселова пришла вновь.
   А Настя мысленно твердила, словно заклинание: «Окунь в беде, я не могу его бросить. Моё отношение к нему тут ни при чём. У меня вообще нет к нему никакого отношения».
   Окунь наблюдал, как Настя ловко запихивает в тумбочку принесённые с собой свертки.
   - Здесь яблоки, - приговаривала она, - здесь - пирожки, а тут в баночке варенье малиновое. У нас малина своя, с дачи.
   От её деловитости и заботы в сердце Окуня разлилось неведомое раньше тепло.
   - Да сядь ты, - не выдержал он. - Не суетись. Расскажи, что там, на воле.
   - Ребята из агитпохода ещё не вернулись. Погода хорошая, солнечная. Морозец, правда, а всё равно - хорошо. Других новостей нет.
   - Настя, - осторожно поинтересовался Окунь. - А ты никому не говорила, что я в больнице, ну, мало ли, кого видела из наших...
   Настя сухо ответила:
   - Хотела сказать, да дома не было.
   - Кого не было?
   - Вики твоей, кого же ещё? Ты ведь у неё самый верный оруженосец.
   - А может, она у меня - оруженосец? – попытался пошутить Окунь, но как-то невесело получилось.
   Настя обманула Окуня. Виктория была дома, когда она пришла к Осиповым. Сердце у неё чуть не выскочило из груди от страха, когда стояла перед дверью Виткиной квартиры, уговаривая себя позвонить.
   Виктория была весёлая, счастливая. Она затащила Настю в комнату, познакомила с офицером, который был там.
   - Алексей! - галантно представился незнакомец, щёлкнув пятками, но это ему не удалось: он был в одних носках - туфли стояли в прихожей.
   Настя улыбнулась, так это было забавно, Алексей тоже засмеялся, а Виктория - та прямо-таки закатилась в смехе. Она всегда смеялась так громко, что все обращали на неё внимание.
   - Вика, Вася заболел. Он в больнице, и просил тебя зайти, - Настя врала напропалую.
   - Подумаешь, заболел! - беспечно махнула рукой Осипова. - Выздоровеет. А мне некогда к нему бегать. У меня вот Алёша приехал.
   Она подошла к Алексею и обняла его. Потом включила магнитофон:
   - Вы тут потанцуйте, а я кофе приготовлю.
   Алексей с готовностью подхватил Настю за талию. Был он высок, Настя едва доставала ему до груди, пожалуй, она могла бы и под мышкой у него спрятаться.
   Алексей слегка качнулся. От него пахнуло вином. Медленная мелодия закончилась, и молодой голос запел: «Моя гитара восхищает местных жителей». И Алексей начал подпевать:
   - «Ну, как не злиться мне, ну чем я не жених?» Настенька, чем я не жених, а? По-моему, для Виточки самый жених подходящий. Да?
   - Да... - еле слышно прошептала Настя, за рёвом магнитофона Алексей не мог её услышать, но догадался, что девушка ответила, заулыбался радостно, подхватил её за талию и приподнял над полом. Настя почувствовала, что он сделал это без особого труда - такие у него сильные руки.
   В этот момент в комнату с подносиком в руках вошла Виктория.
   - Ой-ой, Алёшенька, смотри у меня!
   Алексей подхватил подносик с миниатюрными кофейными чашечками и на ходу поцеловал в щеку Викторию. Настя опять спросила Осипову:
   - Ты пойдешь к Василию?
   - Да нет же, разве тебе не ясно? - Виктория повела бровями в сторону Алексея и снисходительно улыбнулась.
   Настя вышла в прихожую, начала одеваться, а Осипова, опершись плечиком о дверной косяк, полупрезрительно наблюдала за ней. Она думала: вот Веселова с Рябининой - подруги, а так снисходительно говорить с Рябининой Виктория не смогла бы. Характерец у неё не тот, своим прищуром серых глаз Светлана отбивала всякую охоту к насмешкам, а беззащитность Насти Веселовой раздражала Осипову, и она не удержалась:
   - Постой! - сказала она, когда Настя открыла дверь, чтобы уйти. - Я знаю, Васька тебе нравится, – Виктория с наслаждением наблюдала за растерянностью Насти. - Да не красней ты! Знаю, и всё! Не такая уж я дурочка, как меня ваша Рябинина представляет. Сходи сейчас к Ваське в больницу, не будь глупенькой, он свободен сейчас, пожалей его, он же болеет. А я никогда его не любила, - Виктория даже зевнула, - так, от скуки ходила. А он ничего, целуется неплохо, - и засмеялась, с откровенной наглостью окинув Настю с ног до головы, одетую в старенькое пальто.
