Изюмова Евгения. Аттестат зрелости

   Сергей на стадионе «подколку» Осиповой оставил без внимания, а сейчас прищурился, усмехнулся и ответил:
   - Шла бы ты… танцевать, Виточка! Твой тёзка глаз с тебя не сводит.
   А Витька Сутеев косился на Серёжку подозрительно, хмурил белёсые брови.
   - Какой ты! - в сердцах Осипова и определения подходящего не нашла.
   - Какой есть!
   - Чурка ты бесчувственная! И чего это Рябинина в тебе нашла? - Инфанта попыталась уязвить Герцева насмешкой. Но Сергей был невозмутим, ответил, улыбаясь:
   - Ей виднее, - и через весь зал направился к Светлане Рябининой.
   «Интересно, чем у них все кончится?» - впервые Осипова не отделила Сергея от Светланы.
   Герцев подошел к Светлане, кивнул в сторону танцующих:
   - Идём?
   И Светлана, дерзкая и независимая Светка-ледышка, покорно подала ему узкую ладонь. Сергей осторожно, словно боясь сделать ей больно, повёл Светлану в круг. Он заглянул в девичьи глаза. Серые, с желтоватыми точечками глаза смотрели на него с таким восторгом и счастьем, что Сергей даже зажмурился: в таком океане счастья можно ненароком и утонуть. Краем глаза заметил изумлённые лица друзей:
   - Ну и бомбочку мы подкинули десятому «Б»! Им не верится!
   - Мне и самой не верится, - бесхитростно ответила Светлана. - Давай сбежим? Неловко как-то: все так смотрят...
   - Давай, пусть посудачат без нас!
   Выпускной бал...
   День этот навсегда запоминается выпускникам.
   Этот день - граница между детством, беспечной жизнью и неизвестным будущим.
   Кузьма Петрович, вручая аттестаты о среднем образовании, так и сказал:
   - Вот вы и закончили школу, вы - взрослые, самостоятельные люди. У вас на руках аттестат о среднем образовании, ну, а аттестат зрелости вручит вам сама жизнь, - он понимал, их добрый, грозный только внешне Кузьма Петрович, что главный экзамен - впереди. И тогда будет ясно, добрые ли семена посеяла школа в их сердцах, или же погубит сорняк те молодые ростки.
   Вчерашние десятиклассники, сегодняшние выпускники, знакомы с алгеброй, физикой, астрономией, знают многое другое, предусмотренное программой, но иногда ненужное в жизни. А жизнь изучать по каким учебникам? Где их взять?
   Да и что вообще такое - жизнь?..
   Они об этом знают понаслышке от родителей, из нотаций преподавателей, и хотя считают себя многоопытными людьми, в сущности - зелёные они презелёные юнцы. Они, как птенцы, которым школа подарила крылья, но не научила летать. И в прощальный день с детством будущее для каждого маячило в розовой дымке, а ведь кроме радостных цветов радуги есть ещё и чёрный цвет неудач. Так думал Кузьма Петрович, вручая выпускникам аттестаты.
   Окунь слонялся по школе, не зная, как убить время. Уходить раньше всех было неудобно, а праздничному веселью не видно конца.
   Окунь изредка прикладывал к левой стороне груди ладонь, где во внутреннем кармане пиджака лежал новенький со всеми печатями и подписями аттестат. Всё-таки одолел он выпускные препятствия, и хотя споткнулся на последнем - на физике - всё же справился и с ним. Окунь медленно и торжественно обходил все уголки школы, в своём классе посидел за столом на своём обычном месте. Осенью сюда придут другие ученики с иными радостями и огорчениями, может, будут лучше их, а может, хуже, и с ними тоже начнут воевать преподаватели за успеваемость, посещаемость и прочее...
   В одном из пустых классов он увидел Светлану Рябинину и Сергея Герцева.
   Они стояли у открытого окна, вглядывались в сизые сумерки наступающей ночи. Сергей одной рукой обнимал Светлану, а другой рукой жестикулировал, помогая себе в рассказе. Светлана приникла к Серёжке и улыбалась ясной улыбкой, такой красивой, что Окунь поразился: а Светлана ли это?
