Изюмова Евгения. Аттестат зрелости

   Наблюдая за Герцевым свежими глазами нового человека, Осипова заметила какую-то необъяснимую связь между ним и Рябининой, которую невзлюбила с первых дней. Виктория очень скоро поняла, что Рябининой нравится Герцев, и он, пожалуй, знал об этом, и хотя не дружил с ней, или как выражались в десятом «Б», не ходил, но будто связан с Рябининой невидимой ниткой-паутинкой, о которой никто не знал в классе. И ей ещё больше захотелось увлечь Герцева, или она не Виктория-победительница?
   Но Виктория не применила «запрещённый прием», как с Чарышевым, не сказала Герцеву открыто, что он ей приглянулся. Нет, решила Виктория, тут надо быть осторожней, потихоньку приучать его к себе, и тогда она посмеётся над Рябининой, припомнит ей все шпильки. Ведь именно Рябинина приклеила Виктории, правда, лестное, но всё же прозвище - Инфанта. И столько вкладывала презрения в это слово, что Викторию передёргивало от злости, даже если слышала его от других. К тому же Осипова привыкла быть стержнем в любом коллективе, вокруг которого вращались все. Ум, красота позволяли ей это. Но в десятом «Б» третьей школы захолустного городишка Верхний она лишь расколола класс надвое, но абсолютного лидерства не добилась. И виновата в этом была, конечно, эта длинноногая цапля - Рябинина. Даже Окунь, который вообще не признавал никаких авторитетов, никогда не спорил с Рябининой и не говорил о ней ничего плохого, хотя наедине с Викторией зло и жестоко высмеивал всех одноклассников. Для самолюбивой Виктории делить лидерство было самым страшным, это она, приученная к всеобщему вниманию, никому не позволяла. И обид не прощала.
   - Серёженька, завтра мы собираемся у меня: Новый год встречать, старый провожать, счастье загадывать. Ты приходи, Серж, - и Виктория легонько погладила Сергея по щеке.
   Сергей задохнулся, словно был под водой, сдавленно ответил:
   - Я не могу...
   - Почему? - Осипова вновь погладила Сергея кончиками пальцев. Рука её скользнула к плечу Сергея и замерла на его шее. Получилось, будто Витка обняла его.
   Сергей дёрнул плечом, чтобы сбросить мягкую кошачью лапку Виктории: показалось, что Осипова вот-вот вонзит свои коготочки ему в плечо, как их кошка Мурлыка, которая что-то шуршит на ухо и с лаской садиста, прижмурясь, покалывает кожу когтями.
   - Мы собираемся у Игоря! - почти выкрикнул Герцев.
   Осипова вновь пощекотала Сергея по щеке:
   - Игорь вместе с Ольгой у меня будет, так что не заливай, Серенький!
   - А я не буду! - Сергей отвёл голову в сторону от притворной ласковой ручки.
   И сразу в глубине чёрных Виткиных глаз вспыхнули злые точечки.
   - Ты уверен, что не придёшь? - в глазах, в лице Осиповой проглядывала неприкрытая ирония. - Ты уверен, Серенький?
   - Да! Уверен! - выговорил он сквозь зубы. – И я не серенький, я – русый!
   - Ой, какие мы не-е-рвные-е-е... - Виктория с издёвкой улыбалась. Она ещё что-то хотела добавить, но за спиной Сергея раздался крик: «Я ему сейчас выпишу по ушам! Пустите, вы!»
   Сергей оглянулся и увидел, что Кольку Чарышева держат у дверей парни-дежурные с красными повязками на руках. Чарышев рвался в зал. Но дежурные крепко ухватили его за руки, что-то говорили ему, но Колька настойчиво пытался прорваться сквозь заслон.
   Сергей буркнул Осиновой: «Извини», - и поспешил к двери.
   Виктория осталась одна в кругу танцующих. Растерявшись, она совсем не знала, на кого вылить раздражение: как, её, Инфанту, оставили одну на середине зала во время танца?! Да это же наглость неслыханная! В такой ситуации Виктория-победительница оказалась впервые.
   Герцев грудью вытолкнул Чарышева в коридор, резко спросил:
   - Колька, ты чего скандалишь?