   - Ты... ты... - Настя задохнулась от гнева. - Ты - Инфанта! Ты самая подлая дура. Ты - самая последняя... Ты сама на шею Серёжке Герцеву вешаешься! Ты... ты... - Настя не находила, не знала таких слов, чтобы высказать Осиповой, особенно ненавистной сейчас, всё, что накипело на душе. - Вася тебя любит, а ты... Да ты хоть Алексея этого любишь? - Настя ткнула пальцем в сторону комнаты, где был офицер.
   Осипова ошарашенно молчала. А потом начала неожиданно оправдываться:
   - Да не любит меня Окунь. И не любил. Тоже со скуки ходил со мной. Он вообще никого не любит, Окунёк ваш...
   - А ты любишь? Любишь кого-нибудь, кроме себя? - наступала Настя яростно на Осипову. - Весь класс рассорила, Чарышева с Тимирязевой развела!
   Неизвестно, чем бы это всё кончилось, если бы не выглянул в прихожую Алексей:
   - Что за шум, а драки нет, девочки? - спросил он весело, и Настя выскочила за дверь.
   И вот теперь, сидя перед Окунем, Настя решилась задать самый свой главный вопрос:
   - Ты любишь Осипову? - так и спросила прямо, чувствовала, что сейчас иначе нельзя, и что Окунь ответит не менее прямо.
   - Не знаю, - подумав немного, ответил он. И повторил твердо: - Нет. Не люблю. Просто - она самая красивая девчонка в классе, мне было приятно, ну, лестно, что ли, ходить с ней. Идёшь по улице, а на неё парни оглядываются, я и рад, что она со мной, а не с кем-то. Тётки шепчутся: ах, какая пара. А мы пара никакая, - и повторил убежденно: - Нет, не любил я её.
   Настя засобиралась домой.
   - Поздно уже, я поехала. - И опять пошла к двери, не прощаясь, как и накануне, ожидая, что скажет Окунь вслед.
   А он ничего не сказал, поражённый своим откровением перед ней.
   Кончились каникулы, но Настя всё равно продолжала ежедневно ходить в больницу к Окуню. Василий не признавался, что с нетерпением ожидал её прихода, но светлел весь, как Настя появлялась в палате, которую уже знали все дежурные медсёстры и без слов давали халат. Настя рассказывала о школе, ребятах, объясняла домашние задания, ругалась, если Окунь не выполнял их. При этом соседи по палате, куда был переведён Окунь из бокса-изолятора, Иван Петрович и дядя Коля, одобрительно посмеивались:
   - Давай ему жару, давай! - басил дядя Коля, оглаживая рыжие пушистые усы. Лишь четвертый, Костя, презрительно фыркал, глядя на всех, а когда Настя уходила, Костя говорил Окуню:
   - Лопух! От бабы терпишь! Попробовала бы она у меня так! Я бы ей!!!
   - Во-первых, она не баба, а девчушка ещё, - осаживал Костю дядя Коля, общепризнанный командир палаты. - А от тебя потому твоя жена и ушла, что ты много позволял себе.
   Дядя Коля работал с Костей на одном заводе и всё про него знал. Иван Петрович, тихий интеллигентный старичок, поправлял очки на носу и тоже вступался за Настю:
   - Вы не правы, Костя, что так говорите.
   Окунь рассказывал Насте о своем братишке Валерке, о матери, об отце. Однажды Настя пришла одновременно с его матерью.
   Вера Ивановна сидела у кровати Василия, совершенно без улыбки смотрела на красивое Васькино лицо и молчала. Окунь тоже молчал. Он первым увидел входящую Настю и улыбнулся:
   - А вот и Настя! Ма, она из нашего класса. А это - мама моя, Вера Ивановна, знакомься, Настя.
   Настя внимательно смотрела на Веру Ивановну. На ней было красивое платье голубого цвета с крупной шаговой белой строчкой по краю воротничка, и халат сидел на ней ловко, иначе скроен, чем у Насти.
   Вера Ивановна тоже окинула взглядом Настю с ног до головы, взгляд  был грустный и усталый.
   - Ну что же, Василий, я пойду. Пора на дежурство.
   Вера Ивановна встала. Была она невысокого роста, очень изящная, с тонким красивым лицом. Её пепельно-седые волосы были коротко острижены. Глаза: голубые, необычайно серьёзные, смотрели в упор на собеседника. И таилась в них еле уловимая недоверчивость. Вера Ивановна щурилась, прикрывала ресницами глаза, будто ставни дома.
