— Добрый день!
На приветствие его врачи не ответили. По этому одному Антиной понял, что им были даны соответствующие инструкции, иначе они не решились бы так обращаться с сыном первосвященника, хотя бы и тягчайшим государственным преступником. Но Антиной хотел узнать все, что только было возможно. Улыбаясь, он так же спокойно, словно не замечая их невежливости, спросил:
— Что вы скажете пациенту о ране?
Он подчеркнул слово «пациенту». Старший из врачей усмехнулся и ответил:
— Пациенту мы скажем, что он должен пройти полный курс лечения.
— Что же, рана серьезна?
— Нет, рана небольшая.
— Значит, я скоро буду здоров?
— Дело не в ране. Вы больны. И вы больны очень серьезно.
Антиной не мог не улыбнуться.
— Болен? Простите, но, насколько я себя знаю, я совершенно здоров.
— Ваши поступки говорят обратное, — с видимым удовольствием сказал врач.
— Вы хотите сказать…
— …что нормальному человеку в вашем положении не пришло бы в голову заняться тем, чем занялись вы.
Антиной побледнел и с трудом овладел собой.
— Может быть, вы сообщите мне, где я нахожусь? Врач ответил с неожиданной учтивостью:
— В сумасшедшем доме, конечно.
Руки Антиноя лежали под одеялом. Он впился пальцами в простыню, чтобы дать какой-нибудь выход бешенству. Но он еще владел собой настолько, чтобы сказать совершенно спокойно:
— А известно ли вам, что у зеленых революция прошла удачно, и ваши коллеги висят там на фонарях?
Врачи замялись. Антиной понял, что у зеленых революция еще не подавлена. Он облегченно вздохнул и рассмеялся.
— Попались, тюремный психиатр? Спасибо!
Врачи не нашли что ответить и удалились. Антиной, не обращая внимания на рану, еще болевшую, вскочил. Но он сейчас же тяжело опустился на кровать. Не от боли или слабости. Куда ему было идти? Ясно, что из сумасшедшего дома выхода нет. А если бы даже был — где скрыться? Революционного комитета больше не существует, друзья, убиты. Он никому не может показать свое лицо. Сидония!..
Антиной пролежал в постели весь день. Мы не берем на себя смелость описать то, что он пережил за этот день.
Наши уважение и любовь к Антиною не позволяют нам касаться горчайших часов его жизни.
Шли дни. В днях, как известно, есть часы, минуты и секунды. Все единицы измерения времени обладают способностью расти и растягиваться до бесконечности, но, к сожалению, не у счастливых, а у Несчастных людей. В глубоком одиночестве, среди враждебного и грубого персонала, в мучительной бездеятельности, лицом к лицу с личным горем, Антиною казалось, что идут годы. Одиночество стало невыносимым. Антиной вышел из своей комнаты. Он убедился, что ему создали сравнительно хорошие условия. Остальные сумасшедшие жили в общих дортуарах. Но были ли они безумными? Ведь сам Антиной…
Антиной пошел по коридору, всматриваясь в лица встречных, попадавшихся ему на каждом шагу. Их вид не говорил о безумии. Это скорее были нервнобольные: вялые, с тусклыми глазами, медлительными движениями, глухими голосами. Одеты они были в обыкновенные, хотя и потрепанные костюмы, но никто не обратил внимания на хитон Антиноя, никто не заговорил с ним. Антиной хотел узнать, справедливы ли его подозрения. Он обратился к седому человеку, пальцем чертившему сложный узор на стене:
— Как ваши дела? Что вы чертите?
Седой человек посмотрел на Антиноя, не задерживая глаз на лице собеседника, и вежливо ответил:
— Видите ли, я очень рассеян, как все математики. Но ведь работать без чернил и бумаги так же трудно, как играть в шахматы, не глядя на доску. Я ищу очень сложную формулу. Я не знаю, поймете ли вы ее.
Антиной собирался уже открыть ему свое звание, надеясь по формуле определить, безумен ли этот человек или нет (Антиной никак не мог решить этого), но резкий громкий голос надзирателя крикнул:
— Эй, Ксенофонт, вы опять пристаете к другим со своими глупостями?
Математик втянул в плечи огромную седую голову, жалобно, по-детски и на этот раз прямо в глаза посмотрел Антиною и сгорбился, съежился и отошел с опущенными, болтающимися тонкими руками. Может быть, это было безумие? Во всяком случае это было страдание.
Антиной пошел дальше. В углу сидел какой-то молодой человек. Он испуганно оглядывался и старался закрыть от других свои руки. Он что-то делал ими. Когда он увлекся и забыл об осторожности, Антиной тихо стал за его спиною. Огрызком карандаша молодой человек рисовал на собственном манжете. Сеть тонких и почти незаметных линий образовала сложный узор, похожий на тщательный рисунок неизвестной Антиною машины. Антиной с изумлением следил, с каким искусством автор проводил свои тонкие линии, и, не выдержав, спросил:
— Простите, это проект машины, не правда ли? Я не ошибся?
Молодой человек вздрогнул, поспешно спрятал карандаш, засунул манжет под рукав и буркнул:
— Нет, вы не ошибаетесь, но ступайте к черту! Если это был даже буйный помешанный, то все-таки в рисунке его было что-то значительное и новое. Антиной отошел, мучительно недоумевая. Он сделал несколько шагов и вдруг увидал шедшего ему навстречу лорда Эбиси. Антиной вскрикнул и кинулся к нему.
— Милорд! — крикнул Антиной.
Лорд жалобно посмотрел на него и, побледнев, тихо спросил:
— Вы не прячете розог? Скажите прямо, не мучьте меня!
Антиной вздрогнул. Он понял, что лорд Эбиси, экс-министр и экс-король, не выдержал великой демократической традиции и сошел с ума. Антиной протянул к нему обе руки и с глубокой жалостью и сердечностью сказал:
— Нет, милорд, я ничего не прячу. Не бойтесь меня. Я сам беспомощен и беззащитен, я здесь пленник.
Лорд порывисто сжал обе руки Антиноя, оглянулся, приложил палец к губам и шепнул:
— Только тише! Здесь слишком много шпионов. Лорд порывисто оттащил Антиноя в угол и зашептал ему:
— Я не сумасшедший, мистер Антиной, как вам, вероятно, кажется. Вы еще убедитесь в этом. И вообще здесь почти нет сумасшедших. Знайте: если здесь вы найдете сумасшедших, то они сошли с ума здесь же, понимаете? Сюда попадают только здоровые. Запомните это.
Лорд быстро отошел.
Антиной стал спрашивать каждого встречного. Из скупых ответов он понял, что все они прекрасно разбирались в вопросах политики, искусства и науки. Он вскоре встретил поэта, казавшегося веселее других. На вопрос Антиноя он ответил:
— Я счастливее других. Мне не нужна бумага. Я помню свои стихи наизусть.
В ответ на просьбу Антиноя прочесть что-нибудь, он продекламировал ему с жаром строки, которые показались Антиною несравненно лучше, чем стихотворения многих известных поэтов.
— Но кто же вы все?
— Звездная палата Атлантиды.
Антиной побледнел. Значит, все-таки сумасшедшие. Но поэт серьезно продолжал:
— Вы пришли к нам из царства мертвых. Но вы живой, и мы живые. Если дать нам свободу, мы взорвем всю коробку Атлантиды. Здесь сидят те, чьи идеи могут быть вредны правительству, церкви, королю, гражданам, всему быту страны.
— Кто же вы? Кто?
— Я — поэт. Старик, рисующий чертежи, чтобы сосредоточиться, — математик. Вот этот юноша — художник. Он рисует свои картины гвоздем на подошве. Странный материал, не правда ли? Что делать, если другого не дают. Приходится же математику держать все формулы в голове.
— Имена? Имена? — лихорадочно крикнул Антиной.
— Вы не знаете их. Мы уходим неизвестными из мира, полиция узнает о нашем существовании раньше, чем общество, а родные отказываются от нас, как только мы попадаем сюда. А те, которые выходят отсюда… о них лучше не говорить. Я не знаю, кто вы. Но, судя по хитону, вы должны все же знать некоторые имена. Вспомните, разве имя Ксенофонт ничего не говорит вам?
— Это он? — закричал Антиной.
— Он. — Кивнул головой поэт.
Ксенофонт, книги которого были настольными пособиями Антиноя. Ксенофонт, величайший математик Атлантиды, неожиданно исчезнувший из столицы голубых солнц лет двадцать назад, — это был старик, которого Антиной едва не заподозрил в безумии, увидев, как он чертит пальцем по стене.
— Что же он сделал?
— Он хотел опубликовать работу по астрономии. Он прочел все земные книги. Но астрономия — вредная наука под водой. Она говорит о настоящем мире и звездах. Его посадили сюда.
— Значит, вы знаете о существовании земли?
— Мы знаем все, что можно знать. — Был гордый ответ. — И мы мечтаем о звездах. Поэтому мы вдвойне вправе назвать себя звездной палатой.
— Отчего же вы не протестуете?
— А вы верите в протесты?
— Нет, я верю в действия.
— Число надзирателей и стражи вдвое больше нашего. Здесь у людей остается только надежда. Безосновательная надежда. Мудрый не предпримет здесь ничего, иначе он потеряет последнее— надежду.
— Ужасно, — прошептал Антиной.
БОГИНЯ
Мы не будем описывать торжественного въезда первосвященника в свой дворец, освобождения министра юстиции, сразу забывшего, что он недавно хотел сделаться потребителем, и вступления старой власти в исполнение своих обязанностей.
На судебной площади снова воздвигался помост, а на помосте опять появились гильотины. На этот раз казнь готовилась для арестованных революционеров. Еще не было допроса, еще не был опубликован состав чрезвычайного суда, но кто же не знал заранее приговора. Первосвященник и правительство простили столичных потребителей. Они, конечно, могли бы вырезать всех своих рабочих, но это было бы слишком невыгодно. Зато те, кто был взят в плен с оружием в руках или арестован по доносу или подозрению, могли спешно готовиться к смерти. В Атлантиде не оказалось бы судьи, который посмел бы или захотел бы вынести им оправдательный приговор.
Сидония, Стиб и Том остались в живых. Приказ Бриггса — захватить последних революционеров живыми — был исполнен в точности. Только Рамзес, убивший профессора, поплатился за это жизнью. Остальные под личным наблюдением Бриггса были обезоружены и приведены во дворец первосвященника. В виде особой иронии — Сидонию и Стиба поместили в те же камеры, которые они занимали и прежде. К ним присоединили и Тома.
Когда Сидония очнулась с безумной болью в голове, она приподнялась на локте, ища Антиноя. Она помнила, как он упал и как она бросилась к нему. Она помнила и его спокойное лицо в своих руках. Но Антиноя не было. У ее постели сидел, сгорбившись и подперев безнадежно опущенную голову руками, Стиб. Он посмотрел на Сидонию и угадал ее мысли.
— Это не сон, — сказал он печально. — Все это было. Мы снова в тюрьме. Но мы выходили из нее. Тысячи трупов — тому доказательство. А если этого мало — Антиноя больше нет.
В углу кто-то всхлипнул. Там сидел Том, которого Сидония раньше не заметила. Сквозь слезы он сказал:
— И Рамзеса тоже больше нет.
Сидония закрыла глаза. Если так, зачем же просыпаться?
Кажется, во сне было что-то хорошее, хотя она и не помнила — что. Вот если бы вспомнить… Но Стиб вскочил и с яростью крикнул, насильно возвращая Сидонию к жизни:
— Теперь-то нас убьют, будьте спокойны! Об одном я жалею: что я не убил Бриггса. Ах, собака, ах, негодяй!.. Зато его друг, профессор, карабкается по всем семи небесам в ад. Молодчина Рамзес! Стоит самому умереть, чтобы раздавить такую гадину!
Сидония, сморщась от его крика, посмотрела на него неподвижным взглядом и сказала странным, медленным, далеким голосом:
— Скажите, Стиб, вы уверены, что Антиной умер? Она сощурила глаза, но все-таки не увидела Стиба и настойчиво повторила:
— Уверены?
Стиб съежился. Он сказал тихо, вкладывая в свои слова всю нежность и мягкость, на которые был способен:
— Не знаю, Сиди. Может быть, он и жив. Ведь живы же мы. Но не все ли равно? Если мы сегодня живы, завтра нас убьют.
— Я хочу его видеть, — все тем же странным голосом сказала Сидония.
— Кого? Антиноя? — расширяя от ужаса зрачки, спросил Стиб. Он испугался, что Сидония сходит с ума.
— Да. Пойдите, приведите его сюда.
В ее голосе неожиданно прозвучала капризная нотка. Она торопила Стиба, она не понимала, отчего не исполняют ее просьбу. Стиб сел на кровать, взял ее руки в свои и с мужеством отчаяния, борющегося с непостижимой для него силой, заговорил:
— Сиди, дорогая моя, умоляю вас, придите же в себя! Мы в тюрьме. Выхода нет. Мы не только не знаем, где он, мы не знаем, жив ли он. Нас всех ждет казнь. Сиди, придите в себя, Сиди!..
Как ее имя в его устах не было похоже теперь на страстные заклинания, которые он когда-то произносил на пароходе, под водой и даже уже в Атлантиде!
Сидония вздрогнула и снова посмотрела на него. Она вцепилась руками в Стиба и прошептала:
— Стиб… Том…
— Да, да, это мы.
— Мисс Сиди, — плача, воскликнул Том. — Это я!
Сидония вдруг всплеснула руками и горько зарыдала.
Через минуту она перестала плакать и села на постели. Ее глаза были сухи и воспалены. Она уже все осознала. Она резко спросила, словно продолжая прежний разговор:
— И ничего нельзя сделать?
