Изюмова Евгения. Аттестат зрелости

   Алина Дмитриевна протестующе вскинула голову, но директор, мягко улыбаясь, повторил:
   - Прошу, ничего не говорите им. И еще минуточку, товарищи. Агнесса Викторовна, я договорился с директором механического завода, чтобы наши десятиклассники поработали на производстве. У нас не хватает станков, у них - станочников, а наши парни вполне могут работать и токарями, и фрезеровщиками. Вот там пусть и покажут свой характер. Так что, составьте график, сведите все уроки труда в один день. И, мне кажется, пусть ребята сами изберут бригадиров. Вот у вас, Алина Дмитриевна, бригадиром мог бы стать Володя Остапенко. Как вы думаете?
   - Остапенко? - всполошилась Новикова. - Остапенко, скажете тоже! Да он еле-еле на тройки тянет, надо кого-то поответственнее!
   - Да при чем тут ваши тройки? - пожал плечами директор. - У Остапенко - руки золотые, - он повернул голову к Борису Ивановичу, который, кроме черчения, вел и уроки труда у старшеклассников. - Скажите, Борис Иванович, можно ли Володю Остапенко бригадиром назначить?
   Кручинин кивнул:
   - Ещё как можно! Я ведь, если ухожу из мастерской, его оставляю за себя, знаю - будет порядок.
   - Вот видите, Алина Дмитриевна, а вы - тройки, ответственность! У Остапенко эта ответственность самая и есть на самом высшем уровне. Там - производство. Там - не просто пятерки по труду нужны, а умение работать.
   Алина Дмитриевна совсем не слушала директора, размышляя о давно наболевшем, но не высказанном никому: видимо, что-то она не поняла в характерах ребят, надеялась лишь на свой авторитет учителя. У-чи-те-ля... Слово-то какое ёмкое - учитель. Думала: раз сказал учитель, то они должны на веру каждое слово брать. А десятый «Б» всё норовит как-то по-своему сделать...
   Два раза в неделю Светлана Рябинина приходила в редакцию на занятия: её мать была сотрудником городской газеты, пока не стала пенсионеркой, и Светлана тоже решила стать газетчиком.
   Светлане нравились все рабкоры - в основном рабочие городских предприятий, люди открытые и честные. Вот Веденеева, старичка-пенсионера, желчного любителя критики, не любила. Почему-то все его заметки были только критические, наверное, он и видел вокруг себя лишь плохое, да и разговаривал одними вопросами, будто допрашивал. Уставится на собеседника ехидными колючими глазками и задает без конца одни вопросы. Светлана иногда сравнивала знакомых с кем-нибудь из животных, так вот Веденеев ей напоминал своим взглядом крысу, что видела она однажды в детстве. Заскочила в дровяной сарай, прячась во время игры, и вдруг увидела на поленнице дров здоровенную крысу - она смотрела на Светлану сверлящим злым взглядом. Девочке стало жутко, и она с криком выбежала из сарая. И долго ей потом снились маленькие злые крысиные глазки...
   В школу рабкоров ходил и Юра Торбачёв. Юра часто бывал у них, пока брат Вовка не ушел на службу в армию, а потом неожиданно появился в школе рабкоров, хотя непонятно, зачем ходил на занятия - за полгода ни одной строчки в газету не написал, а в редакции просто зевал, прикрывая рот рукой. Однажды Светлана спросила его, для чего он ходит в школу рабкоров, и Юра хмуро ответил, что для интереса, и больше ничего не сказал.
   После занятий в редакции Торбачёв обычно провожал Светлану домой. Однажды дошли до железнодорожного пешеходного моста и остановились на самой его середине, разглядывая внизу, как деловито сновали по путям маневровые тепловозики-«кукушки», лязгали буферами вагоны, выстраиваясь в длинные составы. На самом дальнем пути распластался состав с автоприцепами, шпальным брусом и брёвнами. Он дёрнулся, медленно тронулся с места - так-так-так. Перестук буферов затих в хвосте состава, и поезд, как длинная гусеница, пополз по рельсам.