   Сияющая, похорошевшая. Оказывается, Светлана красива: неброско, не сразу и заметишь эту красоту. Узкое, с правильными чертами лицо, немного тронутое загаром. Брови вразлёт, нос с горбинкой. И глаза... Какие красивые, бездонные глаза! Как же раньше не замечал он красоты этой, строгой на вид, девчонки? Да и Герцев-то, девушконенавистник - как говорил о нем он, Васька Окунь, гладиатор - как ехидничала Витка Осипова, похоже, только сегодня разглядел Светку Рябинину. А Витка-Инфанта давно увидела ниточки, что тянулись от Герцева к Светке Рябининой, не раз говорила, что есть у неё одно подозреньице насчёт Герцева. Окунь сморщился брезгливо: ну и подлая же Витка, подозревала, что нравятся Герцев с Рябининой друг другу, а всё равно лезла к Серёжке. А Серый - молоток, не раскололся, как Чарышев, знатно сегодня отшил Витку, та аж губу закусила!
   Окунь усмехнулся незлобиво: сколько уж времени рядом с ними стоит, а они и не замечают. Да это и понятно, будь он сейчас на их месте с Настей, тоже, наверное, не слышал бы...
   Окунь боком, осторожно приблизился к Светлане и Сергею, кашлянул, позвал нерешительно:
   - Свет...
   - Чего тебе? - оглянулась недовольно.
   - Почему Настя не пришла?
   - А то не знаешь!
   - Свет, пойдем к ней, приведём сюда, ведь здесь её настоящие друзья, а не там.
   Счастливые люди всегда эгоистичны, Светлана не была исключением, потому бросила небрежно через плечо:
   - Иди сам, из-за тебя ведь Настя в другую школу перешла!
   Окунь не возразил, со вздохом вышел из класса.
   Девятая школа тоже светилась всеми окнами, гремела музыкой, во дворе сновали выпускники.
   Окунь подошёл к парню, стоявшему на гранитном просторном крыльце. Парень оказался знакомым: Саня Лаптев, бегун, наравне с их Герцевым. Это именно он в прошлую спартакиаду обошёл на финише Серёжку Герцева, он и кубок по лёгкой атлетике для «девятки» получал. Но зато, и тут Окунь злорадно усмехнулся, по спортивным играм в пятый раз кубок достался им, третьей школе, и это Окуню было приятно вдвойне, ведь и он играл тогда за сборную школы в баскетбол и волейбол. А Серёжку жалко, он бы не уступил Лаптеву ни за что, если бы ему судорогой ноги не свело.
   Саня Лаптев курил, картинно пуская кольца дыма через нос, увидев Окуня, кивнул:
   - Привет! Чего к нам забрел?
   - Сань, ты кого-нибудь из десятого «В» знаешь?
   - Естественно, я сам учусь там. То есть - учился, - поправился Лаптев, улыбаясь. - А почему тебя шара наша интересует? Небось, у нас есть твоя барушка? Да?
   Окуня покоробило жаргонное словечко, хотя и сам раньше именно так звал всех своих случайных знакомых девушек. Но Настю так назвать нельзя. Окунь поднялся на крыльцо, попросил Саню:
   - Позови Настю Веселову, она к вам из нашей школы пришла.
   - Влюбился, что ли? Она у нас недотрога, хотя и занятная девчонка, я бы сам за ней приударил, да не свободен, понимаешь. Моя глаза выцарапает и ей, и мне, - Саня громко захохотал. - И ты к Насте не клейся, дохлый номер. Ей прямая дорога в монастырь.
   - Ладно трепаться, позови, я сказал! - насупился Окунь.
   Лаптев поклонился, развел руками:
   - Не могу, потому что, как вручили аттестаты, она ушла. Я  же говорю - дохлый номер за ней гоняться.
   Окунь, ни слова не говоря, сбежал с крыльца, быстрым шагом пересёк школьный двор.
   Настино окно светилось, как маяк. Окунь издалека увидел этот свет, и шёл к нему, не сводя с окна глаз, умоляя мысленно Настю не гасить раньше времени путеводный огонёк. Но сразу подняться к Насте Окунь не решился. Сел на маленькую скамеечку на детской площадке, закурил, не упуская из виду свет в Настином окне и дверь её подъезда. Потом встал и направился к дому.
