Том сообразил, что его друзей отводят в вагон-лифт. Он стремительно спустился в подвал и притаился у отдушины. Мимо него пронесся вагон. Том выскочил из подвала и кинулся вслед. Но вагон быстро промчался по рельсам, проложенным на мостовой. Том бежал за ним, но скоро потерял его из вида.
Тогда он пошел искать Рамзеса. Рамзес ночевал всегда на набережной, под мостом, где у него был даже собственный ящик, уютно устланный газетами. После долгих поисков Том нашел и разбудил своего друга. Оба влезли в ящик и скорчились там. Прижавшись к Рамзесу, Том шепотом рассказал ему все. Рамзес был убежден, что арестанты находятся где-нибудь в городе. Он вылез из ящика и предложил Тому отправиться на место происшествия и показать ему, где Том потерял вагон из вида. Он прибавил уверенным тоном, что не сомневается в успехе. Они разыщут арестантов, где бы те ни находились.
Том привел Рамзеса к тому месту, где вагон скрылся за углом. Была еще ночь, и улица пустовала. Они долго шли по рельсам, и Рамзес внимательно смотрел себе под ноги. Внезапно он остановился, огляделся и издал какой-то звук, обозначавший, вероятно, удивление. Потом он заволновался, но, ничего не объясняя, повернул обратно. Пройдя несколько метров и так же внимательно глядя себе под ноги, он снова остановился и рассмеялся. Оглянувшись и убедившись, что никто их не подслушивает, он шепнул Тому:
— Вагон остановился где-то здесь, или я не Рамзес. И, должно быть, вот у этого дома.
Том потребовал объяснений, и они были ему даны:
— Понимаешь, вагоны железной дороги ходят по рельсам, а не по воздуху. Теперь смотри: здесь на рельсах лежит бумажка. Колеса проехали по ней и смяли ее. Теперь пойдем вперед.
Они опять повернули, и на том месте, где он остановился в первый раз, Рамзес указал Тому на щепку, застрявшую в углублении рельсов.
— Если бы вагон прошел дальше, он раздавил бы щепку. Завтра утром она и будет раздавлена, когда пойдут трамваи, значит, вагон сюда не доехал. Твоих друзей высадили где-то здесь.
У Тома не оставалось сомнений. Надо было только решить, в какой именно дом увели арестантов. На одной стороне улицы находился большой храм, и Рамзес сказал, что там негде и неудобно прятать кого бы то ни было. На другой стороне стоял большой дворец. Крадучись, друзья обошли его и увидели, что рельсы в одном месте проходят рядом с тротуаром. Сюда же выходила маленькая боковая дверь дворца. Том нагнулся и поднял какой-то предмет. Он узнал его. Это был кусок водоросли, промытой и высушенной, из тех, которые собирали лорд и профессор. Теперь все было ясно. Они не решились, конечно, войти во дворец и сейчас же бросились искать Антиноя, чтобы сообщить ему обо всем. Прошло несколько дней, и вот они его нашли.
Антиной выслушал патетический монолог Тома и попросил мальчиков отвести его к таинственному дворцу. Они быстро дошли, и Рамзес издали указал Антиною на огромный дом. Антиной вскрикнул. Он даже готов был заподозрить мальчиков в мистификации. Ведь это был дом его отца, его собственный дом. Но он сейчас же понял все.
Антиной занимал только несколько комнат во дворце. Весь дворец с бесчисленными покоями принадлежал его отцу. Конечно, первосвященник был одним из главных, если не просто главным заговорщиком против людей земли. Может быть, именно он и придумал план с чудом. Понятно, что после всего происшедшего он хотел держать пленников поближе к себе и в достаточно надежном месте. Кроме того, первосвященник понимал, что Антиною не придет в голову искать пленников в его собственном доме. И, действительно, Антиной никогда бы не подумал, что Сидония живет под одной крышей с ним.
Антиной быстро условился с мальчиками, как они будут впредь встречаться, простился с ними, и вошел во дворец. Он бегом прошел через анфиладу комнат, пока не оказался в приемной, откуда дверь шла в кабинет первосвященника. Секретарь, кастрат в белоснежном хитоне, преградил ему дорогу и, подобострастно улыбаясь, заявил, что его святейшество не велел никого принимать.
— Это не относится ко мне, — сухо сказал Антиной.
— Это относится решительно ко всем, так повелел его святейшество, — мягко сказал, но нагло улыбнулся кастрат, поднося руку к звонку с явным намерением позвать слуг.
Гнев, долго кипевший в груди Антиноя, вдруг прорвался. Он побледнел, раздул ноздри, прищурил глаза. Глядя кастрату прямо в глаза, он быстро ударил его левой рукой по руке, протянутой к звонку, а правой схватил его за шиворот и отшвырнул в угол. Кастрат пронзительно закричал, но Антиной был уже в дверях. Он толкнул дверь и ворвался в кабинет.
Перед ним сейчас же выросла высокая фигура. Суровый старик с тонким аскетическим лицом и чувственными губами — сочетание это было сплошным противоречием святости и греха — загородил ему дорогу, вытянул руку и негромко, но властно сказал: — Вон!
Но за спиной отца Антиной увидел Сидонию. Она лежала на диване, лицо ее было бледно, глаза закрыты. Антиной оттолкнул отца и подбежал к ней. Она была в глубоком обмороке.
Антиной не успел даже прикоснуться к ней, как несколько рук схватили его сзади. Он пытался обороняться, но слуги связали его, заткнули рот и подняли на руки. Первосвященник подошел к Сидонии, убедился, что она все еще в обмороке, и сказал слугам:
— Отнесите его туда же.
ПЯТЬ ЗАДУШЕВНЫХ БЕСЕД
Ночной обыск, как и пропажа Тома, были для путешественников полной неожиданностью. Строгость обыска, обвинение и угрозы кастратов, ночью явившихся в тюрьму, ошеломили их. Но когда они увидали, что протесты не помогают, они испугались.
Их снова усадили в вагон и загадочно сказали, не вступая ни в какие дальнейшие разговоры, что повезут их в надежное место.
Через некоторое время вагон остановился, и их повели по темным переходам, опять ничего не объясняя. Кастрат, шедший впереди, открывал ключом бесчисленные двери, а последний снова запирал их. После долгих блужданий они оказались в небольшом коридоре, куда выходило семь дверей. Старший кастрат сказал:
— Вот ваше новое помещение. Оно менее удобно, но вы сами виноваты. Ваша судьба, вероятно, скоро решится.
Конвой ушел. Стиб осмотрел двери коридора. Они были заперты, и у оконца каждой стояли часовые. Путешественники осмотрели комнаты. Они были малы и тесны, с самой простой обстановкой. Общей комнаты не было, не было и механического переводчика и трубы для вызова кушаний. Только комната Сидонии была несколько больше других и роскошнее обставлена. У нее стояло зеркало. У других не было ничего, кроме постели, стола, стула и умывальника. Словом, они были в тюрьме, самой обыкновенной тюрьме. Стиб воскликнул:
— Шестая комната предназначается для Тома. Они надеются его поймать. Молодец мальчишка! Он не теряет времени даром. Из него выйдет чудесный репортер. Но хотел бы я знать, для кого отведена седьмая клетка?
— Вы думаете, что атланты, строя тюрьму, заранее знали, сколько нас свалится с неба? — иронически спросил его лорд. — Не проще ли предположить, что число семь у них священно даже при распределении арестантов? Недаром у них семь небес.
Профессор горестно воскликнул:
— Милорд! Суетные и легкомысленные земные образы владеют вами даже в такую минуту, и вы не замечаете, что ваши шутки звучат как кощунство. Не следовало ли бы нам, помолясь, совместно обсудить наше положение? Что означают слова арестовавшего нас? Наша судьба скоро решится. Я думаю, нас будут допрашивать. Как нам держаться?
— Я вижу, что ваши мысли еще суетнее моих, потому что они бесполезны и совсем не веселят, — ответил лорд.
Бриггс мрачно оглядел всех и упрямым голосом заявил:
— Что касается меня, я убежден, что с нами поступают по закону. Кто мы такие, в самом деле, как не эмигранты, хотя бы и случайные? Они вправе не желать нашего пребывания здесь. Но в законы я верю…
— В особенности, если нас утопят, — подхватил Стиб. — Не все ли равно тогда: по закону или нет?
Бриггс еще сильнее нахмурился:
— С вами, мистер Стиб, я вообще не могу разговаривать. Вы закоренелый преступник.
И он ушел. Его слова ободрили профессора. Профессор пробормотал:
— Я давно страдаю от того, что нахожусь среди безбожников. Вера, какова бы она ни была, смягчает в моем сердце тревогу: верующий не казнит верующего. Мы в культурной стране. Полагаю, что представители религии всегда могут сговориться.
— Религия и законы! — воскликнул Стиб. — Черт их возьми!
Все разошлись — и не в дружелюбном настроении. Сидония не спала всю ночь. Она думала о том, сможет ли Антиной проникнуть и сюда, сможет ли он освободить ее.
Наутро завтрак был принесен молчаливым часовым. Он же открыл одну из дверей в коридоре и сообщил, что заключенным разрешается гулять. Путешественники вышли на воздух и оказались в большом четырехугольном дворе. Высокие стены без окон и без дверей уходили в самое небо. Стражи не было, но единственное, что могли сделать заключенные, это разбить головы об эти стены. Стиб вскрикнул:
— Это у них называется дышать свежим воздухом! Ну, доложу я вам, отсюда и Том не нашел бы дороги! Зачем, боже мой, зачем я изобрел Атлантиду? Быть лошадью в шахтах, и то, кажется, лучше, чем человеком здесь.
— Всякому по заслугам, — серьезно сказал Бриггс, и профессор кивнул головой.
— Верно! В том числе и вам, — подхватил Стиб. — Творец, несомненно, хотел создать вас животным и потрясающе ошибся, придав вам человеческий облик.
В единственной двери, через которую путешественники вышли во двор, показался кастрат и, прерывая новую ссору, крикнул тонким голосом:
— Лорд Эбиси! Следуйте за мной!
— Куда? — спокойно спросил лорд, не двигаясь с места.
— На духовную беседу, — серьезно ответил кастрат.
— Боюсь, я буду плохим собеседником, — сказал лорд. — Возьмите лучше профессора, он специалист по этим вопросам.
— Нет, мне приказано привести вас. Лорд пожал плечами.
— В конце концов сопротивление все равно ни к чему не приведет. Поодиночке или вместе, я не придаю этому особого значения. До свидания, господа. Помните, профессор, в вопросе о водорослях я был все-таки прав.
Сидония заплакала, профессор начал протирать очки дрожащими руками, Стиб выругался и даже Бриггс нахмурился. Лорд спокойно последовал за кастратом.
Лорд готовился попасть в комнату пыток, но вошел он в изящный большой кабинет. За небольшим столом в резных креслах сидели два человека: старик в хитоне и мужчина средних лет в визитке. На секунду лорду показалось, что перед ним сидит министр колоний Соединенного Королевства и какой-нибудь индийский раджа. Третье кресло было пусто. Когда лорд вошел, оба человека поднялись ему навстречу, и старик приветливо сказал:
— Мы очень рады видеть вас, милорд. Вы должны простить нас, что мы раньше не доставили себе этого удовольствия. Позвольте представить вас: министр-президент страны голубых солнц Фарес — лорд Эбиси. Я же ваш хозяин, на негостеприимство которого вы больше не будете жаловаться, первосвященник нашей страны. Прошу садиться.
Лорд молча опустился в кресло. Изысканная любезность первосвященника подавила его. Он молчал и ждал.
— Милорд, — сказал министр, — я не буду прибегать к обычным любезностям и спрашивать вас, как вам понравилась наша страна. Я хорошо знаю, что вы не видали ее. Я убежден, что, ознакомившись с некоторыми особенностями нашего быта, вы не станете сетовать на нас за то, что мы так долго держали вас в изоляции. Но прежде чем приступить к объяснениям, позвольте вам задать один вопрос: вы, кажется, сказали нашему представителю при первой же вашей встрече с ним, что вы были министром Великобритании. Так ли это?
— Да, и даже дважды.
— Великобритания (мы знаем ее — увы! — только по книгам) всегда вызывала мое глубочайшее уважение. Быть другом одного из министров этой великой страны, соединившей, подобно нам, монархический и демократический принципы казалось мне недостижимой мечтой.
— Я искренне признателен вам, сэр, — заговорил, наконец, лорд, овладев собой.
— В вашем тоне я чувствую некоторую сухость, — печально воскликнул министр. — О, я понимаю, вы все еще считаете нас своими тюремщиками. Выслушайте меня, милорд, и тогда судите. Но знайте лишь одно: делясь с вами высшими соображениями нашей политики, мы оказываем вам величайшее доверие и свидетельствуем вам наше безграничное уважение. Вы разрешите начать? Но удобно ли вам? Не угодно ли вам чаю, кофе или вина?