   Дежурные объяснили Сергею:
   - Он здорово наклюкался. Уведи его. А то увидят Кузьма или ваша Алина. Уведи.
   Герцев подхватил Чарышева под руку и увлёк вниз по лестнице к раздевалке, насильно натянул ему на голову шапку, заставил надеть пальто. Чарышев сопел сердито, но позволил вывести себя на улицу. Герцев потащил его подальше от сверкающей окнами школы, пока Чарышев не опомнился, не затормозил на тротуаре, уперся ногами, как молодой бычок.
   -Я никуда не пойду!
   - У тебя, Колька, шарики за ролики заскочили? Да? - миролюбиво спросил Герцев.
   - А чо Томка с Лёнькой Кудриным все время танцует! - обидчиво протянул Колька, закипятился, рванулся назад. Понял, что Сергей, несмотря на его «торможение», всё же уводит дальше и дальше от школы. Колька был очень пьян, тяжел, ноги его разъезжались в стороны на скользком тротуаре. Сергей едва удерживал Чарышева от падения.
   - Дурак, зачем напился? Да ещё в школу явился в таком поганом виде? - выговаривал он Чарышеву.
   - Дддля ххрабрости, - признался Колька. - Серёга, ты мне друг?
   - Друг, друг...
   - Тогда пойдем обратно... – жалобно попросил Колька, больше не пытаясь завернуть назад: Сергей выше ростом и сильнее Чарышева, и тот понимал, что силы неравные. - Я поговорить хотел с Томкой... Вот и выпил для храбрости, – Колька волновался и сильно заикался.
   - Балда! Она и говорить бы с тобой не стала. Кричишь, что Томка мириться не хочет, а сам себе хуже делаешь. Дурак ты, Колька. Даже не дурак, это много для тебя, а просто придурок.
   Колька понуро согласился:
   - Конечно, дурак. Пойдем домой. Козел я: напился.
   Снег поскрипывал под ногами. Сергей шел рядом с Чарыше-вым и мучительно пытался разобраться в самом себе. Голова звенела от шума музыки. «Как быть?» - думал Герцев. С одной стороны - Рябинина, молчаливая и строгая, её глаза - то ласковые и добрые, то злые и неприветливые. Как же он будет смотреть в эти глаза, если в них будет плескаться такая острая, немая боль, как на сегодняшнем вечере? Как? С другой стороны - Осипова, красивая, стройная, модно одетая... Нет, Осипову с Рябининой ставить на одну линию нельзя, уж очень они разные, соперницы. Вот именно - соперницы. Во всем. У Светки - душа нараспашку, открыта беде другого, а та лишь для себя старается.
   Тут проклюнулся внутри какой-то отчаянный голосок, словно внутри Герцева сидел ещё один Сергей, как в матрешке: «Ну, что Осипова? Чарышеву мозги закрутила? Закрутила, да ещё как - контргайками... А Сутеев? Рисует теперь вместо чертенят Витку Осипову».
   - Ага. Не пойду я к Инфанте, - сказал Сергей сам себе.
   И вспомнил, как пламенело лицо, когда танцевал с Осиповой, как налились жаром ладони. Сергей затряс головой, нагнулся, зачерпнул горсть снега, лизнул, потом потёр снежком щёки, лоб, сдавил его так, что из снежка струйкой засочилась вода. И сразу стало легче, словно совершил он какое-то нужное дело.
   - Эй, Колька! - толкнул Сергей плечом Чарышева. - Не вешай нос! Всё будет нормально! - и Герцев остатком снега в ладони мазнул Чарышева по лицу.
   Окунь легко скользил по укатанной лыжне. Он сильно отталкивался палками и долго катился после толчка. На сердце у Васьки было легко и спокойно, давно уж так не было ему хорошо с тех пор, как ушёл отец...
   С людьми Окунь старался держаться независимо, не расслаблялся. А потом в классе появилась Витка Осипова, Васька приударил за ней и даже забыл про свою боль, гвоздём засевшую в сердце. А здесь, в лесу, никого нет. Хочешь - пой, хочешь - кричи. Он так и сделал, закричал на весь лес: «Я – Окунь! - и улыбнулся: - Ребята рты разинут, как увидят меня». Он жалел, что сразу не согласился пойти с классом в деревню, где они осенью копали картошку, с концертом. Васька хорошо играл на баяне, потому Ольга Огуреева, их комсорг, попросила пойти с ними, но Окунь только ухмыльнулся в ответ. А сейчас жалеет об этом: только-только ребята оттаяли по отношению к нему, а он взял да опять «выпендрился».
