Страница:
Хасар успокоился: завидовать Джэлмэ посчитал ниже своего достоинства.
У реки нажарили мяса, отдохнули. Дальше поехали вдвоем с Бэлгутэем.
Остальные братья и сыновья Джарчиудая возвратились к юртам.
Кочевья тайчиутов пересекли, никого не встретив. В первом же кэрэитском курене у них отобрали оружие и заставили следовать дальше под караулом. Из разговора караульных Тэмуджин понял, что кэрэиты воюют с найманами. Курени, по которым они проезжали, были под крепкой охраной, у коновязей днем и ночью стояли оседланные кони, днем и ночью воины не снимали доспехов. Ставка хана, расположенная в долине реки Толы возле соснового бора, была защищена двойным кольцом повозок и кибиток.
Здесь, среди многолюдного чужого племени, Тэмуджин почувствовал себя ничтожно маленьким, свои заботы – незначительными, свои замыслы несбыточными.
Тогорил принял их в небольшой юрте. На нем был длинный, до пола, халат из темно-красной матери, с расшитым воротом, в жилистую шею врезалась серебряная цепочка, оттянутая тяжелым крестом. Он стоял, заложив руки за пластинчатый пояс, строго всматривался в лицо Тэмуджина.
– Кто такие? Что вас привело ко мне? – Вдруг его глаза широко раскрылись. – Ты – сын Есугея? А это кто?
– Мой брат Бэлгутэй.
– Да-да, теперь вижу – брат. А я уж думал, из рода моего анды Есугея никого не осталось. – Хан подошел вплотную к Тэмуджину. – До чего ты похож на своего отца!
Тэмуджин был выше, крупнее далеко не малорослого хана, и это почему-то смущало его, он невольно сутулился, вжимал голову в плечи.
Немного свободнее почувствовал себя, когда хан отослал из юрты всех приближенных, оставив лишь одного молодого нойона, румяного, толстощекого, с реденькой бородкой на круглом подбородке, одетого в зеленый халат и белую войлочную шапку, расшитую красными шелковыми шнурками. «Сын хана Нилха-Сангун», – догадался Тэмуджин.
Тогорил сел, внимательным, все примечающим взглядом окинул братьев.
Следя за его взглядом, Тэмуджин покосился на Бэлгутэя. Из-под мятой шапки на лоб ползут капли пота, в глазах безмерное удивление – чудо увидел, дурак, и ума лишился! – халат из козлины по подолу изукрашен жирными пятнами, ременный пояс сполз под брюхо, гутулы оскалились швами. На себя посмотреть не хватило духу, сердцу стало тесно от горечи…
– Мудрый хан, не прими за непочтительность такое наше одеяние. Дороги опасны, и мы сочли, что будет лучше, если поедем под видом харачу.
Хан понимающе кивал головой, на его исклеванном оспой лице словно бы дремала умная, прощающая усмешка, казалось, он заранее знал и то, что скажет Тэмуджин, и то, что скроет своими словами. От этой его усмешки Тэмуджину стало жарко, как и бедняге Бэлгутэю.
– Был слух, что вас сильно притесняли, так ли это?
Обостренным, настороженным чутьем Тэмуджин уловил, что хан ждет от него жалоб на трудную жизнь, на бедность и лишения. Ну нет, жаловаться он не станет – скулящей собаке дают пинка.
– Все было, мудрый хан. Но мы выжили. Наша мать с помощью вечного неба поставила нас на ноги. Теперь жить легче…
Бэлгутэй, видать, решил, что старшему брату нужно помочь.
– Как нас гоняли и мучили! Великий хан, они на шею Тэмуджину даже кангу надевали.
От злости у Тэмуджина занемели пальцы рук, он взглянул на Бэлгутэя так, что тот сразу же поперхнулся и умолк.
– Зачем говорить о прошлом? – пренебрежительно махнул рукой Тэмуджин.
– Маленьких жеребят могут лягать и хромоногие мерины.
– Ваш отец был для меня настоящим братом, – задумчиво сказал Тогорил.
– Мы были всегда верны друг другу. Я должен был позаботиться о вас. Но не смог. Ну, а теперь… Хотите служить у меня? Каждому дам дело по достоинству.
Тэмуджин покачал головой.
– Мы приехали не за этим.
Ответ озадачил хана, и он не скрывал этого. А Тэмуджин почувствовал, как проходит его скованность, неуверенность. Поклонился хану, попросил:
– Вели принести мои седельные сумы.
Нилха-Сангун вышел из юрты и вскоре вернулся. Слуга внес на плече потрепанные сумы, положил их у порога. Тэмуджин достал свернутую доху, встал перед ханом на колени.
– У нас нет отца, но остался ты, его клятвенный брат. И ты для нас все равно что отец. Я приехал к тебе поделиться радостью. Недавно мы отпраздновали свадьбу. Моя жена – дочь могущественного племени хунгиратов.
Разве я мог не поставить в известность тебя, который после матери самый близкий мне человек? Мудрый хан-отец, склоняю перед тобой свою голову, прими вместе с сыновьей любовью и этот подарок.
Ловко, одним движением Тэмуджин развернул доху. Черный, с чуть заметной проседью мех заискрился, заиграл переливами. Тогорил недоверчиво ощупал доху.
– О! Такой подарок не совестно поднести и самому Алтан-хану китайскому! Не ожидал. Я, признаться, думал: крайняя нужда указала вам дорогу ко мне.
Впервые за время разговора Тэмуджин улыбнулся. Тогорил, поглаживающий искрометный мех, словно бы перестал быть владетелем огромного улуса.
Сейчас это был простой, хороший человек, умеющий радоваться, как все люди.
– Ну, ребята, за доху спасибо! А сейчас идите отдыхать. Скоро у меня соберутся нойоны, и я позову вас. Доху, – Тогорил прищурился лукаво, доху мне поднесешь потом.
– Хан-отец, великую честь ты оказываешь нам. Не осрамим ли имя твоего анды и моего отца, если покажемся нойонам в такой одежде? – Тэмуджин подергал за отворот своего халата.
– А разве в ваших седельных сумах больше ничего нет?
– Мы поехали налегке…
– Идите. Сын, проведи их и возвращайся сюда.
Нилха-Сангун провел братьев в соседнюю юрту.
– Здесь живу я, – сказал он. – Вы будете моими гостями.
– Джамуху мы увидим? – спросил Тэмуджин.
– Ты откуда его знаешь? – насторожился Нилха-Сангун.
– Мы вместе выросли. Он мой анда.
– А-а… – протянул Нилха-Сангун. – Джамуху вы не увидите. Он кочует далеко отсюда.
Тэмуджину хотелось расспросить о жизни своего побратима, но настороженность, мелькнувшая в глазах Нилха-Сангуна, остановила его.
– Твой отец, Нилха-Сангун, отец и нам. Выходит, ты наш брат. Клянусь, более верных братьев у тебя не будет! – Подкрепляя слова, Тэмуджин легонько стукнул кулаком по своей груди.
– Мой отец часто вспоминал Есугей-багатура. Он не однажды говорил: такие побратимы теперь редкость.