— Благодарю вас. Я вас слушаю, — сказал лорд. Он хотел слушать, пока его не заставляли говорить. Он не верил льстивым словам, но и не понимал, для чего они тратятся. Зато обстановка была ему привычна. Как у старой гончей, у него раздулись ноздри. Он приготовился слушать и поймать истинную цель собеседника. Дипломатический разговор сразу омолодил его, он снова был в своей тарелке. Министр долго и, казалось, с полной откровенностью рассказывал лорду историю Атлантиды, историю страны голубых солнц, политический и социальный быт ее и те затруднения, которые теперь возникали у правительства. Лорд ни словом не выдал, что многое уже известно ему через Сидонию от Антиноя. Министр развил стройную картину чрезвычайно неустойчивого положения страны, похожего на положение какой-нибудь английской колонии. Такая картина, несомненно, была государственной тайной. Лорд никак не мог понять, для чего она выбалтывается постороннему, и притом еще иностранцу. Он вглядывался украдкой в лица первосвященника и министра, но они были абсолютно спокойны. Наконец министр окончил и посмотрел на первосвященника. Тот обратился к лорду:
— Вы недоумеваете, милорд, зачем все это рассказывается вам. Есть две причины. Первая — теперь вы поймете, что при таком состоянии умов в государстве мы вынуждены были держать ваше прибытие в тайне. Мы вас не знали, любая агитация могла бы стать гибельной. Ваше появление само по себе уже агитация. Естественно, что мы хотели воспользоваться ею в наших целях. Вторая причина — зная вашу опытность и высоко ценя в вашем лице руководителя судеб такой страны, как Англия, мы хотим просить вас, как только мы найдем возможным освободить вас, принять посильное участие в управлении нашей страной. Ведь возврат на родину для вас невозможен, вы невольно становитесь нашим гражданином. Мы просим вас дать нам принципиальный ответ. Если вы согласны, мы исподволь познакомим вас с делами, проведем в парламент, и затем любое министерское кресло будет ожидать вас. Мы вас не торопим. Обдумайте все. Кстати, быть может, у вас есть жалобы на обращение караула, на пищу? Только помещение мы не можем сейчас переменить, в остальном мы все — ваши покорные слуги. Мы бы только просили вас, не все, что мы говорим вам, рассказывать вашим друзьям. Впрочем, не мне учить вас такту.
Лорд встал и поклонился. Первосвященник и министр ответили ему тем же. Первосвященник нажал кнопку, в дверях появился кастрат.
— До свидания, — сказал первосвященник. — Я в восторге от знакомства с вами. Наша разлука будет недолгой, если только мы не отнимем у вас времени.
Лорд вышел. Первосвященник обратился к министру:
— Ну, что? Годится?
— Более совершенный тип трудно найти, — был ответ. — Но боюсь, что он слишком умен.
— Не больше, чем нужно, — улыбнулся первосвященник. Лорда повели обратно той же дорогой, но стража низко склонялась перед ним. Очевидно, было получено соответствующее распоряжение. Путешественники накинулись на лорда с вопросами. Он пристально посмотрел на них и сказал:
— Мне обещан министерский пост в республике, а я монархист. Это не способствует оптимизму. Кроме того, мне прочли лекцию, а я все время молчал. Я прошу вас, не обращайте внимания на мое настроение. Просто новая карьера не радует меня, потому что я устал от политики и питаю к ней отвращение.
День прошел грустно и вяло. Стража не разговаривала с узниками, прогулки по двору быстро наскучили. Кроме того, Бриггс сердился на Стиба, лорд уединился, Сидония вздыхала об Антиное. Стиб пробовал заговаривать с ней, она отмалчивалась.
На следующий день первосвященник вызвал профессора. Они остались с глазу на глаз, первосвященник представился профессору и спросил его, чем он занимается.
— Я — ученый, — скромно сказал профессор, — специалист по морской флоре и фауне. Я счастлив приветствовать в вашем лице главу атлантской церкви. Наука — только один из бесчисленных путей познания божества на земле. Истина же моей души — религия, и опора ее — церковь. Я низко склоняю голову перед вашим духовным саном.
Первосвященник встал с просветленным лицом.
— Сын мой! — сказал он. — Благословение бога да почиет на вашей голове. Мне не о чем больше спрашивать вас. В ближайшем времени вы будете освобождены, и я попрошу вас развить высказанные вами мысли в ряде лекций как для священников, так и для широкой публики. Зовите народ к вере, вы достойны имени пророка божия. В любое время вы получите свободный доступ ко мне, стоит вам только пожелать. А ваши слова о науке я сегодня же прикажу вырезать на фронтоне высшей инженерной школы.
И когда профессор вернулся к своим спутникам и его спросили о результатах беседы, он ответил вдохновенно и пылко:
— Глубина каждой религии бездонна. Есть глубокий смысл в идее первосвященничества. Я воистину беседовал с необыкновенным человеком, и мир разлился в моей душе.
— Так, — сказал Стиб. — А в какой церкви он предложил вам произнести первую проповедь? И условились ли вы о гонораре?
Человек не только другому, но и самому себе волк. Стиб навсегда восстановил профессора против себя.
На третий день первосвященник вызвал Бриггса и задал ему обычный вопрос о профессии. Бриггс, не садясь и держа руки по швам, отрапортовал:
— Извините, сэр, я не знаю вашего титула и не знаю, как прикажете обращаться к вам.
— В моей стране меня зовут ваше святейшество, — ласково сказал первосвященник.
— Слушаю! Я сыщик, ваше святейшество. Детектив и полицейский инспектор. Верный слуга и страж закона. Был также тюремным надзирателем. Считаю своим священным долгом, ваше святейшество, в какой бы стране я ни был, всеми силами защищать существующий строй и закон. Если смею доложить, ваше святейшество, меня не удовлетворяет постановка сыскного дела в вашей стране. Смею усомниться, чтобы в Соединенных Штатах мальчишка мог так легко выйти из тюрьмы.
— А скажите, — прервал его первосвященник, — вы могли бы взять на себя организацию сыска в нашей стране по вашим усовершенствованным методам?
— Да, ваше святейшество.
— Хорошо. Я не забуду вас. Пока идите.
— Слушаю, ваше святейшество. Позволю себе лишь обратить ваше внимание на те записи, которые я вел в первой тюрьме и которые были отобраны у меня при обыске.
— Вы хотите получить их обратно?
— Нет, ваше святейшество. Я позволю себе порекомендовать вам ознакомиться с их содержанием. Вы найдете там много любопытного и касающегося вас, ваше святейшество.
Первосвященник пристально посмотрел на Бриггса.