   Медленно, со спокойствием человека, возвращавшегося домой после долгого отсутствия, Окунь поднимался по лестнице, с удовольствием оглядывая стены со смешными детскими каракулями, двери квартир.
   У Настиной двери на секунду остановился, перевёл дыхание и нажал кнопку звонка. Тот звякнул нерешительно за дверями. Окунь вновь, уже до отказа, утопил в гнезде чёрную кнопку, и звонок весело, громко затрещал на всю квартиру. Послышались торопливые шаги, обитая коричневым дерматином дверь распахнулась, на пороге стояла Настя.
   - Это ты, - совсем не удивилась, пригласила. - Проходи.
   - Я вообще-то на минутку, - хрипло произнёс Окунь. -
   Поздравить с окончанием школы зашел.
   - Спасибо. - Настя спокойно и строго улыбнулась. - Проходи, чего же ты?
   - А это удобно? Поздно уже. Что мать скажет?
   -Я одна. Мама с Илюшкой и бабушкой уехали в деревню.
   Окунь раздумывал: войти или не войти?
   Настя поняла его состояние, улыбнулась опять спокойно и уверенно. Окунь отметил, что Настя построжела, повзрослела что ли, стала как-то увереннее, проглядывало в ней что-то рябининское, упрямое и решительное. Окунь часто бывал возле дома Насти, но зайти не решался. Он чувствовал себя виноватым перед Настей, что не бился, не сопротивлялся Одуванчику и его компании, это потом он чувствовал к ним только ненависть, а страха уже не было. Пусть бы кости все переломали, легче было бы Насте в глаза смотреть. А он испугался, безропотно подчинился и этим предал Настю, обманул её.
   - Ну что ты? Робкий какой стал, - вновь летучая, знакомая, почти рябининская улыбка, но теперь эта улыбка не раздражала Окуня, как раньше. - Заходи, не держать же дверь открытой.
   И Окунь шагнул через порог.
   Настя показала ему на комнату, где горел свет, мол, проходи, а сама ушла на кухню, оттуда потянуло слегка газом, видимо, Настя не сразу разожгла горелку.
   Окунь опустился в кресло с высокой спинкой, вытянул блаженно ноги, устроился поудобнее и закрыл глаза. Хорошо...
   Настя принесла на блестящем подносике две чашки и нарезанный тонкими ломтиками батон на тарелке, розетку с вареньем и вазочку с конфетами. Из чашек в ноздри пахуче ударило  кофе. Окунь раскрыл глаза, увидел, как Настя ловко расставила всё на журнальном столике между креслами. Из торшера струился мягкий зеленоватый свет. На диске проигрывателя была пластинка, звучала прозрачная, легкая музыка Моцарта. Необыкновенным уютом обволакивало Окуня.
   -Я сыт, Настя...
   - Знаешь, законы гостеприимства обязывают, - она отбросила прядь волос со лба.
   Окунь удивился:
   - У тебя новая прическа? Как это я сразу не заметил?
   - Плохо смотрел, - только усмехнулась небрежно.
   Настя отрастила волосы, и сейчас они лежали, стянутые на затылке, узлом. Окунь вспомнил, как она рассказывала, что до пятого класса носила косы, и как Ерошкин дёргал за косы, а Светка Рябинина лупила Ерошкина за это, и поинтересовался:
   - Почему косы не заплетаешь?
   - Не модно. Да ты лучше кофе пей, не задавай глупые вопросы.
   - Не хочу, вот если бы холодненького чего, а? Нет у вас кваса?
   Настя поднялась с кресла, ушла на кухню и принесла фаянсовый кувшинчик и стакан, налила в стакан розоватый напиток, подала стакан Окуню, и тот с наслаждением выпил клюквенный морс, аж  крякнул от удовольствия.
   - А я завтра тоже уезжаю, - сказала Настя. - В деревню. Буду там к экзаменам в институт готовиться.
   Окунь как не слышал:
   - Ты почему сегодня к нам не пришла?
   - Зачем? Светка завтра придёт и всё расскажет.