— Ничего, Сиди, — безнадежно покачал головой Стиб.
— Подумайте, Стиб. Вы мужчина. Я хочу знать, жив ли Антиной. Я не хочу умирать. Я хочу на землю, на нашу землю. Я хочу свободы. Подумайте, Стиб. Вспомните, гробница человеколошади. Я помню все указания Антиноя.
— Но нам не добраться до нее, — так же безнадежно прошептал Стиб.
— Стиб, — настойчиво продолжала Сидония, — я знаю, что вы мой друг. Стиб, если Антиной умер, нам нечего больше делать здесь. И у нас есть средство. Свобода и месть. Стиб, подумайте же! Разве вы не хотите жить и вернуться на землю?
— Хочу ли? Но я ничего не могу придумать.
— Значит, мы погибли, Стиб? Стиб, мы погибли? Стиб молчал. Сидония вскочила и заломила руки.
Дверь неожиданно открылась, и вошел первосвященник. Несколько кастратов остановились в дверях. Первосвященник посмотрел на Сидонию и, обращаясь только к ней, спокойно сказал:
— Нет, вы можете еще сохранить вашу жизнь. Вы помните мое предложение?
Сидония сразу поникла, как только он вошел. Она сделалась маленькой, бешенство сейчас же схлынуло, уступив место детской робости. Она прошептала:
— Сделаться богиней?
— Да. Я слышал ваш разговор. Антиной умер. У вас нет больше защитников. Если вы хотите жить и спасти жизнь ваших спутников, примите мое предложение.
Сидония беспомощно оглянулась. Стиб, встретив ее взгляд, взволнованно кивнул и сказал:
— Соглашайтесь, Сиди. Жизнь дороже. Том молчал. Сидония беззвучно сказала:
— Я согласна.
— Хорошо. Теперь я изложу вам ваши обязанности. Вы в сопровождении мистера Стиба и Тома завтра, в день казни, будете показаны народу. Движением руки вы подадите знак к казни.
Сидония закрыла лицо руками, Стиб вздрогнул, Том с возмущением крикнул:
— Нет!
Первосвященник обернулся к Стибу, посмотрел на него молча и потом сказал:
— Между прочим, я думал о вас. Покойный профессор хотел издавать газету религиозного братства. Пожалуй, я сделаю вас теперь редактором.
Стиб покраснел, растерянно улыбнулся, закусил губу и неловко поклонился. На Тома первосвященник не обратил внимания. Он продолжал:
— Затем в течение следующих дней вы посетите все наши святые места, изредка показываясь народу. Потом вы откроете прием верующих. Итак, вы согласны?
Сидония молчала. Стиб поклонился еще раз. Том хотел крикнуть «нет», но его никто не спрашивал. Первосвященник ушел.
Как только дверь за ним закрылась, Том возмущенно крикнул:
— Ну, Антиной не пошел бы на это!
— Т-сс! — испуганно шепнул Стиб. Подойдя к Сидонии, он шепотом же спросил:
— Гробница человеколошади, это ведь тоже святое место?
— Кажется, да.
— Надо перенести все. Надо показать, что мы покорны, что мы отчаялись и ни во что больше не верим. Надо одним войти в гробницу.
— Мистер Стиб! — звонким голосом сказал Том. — А если казнить будут каменщика? Или Сократа?
Стиб молчал. Потом он взял Тома за руку и спросил у него серьезно и тихо:
— А мы можем помочь им?
— Нет.
— Отомстить за них?
— Нет.
— Нет, можем. Мы взорвем всю страну. Поэтому надо вынести все.
— Я не буду смотреть, мистер Стиб.
— Дай бог, чтобы тебе это удалось.
— И все-таки… Мы будем жить… Но будь Антиной на нашем месте, он не согласился бы стать богом.
— Т-сс! — опять испуганно прошептал Стиб.
О МЕТЛЕ, О ВЕРНОСТИ И О МНОГОМ ДРУГОМ
Бритый человек с лицом, исполосованным морщинами, сгорбленный, с искривленной спиной и длинными, одна короче другой, руками, ранним утром вышел на еще пустынную судебную площадь. Он был нелепо одет. Оранжевая кофта спускалась до самых колен, на голове торчал старомодный извозчичий цилиндр, одна штанина была завернута до икры, другая волочилась по земле. Он был обут в сандалии. В одной руке он нес ведро с краской, в другой — метлу, обыкновенную метлу из разлезающихся прутьев. Он пошел к дворцу судебных установлений и осмотрел его. Облюбовав чистую белую стену, он поставил около нее ведро, сдвинул цилиндр на затылок, плюнул на руки, вздохнул и опустил метлу в ведро. Поколебавшись немного, он провел метлой по стене. Метла брызгала, оранжевая кофта покрылась голубыми пятнами. Нисколько не печалясь, он продолжал свою работу. Через час какая-то странная фигура, окруженная детскими неправильными полосами, полукругами и четырехугольниками, протянула на стене в разные стороны шесть рук и восемь ног. Художник подумал и сбоку прикрепил к фигуре вторую голову. Очень довольный своим произведением художник поставил внизу огромную букву М.
Художник казался до самозабвения увлеченным работой. Между тем сначала редкие утренние прохожие, а потом целая толпа зевак окружила его. Уродливо расписанная стена бросалась в глаза каждому, кто появлялся на площади. Прохожие подходили, смотрели, хохотали и качали головами. Художник, казалось, ничего не слыхал. Он не отвечал и на вопросы. Наконец на площади появились двое полицейских. Они молча подошли, посмотрели на стену, затем один из них взял ведро, а другой схватил художника за шиворот. Художник, как будто ничуть не взволнованный, спокойно обратился к толпе, причем выяснилось, что он немного косноязычен.
— Атланты. Искусство… того… гонят.
Толпа расхохоталась. Художник улыбнулся сам и покорно последовал за полицейскими. Его привели в участок. Там его спросили об имени.
— Я — метлист, — ответил художник. — Я… ну, словом… имя не важно. Идет это… как его… новое искусство. Надо сжечь все кисти. Самое замечательное, что создал человек, — метла. Я — метлист. Метла… как это… да, завоюет мир.
— Вы — потребитель?
— Я — метлист.
Тогда полицейский разъярился, ударил художника и крикнул:
— Я тебе покажу, как сходить с ума!
Через час художника отвели в комиссию, испытывавшую умственные способности всех представителей искусства и науки. Так же спокойно и косноязычно художник развил свою теорию перед членами комиссии. Его пробовали увещевать, удивляясь, что с ума сошел такой пожилой человек. Но художник доказывал, что будущность искусства принадлежит метле. Приговор был ясен: сумасшедший дом.