   Васька лихо вылетел на пригорочек. На секунду задержался, окинул взглядом синее небо. Красота! Посмотрел вдоль лыжни, которая спускалась вниз, делала поворот влево и скрывалась в сосняке. На лыжне торчал странный пенёк.
   «Хм... - подумал Васька, - а как же ребята спустились?»
   Окунь, пригнувшись, скользнул вниз, и в самый последний момент увидел, что это не пень, а лыжник. Окунь поспешно и неловко тормознул правой лыжней и упал.
   - Вот и я так же упала. Корень там, под снегом, - раздался тихий голос. Васька сбил на затылок шапочку, посмотрел на «пенек», удивился:
   - Веселова? Ты чего кантуешься здесь?
   - Ногу подвернула, - Настя ответила, не глядя на Окуня.
   - А ребята где? - Окунь поднялся, отряхнулся и стоял, навалившись грудью на палки.
   - Ребята ушли.
   - Как ушли? - поразился Окунь. - Бросили тебя здесь? Даже Рябинина твоя распрекрасная?
   Настя ещё ниже склонила голову.
   - Я ведь плохо на лыжах хожу. Как упала, сначала не было больно. Пока поднималась, ребята ушли вперёд. Думала, догоню, а идти не смогла, - виновато сказала Настя. – А Светка со своими пионерами в Волгоград уехала, её нет с нами.
   Настя пошевелила левой ногой. Лыжу она  сняла и поставила на неё больную ногу.
   - Где болит? - спросил Окунь, злясь на Веселову, что понесла её нелегкая на лыжах.  Так и сказал: - Могла бы и на автобусе доехать, чего поперлась на лыжах. А мне вот что с тобой делать?
   Настя смущенно улыбнулась:
   -Я хотела с ребятами.
   Окунь раздражённо повторил:
   - Ну и что с тобой делать?
   Настя нахмурила широкие русые брови:
   - А я тебя не держу! Иди.
   Она попыталась встать на больную ногу, ойкнула и опять опустилась на лыжу, на которой сидела. Слёзы потекли по её широкоскулому веснушчатому лицу.
   - Ну и уйду! Не могла с такого плёвого спуска съехать! - и Окунь, сильно оттолкнувшись палками, исчез за поворотом.
   Настя глубоко вздохнула, спрятала лицо в коленях и заплакала громко, навзрыд. Ей было страшно сидеть одной в лесу, обидно, что ребята до сих пор не хватились её. Она не знала, как добраться до города. Пять километров - пустяк, да нога сильно болит. Настя почувствовала, что и холод пробирается под болоньевую, уже задубевшую курточку.
   - Не плачь, Настя! - услышала она вдруг Васькин голос. - Не надо, ну чего ты? - Окунь потряс девушку за плечо. - Ну, перестань, слышишь?
   Окунь стоял перед Настей боком, поперёк лыжни. Настя плакала, не поднимая головы, но старалась делать это беззвучно. Окунь присел, приподнял голову Насти ладонью за подбородок.
   - Не плачь, Настя, выберемся мы отсюда...
   Окунь в злом запале пролетел немного по лыжне, руки и ноги двигались как-то сами собой, помимо Васькиной воли. Но на душе стало нехорошо. Окунь подумал, что он сейчас - единственный во всем мире человек, который может помочь Веселовой в беде. Васька затормозил, рывком перекинул одну лыжу назад, потом другую, и заскользил обратно.
   Он увидел, что Веселова сидит на том же месте, уткнув лицо в колени. Когда он подъехал ближе, понял, что Веселова жалобно плачет, как брат Валерка, чьих слёз Окунь не мог терпеть, сам чуть не плакал в тот миг и спешил успокоить брата. Потому и пожалел Окунь Настю Веселову, даже неожиданно для себя назвал её по имени...
   - Ну не плачь, Настя! Где болит? - приговаривал Окунь, словно утешал своего Валерку, и даже погладил её по голове. - Где болит? Давай посмотрим... - Окунь взял в руки Настину ногу и сильно дернул.