   - Гляди, повёз прицепы с вашего механического... - Светлана толкнула локтем Торбачёва. Но тот молчал. И Светлана опять заговорила:
   - Юр, скажи, зачем ты в школу рабкоров ходишь? Ведь ещё ни одной заметки не написал, неужели не о чем? Ну, хоть бы о своей бригаде.
   - А зачем голову ломать, - усмехнулся Торбачёв, - и другие напишут. - Ну не объяснять же ей, что ходит он в эту школу ради неё, Светки.
   - А мне вот нравится журналистика... - Светлана мечтательно улыбнулась. - Я всем хочу рассказать, о чём знаю, что увижу...
   - Да нужны кому-то твои рассказы, - хмыкнул Торбачёв. - Тоже мне, нашла интересное на станции – пути да вагоны.
   - Да как же - неинтересное? - всплеснула руками Светлана. -Раньше станция была тупиковая, а сейчас железная дорога дальше на север пошла, разве это неинтересно?
   - Ну и что такого в этом? В Союзе сотни таких дорог, вот БАМ, к примеру. Да там и без тебя напишут. А я тебе скажу, что не женское это дело - журналистика, командировки...
   - А что женское? Дома сидеть?
   - Ну, не совсем дома... Бухгалтер там, врач, продавец. Женщина должна быть дома с семьёй, а не по командировкам ездить.
   - А вон, гляди, - Светлана махнула вниз рукой – там, у одного из вагонов пассажирского поезда, толпились студенты-стройотрядники. Брякала гитара, чей-то глуховатый голос негромко пел: «Люди идут по свету...» - Видишь, девчонки. Тоже ведь не девчачье это дело - по стройкам ездить, а едут! Они из Сургута, я знаю их комиссара!
   - Мне до них дела нет, а ты про журналистику забудь, - набычился вдруг Торбачёв. - Поступай лучше в пединститут или на экономическое отделение. Товаровед - отличная специальность, между прочим...
   - Что?! - Светлана крутнулась на каблуках, как только не сломала их. - Тоже мне, какой указчик нашелся! И без тебя знаю, что мне делать! Ты к нам больше не ходи, всё равно Вовки дома нет! А мной нечего командовать, я тебе никто, - она вновь резко развернулась на каблуках и пошла прочь.
   Торбачёв крикнул вслед:
   - Погоди, я провожу!
   Но Светлана даже не оглянулась.
   Торбачёв стоял обескураженный и думал, что девчонки - несносный народ. Казалось, нравится он Светлане, она с удовольствием ходила с ним в кино, а тут даже появляться у них запретила. Хотя верно, чего он там не видел?.. Дружок Вовка в армии, а Светка еще зелёная, до невесты не доросла. Пигалица... И все-таки Торбачёву было грустно: Светка ему нравилась больше, чем разбитные заводские девчата.
   Луговой, редактор городской газеты, дал Светлане задание написать об одной из стенгазет. Он и тему подсказал, и куда идти посоветовал. И день самовольного отдыха она решила использовать для выполнения того задания.
   Светлана доехала на автобусе до набережной, где останавливался небольшой катерок с громким названием «речной трамвай», а попросту - паром. Он курсировал между городом и совершенно изолированным от него посёлком со странным названием - Моторный. Почему Моторный, Светлана не знала. На том берегу был причал буксирных катеров, может, поэтому и - Моторный?
   Паром причалил к деревянным мосткам, на которых ожидали переезда несколько человек.
   Светлана сошла на берег вместе со всеми. По асфальтовой дорожке пошла, поднимаясь на дамбу: левый берег реки был пологий, и посёлок в половодье от прибрежных домиков до дальних, смотревших окнами на картофельное поле, затоплялся, пока не построили эту дамбу. И дома в посёлке необычные - с высокими фундаментами, чтобы вода не проникала внутрь, а если такое случалось, то жители Моторного перебирались на чердаки, но из поселка не уезжали, а по улицам плавали на лодках, потому у каждого дома на козлах дожидались своего часа - июньского разлива реки - лодки: килевые шлюпки, плоскодонки. Чаще последние: строить их легко, да и пройдут они всюду - на тихой воде плоскодонки прочны и устойчивы. Но вот уже несколько лет лодки стояли на приколе, разве что самые заядлые рыбаки по весне спускали на воду самодельные свои «корабли», но многие из них давно уже обзавелись отличными металлическими катерами типа «казанки». Сновали по реке и быстроходные «Прогрессы». Впрочем, других марок Светлана не знала, а вон сколько катеров болтается у пирса лодочной станции.
