Я не смотрела на него. И не заговорила голосом Пробуждающей Совесть. Однако Вальдраку покарал меня так, как сарыч карает мышку. Положив твердую костистую руку мне на затылок, он нажал так, что на глазах у меня выступили слезы.
– Ты уже ослушалась, Дина. Может, ты вовсе не поняла, что я сказал?
– Это не потому, что ослушалась, – запротестовала я. – Но я получила амулет от своей матери, а Антон… он не имеет никакого права…
Я смолкла. Рука Вальдраку, охватившая мой затылок, казалась столь же холодной, как рука старой Анюа.
– Ты явно еще ничего не поняла, – сказал он. – Сандор! Приведи мальчишку!
Я похолодела.
– Нет! – воскликнула я. – Я не… Я охотно…
– Замолчи! – только и произнес Вальдраку. – Кто тебя спрашивает?
Сандор выволок Тависа из другой повозки. Мальчик был все так же бледен, а шишка на его лбу стала вся целиком сине-черной, но он, несмотря на связанные руки, бился и сопротивлялся изо всех сил.
Вальдраку отпустил меня и подошел к Тавису.
– Стой спокойно, малый! – сказал он.
И Тавис внезапно прекратил бороться. Совершенно новое выражение появилось на его упрямой веснушчатой рожице, выражение вовсе не такое, что мне хотелось бы видеть. Тавис боялся. Сандора бы он пинал, и кусал, и царапал, коли б до него добрался. Но не только Сандора, а, пожалуй, также всех других… Но Вальдраку он боялся…
– Стяните с него рубашку, – приказал Вальдраку.
Сандор приподнял рубашку над головой Тависа. Совсем снять ее он не мог из-за связанных рук мальчика, так что рубашка свисала с его запястий и развевалась, будто белый флаг или, во всяком случае, почти белый, потому как рубашка больше не была особо чистой.
Вальдраку ищущим взглядом осмотрелся вокруг.
– Подводи его к лошади! – велел он Сандору, и хотя я даже не поняла, чего он хотел, Сандор-то его понял. Белоснежная ухмылка мелькнула в его черной бороде.
– Пусть так, господин! – произнес он.
Он просунул конец веревки меж связанных запястий Тависа, а потом натянул ее поверх спины Мефистофеля, привязанного к повозке. Жеребец поднял голову и начал злобно прядать ушами, но он даже не переступил с ноги на ногу, когда Сандор потянул за веревку так, что руки Тависа оказались наполовину прижатыми к лошадиной спине, а самому Тавису пришлось бы стоять на цыпочках, захоти он подняться.
Вальдраку погладил темно-коричневую шею жеребца.
– Стой спокойно, мой друг! – почти ласково сказал ему он. – Тебе никакого зла не причинят.
Затем он расстегнул свой пояс. Я тут же увидела, что пояс у него необычный, что это металлическая цепь с кожаной петлей на одном конце. Цепь была не очень крупная, не толще моего мизинца.
– У меня с Диной уговор, – сказал он Тавису, который стоял прижавшись щекой к боку Мефистофеля и не спускал глаз с цепи. – Знаешь, бить девчонок – последнее дело. Так что, когда Дина недостойно ведет себя… Да, малый, сожалею, но взбучку придется задать тебе.
Мне хотелось сопротивляться, у меня было желание громко заорать, что не было никакого уговора, а все это выдумка Вальдраку. Но я побоялась: стоит мне что-то сказать, станет еще хуже. И, закусив губу, придержала язык. Да, я придержала язык… Я уставилась вниз, в землю, и понадеялась, да, понадеялась, что Вальдраку тогда увидит, что я усвоила урок и что бить Тависа не надо.
И все-таки он ударил мальчика. Цепь просвистела в воздухе, когда Вальдраку замахнулся ею. А потом раздался ужасный, мерзкий звук. Тавис закричал. И я не в силах была дольше глядеть в землю. На его светлокожей веснушчатой спине осталась длинная темная полоска в палец шириной. И пока я так беспомощно стояла, глядя на мальчика, из полоски выступила кровь и заструилась по спине бедняги Тависа. Я же была в такой ярости, что душа моя совсем почернела. Взгляни я на Вальдраку, и глаза мои в моем безграничном бешенстве прожгли бы его насквозь. Как мог взрослый человек – мужчина – так бить мальчика, как мог он хлестнуть своей мерзкой цепью… Я едва удержалась и смолчала…
– Он еще жив, – ледяным голосом произнес Вальдраку, и я поняла, что это предупреждение. Ведь он сказал мне: «Ежели ты когда-нибудь используешь свои ведьмины глаза или свой ведьмин голос против меня или моих людей, мы убьем его!»
И я не сомневалась, что это он и имел в виду. Вальдраку протянул руку:
– Отдай мне твое украшение!
Тавис стоял, прижавшись лицом к боку лошади, но хоть пытался это скрыть, я услыхала, что он плакал. Но что я могла сделать? Я развязала тонкий кожаный шнурок и положила Знак Пробуждающей Совесть в протянутую руку Вальдраку.
– Так-то лучше! – одобрил он. – Замечательно, Сандор. А теперь сажай мальчишку обратно в повозку.
Он поднял амулет навстречу последним дневным лучам света.
– Олово! – коротко произнес он. – Немного эмали. Едва ли стоит хотя бы скиллинг.
Он бросил Знак Пробуждающей Совесть Антону, и тот схватил его здоровой рукой.
– Возьми, раз уж тебе так хочется!
Антон слегка потер большим пальцем эмаль. Хотя он, как видно, был вовсе не в восторге, но все же сунул украшение в кошель, висевший у него на поясе.
Я была как потерянная… Всего-навсего маленькая круглая оловянная пластинка, и все же мне казалось, будто я утратила частицу самой себя.
– Надеюсь, ты извлек какой-то урок? – негромко произнес Вальдраку, похлопав по шее Мефистофеля.
Огромное животное фыркнуло и покачало головой, а в разгар всего этого я вдруг удивилась, что жеребец вообще не отпрянул в сторону от удара, как поступило бы большинство лошадей. Где ему было знать, что удар этот предназначен Тавису, а не ему?
Тут мне пришла на память злорадная ухмылка Сандора. Ведь он в тот же миг уже знал, что замыслил Вальдраку. И в этом, вероятно, было совсем простое объяснение того, почему Мефистофель стоял спокойно, как утес, несмотря на свист цепи и крик Тависа.
Они проделывали это и раньше.
Вальдраку бросил взгляд на солнце, освещавшее как раз верхние ветви елей.