   Настя вскрикнула, упала от неожиданности в снег.
   - Ты что?! Больно же!
   - Да... Это растяжение, синьорита Веселова, а не вывих... Это уже лучше. Холодный компресс и покой ноге, - от улыбки на щеках Окуня появились ямочки.
   - Откуда ты знаешь? - недоверчиво спросила Настя,
   - Да уж знаю, сын врача все же, - криво усмехнулся Окунь, - знаю...
   То, что Насти нет, первой обнаружила Люда Конева. Ей надоела игра в «догонялки» друг за другом, которую затеяли парни, и потихонечку ехала сзади всех. Она хорошо видела каждого впереди идущего: Оленьков рвется вперед, его догоняет, наступая на задники лыж, Герцев...
   «Выпендриваются», - подумала Конева.
   За Оленьковым и Герцевым спешили Лариска Кострова и Андрюшка Горчаков из десятого «А». Окунь отказался играть на баяне, и девчонки попросили об этом Горчакова, все равно ведь увяжется за Лариской. Он, конечно, играл хуже Окуня, но выбирать не приходилось, так как в десятом «Б» баянистов больше не было.
   Остальные растянулись редкой цепочкой друг за другом, а вот Насти Веселовой не было. Конева оглянулась раз, другой... Настя шла последней, может, отстала немного? Но и сзади Насти не было.
   - Ребята! - крикнула Конева. - Эй, Оленьков! Стойте! Насти нет!
   Строй рассыпался. Некоторые прямо по снежной целине спешили к Люде.
   - Как нет? Где же она? Лариска! Кострова! Ты же шла впереди Насти! Где она?
   - Шла... А потом вдруг вперед ушла... - растерялась Лариса.
   - Настя! Настя-а-а! - крикнули хором, сложив ладони рупором.
   Тишина. Кругом зимняя звонкая тишина...
   - Настя! Веселова! Где ты?!
   Эхо отозвалось вдали: «А-а-а... о-ва-а... е-ты-ы-ы». А Насти не слыхать.
   - Мальчишки, надо что-то делать, - заволновались девушки.
   - А что тут думать? - сказала Оля Огуреева. – Надо кому-то назад идти.
   - Дорвались, заскакали все... - забурчала Кострова.
   - А ты не заскакала, что ли? - набросилась на неё Конева. - Настя плохо на лыжах ходит, ты же знаешь, а ты первая понеслась.
   - Да не ссорьтесь вы! - урезонила их Ольга. - Парни, ведь идти надо назад, искать Настю.
   - Я пойду, - вызвался Герцев. Остальные сконфуженно молчали. Не очень-то хотелось топать обратно, когда большая часть пути уже пройдена.
   - Я с тобой пойду, Сергей, - сказала Оля Колесникова, - А то наши мальчики, как зайчики.
   - Ха, ха! - засмеялся Герцев. - Не хватало, чтобы ещё одна потерялась. Вы идите в село, а мы – Настю искать. Завтра позвоним в сельсовет и приедем на автобусе. Граф, иди с девчатами, Игорь - со мной! - и зашагал назад, уверенный, что Оленьков не захочет ссориться с Ольгой Колесниковой, не останется.
   Они шли ходко, пока не стало смеркаться. Время от времени кричали, звали Настю. Но девушка не отзывалась. Холодок страха пополз у парней по спинам: где же Настя? Куда делась?  «А вдруг волки напали?» - подумал Герцев, посмотрел на товарища и прочёл в его глазах то же самое. И они побежали по лыжне ещё быстрее.
   Быстро темнело, и ребята шли осторожно, чтобы не налететь в темноте на деревья. Хорошо, хоть небо безоблачное, луна подсвечивает сквозь кроны сосен, и лыжня немного видна.
   - Настя! - крикнули, и эхо вдруг донесло: «Ребята, мы здесь!»
   - Серый, это Настя! - рванулся вперёд Оленьков, обгоняя Герцева.
   Через несколько минут они наткнулись на Веселову. Настя ехала... на спине Васьки Окуня.
   - Рыба, ты откуда? – буквально рты разинули Герцев и Оленьков.
   - От верблюда, - буркнул, запыхавшись, Окунь. - Помогите лучше… Видите, человек ногу подвернул... А вы... вахлаки... оставили её одну в лесу...