   Светлана постояла немного на дамбе. Отсюда далеко видно, ведь дамба, пожалуй, повыше противоположного берега. Вся река и посёлок видны, как на блюдечке. По реке то и дело пробегали моторные лодки. Басовито гудела «Ракета», пришедшая с верховьев, причаливая к речному вокзалу, откуда только что отвалила «Москва», и, утюжа воду, неуклюже, неторопливо пошла вниз по реке. «Москва» пронзительно засвистела перед ширмой из узких плотов-бонов, перегораживающих реку, требуя пропустить её.
   Сплавщики в ярко-оранжевых спасательных жилетах выскочили из двух домиков, срубленных на плотах, быстро заработали лебедками, и ширма, сначала нехотя, а потом стремительнее, подгоняемая быстрым течением реки, двумя крыльями отпрянула к берегам. Будто радушный великан раскинул руки: путь свободен...
   Светлана знала, что эта перегородка из плотов со странным названием - ширма, служила для брёвен-одиночек, плывущих откуда-то сверху, ловушкой. Сплавщики ловили брёвна и баграми сталкивали в огороженный бонами от всей реки закуток. А когда брёвен набиралось достаточно, их сплавляли молем-самосплавом вниз по реке до фанерного комбината, если много было березы, или связывали в плоты и буксировали вверх по реке, на лесокомбинат. Глядишь, брёвнышки шли в дело. Но если честно, то много, выброшенного в половодье, леса остается на берегу, всё это гниёт годами, а то брёвна, переполненные влагой, уходят на дно или плавают торчащими из воды «топляками».
   Светлана понаблюдала, как сводили ширму сплавщики, посочувствовала им молча, глядя, с каким напряжением они крутят ручки лебёдок, и отправилась в посёлок. Ей надо было попасть на улицу Гагарина к редактору стенгазеты, о которой она собиралась написать. Она шла и удивлялась: надо же, здесь и улицы сплошь речные да сплавные - Речная, Катерная, Якорная, Сосновая, Канатная... Но и космонавтов сплавщики, видно, тоже уважают: рядом с улицей Гагарина была улица Титова.
   Светлана поёжилась: холодно. Весь день солнце боролось с тучами и ветром. Ветер зло и порывисто рвал с деревьев последние листья, швырял их на землю целыми пригоршнями. Или, хвастаясь силой, поднимал с земли целые горы сухого осеннего золота, и вот уже завертелись листья в бешеном танце,  и всё терялось в рыжей метели. Ветер свистел, улюлюкал, рычал и бросал в небо, в лицо прохожих сухие листья, бессовестно оголял деревья. Злорадно хохоча, он винтом вворачивался в стаи туч, как волк, выискивая среди стада самую пушистую, кудрявую, и вгрызался в её тело. Тучи, суетясь, стремглав бросались туда, куда, играя, направлял их злой ветер, и в образовавшуюся брешь прорывались лучи солнца.
   Под напором ветра тучи разомкнули свой суровый, хмурый строй. Одинокий солнечный лучик проскользнул вниз... О, чудо! Поникшая замерзшая осинка около одного из домов заполыхала, как костер. Всеми своими листочками деревце затрепетало под лучами солнца, веточки, казалось, потянулись вверх, к живительному теплу. Это была невероятная картина: хмурая улица, неприветливые серые дома - и единственное яркое пятно на сумрачном фоне, горящее, манившее к себе взгляд...