Сын Тогорила, кажется, не больно желал называться братом.
– Ты увидишь, что мы, сыновья Есугея, умеем ценить дружбу и братство не меньше, чем он.
Нилха-Сангун повел плечами, как бы говоря: что ж, посмотрим. И вышел из юрты. Тэмуджин принялся рассматривать его боевые доспехи, висевшие у входа. Два шлема, кривая сабля, короткий тяжелый меч, ножи, колчаны, набитые стрелами… За спиной вздыхал Бэлгутэй.
– Чего тебе?
– Почему молчишь о самом главном? Доху возьмет, а нам ничего не даст.
– Будь терпелив. И помалкивай, как ягненок, сосущий вымя матери. Еще раз влезешь без моего ведома в разговор, знай… – Тэмуджин обернулся, взял Бэлгутэя за черную косичку, потянул к себе. – Больно? Еще больнее будет.
Пришел Нилха-Сангун в сопровождении двух слуг с узлами.
– Здесь одежда, пожалованная моим отцом.
Отпустив слуг, он сам развязал узлы, разостлал на полу длинные халаты коричневого цвета, с узорами в виде сплетающихся колец, войлочные шапки с красной шелковой подкладкой, расшитые гутулы с широкими голенищами.
– Одевайтесь.
Здесь Бэлгутэй оказался проворнее Тэмуджина. Быстро переоделся, оглядел себя, поцокал языком:
– Цэ-цэ, вот это одежда! Я такой никогда и не видел.
Еле заметная улыбка ли, усмешка ли дернула полные губы Нилха-Сангуна.
– Эта одежда тангутская.
– А кто такие тангуты?
Нилха-Сангун уже не скрывал насмешливого удивления:
– Как можно ничего не знать о тангутах! Их государство велико и богато. Там люди живут не в войлочных юртах, не в кибитках. У них дома из глины.
– Это сколько же волов надо, чтобы перевезти такой дом?
– Дома стоят на одном месте.
– Рассказывай! А скот съест траву – тогда что?
– Кто держит скот – кочует, кто выращивает рис, бобы, пшеницу – живет на одном месте, – терпеливо растолковывал Нилха-Сангун, внутренне, кажется, потешаясь над простодушным Бэлгутэем.
Тэмуджин, однако, не одергивал брата. Самому тоже хотелось знать, как живут неведомые тангуты. Слушая Нилха-Сангуна, неторопливо переоделся.
Халат был узок в плечах, стеснял движения, гутулы жали, шапка была великовата, наползала на глаза – чужое, оно и есть чужое.
Но, увидев кэрэитских нойонов, одетых в халаты китайского шелка (от многоцветья нарядов рябило в глазах), Тэмуджин с благодарностью подумал о подарке Тогорила. В своей старой, измызганной одежонке они были бы похожи на тощих галок, усевшихся среди селезней.
Хан Тогорил после того, как Тэмуджин вторично преподнес ему соболью доху (она надолго притянула завистливые взгляды нойонов), усадил братьев рядом с собой, собственноручно подал чаши с кумысом, начал громко рассказывать об уме, доблести Есугей-багатура, о том, как вместе они расплетали самые коварные замыслы и сокрушали врагов. Столь же хвалебной была речь и о Тэмуджине. По его словам выходило, что Тэмуджин унаследовал от отца и внешность, и храбрость, и разумность, и весь огромный улус; что он может, как и в свое время Есугей-багатур, повести за собой много отважных воинов. Слушая его, Тэмуджин помрачнел. Получилось, что, умалчивая о незавидной доле своей, он обманул хана, вовлек его в большую ложь. Если это обнаружится, их изгонят из юрты с бранью и хохотом. А не изгонят, как просить у хана подмогу – ему, «владетелю» улуса отца? Себя перехитрил, худоумный! А тут еще проклятые гутулы жмут, ноги горят и ноют так, будто не мягкая кожа облегает их, а раскаленное железо.
Едва дождался окончания ханской трапезы. Вернулся в юрту мрачный, злой на себя. Стянул гутулы, с ненавистью бросил к порогу, не снимая халата, лег в постель.
– Такая одежда один раз в жизни достается. – Бэлгутэй подобрал гутулы, стряхнул с них соринки, поставил на место. – Ее беречь надо…
Тэмуджин швырнул ему в лицо шапку, отвернулся к стене. В чем его ошибка? В чем? Все, кажется, сделал обдуманно, правильно. Иначе делать просто нельзя. Но хан… Не пустоголовый же он! А может, здесь есть тайный умысел! И Нилха-Сангун не идет. Хоть что-то бы выведать у него. Да где там… Сын хана совсем не простак…
Нилха-Сангун пришел только утром. Снова повел их в юрту отца. Хан угостил их лепешками из пшеничной муки, рисовой кашей с кусочками жареной баранины и чаем. Вся эта диковинная еда показалась Тэмуджину пресной и безвкусной.
– Ты почему не ешь? – спросил хан.
– Отец, моя душа омрачена. Ты вчера не по заслугам возвеличил меня. Я был бы счастлив ястребом кидаться на твоих врагов, верным псом лежать у порога твоей юрты. Но то, что добыл своей доблестью мой отец, расхищено зловредными ненавистниками и завистниками. Могу ли я думать о чем-то другом, пока не верну улус родителя?
Говорил Тэмуджин не подбирая слов. Он спешил обезопасить себя от обвинений и заставить хана поверить в чистоту намерений.
Рука Тогорила стиснула крест, серебряная цепочка натянулась так, что тронь – зазвенит.
– Твоя откровенность похвальна. Но твои слова можно понять и так: не хочешь быть рядом со мной.
– Хан-отец, если бы я мог!
– Ладно, верю. – Его взгляд остановился на лице Тэмуджина. – Хочу верить. Так же, как верил твоему отцу. Ты еще молод и не знаешь, как велика цена настоящей верности. И какое счастье говорить с человеком без хитроумия и лукавства. С твоим отцом мы говорили так. С нойонами я говорю иначе. Вчера, возвеличивая тебя, я напомнил им время, когда изменники и отступники поплатились головой. Твой отец помог покарать предателей. Он погиб, и они были рады. Я им напомнил: сын его жив, и он считает меня своим отцом. Ты думаешь, я поступил неправильно?
– Моя ненависть к двоедушным беспредельна! Но меч мой короток и в колчане мало стрел, – сказал Тэмуджин.
Он сказал это с такой глубокой горечью, что лицо хана Тогорила смягчилось, подобрело.
– Ничего… Вижу, ты прям, не увертлив. Это – ценю. Меч твой будет длинным, колчан полон стрел. Я помогу тебе вернуть все, что отняли бесчестные люди. Оплачу свой долг. Но немного обожди. Давят на мой улус найманы. Мир, которого мы так долго добивались, был нарушен, едва уехал отсюда Коксу-Сабрак. Не успела расправиться трава, примятая копытами его коней, как найманы разгромили один из моих куреней. Сейчас нам очень трудно. Правда, великий Алтан-хан китайский готов прислать своих воинов.