Оказавшись в сумасшедшем доме, он сейчас же пустился бродить по коридорам, вглядываясь в лица встречных. Он ни с кем не заговаривал, он как будто кого-то искал. Поиски его были безрезультатны, и надзиратель слышал, как, прислонясь к стене, он горестно прошептал:
— Неужели зря?
Наконец он увидал лорда Эбиси. Оглянувшись, он робко подошел к нему и шепнул:
— Ваше величество!
Лорд вздрогнул и горько ответил:
— Вы так же несчастны, как я, зачем же вы издеваетесь надо мною?
Художник смутился и пробормотал в отчаянии:
— Ваше величество! То есть, виноват! Господин король… одним словом… скажите мне, ради бога… Антиной здесь?
Лорд испытующе взглянул на художника. Если бы художник был злоумышленником, зачем ему спрашивать у лорда? Любой встречный ответил бы ему на его вопрос. Лорд объяснил ему, где находится комната Антиноя. Художник порывисто сжал руку экс-короля, смутился и убежал. Подойдя к комнате Антиноя, он робко оглянулся и, видимо волнуясь, постучал. Услыхав голос Антиноя, разрешавший войти, художник вздрогнул и дрожащей рукой открыл дверь. Антиной посмотрел на него, не узнавая.
— Кто вы и что вам угодно? — спросил он.
— Я — метлист, — дрогнувшим голосом сообщил художник. — Я рисую метлой. И я побрился.
Антиной печально посмотрел на него и тихо сказал:
— Вы нездоровы. Подите прилягте. Художник быстро подошел к Антиною и шепнул:
— Я — Сократ.
Антиной схватил его за плечи и взглянул ему прям в лицо. Он узнал Сократа. Он смог только шепнуть:
— Откуда?
— С воли. Был и у зеленых. Я… это… не мог… ну.. без вас. Я хотел туда, где вы. Я… это…
Антиной тихо воскликнул:
— Сократ… Сократ, друг мой!
И вдруг, мгновенно овладев собой, он громко сказал:
— Метла? Извините меня, но это вздор. Метлой метут улицы. А вы что хотели ею делать?
По коридору прошел надзиратель. Когда шаги его затихли, Антиной лихорадочно шепнул:
— Ну, говорите же, говорите же, что там? Везде, везде. Люди земли живы?
Сократ печально кивнул и осторожно сказал:
— Умер только профессор.
— А остальные?
— Живы.
— Что с ними? Их будут судить?
— Сидония… Сидония — богиня. Стиб и Том — ее спутники.
— Заставили?
— Н-не знаю.
Сократ отвернулся. Антиной замолчал. Он понял: изменили. Изменил Стиб. Изменила Сидония. Сидония… Он сказал четким, пустым, отрезающим прошлое голосом:
— Так. Кто еще?
— Рамзеса убил Бриггс за то, что мальчик убил профессора. Остальных казнили. Весь комитет, кто еще оставался в живых.
— Значит, мы разбиты окончательно и навсегда?
— Нет. Есть зеленые. Я привез от них вам привет. Антиной просто сказал ему:
— Мы еще увидимся сегодня, я вас найду. Кто бы ни изменил нам, я никогда не пожалею о том, что сделал.
Сократ, не зная, куда девать глаза и руки от смущения перед невысказанной благодарностью Антиноя, которую он чувствовал, неловко, боком ушел.
Антиной встал и прошелся. Он поймал себя на расслабленности и вялости. Уж не становится ли он таким же, как все здесь? И вдруг с полной ясностью он понял: Сидония изменила, а он в сумасшедшем доме. Дни идут. Надежды нет. Солнца он все равно никогда не увидит. Оставалось только одно: бежать к зеленым и работать у них. Работа примирила бы с жизнью и изменой Сидонии. Но все говорили, что бежать невозможно. Выдумать что-нибудь? Но кому послать приказ или просьбу?
Гробница человеколошади? Но до нее не добраться. Антиной усмехнулся. Пустив в ход душу машин, можно потребовать от правительства что угодно. Правда, можно взорвать всю страну. Ну и пусть тогда погибнет проклятая страна голубых солнц с ее первосвященником, королем, богиней и демократией!
Антиной решительно поднялся и вышел из комнаты. Разыскав лорда, он рассказал ему о зеленых и о гробнице человеколошади и спросил, согласен ли лорд бежать отсюда, хотя бы и не было никаких шансов на успех. Лорд подумал и ответил:
— Согласен. Смерти я не боюсь.
Антиной кивнул головой и пошел дальше. Он нашел поэта и изложил ему свой план.
— Вы согласны?
— Нет. Я боюсь свободы. Я всей душой с вами, но я не умею и не хочу ничего делать.
Антиной изложил свой план изобретателю. Тот выслушал и спокойно ответил:
— Хорошо. То есть, понимаете, план ваш меня не интересует, но мне хочется посмотреть душу машин. Это очень любопытно. Я пойду с вами.
Больше Антиною не к кому было обращаться. В Сократе он, конечно, был уверен. Сократ, старик экс-король, изобретатель, не желающий свободы, но интересующийся новой машиной, и сам Антиной — как мало для восстания! Но Антиной решил бежать во что бы то ни стало. Он отправился искать Сократа. По дороге он встретил знаменитого математика. Почему-то, вовсе не надеясь на успех, Антиной рассказал и ему свой план. Математик посмотрел на него и мягко, приветливо улыбнулся.
— Я согласен, — сказал он. — Да, я согласен. Я двадцать лет здесь. Наука немыслима без свободы, я понял это здесь. Спасибо, что не забыли меня.
— Нас мало, — сказал Антиной.
— А не все ли равно? Авось кто-нибудь доберется до гробницы. Расскажите-ка мне, что надо делать с душою машин? Когда вы хотите бежать?
— Сейчас же.
— Тем лучше. Я готов.
Антиной каждому из заговорщиков рассказал, как управлять душою машин на случай, если хоть один из них доберется до гробницы.
Он отправился к себе и разломал стул. Он дал тайком каждому по одной ножке. Математик отказался.
— Что я с ней буду делать, — сказал он. — Я драться не умею. Я постараюсь отвлечь на себя внимание, а вы тем временем бегите.
В условленный час все пятеро были у дверей. Выждав, пока надзиратель скрылся, Антиной толкнул дверь и бросился вперед. За ним побежали остальные. Тотчас же зазвонили звонки, и навстречу беглецам бросились надзиратели. Антиной разогнал их, действуя ножкой стула и левым кулаком. Так же ожесточенно сражался изобретатель.
Беглецы были уже во дворе. Десятки надзирателей выбегали со всех сторон. Показались и врачи. Беглецы сжались в кучу, не зная, куда податься. Антиной, выхватив ножку стула у лорда, кинулся к воротам. Кроша направо и налево обеими руками, он расчистил на секунду дорогу. Остальные успели пробежать за ним. Ворота были заперты. Антиной с размаху толкнул их, они раскрылись. Перед ними с ружьями на перевес стояли полицейские. Антиной схватил лорда и математика за плечи и толкнул в разные стороны:
На приветствие его врачи не ответили. По этому одному Антиной понял, что им были даны соответствующие инструкции, иначе они не решились бы так обращаться с сыном первосвященника, хотя бы и тягчайшим государственным преступником. Но Антиной хотел узнать все, что только было возможно. Улыбаясь, он так же спокойно, словно не замечая их невежливости, спросил:
— Что вы скажете пациенту о ране?