   Светлана вошла в крайний, первый на улице Гагарина дом, построенный из бруса, покрашенного в голубой цвет. Краска почти всюду потрескалась, и дом выглядел, как многоглазая диковинная рыба с голубой чешуей.
   Светлана поднялась на второй этаж на темноватую площадку, придавила кнопку звонка. Дверь открыла женщина с загорелым морщинистым лицом. На ней было синее строгое платье, на плечах - пуховая шаль, на ногах валенки. Светлана вгляделась и внутренне ахнула: да ведь это Валентина Юрьевна, бывший директор их школы.
   - Что вы хотели? Вы к кому?
   - Валентина Юрьевна, а вы меня узнаете? Я - Светлана Рябинина из восьмого «Б», из третьей школы.
   - Ну-ка, ну-ка... - Валентина Юрьевна провела Светлану за руку в прихожую, где было очень светло от лампы дневного света на потолке. Она ещё раз внимательно посмотрела на Светлану:
   - Ну-ка, ну-ка... А ведь действительно, Рябинина! - и она улыбнулась широко-широко, как делала это на уроках, если в неугомонном восьмом «Б», где она вела литературу до ухода на пенсию, не пришлось поставить ни одной двойки. Валентина Юрьевна обняла Светлану - была она невысокого роста, грузная, волосы, как и прежде, коротко стрижены, пока еще не седые, и глаза – те же: карие, строгие, ясные.
   - Викеша, ты только посмотри, какая у нас гостья неожиданная. Нет, подумать только, Светочка Рябинина!.. Выросла, повзрослела, похорошела...
   Из другой двери в прихожую вышел совершенно седой старик, намного выше Светланы, а уж Валентины Юрьевны - тем более. Он был тоже тепло одет - коричневый свитер-самовяз, во рту торчал пустой мундштук для сигарет с головкой Мефистофеля. Над серыми вислыми усами - крупный крючковатый нос, а глаза притаились в глубоких глазницах.
   - Викеша, ты только посмотри, кто к нам пришел - Светочка Рябинина из моей школы. Я у них литературу преподавала до восьмого класса. А теперь кто у вас?
   - Анна Павловна.
   - О! Это хорошо. Она - отличный преподаватель. Пожалуй, самый лучший в городе.
   - И мы тоже так считаем, - Светлана улыбнулась.
   - Да какими ветрами ты ко мне? Как нашла? Подумать только, Светочка Рябинина! Ты знаешь, Викеша, она такие гримасы уморительные строила: вот так - вздёрнет нос, губу.
   Сразу ясно - недовольна. Слова не скажет, а выразит своё неудовольствие. Да что мы здесь стоим, проходи, проходи! – Валентина Юрьевна, обнимая Светлану за плечи, повела её в комнату. Было видно, что она от души рада ей, а Светлане стало неловко.
   «Поросята мы, - подумала она. - Ушла Валентина Юрьевна из школы, и мы про неё забыли. Бревна, а не люди». А ведь многие доверяли ей свои тайны, обращались за советом, шли за миром в случае ссоры. Да и для Светланы она была первым уважаемым человеком после матери, и как случилось, что ушла Валентина Юрьевна из школы, а они её забыли, вот этого Светлана не могла понять.
   Она окинула взглядом опрятную комнату, где стояли два полированных шкафа с книгами, сервант, на котором лежали свернутые в трубку листы ватманской бумаги, наверное, стенгазеты. У одной из стен - софа, два кресла, у другой - телевизор «Кристалл» и радиоприёмник на тонких чёрных ножках. На полу - огромный мягкий ковер, на стене, над софой - тоже. А на стенном ковре - у Светланы даже дух заняло - висела шашка в простых обшарпанных ножнах с позеленевшей медной табличкой.
   - Да как же ты меня нашла? - спросила вновь Валентина Юрьевна, усаживая Светлану на софу и опускаясь рядом с ней. Светлана замялась немного, чувствуя, что сделает ей больно, ответила:
   - Вообще-то я к Викентию Денисычу...