   Парни виновато промолчали. Ведь так и было.
   - Ты, Вась, иди впереди, а мы Настю понесём, - предложил Герцев. Он подхватил Настю под руку с одной стороны, Оленьков - с другой. Настя катилась на одной лыже, а другую ногу она слегка приподняла.
   Они вышли на опушку леса, когда совсем стемнело. Окраинные дома посверкивали вдали светом окон. Выбравшись на улицу, парни скинули лыжи, связали парами. Герцев помог Насте раскрыть крепление, связал и её лыжи.
   - А теперь, Настенька, мы тебя понесём, а Василь потащит лыжи, - улыбнулся Герцев. Окунь согласно кивнул. Говорить он не мог - от холода свело губы: к ночи похолодало, а он был в одном свитере. Настя замотала отрицательно головой:
   - Нет, я сама!
   - Ладно уж... «сама»! - передразнил ворчливо Герцев и протянул Игорю крест-накрест сложенные руки. - Давай, Игорёха, запрягайся!
   Оленьков сердито скомандовал Насте:
   - Садись, тебе говорят! До смерти будешь потом вспоминать, как на нас ехала, чуть не верхом! - и тоже засмеялся.
   Темнота скрыла, как сильно покраснела Настя. Она молча села на подставленные руки парней. Сергей лихо свистнул, переполошив собак.
   - И-и-эх! Залетные! - гикнул во все горло Оленьков и «пара гнедых» затрусила по улице: мороз поджимал, до автобусной остановки не близко, а они все легко одеты.
   Автобус ждали недолго. Подошёл как раз тот, что нужен был Насте, а самое главное – тёплый «ЛАЗ». Салон оказался пустым, и они пристроились на заднем сиденье возле двигателя. Окунь привалился головой к окну. Его познабливало, разболелась голова.
   - Ты бы ехал, Вась, домой, - сочувственно сказал ему Игорь. - Закоченел ведь совсем. А мы сами Настю отвезём.
   - Нет! - Окунь мотнул упрямо головой. - Я её нашёл, я и домой отвезу. Это вы давайте по домам! – он почувствовал за девушку странную, непонятно почему, ответственность.
   - Ну, ты даёшь! - засмеялся Герцев. - Сам еле живой, а туда же: «Довезу». Смехота!
   Настя жила на третьем этаже нового дома. В подъезде ещё пахло краской. Герцев помог Насте доскакать до своей двери. Оленьков с Окунем несли лыжи.
   Мать Насти всплеснула руками, молча смотрела испуганно на дочь и троих парней.
   - Откуда ты, Настя?!
   - Из лесу, вестимо! - за всех ответил тот, что поддерживал Настю под руку, высокий, стройный, сероглазый, но чуть пониже другого, черноволосого, похожего на цыгана. Третий жался к перилам лестницы, ёжился, видно, очень замёрз.
   - Да ногу подвернула, вот и вернулась...
   - Говорила я тебе: сиди дома, не умеешь на лыжах ходить! – заворчала мать.
   - Ну, мам! – укоризненно остановила её Настя. - Познакомься лучше с ребятами. Это – Серёжа Герцев, это – Игорь Оленьков, а это - ... она слегка запнулась: - Это Вася Окунь. Он меня и нашёл.
   - Как нашёл! Где - нашёл? - всполошилась Настина мать.
   - Я  хотела сказать - мне Вася сначала помогал, - поспешно успокоила её Настя. И переключила разговор:
   - Ребята, а это мама моя, Полина Егоровна.
   Одноклассники переглянулись: молодец Настя, не выдала, свой парень!
   - Ребята, да что это я! - спохватилась Настина мать. - Проходите скорее в дом, обогрейтесь. Я  вам сейчас чаёк согрею!
   - Извините, - за всех ответил светловолосый Герцев. - Нам надо вот этого форсуна в свитере домой доставить. - Он показал пальцем себе за спину. - Спасибо!
   И парни, стуча ботинками, сбежали вниз.
   Утром Настя проснулась поздно. Она долго нежилась в постели, слушая как, мать ходит осторожно в другой комнате. Они совсем недавно переехали в эту новую трехкомнатную квартиру, даже вещи не все распакованы.