   - Твоя мать всегда такая серьёзная? И грустная? - спросила Настя Окуня, когда Вера Ивановна ушла.
   - Она очень правильная. Всегда знает, как надо поступать, а как - не надо. Да, кстати... Мать сказала, что у Анны Павловны всё хорошо, скоро её выпишут.
   - Знаю, - кивнула Настя. - Мы были у неё вчера. Вася, а твой отец любил Веру Ивановну? - поинтересовалась она осторожно.
   - Наверное. А вообще-то я не знаю. Он никогда не ругался с матерью. Просто ляжет, читает газету и молчит.
   - Вот-вот... - в Насте проснулась женская солидарность: - Он молчит и читает, а мать всё по дому делает? А ведь она тоже работает. У нас вот папа всегда маме помогал. И варил сам, да ещё такие щи варил - пальчики оближешь, и пол мыл, и стирал. А твой - молчал и лежал!
   Но Окунь ничего не ответил на возмущение Насти.
   - Послушай, Вась, а почему ты старше всех нас?
   - Нет, второгодником я не был, - улыбнулся Василий. - Просто, когда был в первом классе, я ногу сломал.  Мы всего недели две проучились, а в гипсе я почти до нового года был. Какая уж тут учеба? Предки посоветовались и дали мне академический отпуск. А когда в седьмой перешёл, квартиру дали новую, вот к вам и попал. А учился я раньше без троек, и вообще был примерным мальчиком, в музыкалке учился, на баяне. Вот и вся моя биография. Вопросы будут? – глянул насмешливо.
   - Нет, вопросов не будет, - в тон ему ответила Настя. - Пошла я. А ребята тебе привет передавали.
   - Откуда они знают, что ты ходишь ко мне?
   - Я Светке сказала про тебя, а она на собрании встала и предложила дать мне комсомольское поручение - посещать тебя в больнице.
   - А ребята?
   - Рады-радешеньки, что ходить не надо, - пошутила Настя и пожалела об этом: лицо Окуня сразу помутнело, видимо, ему обидно, что ребята не приходят.
   - Светка хотела прийти вместе со мной, да я её отговорила.
   - Рябинина твоя не в счёт, она всем готова помогать, - махнул рукой Окунь.
   - И вовсе не всем. Тебе, если честно, она не стала бы помогать. А парни готовятся к лыжным соревнованиям. Герцев с Оленьковым на областные поедут.
   - Это почему Рябинина мне не стала бы помогать? - вскинулся Окунь, делая ударение на слове «мне». Обычно он лежал, закинув руки за спину, чтобы не спутать волосы: Окунь был верен себе и даже в больнице тщательно следил за своей внешностью. А тут подскочил, как ужаленный, мотнул нетерпеливо головой. - Это почему именно - мне, а?
   - Всё из-за картошки. Если не секрет, почему ты против всех пошёл? Ведь знал же, что договаривались не идти в школу.
   - Знал, ну и что? Я всё должен делать, как другие, а своя голова на что? Для соображения или подражания? - Окунь смотрел сердито.
   - Неправильно или правильно мы тогда сделали, я не знаю, а ты не должен был от нас отбиваться.
   - Знаешь, мать Валерке как-то объяснила, почему не надо делать как все, особенно, если это плохо. Он как-то за большими пацанами на забор полез, нос расквасил, ревёт, а мать ему сказала: «Люди - в воду, и дурак - в воду. А он плавать не умеет, потонет».
   - Ну, эту пословицу мы знаем, - рассмеялась Настя. - И продолжение твое: «А я не дурак, немного умный», - тоже знаем. И мать Валерке правильно всё объяснила, очень даже педагогично. И всё-таки ты не прав. Это как раз тот случай, когда надо было со всеми в воду прыгать. И выплывать вместе со всеми. Ой, уже восемь! Ну, я побежала, - и Настя исчезла за дверью.
   Окунь лежал и думал, как неожиданно Настя Веселова вошла в его жизнь. До случая в лесу он и не смотрел в ее сторону, а тут вот каждый день ожидает её прихода с нетерпением.
   - Хорошая девушка, - уважительно сказал дядя Коля. - Хорошая. Ты её, Василий, не обижай.
   - Я не обижаю.
   - По всему видать - любит она тебя, - рассуждал дядя Коля, расправляя правой рукой пушистые усы, предмет своей гордости.