   - А-а... - тень печали мелькнула в карих глазах Валентины Юрьевны, но она бесшабашно махнула рукой. – Ну, все равно я рада тебе. Викеша, а это твоя, оказывается, гостья! - крикнула она ушедшему в другую комнату мужу. - Ну, а я пойду заварю чайку. Подумать только - Светочка Рябинина... - пробормотала она, уходя. - Совсем выросла...
   Викентий Денисович вышел к Светлане с книгой в руках. Во рту по-прежнему торчал «Мефистофель».
   -Ну-с... Я слушаю вас. Чем могу служить? - голос у него оказался необычно звучным, командирским. Да и держался он прямо, подтянуто. Светлана знала от матери, что он долго служил в армии, был казачьим офицером до революции. Потому Светлана во все глаза рассматривала его: ведь это же надо, увидела человека почти из прошлого века. И сколько же ему лет? Семьдесят, восемьдесят?
   - Так чем могу служить? - повторил, хмурясь, Викентий Денисович. Не понравилось ему молчание неожиданной гостьи.
   Светлана коротко объяснила, что ей нужно, и Викентий Денисович улыбнулся светлой, совсем дед-морозовской улыбкой, подошел к серванту, взял рулон ватмана, протянул Светлане:
   - Пожалуйста, смотрите...
   Светлане понравилась стенгазета: красочная, много материалов, умело развёрстанных. До сих пор ей чаще приходилось видеть стенгазеты иные - с огромным, посвященным празднику рисунком, скучной передовой статьей на тему ударного предпраздничного труда, да раздел юмора и сатиры с наклеенными картинками из различных календарей. А в этой - всё, как в городской газете. С той лишь разницей, что текст напечатан на машинке, а рисунки не клишированы - нарисованы художником, встречались и фотоснимки.
   Светлана разворачивала лист за листом и думала уважительно: сколько же надо терпения и любви иметь к делу, чтобы сделать стенгазету такой интересной, всем нужной.
   Викентий Денисович сидел рядом, посапывал мундштуком и давал краткие комментарии. Особенно Светлане понравилась статья про главного механика Миронова, который, имея в своём ведении материальные ценности, за два года работы отгрохал дом-особняк, купил машину... И много ещё чего натворил, о чём было написано в статье, подписанной самим Викентием Денисовичем, который был народным контролером. Партийная организация сплавной конторы не оставила без внимания «деловитость» Миронова в свою, личную сторону. Его судили на товарищеском суде, но поскольку он всенародно покаялся, вернул сумму причинённого ущерба, его дело не передали в народный суд.
   - Он работает по-прежнему главным механиком? – спросила Светлана.
   Викентий Денисович отрицательно покачал головой:
   - Нет, сейчас Миронов - разнорабочий. Всё выплатил, до последней копеечки, машину продал...
   - А почему же его дело не передали в народный суд? - недоумевала Светлана. - Ведь вор же, вор!
   - Милая девушка, всё не так просто... Можно было бы и в суд, да ведь у него трое детей. Ну, посадят Миронова за решётку... А дети? Детям как потом в глаза другим детям смотреть, ведь их отец - вор, в тюрьму сел? Не пропали бы они, а вот душевную травму им значительную нанесли бы. Мы ведь и о детях обязаны думать, о своих, о чужих - они наши дети, советские, потому и воспитывать мы их должны сообща. Я сам и предложил не передавать дело в народный суд. Ну, а если Миронову урок впрок не пойдет, тогда...
   - А потом опять механиком будет?
   - Разве что на буксире, а главным - никогда.
   Они долго беседовали, пока их разговор не прервала Валентина Юрьевна, поманив мужа пальцем на кухню. Викентий Денисович ушёл и вернулся, торжественно неся перед собой никелированный самоварчик. Следом шествовала Валентина Юрьевна, держа на вытянутых руках чёрный раскрашенный яркими цветами поднос с чайными чашками и розетками, наполненными вареньем.
   А потом пили чай с клубничным, черничным, голубичным вареньем и вспоминали годы работы Валентины Юрьевны в школе, не замечая, что за окном уже стемнело. И Светлана чувствовала себя уютно от ласковой доброжелательности хозяев.