– Возьми-ка теперь ту лошадь да поскреби ей немного копыта! – закричал он тому, кто тянул за собой хромую гнедую. – Нам желательно до темноты добраться в Дракану!
Дракана? Что это такое? Где это?
Мне очень хотелось это узнать, но спросить я не смела… Не смела после того, что Вальдраку сделал с Тависом. Ночью меня разбудил чей-то плач. То был очень тихий, сдавленный плач, скорее – всхлипывания. И все-таки даже этого было достаточно, чтобы вызвать раздражение стоявшего на страже Сандора.
– А ну заткнись, кончай с этим хныканьем, молокосос! – прошипел он.
Тихие всхлипы резко прекратились. Но долгое время я не могла снова заснуть, так как думала о Тависе, лежавшем там с изувеченной, болевшей спиной, о Тависе, что боялся, и наверняка ему было тоже одиноко. Если бы я отдала Знак Пробуждающей Совесть сразу! Это Вальдраку ударил его своей мерзкой цепью, но мне все же казалось, что в этом была доля и моей вины тоже. Не будь я так строптива… Сделай я в тот же миг то, о чем меня просили…
… Ведь я же знала, что Вальдраку не отступит ни перед чем, когда речь идет о том, чтобы исполнить свою волю.
Повозка, ехавшая перед нами, с величайшим трудом переваливала через крутой остроконечный гребень холма и почти в тот же миг начала исчезать из виду. Но вот настал и наш черед. Мефистофель лез из кожи вон, чтобы одолеть последний взлет перед вершиной. Зад коня напрягся, жилы проступили. Но вот откуда-то вынырнула дорога, и мы оказались на пути вниз в узкую долину. На дне дола бежала река, а рядом с ней на берегу вокруг нескольких крупных строений раскинулся город. Некоторые из них были раза в три выше обычных домов. Над рекой высился удивительный мост, на котором было укреплено множество мельничьих колес. Их было так много, что я не сразу смогла их сосчитать.
Лошади навострили уши и прибавили шагу, даже хромавшая гнедая заспешила. Сразу было видно, что они бывали здесь раньше и знали, что их ждут конюшня и корм. Ведь ради меня они бы не стали спешить. Мне же совсем не хотелось думать о том, что ждет меня.
ДАВИН
ДИНА
– Ты уже ослушалась, Дина. Может, ты вовсе не поняла, что я сказал?
– Это не потому, что ослушалась, – запротестовала я. – Но я получила амулет от своей матери, а Антон… он не имеет никакого права…
Я смолкла. Рука Вальдраку, охватившая мой затылок, казалась столь же холодной, как рука старой Анюа.
– Ты явно еще ничего не поняла, – сказал он. – Сандор! Приведи мальчишку!
Я похолодела.
– Нет! – воскликнула я. – Я не… Я охотно…
– Замолчи! – только и произнес Вальдраку. – Кто тебя спрашивает?
Сандор выволок Тависа из другой повозки. Мальчик был все так же бледен, а шишка на его лбу стала вся целиком сине-черной, но он, несмотря на связанные руки, бился и сопротивлялся изо всех сил.
Вальдраку отпустил меня и подошел к Тавису.
– Стой спокойно, малый! – сказал он.
И Тавис внезапно прекратил бороться. Совершенно новое выражение появилось на его упрямой веснушчатой рожице, выражение вовсе не такое, что мне хотелось бы видеть. Тавис боялся. Сандора бы он пинал, и кусал, и царапал, коли б до него добрался. Но не только Сандора, а, пожалуй, также всех других… Но Вальдраку он боялся…
– Стяните с него рубашку, – приказал Вальдраку.
Сандор приподнял рубашку над головой Тависа. Совсем снять ее он не мог из-за связанных рук мальчика, так что рубашка свисала с его запястий и развевалась, будто белый флаг или, во всяком случае, почти белый, потому как рубашка больше не была особо чистой.
Вальдраку ищущим взглядом осмотрелся вокруг.
– Подводи его к лошади! – велел он Сандору, и хотя я даже не поняла, чего он хотел, Сандор-то его понял. Белоснежная ухмылка мелькнула в его черной бороде.
– Пусть так, господин! – произнес он.
Он просунул конец веревки меж связанных запястий Тависа, а потом натянул ее поверх спины Мефистофеля, привязанного к повозке. Жеребец поднял голову и начал злобно прядать ушами, но он даже не переступил с ноги на ногу, когда Сандор потянул за веревку так, что руки Тависа оказались наполовину прижатыми к лошадиной спине, а самому Тавису пришлось бы стоять на цыпочках, захоти он подняться.
Вальдраку погладил темно-коричневую шею жеребца.
– Стой спокойно, мой друг! – почти ласково сказал ему он. – Тебе никакого зла не причинят.
Затем он расстегнул свой пояс. Я тут же увидела, что пояс у него необычный, что это металлическая цепь с кожаной петлей на одном конце. Цепь была не очень крупная, не толще моего мизинца.
– У меня с Диной уговор, – сказал он Тавису, который стоял прижавшись щекой к боку Мефистофеля и не спускал глаз с цепи. – Знаешь, бить девчонок – последнее дело. Так что, когда Дина недостойно ведет себя… Да, малый, сожалею, но взбучку придется задать тебе.
Мне хотелось сопротивляться, у меня было желание громко заорать, что не было никакого уговора, а все это выдумка Вальдраку. Но я побоялась: стоит мне что-то сказать, станет еще хуже. И, закусив губу, придержала язык. Да, я придержала язык… Я уставилась вниз, в землю, и понадеялась, да, понадеялась, что Вальдраку тогда увидит, что я усвоила урок и что бить Тависа не надо.
И все-таки он ударил мальчика. Цепь просвистела в воздухе, когда Вальдраку замахнулся ею. А потом раздался ужасный, мерзкий звук. Тавис закричал. И я не в силах была дольше глядеть в землю. На его светлокожей веснушчатой спине осталась длинная темная полоска в палец шириной. И пока я так беспомощно стояла, глядя на мальчика, из полоски выступила кровь и заструилась по спине бедняги Тависа. Я же была в такой ярости, что душа моя совсем почернела. Взгляни я на Вальдраку, и глаза мои в моем безграничном бешенстве прожгли бы его насквозь. Как мог взрослый человек – мужчина – так бить мальчика, как мог он хлестнуть своей мерзкой цепью… Я едва удержалась и смолчала…
– Он еще жив, – ледяным голосом произнес Вальдраку, и я поняла, что это предупреждение. Ведь он сказал мне: «Ежели ты когда-нибудь используешь свои ведьмины глаза или свой ведьмин голос против меня или моих людей, мы убьем его!»