Он подчеркнул слово «пациенту». Старший из врачей усмехнулся и ответил:
— Пациенту мы скажем, что он должен пройти полный курс лечения.
— Что же, рана серьезна?
— Нет, рана небольшая.
— Значит, я скоро буду здоров?
— Дело не в ране. Вы больны. И вы больны очень серьезно.
Антиной не мог не улыбнуться.
— Болен? Простите, но, насколько я себя знаю, я совершенно здоров.
— Ваши поступки говорят обратное, — с видимым удовольствием сказал врач.
— Вы хотите сказать…
— …что нормальному человеку в вашем положении не пришло бы в голову заняться тем, чем занялись вы.
Антиной побледнел и с трудом овладел собой.
— Может быть, вы сообщите мне, где я нахожусь? Врач ответил с неожиданной учтивостью:
— В сумасшедшем доме, конечно.
Руки Антиноя лежали под одеялом. Он впился пальцами в простыню, чтобы дать какой-нибудь выход бешенству. Но он еще владел собой настолько, чтобы сказать совершенно спокойно:
— А известно ли вам, что у зеленых революция прошла удачно, и ваши коллеги висят там на фонарях?
Врачи замялись. Антиной понял, что у зеленых революция еще не подавлена. Он облегченно вздохнул и рассмеялся.
— Попались, тюремный психиатр? Спасибо!
Врачи не нашли что ответить и удалились. Антиной, не обращая внимания на рану, еще болевшую, вскочил. Но он сейчас же тяжело опустился на кровать. Не от боли или слабости. Куда ему было идти? Ясно, что из сумасшедшего дома выхода нет. А если бы даже был — где скрыться? Революционного комитета больше не существует, друзья, убиты. Он никому не может показать свое лицо. Сидония!..
Антиной пролежал в постели весь день. Мы не берем на себя смелость описать то, что он пережил за этот день.
Наши уважение и любовь к Антиною не позволяют нам касаться горчайших часов его жизни.
Шли дни. В днях, как известно, есть часы, минуты и секунды. Все единицы измерения времени обладают способностью расти и растягиваться до бесконечности, но, к сожалению, не у счастливых, а у Несчастных людей. В глубоком одиночестве, среди враждебного и грубого персонала, в мучительной бездеятельности, лицом к лицу с личным горем, Антиною казалось, что идут годы. Одиночество стало невыносимым. Антиной вышел из своей комнаты. Он убедился, что ему создали сравнительно хорошие условия. Остальные сумасшедшие жили в общих дортуарах. Но были ли они безумными? Ведь сам Антиной…
Антиной пошел по коридору, всматриваясь в лица встречных, попадавшихся ему на каждом шагу. Их вид не говорил о безумии. Это скорее были нервнобольные: вялые, с тусклыми глазами, медлительными движениями, глухими голосами. Одеты они были в обыкновенные, хотя и потрепанные костюмы, но никто не обратил внимания на хитон Антиноя, никто не заговорил с ним. Антиной хотел узнать, справедливы ли его подозрения. Он обратился к седому человеку, пальцем чертившему сложный узор на стене:
— Как ваши дела? Что вы чертите?
Седой человек посмотрел на Антиноя, не задерживая глаз на лице собеседника, и вежливо ответил:
— Видите ли, я очень рассеян, как все математики. Но ведь работать без чернил и бумаги так же трудно, как играть в шахматы, не глядя на доску. Я ищу очень сложную формулу. Я не знаю, поймете ли вы ее.
Антиной собирался уже открыть ему свое звание, надеясь по формуле определить, безумен ли этот человек или нет (Антиной никак не мог решить этого), но резкий громкий голос надзирателя крикнул:
— Эй, Ксенофонт, вы опять пристаете к другим со своими глупостями?
Математик втянул в плечи огромную седую голову, жалобно, по-детски и на этот раз прямо в глаза посмотрел Антиною и сгорбился, съежился и отошел с опущенными, болтающимися тонкими руками. Может быть, это было безумие? Во всяком случае это было страдание.
Антиной пошел дальше. В углу сидел какой-то молодой человек. Он испуганно оглядывался и старался закрыть от других свои руки. Он что-то делал ими. Когда он увлекся и забыл об осторожности, Антиной тихо стал за его спиною. Огрызком карандаша молодой человек рисовал на собственном манжете. Сеть тонких и почти незаметных линий образовала сложный узор, похожий на тщательный рисунок неизвестной Антиною машины. Антиной с изумлением следил, с каким искусством автор проводил свои тонкие линии, и, не выдержав, спросил:
— Простите, это проект машины, не правда ли? Я не ошибся?
Молодой человек вздрогнул, поспешно спрятал карандаш, засунул манжет под рукав и буркнул:
— Нет, вы не ошибаетесь, но ступайте к черту! Если это был даже буйный помешанный, то все-таки в рисунке его было что-то значительное и новое. Антиной отошел, мучительно недоумевая. Он сделал несколько шагов и вдруг увидал шедшего ему навстречу лорда Эбиси. Антиной вскрикнул и кинулся к нему.
— Милорд! — крикнул Антиной.
Лорд жалобно посмотрел на него и, побледнев, тихо спросил:
— Вы не прячете розог? Скажите прямо, не мучьте меня!
Антиной вздрогнул. Он понял, что лорд Эбиси, экс-министр и экс-король, не выдержал великой демократической традиции и сошел с ума. Антиной протянул к нему обе руки и с глубокой жалостью и сердечностью сказал:
— Нет, милорд, я ничего не прячу. Не бойтесь меня. Я сам беспомощен и беззащитен, я здесь пленник.
Лорд порывисто сжал обе руки Антиноя, оглянулся, приложил палец к губам и шепнул:
— Только тише! Здесь слишком много шпионов. Лорд порывисто оттащил Антиноя в угол и зашептал ему:
— Я не сумасшедший, мистер Антиной, как вам, вероятно, кажется. Вы еще убедитесь в этом. И вообще здесь почти нет сумасшедших. Знайте: если здесь вы найдете сумасшедших, то они сошли с ума здесь же, понимаете? Сюда попадают только здоровые. Запомните это.
Лорд быстро отошел.
Антиной стал спрашивать каждого встречного. Из скупых ответов он понял, что все они прекрасно разбирались в вопросах политики, искусства и науки. Он вскоре встретил поэта, казавшегося веселее других. На вопрос Антиноя он ответил:
— Я счастливее других. Мне не нужна бумага. Я помню свои стихи наизусть.