— Я воспользуюсь вашим советом. И вы не пожалеете о тех услугах, которые окажете мне. За ваше будущее вы можете быть спокойны. Идите, сын мой! Благословляю вас на дальнейшие подвиги во имя бога и закона!
Бриггс ничего не рассказал путешественникам о своем свидании с первосвященником. Стиб и Сидония с волнением ждали своей очереди, профессор ликовал, лорд хмурился и молчал. У каждого были свои мысли, и они избегали встречаться друг с другом.
Через день наступила очередь Стиба. Он долго готовился к беседе с первосвященником. Не дожидаясь вопросов, он сразу заявил повышенным тоном:
— Прежде всего, я заявляю решительный протест против возмутительного обращения с представителем прессы. Всем известно, что пресса, в сущности, отдельная держава, и оскорбление ее представителя может быть вполне приравнено к оскорблению целого государства. Во-вторых, я требую немедленного освобождения, вознаграждения за убытки и предоставления мне возможности сейчас же приступить к работе в одном из распространенных органов. Мое имя широко известно на моей родине. Я открыл Атлантиду. Это обстоятельство должно служить в ваших глазах достаточно веским аргументом в подтверждение моих требований.
Первосвященник спокойно ответил:
— В нашей стране не пользуются почетом ни столь горячие протестанты, ни репортеры, каковым вы, очевидно, являетесь. Открытие вами нашей страны, даже не считаясь с малым правдоподобием вашего заявления, едва ли вызовет в ком-нибудь благодарность. Убытки мы будем взыскивать с вас за разрушенную вашим появлением небесную область, в особенности если вы — главный виновник всего. Сомневаюсь также, чтобы после высказанного вами какая-либо газета дала вам место даже в качестве хроникера. Вы можете идти, я ничего не имею сказать вам более.
— Но я требую освобождения! Доставьте меня на родину!
— Мы можем только вернуть вас океану. Если вы будете настаивать, мы так и сделаем.
Первосвященник нажал кнопку, и Стиба увели. Он был очень мрачен, но молчал, не желал давать новых козырей Бриггсу. Только в своей камере он бил себя кулаком по голове и шептал:
— Зачем я выдумал Атлантиду? Зачем? Невызванной оставалась одна Сидония. Она бесконечно волновалась каждое утро. Но прошли еще утро, день, вечер — ее не вызывали. Волнуясь и не понимая, она решила что ее вызовут завтра, и легла спать. Во сне она почувствовала страшную тяжесть. Ей снилось, что какое-то большое животное тяжело уселось на ее груди, пристально смотрит на нее злыми глазами и медленно запускает огромные когти в ее тело, чтобы добраться до сердца и вырвать его. Она с усилием разомкнула глаза. Над ней, положив тяжелую руку на ее грудь, стоял высокий старик с длинной бородой весь в белом, странно похожий на Антиноя, но с глазами земными и острыми, воплощенная сила и власть. По рассказам друзей она сразу узнала первосвященника. Он не отнял руки, когда она проснулась. Глаза ее, встретившись с глазами первосвященника, не выдержали и испуганно скользнули в сторону. Тогда только она заметила, что лежит не у себя в камере, а в кабинете. Ее перенесли сонную. Первосвященник долго молчал, а она не решалась шевельнуться или посмотреть на него. Первосвященник медленно и тихо заговорил:
— Мы знаем, что ангелы с неба взирают с тревожной радостью на красоту дочерей земли. Мы знаем, что жалкие земные существа с невыразимой тоской мечтают о красоте дочерей неба. Вы — дочь земли и вы явились к нам с небес. Дитя, понимаете ли вы, к чему предназначил вас бог? Дитя, готовы ли вы принять и выслушать повеления бога?
Он не отводил своих глаз от Сидонии, притянул и заставил ее глаза подчиниться. Ее рука бессильно лежала в его руке. Он медленно наклонился, его растущие глаза надвинулись на нее, как огни паровоза на привязанного к рельсам. Она вскрикнула и закрыла глаза. У нее не было сил сопротивляться, и она ничего не понимала. Он снова заговорил, так же медленно, тихо и властно:
— Величайшие таинства откроются вам. Вы будете читать в душах людей, как в раскрытой книге. Вы исполнитесь презрением и жалостью, невыносимыми для сердца человеческого. Но вы уже не будете человеком. Несравненное блаженство вознесет на крыльях вашу душу. Дитя, готовы ли вы?
Он провел рукой по ее волосам нежно, но с такой силой, что у нее закружилась голова. У нее не осталось воли, и самое дыхание, казалось, покидало ее. Настойчивый и приказывающий голос заполнил весь ее мозг, руки первосвященника владели ее беспомощным телом. Она была в его власти, изнемогая от его силы.
— Дитя, я отдам вам мою власть и бремя, и не будет на земле королевы, равной вам. Но я буду вашей волей, я буду вашим сердцем и вашим сознанием. Слуга вашей красоты, я буду хозяином вашей жизни. Я сломаю, я испепелю вас и создам заново, скую навеки и вознесу над жизнью. Готовы ли вы, дитя?
Он сжал руками ее плечи и снова приблизил глаза к ее глазам. Ей казалось, что взор его уже уничтожает ее. Остановилось и дыхание. Она чуть-чуть вздрогнула и упала в обморок.
Она очнулась снова у себя в камере. Как сквозь сон, ей казалось, то она слыхала голос Антиноя. Она вспомнила глаза первосвященника и с криком кинулась в коридор искать защиты у людей земли. Но на пороге камеры ее ждал Антиной.
В СПОРАХ О СОЛНЦЕ
Остаток родственных чувств или хитрость, но седьмая камера помещения арестантов была отведена Антиною. Чем бы ни руководствовался первосвященник, Антиной был ему горячо благодарен. Когда его принесли в эту тюрьму, развязали и оставили одного, он бросился в коридор, ища выхода. Но коридор был наглухо заперт, и караул за дверьми не отвечал на его требования. Он решил осмотреть соседние камеры. Радость и удивление охватили его, когда в камерах он нашел спящих людей земли.
Антиной искал Сидонию. Он хорошо помнил ее обморок, подозрение и страх терзали его. Уловив ее спокойное дыхание, он остановился перед ее дверью и ждал. Когда она открыла дверь и выбежала в коридор, он не мог ничего сказать и только протянул к ней руки. Она сама кинулась к нему и, припав лицом к его груди, вскрикнула:
— Антиной! Спасите меня, Антиной!
— Ты любишь? — шепнул Антиной по-атлантски, перейдя на родной язык.