И я не сомневалась, что это он и имел в виду. Вальдраку протянул руку:
– Отдай мне твое украшение!
Тавис стоял, прижавшись лицом к боку лошади, но хоть пытался это скрыть, я услыхала, что он плакал. Но что я могла сделать? Я развязала тонкий кожаный шнурок и положила Знак Пробуждающей Совесть в протянутую руку Вальдраку.
– Так-то лучше! – одобрил он. – Замечательно, Сандор. А теперь сажай мальчишку обратно в повозку.
Он поднял амулет навстречу последним дневным лучам света.
– Олово! – коротко произнес он. – Немного эмали. Едва ли стоит хотя бы скиллинг.
Он бросил Знак Пробуждающей Совесть Антону, и тот схватил его здоровой рукой.
– Возьми, раз уж тебе так хочется!
Антон слегка потер большим пальцем эмаль. Хотя он, как видно, был вовсе не в восторге, но все же сунул украшение в кошель, висевший у него на поясе.
Я была как потерянная… Всего-навсего маленькая круглая оловянная пластинка, и все же мне казалось, будто я утратила частицу самой себя.
– Надеюсь, ты извлек какой-то урок? – негромко произнес Вальдраку, похлопав по шее Мефистофеля.
Огромное животное фыркнуло и покачало головой, а в разгар всего этого я вдруг удивилась, что жеребец вообще не отпрянул в сторону от удара, как поступило бы большинство лошадей. Где ему было знать, что удар этот предназначен Тавису, а не ему?
Тут мне пришла на память злорадная ухмылка Сандора. Ведь он в тот же миг уже знал, что замыслил Вальдраку. И в этом, вероятно, было совсем простое объяснение того, почему Мефистофель стоял спокойно, как утес, несмотря на свист цепи и крик Тависа.
Они проделывали это и раньше.
* * *
К вечеру следующего дня дорога стала шире, а окружавшая нас лесная чаща не была уже всюду такой густой и мрачной. Вокруг, там, где кто-то валил ели и корчевал пни, образовались прогалины, так что трава и люпин и мелкая тщедушная поросль юных березок получили достаточно света, чтобы справляться с жизнью. А еще там слышался шум и клокотание падающей воды.Вальдраку бросил взгляд на солнце, освещавшее как раз верхние ветви елей.
– Возьми-ка теперь ту лошадь да поскреби ей немного копыта! – закричал он тому, кто тянул за собой хромую гнедую. – Нам желательно до темноты добраться в Дракану!
Дракана? Что это такое? Где это?
Мне очень хотелось это узнать, но спросить я не смела… Не смела после того, что Вальдраку сделал с Тависом. Ночью меня разбудил чей-то плач. То был очень тихий, сдавленный плач, скорее – всхлипывания. И все-таки даже этого было достаточно, чтобы вызвать раздражение стоявшего на страже Сандора.
– А ну заткнись, кончай с этим хныканьем, молокосос! – прошипел он.
Тихие всхлипы резко прекратились. Но долгое время я не могла снова заснуть, так как думала о Тависе, лежавшем там с изувеченной, болевшей спиной, о Тависе, что боялся, и наверняка ему было тоже одиноко. Если бы я отдала Знак Пробуждающей Совесть сразу! Это Вальдраку ударил его своей мерзкой цепью, но мне все же казалось, что в этом была доля и моей вины тоже. Не будь я так строптива… Сделай я в тот же миг то, о чем меня просили…
… Ведь я же знала, что Вальдраку не отступит ни перед чем, когда речь идет о том, чтобы исполнить свою волю.
Повозка, ехавшая перед нами, с величайшим трудом переваливала через крутой остроконечный гребень холма и почти в тот же миг начала исчезать из виду. Но вот настал и наш черед. Мефистофель лез из кожи вон, чтобы одолеть последний взлет перед вершиной. Зад коня напрягся, жилы проступили. Но вот откуда-то вынырнула дорога, и мы оказались на пути вниз в узкую долину. На дне дола бежала река, а рядом с ней на берегу вокруг нескольких крупных строений раскинулся город. Некоторые из них были раза в три выше обычных домов. Над рекой высился удивительный мост, на котором было укреплено множество мельничьих колес. Их было так много, что я не сразу смогла их сосчитать.
Лошади навострили уши и прибавили шагу, даже хромавшая гнедая заспешила. Сразу было видно, что они бывали здесь раньше и знали, что их ждут конюшня и корм. Ведь ради меня они бы не стали спешить. Мне же совсем не хотелось думать о том, что ждет меня.
ДАВИН
Будто хворь…
Ветер свистел, летая над верхушками вереска, а Кречет изворачивался так и сяк, пытаясь повернуться задом к ветру. Я закоченел, меня трясло, потому как утром погода стояла совсем летняя и мягкая и я не надел ничего поверх рубашки. Будь Каллан со мной, он бы выругал меня: «Никогда не надейся, малец, на погоду в горах. Она меняется быстрее, чем настроение у девчонки». Но я не думал ни о чем другом, кроме как улизнуть из дома.
Матушка была ныне на ногах, но уставала от малейших усилий, а уж бледна – будто привидение! При одном взгляде на нее у меня болело сердце. Я проглотил за завтраком несколько ложек каши и тут же поднялся из-за стола.
– Поеду верхом! – сказал я. Сначала она не вымолвила ни слова, а потом кивнула:
– Береги себя!
Она остерегалась и не глядела прямо на меня, вела себя точь-в-точь как всегда с чужаками.
– Быть может… – начал было я, но потом не мог заставить себя произнести слова громко. – Быть может, отыщу какой-нибудь след, какой-то знак, кого-нибудь, кто видел ее.
Я и сам больше не верил в это, но сложа руки сидеть дома было просто невыносимо.
– Да, – произнесла она. – Быть может…
И вот теперь я ехал верхом здесь, в приграничном крае меж Лакланом и Кенси, ехал на авось и даже не делал вид, будто что-то ищу. Изредка встречая кого-нибудь, беседовал с ними и выспрашивал, не видали ли они двоих детей, но я больше не бывал разочарован, когда они отвечали «нет», потому как другого ответа не ожидал.
Кречет трусил вдоль узкой овечьей тропки на краю ложбины. Ветер уже начал приносить с собой мелкие холодные брызги дождя, и, вообще-то, было самое время повернуть домой, но я продолжал путь, желая еще немного продлить время. И тут я внезапно увидел внизу в ложбине двоих людей и ослика.
– Эй, там, внизу! Привет! – закричал я.
Они глянули вверх. То были мужчина и женщина, тепло и со знанием дела одетые: он с капюшоном на голове и в меховой куртке, она закутана в шерстяную шаль и шейный платок. Простые люди с виду, из тех, у кого нет средств держать лошадь и вынужденные обходиться упрямым маленьким осликом. Две большие корзины свисали с обеих сторон его мохнатой серой спинки. Возможно, там были товары на продажу или их скромные припасы в дорогу.
Мужчина поднял руку:
– Привет! Можешь мне сказать… – И вдруг, прервав самого себя, прищурил глаза. – Давин? Давин, это ты?
Теперь настал мой черед уставиться на него. Нет! Мне не показалось, что я… Да, теперь я смог разглядеть… Одежда на нем была другая, и я просто не ожидал увидеть его здесь, но то был Предводитель дружинников из Дунарка, тот, кто в прошлом году помог Дине, матушке и Нико спастись и ускользнуть от Дракана. А женщина рядом с ним была племянницей местера Маунуса – Вдовой аптекаря.
– Добро пожаловать в Высокогорье! – воскликнул я и заставил Кречета протопать вниз по откосу ложбины.
– Что привело вас к нам, в горы?
Потому как если даже Вдова, как и Маунус, была из рода Кенси – да не кто-нибудь, а родная внучка самой Мауди Кенси, – Вдова с Предводителем предпочли остаться в Низовье и поселились там в городе-крепости под названием Соларк.
– Немирье! – коротко ответил он. И тут я увидел, что его рука обвязана неряшливой повязкой с коричневыми пятнами запекшейся крови.
Вдова улыбнулась мне, но улыбка ее была не из веселых, да и вид был усталый.
– Как удачно, что мы встретили тебя, Давин! Мы не решились ехать по проселочной дороге, а я, признаюсь, не знаю троп в здешних горах, как знала их, когда была малолеткой. Мы на верном пути?
Я кивнул:
– Мы можем идти и ехать вместе. Я, во всяком случае, поверну назад.
Кречет с любопытством обнюхивал ослика. Ослик безо всякого интереса прядал своими длинными ушами.
– Не желаете ли, фру Петри, ехать верхом? – спросил я, спрыгнув со спины Кречета.
– Спасибо, Давин, – ответила Вдова, покосившись на своего спутника. – Но, может, лучше Мартин…
– Езжай ты, – пробормотал он. – Ноги у меня здоровые.
Она продолжала глядеть на него.
– Езжай! – повторил он.
Ясное дело, он не хотел, чтобы с ним обращались как с раненым.
– Как хочешь, – сказала она.
И я придержал Кречета, пока она не взлетела в седло. Ветер трепал подол ее длинной коричневой юбки, а Кречет был по-прежнему достаточно бодр, чтобы притвориться, будто он испугался.
– Не балуй! – прикрикнула Вдова и так ловко натянула повод, что Кречет мгновенно застыл, смирный, как овечка. – У нас нет времени на дурацкие выходки!
Она поскакала вперед, немного обогнав нас, Кречет был куда спокойнее, нежели когда на нем скакал я. Предводитель и я затрусили по следам Кречета. Я предложил вести ослика, и он без единого слова протянул мне веревку.
Некоторое время мы двигались молча, и ослик шел между нами. Здесь, на дне ложбины, трудно было хорошенько оглядеться. Но зато здесь тень была гуще и жара не донимала.
– Что там случилось? – спросил я, указав на его руку.
– Дракан захватил Соларк! – сурово ответил он.
– Соларк? – Я просто остолбенел. – А я-то думал…
– Что?! Соларк захватить невозможно?!
– Да, так думали все.
– Но… Как?
– Предательство! – Он выплюнул это слово так, словно оно было горьким. – Дракан заплатил какому-то человеку, чтобы тот всыпал яд в воду. В один день захворали все в городе и замке. Многие померли, а те из нас, что выжили, едва держались на ногах. Потом стало легко…
Он посмотрел на меня, и такая ярость горела в его взгляде, что я чуть не отпрянул. Но все же я понял, что ярится он не на меня.
– Люди валялись и помирали в домах и на улицах, и ни у кого не было сил помочь им. Мухи покрывали мертвых, как черная пена.
Хоть бы он не произносил эти последние слова. Я ведь меж тем как-то видел, как плотный сине-черный рой мух покрывал то или иное дохлое маленькое животное. Мысль о том, что такое может произойти с человеком… Я глядел вниз на землю, и комок застрял у меня в горле.
– Как вам удалось уйти? – спросил я. – Дракан вряд ли забыл, как вы оба повели себя в прошлом году в Дунарке, и раз вы снова оказались у него в руках… Я и представить себе не могу, чтобы он добровольно дал вам скрыться.
– Удача! – произнес Предводитель. – Да и старый друг!
Он по-прежнему не сказал, что случилось с его рукой. А я не смог больше его выспрашивать. Однако же Вдова придержала Кречета, чтобы дождаться нас, и вид у нее был еще более яростный, нежели у Предводителя.
– Как только они разнюхали, кто такой Мартин, они потащили его к Дракану, – сказал она. – И начали выламывать ему пальцы. По одному в день…
Я невольно стиснул кулаки, словно для того, чтобы уберечь собственные пальцы.
– Они что, хотели, чтобы вы, местер, что-то рассказали?
Он покачал головой:
– Я бы немногое мог рассказать им из того, чего бы они еще не знали. Это, пожалуй, была просто месть. А возможно, хотели припугнуть других старых стражников из Дунаркского замка, которые встали на сторону молодого господина.
Молодым господином был Нико, я это знал. Так называли его многие из Дунарка.
– По одному пальцу в день… – Я покосился на его перевязанную руку. – Сколько же?..
– Три дня, – произнесла Вдова голосом, что мог бы пробуравить сталь. – Три пальца… Прежде чем мы вызволили его и ушли из города.
– Большинство обученных людей Дракана по-прежнему из дунаркских стражников, – объяснил Предводитель дружинников. – Рекруты в его новой, драканьей рати, свора беглых подмастерьев, попрошаек, разбойников с большой дороги, болванов, для которых добыча куда важнее меча. Он не может обойтись без дунаркских стражников, даже если кое-кто из них не столь привержен Драконьему ордену, как бы этого хотелось Дракану.
В стародавние времена, когда отец Никодемуса еще княжил в замке Дунарк, Предводитель обучал там стражников, а также командовал кое-кем из дружинников. Верно, это он и имел в виду, говоря о помощи старого друга. Наверняка среди его старых дружинников было куда больше тех, кому не по душе пришлась жестокая месть Дракана.
Капли дождя становились гуще и тяжелее. Вдова бросила взгляд на толстобрюхие серые громовые тучи.
– Еще далеко? – спросила она. Я покачал головой:
– Если немного поторопимся, через час будем дома.
– Тогда поторопимся, – сказала она. – Мы, пожалуй, скоро все вместе попадем в грозу. А нам хочется обсушиться.
– Останетесь здесь, в горах? – спросил я немного погодя.
– Возможно, – ответила Вдова. Но Предводитель не поддержал ее.
– Нет, – сказал он. – Есть еще люди, которые не хотят, чтобы Дракан стал Верховным Господином. И таких немало! Надобно что-то делать.
– Город Эйдин продался ему, – возразила Вдова. – Ежели и Аркмейра падет, все прибрежье окажется под его рукой.
– Я не говорю, что это будет просто, – пробормотал он. – Но позор тому, кто ищет лишь легких побед!
– Мы можем отправиться к Мауди, – сказала Вдова. – Ведь у нее места хватит.
– Место есть и у нас, – твердо заявила мама. – И вам никто не позволит выйти в такую непогоду…
– Ладно, тогда благодарим за теплый прием, Мелуссина, – сказала Вдова и пригубила свое черносмородиновое питье. Она была из тех немногих людей в мире, что называли матушку по имени. – А где же Дина? Я радовалась, что…
Лицо матери исказилось, и Вдова прервала свою речь.
– Мелуссина… Что стряслось? – спросила она, потому как увидела, что случилось нечто, да, нечто совершенно ужасное.
Я готов был пнуть самого себя. Почему я не рассказал им об этом по пути, чтобы они узнали о Дине раньше?
Матушка стояла с кувшином черносмородинового сока в руках, уставившись в пол.
– Дины здесь нет, – выговорила она наконец. – Дина… исчезла. По правде говоря, мы не знаем, жива она или… – И тут она, поставив кувшин на стол, закрыла лицо руками. Плечи ее дрожали, и я знал, что она плакала.
Вдова поднялась, и одеяло, в которое она укуталась, упало, распластавшись мягкими зелеными складками на полу. Два шага, и она уже возле моей матери и обняла ее.
– О, Мелуссина! – только и вымолвила она, держа матушку в своих объятиях и ожидая, покуда та не выплачется.
И я видел: матери это было необходимо. Необходимо, чтобы взрослый человек держал ее в своих объятиях и дал бы ей выплакаться. Меня брала досада оттого, что ей казалось, будто я недостаточно взрослый.
Предводитель откашлялся с таким видом, будто он охотней всего очутился бы где-нибудь в другом месте.
– Мне больно, – чуть напряженно произнес он. Но видно было, что говорит он не то, что думает.
– Ты вспомни: Дина – девочка сильная. Думаю, что надо надеяться.
Матушка кивнула и утерла слезы краешком передника.
– Нет, – сказала она. – Надежда у меня есть. Я по-прежнему надеюсь.
– Переломы вправлены хорошо. Два перелома, как мне кажется, начали мало-помалу срастаться. Третий – это открытый перелом… – Немного помедлив, она бросила быстрый взгляд на Вдову: – Нам надо хорошенько позаботиться о том, чтобы не началась гангрена в этом пальце.
Предводитель дружинников пробормотал:
– Хорошо, что они начали с левой руки. Я по-прежнему смогу держать меч в правой.
Мама осторожно обмотала чистой повязкой его жестоко искалеченные пальцы. Она была в гневе, в ужасном гневе – это было видно по движениям ее рук.
– Как могут люди такое вытворять с другим человеком! – горячо воскликнула она.
– Да, – согласилась Вдова. – В этом мире просто необходима Пробуждающая Совесть! Но…
Помедлив, она бросила взгляд на Предводителя, словно желая спросить его о чем-то, но не желая произносить свой вопрос вслух. Он слабо кивнул.
– Мадаме Тонерре это знать необходимо, – сказал он. – Неведение – щит ненадежный.
Но Вдова медлила по-прежнему. Маме пришлось самой заставить ее говорить. Она спросила:
– Знать что? – Вдова откашлялась:
– Они… Там, в Соларке, была одна Пробуждающая Совесть и одна в Эйдине. Дракан… повелел сжечь их. Обозвал их ведьмами, учинил краткий суд и сжег обеих на костре. Он уверяет, что вся сила Пробуждающей Совесть не что иное, как ведьмина сила.
Матушка стояла очень тихо, держа в руках обрезок тряпицы.
– Это пустяки, – сказал Предводитель и поднял свою изувеченную руку. – Пустяки по сравнению с тем, что вообще произошло в Соларке.
– Он сеет бесстыдство вокруг себя, – произнесла матушка, и кто был «он» – никакого сомнения не вызывало. – Распространяет его, словно хворь. Так что народ, зараженный бесстыдством, может натворить такое, что и не снилось. И нечего удивляться, что он вынужден сжечь Пробуждающих Совесть, нет! Но потеряй мы всякую совесть и всякое понимание того, что истинно, а что ложно, – как сможем мы жить вместе?
– Как хищники, – горько ответил Предводитель. – Как свора его проклятых драканариев, пожирающих друг друга при первой возможности.
Матушка была ныне на ногах, но уставала от малейших усилий, а уж бледна – будто привидение! При одном взгляде на нее у меня болело сердце. Я проглотил за завтраком несколько ложек каши и тут же поднялся из-за стола.
– Поеду верхом! – сказал я. Сначала она не вымолвила ни слова, а потом кивнула:
– Береги себя!
Она остерегалась и не глядела прямо на меня, вела себя точь-в-точь как всегда с чужаками.
– Быть может… – начал было я, но потом не мог заставить себя произнести слова громко. – Быть может, отыщу какой-нибудь след, какой-то знак, кого-нибудь, кто видел ее.
Я и сам больше не верил в это, но сложа руки сидеть дома было просто невыносимо.
– Да, – произнесла она. – Быть может…
И вот теперь я ехал верхом здесь, в приграничном крае меж Лакланом и Кенси, ехал на авось и даже не делал вид, будто что-то ищу. Изредка встречая кого-нибудь, беседовал с ними и выспрашивал, не видали ли они двоих детей, но я больше не бывал разочарован, когда они отвечали «нет», потому как другого ответа не ожидал.
Кречет трусил вдоль узкой овечьей тропки на краю ложбины. Ветер уже начал приносить с собой мелкие холодные брызги дождя, и, вообще-то, было самое время повернуть домой, но я продолжал путь, желая еще немного продлить время. И тут я внезапно увидел внизу в ложбине двоих людей и ослика.
– Эй, там, внизу! Привет! – закричал я.