Но придут они сюда налегке, а уйдут, сгибаясь от добычи. Возьмут ее не копьем в улусе найманов, а в моих куренях. Никто нам не поможет, Тэмуджин, если оставим друг друга в беде. Надейся на меня. Подымешься – мы будем ходить в походы стремя в стремя, и не страшны станут ни татары, ни меркиты, ни найманы.
Тэмуджин вбирал в себя его слова, как иссохшая земля капли росы. Он чувствовал: все сказанное ханом – правда. Уже одно то, что этот большой и сильный человек открылся ему, было порукой надежности его обещаний. Но он чувствовал и другое. Поддержка хана, какой бы великой она ни была, мало что изменит, если он не сумеет перетянуть на свою сторону соплеменников.
Шаман все-таки был прав.
Теперь он знал, что надо делать, и заспешил домой.
Холодный осенний ветер пригибал рыжую траву к подмерзшей земле. Серые облака катились по линялому небу. Тэмуджин плетью подбадривая коня, нетерпеливо вглядывался в безжизненную даль. Бэлгутэй скакал рядом. В новой одежде он казался ловким, стройным, красивым. Видимо, сам чувствовал это, сидел на лошади лихо подбоченясь, играл концом повода.
– Доволен подарком хана? – спросил Тэмуджин.
– Конечно! Наши братья от зависти позеленеют. Тэмуджин, если Хасар вздумает отобрать халат, ты заступишься?
– Хасар не отберет. Халат и все другое заберу я. Всю одежду – твою и мою – я подарю нукерам.
– Каким… нукерам?
– Боорчу и Джэлмэ. В этой одежде они поедут по куреням. Пусть все видят – хан кэрэитов с нами. Пусть все знают – для верных людей я ничего не жалею.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 1
У реки нажарили мяса, отдохнули. Дальше поехали вдвоем с Бэлгутэем.
Остальные братья и сыновья Джарчиудая возвратились к юртам.
Кочевья тайчиутов пересекли, никого не встретив. В первом же кэрэитском курене у них отобрали оружие и заставили следовать дальше под караулом. Из разговора караульных Тэмуджин понял, что кэрэиты воюют с найманами. Курени, по которым они проезжали, были под крепкой охраной, у коновязей днем и ночью стояли оседланные кони, днем и ночью воины не снимали доспехов. Ставка хана, расположенная в долине реки Толы возле соснового бора, была защищена двойным кольцом повозок и кибиток.
Здесь, среди многолюдного чужого племени, Тэмуджин почувствовал себя ничтожно маленьким, свои заботы – незначительными, свои замыслы несбыточными.
Тогорил принял их в небольшой юрте. На нем был длинный, до пола, халат из темно-красной матери, с расшитым воротом, в жилистую шею врезалась серебряная цепочка, оттянутая тяжелым крестом. Он стоял, заложив руки за пластинчатый пояс, строго всматривался в лицо Тэмуджина.
– Кто такие? Что вас привело ко мне? – Вдруг его глаза широко раскрылись. – Ты – сын Есугея? А это кто?
– Мой брат Бэлгутэй.
– Да-да, теперь вижу – брат. А я уж думал, из рода моего анды Есугея никого не осталось. – Хан подошел вплотную к Тэмуджину. – До чего ты похож на своего отца!
Тэмуджин был выше, крупнее далеко не малорослого хана, и это почему-то смущало его, он невольно сутулился, вжимал голову в плечи.
Немного свободнее почувствовал себя, когда хан отослал из юрты всех приближенных, оставив лишь одного молодого нойона, румяного, толстощекого, с реденькой бородкой на круглом подбородке, одетого в зеленый халат и белую войлочную шапку, расшитую красными шелковыми шнурками. «Сын хана Нилха-Сангун», – догадался Тэмуджин.
Тогорил сел, внимательным, все примечающим взглядом окинул братьев.
Следя за его взглядом, Тэмуджин покосился на Бэлгутэя. Из-под мятой шапки на лоб ползут капли пота, в глазах безмерное удивление – чудо увидел, дурак, и ума лишился! – халат из козлины по подолу изукрашен жирными пятнами, ременный пояс сполз под брюхо, гутулы оскалились швами. На себя посмотреть не хватило духу, сердцу стало тесно от горечи…
– Мудрый хан, не прими за непочтительность такое наше одеяние. Дороги опасны, и мы сочли, что будет лучше, если поедем под видом харачу.
Хан понимающе кивал головой, на его исклеванном оспой лице словно бы дремала умная, прощающая усмешка, казалось, он заранее знал и то, что скажет Тэмуджин, и то, что скроет своими словами. От этой его усмешки Тэмуджину стало жарко, как и бедняге Бэлгутэю.
– Был слух, что вас сильно притесняли, так ли это?
Обостренным, настороженным чутьем Тэмуджин уловил, что хан ждет от него жалоб на трудную жизнь, на бедность и лишения. Ну нет, жаловаться он не станет – скулящей собаке дают пинка.
– Все было, мудрый хан. Но мы выжили. Наша мать с помощью вечного неба поставила нас на ноги. Теперь жить легче…
Бэлгутэй, видать, решил, что старшему брату нужно помочь.
– Как нас гоняли и мучили! Великий хан, они на шею Тэмуджину даже кангу надевали.
От злости у Тэмуджина занемели пальцы рук, он взглянул на Бэлгутэя так, что тот сразу же поперхнулся и умолк.
– Зачем говорить о прошлом? – пренебрежительно махнул рукой Тэмуджин.
– Маленьких жеребят могут лягать и хромоногие мерины.
– Ваш отец был для меня настоящим братом, – задумчиво сказал Тогорил.
– Мы были всегда верны друг другу. Я должен был позаботиться о вас. Но не смог. Ну, а теперь… Хотите служить у меня? Каждому дам дело по достоинству.
Тэмуджин покачал головой.
– Мы приехали не за этим.
Ответ озадачил хана, и он не скрывал этого. А Тэмуджин почувствовал, как проходит его скованность, неуверенность. Поклонился хану, попросил:
– Вели принести мои седельные сумы.
Нилха-Сангун вышел из юрты и вскоре вернулся. Слуга внес на плече потрепанные сумы, положил их у порога. Тэмуджин достал свернутую доху, встал перед ханом на колени.
– У нас нет отца, но остался ты, его клятвенный брат. И ты для нас все равно что отец. Я приехал к тебе поделиться радостью. Недавно мы отпраздновали свадьбу. Моя жена – дочь могущественного племени хунгиратов.
Разве я мог не поставить в известность тебя, который после матери самый близкий мне человек? Мудрый хан-отец, склоняю перед тобой свою голову, прими вместе с сыновьей любовью и этот подарок.
Ловко, одним движением Тэмуджин развернул доху. Черный, с чуть заметной проседью мех заискрился, заиграл переливами. Тогорил недоверчиво ощупал доху.
– О! Такой подарок не совестно поднести и самому Алтан-хану китайскому! Не ожидал. Я, признаться, думал: крайняя нужда указала вам дорогу ко мне.
Впервые за время разговора Тэмуджин улыбнулся. Тогорил, поглаживающий искрометный мех, словно бы перестал быть владетелем огромного улуса.