   - Ох, - спохватилась Валентина Юрьевна, когда настенные часы отзвонили восемь раз, - скоро последний паром, а мы заговорились... Викеша, проводи девочку до пристани.
   Светлана одевалась в прихожей, а Валентина Юрьевна придирчиво следила, чтобы были тщательно застегнуты пуговицы на её пальто и у Викентия Денисовича на шубе, проверила, есть ли на шее мужа шарф.
   В сопровождении Викентия Денисовича Светлана шла по слабо освещённым улицам Моторного. Она думала, что старик будет задерживать её, но Викентий Денисович шагал споро, широко, так, что Светлана сама еле поспевала за ним.
   - Викентий Денисович, а вы в восемнадцатом году здесь не были? - спросила Светлана, вспомнив про шашку.
   - Нет, милая девушка, я здесь тогда не был. Я служил в Первой конной.
   - Правда? А Буденного видели?
   - К сожалению, лично не знаком, но видел его на митингах: я ведь командовал всего-навсего взводом. А рос под Оренбургом в казачьей семье, учился в Сибирском кадетском корпусе, службу потом начал в Сибирском казачьем войске в тринадцатом году. Дерзок был с начальством, потому как только началась первая война с германцем, меня сразу же отправили на фронт, думали, погибну, а я выжил. И на счастье мое, в одном со мной эскадроне служил мой двоюродный брат, он был большевиком. Он-то меня и научил уму-разуму, мы с ним потом и у Буденного служили, он погиб в гражданскую, а я вот жив. И во вторую германскую довелось повоевать. В этот раз меня никто не посылал, я сам добровольцем пошел в ополчение. Мы тогда жили с Валентиной Юрьевной в Москве, поженились перед самой войной, она была такая молоденькая, ясная вся... И работали мы в одной школе, я ведь и здесь, в Верхнем, тоже в школе трудился, но не в вашей, а на Моторном...
   - А как же вы здесь оказались, в нашем городе? - удивилась Светлана.
   - Видите ли, Светлана, я сюда прибыл в конце войны, и не по своей воле... После плена, - Викентий Денисович замолчал, и если бы Светлана увидела его лицо, то на нём совсем не было хоть и строгого, но в то же время и добродушного выражения, его лицо было суровым и печальным, однако было темно, и Светлана ничего не увидела, но сердцем поняла, что надо изменить тему разговора.
   - У нас в школе есть отряд поисковый. Мы решили изучить историю всех памятников и обелисков в нашем районе. Вот сейчас ищем родственников тех красноармейцев, что похоронены в Старом парке, знаете, там сейчас новый памятник установлен. Сначала казалось всё легко - обратись в музей или архив, и там обо всём расскажут, а на самом деле это очень нелегко: не всё документы есть в архиве, тем более в музее.  А ещё мы ищем наших бывших выпускников, кто воевал, кто погиб...
   Викентий Денисович молча слушал девушку. И, лишь подойдя к пристани, сказал:
   - Это вы хорошо придумали. Мы, живые, должны знать о тех, кто отдал свои жизни за нашу жизнь. Должны знать и никогда не забывать.
   Светлана едва успела на последний паром, а то пришлось бы топать по мокрой и длинной ширме. А путешествие это не из приятных.
   На катерке, кроме Светланы, переправлялись в город несколько рабочих-сплавщиков. Когда она сходила по трапу на городскую пристань, её кто-то дернул за рукав. Светлана сердито оглянулась. Перед ней стоял Олег Власенко из десятого «В», секретарь комсомольской организации школы. Он жил на Моторном, как многие «вэшники».
   - Свет, откуда ты?
   - Я? - Светлана растерялась: увидеть Олега она не ожидала.
   - Олег! - закричали с катера. - Скорее! Отваливаем!
   Власенко рванулся к парому, ногой коснулся уже сходни, но остановился и крикнул своему другу Борьке Кузьмину:
   - Борь! Скажи моим, пусть не беспокоятся, я приду позднее!
   Катер зарычал мотором, обдал Светлану и Олега брызгами, отплыл медленно к далекой цепочке огней на другом берегу реки, а с катера раздалось что-то задиристо-весёлое, но ветер отнес в сторону этот крик.
   - Тебя проводить?
   - Зачем? Подойдет автобус, сяду и поеду, - ответила Светлана Олегу. - Как раз к дому подъеду.
   - Ну, я тоже подожду с тобой автобус. А ты чего в школе не была?
   - Отпросилась, - Светлана насторожилась.
   - Отпросились всем классом, да? Я ведь знаю, из ваших никто не пришел сегодня.
   - А знаешь, что же спрашиваешь? - засмеялась Светлана. - И чего так беспокоишься о нас?
   - А всё-таки вы свиньи: Марию Николаевну подвели. Такой скандал на всю школу устроили. Педсовет сегодня был.
   - Марию Николаевну жалко, - вздохнула Светлана. - Она хорошая. Но ведь дело сделано. Это, знаешь, борьба за справедливость.
   - Глупость это, а не борьба! - рассердился Олег. - Позор! Комитетчики-прогульщики!
   - Да еще и зачинщики!
   - Что-что? - не понял Олег.
   - Зачинщики, говорю. Это же я первая сказала, что не придём в школу, я же не думала, что все поддержат.
   - Думать надо было! Что вот делать с тобой? Обсуждать на комитете?
   - А ты не говори никому, что я тебе сейчас сказала, ведь и так бы не узнал, если бы меня не встретил, - рассмеялась Светлана. – Считай, не видел меня и ничего не слышал.
   Вдали мелькнул свет фар, и через несколько минут к остановке подкатил «Икарус». Светлана вошла в автобус, Олег - следом. Улыбнулся шутливо:
   - Навязался в провожатые, так уж домой провожу. Не возражаешь?
   Алина Дмитриевна, несмотря на  предупреждение Кузьмы Петровича, всё-таки не сдержалась и на следующий день почти половину урока вместо биологии преподавала классу правила поведения. «Бэшники» молча занимались своими делами, и это равнодушие к её словам все больше и больше раздражало Новикову, но она совсем не предполагала, что слова Кузьмы Петровича так сильно залягут ей в сердце: «Я всю жизнь отдала ученикам, честно выполняла свои обязанности, учила их тому, что сама знала, это - последний мой выпуск... Почему именно с ними я не могу найти общий язык?»
   - ...Одним словом, эту вашу выходку комсомольская группа класса должна обсудить и оценить должным образом, а зачинщики должны понести справедливое наказание. Не ждите, когда за это дело возьмется администрация.
   В глазах ребят мелькнул интерес: как это - самим себя наказывать?
   - Вот-вот... Именно наказать зачинщиков, - повторила Новикова, - я уверена, это – Ерошкин и Оленьков!
   Кто-то хихикнул, но Алина Дмитриевна не обратила на это никакого внимания.
   - А чё - Ерошкин, чё - Ерошкин! - завертелся на своей первой парте Сенечка. - Чуть что - сразу - Ерошкин!
   - Вот как получишь выговор, тогда узнаешь «чё Ерошкин», - передразнила его Алина Дмитриевна.
   - Вам бы одни крайности: исключить из школы, выговор дать...
   - Кто... это... ска-зал! - медленно, по слогам выговорила Новикова, и её лицо залилось краской. - Я спрашиваю: кто это сказал?
   Все молчали.
   - Что боитесь признаться, или стало, наконец, стыдно?
   - Это я сказала, - поднялась Светлана.
   - Ты-ы?! Ну, знаешь, я от тебя не ожидала, Рябинина!
   - А разве не правда? - Светлана сморщила нос. - Оленькова с Окунем после драки предлагали исключить из школы, а Игорь и не виноват был, Ерошкину - выговор, а он тоже не виноват.
   - То, что я предлагала, например, Окуня исключить из школы, ему на пользу пошло. Он, кстати, был вчера на занятиях. И Таня Лошкарева тоже. А вот вы...