Они глянули вверх. То были мужчина и женщина, тепло и со знанием дела одетые: он с капюшоном на голове и в меховой куртке, она закутана в шерстяную шаль и шейный платок. Простые люди с виду, из тех, у кого нет средств держать лошадь и вынужденные обходиться упрямым маленьким осликом. Две большие корзины свисали с обеих сторон его мохнатой серой спинки. Возможно, там были товары на продажу или их скромные припасы в дорогу.
Мужчина поднял руку:
– Привет! Можешь мне сказать… – И вдруг, прервав самого себя, прищурил глаза. – Давин? Давин, это ты?
Теперь настал мой черед уставиться на него. Нет! Мне не показалось, что я… Да, теперь я смог разглядеть… Одежда на нем была другая, и я просто не ожидал увидеть его здесь, но то был Предводитель дружинников из Дунарка, тот, кто в прошлом году помог Дине, матушке и Нико спастись и ускользнуть от Дракана. А женщина рядом с ним была племянницей местера Маунуса – Вдовой аптекаря.
– Добро пожаловать в Высокогорье! – воскликнул я и заставил Кречета протопать вниз по откосу ложбины.
– Что привело вас к нам, в горы?
Потому как если даже Вдова, как и Маунус, была из рода Кенси – да не кто-нибудь, а родная внучка самой Мауди Кенси, – Вдова с Предводителем предпочли остаться в Низовье и поселились там в городе-крепости под названием Соларк.
– Немирье! – коротко ответил он. И тут я увидел, что его рука обвязана неряшливой повязкой с коричневыми пятнами запекшейся крови.
Вдова улыбнулась мне, но улыбка ее была не из веселых, да и вид был усталый.
– Как удачно, что мы встретили тебя, Давин! Мы не решились ехать по проселочной дороге, а я, признаюсь, не знаю троп в здешних горах, как знала их, когда была малолеткой. Мы на верном пути?
Я кивнул:
– Мы можем идти и ехать вместе. Я, во всяком случае, поверну назад.
Кречет с любопытством обнюхивал ослика. Ослик безо всякого интереса прядал своими длинными ушами.
– Не желаете ли, фру Петри, ехать верхом? – спросил я, спрыгнув со спины Кречета.
– Спасибо, Давин, – ответила Вдова, покосившись на своего спутника. – Но, может, лучше Мартин…
– Езжай ты, – пробормотал он. – Ноги у меня здоровые.
Она продолжала глядеть на него.
– Езжай! – повторил он.
Ясное дело, он не хотел, чтобы с ним обращались как с раненым.
– Как хочешь, – сказала она.
И я придержал Кречета, пока она не взлетела в седло. Ветер трепал подол ее длинной коричневой юбки, а Кречет был по-прежнему достаточно бодр, чтобы притвориться, будто он испугался.
– Не балуй! – прикрикнула Вдова и так ловко натянула повод, что Кречет мгновенно застыл, смирный, как овечка. – У нас нет времени на дурацкие выходки!
Она поскакала вперед, немного обогнав нас, Кречет был куда спокойнее, нежели когда на нем скакал я. Предводитель и я затрусили по следам Кречета. Я предложил вести ослика, и он без единого слова протянул мне веревку.
Некоторое время мы двигались молча, и ослик шел между нами. Здесь, на дне ложбины, трудно было хорошенько оглядеться. Но зато здесь тень была гуще и жара не донимала.
– Что там случилось? – спросил я, указав на его руку.
– Дракан захватил Соларк! – сурово ответил он.
– Соларк? – Я просто остолбенел. – А я-то думал…
– Что?! Соларк захватить невозможно?!
– Да, так думали все.
– Но… Как?
– Предательство! – Он выплюнул это слово так, словно оно было горьким. – Дракан заплатил какому-то человеку, чтобы тот всыпал яд в воду. В один день захворали все в городе и замке. Многие померли, а те из нас, что выжили, едва держались на ногах. Потом стало легко…
Он посмотрел на меня, и такая ярость горела в его взгляде, что я чуть не отпрянул. Но все же я понял, что ярится он не на меня.
– Люди валялись и помирали в домах и на улицах, и ни у кого не было сил помочь им. Мухи покрывали мертвых, как черная пена.
Хоть бы он не произносил эти последние слова. Я ведь меж тем как-то видел, как плотный сине-черный рой мух покрывал то или иное дохлое маленькое животное. Мысль о том, что такое может произойти с человеком… Я глядел вниз на землю, и комок застрял у меня в горле.
– Как вам удалось уйти? – спросил я. – Дракан вряд ли забыл, как вы оба повели себя в прошлом году в Дунарке, и раз вы снова оказались у него в руках… Я и представить себе не могу, чтобы он добровольно дал вам скрыться.
– Удача! – произнес Предводитель. – Да и старый друг!
Он по-прежнему не сказал, что случилось с его рукой. А я не смог больше его выспрашивать. Однако же Вдова придержала Кречета, чтобы дождаться нас, и вид у нее был еще более яростный, нежели у Предводителя.
– Как только они разнюхали, кто такой Мартин, они потащили его к Дракану, – сказал она. – И начали выламывать ему пальцы. По одному в день…
Я невольно стиснул кулаки, словно для того, чтобы уберечь собственные пальцы.
– Они что, хотели, чтобы вы, местер, что-то рассказали?
Он покачал головой:
– Я бы немногое мог рассказать им из того, чего бы они еще не знали. Это, пожалуй, была просто месть. А возможно, хотели припугнуть других старых стражников из Дунаркского замка, которые встали на сторону молодого господина.
Молодым господином был Нико, я это знал. Так называли его многие из Дунарка.
– По одному пальцу в день… – Я покосился на его перевязанную руку. – Сколько же?..
– Три дня, – произнесла Вдова голосом, что мог бы пробуравить сталь. – Три пальца… Прежде чем мы вызволили его и ушли из города.
– Большинство обученных людей Дракана по-прежнему из дунаркских стражников, – объяснил Предводитель дружинников. – Рекруты в его новой, драканьей рати, свора беглых подмастерьев, попрошаек, разбойников с большой дороги, болванов, для которых добыча куда важнее меча. Он не может обойтись без дунаркских стражников, даже если кое-кто из них не столь привержен Драконьему ордену, как бы этого хотелось Дракану.
В стародавние времена, когда отец Никодемуса еще княжил в замке Дунарк, Предводитель обучал там стражников, а также командовал кое-кем из дружинников. Верно, это он и имел в виду, говоря о помощи старого друга. Наверняка среди его старых дружинников было куда больше тех, кому не по душе пришлась жестокая месть Дракана.
Капли дождя становились гуще и тяжелее. Вдова бросила взгляд на толстобрюхие серые громовые тучи.