   - Ага, жди, придёт твоя Светка, с Герцевым она любезничает, - съехидничал, не удержался: в самом деле - Светка, да Светка, других рядом будто нет? - Я её звал к тебе - не пошла!
   - Дошло, наконец, до Герцева, - Настя совсем не удивилась сообщению Окуня, спокойно прихлебывала кофе маленькими глоточками. - А Светка всё равно придет, обещала, и придет, - отомстила за ехидство Окуню. - Ты вот зачем пришёл?
   - Поздравить с окончанием школы, зачем же ещё?
   - Спасибо. Слышала уже. А ещё зачем? - Настя требовала ответ.
   Окунь глубоко вздохнул, как под воду собрался нырнуть, сказал:
   - Я осенью в армию ухожу. Пока на завод пойду работать. А ты будешь ждать меня из армии?
   - Не-ка, - покачала слегка отрицательно головой. - Я не верю тебе. Ненадежный ты. Извини, но это правда.
   - Я понимаю тебя и не обижаюсь, - Окунь взял Настину руку, прижал к своей щеке, но Настя высвободила руку, спрятала под журнальным столиком.
   Окунь сцепил пальцы на коленях и начал говорить. Медленно, запинаясь, но скоро речь его выправилась, потекла горячим ручейком, и ничто уже не могло остановить Окуня.
   Он рассказывал без утайки о себе всё: про своих девчонок, про Одуванчика, про мысли о себе, о Насте. Выплескивал всю свою боль перед Настей, совсем не надеясь на её жалость. Просто ему надо было выговориться до конца, рассказать, что накипело внутри...
   Настя молча слушала, думая, как ей быть: и хочется поверить Окуню, и боязно. Была бы здесь Светка... Она в миг бы всё решила. Удивительно, но в Светке уживались одновременно и робкая девочка, и мудрая женщина, в ней словно индикатор какой-то, чуткий к чужой беде. Настя в себе такого сочетания не чувствовала. А Светлана жила по каким-то ей одной известным законам. Вот даже с Серёжкой Герцевым вела себя вопреки логике, не так, как делали девчонки, которые стремились привлечь к себе внимание Герцева - Светка наоборот, постоянно жила с ним в ссоре. Для неё, казалось, существует всего два цвета - чёрный и белый, она чётко знала, что такое хорошо, а что - плохо, и поступала как, по её мнению, хорошо. Окунь говорил, что его мать точно такая же, прямолинейная.
   Светка, думала Настя, уже перешла границу, разделяющую детство и взрослость. И Окунь, похоже, тоже подошел к этой границе, один шаг, и он переступит заветную черту, а остальным это ещё предстоит сделать. Светка и Окунь уже получили аттестат зрелости своей способности выстоять перед жизненными невзгодами...
   Окунь, пока говорил, ни разу не взглянул на девушку. Он внимательно рассматривал свои худые нервные руки. Водил пальцем по морщинкам ладони, словно читал там всё, что сейчас говорил. И чем больше открывался перед Настей, тем светлее становилось его лицо, а плечи распрямлялись, будто сползала с них тяжеленная бетонная плита, согнувшая спину Окуня в дугу. Наконец выговорился и посмотрел открытым ясным взглядом на девушку. Настя тоже взглянула на Окуня и не заметила в его красивых глазах фальши и обычной усмешки.
   - Хорошо, Вася. Я  буду ждать тебя из армии, буду писать тебе письма, - и засмеялась, шуткой разряжая накалённую обстановку. - Всё равно надо будет не о мальчишках думать, а учиться. А тут буду сочетать приятное с полезным. Разве не так?
   Ночной город стал для Герцева и Светланы другом.
   Сонные улицы и площади молча принимали их и молча провожали, глядя вслед тёмными глазами-окнами. Иногда слышались то грустные, то весёлые песни: выпускники всего Верхнего вышли на улицы города, прощаясь с детством и школой. Но Герцев и Светлана старались не встречаться с шумными ватагами, уходили на самые дальние и тихие улочки. Просто брели, куда глаза глядят, и улицы их привели к реке.
   Река была спокойная, спокойная, непохожая на себя, словно невидимый джинн пригладил её воды рукой и остановил бурливое течение. Ни морщинки, ни одной складочки на водном зеркале. Вода - ярко-синего цвета. Это утреннее, ещё не поблекшее от солнца, небо отражалось в реке.
   На другом берегу розовели от восходящего солнца катера, дома, обведённые чётко, как чёрной тушью. На розовом фоне золотыми звёздочками сверкали не погасшие фонари.
   Сонное царство отражалось в воде. Казалось, кто-то взял да разрезал и катера, и дома, и прибрежные тополя на две половинки, как арбуз, и расположил их по обе стороны береговой линии. Светлана сказала об этом Герцеву. Он хмыкнул удивленно.
   - Ну и фантазёрка... Арбуз! Тоже - выдумала! - но, приглядевшись, подтвердил, что, и правда - похоже.
   И тут солнце полыхнуло за их спиной красным, ветер спохватился вдруг, резво пробежался по кронам деревьев и водной глади, взбудоражил реку, и она тотчас проснулась, понеслась дальше. А ветер взлохматил волосы Светланы, но ласково, почти нежно погладил по щеке, и Светлана засмеялась:
   - Но-но, хулиган!
   И опять брели по улицам. Заглянули в полутёмный пока Комсомольский парк, где месяц назад прозвенел им последний прощальный звонок. Школа стояла рядом с парком, притихшая и грустная. Они постояли у будущего, пока ещё в лесах, памятника погибшим в последнюю войну. Сергей вспомнил, что у него в кармане затерялась пара сигнальных ракет, провернул дырочки в картонных боках ракетных гильз, сунул несколько спичек в отверстие - хоть и бросил курить, а спички все по привычке бренчали в кармане - пальнул прямо в голубеющее небо. Герцев сфорсил, пустил ракеты не с камня, а прямо с руки и опалил немного ладонь.
   Светлана схватила его руку и начала приговаривать, как в детстве успокаивала её мать: «У сороки боли, у вороны боли, у волка боли, у лисицы боли, а у Серёженьки, хорошенького мальчика, заживи...»
   Сергею было приятно касание лёгких пальцев, захотелось обнять и поцеловать Светлану, но взвизгнули неподалеку тормоза - на ракеты примчался ночной патруль, и нарушителям ночной тишины пришлось улепётывать от милиционеров.
   Они миновали несколько кварталов. Светлана, задыхаясь, еле поспевала за Сергеем и отстала бы, если б он не сжимал крепко руку девушки и не тащил, как на буксире, за собой. Наконец, решили остановиться, потому что уже не было сил, от бешеного бега отчаянно колотились сердца, готовые ускакать от своих бесшабашных хозяев. Оба одновременно посмотрели друг на друга и расхохотались, Светлана осмотрелась и засмеялась еще звонче:
   - Ох, Сережка! Ведь это же наша Лесная! А вон там, смотри, наш дом!
   Они подошли к Светланиному дому, остановились под её окнами, Светлана подошла к берёзе, обняла белый ствол, погладила по коре:
   - Это моя подружка - Белочка! Слышишь, она говорит нам: «Здравствуйте». Поздоровайся с ней, Серёжа, поздоровайся!
   - Фантазерка! - усмехнулся снисходительно Сергей, однако поднял руку, ощутил прикосновение гибких веточек, и ему почудилось, что, и впрямь, берёза будто пожала ему руку.
   Чудеса! Да и правда, уж не колдунья ли эта сероглазая?
   - Этой берёзке столько же лет, как и мне! Ее мама посадила, когда я родилась. А вот Володькин клён, Алёшкин тополь, Людмилкина рябина... Это мама так решила, пусть, говорит, растут деревья. Нас, говорит, не будет, детей наших, а деревья будут расти и расти, словно мы все живём.
   - А ведь, и правда - здорово. Нас не будет, а на земле кто-то вместо нас останется, - задумчиво произнес Сергей. - Молодец у тебя мать!
   Он заглянул в острые Светкины глаза и признался:
   - Света, я не через месяц уезжаю, а через три дня...
   - Уже?
   - Понимаешь, дядька у меня в Череповце живёт, писал, чтобы я пораньше приехал, огляделся. Он же в военном училище работает. Я  сначала не хотел тебе говорить, а потом подумал: нечестно так, и сказал.
   - Ну и правильно сделал, что сказал. Знаешь, до смерти не люблю тех, кто врёт да изворачивается. Лучше горькая правда, чем неопределённость. Я так думаю.
   - У нас целых три дня впереди, - промямлил Герцев.
   - Да, конечно, три дня - почти вечность! - с горькой иронией сказала Светлана, фыркнула по привычке носом, голос её позвончал: - Серёжа, вот уедешь ты... Я  прошу: помни обо мне, знай, что я есть, и что, - она запнулась, долгим пристальным взглядом смотрела на Сергея, словно решала совершить что-то трудное, но нужное. - И что я люблю тебя...
   Сергей оцепенел. Вот она и сказала. Первая сказала, как он хотел. «А я? Я люблю?» - подумал. Всё как-то стремительно завертелось, он и опомниться не успел, не привык, что рядом есть верная, надёжная девушка с чудесными глазами, которые просто невозможно обмануть, такие они доверчивые и всё понимающие. И эта девушка сказала, что любит его. А он?
   - Ой, Серёжа, я такая счастливая! - Светлана приподнялась на цыпочки и поцеловала Сергея. А он стоял - руки по швам, ужасно глупый и растерянный, не обнял Светлану, как хотел сделать часом раньше, он просто не знал, что делать, что сказать, а лгать не хотел. И как тогда, в пустом классе, старательно подыскивал слова и не мог найти.
   Улыбка погасла на лице девушки, Сергей увидел, что её глаза стали наливаться гневом и обидой.
   - Ты не любишь меня, Сергей! - отшатнулась, прижалась спиной к березе. - Зачем мы провели этот день вместе? Зачем? Почему ты так сделал? Пожалел, да?
   - Свет, ну погоди, Свет, ну я сам не знаю... Всё так неожиданно, быстро, - бормотал Сергей, ненавидя самого себя. Весь день он был как в тумане, ослеплённый счастливым сиянием девичьих глаз, а вот сейчас ему показалось, что он обманывал её и себя. - Ну, Свет... Я писать буду... - бубнил и бубнил.
   А Светлана, белее своей берёзы, обнимала обеими руками её ствол, словно умоляя защитить себя, укрыть, с ужасом и болью смотрела на Сергея и медленно, не вспышкой, как раньше, краснела от стыда за все ласковые и нежные слова, сказанные Сергею. Ей было почему-то мучительно стыдно сейчас, так стыдно, словно залезла в чужой карман, и её уличили в этом. «Боже, что же это?» - билась мысль.
   - Уйди... - прошептала Светлана дрожащими непослушными губами, простонала, мотая головой, как от боли. - Уйди, прошу тебя. Уйди!
 
   Как медленно тащится поезд в последние минуты перед станцией!
   Светлана Рябинина жадно всматривалась в низкорослые пристанционные постройки, искала знакомые лица среди встречавших поезд, торопила неповоротливую железную гусеницу: ну же, ну... скорее!
   Вот и вокзал. Маленький неказистый деревянный домишко, со всех сторон окруженный молчаливыми застывшими тополями. Они, эти старые тополя, привыкли к ежедневной сутолоке встреч и расставаний и равнодушно стояли, не шелохнув ни одной веточкой.
   Светлана, подхватив чемодан, выскочила из духоты вагона на перрон, задохнулась от морозного воздуха и увидела мать.
   Августа Фёдоровна стояла в нескольких шагах от неё, сжав руки в кулачки на груди, тревожно шарила глазами по лицам, искала Светлану. Она была в стареньком тёмно-зелёном пальто с чёрным котиковым воротником, в шали, уже давно потерявшей ворс. Мама, мамочка, до чего же ты постарела за эти два года, что не было Светланы дома! Зимой - учёба в университете, куда она всё-таки решилась поступать после окончания школы, летом - работа в стройотряде. Правда, была прошлой осенью Светлана дома, но это была страшная, печальная необходимость.
   Августа Фёдоровна увидела Светлану, протянула свои сухонькие руки в синих вязаных рукавичках ей навстречу. Заштопанная дырочка на правой рукавичке больно резанула Светлану по сердцу: мать отказывала себе во всем, чтобы помогать ей и Володьке, который учился в медицинском институте. Августа Фёдоровна прильнула к дочери всем своим худеньким телом, упрятала заплаканное лицо в пушистый воротник её пальто.
   - Мамочка, милая моя, роднулечка! - Светлана тоже всхлипнула и крепче прижала к себе мать. - Мамочка, милая моя мамочка, лучше всех ты у меня, мамочка...
   - Свет, а Свет! Меня тоже обними! - кто-то повис сзади на Светкиной шее. Она оглянулась и увидела Лариску Кострову: располневшую, похорошевшую, рот в улыбке до ушей и счастливые глаза. А рядом переминался с ноги на ногу в легких туфельках франт Андрей Горчаков, он и в школе старался всегда одеваться по моде, раскручивая родителей на полную денежную катушку, а как стал самостоятельным, главой семьи, развернулся вовсю. - Лариска! Граф Горчаков! Вы ли это? Лариска, тебе на пользу мужнин хлеб, ишь как раздобрела! Пышная! А ты, Граф, всё форсишь?
   Лариска зарделась, а Горчаков смущенно кашлянул:
   - Да у нас, понимаешь, ещё ребеночек будет.
   - А Дениска ваш где? Я ему подарок привезла.
   - Дома, холодно же, - озабоченно ответил Горчаков. - А ты-то, ты ли это, Светка? - он облапил Светлану, хотел чмокнуть в щеку, но девушка увернулась, погрозила пальцем:
   - Не стыдно? При жене целоваться лезешь! 
   - Светка, ты такая стала... - Горчаков повертел в уме слова, подыскивая подходящее. - Стала такая шикарная девочка! Честное слово, я бы на тебе женился, если бы не Лариска, понимаешь.
   - Ох, и болтун же ты! - Лариса шутя нахмурилась, приказала строго. - Бери лучше чемодан да пошли, а то закоченеем тут от холода.
   Горчаков одной рукой поднял с земли чемодан, другой - бережно подхватил под руку жену.
   Светлана обняла мать, пошла следом за Горчаковыми, Августа Фёдоровна семенила рядом мелкими шажками. С болью Светлана отметила, что и походка изменилась у матери за прошедшее время, стала суетливой и неуверенной.
   - Пойдём пешком? - попросила Светлана спутников. - Хочется город с моста посмотреть.
   Горчаков вопросительно посмотрел на жену, ожидая, что скажет его ненаглядная Ларисочка.
   - Ладно, идите, а я в автобусе поеду. Светка, а ты приходи к нам вечером обязательно. Мы тебе сюрприз приготовили, - и перемигнулась таинственно с мужем.
   С моста открывался замечательный вид. Старый вокзал, заснеженные тополя и кусты акаций вдоль перрона. Правее вокзала дымили трубами деревянные домики с горящими от заката окнами. На крышах домов - розовые косые полосы: след заходящего солнца; дым недвижимыми столбами торчал над крышами - к морозу, видимо, «выстолбило». Ночь медленно с востока наползала на город, зажигались огни.
   Светлана смотрела на город, вглядывалась в знакомые с детства очертания строений: вон кинотеатр виден, а вон улица, ведущая к площади, где Герцев руку опалил, пустив ракету с руки, видна и крыша их школы... А среди знакомых крыш появились всего две новые - за два года Верхний не очень вырос.
   - Какой он маленький, наш городок, - вдохнула Светлана полной грудью морозный воздух, засмеялась. - Хорошо!..
   - Да уж... Это тебе не Ленинград, - хмыкнул Горчаков. - Нет, понимаешь, простора. И погодка, понимаешь, не та. Пошли скорее.
   Горчаков занёс чемодан к Светлане в квартиру, которая встретила их монотонным тиканьем часов и звонкой тишиной. Под ноги бросился серый мурлыкающий комок, пушистый и мягкий.
   - Барсик! Милый кот! - обрадовалась Светлана, схватила его на руки, притиснула к себе так, что кот взвыл дурным голосом, вырвался и умчался в комнату, распушив хвост.