   - Любит? - удивился Окунь. - Я  и не заметил что-то...
   - Потому и не заметил, что всё о своей болячке ей долдонишь, а вот про неё совсем ничего не знаешь. Вот кто её родители? Кто?
   - Не знаю-ю... - растерялся Окунь.
   - То-то и оно, что не знаешь. А её отец - Степан
   Григорьевич Веселов, первостепенный мастер был на нашем заводе. Мы с ним в одном цехе, сборочном, работали. К нам механический как эвакуировали во время войны, так он здесь и остался, а мы после фронта пришли, стали там работать.
   - А почему Настя вас не знает?
   - Откуда ей знать меня? Я  же не бываю у них. А Степан Григорьевич погиб. Геройски, как на фронте.
   - А что случилось с ним?
   - Парнишонку одного спасал. У нас ведь перед проходной машин - тьма. Идем мы, значит, со смены, а от остановки автобусной мальчишечка лет пяти выскочил. И откуда только взялся? А тут «Кировец»-трактор из ворот выехал, да и газанул на мальчишку прямым ходом. Степа бросился ему наперерез, парнишку-то отбросил в сторону, а сам отскочить не сумел. Сбило его мотором да ещё и колесом придавило, а колесище-то у «Кировца» - ого - сам, небось, знашь. Всем заводом хоронили мы Степана Григорьевича. Настя тогда маленькая была, лет семи, а братишка её, Илюшка, и того меньше.
   - У Насти брат есть? – удивился Окунь.
   - Есть. Такой был сорванец-парень. Отец в гробу лежит, а он бегает, хохочет. Не понимал ещё ничего.
   - А я и не знал.
   Все замолчали, думая каждый о своём.
   - Да чего ты знал? - нарушил тишину Костя. - Ты ведь только о себе и базаришь, в точку дядя Коля попал, - он отложил книгу, которую читал, и внимательно слушал их беседу. - А я ведь помню его, дядь Коль. Он тоже невысокий был, толстенький, и тоже весь в веснушках.
   - Верно! - воскликнул дядя Коля, оглаживая усы. - Верно! А откуда ты его помнишь?
   - А я, как с армии пришел, сначала устроился в сборочный, да больно уж у вас там хреново, не вздохнешь - конвейер!
   - Во-во! Вам бы денег побольше, молодым-то, - забубнил дядя Коля. - А работать кто за вас будет? Мы, старики, перемрём, вы все с голоду подохнете!
   - Не подохнем! Подумаешь, только вы и работаете, а мы - что, даром хлеб едим, что-ли? Я зарабатываю в механическом, между прочим, не меньше твоего! - Костя вскочил с кровати, забегал по палате.
   - Вы не правы, милейший Николай Федорович, - возразил Иван Петрович. - Молодёжь у нас хорошая, но ведь в семье не без урода, есть всякие. Зря вы расстраиваетесь.
   - Ага! В семье не без урода, а урод, выходит, я, да? - обрушился Костя на Ивана Петровича и ещё быстрее замерил ногами комнату.
   - А-а-а... - дядя Коля махнул сердито рукой и сел на кровати Ты, Петрович, скрозь очки свои плохо видишь. Вот тебе пример, - он ткнул пальцем с чёрным избитым ногтем в сторону Окуня. - И одёжа на ём путёвая, и сыт, и обут, а учиться не хочет. Его Настя тормошит, а он, ну, ни в какую, нахлебник, одним словом. А ведь учеба – это его сегодняшняя работа. А деньги, небось, с матери на киношку да на дрыгалки свои, танцы-шманцы, вытрясывает! - дядя Коля рассвирепел, усы его встопорщились, как иглы у ежа.
   - Вот он урод и есть, а я работаю, вка-лы-ва-ю! - Костя всё бегал по комнате.
   - Нет, вы уж погодите, милейший Николай Федорович, - повысил голос Иван Петрович. - По одному частному случаю обо всей молодежи отрицательно судить нельзя, наша молодежь в целом хорошая!
   Окунь отвернулся к стене. Он участия в спорах не принимал. Сначала сил не было думать о чём-то, а теперь он просто не знал, чью сторону принять. С одной стороны, не все же ребята бездельники, как говорит дядя Коля, хотя бы их класс взять. А с другой стороны - чем он сам, Васька Окунь, лучше бездельника? Действительно, школа - вроде работа его, а он работу свою выполняет плохо.