В ответ на просьбу Антиноя прочесть что-нибудь, он продекламировал ему с жаром строки, которые показались Антиною несравненно лучше, чем стихотворения многих известных поэтов.
— Но кто же вы все?
— Звездная палата Атлантиды.
Антиной побледнел. Значит, все-таки сумасшедшие. Но поэт серьезно продолжал:
— Вы пришли к нам из царства мертвых. Но вы живой, и мы живые. Если дать нам свободу, мы взорвем всю коробку Атлантиды. Здесь сидят те, чьи идеи могут быть вредны правительству, церкви, королю, гражданам, всему быту страны.
— Кто же вы? Кто?
— Я — поэт. Старик, рисующий чертежи, чтобы сосредоточиться, — математик. Вот этот юноша — художник. Он рисует свои картины гвоздем на подошве. Странный материал, не правда ли? Что делать, если другого не дают. Приходится же математику держать все формулы в голове.
— Имена? Имена? — лихорадочно крикнул Антиной.
— Вы не знаете их. Мы уходим неизвестными из мира, полиция узнает о нашем существовании раньше, чем общество, а родные отказываются от нас, как только мы попадаем сюда. А те, которые выходят отсюда… о них лучше не говорить. Я не знаю, кто вы. Но, судя по хитону, вы должны все же знать некоторые имена. Вспомните, разве имя Ксенофонт ничего не говорит вам?
— Это он? — закричал Антиной.
— Он. — Кивнул головой поэт.
Ксенофонт, книги которого были настольными пособиями Антиноя. Ксенофонт, величайший математик Атлантиды, неожиданно исчезнувший из столицы голубых солнц лет двадцать назад, — это был старик, которого Антиной едва не заподозрил в безумии, увидев, как он чертит пальцем по стене.
— Что же он сделал?
— Он хотел опубликовать работу по астрономии. Он прочел все земные книги. Но астрономия — вредная наука под водой. Она говорит о настоящем мире и звездах. Его посадили сюда.
— Значит, вы знаете о существовании земли?
— Мы знаем все, что можно знать. — Был гордый ответ. — И мы мечтаем о звездах. Поэтому мы вдвойне вправе назвать себя звездной палатой.
— Отчего же вы не протестуете?
— А вы верите в протесты?
— Нет, я верю в действия.
— Число надзирателей и стражи вдвое больше нашего. Здесь у людей остается только надежда. Безосновательная надежда. Мудрый не предпримет здесь ничего, иначе он потеряет последнее— надежду.
— Ужасно, — прошептал Антиной.
БОГИНЯ
Мы не будем описывать торжественного въезда первосвященника в свой дворец, освобождения министра юстиции, сразу забывшего, что он недавно хотел сделаться потребителем, и вступления старой власти в исполнение своих обязанностей.
На судебной площади снова воздвигался помост, а на помосте опять появились гильотины. На этот раз казнь готовилась для арестованных революционеров. Еще не было допроса, еще не был опубликован состав чрезвычайного суда, но кто же не знал заранее приговора. Первосвященник и правительство простили столичных потребителей. Они, конечно, могли бы вырезать всех своих рабочих, но это было бы слишком невыгодно. Зато те, кто был взят в плен с оружием в руках или арестован по доносу или подозрению, могли спешно готовиться к смерти. В Атлантиде не оказалось бы судьи, который посмел бы или захотел бы вынести им оправдательный приговор.
Сидония, Стиб и Том остались в живых. Приказ Бриггса — захватить последних революционеров живыми — был исполнен в точности. Только Рамзес, убивший профессора, поплатился за это жизнью. Остальные под личным наблюдением Бриггса были обезоружены и приведены во дворец первосвященника. В виде особой иронии — Сидонию и Стиба поместили в те же камеры, которые они занимали и прежде. К ним присоединили и Тома.
Когда Сидония очнулась с безумной болью в голове, она приподнялась на локте, ища Антиноя. Она помнила, как он упал и как она бросилась к нему. Она помнила и его спокойное лицо в своих руках. Но Антиноя не было. У ее постели сидел, сгорбившись и подперев безнадежно опущенную голову руками, Стиб. Он посмотрел на Сидонию и угадал ее мысли.
— Это не сон, — сказал он печально. — Все это было. Мы снова в тюрьме. Но мы выходили из нее. Тысячи трупов — тому доказательство. А если этого мало — Антиноя больше нет.
В углу кто-то всхлипнул. Там сидел Том, которого Сидония раньше не заметила. Сквозь слезы он сказал:
— И Рамзеса тоже больше нет.
Сидония закрыла глаза. Если так, зачем же просыпаться?
Кажется, во сне было что-то хорошее, хотя она и не помнила — что. Вот если бы вспомнить… Но Стиб вскочил и с яростью крикнул, насильно возвращая Сидонию к жизни:
— Теперь-то нас убьют, будьте спокойны! Об одном я жалею: что я не убил Бриггса. Ах, собака, ах, негодяй!.. Зато его друг, профессор, карабкается по всем семи небесам в ад. Молодчина Рамзес! Стоит самому умереть, чтобы раздавить такую гадину!
Сидония, сморщась от его крика, посмотрела на него неподвижным взглядом и сказала странным, медленным, далеким голосом:
— Скажите, Стиб, вы уверены, что Антиной умер? Она сощурила глаза, но все-таки не увидела Стиба и настойчиво повторила:
— Уверены?
Стиб съежился. Он сказал тихо, вкладывая в свои слова всю нежность и мягкость, на которые был способен:
— Не знаю, Сиди. Может быть, он и жив. Ведь живы же мы. Но не все ли равно? Если мы сегодня живы, завтра нас убьют.
— Я хочу его видеть, — все тем же странным голосом сказала Сидония.
— Кого? Антиноя? — расширяя от ужаса зрачки, спросил Стиб. Он испугался, что Сидония сходит с ума.
— Да. Пойдите, приведите его сюда.
В ее голосе неожиданно прозвучала капризная нотка. Она торопила Стиба, она не понимала, отчего не исполняют ее просьбу. Стиб сел на кровать, взял ее руки в свои и с мужеством отчаяния, борющегося с непостижимой для него силой, заговорил:
— Сиди, дорогая моя, умоляю вас, придите же в себя! Мы в тюрьме. Выхода нет. Мы не только не знаем, где он, мы не знаем, жив ли он. Нас всех ждет казнь. Сиди, придите в себя, Сиди!..
Как ее имя в его устах не было похоже теперь на страстные заклинания, которые он когда-то произносил на пароходе, под водой и даже уже в Атлантиде!
Сидония вздрогнула и снова посмотрела на него. Она вцепилась руками в Стиба и прошептала:
— Стиб… Том…
— Да, да, это мы.
— Мисс Сиди, — плача, воскликнул Том. — Это я!
Сидония вдруг всплеснула руками и горько зарыдала.
Через минуту она перестала плакать и села на постели. Ее глаза были сухи и воспалены. Она уже все осознала. Она резко спросила, словно продолжая прежний разговор:
— И ничего нельзя сделать?
— Ничего, Сиди, — безнадежно покачал головой Стиб.
— Подумайте, Стиб. Вы мужчина. Я хочу знать, жив ли Антиной. Я не хочу умирать. Я хочу на землю, на нашу землю. Я хочу свободы. Подумайте, Стиб. Вспомните, гробница человеколошади. Я помню все указания Антиноя.
— Но нам не добраться до нее, — так же безнадежно прошептал Стиб.
— Стиб, — настойчиво продолжала Сидония, — я знаю, что вы мой друг. Стиб, если Антиной умер, нам нечего больше делать здесь. И у нас есть средство. Свобода и месть. Стиб, подумайте же! Разве вы не хотите жить и вернуться на землю?
— Хочу ли? Но я ничего не могу придумать.
— Значит, мы погибли, Стиб? Стиб, мы погибли? Стиб молчал. Сидония вскочила и заломила руки.
Дверь неожиданно открылась, и вошел первосвященник. Несколько кастратов остановились в дверях. Первосвященник посмотрел на Сидонию и, обращаясь только к ней, спокойно сказал:
— Нет, вы можете еще сохранить вашу жизнь. Вы помните мое предложение?
Сидония сразу поникла, как только он вошел. Она сделалась маленькой, бешенство сейчас же схлынуло, уступив место детской робости. Она прошептала:
— Сделаться богиней?
— Да. Я слышал ваш разговор. Антиной умер. У вас нет больше защитников. Если вы хотите жить и спасти жизнь ваших спутников, примите мое предложение.
Сидония беспомощно оглянулась. Стиб, встретив ее взгляд, взволнованно кивнул и сказал:
— Соглашайтесь, Сиди. Жизнь дороже. Том молчал. Сидония беззвучно сказала:
— Я согласна.
— Хорошо. Теперь я изложу вам ваши обязанности. Вы в сопровождении мистера Стиба и Тома завтра, в день казни, будете показаны народу. Движением руки вы подадите знак к казни.
Сидония закрыла лицо руками, Стиб вздрогнул, Том с возмущением крикнул:
— Нет!
Первосвященник обернулся к Стибу, посмотрел на него молча и потом сказал:
— Между прочим, я думал о вас. Покойный профессор хотел издавать газету религиозного братства. Пожалуй, я сделаю вас теперь редактором.
Стиб покраснел, растерянно улыбнулся, закусил губу и неловко поклонился. На Тома первосвященник не обратил внимания. Он продолжал:
— Затем в течение следующих дней вы посетите все наши святые места, изредка показываясь народу. Потом вы откроете прием верующих. Итак, вы согласны?
Сидония молчала. Стиб поклонился еще раз. Том хотел крикнуть «нет», но его никто не спрашивал. Первосвященник ушел.
Как только дверь за ним закрылась, Том возмущенно крикнул:
— Ну, Антиной не пошел бы на это!
— Т-сс! — испуганно шепнул Стиб. Подойдя к Сидонии, он шепотом же спросил:
— Гробница человеколошади, это ведь тоже святое место?
— Кажется, да.
— Надо перенести все. Надо показать, что мы покорны, что мы отчаялись и ни во что больше не верим. Надо одним войти в гробницу.
— Мистер Стиб! — звонким голосом сказал Том. — А если казнить будут каменщика? Или Сократа?
Стиб молчал. Потом он взял Тома за руку и спросил у него серьезно и тихо:
— А мы можем помочь им?
— Нет.
— Отомстить за них?
— Нет.
— Нет, можем. Мы взорвем всю страну. Поэтому надо вынести все.
— Я не буду смотреть, мистер Стиб.
— Дай бог, чтобы тебе это удалось.
— И все-таки… Мы будем жить… Но будь Антиной на нашем месте, он не согласился бы стать богом.
— Т-сс! — опять испуганно прошептал Стиб.
О МЕТЛЕ, О ВЕРНОСТИ И О МНОГОМ ДРУГОМ
Бритый человек с лицом, исполосованным морщинами, сгорбленный, с искривленной спиной и длинными, одна короче другой, руками, ранним утром вышел на еще пустынную судебную площадь. Он был нелепо одет. Оранжевая кофта спускалась до самых колен, на голове торчал старомодный извозчичий цилиндр, одна штанина была завернута до икры, другая волочилась по земле. Он был обут в сандалии. В одной руке он нес ведро с краской, в другой — метлу, обыкновенную метлу из разлезающихся прутьев. Он пошел к дворцу судебных установлений и осмотрел его. Облюбовав чистую белую стену, он поставил около нее ведро, сдвинул цилиндр на затылок, плюнул на руки, вздохнул и опустил метлу в ведро. Поколебавшись немного, он провел метлой по стене. Метла брызгала, оранжевая кофта покрылась голубыми пятнами. Нисколько не печалясь, он продолжал свою работу. Через час какая-то странная фигура, окруженная детскими неправильными полосами, полукругами и четырехугольниками, протянула на стене в разные стороны шесть рук и восемь ног. Художник подумал и сбоку прикрепил к фигуре вторую голову. Очень довольный своим произведением художник поставил внизу огромную букву М.
Художник казался до самозабвения увлеченным работой. Между тем сначала редкие утренние прохожие, а потом целая толпа зевак окружила его. Уродливо расписанная стена бросалась в глаза каждому, кто появлялся на площади. Прохожие подходили, смотрели, хохотали и качали головами. Художник, казалось, ничего не слыхал. Он не отвечал и на вопросы. Наконец на площади появились двое полицейских. Они молча подошли, посмотрели на стену, затем один из них взял ведро, а другой схватил художника за шиворот. Художник, как будто ничуть не взволнованный, спокойно обратился к толпе, причем выяснилось, что он немного косноязычен.
— Атланты. Искусство… того… гонят.
Толпа расхохоталась. Художник улыбнулся сам и покорно последовал за полицейскими. Его привели в участок. Там его спросили об имени.
— Я — метлист, — ответил художник. — Я… ну, словом… имя не важно. Идет это… как его… новое искусство. Надо сжечь все кисти. Самое замечательное, что создал человек, — метла. Я — метлист. Метла… как это… да, завоюет мир.
— Вы — потребитель?
— Я — метлист.
Тогда полицейский разъярился, ударил художника и крикнул:
— Я тебе покажу, как сходить с ума!
Через час художника отвели в комиссию, испытывавшую умственные способности всех представителей искусства и науки. Так же спокойно и косноязычно художник развил свою теорию перед членами комиссии. Его пробовали увещевать, удивляясь, что с ума сошел такой пожилой человек. Но художник доказывал, что будущность искусства принадлежит метле. Приговор был ясен: сумасшедший дом.
Оказавшись в сумасшедшем доме, он сейчас же пустился бродить по коридорам, вглядываясь в лица встречных. Он ни с кем не заговаривал, он как будто кого-то искал. Поиски его были безрезультатны, и надзиратель слышал, как, прислонясь к стене, он горестно прошептал:
— Неужели зря?