Сидония только крепче прижалась к нему. Он увел ее в камеру и закрыл дверь. Но они не подозревали, что каждое их слово в коридоре было записано Бриггсом. Сыщик тотчас же встал после посещения Антиноя и, приоткрыв дверь, все время наблюдал за ним.
Тогда он пошел искать Рамзеса. Рамзес ночевал всегда на набережной, под мостом, где у него был даже собственный ящик, уютно устланный газетами. После долгих поисков Том нашел и разбудил своего друга. Оба влезли в ящик и скорчились там. Прижавшись к Рамзесу, Том шепотом рассказал ему все. Рамзес был убежден, что арестанты находятся где-нибудь в городе. Он вылез из ящика и предложил Тому отправиться на место происшествия и показать ему, где Том потерял вагон из вида. Он прибавил уверенным тоном, что не сомневается в успехе. Они разыщут арестантов, где бы те ни находились.
Том привел Рамзеса к тому месту, где вагон скрылся за углом. Была еще ночь, и улица пустовала. Они долго шли по рельсам, и Рамзес внимательно смотрел себе под ноги. Внезапно он остановился, огляделся и издал какой-то звук, обозначавший, вероятно, удивление. Потом он заволновался, но, ничего не объясняя, повернул обратно. Пройдя несколько метров и так же внимательно глядя себе под ноги, он снова остановился и рассмеялся. Оглянувшись и убедившись, что никто их не подслушивает, он шепнул Тому:
— Вагон остановился где-то здесь, или я не Рамзес. И, должно быть, вот у этого дома.
Том потребовал объяснений, и они были ему даны:
— Понимаешь, вагоны железной дороги ходят по рельсам, а не по воздуху. Теперь смотри: здесь на рельсах лежит бумажка. Колеса проехали по ней и смяли ее. Теперь пойдем вперед.
Они опять повернули, и на том месте, где он остановился в первый раз, Рамзес указал Тому на щепку, застрявшую в углублении рельсов.
— Если бы вагон прошел дальше, он раздавил бы щепку. Завтра утром она и будет раздавлена, когда пойдут трамваи, значит, вагон сюда не доехал. Твоих друзей высадили где-то здесь.
У Тома не оставалось сомнений. Надо было только решить, в какой именно дом увели арестантов. На одной стороне улицы находился большой храм, и Рамзес сказал, что там негде и неудобно прятать кого бы то ни было. На другой стороне стоял большой дворец. Крадучись, друзья обошли его и увидели, что рельсы в одном месте проходят рядом с тротуаром. Сюда же выходила маленькая боковая дверь дворца. Том нагнулся и поднял какой-то предмет. Он узнал его. Это был кусок водоросли, промытой и высушенной, из тех, которые собирали лорд и профессор. Теперь все было ясно. Они не решились, конечно, войти во дворец и сейчас же бросились искать Антиноя, чтобы сообщить ему обо всем. Прошло несколько дней, и вот они его нашли.
Антиной выслушал патетический монолог Тома и попросил мальчиков отвести его к таинственному дворцу. Они быстро дошли, и Рамзес издали указал Антиною на огромный дом. Антиной вскрикнул. Он даже готов был заподозрить мальчиков в мистификации. Ведь это был дом его отца, его собственный дом. Но он сейчас же понял все.
Антиной занимал только несколько комнат во дворце. Весь дворец с бесчисленными покоями принадлежал его отцу. Конечно, первосвященник был одним из главных, если не просто главным заговорщиком против людей земли. Может быть, именно он и придумал план с чудом. Понятно, что после всего происшедшего он хотел держать пленников поближе к себе и в достаточно надежном месте. Кроме того, первосвященник понимал, что Антиною не придет в голову искать пленников в его собственном доме. И, действительно, Антиной никогда бы не подумал, что Сидония живет под одной крышей с ним.
Антиной быстро условился с мальчиками, как они будут впредь встречаться, простился с ними, и вошел во дворец. Он бегом прошел через анфиладу комнат, пока не оказался в приемной, откуда дверь шла в кабинет первосвященника. Секретарь, кастрат в белоснежном хитоне, преградил ему дорогу и, подобострастно улыбаясь, заявил, что его святейшество не велел никого принимать.
— Это не относится ко мне, — сухо сказал Антиной.
— Это относится решительно ко всем, так повелел его святейшество, — мягко сказал, но нагло улыбнулся кастрат, поднося руку к звонку с явным намерением позвать слуг.
Гнев, долго кипевший в груди Антиноя, вдруг прорвался. Он побледнел, раздул ноздри, прищурил глаза. Глядя кастрату прямо в глаза, он быстро ударил его левой рукой по руке, протянутой к звонку, а правой схватил его за шиворот и отшвырнул в угол. Кастрат пронзительно закричал, но Антиной был уже в дверях. Он толкнул дверь и ворвался в кабинет.
Перед ним сейчас же выросла высокая фигура. Суровый старик с тонким аскетическим лицом и чувственными губами — сочетание это было сплошным противоречием святости и греха — загородил ему дорогу, вытянул руку и негромко, но властно сказал: — Вон!
Но за спиной отца Антиной увидел Сидонию. Она лежала на диване, лицо ее было бледно, глаза закрыты. Антиной оттолкнул отца и подбежал к ней. Она была в глубоком обмороке.
Антиной не успел даже прикоснуться к ней, как несколько рук схватили его сзади. Он пытался обороняться, но слуги связали его, заткнули рот и подняли на руки. Первосвященник подошел к Сидонии, убедился, что она все еще в обмороке, и сказал слугам:
— Отнесите его туда же.
ПЯТЬ ЗАДУШЕВНЫХ БЕСЕД
Ночной обыск, как и пропажа Тома, были для путешественников полной неожиданностью. Строгость обыска, обвинение и угрозы кастратов, ночью явившихся в тюрьму, ошеломили их. Но когда они увидали, что протесты не помогают, они испугались.
Их снова усадили в вагон и загадочно сказали, не вступая ни в какие дальнейшие разговоры, что повезут их в надежное место.
Через некоторое время вагон остановился, и их повели по темным переходам, опять ничего не объясняя. Кастрат, шедший впереди, открывал ключом бесчисленные двери, а последний снова запирал их. После долгих блужданий они оказались в небольшом коридоре, куда выходило семь дверей. Старший кастрат сказал:
— Вот ваше новое помещение. Оно менее удобно, но вы сами виноваты. Ваша судьба, вероятно, скоро решится.
Конвой ушел. Стиб осмотрел двери коридора. Они были заперты, и у оконца каждой стояли часовые. Путешественники осмотрели комнаты. Они были малы и тесны, с самой простой обстановкой. Общей комнаты не было, не было и механического переводчика и трубы для вызова кушаний. Только комната Сидонии была несколько больше других и роскошнее обставлена. У нее стояло зеркало. У других не было ничего, кроме постели, стола, стула и умывальника. Словом, они были в тюрьме, самой обыкновенной тюрьме. Стиб воскликнул:
— Шестая комната предназначается для Тома. Они надеются его поймать. Молодец мальчишка! Он не теряет времени даром. Из него выйдет чудесный репортер. Но хотел бы я знать, для кого отведена седьмая клетка?
— Вы думаете, что атланты, строя тюрьму, заранее знали, сколько нас свалится с неба? — иронически спросил его лорд. — Не проще ли предположить, что число семь у них священно даже при распределении арестантов? Недаром у них семь небес.
Профессор горестно воскликнул:
— Милорд! Суетные и легкомысленные земные образы владеют вами даже в такую минуту, и вы не замечаете, что ваши шутки звучат как кощунство. Не следовало ли бы нам, помолясь, совместно обсудить наше положение? Что означают слова арестовавшего нас? Наша судьба скоро решится. Я думаю, нас будут допрашивать. Как нам держаться?
— Я вижу, что ваши мысли еще суетнее моих, потому что они бесполезны и совсем не веселят, — ответил лорд.
Бриггс мрачно оглядел всех и упрямым голосом заявил:
— Что касается меня, я убежден, что с нами поступают по закону. Кто мы такие, в самом деле, как не эмигранты, хотя бы и случайные? Они вправе не желать нашего пребывания здесь. Но в законы я верю…
— В особенности, если нас утопят, — подхватил Стиб. — Не все ли равно тогда: по закону или нет?
Бриггс еще сильнее нахмурился:
— С вами, мистер Стиб, я вообще не могу разговаривать. Вы закоренелый преступник.
И он ушел. Его слова ободрили профессора. Профессор пробормотал:
— Я давно страдаю от того, что нахожусь среди безбожников. Вера, какова бы она ни была, смягчает в моем сердце тревогу: верующий не казнит верующего. Мы в культурной стране. Полагаю, что представители религии всегда могут сговориться.
— Религия и законы! — воскликнул Стиб. — Черт их возьми!
Все разошлись — и не в дружелюбном настроении. Сидония не спала всю ночь. Она думала о том, сможет ли Антиной проникнуть и сюда, сможет ли он освободить ее.
Наутро завтрак был принесен молчаливым часовым. Он же открыл одну из дверей в коридоре и сообщил, что заключенным разрешается гулять. Путешественники вышли на воздух и оказались в большом четырехугольном дворе. Высокие стены без окон и без дверей уходили в самое небо. Стражи не было, но единственное, что могли сделать заключенные, это разбить головы об эти стены. Стиб вскрикнул:
— Это у них называется дышать свежим воздухом! Ну, доложу я вам, отсюда и Том не нашел бы дороги! Зачем, боже мой, зачем я изобрел Атлантиду? Быть лошадью в шахтах, и то, кажется, лучше, чем человеком здесь.
— Всякому по заслугам, — серьезно сказал Бриггс, и профессор кивнул головой.
— Верно! В том числе и вам, — подхватил Стиб. — Творец, несомненно, хотел создать вас животным и потрясающе ошибся, придав вам человеческий облик.
В единственной двери, через которую путешественники вышли во двор, показался кастрат и, прерывая новую ссору, крикнул тонким голосом:
— Лорд Эбиси! Следуйте за мной!
— Куда? — спокойно спросил лорд, не двигаясь с места.
— На духовную беседу, — серьезно ответил кастрат.
— Боюсь, я буду плохим собеседником, — сказал лорд. — Возьмите лучше профессора, он специалист по этим вопросам.
— Нет, мне приказано привести вас. Лорд пожал плечами.
— В конце концов сопротивление все равно ни к чему не приведет. Поодиночке или вместе, я не придаю этому особого значения. До свидания, господа. Помните, профессор, в вопросе о водорослях я был все-таки прав.
Сидония заплакала, профессор начал протирать очки дрожащими руками, Стиб выругался и даже Бриггс нахмурился. Лорд спокойно последовал за кастратом.
Лорд готовился попасть в комнату пыток, но вошел он в изящный большой кабинет. За небольшим столом в резных креслах сидели два человека: старик в хитоне и мужчина средних лет в визитке. На секунду лорду показалось, что перед ним сидит министр колоний Соединенного Королевства и какой-нибудь индийский раджа. Третье кресло было пусто. Когда лорд вошел, оба человека поднялись ему навстречу, и старик приветливо сказал:
— Мы очень рады видеть вас, милорд. Вы должны простить нас, что мы раньше не доставили себе этого удовольствия. Позвольте представить вас: министр-президент страны голубых солнц Фарес — лорд Эбиси. Я же ваш хозяин, на негостеприимство которого вы больше не будете жаловаться, первосвященник нашей страны. Прошу садиться.
Лорд молча опустился в кресло. Изысканная любезность первосвященника подавила его. Он молчал и ждал.
— Милорд, — сказал министр, — я не буду прибегать к обычным любезностям и спрашивать вас, как вам понравилась наша страна. Я хорошо знаю, что вы не видали ее. Я убежден, что, ознакомившись с некоторыми особенностями нашего быта, вы не станете сетовать на нас за то, что мы так долго держали вас в изоляции. Но прежде чем приступить к объяснениям, позвольте вам задать один вопрос: вы, кажется, сказали нашему представителю при первой же вашей встрече с ним, что вы были министром Великобритании. Так ли это?
— Да, и даже дважды.
— Великобритания (мы знаем ее — увы! — только по книгам) всегда вызывала мое глубочайшее уважение. Быть другом одного из министров этой великой страны, соединившей, подобно нам, монархический и демократический принципы казалось мне недостижимой мечтой.
— Я искренне признателен вам, сэр, — заговорил, наконец, лорд, овладев собой.
— В вашем тоне я чувствую некоторую сухость, — печально воскликнул министр. — О, я понимаю, вы все еще считаете нас своими тюремщиками. Выслушайте меня, милорд, и тогда судите. Но знайте лишь одно: делясь с вами высшими соображениями нашей политики, мы оказываем вам величайшее доверие и свидетельствуем вам наше безграничное уважение. Вы разрешите начать? Но удобно ли вам? Не угодно ли вам чаю, кофе или вина?
— Благодарю вас. Я вас слушаю, — сказал лорд. Он хотел слушать, пока его не заставляли говорить. Он не верил льстивым словам, но и не понимал, для чего они тратятся. Зато обстановка была ему привычна. Как у старой гончей, у него раздулись ноздри. Он приготовился слушать и поймать истинную цель собеседника. Дипломатический разговор сразу омолодил его, он снова был в своей тарелке. Министр долго и, казалось, с полной откровенностью рассказывал лорду историю Атлантиды, историю страны голубых солнц, политический и социальный быт ее и те затруднения, которые теперь возникали у правительства. Лорд ни словом не выдал, что многое уже известно ему через Сидонию от Антиноя. Министр развил стройную картину чрезвычайно неустойчивого положения страны, похожего на положение какой-нибудь английской колонии. Такая картина, несомненно, была государственной тайной. Лорд никак не мог понять, для чего она выбалтывается постороннему, и притом еще иностранцу. Он вглядывался украдкой в лица первосвященника и министра, но они были абсолютно спокойны. Наконец министр окончил и посмотрел на первосвященника. Тот обратился к лорду:
— Вы недоумеваете, милорд, зачем все это рассказывается вам. Есть две причины. Первая — теперь вы поймете, что при таком состоянии умов в государстве мы вынуждены были держать ваше прибытие в тайне. Мы вас не знали, любая агитация могла бы стать гибельной. Ваше появление само по себе уже агитация. Естественно, что мы хотели воспользоваться ею в наших целях. Вторая причина — зная вашу опытность и высоко ценя в вашем лице руководителя судеб такой страны, как Англия, мы хотим просить вас, как только мы найдем возможным освободить вас, принять посильное участие в управлении нашей страной. Ведь возврат на родину для вас невозможен, вы невольно становитесь нашим гражданином. Мы просим вас дать нам принципиальный ответ. Если вы согласны, мы исподволь познакомим вас с делами, проведем в парламент, и затем любое министерское кресло будет ожидать вас. Мы вас не торопим. Обдумайте все. Кстати, быть может, у вас есть жалобы на обращение караула, на пищу? Только помещение мы не можем сейчас переменить, в остальном мы все — ваши покорные слуги. Мы бы только просили вас, не все, что мы говорим вам, рассказывать вашим друзьям. Впрочем, не мне учить вас такту.
Лорд встал и поклонился. Первосвященник и министр ответили ему тем же. Первосвященник нажал кнопку, в дверях появился кастрат.
— До свидания, — сказал первосвященник. — Я в восторге от знакомства с вами. Наша разлука будет недолгой, если только мы не отнимем у вас времени.
Лорд вышел. Первосвященник обратился к министру:
— Ну, что? Годится?
— Более совершенный тип трудно найти, — был ответ. — Но боюсь, что он слишком умен.
— Не больше, чем нужно, — улыбнулся первосвященник. Лорда повели обратно той же дорогой, но стража низко склонялась перед ним. Очевидно, было получено соответствующее распоряжение. Путешественники накинулись на лорда с вопросами. Он пристально посмотрел на них и сказал:
— Мне обещан министерский пост в республике, а я монархист. Это не способствует оптимизму. Кроме того, мне прочли лекцию, а я все время молчал. Я прошу вас, не обращайте внимания на мое настроение. Просто новая карьера не радует меня, потому что я устал от политики и питаю к ней отвращение.
День прошел грустно и вяло. Стража не разговаривала с узниками, прогулки по двору быстро наскучили. Кроме того, Бриггс сердился на Стиба, лорд уединился, Сидония вздыхала об Антиное. Стиб пробовал заговаривать с ней, она отмалчивалась.
На следующий день первосвященник вызвал профессора. Они остались с глазу на глаз, первосвященник представился профессору и спросил его, чем он занимается.
— Я — ученый, — скромно сказал профессор, — специалист по морской флоре и фауне. Я счастлив приветствовать в вашем лице главу атлантской церкви. Наука — только один из бесчисленных путей познания божества на земле. Истина же моей души — религия, и опора ее — церковь. Я низко склоняю голову перед вашим духовным саном.
Первосвященник встал с просветленным лицом.
— Сын мой! — сказал он. — Благословение бога да почиет на вашей голове. Мне не о чем больше спрашивать вас. В ближайшем времени вы будете освобождены, и я попрошу вас развить высказанные вами мысли в ряде лекций как для священников, так и для широкой публики. Зовите народ к вере, вы достойны имени пророка божия. В любое время вы получите свободный доступ ко мне, стоит вам только пожелать. А ваши слова о науке я сегодня же прикажу вырезать на фронтоне высшей инженерной школы.
И когда профессор вернулся к своим спутникам и его спросили о результатах беседы, он ответил вдохновенно и пылко:
— Глубина каждой религии бездонна. Есть глубокий смысл в идее первосвященничества. Я воистину беседовал с необыкновенным человеком, и мир разлился в моей душе.
— Так, — сказал Стиб. — А в какой церкви он предложил вам произнести первую проповедь? И условились ли вы о гонораре?
Человек не только другому, но и самому себе волк. Стиб навсегда восстановил профессора против себя.
На третий день первосвященник вызвал Бриггса и задал ему обычный вопрос о профессии. Бриггс, не садясь и держа руки по швам, отрапортовал:
— Извините, сэр, я не знаю вашего титула и не знаю, как прикажете обращаться к вам.
— В моей стране меня зовут ваше святейшество, — ласково сказал первосвященник.
— Слушаю! Я сыщик, ваше святейшество. Детектив и полицейский инспектор. Верный слуга и страж закона. Был также тюремным надзирателем. Считаю своим священным долгом, ваше святейшество, в какой бы стране я ни был, всеми силами защищать существующий строй и закон. Если смею доложить, ваше святейшество, меня не удовлетворяет постановка сыскного дела в вашей стране. Смею усомниться, чтобы в Соединенных Штатах мальчишка мог так легко выйти из тюрьмы.
— А скажите, — прервал его первосвященник, — вы могли бы взять на себя организацию сыска в нашей стране по вашим усовершенствованным методам?
— Да, ваше святейшество.
— Хорошо. Я не забуду вас. Пока идите.
— Слушаю, ваше святейшество. Позволю себе лишь обратить ваше внимание на те записи, которые я вел в первой тюрьме и которые были отобраны у меня при обыске.
— Вы хотите получить их обратно?
— Нет, ваше святейшество. Я позволю себе порекомендовать вам ознакомиться с их содержанием. Вы найдете там много любопытного и касающегося вас, ваше святейшество.
Первосвященник пристально посмотрел на Бриггса.
— Я воспользуюсь вашим советом. И вы не пожалеете о тех услугах, которые окажете мне. За ваше будущее вы можете быть спокойны. Идите, сын мой! Благословляю вас на дальнейшие подвиги во имя бога и закона!
Бриггс ничего не рассказал путешественникам о своем свидании с первосвященником. Стиб и Сидония с волнением ждали своей очереди, профессор ликовал, лорд хмурился и молчал. У каждого были свои мысли, и они избегали встречаться друг с другом.
Через день наступила очередь Стиба. Он долго готовился к беседе с первосвященником. Не дожидаясь вопросов, он сразу заявил повышенным тоном:
— Прежде всего, я заявляю решительный протест против возмутительного обращения с представителем прессы. Всем известно, что пресса, в сущности, отдельная держава, и оскорбление ее представителя может быть вполне приравнено к оскорблению целого государства. Во-вторых, я требую немедленного освобождения, вознаграждения за убытки и предоставления мне возможности сейчас же приступить к работе в одном из распространенных органов. Мое имя широко известно на моей родине. Я открыл Атлантиду. Это обстоятельство должно служить в ваших глазах достаточно веским аргументом в подтверждение моих требований.
Первосвященник спокойно ответил:
— В нашей стране не пользуются почетом ни столь горячие протестанты, ни репортеры, каковым вы, очевидно, являетесь. Открытие вами нашей страны, даже не считаясь с малым правдоподобием вашего заявления, едва ли вызовет в ком-нибудь благодарность. Убытки мы будем взыскивать с вас за разрушенную вашим появлением небесную область, в особенности если вы — главный виновник всего. Сомневаюсь также, чтобы после высказанного вами какая-либо газета дала вам место даже в качестве хроникера. Вы можете идти, я ничего не имею сказать вам более.
— Но я требую освобождения! Доставьте меня на родину!
— Мы можем только вернуть вас океану. Если вы будете настаивать, мы так и сделаем.
Первосвященник нажал кнопку, и Стиба увели. Он был очень мрачен, но молчал, не желал давать новых козырей Бриггсу. Только в своей камере он бил себя кулаком по голове и шептал:
— Зачем я выдумал Атлантиду? Зачем? Невызванной оставалась одна Сидония. Она бесконечно волновалась каждое утро. Но прошли еще утро, день, вечер — ее не вызывали. Волнуясь и не понимая, она решила что ее вызовут завтра, и легла спать. Во сне она почувствовала страшную тяжесть. Ей снилось, что какое-то большое животное тяжело уселось на ее груди, пристально смотрит на нее злыми глазами и медленно запускает огромные когти в ее тело, чтобы добраться до сердца и вырвать его. Она с усилием разомкнула глаза. Над ней, положив тяжелую руку на ее грудь, стоял высокий старик с длинной бородой весь в белом, странно похожий на Антиноя, но с глазами земными и острыми, воплощенная сила и власть. По рассказам друзей она сразу узнала первосвященника. Он не отнял руки, когда она проснулась. Глаза ее, встретившись с глазами первосвященника, не выдержали и испуганно скользнули в сторону. Тогда только она заметила, что лежит не у себя в камере, а в кабинете. Ее перенесли сонную. Первосвященник долго молчал, а она не решалась шевельнуться или посмотреть на него. Первосвященник медленно и тихо заговорил:
— Мы знаем, что ангелы с неба взирают с тревожной радостью на красоту дочерей земли. Мы знаем, что жалкие земные существа с невыразимой тоской мечтают о красоте дочерей неба. Вы — дочь земли и вы явились к нам с небес. Дитя, понимаете ли вы, к чему предназначил вас бог? Дитя, готовы ли вы принять и выслушать повеления бога?
Он не отводил своих глаз от Сидонии, притянул и заставил ее глаза подчиниться. Ее рука бессильно лежала в его руке. Он медленно наклонился, его растущие глаза надвинулись на нее, как огни паровоза на привязанного к рельсам. Она вскрикнула и закрыла глаза. У нее не было сил сопротивляться, и она ничего не понимала. Он снова заговорил, так же медленно, тихо и властно:
— Величайшие таинства откроются вам. Вы будете читать в душах людей, как в раскрытой книге. Вы исполнитесь презрением и жалостью, невыносимыми для сердца человеческого. Но вы уже не будете человеком. Несравненное блаженство вознесет на крыльях вашу душу. Дитя, готовы ли вы?
Он провел рукой по ее волосам нежно, но с такой силой, что у нее закружилась голова. У нее не осталось воли, и самое дыхание, казалось, покидало ее. Настойчивый и приказывающий голос заполнил весь ее мозг, руки первосвященника владели ее беспомощным телом. Она была в его власти, изнемогая от его силы.
— Дитя, я отдам вам мою власть и бремя, и не будет на земле королевы, равной вам. Но я буду вашей волей, я буду вашим сердцем и вашим сознанием. Слуга вашей красоты, я буду хозяином вашей жизни. Я сломаю, я испепелю вас и создам заново, скую навеки и вознесу над жизнью. Готовы ли вы, дитя?
Он сжал руками ее плечи и снова приблизил глаза к ее глазам. Ей казалось, что взор его уже уничтожает ее. Остановилось и дыхание. Она чуть-чуть вздрогнула и упала в обморок.
Она очнулась снова у себя в камере. Как сквозь сон, ей казалось, то она слыхала голос Антиноя. Она вспомнила глаза первосвященника и с криком кинулась в коридор искать защиты у людей земли. Но на пороге камеры ее ждал Антиной.
В СПОРАХ О СОЛНЦЕ
Остаток родственных чувств или хитрость, но седьмая камера помещения арестантов была отведена Антиною. Чем бы ни руководствовался первосвященник, Антиной был ему горячо благодарен. Когда его принесли в эту тюрьму, развязали и оставили одного, он бросился в коридор, ища выхода. Но коридор был наглухо заперт, и караул за дверьми не отвечал на его требования. Он решил осмотреть соседние камеры. Радость и удивление охватили его, когда в камерах он нашел спящих людей земли.
Антиной искал Сидонию. Он хорошо помнил ее обморок, подозрение и страх терзали его. Уловив ее спокойное дыхание, он остановился перед ее дверью и ждал. Когда она открыла дверь и выбежала в коридор, он не мог ничего сказать и только протянул к ней руки. Она сама кинулась к нему и, припав лицом к его груди, вскрикнула:
— Антиной! Спасите меня, Антиной!
— Ты любишь? — шепнул Антиной по-атлантски, перейдя на родной язык.
Сидония только крепче прижалась к нему. Он увел ее в камеру и закрыл дверь. Но они не подозревали, что каждое их слово в коридоре было записано Бриггсом. Сыщик тотчас же встал после посещения Антиноя и, приоткрыв дверь, все время наблюдал за ним.