Калашников Исай Калистратович. Гонимые

   Хушаху же ведет какую-то хитрую игру против князя Юнь-цзы, Елюй Люгэ вынашивает темные замыслы и хочет быть осведомленным в том, чего ему знать не полагается, а он меж ними что сухой боб в барабане – летает от стенки к стенке, выбивает дробь, какую им хочется. Солгал, что найманы хотели бы подергать государя за его золотую бороду, – получил награду от Хушаху, выдал чужие тайны – Елюй Люгэ одарил серебром. Даже Цуй спас от замужества ложью. Выходит, прав Бао Си, людьми правит не честность и совестливость, а хитрость, лукавство, ловкая ложь.
   Они вышли на площадь веселья. Ряженые зазывалы на высоких ходулях приглашали народ в театры, где давали представления актеры, и в театры теней. Удары медного гонга звали к легким ширмам, над ними ходили, кланялись, пели, сражались куклы. На высоком помосте, открытом со всех сторон, вертелся фокусник, показывая зрителям снятый с плеч халат; он вскидывал его, ловил на лету, сминал в комок, снова разворачивал и вдруг начал вытаскивать из складок кувшины с водой, сначала маленький, потом побольше, еще больше, наконец поставил на помост такой кувшинище, что и сам бы мог уместиться в нем, вслед за этим в руках фокусника оказался живой петух. Птица хлопала крыльями, крутила головой с ярко-красным гребнем, вырвавшись из рук, взлетела на шест, и по площади разнеслось вызывающе-насмешливо: «Ку-ка-ре-ку!»
   Цуй позабыла все свои страхи, смеялась, хлопала в ладоши, дергала Хо за рукав, звонко кричала:
   – Смотри, Хо, смотри!
   Он смотрел и тоже смеялся. Но, вспомнив, что скоро Цуй уедет, потускнел. Плохо ему будет, если в этом большом, многолюдном городе останется совсем один. Да что же это такое делается? Почему, зачем он праздно шатается по городу, если все решится через несколько дней?
   – Бао Си, не увози Цуй…
   Бао Си в это время смотрел на фокусника, который поставил на нос длинную бамбуковую палку с вращающейся на конце глиняной тарелкой, обернулся, спросил:
   – Ты что-то сказал?
   – Не увози Цуй!
   Бао Си фыркнул, скосил глаза на девушку, потом посмотрел на Хо, опять фыркнул.
   – Понимаю… Но ты, наверное, не хочешь, чтобы она и ее отец умерли голодной смертью? Я не богатый. У меня один цин^[43] земли. Но все же урожая бобов и проса хватает…
   – Бао Си, ты возьми вместе с нами и Хо!
   – Ну что ты говоришь, Цуй! Кто его отпустит? И что он там будет делать?
   Слушая Бао Си, Хо кивал головой: да, это так, – а думал о другом.
   Никто из них не догадывается, что у него есть в запасе деньги. На первое время их хватит, а там можно было бы что-то и придумать. Ни Цуй, ни Ли Цзяну он не дал бы умереть с голоду. Вся беда, однако, в том, что денег от него старик не примет. Где же! Ему ли, чьи слова достигали ушей самого сына неба, пользоваться поддержкой какого-то Хо. А что, если… Снова хитрость. Но его хитрость совсем другая, он не себе ищет выгоду, вернее, не только себе…
   – Цуй, Бао Си, я совсем забыл… Мне надо идти домой.
   – Ты что, Хо! – всполошилась Цуй. – Мы сегодня будем провожать на небо Цзао-вана, бога домашнего очага. Неужели ты не будешь с нами?
   – Я приду, Цуй. Приду.
   Он пришел в свою каморку, закрыл двери на засов, пересчитал деньги, перебрал, взвешивая на руках, слитки серебра из мешочка Елюй Люгэ. Не так уж много. Но и не мало. Часть слитков он высыпал в ямку, часть оставил в мешочке, спрятал его за пазуху. По дороге к дому Ли Цзяна купил целую корзину сладостей, изжаренную и окрашенную в огненно-красный цвет курицу, кувшин вина. Цуй ахнула:
   – Смотрите, наш Монгол стал богачом!
   Ли Цзян недоверчиво ощупал праздничную курицу, понюхал вино, помял сладости и облизал пальцы.
   – Тебе, видно, стали платить большое жалованье?
   – От вас, учитель, я получаю знания. И за них мне платят… Учитель, я говорил с Хушаху. Он помнит и любит тебя… Он говорит: «Достойный Ли Цзян ушел на отдых, но я его по-прежнему считаю на службе. Передай, говорит, Хо, вот это». – Хо достал мешочек.
   Старик трясущимися пальцами растянул шнурок, высыпал слитки на ладонь.
   – Меня, старого Ли Цзяна, нельзя забыть.
   – Но это, учитель, еще не все. Хушаху сказал, что время от времени он будет через меня спрашивать у вас совета по наиважнейшим государственным делам. А значит, как я думаю, время от времени не обойдет вас и своей щедростью.
   – Отец, мы никуда не поедем? – спросила Цуй.
   – Не знаю, что и делать теперь. Им трудно без меня решать государственные дела… – заважничал Ли Цзян.
   – Хо, ты принес счастливую весть! Какой ты у нас молодец, Хо!
   – Дочь, кто неумеренно выражает радость, того ждет горе. Помолчи.
   Бао Си стоял в стороне, и Хо все время ощущал на себе его пристальный взгляд, почему-то терялся, хотелось, чтобы Ли Цзян скорее убрал мешочек, но старик и не думал делать этого, ласкал пальцами серебро, напыщенно говорил о своих заслугах.
   – Я пойду нарублю хворосту, – сказал Хо.
   Сухой хворост хранился под дощатым навесом. Хо взял топор, попробовал пальцем остроту лезвия, принялся рубить кривые, суковатые палки. Подошел Бао Си, присел на чурбак.
   – Хо, ты прямо с площади веселья пошел к Хушаху?
   Он ждал, что Бао Си спросит о чем-то подобном, и все же замешкался с ответом.
   – Не сразу… Хотя нет, сразу. А что?
   – Просто так… И тебя по первому слову допустили к Хушаху?
   – Да.
   – И едва ты сказал о почтенном Ли Цзяне, он послал за серебром?
   – Серебро было у него на столе.
   – Значит, припас заранее? И он, конечно, очень жалел, что выгнал старика?
   – Нет, он не жалел… – Хо начал теряться: чего хочет от него Бао Си?
   – Так, не жалел… А серебра все-таки отвалил? Непонятный человек.
   Стены дома развалились, а он кроет его новой черепицей. Ваш Хушаху глупый?
   – Почему же? Он совсем не глупый.
   – Тогда ты всех нас считаешь глупыми. Старик тебе поверил потому, что ему хочется в это верить. Цуй в таких делах не разбирается. Но я-то вижу тут не все чисто.
   Хо отбросил топор, сел на хворост. Бао Си не поверил его выдумке. Что ж, может быть, это даже к лучшему. И он рассказал, как расстроил свадьбу Цуй и сына чиновника, и что за этим последовало для Ли Цзяна, и о своем замысле помешать старику уехать из города.
   – Не думал, что ты такой хитроумный, – с осуждением сказал Бао Си.
   – А что же мне делать? – понурился Хо. – Я никому не желаю зла.
   – Но ты забыл, что от кривой палки прямой тени не бывает. Что будет дальше?
   – Откуда я могу знать, что будет дальше!
   – Вот видишь… Тебе, Хо, надо жениться на Цуй и жить как все люди.
   Хо ушам своим не поверил. А может быть, Бао Си просто смеется над ним? Нет, не похоже.
   – Старик никогда не согласится…
   – Уговорить его – не самое трудное. Как будете жить дальше – вот о чем надо задуматься.
   – Мы будем жить лучше всех! Мои руки все умеют делать.
   – Это, конечно, хорошо…
   Их разговору помешал Ли Цзян. Он подошел, важно выставив вперед тощую бороденку, играя за спиной пальцами.
   – Хо, для праздничного огня подбери самых хороших дров. Сложи их вон там, перед домом.
   Нарубленный хворост Хо сложил клеткой, в середину накидал тонких веток и щепок.
   – Готово, учитель!
   Ли Цзян, все так же играя пальцами за спиной, обошел вокруг клетки.
   – Дров мало. Пусть пламя взлетит выше дома. Сегодня у нас поистине великий праздник. Бао Си, теперь ты видишь, как тут ценят меня?
   – Да, вижу и радуюсь. За вас и за Хо. Он ваш ученик, и его тоже ценят. С кем-то другим Хушаху, я думаю, не стал бы и говорить.
   – Ты прав, Бао Си. Я потратил немало трудов, чтобы из грубого варвара сделать хорошего служителя. Теперь его ценят.
   – Его будут ценить еще больше, если он породнится с нами.
   – Как он может породниться снами, Бао Си? – Старик перестал играть пальцами.
   – Пусть он женится на нашей Цуй.
   Старик попятился, будто увидел перед собой тигра.
   – Ты не в своем уме, Бао Си! Чтоб я таких слов больше никогда не слышал!
   – Хорошо, я буду молчать. И все кончится тем, что я увезу Цуй. Там она выйдет замуж за ремесленника или земледельца. Вы этого хотите?
   – Она будет женой большого сановника! Сейчас, когда я в такой чести…
   – Этой чести добивался для вас Хо. И когда он перестанет заботиться о вас, вы будете забыты.
   – Мне ли нуждаться в заботах Хо!
   – Через кого же вы будете давать мудрые советы Хушаху?
   – Мне все равно через кого.
   – А если попадет глупый или, хуже того, недостойный человек? В дырявом мешке не доставишь просо до места, все растеряешь в дороге. Ваши мудрые советы в пустой голове превратятся в глупость.
   – Но почему Хо уйдет от меня? Хо, разве ты можешь оставить меня?
   – Нет, учитель, пока с вами Цуй…
   – Небо не захотело, чтобы Цуй стала женой сына чиновника – сказал Бао Си. – И вы теперь сами не знаете, чего хочет небо. А я знаю. Сегодня был у гадателя. Он сравнивал восемь иероглифов, обозначающих год, месяц, день и час рождения Цуй и Хо. Гадатель сказал, что такое счастливое совпадение бывает очень редко.
   – Кто тебе позволил гадать?!
   – Но мне никто и не запрещал. А деньги гадателю я платил собственные… Сейчас могу показать вам счастливые совпадения иероглифов.
   Я все запомнил.
   Старик пожевал бледные губы, быстрой, семенящей походкой ушел в дом.
   Ночь надвигалась на землю. Ветви деревьев сада на темном небе казались нарисованными черной тушью. Под крышей дома шеборчали воробьи, укладываясь спать. Бао Си положил тяжелую руку на плечо Хо.
   – Не бойся, все будет хорошо.
   – Ты вправду гадал?
   – Конечно. Когда ты ушел, я поговорил с Цуй. И понял, если ты женишься на ней, всем будет хорошо. Ну, пошли.
   Идти в дом Хо сейчас не хотелось. Он боялся, что старик его выгонит и навсегда захлопнет за спиной дверь. Но Ли Цзян, видимо, уже успокоился. Он стоял перед изображением бога домашнего очага, прикреплял к стене маленькое бумажное седло, уздечку из красного шелкового шнура, клок сена для священной лошади Цзао-вана, на которой тот должен отправиться к владыке неба. Цуй, разрумяненная жаром очага, зажигала свечи и фонарики.
   Дом наполнился переливчатым, радостным светом.
   Приближался час проводов Цзао-вана. Он поскачет к верховному владыке Юй-хуану, чтобы рассказать о добрых и злых делах семьи. Ли Цзян переоделся в свой лучший халат, поставил перед изображением Цзао-вана чаши с рисом, печеньем и сладостями. Потом принес маленькую чашечку с медом, обмакнул в ней палец, мазнул по губам Цзао-вана: пусть говорит верховному владыке только сладкие слова. Постоял в раздумье, налил в чашечку вина и, окуная в него палец, «напоил» Цзао-вана. На всякий случай. Если бог домашнего очага, несмотря на смазанные медом уста, вздумает сказать кое-что владыке, он не сможет этого сделать из-за опьянения.
   Хо невесело усмехнулся. Люди хитрят не только друг с другом, но и с богами.
   Ли Цзян снял изображение Цзао-вана, медленно, торжественно направился во двор. Хо развел огонь. Сухой хворост занялся быстро, пламя поднялось рыжим кустом, вскинув в небо тучи искр. Жмурясь и прикрывая от жара ладонью бороденку, Ли Цзян положил в огонь изображение Цзао-вана. Бумага вспыхнула, сворачиваясь и рассыпаясь, черные хлопья, подхваченные пламенем, взлетели вверх…
   – Улетел наш Цзао-ван. Он вернется к нам в новогоднюю ночь… – Ли Цзян посмотрел на небо. – Хо и Цуй, вы последите за огнем. А мы с тобой, Бао Си, пойдем в дом и посмотрим, так ли уж хорошо совпали у гадателя иероглифы.

Глава 2

   После того как разошлись пути побратимов, в курене Тэмуджина, в куренях его родичей стало неспокойно. Все понимали, что без воинов Джамухи, испытанных в походах и сражениях, трудно будет выстоять не только перед такими сильными врагами, как татары, но и перед тайчиутами Таргутай-Кирилтуха. Родичи, наверное, не один раз пожалели, что связали свою судьбу с Тэмуджином. Сача-беки, Алтан и Хучар ушли было следом за Джамухой, но вскоре вернулись. Их непостоянство, шаткость злила Тэмуджина, но он молчал. Он словно бы и не заметил их метаний.
   В первые дни Тэмуджин и сам растерялся. Хотел ехать к Джамухе, уговорить вновь кочевать вместе. Но, все обдумав, понял, что делать этого нельзя. Люди решат, что без Джамухи им не обойтись. А к чему это приведет?
   Анда станет тут главным человеком. Но анда не желает сплачивать племена, он хочет все сохранить так, как оно есть, а это дело невозможное, и потому, о чем бы они ни договорились с Джамухой, какие бы клятвы друг другу ни дали, вновь случится то, что случилось. Огню с водой не слиться, чему не быть, тому не сбыться.
   Зима не принесла в курени успокоения. Все чего-то ждали со страхом и тревогой. К Тэмуджину перестали перебегать нукеры от других нойонов. Это был плохой признак. А родичи? В случае чего они вновь оставят его одного.
   Этого допустить никак нельзя. Но что делать, как удержать их возле себя?
   Уговоры не помогут. Из страха они предадут его, страх же, только страх может и удержать их.
   Длинными зимними ночами, греясь у очага, он в одиночестве обдумывал каждый свой шаг. Первому приоткрыл свои замыслы шаману Теб-тэнгри. Это было в самом начале весны.
   Из предосторожности не стал говорить с ним в юрте, выехали в степь.
   Снега растаяли, степь, покрытая клочковатой прошлогодней травой, была похожа на линялую волчью шкуру. Кони шли шагом.
   – Скажи мне, Теб-тэнгри, ты можешь вселять в души людей большую робость?
   – Духи и страха, и радости до сих пор были покорны мне. Но зачем тебе это? Кого хочешь напугать?
   – Моих родичей – Даритай-отчигина, Сача-беки, Алтана, Хучара. Для этого не надо вызывать духов. Ты, не сам, конечно, через людей, дай понять, что Таргутай-Кирилтух собирается наказать их за отступничество.
   – Это сделать проще, чем оседлать самого смирного коня.
   – Да, сделать это не трудно. Они сами понимают, что сейчас, когда нет с нами Джамухи, Таргутай-Кирилтух осмелеет. Я удивляюсь, почему он до сих пор не напал на нас. Будь на его месте я… Ну, неважно. Напугать родичей – самая малая часть твоего дела. У них со страху могут подогнуться колени.
   Они падут ниц перед Таргутаем и начнут выпрашивать прощение. Если он простит, мы все погубим. Таргутай-Кирилтух не должен их прощать.
   – Понятно. Но как я это сделаю?
   – Подумай. Будь это дело простое, разве стал бы я беспокоить тебя.
   – Ну что ж, попробую. Для этого я должен стать своим человеком у Таргутай-Кирилтуха. Я начну чернить тебя перед людьми, потом сбегу к тайчиутам.
   – Черни, да не очень. – Тэмуджин нахмурился, он хорошо знал, на что способен злой язык шамана.
   – Все будет в меру. А теперь скажи, Тэмуджин, что последует за всем этим?
   – Ты слишком много хочешь знать!
   – Ого! – усмехнулся Теб-тэнгри. – Советую помнить: я тебе не нукер. Я – шаман!
   Тэмуджин поиграл плетью, словно примериваясь, как лучше резануть ею шамана. Он только сейчас понял, почему никогда не любил этого человека.
   Шаман мнит себя не только всезнающим, но и всесильным, он, видимо, считает, что само небо предопределило ему властвовать над людьми. И, надо сказать, властвует. В том числе над ним. И никуда от этого пока что не денешься.
   – После этого будет то, чего ты так хотел, Теб-тэнгри…
   – Я в тебе не ошибся, Тэмуджин!
   С презрительным высокомерием взглянув на шамана, Тэмуджин сказал:
   – Лучше позаботься о том, чтобы не ошибся в тебе я… Твой отец и твои братья все еще у Таргутай-Кирилтуха?
   – Да. Они все время на глазах, бежать не могут.
   – Это к лучшему. Таргутай-Кирилтух скорее поверит тебе. А они пусть смотрят, слушают и обо всем, что там происходит, через людей доносят мне.
   С собой возьмешь Чаурхан-Субэдэя. Если какая опасность, пусть скачет сюда.
   Все. Возвращайся в курень другой дорогой. – Тэмуджин дернул поводья, поскакал.
   Все получилось так, как он и рассчитывал. Слухи один тревожнее другого поползли из юрты в юрту, от куреня к куреню. На возвышенностях с утра до темноты стояли дозорные, со страхом вглядываясь в даль, а ночью вокруг куреней кружили конные караулы. Встревоженный Боорчу несколько раз спрашивал:
   – Мы чего ждем, Тэмуджин? Нас сомнут, разметают, если будем лениво почесывать бока.
   – Друг Боорчу, ты стал пугливым. Помнишь, мы с тобой вдвоем никого не боялись. А сейчас у нас есть воины, с нами много друзей, мои родичи.
   – Ты и шамана считал своим другом, а он сбежал.
   – Но ты не сбежишь, не сбежит и Джэлмэ. А когда мы вместе, никакой враг не страшен. Не беспокойся, Боорчу, и получше присматривай за моими родичами.
   – Они ездят друг к другу каждый день.
   – Вот и хорошо.
   – Ничего хорошего я не вижу. Сговорятся за нашей спиной.
   Тэмуджин и сам опасался этого. Вроде все предусмотрел, но кто знает… Жизнь столько раз опрокидывала все его замыслы и надежды. Опять его судьба в руках шамана. Если он плохо справится со своим делом – конец.
   Родичи не зовут его на совет. Сейчас они сообща думают, как без большого урона поддаться Таргутай-Кирилтуху. Кто-то из них, видимо, скоро отправится к нойону тайчиутов. Наверное, пронырливый Даритай-отчигин.
   Он почти угадал. К тайчиутам тайком поехали дядя и Алтан. Тэмуджин приказал, чтобы все его люди были готовы по первому сигналу тронуться в путь. У коновязи днем и ночью стояли под седлом лошади воинов, сами воины спали не раздеваясь, не снимая оружия. Тэмуджин в эти дни не мог ни есть, ни спать. Долговязый, сутулый, молча ходил по куреню, проверял исправность оружия воинов, седловку коней, объезжал дозоры. Он опасался не столько нападения Таргутай-Кирилтуха, сколько родичей. От них можно было ждать всего.
   Наконец дядя и Алтан возвратились от Таргутай-Кирилтуха. Через день Даритай-отчигин приехал к Тэмуджину. По его кислому лицу было видно, что поездка к тайчиутам ничего хорошего не принесла.
   – Ты чем-то сильно опечален, мой дорогой дядя?
   – Беда надвигается на всех нас, Тэмуджин. Тайчиуты откармливают коней, острят стрелы. Они пойдут на нас.
   – Пусть идут.
   – Но мы не сможем защищаться!
   – Что касается меня, то я и не собираюсь защищаться. Ты видел, в моем курене все уложено на телеги. Я откочую к моему отцу – хану Тогорилу.
   – А как же мы? Нас останется совсем мало.
   – Что вам делать – думайте сами.
   – Тэмуджин, родственники так не поступают.
   – А как они поступают? – вкрадчиво спросил Тэмуджин и озлился, закричал:
   – Как вы, тайно сносясь с Таргутай-Кирилтухом? Моей головой хотели купить его расположение?
   Дядя сжался, стал совсем маленьким. Обиженно хлюпнул носом.
   – И как ты мог подумать такое?..
   – А что, не ездил к Таргутай-Кирилтуху?
   – Почему же, ездил. Вместе с Алтаном. Об этой поездке я и хотел тебе рассказать. Мы думали добиться мира…
   – Совсем не важно, чего вы хотели, зачем ездили. Я ухожу от вас, дядя.
   – Возьми меня с собой, Тэмуджин. Или я не брат твоего отца?
   – Мы все родичи. И, однако, договориться не можем. Давно пора прийти к согласию, избрать хана. Тогда и кочевать никуда не нужно. Будь ты, дядя, ханом, я склонил бы перед тобой свою голову – бери моих воинов, проси помощи у Тогорила и громи тайчиутов!
   – Как мы изберем хана, Тэмуджин, если нам даже нельзя собрать нойонов?
   – И не надо собирать. Мы могли бы избрать не всеобщего хана, а для тех, кто с нами.
   – Ну что это за хан будет! Одна видимость.
   – И самый здоровый вол был когда-то маленьким теленком. Давай, дядя, изберем тебя ханом, вручим в твои руки все наши заботы!
   – Э, нет, таким ханом я быть не желаю! Может быть, Алтана?
   – Давай изберем Алтана, Сача-беки, Хучара или кого другого. Мне все равно. Я буду верно служить любому, кто оградит от бед наши кочевья.
   Даритай-отчигин задумался.
   – Тэмуджин, ханом надо избрать тебя! – Он взбодрился, точно вдруг нашел верное средство разом избавиться от всех бед.
   – Дядя, зачем мне взваливать на плечи чужие заботы? К тому же из всех вас я самый молодой.
   – Не отказывайся, Тэмуджин. У тебя улус больше, чем у каждого из нас.
   У тебя опора, какой ни у кого нет, – хан Тогорил.
   Все шло как надо. Но Тэмуджину хотелось, чтобы так же, как дядя, думали и остальные нойоны. Поэтому, проводив Даритай-отчигина, он пригласил Боорчу и Джэлмэ.
   – Вот что, друзья. Подберите человек двадцать – тридцать самых надежных воинов, садитесь на самых резвых коней и ночью пошумите у куреня Алтана или Сача-беки. Сделайте так, чтобы вас приняли за тайчиутов. Но смотрите, если правда откроется… Сейчас все висит на волоске.
   Нукеры пошумели, как надо, всех переполошили. Тэмуджина рано утром разбудил стук копыт, говор людей. Он вскочил, приоткрыл дверной полог, выглянул из юрты. У коновязи стояли Сача-беки, Алтай, Хучар и около сотни нукеров. Все три нойона были одеты в доспехи, вооружены. Ночная стража и Боорчу с Джэлмэ не пускали их в юрту.
   – Высокородные нойоны, прошу вас – подождите, – с вежливой наглостью уговаривал их Боорчу. – Тэмуджин так рано не встает и очень сердится, когда его будят.
   Тэмуджин опустил полог, оделся, позевывая, вышел из юрты, сделал испуганное лицо.
   – Алтан, Сача-беки, Хучар, что такое? Почему вы здесь в такую раннюю пору?
   – Тайчиуты…
   – Где?
   – Ночью они напали на мой курень, – сказал Сача-беки. – Я их отбил.
   Тогда они кинулись на курень Алтана.
   – Где они сейчас?
   – Куда-то ушли. Но они вернутся…
   – Идемте в юрту. Боорчу, Джэлмэ, как вы смели задерживать моих родичей! Быстро поднимите людей, пусть разбирают юрты, запрягают волов.
   Будем уходить к хану Тогорилу. Не медлите!
   Нойоны понуро побрели за ним в юрту.
   – Ты в самом деле покидаешь нас, Тэмуджин? – спросил Сача-беки. – Нам говорил твой дядя, но мы не поверили.
   – На вас я больше не надеюсь. Ну что это такое, Сача-беки! Ты отогнал врагов от своего куреня и лег спать. Почему не преследовал? Почему позволил напасть на курень Алтана?
   – Прежде чем преследовать, надо знать, сколько перед тобой врагов. А попробуй разберись, если ночь!
   – Ночь, темнота не оправдание. Каждый заботиться только о своем курене и никто – обо всех.
   За стенами юрты встревоженно шумел курень. Дробно стучали копыта коней, плакали дети, вздорили женщины, кричали мужчины. Нойоны беспокойно прислушивались к этим звукам. Прибежала Борте с Джучи на руках, испуганно спросила:
   – Почему мы уходим отсюда?
   – Борте, мне не до тебя. Иди собирайся и ни о чем не спрашивай.
   – О небо, придет ли покой на эту землю?!
   Алтан снял с головы железный шлем.
   – Тэмуджин, мы должны держаться вместе.
   – Я всегда говорил то же самое. А еще раньше так же говорил мой отец.
   Вы не хотели слушать его. Вы не слушаете меня. Вы думаете, я рвусь в ханы.
   Но это совсем не так. Становись ханом ты, Алтан, и я буду ходить у твоего стремени. Ты немало прожил, ты много видел, и ты сумеешь защитить всех нас, прославить род Хабул-хана.
   – Тэмуджин, тело мое стало слишком грузным, чтобы мчаться на врагов впереди молодых воинов.
   – Тогда ты, Сача-беки, возьми поводья в свои руки. Всем ведомы твоя отвага, сила и крепость твоей руки. Стань ханом, принеси покой народу, и я буду простым стражем у твоих дверей.
   Сача-беки горделиво расправил плечи, но тут же опустил их, нахмурился.
   – Я могу скакать на коне и рубить мечом. Однако хан должен заниматься не только этим. Примирять спорящих, осаживать торопливых, подгонять ленивых я не смогу. Какой же в таком случае из меня хан?
   – А ты, Хучар, что скажешь? Неужели откажешься и ты? Прими на себя высокую заботу, и я буду твоей стрелой – куда пошлешь, туда и полечу…
   Хучар угрюмо покусывал ногти.
   – Зачем нам разводить эти разговоры? Я, как и наш дядя, считаю, что только ты можешь оборонить нас от недругов. Тебе и быть ханом. Вот мое слово.
   – Для меня, как и для вас, ханская шапка не радость. Время грозное.
   Еще мудрый кузнец Джарчиудай говорил мне, что он видит, как в степи рождается буря. А кому неизвестно, что первыми под натиском ветра падают высокие деревья?
   – Одинокие деревья падают еще раньше, – сказал Алтан. – Ты не будешь одинок.
   – Но я молод и слаб.
   – За тобой хан кэрэитов, – сказал Сача-беки. – Уже одно то, что станешь ханом, остановит тайчиутов. Они хорошо знают, какая участь постигла меркитов.
   Тэмуджин закрыл глаза, словно прислушиваясь к самому себе. Вот и сбывается то, к чему он шел в последнее время, не давая себе передышки…
   – Хорошо, родичи. Видит небо, не ради своей выгоды, не из желания прославиться, не из пустого стремления повелевать я приму на себя тяжкое бремя. Скачите в свои курени, разбирайте юрты. Перекочуем в более безопасное место и там совершим обряд возведения в ханы, принятый нашими предками. Вы согласны со мной?
   – Да, мы согласны.
   – Ну, не теряйте времени! Пришлите сюда по сотне воинов. Я буду вас охранять во время перекочевки.
 
   …На высоком равнинном берегу Онона, покрытом первой зеленью, в стороне от куреня стояла большая белая юрта. Перед входом, на почтительном расстоянии от нее, полукругом выстроились воины, вооруженные длинными копьями. За ними толпились нукеры, простолюдье, женщины, подростки, дети.
   В белой юрте начался курилтай. Здесь были все родовитые нойоны:
   Даритай-отчигин, Алтан, Бури-Бухэ, Сача-беки и его брат Тайчу, Хучар, братья Тэмуджина, люди высокого возраста из разных племен, приставшие в свое время к Тэмуджину. Говорил старый Усун из рода баринцев:
   – Волос из гривы коня легко разорвет и ребенок… Но если волосы сложить один к одному и свить из них веревку, на ней можно удержать и дикого скакуна, и свирепого быка…