   «Хорошо... - подумала Настя. - Мама сегодня дома». И уж совсем хорошо – впереди зимние каникулы. Она встала, накинула халат и вышла к матери, чмокнула её в щеку:
   - Доброе утро! Тебе помочь?
   - Доброе утро! Иди-ка лучше завтракай, и без тебя разберусь.
   - А Илюшка где? - спросила Настя о брате-третьекласснике, -Где бабушка?
   - Бабушка в магазин ушла, а Илюшка на каток умчался. Как же - вратарь, Третьяка из себя корчит наш Илюшка, - Полина Егоровна ворчала, но Настя знала: она очень рада, что Илья занимается в спортивной школе. 
   Позавтракав, Настя походила бесцельно по квартире, помогла матери вымыть посуду, разобрала свои книги, связанные в стопки шпагатом. Потом оделась и тихонько выскользнула из дома. Прихрамывая, добралась до первого телефона-автомата, поколебавшись, набрала номер телефона Васькиной квартиры.
   - Алло! Квалтива свушает! - тоненьким голосочком ответила Насте трубка автомата, забавно путая «р» и «л» с «в».
   - Это квартира Окунь? - уточнила Настя.
   - Да.
   - А Вася дома? Можно его позвать к телефону?
   - А Васю нашего вчева увезви на сковой. Он забовев. А мама на ваботе.
   - Что случилось с Васей? - встревожилась Настя.
   - Я не знаю. Мама вызвава сковую, и Васю увезли.
   - А в какую больницу?
   - В какую наша мама ваботает, - объяснил голосок.
   - Да в какую же? - нетерпеливо допытывалась Настя. - Где это?
   - Там дяденька на пвощади, я все никак маму не спвошу, что это за дяденька, - словоохотливо доложил голосок.
   - На площади Кирова, - Настя вспомнила про памятник перед больничным городком. И стукнула себя досадливо по лбу, потому что прекрасно знала, где работает Вера Ивановна Окунь, но память от волнения за Василия словно «закоротило».
   - Навевное, я не знаю.
   - Спасибо тебе. Ты умная девочка.
   - Я не девочка. Я - Вавева, - обидчивым басом произнесла трубка. - Сама ты девочка.
   - Валера, а откуда ты знаешь, кто я? - поинтересовалась Настя.
   - А Васе всегда девочки звонят, - простодушно пояснил Валера.
   Настино лицо вспыхнуло, горячая волна прихлынула к глазам. Девочки. Всегда звонят девочки. И всё-таки он нравился ей. Она помнила, как Вася пришел к ним в класс - вежливый, аккуратно одетый. Но потом что-то случилось, он сильно изменился: стал задиристым, даже злым и хамоватым.
   - Спасибо тебе, Валера. Ты молодец. Ты один дома? Не боишься?
   - Не-а... Я самостоятельный, - ответил мальчишка солидно. - Это я потому дома, потому что заболел, а так я хожу в садик, в старшую группу,  - Валере, видимо, хотелось поговорить, но Настя, ещё раз поблагодарив мальчишку, повесила трубку.
   Настю охватила паника: Вася заболел! Серьёзно, наверное, раз его увезли на машине «скорой помощи». Настя заторопилась домой.
   - Мам, дай денег! – с порога обратилась она к матери.
   - Зачем?
   - Вася Окунь заболел, я в больницу к нему хочу сходить. Ведь из-за меня он заболел! Ему плохо!
   - Но ведь и у тебя болит нога. Выйдет из больницы, поблагодаришь его, а так - что за спешка?
   - Да из-за меня он заболел, как ты не понимаешь?! - в отчаянии воскликнула Настя.
   - Ну-ка, ну-ка... - усадила мать Настю рядом с собой. - Расскажи-ка, это почему же из-за тебя?
   Настя тяжело вздохнула и рассказала всё по порядку: как упала, как на неё наехал Окунь, как тащил на себе по лесу, пока ребята их не догнали.
   - Это что же? Бросили они тебя?
   - Да не бросили! - досадливо отмахнулась Настя. - Просто не сразу спохватились, ушли далеко. Понимаешь, не сразу? А в больницу я все равно пойду! - упрямо заявила Настя. – Потому что...
   - Потому - что? – Полина Егоровна заглянула в глаза дочери, и та серьезно ответила:
   - Потому что нравится он мне.
   - А я от Светланки слышала, что он у вас вроде Дон-Жуана, - растерялась мать. - Да и дружит, она говорила, с Викой Осиповой.
   - Господи, мама, да он не только с одной Осиповой дружит! - в сердцах воскликнула Настя. - А мне он всё равно нравится! Нра-вит-ся! Разве непонятно? - Настя взволнованно хрустнула пальцами.
   Полина Егоровна ласково погладила дочь по голове, привлекла к себе, подумав удивленно: «Боже мой! Настя-то совсем уже невеста!» - а вслух сказала:
   - Иди, Настенька, ведь этот мальчик в беде. И ему надо помочь. И отношение твоё к нему совсем ни при чём. Верно?
   Настя улыбнулась благодарно: ах, какая же у неё мамочка, все понимает. И поцеловала Полину Егоровну в щеку.
   Настя узнала в справочном окне одного из корпусов городской больницы, что с простудными заболеваниями люди поступают в терапевтическое отделение.
   - Это - как выйдете во двор, налево - новый корпус, - пояснила Насте девушка из справочного.
   В терапевтическом отделении фамилии Василия на листочке, где была отмечена температура всех больных, не было. Но Настя, обычно робкая, добилась, чтобы её пропустили к старшей медсестре, и та, полистав журнал, сказала, что Василий Окунь лежит в отдельном боксе. Она дала Насте халат, в котором девушка почти «утонула» - такой он был широкий и длинный.
   Медсестра повела Настю по коридору, потом они поднялись на третий этаж, опять шли по коридору. Медсестра была рослая, рыхлая. Лицо у нее было доброе, голос - воркующе-ласковый.
   - Васятку привезли к нам в двенадцать часов. Я как раз дежурила. А сегодня одна сестричка отпросилась, вот я за неё и осталась.
   Настя, прихрамывая, еле поспевала за ней, путаясь в полах халата. Она почти бежала, а медсестра-богатырша, казалось, шла не спеша.
   - Температура у него, голубчика, свыше сорока была. Бредил даже. Мать его, Вера Ивановна, плакала, убивалась. Утром на дежурство пошла, сердешная, ночью совсем не отдыхала. А ей уставать никак нельзя, она - хирург. А у хирургов каждый день работа, всё кого-нибудь да режут, - и тут же поправилась, - операции делают, - женщина шумно вздохнула. Ей нравилась молчаливая собеседница, и она совсем не расстраивалась, что Настя ничего не отвечает.
   - Вот бокс, где Васятка лежит, - медсестра взялась за ручку двери и вдруг спросила: - А ты кто будешь? Вика или Настя? Он, когда бредил, кричал: держись, Настя. То Вику звал, а то вовсе смешно кого-то называл - Инфанта.
   Насте показалось, что она покраснела до самых пяток, и еле слышно сказала:
   - Настя...
   - Настя... - повторила медсестра таким тоном, словно хотела сказать, вот, мол, ты какая, Настя. - А я Агриппина Петровна, тетя Гапа. Откуда же он тебя вытаскивал, вижу, ты хромаешь даже.
   - Я в лесу ногу подвернула, а Вася идти мне помогал. Он в одном свитере был, потому и простудился. Замёрз сильно
   - Скажи, пожалуйста, какой герой, - уважительно произнесла тетя Гапа. - А ведь и не подумаешь: такой оболтус, совсем Веру Ивановну измучил. Без отца ведь вырос. Отец-то, прощелыга окаянный, бросил их. Да... – она тяжко вздохнула. -  А у Васи твоего - левосторонняя пневмония, воспаление легких, значит. Но ничего, температурку мы ему сбили немного, поправится твой Вася! - она открыла дверь и подтолкнула вперёд Настю: иди, мол.
   Настя вошла в комнатку стерильной чистоты и белизны, где едва умещались две кровати. На одной из них лежал Окунь. Он изменился за эту ночь. Лицо заострилось, было лишь чуточку смуглее белой наволочки. Под закрытыми веками синие полукружия, черные волосы сбились на лоб, спутались. Окунь уже дважды за этот год перекрашивался, а вообще-то у волосы у него были белокурые, и, как казалось Насте, мягкие.