   «А у Насти, как у меня, брат младший есть. И отца у них нет», - подумал он вдруг, рассматривая трещинки на стене, словно пытаясь прочесть там что-то важное для себя. Старики в палате объединились и сообща начали спорить с Костей, на Ваську больше не обращали внимания. А он лежал и думал: «Никому я не нужен оказался. Одна Настя, добрая душа, пожалела меня». И хотя глаза слегка защипало, в груди у юноши вновь разлилось незнаемое до сих пор тепло.
   Светлана после уроков договорились с Настей сходить в кино. По дороге решили зайти к Веселовым. Они не спеша поднялись на третий этаж. Настя открыла дверь своим ключом, и еще не переступив порог, Светлана поняла, что у Веселовых гость: бренчали ложки о край чашек. Голос говорившего человека показался Светлане незнакомым, но Настя отчего-то смутилась. Услышав, что в прихожей кто-то есть, вышла мать Насти, Полина Егоровна, улыбчиво поздоровалась со Светланой, сообщила:
   - Настя, а к тебе гость! - и улыбнулась чуть лукаво. - Да раздевайтесь живее, чай остынет.
   Светлана прошла на кухню и увидела... Ваську Окуня. Вот уж кого-кого, а Ваську она никак не ожидала встретить в квартире Веселовых.
   Был Васька стрижен под «нулевку», похудевший, глаза незнакомо серьёзные. Уши без его роскошной шевелюры смешно торчали. Эти розоватые уши от бьющего в окно солнечного луча рассмешили Светлану.
   - Ну, чего таращишься? - спросил угрюмо Окунь. – Не узнала?
   - Узнала, хотя ты почти неузнаваем, - фыркнула Светлана. - Чего обрился? В армию, вроде, рано...
   - Новую жизнь начинаю, - важно изрёк Окунь. - Черт с ними, с волосами.
   - Если мне не изменяет память, ты уже третий раз в этом году начинаешь новую жизнь, то рыжим становишься, то чёрным, - опять фыркнула Светлана без малейшего намека на улыбку. Очень ей не нравилось, что Окунь так по-хозяйски ведет себя за столом: уплетает за обе щеки варенье, сам себе чай наливает…
   - Слушай, а ты зачем пришёл сюда? – сказала она враждебно.
   - У тебя забыл спросить, - ощетинился Окунь, но вполне миролюбиво ответил: - Всё-таки надо проведать мною спасённую.
   - Уж прямо и тобой.
   - А кем? Все по лесу мотались, а она одна на лыжне сидела.
   - Подумаешь, герой какой, - проворчала Светлана, понимая, однако, что зря так говорит. И вдруг, поражённая неожиданной догадкой, спросила. – Ты дурить ей голову задумал, да?
   Окунь посмотрел недобро в её холодные глаза:
   - А тебе что? Какое твоё дело?
   - Я - её подруга.
   - Зачем я к Насте пришел - не твоя печаль, не лезь не в своё дело!
   - Это как раз моё дело, а Настя не по твоему нахальному носу!
   Послышались шаги, в кухню вошла Настя, и Окунь с Рябининой замолчали, буравя друг друга злыми глазами. В кухне зазвенела неловкая тишина, слышно было, как тикали часы на руке у Окуня.
   - Я  пойду, Настя! – звонко сказала Светлана.
   Настенька хотела остановить подругу, но та лишь раздраженно махнула рукой и вышла. Настя проводила Светлану, печально смотрела, как та одевается, спросила тихо:
   - Ты обиделась?
   - Нет. Всё нормально, - и вышла из квартиры, крепко щёлкнув замком.
   - Вы поругались? - спросила Настя у Окуня, вернувшись в кухню.
   - Нет, только любезностями обменялись, - и не выдержал, запальчиво сказал: - Много на себя берёт твоя Рябинина, думает, что всем указывать может!
   - Неправда, Вася. Она просто не любит тебя, а кого Светка не любит, тому она не будет улыбочки строить, а вот ради меня хоть что сделает, хоть в драку полезет. Потому что любит меня, а я - её, и она - моя лучшая подруга, и ты плохо говорить о ней не смей. А когда тебя выписали?
   - Сегодня.
   - Ну что же. Ты выздоровел. Моё комсомольское поручение выполнено, - произнесла Настя, не глядя на Окуня.
   Тот округлил глаза:
   - Так ты по поручению ко мне ходила?
   - Ну, конечно, я ведь говорила тебе об этом, - ей стало душевно плохо: не скажешь же ему, что посещала его в больнице не только по поручению. Зачем? Все равно ничего между ними не будет.