– Еще далеко? – спросила она. Я покачал головой:
– Если немного поторопимся, через час будем дома.
– Тогда поторопимся, – сказала она. – Мы, пожалуй, скоро все вместе попадем в грозу. А нам хочется обсушиться.
– Останетесь здесь, в горах? – спросил я немного погодя.
– Возможно, – ответила Вдова. Но Предводитель не поддержал ее.
– Нет, – сказал он. – Есть еще люди, которые не хотят, чтобы Дракан стал Верховным Господином. И таких немало! Надобно что-то делать.
– Город Эйдин продался ему, – возразила Вдова. – Ежели и Аркмейра падет, все прибрежье окажется под его рукой.
– Я не говорю, что это будет просто, – пробормотал он. – Но позор тому, кто ищет лишь легких побед!
* * *
Потоки дождя окутали нас, словно толстое серое покрывало, когда мы наконец добрались домой. Серая шубка ослика почти почернела от сырости, а Кречет фыркал, ржал и вертел головой, чтобы стряхнуть воду с глаз, ушей и носа. Рубашка облепила меня, словно слой кожи, а Предводитель и Вдова, несмотря на добротную одежду, выглядели несколько растрепанными. К счастью, мама и Роза уже развели огонь в очаге, а теплый черносмородиновый сок слабо дымился в нашем новом медном котелке. Еще мама достала сухую одежду и одеяла для нежданных гостей, а Роза занялась Кречетом и осликом.– Мы можем отправиться к Мауди, – сказала Вдова. – Ведь у нее места хватит.
– Место есть и у нас, – твердо заявила мама. – И вам никто не позволит выйти в такую непогоду…
– Ладно, тогда благодарим за теплый прием, Мелуссина, – сказала Вдова и пригубила свое черносмородиновое питье. Она была из тех немногих людей в мире, что называли матушку по имени. – А где же Дина? Я радовалась, что…
Лицо матери исказилось, и Вдова прервала свою речь.
– Мелуссина… Что стряслось? – спросила она, потому как увидела, что случилось нечто, да, нечто совершенно ужасное.
Я готов был пнуть самого себя. Почему я не рассказал им об этом по пути, чтобы они узнали о Дине раньше?
Матушка стояла с кувшином черносмородинового сока в руках, уставившись в пол.
– Дины здесь нет, – выговорила она наконец. – Дина… исчезла. По правде говоря, мы не знаем, жива она или… – И тут она, поставив кувшин на стол, закрыла лицо руками. Плечи ее дрожали, и я знал, что она плакала.
Вдова поднялась, и одеяло, в которое она укуталась, упало, распластавшись мягкими зелеными складками на полу. Два шага, и она уже возле моей матери и обняла ее.
– О, Мелуссина! – только и вымолвила она, держа матушку в своих объятиях и ожидая, покуда та не выплачется.
И я видел: матери это было необходимо. Необходимо, чтобы взрослый человек держал ее в своих объятиях и дал бы ей выплакаться. Меня брала досада оттого, что ей казалось, будто я недостаточно взрослый.
Предводитель откашлялся с таким видом, будто он охотней всего очутился бы где-нибудь в другом месте.
– Мне больно, – чуть напряженно произнес он. Но видно было, что говорит он не то, что думает.
– Ты вспомни: Дина – девочка сильная. Думаю, что надо надеяться.
Матушка кивнула и утерла слезы краешком передника.
– Нет, – сказала она. – Надежда у меня есть. Я по-прежнему надеюсь.
* * *
Матушка осмотрела сломанные пальцы Предводителя, однако же Вдова и сама была сведуща во всех бедах, что может претерпеть тело человека, и маме оставалось добавить и сделать не очень-то много.– Переломы вправлены хорошо. Два перелома, как мне кажется, начали мало-помалу срастаться. Третий – это открытый перелом… – Немного помедлив, она бросила быстрый взгляд на Вдову: – Нам надо хорошенько позаботиться о том, чтобы не началась гангрена в этом пальце.
Предводитель дружинников пробормотал:
– Хорошо, что они начали с левой руки. Я по-прежнему смогу держать меч в правой.
Мама осторожно обмотала чистой повязкой его жестоко искалеченные пальцы. Она была в гневе, в ужасном гневе – это было видно по движениям ее рук.
– Как могут люди такое вытворять с другим человеком! – горячо воскликнула она.
– Да, – согласилась Вдова. – В этом мире просто необходима Пробуждающая Совесть! Но…
Помедлив, она бросила взгляд на Предводителя, словно желая спросить его о чем-то, но не желая произносить свой вопрос вслух. Он слабо кивнул.
– Мадаме Тонерре это знать необходимо, – сказал он. – Неведение – щит ненадежный.
Но Вдова медлила по-прежнему. Маме пришлось самой заставить ее говорить. Она спросила:
– Знать что? – Вдова откашлялась:
– Они… Там, в Соларке, была одна Пробуждающая Совесть и одна в Эйдине. Дракан… повелел сжечь их. Обозвал их ведьмами, учинил краткий суд и сжег обеих на костре. Он уверяет, что вся сила Пробуждающей Совесть не что иное, как ведьмина сила.
Матушка стояла очень тихо, держа в руках обрезок тряпицы.
– Это пустяки, – сказал Предводитель и поднял свою изувеченную руку. – Пустяки по сравнению с тем, что вообще произошло в Соларке.
– Он сеет бесстыдство вокруг себя, – произнесла матушка, и кто был «он» – никакого сомнения не вызывало. – Распространяет его, словно хворь. Так что народ, зараженный бесстыдством, может натворить такое, что и не снилось. И нечего удивляться, что он вынужден сжечь Пробуждающих Совесть, нет! Но потеряй мы всякую совесть и всякое понимание того, что истинно, а что ложно, – как сможем мы жить вместе?
– Как хищники, – горько ответил Предводитель. – Как свора его проклятых драканариев, пожирающих друг друга при первой возможности.
ДИНА
Несравненное оружие
То был самый чудной город, который я когда-либо видела. Не потому, что я видела много городов. Дунарк был самым большим из тех, где я бывала. Но одно мне во всяком случае было ясно: в городах живет тьма-тьмущая людей.
Но в Дракане было не так. Домов там понастроили – не счесть! Домов, стоявших сомкнутыми рядами, словно шеренга солдат. Никогда не доводилось мне видеть таких прямых улиц. Дома казались совсем новыми. Бревна и доски – совсем свежие и еще не покрашены. А за стенами самого города раскинулся целый круг больших палаток, думаю – сотня, целая сотня совершенно одинаковых темно-серых палаток, жилье для уймы людей. Но хотя солнце, огромное и оранжево-красное, постоянно висело над горой, за Драканой, можно было увидеть не так уж много людей, разве что одинокого мелкого торговца, нищего или карманного воришку. Там была небольшая красивая площадь с колодцем. Но вокруг колодца не толпились мадамы – прачки, водоносы и тетки-сплетницы. Вокруг не бегали и не играли дети, и старики, наслаждаясь лучами вечернего солнца, не сидели на скамьях у стен домов. Собаки нас не облаяли. И куры не кудахтали. Было так тихо, как будто злая фея ударом волшебной палочки заколдовала все живые существа в городе.
«Где же?.. Где же все люди?» – хотела спросить я и тут же закусила губу.
Вальдраку обернулся, но ничего не сказал, и я облегченно вздохнула. Я твердо решила: Тавису больше не достанется побоев из-за меня. Но даже если условия Вальдраку были достаточно просты, все равно к ним было трудно приспособиться.
«Ни на кого не смотри. И не произноси ни слова, покуда тебя не спросят!»
Я не привыкла сидеть в рот воды набрав, но, пожалуй, придется этому научиться. Ради Тависа! Так что я держала рот на замке и довольствовалась собственными мыслями. Где же все люди? Кто-то же должен жить в этих красивых домах. Повозки прогромыхали через площадь и покатили дальше вниз к большим мельничьим постройкам, которые я видела наверху с гребня холма. Тени от высоких стен, озаренных лучами весеннего солнца, были длинными. Оттуда доносился какой-то диковинный стук, а вовсе не тот приглушенный грохот, скрип и скрежет мельничьих колес, к которым я привыкла дома в Березках. Но кому нужны тридцать шесть мельничьих колес – теперь-то я их сосчитала… Только чтобы молоть муку?
Внезапно раздался громкий звон колокола. Стук в мельничьих постройках прекратился, а немного погодя ворота ближайшего мельничьего дома отворились и женщины с детьми роем высыпали оттуда. На миг мне показалось, будто я попала в самую гущу стайки воробьев. Женщины и девочки – все одинаково одетые в добротные светло-коричневые передники поверх серых юбок и блуз, а на головах – большие черные головные платки. Мальчики же одеты по-разному. На всех, правда, были черные холстяные штаны, но на одних рубашки серые, на других – светло-коричневые, а некоторые – вообще без рубашек, и верхняя часть туловища оголена. Однако же, сколько я ни высматривала, ни одного мужчины так и не увидела. Некоторые из женщин, смеясь и болтая, срывали с себя головные платки и приглаживали волосы. Другие же просто стояли, согнувшись, казалось, от усталости. Девочка с короткими каштановыми, торчащими во все стороны волосами показала язык одному из голопузых мальчишек, но он притворился, будто не видит. А вообще-то, дети не отличались большой живостью и подвижностью, и, когда увидели Вальдраку, болтовня и смех – все прекратилось. Несколько женщин, из тех, что сняли передники, поспешили их снова надеть. Некоторые из тех, кто поближе, присели, поспешно сделав легкий реверанс, и отступили назад, освободив путь повозкам.
Но в Дракане было не так. Домов там понастроили – не счесть! Домов, стоявших сомкнутыми рядами, словно шеренга солдат. Никогда не доводилось мне видеть таких прямых улиц. Дома казались совсем новыми. Бревна и доски – совсем свежие и еще не покрашены. А за стенами самого города раскинулся целый круг больших палаток, думаю – сотня, целая сотня совершенно одинаковых темно-серых палаток, жилье для уймы людей. Но хотя солнце, огромное и оранжево-красное, постоянно висело над горой, за Драканой, можно было увидеть не так уж много людей, разве что одинокого мелкого торговца, нищего или карманного воришку. Там была небольшая красивая площадь с колодцем. Но вокруг колодца не толпились мадамы – прачки, водоносы и тетки-сплетницы. Вокруг не бегали и не играли дети, и старики, наслаждаясь лучами вечернего солнца, не сидели на скамьях у стен домов. Собаки нас не облаяли. И куры не кудахтали. Было так тихо, как будто злая фея ударом волшебной палочки заколдовала все живые существа в городе.
«Где же?.. Где же все люди?» – хотела спросить я и тут же закусила губу.
Вальдраку обернулся, но ничего не сказал, и я облегченно вздохнула. Я твердо решила: Тавису больше не достанется побоев из-за меня. Но даже если условия Вальдраку были достаточно просты, все равно к ним было трудно приспособиться.
«Ни на кого не смотри. И не произноси ни слова, покуда тебя не спросят!»
Я не привыкла сидеть в рот воды набрав, но, пожалуй, придется этому научиться. Ради Тависа! Так что я держала рот на замке и довольствовалась собственными мыслями. Где же все люди? Кто-то же должен жить в этих красивых домах. Повозки прогромыхали через площадь и покатили дальше вниз к большим мельничьим постройкам, которые я видела наверху с гребня холма. Тени от высоких стен, озаренных лучами весеннего солнца, были длинными. Оттуда доносился какой-то диковинный стук, а вовсе не тот приглушенный грохот, скрип и скрежет мельничьих колес, к которым я привыкла дома в Березках. Но кому нужны тридцать шесть мельничьих колес – теперь-то я их сосчитала… Только чтобы молоть муку?
Внезапно раздался громкий звон колокола. Стук в мельничьих постройках прекратился, а немного погодя ворота ближайшего мельничьего дома отворились и женщины с детьми роем высыпали оттуда. На миг мне показалось, будто я попала в самую гущу стайки воробьев. Женщины и девочки – все одинаково одетые в добротные светло-коричневые передники поверх серых юбок и блуз, а на головах – большие черные головные платки. Мальчики же одеты по-разному. На всех, правда, были черные холстяные штаны, но на одних рубашки серые, на других – светло-коричневые, а некоторые – вообще без рубашек, и верхняя часть туловища оголена. Однако же, сколько я ни высматривала, ни одного мужчины так и не увидела. Некоторые из женщин, смеясь и болтая, срывали с себя головные платки и приглаживали волосы. Другие же просто стояли, согнувшись, казалось, от усталости. Девочка с короткими каштановыми, торчащими во все стороны волосами показала язык одному из голопузых мальчишек, но он притворился, будто не видит. А вообще-то, дети не отличались большой живостью и подвижностью, и, когда увидели Вальдраку, болтовня и смех – все прекратилось. Несколько женщин, из тех, что сняли передники, поспешили их снова надеть. Некоторые из тех, кто поближе, присели, поспешно сделав легкий реверанс, и отступили назад, освободив путь повозкам.