Сейчас это был простой, хороший человек, умеющий радоваться, как все люди.
– Ну, ребята, за доху спасибо! А сейчас идите отдыхать. Скоро у меня соберутся нойоны, и я позову вас. Доху, – Тогорил прищурился лукаво, доху мне поднесешь потом.
– Хан-отец, великую честь ты оказываешь нам. Не осрамим ли имя твоего анды и моего отца, если покажемся нойонам в такой одежде? – Тэмуджин подергал за отворот своего халата.
– А разве в ваших седельных сумах больше ничего нет?
– Мы поехали налегке…
– Идите. Сын, проведи их и возвращайся сюда.
Нилха-Сангун провел братьев в соседнюю юрту.
– Здесь живу я, – сказал он. – Вы будете моими гостями.
– Джамуху мы увидим? – спросил Тэмуджин.
– Ты откуда его знаешь? – насторожился Нилха-Сангун.
– Мы вместе выросли. Он мой анда.
– А-а… – протянул Нилха-Сангун. – Джамуху вы не увидите. Он кочует далеко отсюда.
Тэмуджину хотелось расспросить о жизни своего побратима, но настороженность, мелькнувшая в глазах Нилха-Сангуна, остановила его.
– Твой отец, Нилха-Сангун, отец и нам. Выходит, ты наш брат. Клянусь, более верных братьев у тебя не будет! – Подкрепляя слова, Тэмуджин легонько стукнул кулаком по своей груди.
– Мой отец часто вспоминал Есугей-багатура. Он не однажды говорил: такие побратимы теперь редкость.
Сын Тогорила, кажется, не больно желал называться братом.
– Ты увидишь, что мы, сыновья Есугея, умеем ценить дружбу и братство не меньше, чем он.
Нилха-Сангун повел плечами, как бы говоря: что ж, посмотрим. И вышел из юрты. Тэмуджин принялся рассматривать его боевые доспехи, висевшие у входа. Два шлема, кривая сабля, короткий тяжелый меч, ножи, колчаны, набитые стрелами… За спиной вздыхал Бэлгутэй.
– Чего тебе?
– Почему молчишь о самом главном? Доху возьмет, а нам ничего не даст.
– Будь терпелив. И помалкивай, как ягненок, сосущий вымя матери. Еще раз влезешь без моего ведома в разговор, знай… – Тэмуджин обернулся, взял Бэлгутэя за черную косичку, потянул к себе. – Больно? Еще больнее будет.
Пришел Нилха-Сангун в сопровождении двух слуг с узлами.
– Здесь одежда, пожалованная моим отцом.
Отпустив слуг, он сам развязал узлы, разостлал на полу длинные халаты коричневого цвета, с узорами в виде сплетающихся колец, войлочные шапки с красной шелковой подкладкой, расшитые гутулы с широкими голенищами.
– Одевайтесь.
Здесь Бэлгутэй оказался проворнее Тэмуджина. Быстро переоделся, оглядел себя, поцокал языком:
– Цэ-цэ, вот это одежда! Я такой никогда и не видел.
Еле заметная улыбка ли, усмешка ли дернула полные губы Нилха-Сангуна.
– Эта одежда тангутская.
– А кто такие тангуты?
Нилха-Сангун уже не скрывал насмешливого удивления:
– Как можно ничего не знать о тангутах! Их государство велико и богато. Там люди живут не в войлочных юртах, не в кибитках. У них дома из глины.
– Это сколько же волов надо, чтобы перевезти такой дом?
– Дома стоят на одном месте.
– Рассказывай! А скот съест траву – тогда что?
– Кто держит скот – кочует, кто выращивает рис, бобы, пшеницу – живет на одном месте, – терпеливо растолковывал Нилха-Сангун, внутренне, кажется, потешаясь над простодушным Бэлгутэем.
Тэмуджин, однако, не одергивал брата. Самому тоже хотелось знать, как живут неведомые тангуты. Слушая Нилха-Сангуна, неторопливо переоделся.
Халат был узок в плечах, стеснял движения, гутулы жали, шапка была великовата, наползала на глаза – чужое, оно и есть чужое.
Но, увидев кэрэитских нойонов, одетых в халаты китайского шелка (от многоцветья нарядов рябило в глазах), Тэмуджин с благодарностью подумал о подарке Тогорила. В своей старой, измызганной одежонке они были бы похожи на тощих галок, усевшихся среди селезней.
Хан Тогорил после того, как Тэмуджин вторично преподнес ему соболью доху (она надолго притянула завистливые взгляды нойонов), усадил братьев рядом с собой, собственноручно подал чаши с кумысом, начал громко рассказывать об уме, доблести Есугей-багатура, о том, как вместе они расплетали самые коварные замыслы и сокрушали врагов. Столь же хвалебной была речь и о Тэмуджине. По его словам выходило, что Тэмуджин унаследовал от отца и внешность, и храбрость, и разумность, и весь огромный улус; что он может, как и в свое время Есугей-багатур, повести за собой много отважных воинов. Слушая его, Тэмуджин помрачнел. Получилось, что, умалчивая о незавидной доле своей, он обманул хана, вовлек его в большую ложь. Если это обнаружится, их изгонят из юрты с бранью и хохотом. А не изгонят, как просить у хана подмогу – ему, «владетелю» улуса отца? Себя перехитрил, худоумный! А тут еще проклятые гутулы жмут, ноги горят и ноют так, будто не мягкая кожа облегает их, а раскаленное железо.
Едва дождался окончания ханской трапезы. Вернулся в юрту мрачный, злой на себя. Стянул гутулы, с ненавистью бросил к порогу, не снимая халата, лег в постель.
– Такая одежда один раз в жизни достается. – Бэлгутэй подобрал гутулы, стряхнул с них соринки, поставил на место. – Ее беречь надо…
Тэмуджин швырнул ему в лицо шапку, отвернулся к стене. В чем его ошибка? В чем? Все, кажется, сделал обдуманно, правильно. Иначе делать просто нельзя. Но хан… Не пустоголовый же он! А может, здесь есть тайный умысел! И Нилха-Сангун не идет. Хоть что-то бы выведать у него. Да где там… Сын хана совсем не простак…
Нилха-Сангун пришел только утром. Снова повел их в юрту отца. Хан угостил их лепешками из пшеничной муки, рисовой кашей с кусочками жареной баранины и чаем. Вся эта диковинная еда показалась Тэмуджину пресной и безвкусной.
– Ты почему не ешь? – спросил хан.
– Отец, моя душа омрачена. Ты вчера не по заслугам возвеличил меня. Я был бы счастлив ястребом кидаться на твоих врагов, верным псом лежать у порога твоей юрты. Но то, что добыл своей доблестью мой отец, расхищено зловредными ненавистниками и завистниками. Могу ли я думать о чем-то другом, пока не верну улус родителя?
Говорил Тэмуджин не подбирая слов. Он спешил обезопасить себя от обвинений и заставить хана поверить в чистоту намерений.
Рука Тогорила стиснула крест, серебряная цепочка натянулась так, что тронь – зазвенит.
– Твоя откровенность похвальна. Но твои слова можно понять и так: не хочешь быть рядом со мной.
– Хан-отец, если бы я мог!
– Ладно, верю. – Его взгляд остановился на лице Тэмуджина. – Хочу верить. Так же, как верил твоему отцу. Ты еще молод и не знаешь, как велика цена настоящей верности. И какое счастье говорить с человеком без хитроумия и лукавства. С твоим отцом мы говорили так. С нойонами я говорю иначе. Вчера, возвеличивая тебя, я напомнил им время, когда изменники и отступники поплатились головой. Твой отец помог покарать предателей. Он погиб, и они были рады. Я им напомнил: сын его жив, и он считает меня своим отцом. Ты думаешь, я поступил неправильно?
– Моя ненависть к двоедушным беспредельна! Но меч мой короток и в колчане мало стрел, – сказал Тэмуджин.
Он сказал это с такой глубокой горечью, что лицо хана Тогорила смягчилось, подобрело.
– Ничего… Вижу, ты прям, не увертлив. Это – ценю. Меч твой будет длинным, колчан полон стрел. Я помогу тебе вернуть все, что отняли бесчестные люди. Оплачу свой долг. Но немного обожди. Давят на мой улус найманы. Мир, которого мы так долго добивались, был нарушен, едва уехал отсюда Коксу-Сабрак. Не успела расправиться трава, примятая копытами его коней, как найманы разгромили один из моих куреней. Сейчас нам очень трудно. Правда, великий Алтан-хан китайский готов прислать своих воинов.
Но придут они сюда налегке, а уйдут, сгибаясь от добычи. Возьмут ее не копьем в улусе найманов, а в моих куренях. Никто нам не поможет, Тэмуджин, если оставим друг друга в беде. Надейся на меня. Подымешься – мы будем ходить в походы стремя в стремя, и не страшны станут ни татары, ни меркиты, ни найманы.
Тэмуджин вбирал в себя его слова, как иссохшая земля капли росы. Он чувствовал: все сказанное ханом – правда. Уже одно то, что этот большой и сильный человек открылся ему, было порукой надежности его обещаний. Но он чувствовал и другое. Поддержка хана, какой бы великой она ни была, мало что изменит, если он не сумеет перетянуть на свою сторону соплеменников.
Шаман все-таки был прав.
Теперь он знал, что надо делать, и заспешил домой.
Холодный осенний ветер пригибал рыжую траву к подмерзшей земле. Серые облака катились по линялому небу. Тэмуджин плетью подбадривая коня, нетерпеливо вглядывался в безжизненную даль. Бэлгутэй скакал рядом. В новой одежде он казался ловким, стройным, красивым. Видимо, сам чувствовал это, сидел на лошади лихо подбоченясь, играл концом повода.
– Доволен подарком хана? – спросил Тэмуджин.
– Конечно! Наши братья от зависти позеленеют. Тэмуджин, если Хасар вздумает отобрать халат, ты заступишься?
– Хасар не отберет. Халат и все другое заберу я. Всю одежду – твою и мою – я подарю нукерам.
– Каким… нукерам?
– Боорчу и Джэлмэ. В этой одежде они поедут по куреням. Пусть все видят – хан кэрэитов с нами. Пусть все знают – для верных людей я ничего не жалею.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 1
Зимой жизнь в степи замирает. Спасаясь от губительных вьюг, откочевали к лесам и горам люди, на юг улетели птицы, на север ушли табуны дзеренов, в забитых снегом норах глубоко под землей уснули суслики и тарбаганы, – пусты необозримые просторы: нетронутые сугробы холодно мерцают под негреющим солнцем, изредка, не оставляя следов на укатанном ветрами насте, рыжей тенью промелькнет лиса, тоскливо пролает тощий корсак – и снова ни звука, ни движения. Но нередко в степь врывается злой ветер шурган, и тогда снежная пыль закрывает и солнце, и само небо, шорох, свист, вой, стоны катятся над равнинами, и горе всему живому, застигнутому шурганом в пути.
Зима приносит в курени покой. Прекращаются войны племен, разбойные налеты лихих людей. Зима – пора охоты. В избранный шаманом счастливый день мужчины садятся на коней и, разделившись на два крыла, начинают облаву.
Чем крупнее племя, тем больше стрелков-загонщиков может оно выставить, чем обширнее будет пространство, охваченное облавой, тем богаче добыча.
Вереницы всадников пересекут долины и перевалы, два крыла сомкнутся в заранее определенном месте и станут уже не крыльями, а словно бы огромным арканом. Он будет сжиматься все туже, и пугливо замечутся захлестнутые им косули, изюбры, лоси, угрожающе захрюкают свирепые кабаны, молча припадая к снегу, станет искать лазейку волчья стая. Когда аркан стянется совсем туго, в круг въедет нойон племени и начнет метать стрелы. Он будет бить не спеша, на выбор. Истоптанный снег обагрится горячей кровью… Потом настанет черед показать свою ловкость и силу родовитым сайдам. А нойон сядет у жаркого огня, примет из рук нукера горячую, еще трепещущую печень косули, посыпанную крупинками соли, будет неторопливо есть и смотреть на охотников. И не придет нойону в голову, что его время уже истекло.
…Зимовал Тэмуджин в степи. Юрты поставил в неглубокой лощине – все какая-то защита от ветров. В очагах ни днем, ни ночью не гасли огни, но, если поднималась пурга, ветер уносил тепло и становилось так холодно, что коченели руки и ноги. Мать, Борте, Хоахчин простуженно кашляли, братья уговаривали его перебраться в Хэнтэйские горы. Но Тэмуджин не хотел даже разговаривать о перекочевке. Он знал: зимняя степь охраняет его семью лучше целого тумена воинов.
Сам в эту зиму дома бывал редко. То втроем – он, Боорчу, Джэлмэ, – то поодиночке пробирались в курени, уговаривали людей, которые когда-то были под рукой отца, покидать своих нойонов, звали к себе, не скупясь на посулы. Их и принимали, и слушали охотно, потому что перед ними всегда шел шаман Теб-тэнгри, а он умел внушить людям, где их ждет благополучие, где невзгоды и страдания. Однако и возвещенная шаманом воля вечного неба, и щедрые посулы не могли сдвинуть людей с места. Слушали, согласно кивали головами, но, когда приходило время сделать выбор, отвечали одно и то же:
«Подождем». Лишь немногие, те, кому нечего было оставлять в курене и нечего взять с собой, соглашались идти к Тэмуджину. Но у него не было ни лишней еды, ни одежды, ни коней, ни оружия… Приходилось отвечать:
«Подождите».
Он был уверен, что скоро все переменится. Устали люди от бесконечных усобиц, многие злы на своих нойонов, не способных защитить ни кочевий, ни домашнего очага, ни самой жизни. Люди во всех куренях думают одинаково, и, если он сумеет показать, на что способен, они пойдут за ним.
Поначалу он въезжал в чужие курени с большой опаской, чаще всего глубокой ночью, но постепенно страхи прошли. Люди, даже не во всем согласные с ним, не думали выдавать его. Он осмелел настолько, что, узнав от Наху-Баяна, отца Боорчу: Таргутай-Кирилтух отправился на большую охоту, – решился навестить главный курень тайчиутов. Осторожный Джэлмэ отговаривал:
– Если в курене оставлен крепкий караул, нас схватят.
– Крепких караулов зимой никто не оставляет. А курень Кирилтуха со всех сторон защищен другими куренями тайчиутов. Так что караула там, наверное, совсем нет.
– А зачем тебе это, Тэмуджин? – спросил Боорчу. – Кого там повидать хочешь? Шаман же говорил…
– Ты считаешь, я все время буду думать головой шамана? – оборвал друга Тэмуджин. – Едем!
День был серый. Низко над землей висели плотные облака, в открытых местах мела поземка. Снежные струйки текли по сугробам, врывались в лес и увязали в кустарниках. Тэмуджин, Боорчу и Джэлмэ ехали по краю леса: тут их труднее было заметить. Впереди, как всегда, Джэлмэ. В левой руке ремни поводьев, в правой – лук. При малейшей опасности он не замедлит пустить его в ход, Боорчу держится позади Тэмуджина, он зорко смотрит по сторонам.
С этими парнями он чувствует себя спокойно в любом месте. Их врасплох не застанешь, оробеть не заставишь.
Под копытами скрипел снег, потрескивали сухие ветки и сучья. Ехали по знакомым с детства местам. Где-то по правую руку осталось урочище Делюн Болдог. Там он родился, там прошли самые счастливые детские годы. Юрты обычно стояли на возвышении недалеко от озера. Солнечным утром, щурясь от света, бежал он по тропинке к воде. Роса холодила босые ноги. Из-под берега, заросшего осокой и редкими камышами, взлетали утки. Сделав круг, они садились на середину озера у круглого, как шапка, островка, и ровная блестящая гладь воды взламывалась, от островка к его ногам бежали пологие волны. Такие же волны разбегались кругами, если он бросал в воду камень.
Противоположный берег, заросший кустами ивняка и темными елями, оставался в тени, оттуда плыли клочья белого тумана, огнем вспыхивали на солнце и медленно таяли.
За юртами вольно, не теснясь, стояли могучие сосны. Вокруг стволов на земле лежали ершистые шишки. Босиком ходить под соснами было плохо – шишки больно кололи ноги. Вечером, когда садилось солнце и в воздухе начинали звенеть комары, он любил кидать шишки в огонь. Они ярко, с треском вспыхивали, чешуйки сначала чернели, круто заворачивались, потом раскалялись, и шишка становилась похожей на сказочный огненный цветок.
Делюн Болдог… Его родовое кочевье. Там он впервые сел на коня, впервые натянул лук. Сейчас Делюн Болдог чужой. И озеро, скованное льдом, и сосны, и его тропа, скрытая снегом, – все принадлежит другим людям…
Джэлмэ натянул поводья. Слева открывалась узкая долина, свободная от деревьев и кустарников. На южном косогоре табун лошадей копытил снег, добывая корм. Людей не было видно, но вдали из-за сопки поднимались дымки.
Там был курень Таргутай-Кирилтуха.
Лесом обогнули долину, подошли к куреню на три-четыре полета стрелы.
Он стоял в глубокой котловине. Сверху хорошо была видна большая белоснежная юрта Таргутай-Кирилтуха, замкнутая в кольцо юрт поменьше – в них жили его родичи и нукеры. Внешнее кольцо составляли разношерстные юрты пастухов и рабов – боголов. Просторная площадь перед нойонской юртой была пустынна, у коновязи топталось на привязи пять-шесть неоседланных коней.
Значит, кто-то из мужчин все-таки есть. Иного Тэмуджин не ждал. Не оставит же Кирилтух курень совсем безнадзорным. Он покосился на Боорчу, на Джэлмэ – знают ли они, какой подвергаются опасности? Джэлмэ теребит тетиву лука, она отзывается тихим звоном, и хмуро пошевеливает широкими бровями, поседевшими от налета инея. Боорчу неотрывно смотрит на курень и машинально подергивает себя за кончик правой косички, вылезшей из-под лисьего малахая. Да, они все понимают. Может быть, только страх меньше, чем ему, холодит их нутро: они плохо знают, что будет с ними в случае неудачи. А он знает… И все-таки не повернет назад. Он должен сделать то, что задумал. Делаешь – не бойся, боишься – не делай!
С севера почти вплотную к юртам куреня подступали заросли кустарника.
Тэмуджин хотел было проехать ими, но передумал. Заросли низкие, редкие, всадников они не скроют. Лучше ехать по открытому месту. Это не вызовет подозрений. Увидев их, тайчиуты скорее всего подумают – свои.
Так и вышло. Ни на подъезде к куреню, ни в самом курене на них никто не обратил внимания. У белой юрты Кирилтуха Тэмуджин и Боорчу спешились, передав коней Джэлмэ.
– Жди час и никого не впускай в юрту, – приказал Тэмуджин.
В это время полог юрты откинулся. Вместе с клубами теплого воздуха появился Аучу-багатур. Увидев перед собой Тэмуджина, попятился.
– Не ждал? – с напускной приветливостью спросил Тэмуджин. – Было время – ты искал меня. Теперь приходится искать тебя.
Он выдернул из ножен меч. Аучу-багатур отскочил и побежал мимо юрты.
Джэлмэ вскинул лук. Не попал. Аучу-багатур умело уворачивался от стрел, кидаясь то в одну, то в другую сторону. Скоро он скрылся за юртами, и оттуда донесся его злобный крик.
Джэлмэ выругался.
Боорчу с обнаженным мечом бросился в юрту. Следом за ним кинулся и Тэмуджин.
В юрте были Улдай и несколько женщин. Они сидели вокруг котла с дымящимся мясом, обедали. Боорчу пнул ногой котел, сгреб Улдая за воротник шерстяного халата, плашмя ударил мечом по широкой спине.
– Встань, сын блудливой собаки!
Женщины завизжали, сбились в кучу. Улдай, выпучив от страха глаза, поднялся, вытер о бока жирные ладони. Боорчу приставил к его брюху острие меча.
– Сейчас Аучу-багатур приведет сюда нукеров. Если кто-то из них выпустит хотя бы одну стрелу, ты умрешь. Прикажи своим женщинам, пусть они идут к Аучу-багатуру и скажут: твоя драгоценная жизнь в его руках.
Улдай посмотрел на свой живот, на лезвие меча и, не поворачивая головы, будто опасаясь, что любое его движение будет гибельным, проговорил:
– Идите и скажите…
Женщины гурьбой бросились к дверям. Тэмуджин остановил их.
– Передайте Аучу-багатуру еще вот что. Пусть все взрослые люди соберутся сюда. Я хочу им сказать несколько слов. – Повернулся к Улдаю: Одевайся.
Сын Кирилтуха еле натянул на себя шубу – руки не слушались его. От полного лица отлила кровь, и оно стало желтее осенних листьев березы.
– Посмотри на него, друг Боорчу! И такие-то люди правят нашим народом!
Они стянули ему за спиной руки, вывели из юрты, бросили поперек седла Джэлмэ. Тот без слов понял, что к чему, убрал лук в саадак, вынул нож, приставил его к шее Улдая. Тэмуджин и Боорчу сели на коней, стали ждать.
Люди собирались за юртами, не осмеливаясь выйти на площадь.
– Подходите ближе! – крикнул Тэмуджин.
Несмело, с оглядкой люди стали приближаться. Мужчин было мало, женщины, подростки, старики. Тэмуджин увидел Сорган-Шира. Его спаситель благоразумно прятался за людскими спинами. Ни Тайчу-Кури, ни других людей, которых он знал в лицо, здесь не было. Не показывался и Аучу-багатур. И это тревожило. Не задумал ли чего черный пес Кирилтуха?
– Люди! – Тэмуджин привстал на стременах. – Вы удивляетесь, что я пришел сюда. Я пришел к вам. Многие из вас были слугами моего отца. Силой, угрозами вас принудили покинуть свою госпожу и мою мать. Я был мал и не мог защитить ни ее, ни вас. Я сам, хотя род мой высок и знатен, как строптивый богол, носил кангу. Небо помогло мне. И вот я снова здесь, но уже свободный, с мечом в руках и без страха в сердце. Я говорю вам: пришла пора возвращаться к своему природному господину. Я жду вас со стадами и имуществом. Верность будет вознаграждена. Это говорю вам я, Тэмуджин, сын Есугея.
Люди молчали. Он и не надеялся на отклик, более того – он знал, что вряд ли кто в ближайшее время осмелится уйти от Таргутай-Кирилтуха. Цель у него была другая. Слава о его дерзкой смелости станет гулять по куреням, и воины, больше всего уважающие храбрость, крепко задумаются. Они рассудят так: этот Тэмуджин далеко пойдет. Если он не убоялся среди бела дня появиться у порога такого могущественного врага, как Таргутай-Кирилтух, то что его может остановить на избранном пути?
Зима приносит в курени покой. Прекращаются войны племен, разбойные налеты лихих людей. Зима – пора охоты. В избранный шаманом счастливый день мужчины садятся на коней и, разделившись на два крыла, начинают облаву.
Чем крупнее племя, тем больше стрелков-загонщиков может оно выставить, чем обширнее будет пространство, охваченное облавой, тем богаче добыча.
Вереницы всадников пересекут долины и перевалы, два крыла сомкнутся в заранее определенном месте и станут уже не крыльями, а словно бы огромным арканом. Он будет сжиматься все туже, и пугливо замечутся захлестнутые им косули, изюбры, лоси, угрожающе захрюкают свирепые кабаны, молча припадая к снегу, станет искать лазейку волчья стая. Когда аркан стянется совсем туго, в круг въедет нойон племени и начнет метать стрелы. Он будет бить не спеша, на выбор. Истоптанный снег обагрится горячей кровью… Потом настанет черед показать свою ловкость и силу родовитым сайдам. А нойон сядет у жаркого огня, примет из рук нукера горячую, еще трепещущую печень косули, посыпанную крупинками соли, будет неторопливо есть и смотреть на охотников. И не придет нойону в голову, что его время уже истекло.
…Зимовал Тэмуджин в степи. Юрты поставил в неглубокой лощине – все какая-то защита от ветров. В очагах ни днем, ни ночью не гасли огни, но, если поднималась пурга, ветер уносил тепло и становилось так холодно, что коченели руки и ноги. Мать, Борте, Хоахчин простуженно кашляли, братья уговаривали его перебраться в Хэнтэйские горы. Но Тэмуджин не хотел даже разговаривать о перекочевке. Он знал: зимняя степь охраняет его семью лучше целого тумена воинов.
Сам в эту зиму дома бывал редко. То втроем – он, Боорчу, Джэлмэ, – то поодиночке пробирались в курени, уговаривали людей, которые когда-то были под рукой отца, покидать своих нойонов, звали к себе, не скупясь на посулы. Их и принимали, и слушали охотно, потому что перед ними всегда шел шаман Теб-тэнгри, а он умел внушить людям, где их ждет благополучие, где невзгоды и страдания. Однако и возвещенная шаманом воля вечного неба, и щедрые посулы не могли сдвинуть людей с места. Слушали, согласно кивали головами, но, когда приходило время сделать выбор, отвечали одно и то же:
«Подождем». Лишь немногие, те, кому нечего было оставлять в курене и нечего взять с собой, соглашались идти к Тэмуджину. Но у него не было ни лишней еды, ни одежды, ни коней, ни оружия… Приходилось отвечать:
«Подождите».
Он был уверен, что скоро все переменится. Устали люди от бесконечных усобиц, многие злы на своих нойонов, не способных защитить ни кочевий, ни домашнего очага, ни самой жизни. Люди во всех куренях думают одинаково, и, если он сумеет показать, на что способен, они пойдут за ним.
Поначалу он въезжал в чужие курени с большой опаской, чаще всего глубокой ночью, но постепенно страхи прошли. Люди, даже не во всем согласные с ним, не думали выдавать его. Он осмелел настолько, что, узнав от Наху-Баяна, отца Боорчу: Таргутай-Кирилтух отправился на большую охоту, – решился навестить главный курень тайчиутов. Осторожный Джэлмэ отговаривал:
– Если в курене оставлен крепкий караул, нас схватят.
– Крепких караулов зимой никто не оставляет. А курень Кирилтуха со всех сторон защищен другими куренями тайчиутов. Так что караула там, наверное, совсем нет.
– А зачем тебе это, Тэмуджин? – спросил Боорчу. – Кого там повидать хочешь? Шаман же говорил…
– Ты считаешь, я все время буду думать головой шамана? – оборвал друга Тэмуджин. – Едем!
День был серый. Низко над землей висели плотные облака, в открытых местах мела поземка. Снежные струйки текли по сугробам, врывались в лес и увязали в кустарниках. Тэмуджин, Боорчу и Джэлмэ ехали по краю леса: тут их труднее было заметить. Впереди, как всегда, Джэлмэ. В левой руке ремни поводьев, в правой – лук. При малейшей опасности он не замедлит пустить его в ход, Боорчу держится позади Тэмуджина, он зорко смотрит по сторонам.
С этими парнями он чувствует себя спокойно в любом месте. Их врасплох не застанешь, оробеть не заставишь.
Под копытами скрипел снег, потрескивали сухие ветки и сучья. Ехали по знакомым с детства местам. Где-то по правую руку осталось урочище Делюн Болдог. Там он родился, там прошли самые счастливые детские годы. Юрты обычно стояли на возвышении недалеко от озера. Солнечным утром, щурясь от света, бежал он по тропинке к воде. Роса холодила босые ноги. Из-под берега, заросшего осокой и редкими камышами, взлетали утки. Сделав круг, они садились на середину озера у круглого, как шапка, островка, и ровная блестящая гладь воды взламывалась, от островка к его ногам бежали пологие волны. Такие же волны разбегались кругами, если он бросал в воду камень.
Противоположный берег, заросший кустами ивняка и темными елями, оставался в тени, оттуда плыли клочья белого тумана, огнем вспыхивали на солнце и медленно таяли.
За юртами вольно, не теснясь, стояли могучие сосны. Вокруг стволов на земле лежали ершистые шишки. Босиком ходить под соснами было плохо – шишки больно кололи ноги. Вечером, когда садилось солнце и в воздухе начинали звенеть комары, он любил кидать шишки в огонь. Они ярко, с треском вспыхивали, чешуйки сначала чернели, круто заворачивались, потом раскалялись, и шишка становилась похожей на сказочный огненный цветок.
Делюн Болдог… Его родовое кочевье. Там он впервые сел на коня, впервые натянул лук. Сейчас Делюн Болдог чужой. И озеро, скованное льдом, и сосны, и его тропа, скрытая снегом, – все принадлежит другим людям…
Джэлмэ натянул поводья. Слева открывалась узкая долина, свободная от деревьев и кустарников. На южном косогоре табун лошадей копытил снег, добывая корм. Людей не было видно, но вдали из-за сопки поднимались дымки.
Там был курень Таргутай-Кирилтуха.
Лесом обогнули долину, подошли к куреню на три-четыре полета стрелы.
Он стоял в глубокой котловине. Сверху хорошо была видна большая белоснежная юрта Таргутай-Кирилтуха, замкнутая в кольцо юрт поменьше – в них жили его родичи и нукеры. Внешнее кольцо составляли разношерстные юрты пастухов и рабов – боголов. Просторная площадь перед нойонской юртой была пустынна, у коновязи топталось на привязи пять-шесть неоседланных коней.
Значит, кто-то из мужчин все-таки есть. Иного Тэмуджин не ждал. Не оставит же Кирилтух курень совсем безнадзорным. Он покосился на Боорчу, на Джэлмэ – знают ли они, какой подвергаются опасности? Джэлмэ теребит тетиву лука, она отзывается тихим звоном, и хмуро пошевеливает широкими бровями, поседевшими от налета инея. Боорчу неотрывно смотрит на курень и машинально подергивает себя за кончик правой косички, вылезшей из-под лисьего малахая. Да, они все понимают. Может быть, только страх меньше, чем ему, холодит их нутро: они плохо знают, что будет с ними в случае неудачи. А он знает… И все-таки не повернет назад. Он должен сделать то, что задумал. Делаешь – не бойся, боишься – не делай!
С севера почти вплотную к юртам куреня подступали заросли кустарника.
Тэмуджин хотел было проехать ими, но передумал. Заросли низкие, редкие, всадников они не скроют. Лучше ехать по открытому месту. Это не вызовет подозрений. Увидев их, тайчиуты скорее всего подумают – свои.
Так и вышло. Ни на подъезде к куреню, ни в самом курене на них никто не обратил внимания. У белой юрты Кирилтуха Тэмуджин и Боорчу спешились, передав коней Джэлмэ.
– Жди час и никого не впускай в юрту, – приказал Тэмуджин.
В это время полог юрты откинулся. Вместе с клубами теплого воздуха появился Аучу-багатур. Увидев перед собой Тэмуджина, попятился.
– Не ждал? – с напускной приветливостью спросил Тэмуджин. – Было время – ты искал меня. Теперь приходится искать тебя.
Он выдернул из ножен меч. Аучу-багатур отскочил и побежал мимо юрты.
Джэлмэ вскинул лук. Не попал. Аучу-багатур умело уворачивался от стрел, кидаясь то в одну, то в другую сторону. Скоро он скрылся за юртами, и оттуда донесся его злобный крик.
Джэлмэ выругался.
Боорчу с обнаженным мечом бросился в юрту. Следом за ним кинулся и Тэмуджин.
В юрте были Улдай и несколько женщин. Они сидели вокруг котла с дымящимся мясом, обедали. Боорчу пнул ногой котел, сгреб Улдая за воротник шерстяного халата, плашмя ударил мечом по широкой спине.
– Встань, сын блудливой собаки!
Женщины завизжали, сбились в кучу. Улдай, выпучив от страха глаза, поднялся, вытер о бока жирные ладони. Боорчу приставил к его брюху острие меча.
– Сейчас Аучу-багатур приведет сюда нукеров. Если кто-то из них выпустит хотя бы одну стрелу, ты умрешь. Прикажи своим женщинам, пусть они идут к Аучу-багатуру и скажут: твоя драгоценная жизнь в его руках.
Улдай посмотрел на свой живот, на лезвие меча и, не поворачивая головы, будто опасаясь, что любое его движение будет гибельным, проговорил:
– Идите и скажите…
Женщины гурьбой бросились к дверям. Тэмуджин остановил их.
– Передайте Аучу-багатуру еще вот что. Пусть все взрослые люди соберутся сюда. Я хочу им сказать несколько слов. – Повернулся к Улдаю: Одевайся.
Сын Кирилтуха еле натянул на себя шубу – руки не слушались его. От полного лица отлила кровь, и оно стало желтее осенних листьев березы.
– Посмотри на него, друг Боорчу! И такие-то люди правят нашим народом!
Они стянули ему за спиной руки, вывели из юрты, бросили поперек седла Джэлмэ. Тот без слов понял, что к чему, убрал лук в саадак, вынул нож, приставил его к шее Улдая. Тэмуджин и Боорчу сели на коней, стали ждать.
Люди собирались за юртами, не осмеливаясь выйти на площадь.
– Подходите ближе! – крикнул Тэмуджин.
Несмело, с оглядкой люди стали приближаться. Мужчин было мало, женщины, подростки, старики. Тэмуджин увидел Сорган-Шира. Его спаситель благоразумно прятался за людскими спинами. Ни Тайчу-Кури, ни других людей, которых он знал в лицо, здесь не было. Не показывался и Аучу-багатур. И это тревожило. Не задумал ли чего черный пес Кирилтуха?
– Люди! – Тэмуджин привстал на стременах. – Вы удивляетесь, что я пришел сюда. Я пришел к вам. Многие из вас были слугами моего отца. Силой, угрозами вас принудили покинуть свою госпожу и мою мать. Я был мал и не мог защитить ни ее, ни вас. Я сам, хотя род мой высок и знатен, как строптивый богол, носил кангу. Небо помогло мне. И вот я снова здесь, но уже свободный, с мечом в руках и без страха в сердце. Я говорю вам: пришла пора возвращаться к своему природному господину. Я жду вас со стадами и имуществом. Верность будет вознаграждена. Это говорю вам я, Тэмуджин, сын Есугея.
Люди молчали. Он и не надеялся на отклик, более того – он знал, что вряд ли кто в ближайшее время осмелится уйти от Таргутай-Кирилтуха. Цель у него была другая. Слава о его дерзкой смелости станет гулять по куреням, и воины, больше всего уважающие храбрость, крепко задумаются. Они рассудят так: этот Тэмуджин далеко пойдет. Если он не убоялся среди бела дня появиться у порога такого могущественного врага, как Таргутай-Кирилтух, то что его может остановить на избранном пути?