Наконец он увидал лорда Эбиси. Оглянувшись, он робко подошел к нему и шепнул:
— Ваше величество!
Лорд вздрогнул и горько ответил:
— Вы так же несчастны, как я, зачем же вы издеваетесь надо мною?
Художник смутился и пробормотал в отчаянии:
— Ваше величество! То есть, виноват! Господин король… одним словом… скажите мне, ради бога… Антиной здесь?
Лорд испытующе взглянул на художника. Если бы художник был злоумышленником, зачем ему спрашивать у лорда? Любой встречный ответил бы ему на его вопрос. Лорд объяснил ему, где находится комната Антиноя. Художник порывисто сжал руку экс-короля, смутился и убежал. Подойдя к комнате Антиноя, он робко оглянулся и, видимо волнуясь, постучал. Услыхав голос Антиноя, разрешавший войти, художник вздрогнул и дрожащей рукой открыл дверь. Антиной посмотрел на него, не узнавая.
— Кто вы и что вам угодно? — спросил он.
— Я — метлист, — дрогнувшим голосом сообщил художник. — Я рисую метлой. И я побрился.
Антиной печально посмотрел на него и тихо сказал:
— Вы нездоровы. Подите прилягте. Художник быстро подошел к Антиною и шепнул:
— Я — Сократ.
Антиной схватил его за плечи и взглянул ему прям в лицо. Он узнал Сократа. Он смог только шепнуть:
— Откуда?
— С воли. Был и у зеленых. Я… это… не мог… ну.. без вас. Я хотел туда, где вы. Я… это…
Антиной тихо воскликнул:
— Сократ… Сократ, друг мой!
И вдруг, мгновенно овладев собой, он громко сказал:
— Метла? Извините меня, но это вздор. Метлой метут улицы. А вы что хотели ею делать?
По коридору прошел надзиратель. Когда шаги его затихли, Антиной лихорадочно шепнул:
— Ну, говорите же, говорите же, что там? Везде, везде. Люди земли живы?
Сократ печально кивнул и осторожно сказал:
— Умер только профессор.
— А остальные?
— Живы.
— Что с ними? Их будут судить?
— Сидония… Сидония — богиня. Стиб и Том — ее спутники.
— Заставили?
— Н-не знаю.
Сократ отвернулся. Антиной замолчал. Он понял: изменили. Изменил Стиб. Изменила Сидония. Сидония… Он сказал четким, пустым, отрезающим прошлое голосом:
— Так. Кто еще?
— Рамзеса убил Бриггс за то, что мальчик убил профессора. Остальных казнили. Весь комитет, кто еще оставался в живых.
— Значит, мы разбиты окончательно и навсегда?
— Нет. Есть зеленые. Я привез от них вам привет. Антиной просто сказал ему:
— Мы еще увидимся сегодня, я вас найду. Кто бы ни изменил нам, я никогда не пожалею о том, что сделал.
Сократ, не зная, куда девать глаза и руки от смущения перед невысказанной благодарностью Антиноя, которую он чувствовал, неловко, боком ушел.
Антиной встал и прошелся. Он поймал себя на расслабленности и вялости. Уж не становится ли он таким же, как все здесь? И вдруг с полной ясностью он понял: Сидония изменила, а он в сумасшедшем доме. Дни идут. Надежды нет. Солнца он все равно никогда не увидит. Оставалось только одно: бежать к зеленым и работать у них. Работа примирила бы с жизнью и изменой Сидонии. Но все говорили, что бежать невозможно. Выдумать что-нибудь? Но кому послать приказ или просьбу?
Гробница человеколошади? Но до нее не добраться. Антиной усмехнулся. Пустив в ход душу машин, можно потребовать от правительства что угодно. Правда, можно взорвать всю страну. Ну и пусть тогда погибнет проклятая страна голубых солнц с ее первосвященником, королем, богиней и демократией!
Антиной решительно поднялся и вышел из комнаты. Разыскав лорда, он рассказал ему о зеленых и о гробнице человеколошади и спросил, согласен ли лорд бежать отсюда, хотя бы и не было никаких шансов на успех. Лорд подумал и ответил:
— Согласен. Смерти я не боюсь.
Антиной кивнул головой и пошел дальше. Он нашел поэта и изложил ему свой план.
— Вы согласны?
— Нет. Я боюсь свободы. Я всей душой с вами, но я не умею и не хочу ничего делать.
Антиной изложил свой план изобретателю. Тот выслушал и спокойно ответил:
— Хорошо. То есть, понимаете, план ваш меня не интересует, но мне хочется посмотреть душу машин. Это очень любопытно. Я пойду с вами.
Больше Антиною не к кому было обращаться. В Сократе он, конечно, был уверен. Сократ, старик экс-король, изобретатель, не желающий свободы, но интересующийся новой машиной, и сам Антиной — как мало для восстания! Но Антиной решил бежать во что бы то ни стало. Он отправился искать Сократа. По дороге он встретил знаменитого математика. Почему-то, вовсе не надеясь на успех, Антиной рассказал и ему свой план. Математик посмотрел на него и мягко, приветливо улыбнулся.
— Я согласен, — сказал он. — Да, я согласен. Я двадцать лет здесь. Наука немыслима без свободы, я понял это здесь. Спасибо, что не забыли меня.
— Нас мало, — сказал Антиной.
— А не все ли равно? Авось кто-нибудь доберется до гробницы. Расскажите-ка мне, что надо делать с душою машин? Когда вы хотите бежать?
— Сейчас же.
— Тем лучше. Я готов.
Антиной каждому из заговорщиков рассказал, как управлять душою машин на случай, если хоть один из них доберется до гробницы.
Он отправился к себе и разломал стул. Он дал тайком каждому по одной ножке. Математик отказался.
— Что я с ней буду делать, — сказал он. — Я драться не умею. Я постараюсь отвлечь на себя внимание, а вы тем временем бегите.
В условленный час все пятеро были у дверей. Выждав, пока надзиратель скрылся, Антиной толкнул дверь и бросился вперед. За ним побежали остальные. Тотчас же зазвонили звонки, и навстречу беглецам бросились надзиратели. Антиной разогнал их, действуя ножкой стула и левым кулаком. Так же ожесточенно сражался изобретатель.
Беглецы были уже во дворе. Десятки надзирателей выбегали со всех сторон. Показались и врачи. Беглецы сжались в кучу, не зная, куда податься. Антиной, выхватив ножку стула у лорда, кинулся к воротам. Кроша направо и налево обеими руками, он расчистил на секунду дорогу. Остальные успели пробежать за ним. Ворота были заперты. Антиной с размаху толкнул их, они раскрылись. Перед ними с ружьями на перевес стояли полицейские. Антиной схватил лорда и математика за плечи и толкнул в разные стороны: