Страница:
– Ну конечно! – раздраженно ответил душевнобольной. – Я знаю, что такое Лондон! Я просто не знаю...
В это время вдалеке прокричал петух. Ренфилд вдруг спрыгнул с кровати и молнией метнулся к профессору. Прежде чем я успел шевельнуться, Ренфилд сдавил своими ручищами шею профессора и принялся его душить. Ван Хельсинг, обхватив запястья безумца, пытался оторвать от себя его цепкие руки. Лицо профессора вмиг налилось кровью, затем приобрело тревожный синюшный оттенок. Ренфилд лишил его возможности дышать. Все судорожные попытки втянуть в легкие хоть глоток воздуха были безуспешными. Я вызвал звонком санитара и бросился на Ренфилда, схватив его за предплечья.
В считанные секунды (мне они показались часами) прибежавший санитар навалился на Ренфилда, прижав его к стене своим могучим телом. Вскоре пациент уже бился в смирительной рубашке. Я поспешил к профессору. Ван Хельсинг судорожно втягивал в себя воздух и осторожно массировал помятую шею. Ногти Ренфилда оставили на коже профессора длинные кровоточащие царапины. Я опасался, не сломаны ли у моего наставника шейные позвонки. Но профессор махнул рукой. Через несколько минут он уже смог говорить.
Сегодня Ван Хельсинг отправляется в мой загородный дом. Я очень волнуюсь за него. Если он прав и Ренфилдом управляют вампиры, тогда уединение может обернуться для Ван Хельсинга смертельной ловушкой.
Глава 9
В это время вдалеке прокричал петух. Ренфилд вдруг спрыгнул с кровати и молнией метнулся к профессору. Прежде чем я успел шевельнуться, Ренфилд сдавил своими ручищами шею профессора и принялся его душить. Ван Хельсинг, обхватив запястья безумца, пытался оторвать от себя его цепкие руки. Лицо профессора вмиг налилось кровью, затем приобрело тревожный синюшный оттенок. Ренфилд лишил его возможности дышать. Все судорожные попытки втянуть в легкие хоть глоток воздуха были безуспешными. Я вызвал звонком санитара и бросился на Ренфилда, схватив его за предплечья.
В считанные секунды (мне они показались часами) прибежавший санитар навалился на Ренфилда, прижав его к стене своим могучим телом. Вскоре пациент уже бился в смирительной рубашке. Я поспешил к профессору. Ван Хельсинг судорожно втягивал в себя воздух и осторожно массировал помятую шею. Ногти Ренфилда оставили на коже профессора длинные кровоточащие царапины. Я опасался, не сломаны ли у моего наставника шейные позвонки. Но профессор махнул рукой. Через несколько минут он уже смог говорить.
Сегодня Ван Хельсинг отправляется в мой загородный дом. Я очень волнуюсь за него. Если он прав и Ренфилдом управляют вампиры, тогда уединение может обернуться для Ван Хельсинга смертельной ловушкой.
Глава 9
ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ
13 августа
Пишу на борту парохода, возвращаясь в Лондон после краткой поездки в Амстердам (голландские корабли и поезда несравненно чище английских). Мысль съездить "проветриться" подала мне Элизабет. В последнее время мы обе чувствовали себя не лучшим образом. Невзирая на обильные насыщения "голубой" кровью, мои силы убывали. Да и сама Элизабет побледнела, ослабла и стала настолько раздражительной, что я старалась не попадаться ей на глаза. Меня пугают перемены в самочувствии, возможно, это проделки Влада и его гнусной магии. Лондон по-прежнему полон чудес, но я начинаю терять интерес к тому, что еще совсем недавно манило, радовало и доставляло удовольствие. Нельзя же без конца покупать новые платья. У меня и так ими забит целый шкаф. Да, они красивы, мне нравится их надевать, однако желание приобретать наряды удовлетворено. А вот беспокойство осталось...
Влад уже наверняка прибыл в Англию, но пока не появлялся ни в одном из купленных им домов. Его не было ни в Карфаксе, ни в Майл-Энде и Бермондси, ни в доме на Пиккадилли. Мы наведывались туда ежедневно, надеясь застать его, и каждый раз наши надежды рушились.
Несколько дней назад Элизабет подошла ко мне. Она улыбалась (я давно не видела ее улыбающейся), а лицо светилось решимостью.
– Влад запаздывает, и мы с тобой устали его ждать. Посмотри, в кого мы превращаемся? Но кто сказал, что мы должны каждый день терзаться мыслями: "Приедет – не приедет"? Ты бывала в Амстердаме и знаешь, где живет Ван Хельсинг. Так почему бы не похитить его средь бела дня и не привезти сюда? Если Влад узнает, что Ван Хельсинг в наших руках, это вынудит его явиться к нам на поклон.
– А почему бы просто не убить этого докторишку? – спросила я.
Я жаждала отомстить убийце маленького Яна, и перспектива расправиться с Ван Хельсингом – это было лучшее лекарство от лондонской скуки. Но Элизабет, услышав мой вопрос, неодобрительно цокнула языком.
– И чего ты этим добьешься? Если Ван Хельсинга не станет, Влад рассыплется в прах. Нет, дорогая, нам пока нужен живой Ван Хельсинг. Он, как магнит, притянет к нам Влада. Я хочу увидеть гибель их обоих, а перед этим – заставить их испить такую же чашу страданий, какую по их вине пришлось вкусить тебе!
– Что ж, согласна, – кивнула я, хотя втайне все равно намеревалась разделаться с доктором прямо в Амстердаме. – Когда поедем?
– Милая моя, нам совсем ни к чему ехать туда вдвоем. Ты поедешь одна, поскольку знаешь Ван Хельсинга в лицо, а также, где он живет. Я останусь здесь. Во-первых, мне лучше, чем тебе, известны некоторые особенности Влада, а во-вторых, кто-то ведь должен наблюдать за купленными им домами.
Мне было тягостно и тревожно оставлять Элизабет одну. Еще в замке, когда она с вожделением смотрела на Дуню, я поняла, что она может быть неверной. Почему-то я вновь подумала о "подземной тюрьме" в подвале нашего дома. Может, Элизабет не терпится пустить в ход все эти страшные орудия пыток, а мое присутствие ей мешает, отсюда и раздражительность? Она клялась мне, что ничего подобного делать не собирается, все эти "игрушки" она собирает исключительно ради развлечения. И потом, разве я видела, чтобы она хотя бы раз пустила их в ход?
Я все равно ей не верю.
Как бы то ни было, в предложении Элизабет имелось рациональное зерно, и я отправилась в путь. Выехав рано утром, к вечеру я уже стояла перед дверью амстердамского дома Ван Хельсинга. Я не стала гримироваться, а лишь надела шляпу с вуалью. Если Ван Хельсинг увидит меня, то узнает не сразу. Все, что мне требовалось, – это слегка приоткрытая дверь. Достаточно щелочки. Я проникну внутрь и нанесу ему смертельный удар (пока я ехала, желание расквитаться с ним за малыша взяло верх).
Я позвонила. Дверь долго не открывали. Я уже собиралась позвонить еще раз, но тут дверь приоткрылась, и в проеме возникла женщина в чепце. Первой моей мыслью было: "Неужели Мери так изменилась?" Потом я поняла, что это не Мери, женщина была выше и значительно толще. Может, я ошиблась домом? Или Ван Хельсинг переехал?
Тоже нет. На медной табличке значилось: "А. Ван Хельсинг, доктор медицины". Ниже по-голландски было написано что-то еще, но этот язык мне совершенно не знаком. И я ничего не поняла.
– Я хотела бы видеть доктора Ван Хельсинга, – сказала я по-английски.
Женщина не слишком дружелюбно взглянула на меня и покачала головой. Я произнесла ту же фразу по-французски – и снова никакого результата. Зато услышав ее на немецком, женщина просияла.
– Как вы замечательно говорите по-немецки! – воскликнула она, и я сразу поняла, что передо мной немка. – Но у доктора в это время нет приема.
Она указала на медную табличку, потом усмехнулась.
– Конечно, вы ведь не понимаете по-голландски!
Я тоже улыбнулась и откинула вуаль, чтобы изумить немку своей красотой и подчинить своей воле.
– Но я не пациентка, а родственница, и хотела просто навестить доктора.
Женщина огорченно покачала головой.
– Боже, как вам не повезло! Надеюсь, вы ехали сюда не издалека?
– Нет, что вы. Всего-навсего из Вены, – пошутила я, хотя мне было не до смеха.
Ван Хельсинг уехал. Скверно.
– Он уехал, – сообщила немка и тут же спохватилась.
Понятно. Ван Хельсинг запретил ей говорить кому-либо о своем отъезде. Я попыталась погрузить женщину в транс, но она упорно отводила взгляд. Упрямая особа.
Я не стала скрывать своей досады, тем более что она была совершенно искренней и в данном случае вполне уместной.
– Позвольте спросить, а куда уехал доктор?
– За границу, – нехотя выдавила из себя немка.
– Надеюсь, не в Африку? – съязвила я.
– Нет. Доктор говорил, что ему нужно побывать во многих местах. Он не посвящал меня в подробности своей поездки.
Отвечая на мои вопросы, она все время смотрела в сторону. Наверное, чтобы удобнее было врать. Когда она вновь повернулась ко мне, в ее взгляде я вдруг почувствовала подозрение.
– Простите, а кем вы доводитесь доктору?
– Невесткой, – вырвалось у меня.
Немка прищурилась.
– Я давно живу в Амстердаме и хорошо знаю доктора. У него не может быть невестки, поскольку он остался бездетным.
Чертова кукла! Мне хотелось вцепиться в ее толстый загривок, но вместо этого пришлось играть в учтивость.
– Ах, простите, – непринужденно усмехнувшись, сказала я. – Моими попутчиками оказались англичане, и мне пришлось несколько часов подряд говорить по-английски. Представляете, в их языке жена сына и жена брата считаются одной и той же степенью родства, а потому их называют одинаково. Наверное, я еще продолжала думать по-английски, когда я отвечала на ваш вопрос. Конечно же, я не являюсь невесткой доктора. Я – жена его дяди, младшего брата его матери. Мой муж намного моложе Марии и...
Хорошо хоть, что я не произнесла по привычке "Мери", а то для жительницы Вены это был бы недопустимый промах.
Подозрительность в глазах немки погасла. Ее лицо потеплело и почему-то приобрело скорбное выражение.
– Ах, бедная, бедная Мария...
Я тут же изобразила искреннюю взволнованность.
– Что с ней? Неужели она умерла? Брам терпеть не может отвечать на письма. Наверное, он думает, будто состояние его матери нас не касается. Представляете, я еще давным-давно написала ему, что собираюсь приехать, а он даже не ответил.
– Боже мой, представляю, как тяжело вам узнать печальные новости от чужого человека. Госпожа Ван Хельсинг... я привыкла называть ее фрау Мария... еще жива. Но боюсь, дни ее сочтены. У нее рак.
Я поднесла обтянутую кружевной перчаткой руку ко рту и, имитируя ужас, прошептала:
– Мы так боялись... Она, должно быть, находится в больнице.
– Нет. Она лежит здесь. Может, желаете ее увидеть?
Я не торопилась отрывать ладонь ото рта, поскольку мои губы кривились в улыбке.
– Конечно. Я так давно не видела Марию.
Да, Мери. Давно мы с тобой не встречались. Надеюсь, сейчас ты мне расскажешь, куда отправился твой сыночек. Немка, надо полагать, исполняла обязанности сиделки и, естественно, ничего не знала о том, чем двадцать с лишним лет занимается наш дорогой Брам.
Наконец сиделка соизволила впустить меня внутрь дома и, едва закрыв дверь, стиснула мою ладонь (в Англии такое рукопожатие сочли бы верхом неприличия) и несколько раз сильно встряхнула, попутно представившись как фрау Келер. Прихожая вела в полутемный коридор, заваленный книгами. Книг было больше, чем полок, и потому часть их лежала просто на полу, образуя башни и пирамиды. Любезная фрау провела меня через довольно пыльную комнату (там тоже господствовали книги) к лестнице. У ступеней немка обернулась ко мне:
– Я вначале взгляну, не спит ли фрау Мария. А как вас представить?
"Миссис Уиндем", – чуть не сорвалось у меня с языка, но я вовремя спохватилась. Едва ли скрытный Ван Хельсинг рассказывал сиделке об английском происхождении своей матери. Не желая попасть впросак, я сказала:
– Фрау Келер, не надо меня никак представлять. Давайте сделаем Марии маленький сюрприз. Я войду, и она меня узнает.
"А теперь иди и не мешай мне", – мысленно приказала я фрау Келер.
– Конечно, конечно, – согласилась немка. – Думаю, ей будет очень приятно.
Приподняв мясистыми пальцами подол своего платья, фрау Келер стала грузно подниматься по ступенькам. Потом открылась и мягко закрылась дверь наверху. Я осталась одна.
Пока я ждала, я заметила в нише между книжных полок закрытую дверь и почувствовала, что мне необходимо оказаться по другую сторону этой двери. Мне было достаточно замочной скважины, чтобы проскользнуть внутрь. Я попала в кабинет нашего дорогого доктора. Разумеется, и здесь было огромное количество книг, но все оказались посвящены тайным знаниям. Да, храбрый истребитель вампиров не терял времени даром и серьезно подошел к изучению магии. Потом мое внимание привлек массивный дубовый письменный стол, точнее – лежащие на нем бумаги и несколько телеграмм. Возможно, они укажут мне местонахождение Ван Хельсинга. Увы! Дверь наверху открылась, и фрау Келер столь же грузно затопала по ступенькам вниз. Я успела выскользнуть из кабинета и очутиться там, где стояла.
– Простите, что заставила вас ждать. Пришлось ввести фрау Марии морфий. Сейчас она не спит, и вы можете к ней подняться. Только не удивляйтесь, если она вас не узнает. Такое с ней бывает. Говорит она мало и не всегда разборчиво, поэтому прошу вас, будьте терпеливы.
Я заверила щепетильную немку, что мне достаточно хотя бы взглянуть на "бедняжку Марию". На самом деле меня больше заботило, как потом выпроводить фрау Келер из комнаты и побыть с больной наедине. Будь я голодна, я не отказала бы себе в удовольствии насытиться здоровой немецкой кровью (по-моему, этой толстухе кровопускание пошло бы только на пользу). Но я была сыта, да и задерживаться в обиталище Ван Хельсинга мне тоже не хотелось. Когда-то я мстительно мечтала полакомиться кровью Мери. Вспомнив об этом, я лишь усмехнулась. Больная кровь противнее протухшей еды.
Спальня Мери встретила меня выразительными запахами старческой мочи и кала. Я даже несколько сникла. Фрау Келер сделала все, что было в ее силах. Окно спальни она распахнула настежь (судя по горящей свече, его до моего появления держали зашторенным или даже закрытым ставнями). В тазу, полном мыльной пены, лежало подкладное судно.
Мне захотелось заткнуть нос надушенным платком, но я удержалась. Фрау Келер, похоже, уже привыкла к этому зловонию. Она подошла к постели, дотронулась до вялой руки Мери и с заботливой улыбкой произнесла:
– Мария, к вам гостья.
Сиделка отодвинулась в сторону, и я заняла ее место, осторожно взяв холодную, костлявую руку умирающей. Когда мы вошли, глаза Мери были закрыты, но она явно услышала слова немки. Веки дрогнули, глаза открылись и остановились на мне. Узнав меня, Мери вполне могла закричать от страха и все испортить. Я приготовилась при первых же признаках опасности навести на нее чары и предстать перед ней в облике совсем другой женщины. Сиделка же подумает, что "фрау Мария" попросту меня не узнала.
Ах, Мери, Мери! Я не видела, какой ты была двадцать два года назад, когда я впервые оказалась в вашем доме (тогда мне было не до тебя). Зато я хорошо помню, как ты выглядела сорок восемь лет назад: молодая, красивая, с гладкой кожей и блестящими золотистыми волосами. И Брам тогда еще не охотился за вампирами, а дрыгал ногами в твоем животе, ожидая появления на свет. Я любила тебя, Мери, я любила тебя и потом, пройдя через преображение. Ты всегда была добра ко мне. Потом я поняла, что ты, Каша и отец – только вы и любили меня прежнюю: увечную застенчивую старую деву, вызывавшую в мужчинах исключительно жалость.
Когда-то ты сидела возле моей постели и искренне горевала, что я умираю. Но я знала, куда иду. А вот куда идешь ты? Или ты все еще веришь, что ангелы примут твою душу и проводят ее в светлый рай? Впрочем, мне нет дела до твоих верований. Смерть уже кружит над тобой. За эти сорок восемь лет я убила многих и часто видела смерть во всей ее неприглядности. Но до сих пор я не сталкивалась с тем, чтобы она так долго готовила свой последний удар.
"А ведь такая же участь ждала бы и меня, – вдруг подумалось мне. – Прожить несколько десятков никчемных лет в теле калеки и умереть уродливой, никому не нужной старухой".
В женщине, лежащей передо мной, не осталось ничего от прежней Мери. Ее седые волосы больше напоминали суровые нитки, какими пользуются сапожники. Сиделка старательно заплела их в длинную косу, но на макушке они все равно торчали в разные стороны, придавая голове неопрятный вид. Мери показалась мне необычной птицей, умирающей от голода. Гладкая некогда кожа теперь приобрела пергаментный, а кое-где и землистый оттенок. Все лицо было в морщинах: на щеках, вокруг носа и в особенности под глазами. Белки синих, как море, глаз пожелтели. Сами глаза стали мутными от боли и страданий.
Но она узнала меня!
Я собиралась утихомирить Мери прежде, чем она закричит и в спальню вломится фрау Келер. Не так уж сложно было бы заставить ее увидеть во мне совсем другую женщину. Но меня почему-то смутил ее нынешний облик, и на мгновение я даже растерялась.
Я опустилась на стул, стоявший у изголовья, и напомнила себе, зачем сюда пришла. Прошлое есть прошлое, а сейчас я должна выведать у Мери, где находится ее сынок. Я приготовилась проникнуть в ее сознание... и вдруг остановилась. Поблекшие синие глаза Мери смотрели на меня, и в них не было страха, ненависти или отвращения. Они смотрели на меня тепло и с любовью. И тут я почувствовала, как у меня по щекам струятся слезы. То была не мимолетная любовь, разожженная плотской страстью, не привязанность по взаимной выгоде. Глаза Мери изливали любовь, которая была выше всяких там причин и условий.
– Здравствуй, Мери, – тихо произнесла я, совсем не ожидая, что мои щеки станут мокрыми от горячих слез.
Я погубила сотни людей и настолько притерпелась к чужому горю, что привыкла считать себя очерствевшей. Это когда-то я могла заплакать от любого участливого слова или взгляда. И надо же!
– Ты меня узнала? – спросила я.
– Жужанна, – прошелестела она в ответ.
От слабого, похожего на шуршание тростника, голоса Мери у меня зашлось сердце. А ее взгляд остался прежним.
– Какая ты красивая, – добавила Мери.
Я спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Я вдруг поняла: Мери пребывала где-то в прошлом и помнила лишь ту, смертную Жужанну. Она забыла, кем я стала. Но все равно я была тронута ее удивительной добротой.
В это время в спальню весьма некстати вошла фрау Келер. Увидев мое залитое слезами лицо, она понимающе вздохнула.
– Дорогая фрау, я понимаю, как вам тяжело видеть все это. Может, вам принести бокал чего-нибудь подкрепляющего?
Я вытерла слезы и покачала головой.
– Благодарю вас, не надо. Но может... вместо этого вы приготовите мне чашку чая?
Я не оставляла надежды выведать у Мери, где сейчас находится Ван Хельсинг. Пока немка возится на кухне с чаем, у меня будет достаточно времени.
Фрау Келер послушно отправилась вниз. Я наклонилась к Мери и положила свою ладонь на ее тонкие пальцы.
– Дорогая моя, – прошептала я, – мне тяжело видеть твои страдания. Но я могу навсегда избавить тебя от боли.
Я подалась вперед и коснулась губами морщинистой шеи Мери. Откуда-то из недр постели ударил едкий запах мочи (я едва не поперхнулась). Но зловоние не помешало ощутить мне нечто другое – силу добра, которую Мери сохранила даже на смертном одре. Невзирая на боль и мучения, она боялась умирать, боялась оставить тех, кто ей дорог. Надвигающаяся смерть отняла у Мери красоту, приковала к постели, превратила ее тело в зловонный гнойник. Но присущая этой женщине сила добра сияла в своей первозданной чистоте.
Что-то удерживало меня от задуманного "поцелуя". Может, воспоминания о прежней Мери? И тогда, и сейчас эта женщина готова пойти на любые муки, но она не обратится ко злу.
Мери высвободила свою руку, потом уперлась слабыми ладонями мне в плечи и попыталась меня оттолкнуть. (Не представляю, каких усилий ей это стоило!)
– Нет, Жужанна... Я потеряла мужа и двоих сыновей. Неужели этого мало?
Она едва выговаривала слова, но произносила их без малейшего страха.
Я отстранилась.
– Мери... неужели ты хочешь страдать? И хочешь умереть?
Она спокойно выдержала мой пристальный взгляд. Мне показалось, Мери смотрела куда-то сквозь меня, и то, что она видела в неведомой мне дали, наполняло ее радостью, возвращая изможденному лицу отблеск былой красоты.
– Мои страдания – пустяки в сравнении с твоими, – прошептала она. – Мои страдания не продлятся вечно.
Меня пронзило острой болью, словно мне в сердце вонзили иглу. Я хотела возразить Мери. Как она смеет говорить, что я страдаю? Я наслаждаюсь всеми благами жизни и совершенно не ощущаю телесной боли. Уж если на то пошло, то это я заставляю страдать других.
Однако слова, которые я намеревалась произнести, буквально застряли в горле. Я вдруг увидела свою жизнь со стороны... изысканные наряды... изысканные кушанья и тонкие вина... самые обаятельные мужчины... прекрасная и жестокая Элизабет. Удовлетворенное тщеславие и... пустота. Пустота, растянувшаяся на века.
Я встала, взяла ладони Мери и потерла их, чтобы немного согреть. Потом коснулась ее губ.
– Да благословит тебя Бог, Мери.
– И да благословит Он тебя... если сможет.
Она вздохнула и закрыла глаза.
Снизу донеслось позвякивание блюдца, которое фрау Келер ставила на поднос вместе с чашкой. Потом она затопала по ступенькам наверх. Я не могла покинуть дом, не побывав в кабинете Ван Хельсинга, и лихорадочно искала предлог, чтобы туда вернуться. Как ни странно, мне помогла Мери.
Неожиданно она взвыла от боли. Наверное, так кричит попавший в капкан зверь. Я вскочила со стула (добавлю, что вампира не так-то легко напугать). Крики не смолкали. Я все спрашивала ее, что случилось, но Мери, кажется, начисто забыла о моем присутствии. Я ощущала полнейшую беспомощность и растерянность, в особенности когда она вдруг зажала между ног одеяло.
– Фрау Келер! – крикнула я немке, которая уже входила в комнату, гремя подносом.
Поставив поднос на ближайший столик, немка бросилась к постели.
– А, вот оно что, – с непонятным облегчением произнесла она. – Просто для фрау Марии настало время воспользоваться судном. Я должна буду ей в этом помочь. Вам лучше взять чай и спуститься вниз, там не так слышен шум.
– Шум?
– Сейчас отправление естественных надобностей стало для нее очень болезненным. Фрау Мария почти не пьет жидкости, и каждый раз это превращается для нее в пытку. Бедняжку как огнем обжигает. Вы уж меня извините, но вам такое видеть ни к чему. Пожалуйста, спуститесь вниз.
Почему иногда смерти хочется вдоволь наиграться со своей жертвой и отобрать у нее все, оставив лишь унизительную беспомощность, боль и зловоние мочи и испражнений?
Фрау Келер склонилась над тазом, где в мыльной пене плавало подкладное судно. Чтобы избавить себя от созерцания дальнейших подробностей, я поспешила взять поднос и спустилась вниз. Через считанные секунды я вновь была в кабинете Ван Хельсинга. Еще через несколько секунд (смертным такая быстрота недоступна) я просмотрела все бумаги на его столе, но не узнала ничего полезного, поскольку они были на голландском языке.
Зато в укромном местечке я обнаружила три телеграммы, посланные Ван Хельсингом из Парфлита в Амстердам и адресованные фрау Хельге Келер. Первую он отправил восьмого июля, вторую – шестнадцатого, а третья пришла сравнительно недавно – четвертого августа.
Я чуть не подпрыгнула. Парфлит! Место, куда мы с Элизабет наведывались ежедневно, карауля появление Влада!
Ван Хельсинг живет чуть ли не под самым носом у нас! И чтобы узнать об этом, нужно было совершить поездку в Амстердам! Комичнее ситуации не придумаешь, но мне почему-то было не до смеха. Пусть Ван Хельсинг смертный, он по-прежнему остается сильным противником, с которым нельзя не считаться. Он не просто так появился в Парфлите. Ван Хельсинг напал на след Влада и понял, где того искать.
А если он успел узнать и про нас с Элизабет?
Я внимательно перечитала все три телеграммы (к счастью, они были на немецком). В каждой Ван Хельсинг благодарил фрау Келер за отчеты о самочувствии его матери и добавлял, что "состояние госпожи Ван Хельсинг, к сожалению, остается прежним". В последней телеграмме он сообщил, что вынужден задержаться в Парфлите еще на некоторое время, однако если Мери вдруг станет значительно хуже, пусть фрау Келер незамедлительно даст ему знать.
Упоминание о "госпоже Ван Хельсинг" отозвалось у меня дрожью во всем теле. Я не сразу поняла, о ком идет речь, но потом сообразила: он писал о жене. А ведь я, кажется, ее даже видела, когда двадцать с лишним лет назад явилась сюда, чтобы увезти с собой его брата Стефана и маленького Яна. Я стала вспоминать... Робкое, испуганное существо с огромными глазами. Она мне мешала. Я укусила ее, но убивать не стала. Я попробовала вспомнить имя этой "серой мышки" – одно из легко забывающихся голландских имен. Вроде оно начиналось на букву "Г", которую голландцы почему-то умудряются произносить, как резкое, гортанное "х".
Странно, мне как-то не приходило в голову, что она все еще жива. А оказалось, не только жива, но и находится вместе с Ван Хельсингом в Англии. Это обстоятельство меня сильно встревожило, если не сказать – испугало.
А вдруг он с помощью жены получает сведения обо мне? Вампир и его жертва связаны пожизненно. Лишившись ребенка, эта женщина, скорее всего, лишилась и рассудка. Она стала настолько бесцветной, что за эти годы я даже ни разу не вспомнила о ее существовании. А психическая связь между нами оставалась. Какой же дурой я была! Я же могла все обратить себе на пользу и с ее помощью контролировать каждый шаг Ван Хельсинга!
Ничего, я исправлю свою оплошность.
Наверху душераздирающе кричала Мери. Немка суетилась, пытаясь ей помочь (я слышала тяжелые шаги фрау Келер). Потом крики стихли. Послышался шум льющейся воды. Я поспешила покинуть кабинет и встала около лестницы, дожидаясь появления сиделки.
Фрау Келер, тяжело дыша, спустилась ко мне. На лбу у нее блестели капельки пота, который она торопливо отерла краем фартука.
– Слава Богу, облегчилась, – тихо проговорила она. – Теперь будет спать. Бедняжка очень устала.
Увидев нетронутый чай, немка вопросительно уставилась на меня. Я изобразила виноватую улыбку.
– Простите, фрау Келер, но, слыша, как мучается Мария, я просто не смогла пить чай.
– Да, – вздохнула сиделка. – Ей сегодня досталось.
Она снова вытерла лоб.
– А можно мне вас спросить?
Ко мне моментально вернулась была настороженность.
– Конечно, фрау Келер. Что вас интересует?
– Откуда у вас такое странное имя – Шушанна?
Звук "ж" ей не давался. Я облегченно вздохнула.
– Это венгерское имя. У меня в роду были венгры.
Фрау Келер удовлетворила свое любопытство и уже больше из вежливости спросила:
13 августа
Пишу на борту парохода, возвращаясь в Лондон после краткой поездки в Амстердам (голландские корабли и поезда несравненно чище английских). Мысль съездить "проветриться" подала мне Элизабет. В последнее время мы обе чувствовали себя не лучшим образом. Невзирая на обильные насыщения "голубой" кровью, мои силы убывали. Да и сама Элизабет побледнела, ослабла и стала настолько раздражительной, что я старалась не попадаться ей на глаза. Меня пугают перемены в самочувствии, возможно, это проделки Влада и его гнусной магии. Лондон по-прежнему полон чудес, но я начинаю терять интерес к тому, что еще совсем недавно манило, радовало и доставляло удовольствие. Нельзя же без конца покупать новые платья. У меня и так ими забит целый шкаф. Да, они красивы, мне нравится их надевать, однако желание приобретать наряды удовлетворено. А вот беспокойство осталось...
Влад уже наверняка прибыл в Англию, но пока не появлялся ни в одном из купленных им домов. Его не было ни в Карфаксе, ни в Майл-Энде и Бермондси, ни в доме на Пиккадилли. Мы наведывались туда ежедневно, надеясь застать его, и каждый раз наши надежды рушились.
Несколько дней назад Элизабет подошла ко мне. Она улыбалась (я давно не видела ее улыбающейся), а лицо светилось решимостью.
– Влад запаздывает, и мы с тобой устали его ждать. Посмотри, в кого мы превращаемся? Но кто сказал, что мы должны каждый день терзаться мыслями: "Приедет – не приедет"? Ты бывала в Амстердаме и знаешь, где живет Ван Хельсинг. Так почему бы не похитить его средь бела дня и не привезти сюда? Если Влад узнает, что Ван Хельсинг в наших руках, это вынудит его явиться к нам на поклон.
– А почему бы просто не убить этого докторишку? – спросила я.
Я жаждала отомстить убийце маленького Яна, и перспектива расправиться с Ван Хельсингом – это было лучшее лекарство от лондонской скуки. Но Элизабет, услышав мой вопрос, неодобрительно цокнула языком.
– И чего ты этим добьешься? Если Ван Хельсинга не станет, Влад рассыплется в прах. Нет, дорогая, нам пока нужен живой Ван Хельсинг. Он, как магнит, притянет к нам Влада. Я хочу увидеть гибель их обоих, а перед этим – заставить их испить такую же чашу страданий, какую по их вине пришлось вкусить тебе!
– Что ж, согласна, – кивнула я, хотя втайне все равно намеревалась разделаться с доктором прямо в Амстердаме. – Когда поедем?
– Милая моя, нам совсем ни к чему ехать туда вдвоем. Ты поедешь одна, поскольку знаешь Ван Хельсинга в лицо, а также, где он живет. Я останусь здесь. Во-первых, мне лучше, чем тебе, известны некоторые особенности Влада, а во-вторых, кто-то ведь должен наблюдать за купленными им домами.
Мне было тягостно и тревожно оставлять Элизабет одну. Еще в замке, когда она с вожделением смотрела на Дуню, я поняла, что она может быть неверной. Почему-то я вновь подумала о "подземной тюрьме" в подвале нашего дома. Может, Элизабет не терпится пустить в ход все эти страшные орудия пыток, а мое присутствие ей мешает, отсюда и раздражительность? Она клялась мне, что ничего подобного делать не собирается, все эти "игрушки" она собирает исключительно ради развлечения. И потом, разве я видела, чтобы она хотя бы раз пустила их в ход?
Я все равно ей не верю.
Как бы то ни было, в предложении Элизабет имелось рациональное зерно, и я отправилась в путь. Выехав рано утром, к вечеру я уже стояла перед дверью амстердамского дома Ван Хельсинга. Я не стала гримироваться, а лишь надела шляпу с вуалью. Если Ван Хельсинг увидит меня, то узнает не сразу. Все, что мне требовалось, – это слегка приоткрытая дверь. Достаточно щелочки. Я проникну внутрь и нанесу ему смертельный удар (пока я ехала, желание расквитаться с ним за малыша взяло верх).
Я позвонила. Дверь долго не открывали. Я уже собиралась позвонить еще раз, но тут дверь приоткрылась, и в проеме возникла женщина в чепце. Первой моей мыслью было: "Неужели Мери так изменилась?" Потом я поняла, что это не Мери, женщина была выше и значительно толще. Может, я ошиблась домом? Или Ван Хельсинг переехал?
Тоже нет. На медной табличке значилось: "А. Ван Хельсинг, доктор медицины". Ниже по-голландски было написано что-то еще, но этот язык мне совершенно не знаком. И я ничего не поняла.
– Я хотела бы видеть доктора Ван Хельсинга, – сказала я по-английски.
Женщина не слишком дружелюбно взглянула на меня и покачала головой. Я произнесла ту же фразу по-французски – и снова никакого результата. Зато услышав ее на немецком, женщина просияла.
– Как вы замечательно говорите по-немецки! – воскликнула она, и я сразу поняла, что передо мной немка. – Но у доктора в это время нет приема.
Она указала на медную табличку, потом усмехнулась.
– Конечно, вы ведь не понимаете по-голландски!
Я тоже улыбнулась и откинула вуаль, чтобы изумить немку своей красотой и подчинить своей воле.
– Но я не пациентка, а родственница, и хотела просто навестить доктора.
Женщина огорченно покачала головой.
– Боже, как вам не повезло! Надеюсь, вы ехали сюда не издалека?
– Нет, что вы. Всего-навсего из Вены, – пошутила я, хотя мне было не до смеха.
Ван Хельсинг уехал. Скверно.
– Он уехал, – сообщила немка и тут же спохватилась.
Понятно. Ван Хельсинг запретил ей говорить кому-либо о своем отъезде. Я попыталась погрузить женщину в транс, но она упорно отводила взгляд. Упрямая особа.
Я не стала скрывать своей досады, тем более что она была совершенно искренней и в данном случае вполне уместной.
– Позвольте спросить, а куда уехал доктор?
– За границу, – нехотя выдавила из себя немка.
– Надеюсь, не в Африку? – съязвила я.
– Нет. Доктор говорил, что ему нужно побывать во многих местах. Он не посвящал меня в подробности своей поездки.
Отвечая на мои вопросы, она все время смотрела в сторону. Наверное, чтобы удобнее было врать. Когда она вновь повернулась ко мне, в ее взгляде я вдруг почувствовала подозрение.
– Простите, а кем вы доводитесь доктору?
– Невесткой, – вырвалось у меня.
Немка прищурилась.
– Я давно живу в Амстердаме и хорошо знаю доктора. У него не может быть невестки, поскольку он остался бездетным.
Чертова кукла! Мне хотелось вцепиться в ее толстый загривок, но вместо этого пришлось играть в учтивость.
– Ах, простите, – непринужденно усмехнувшись, сказала я. – Моими попутчиками оказались англичане, и мне пришлось несколько часов подряд говорить по-английски. Представляете, в их языке жена сына и жена брата считаются одной и той же степенью родства, а потому их называют одинаково. Наверное, я еще продолжала думать по-английски, когда я отвечала на ваш вопрос. Конечно же, я не являюсь невесткой доктора. Я – жена его дяди, младшего брата его матери. Мой муж намного моложе Марии и...
Хорошо хоть, что я не произнесла по привычке "Мери", а то для жительницы Вены это был бы недопустимый промах.
Подозрительность в глазах немки погасла. Ее лицо потеплело и почему-то приобрело скорбное выражение.
– Ах, бедная, бедная Мария...
Я тут же изобразила искреннюю взволнованность.
– Что с ней? Неужели она умерла? Брам терпеть не может отвечать на письма. Наверное, он думает, будто состояние его матери нас не касается. Представляете, я еще давным-давно написала ему, что собираюсь приехать, а он даже не ответил.
– Боже мой, представляю, как тяжело вам узнать печальные новости от чужого человека. Госпожа Ван Хельсинг... я привыкла называть ее фрау Мария... еще жива. Но боюсь, дни ее сочтены. У нее рак.
Я поднесла обтянутую кружевной перчаткой руку ко рту и, имитируя ужас, прошептала:
– Мы так боялись... Она, должно быть, находится в больнице.
– Нет. Она лежит здесь. Может, желаете ее увидеть?
Я не торопилась отрывать ладонь ото рта, поскольку мои губы кривились в улыбке.
– Конечно. Я так давно не видела Марию.
Да, Мери. Давно мы с тобой не встречались. Надеюсь, сейчас ты мне расскажешь, куда отправился твой сыночек. Немка, надо полагать, исполняла обязанности сиделки и, естественно, ничего не знала о том, чем двадцать с лишним лет занимается наш дорогой Брам.
Наконец сиделка соизволила впустить меня внутрь дома и, едва закрыв дверь, стиснула мою ладонь (в Англии такое рукопожатие сочли бы верхом неприличия) и несколько раз сильно встряхнула, попутно представившись как фрау Келер. Прихожая вела в полутемный коридор, заваленный книгами. Книг было больше, чем полок, и потому часть их лежала просто на полу, образуя башни и пирамиды. Любезная фрау провела меня через довольно пыльную комнату (там тоже господствовали книги) к лестнице. У ступеней немка обернулась ко мне:
– Я вначале взгляну, не спит ли фрау Мария. А как вас представить?
"Миссис Уиндем", – чуть не сорвалось у меня с языка, но я вовремя спохватилась. Едва ли скрытный Ван Хельсинг рассказывал сиделке об английском происхождении своей матери. Не желая попасть впросак, я сказала:
– Фрау Келер, не надо меня никак представлять. Давайте сделаем Марии маленький сюрприз. Я войду, и она меня узнает.
"А теперь иди и не мешай мне", – мысленно приказала я фрау Келер.
– Конечно, конечно, – согласилась немка. – Думаю, ей будет очень приятно.
Приподняв мясистыми пальцами подол своего платья, фрау Келер стала грузно подниматься по ступенькам. Потом открылась и мягко закрылась дверь наверху. Я осталась одна.
Пока я ждала, я заметила в нише между книжных полок закрытую дверь и почувствовала, что мне необходимо оказаться по другую сторону этой двери. Мне было достаточно замочной скважины, чтобы проскользнуть внутрь. Я попала в кабинет нашего дорогого доктора. Разумеется, и здесь было огромное количество книг, но все оказались посвящены тайным знаниям. Да, храбрый истребитель вампиров не терял времени даром и серьезно подошел к изучению магии. Потом мое внимание привлек массивный дубовый письменный стол, точнее – лежащие на нем бумаги и несколько телеграмм. Возможно, они укажут мне местонахождение Ван Хельсинга. Увы! Дверь наверху открылась, и фрау Келер столь же грузно затопала по ступенькам вниз. Я успела выскользнуть из кабинета и очутиться там, где стояла.
– Простите, что заставила вас ждать. Пришлось ввести фрау Марии морфий. Сейчас она не спит, и вы можете к ней подняться. Только не удивляйтесь, если она вас не узнает. Такое с ней бывает. Говорит она мало и не всегда разборчиво, поэтому прошу вас, будьте терпеливы.
Я заверила щепетильную немку, что мне достаточно хотя бы взглянуть на "бедняжку Марию". На самом деле меня больше заботило, как потом выпроводить фрау Келер из комнаты и побыть с больной наедине. Будь я голодна, я не отказала бы себе в удовольствии насытиться здоровой немецкой кровью (по-моему, этой толстухе кровопускание пошло бы только на пользу). Но я была сыта, да и задерживаться в обиталище Ван Хельсинга мне тоже не хотелось. Когда-то я мстительно мечтала полакомиться кровью Мери. Вспомнив об этом, я лишь усмехнулась. Больная кровь противнее протухшей еды.
Спальня Мери встретила меня выразительными запахами старческой мочи и кала. Я даже несколько сникла. Фрау Келер сделала все, что было в ее силах. Окно спальни она распахнула настежь (судя по горящей свече, его до моего появления держали зашторенным или даже закрытым ставнями). В тазу, полном мыльной пены, лежало подкладное судно.
Мне захотелось заткнуть нос надушенным платком, но я удержалась. Фрау Келер, похоже, уже привыкла к этому зловонию. Она подошла к постели, дотронулась до вялой руки Мери и с заботливой улыбкой произнесла:
– Мария, к вам гостья.
Сиделка отодвинулась в сторону, и я заняла ее место, осторожно взяв холодную, костлявую руку умирающей. Когда мы вошли, глаза Мери были закрыты, но она явно услышала слова немки. Веки дрогнули, глаза открылись и остановились на мне. Узнав меня, Мери вполне могла закричать от страха и все испортить. Я приготовилась при первых же признаках опасности навести на нее чары и предстать перед ней в облике совсем другой женщины. Сиделка же подумает, что "фрау Мария" попросту меня не узнала.
Ах, Мери, Мери! Я не видела, какой ты была двадцать два года назад, когда я впервые оказалась в вашем доме (тогда мне было не до тебя). Зато я хорошо помню, как ты выглядела сорок восемь лет назад: молодая, красивая, с гладкой кожей и блестящими золотистыми волосами. И Брам тогда еще не охотился за вампирами, а дрыгал ногами в твоем животе, ожидая появления на свет. Я любила тебя, Мери, я любила тебя и потом, пройдя через преображение. Ты всегда была добра ко мне. Потом я поняла, что ты, Каша и отец – только вы и любили меня прежнюю: увечную застенчивую старую деву, вызывавшую в мужчинах исключительно жалость.
Когда-то ты сидела возле моей постели и искренне горевала, что я умираю. Но я знала, куда иду. А вот куда идешь ты? Или ты все еще веришь, что ангелы примут твою душу и проводят ее в светлый рай? Впрочем, мне нет дела до твоих верований. Смерть уже кружит над тобой. За эти сорок восемь лет я убила многих и часто видела смерть во всей ее неприглядности. Но до сих пор я не сталкивалась с тем, чтобы она так долго готовила свой последний удар.
"А ведь такая же участь ждала бы и меня, – вдруг подумалось мне. – Прожить несколько десятков никчемных лет в теле калеки и умереть уродливой, никому не нужной старухой".
В женщине, лежащей передо мной, не осталось ничего от прежней Мери. Ее седые волосы больше напоминали суровые нитки, какими пользуются сапожники. Сиделка старательно заплела их в длинную косу, но на макушке они все равно торчали в разные стороны, придавая голове неопрятный вид. Мери показалась мне необычной птицей, умирающей от голода. Гладкая некогда кожа теперь приобрела пергаментный, а кое-где и землистый оттенок. Все лицо было в морщинах: на щеках, вокруг носа и в особенности под глазами. Белки синих, как море, глаз пожелтели. Сами глаза стали мутными от боли и страданий.
Но она узнала меня!
Я собиралась утихомирить Мери прежде, чем она закричит и в спальню вломится фрау Келер. Не так уж сложно было бы заставить ее увидеть во мне совсем другую женщину. Но меня почему-то смутил ее нынешний облик, и на мгновение я даже растерялась.
Я опустилась на стул, стоявший у изголовья, и напомнила себе, зачем сюда пришла. Прошлое есть прошлое, а сейчас я должна выведать у Мери, где находится ее сынок. Я приготовилась проникнуть в ее сознание... и вдруг остановилась. Поблекшие синие глаза Мери смотрели на меня, и в них не было страха, ненависти или отвращения. Они смотрели на меня тепло и с любовью. И тут я почувствовала, как у меня по щекам струятся слезы. То была не мимолетная любовь, разожженная плотской страстью, не привязанность по взаимной выгоде. Глаза Мери изливали любовь, которая была выше всяких там причин и условий.
– Здравствуй, Мери, – тихо произнесла я, совсем не ожидая, что мои щеки станут мокрыми от горячих слез.
Я погубила сотни людей и настолько притерпелась к чужому горю, что привыкла считать себя очерствевшей. Это когда-то я могла заплакать от любого участливого слова или взгляда. И надо же!
– Ты меня узнала? – спросила я.
– Жужанна, – прошелестела она в ответ.
От слабого, похожего на шуршание тростника, голоса Мери у меня зашлось сердце. А ее взгляд остался прежним.
– Какая ты красивая, – добавила Мери.
Я спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Я вдруг поняла: Мери пребывала где-то в прошлом и помнила лишь ту, смертную Жужанну. Она забыла, кем я стала. Но все равно я была тронута ее удивительной добротой.
В это время в спальню весьма некстати вошла фрау Келер. Увидев мое залитое слезами лицо, она понимающе вздохнула.
– Дорогая фрау, я понимаю, как вам тяжело видеть все это. Может, вам принести бокал чего-нибудь подкрепляющего?
Я вытерла слезы и покачала головой.
– Благодарю вас, не надо. Но может... вместо этого вы приготовите мне чашку чая?
Я не оставляла надежды выведать у Мери, где сейчас находится Ван Хельсинг. Пока немка возится на кухне с чаем, у меня будет достаточно времени.
Фрау Келер послушно отправилась вниз. Я наклонилась к Мери и положила свою ладонь на ее тонкие пальцы.
– Дорогая моя, – прошептала я, – мне тяжело видеть твои страдания. Но я могу навсегда избавить тебя от боли.
Я подалась вперед и коснулась губами морщинистой шеи Мери. Откуда-то из недр постели ударил едкий запах мочи (я едва не поперхнулась). Но зловоние не помешало ощутить мне нечто другое – силу добра, которую Мери сохранила даже на смертном одре. Невзирая на боль и мучения, она боялась умирать, боялась оставить тех, кто ей дорог. Надвигающаяся смерть отняла у Мери красоту, приковала к постели, превратила ее тело в зловонный гнойник. Но присущая этой женщине сила добра сияла в своей первозданной чистоте.
Что-то удерживало меня от задуманного "поцелуя". Может, воспоминания о прежней Мери? И тогда, и сейчас эта женщина готова пойти на любые муки, но она не обратится ко злу.
Мери высвободила свою руку, потом уперлась слабыми ладонями мне в плечи и попыталась меня оттолкнуть. (Не представляю, каких усилий ей это стоило!)
– Нет, Жужанна... Я потеряла мужа и двоих сыновей. Неужели этого мало?
Она едва выговаривала слова, но произносила их без малейшего страха.
Я отстранилась.
– Мери... неужели ты хочешь страдать? И хочешь умереть?
Она спокойно выдержала мой пристальный взгляд. Мне показалось, Мери смотрела куда-то сквозь меня, и то, что она видела в неведомой мне дали, наполняло ее радостью, возвращая изможденному лицу отблеск былой красоты.
– Мои страдания – пустяки в сравнении с твоими, – прошептала она. – Мои страдания не продлятся вечно.
Меня пронзило острой болью, словно мне в сердце вонзили иглу. Я хотела возразить Мери. Как она смеет говорить, что я страдаю? Я наслаждаюсь всеми благами жизни и совершенно не ощущаю телесной боли. Уж если на то пошло, то это я заставляю страдать других.
Однако слова, которые я намеревалась произнести, буквально застряли в горле. Я вдруг увидела свою жизнь со стороны... изысканные наряды... изысканные кушанья и тонкие вина... самые обаятельные мужчины... прекрасная и жестокая Элизабет. Удовлетворенное тщеславие и... пустота. Пустота, растянувшаяся на века.
Я встала, взяла ладони Мери и потерла их, чтобы немного согреть. Потом коснулась ее губ.
– Да благословит тебя Бог, Мери.
– И да благословит Он тебя... если сможет.
Она вздохнула и закрыла глаза.
Снизу донеслось позвякивание блюдца, которое фрау Келер ставила на поднос вместе с чашкой. Потом она затопала по ступенькам наверх. Я не могла покинуть дом, не побывав в кабинете Ван Хельсинга, и лихорадочно искала предлог, чтобы туда вернуться. Как ни странно, мне помогла Мери.
Неожиданно она взвыла от боли. Наверное, так кричит попавший в капкан зверь. Я вскочила со стула (добавлю, что вампира не так-то легко напугать). Крики не смолкали. Я все спрашивала ее, что случилось, но Мери, кажется, начисто забыла о моем присутствии. Я ощущала полнейшую беспомощность и растерянность, в особенности когда она вдруг зажала между ног одеяло.
– Фрау Келер! – крикнула я немке, которая уже входила в комнату, гремя подносом.
Поставив поднос на ближайший столик, немка бросилась к постели.
– А, вот оно что, – с непонятным облегчением произнесла она. – Просто для фрау Марии настало время воспользоваться судном. Я должна буду ей в этом помочь. Вам лучше взять чай и спуститься вниз, там не так слышен шум.
– Шум?
– Сейчас отправление естественных надобностей стало для нее очень болезненным. Фрау Мария почти не пьет жидкости, и каждый раз это превращается для нее в пытку. Бедняжку как огнем обжигает. Вы уж меня извините, но вам такое видеть ни к чему. Пожалуйста, спуститесь вниз.
Почему иногда смерти хочется вдоволь наиграться со своей жертвой и отобрать у нее все, оставив лишь унизительную беспомощность, боль и зловоние мочи и испражнений?
Фрау Келер склонилась над тазом, где в мыльной пене плавало подкладное судно. Чтобы избавить себя от созерцания дальнейших подробностей, я поспешила взять поднос и спустилась вниз. Через считанные секунды я вновь была в кабинете Ван Хельсинга. Еще через несколько секунд (смертным такая быстрота недоступна) я просмотрела все бумаги на его столе, но не узнала ничего полезного, поскольку они были на голландском языке.
Зато в укромном местечке я обнаружила три телеграммы, посланные Ван Хельсингом из Парфлита в Амстердам и адресованные фрау Хельге Келер. Первую он отправил восьмого июля, вторую – шестнадцатого, а третья пришла сравнительно недавно – четвертого августа.
Я чуть не подпрыгнула. Парфлит! Место, куда мы с Элизабет наведывались ежедневно, карауля появление Влада!
Ван Хельсинг живет чуть ли не под самым носом у нас! И чтобы узнать об этом, нужно было совершить поездку в Амстердам! Комичнее ситуации не придумаешь, но мне почему-то было не до смеха. Пусть Ван Хельсинг смертный, он по-прежнему остается сильным противником, с которым нельзя не считаться. Он не просто так появился в Парфлите. Ван Хельсинг напал на след Влада и понял, где того искать.
А если он успел узнать и про нас с Элизабет?
Я внимательно перечитала все три телеграммы (к счастью, они были на немецком). В каждой Ван Хельсинг благодарил фрау Келер за отчеты о самочувствии его матери и добавлял, что "состояние госпожи Ван Хельсинг, к сожалению, остается прежним". В последней телеграмме он сообщил, что вынужден задержаться в Парфлите еще на некоторое время, однако если Мери вдруг станет значительно хуже, пусть фрау Келер незамедлительно даст ему знать.
Упоминание о "госпоже Ван Хельсинг" отозвалось у меня дрожью во всем теле. Я не сразу поняла, о ком идет речь, но потом сообразила: он писал о жене. А ведь я, кажется, ее даже видела, когда двадцать с лишним лет назад явилась сюда, чтобы увезти с собой его брата Стефана и маленького Яна. Я стала вспоминать... Робкое, испуганное существо с огромными глазами. Она мне мешала. Я укусила ее, но убивать не стала. Я попробовала вспомнить имя этой "серой мышки" – одно из легко забывающихся голландских имен. Вроде оно начиналось на букву "Г", которую голландцы почему-то умудряются произносить, как резкое, гортанное "х".
Странно, мне как-то не приходило в голову, что она все еще жива. А оказалось, не только жива, но и находится вместе с Ван Хельсингом в Англии. Это обстоятельство меня сильно встревожило, если не сказать – испугало.
А вдруг он с помощью жены получает сведения обо мне? Вампир и его жертва связаны пожизненно. Лишившись ребенка, эта женщина, скорее всего, лишилась и рассудка. Она стала настолько бесцветной, что за эти годы я даже ни разу не вспомнила о ее существовании. А психическая связь между нами оставалась. Какой же дурой я была! Я же могла все обратить себе на пользу и с ее помощью контролировать каждый шаг Ван Хельсинга!
Ничего, я исправлю свою оплошность.
Наверху душераздирающе кричала Мери. Немка суетилась, пытаясь ей помочь (я слышала тяжелые шаги фрау Келер). Потом крики стихли. Послышался шум льющейся воды. Я поспешила покинуть кабинет и встала около лестницы, дожидаясь появления сиделки.
Фрау Келер, тяжело дыша, спустилась ко мне. На лбу у нее блестели капельки пота, который она торопливо отерла краем фартука.
– Слава Богу, облегчилась, – тихо проговорила она. – Теперь будет спать. Бедняжка очень устала.
Увидев нетронутый чай, немка вопросительно уставилась на меня. Я изобразила виноватую улыбку.
– Простите, фрау Келер, но, слыша, как мучается Мария, я просто не смогла пить чай.
– Да, – вздохнула сиделка. – Ей сегодня досталось.
Она снова вытерла лоб.
– А можно мне вас спросить?
Ко мне моментально вернулась была настороженность.
– Конечно, фрау Келер. Что вас интересует?
– Откуда у вас такое странное имя – Шушанна?
Звук "ж" ей не давался. Я облегченно вздохнула.
– Это венгерское имя. У меня в роду были венгры.
Фрау Келер удовлетворила свое любопытство и уже больше из вежливости спросила: