– Помогите, – стонал Монтальбано.
Бедняга наклонился, пытаясь расстегнуть ему ворот, и тут комиссар принялся кричать:
– Не трогайте меня, умоляю, перестаньте!
Мардзаки инстинктивно попытался отдернуть руки, но Монтальбано прижал их к горлу и не отпускал.
– Да что вы делаете? – пролепетал совершенно сбитый с толку Мардзаки, не в силах понять, что происходит. Монтальбано снова закричал.
– Отпустите меня! Что вы себе позволяете? – вопил он, не отпуская рук командора.
Дверь распахнулась, и на пороге показались двое перепуганных служащих, мужчина и женщина. Они отчетливо видели, как их начальник душит комиссара.
– Уходите! – крикнул им Монтальбано. – Ну же! Ничего не случилось! Все в порядке!
Служащие ретировались и закрыли за собой дверь. Монтальбано спокойно поправил воротник и посмотрел на Мардзаки. Командор, вырвавшись из его рук, отпрянул к стене.
– Я взял тебя за задницу, Мардзаки. Эти двое все видели. Они тебя ненавидят, как, впрочем, все твои подчиненные, и хоть сейчас готовы дать показания. Нападение на должностное лицо. Что делать будем? Хочешь, чтобы я на тебя заявил?
– Зачем тебе меня подставлять?
– Я считаю тебя виновным.
– В чем, боже милосердный?
– Во всем хорошем. В том, что письма по два месяца идут из Вигаты в Вигату, в том, что посылки приходят перелопаченные и с половиной содержимого, а ты еще говоришь о тайне переписки – да засунь ее себе в зад! В том, что до меня никогда не доходят заказанные книги. А ты, раздувшееся от важности дерьмо, пыль в глаза пускаешь. Хватит с тебя?
– Да, – ответил уничтоженный Мардзаки.
– Конечно, ему приходили письма, немного, но приходили. Ему писали из какой-то фирмы, заграничной, не итальянской. Только оттуда.
– Откуда?
– Да я не приметил. Но марка была заграничная. Могу вам сказать название фирмы, оно было напечатано на конвертах. Асланидис. Я запомнил, потому что мой отец воевал в Греции и в тех краях познакомился с женщиной по имени Галатея Асланидис. Частенько о ней рассказывал.
– На конвертах было написано, чем торгует эта фирма?
– Да, синьор. Было написано «финики».
– Спасибо, что сразу приехали, – сказала недавно овдовевшая синьора Пальмизано Антоньетта, открывая дверь.
– За что спасибо? Вы хотели меня видеть?
– Да. Вам не передали в комиссариате, что я звонила?
– Я там еще не был. Сам решил зайти.
– Ну, значит, это клептомания, – заключила синьора.
Комиссар было опешил, но потом понял, что имелась в виду телепатия.
«Надо будет познакомить ее с Катареллой, – подумал Монтальбано, – и записывать их диалоги. Получится почище Ионеско!»
– Почему вы хотели меня видеть, синьора?
Антоньета Пальмизано игриво погрозила пальчиком.
– Ну нет. Ваша очередь рассказывать, это же вы что-то надумали.
– Синьора, я хочу, чтобы вы показали мне в точности то, что делали тем утром перед отъездом к сестре.
– Шутите?
– Нет, не шучу.
Она от изумления открыла рот.
– Вы что, хотите, чтобы я в ночную рубаху влезла? – синьора Антоньетта слегка покраснела.
– Об этом я и не мечтал.
– Ну что ж. Дайте подумать. Встала я, как только зазвонил будильник. Взяла…
– Синьора, вы меня, наверное, не поняли. Я не хочу, чтобы вы мне рассказывали, я хочу, чтобы вы мне показали. Пойдемте туда.
Они прошли в спальню. Шкаф был распахнут настежь, на кровати валялся набитый женской одеждой чемодан. На одной из прикроватных тумбочек стоял красный будильник.
– Вы спите на этой стороне?
– Да. И что мне, ложиться?
– Не надо. Просто присядьте на край.
Вдова подчинилась, но не выдержала:
– При чем тут убийство Аурелио?
– Умоляю вас, это важно. Пять минут – и я оставлю вас в покое. Скажите, ваш муж не проснулся, когда зазвонил будильник?
– Вообще он чутко спал. Чуть какой шумок – сразу глаза открывал. А вот вы спросили, и я вспомнила, в тот раз он не проснулся. И вот еще: он, видать, простудился, нос у него был заложен, потому что он храпел. А так он не храпел никогда.
Кругом не повезло этому Лапекоре. Ну хоть от насморка избавился.
– Продолжайте.
– Я встала, взяла одежду – она тут на стуле лежала – и пошла в ванную.
– Пойдемте туда.
Смутившись, синьора пропустила его вперед. В ванной, стыдливо опустив глаза, вдова спросила:
– Что, я должна все делать, как тогда?
– Да нет. Из ванной вы вышли уже одетая, так?
– Да, полностью, я всегда так делаю.
– А потом что?
– Пошла в столовую.
На сей раз она сама без подсказки отправилась в столовую.
– Взяла сумку, я вечером ее собрала и поставила вот сюда на диванчик, открыла дверь и вышла на лестничную площадку.
– Вы уверены, что хорошо закрыли дверь?
– Совершенно уверена. Я вызвала лифт и…
– Спасибо, достаточно. Который был час, помните?
– Шесть двадцать пять. Я припозднилась, пришлось поспешить.
– А что случилось неожиданного?
Синьора посмотрела на него вопросительно.
– Почему вы припозднились? Ведь если вы знаете, что вам завтра рано вставать, и ставите будильник, вы точно рассчитываете время, чтобы…
Синьора Антоньетта улыбнулась:
– Я набила мозоль. Пришлось ее смазать и забинтовать, так что я потратила чуть больше времени.
– Еще раз спасибо, и извините. До свидания.
– Подождите. Вы что, уходите?
– Ах да. Вы хотели мне что-то сказать.
– Присядьте на минуточку.
Монтальбано сел. Он уже выяснил то, что хотел: вдова Лапекора не заходила в кабинет, где почти наверное все это время пряталась Карима.
– Как вы заметили, – начала синьора, – я собираюсь уезжать. Вот справлю похороны Аурелио – и вон отсюда.
– Куда вы поедете, синьора?
– К сестре. У нее дом в Феле, она хворает. Здесь в Вигате духу моего больше не будет, разве что в гробу привезут.
– Почему вы не поедете жить к сыну?
– Не хочу его стеснять. Да и с женой его мы не ладим: она деньгами сорит, а он все жалуется, что еле концы с концами сводит. В общем, я тут перебирала вещи на выброс и нашла конверт, в котором было первое анонимное письмо. Я думала, что все сожгла, а вот, оказывается, конверт остался. Мне показалось, вас это особенно интересует, так что я…
Адрес был напечатан на машинке.
– Я могу взять его себе?
– Конечно, комиссар. Ну вот и все.
Она встала, комиссар поднялся следом, но она подошла к комоду, взяла какое-то письмо и протянула его Монтальбано.
– Смотрите-ка, комиссар. И двух дней не прошло, как Аурелио не стало, а я уже расплачиваюсь за его грязные делишки. Видать, на почте узнали, что его убили, – вот и прислали мне вчера два счета за его контору: за свет двести двадцать тысяч лир и за телефон триста восемьдесят тысяч! Да ведь звонил-то не он! Куда ему было звонить? Девка звонила, эта его туниска, родным своим, наверное, в Тунис. А сегодня утром вот еще что принесли. Как эта потаскуха задурила ему голову, а он-то, засранец, на цырлах перед ней ходил!
Сплошные несчастья обрушились на голову синьоры Антоньетты Пальмизано, вдовы Лапекоры. На конверте не было марки, отправитель бросил его в ящик собственноручно. Монтальбано решил не проявлять излишней заинтересованности.
– И когда это принесли?
– Я же говорю, сегодня утром. Сто семьдесят семь тысяч лир, счет из типографии Мулоне. Кстати, комиссар, можете отдать мне ключи от конторы?
– Это срочно?
– Ну не то чтобы очень. Но я хочу уже водить туда людей – вдруг кто купит. И квартиру хочу продать. Я посчитала тут: на одни похороны уйдет пять миллионов с лишним, понемногу на то на се.
Сын стоит матери. Монтальбано не удержался от ехидного замечания:
– На вырученные за контору и квартиру деньги можете пару десятков похорон справить.
Эмпедокле Мулоне, владелец типографии, сказал, мол, да, бедняга Лапекора заказал у него бланки и конверты. Он хотел немного изменить текст. Вот уже двадцать лет синьор Аурелио пользовался его услугами, они были приятелями.
– Что он хотел изменить?
– «Экспорт-Импорт» хотел написать по-английски. Я его отговаривал.
– Вы не стали бы менять текст?
– Да я не об этом, а о том, что он хотел заново открыть фирму. Он уже пять лет как отошел от дел, с тех пор все изменилось, нынче фирмы лопаются, как мыльные пузыри. А он знаете, как меня отблагодарил? Взбесился. Мол, он читает газеты и смотрит телевизор, он в курсе.
– Готовый заказ вы послали ему домой или в контору?
– Он просил, чтобы я прислал в контору, так я и сделал, на следующей неделе. Точно не помню, в какой день, но если хотите…
– Не важно.
– А счет вручил синьоре. Вряд ли синьор Лапекора теперь появится у себя в конторе, вам не кажется? – сказал типограф и засмеялся.
– Ваш эспрессо готов, комиссар, – сказал бармен в Албанском кафе.
– Тото, послушай. Синьор Лапекора заглядывал сюда с друзьями?
– А как же? Каждый вторник. Приходили одной и той же компанией, болтали, в картишки перебрасывались.
– Кто, назови имена.
– Значит, были там синьор Пандольфо, бухгалтер…
– Постой, дай телефонную книгу.
– А зачем вам ему звонить? Вон он ест мороженое.
Монтальбано взял свою чашку и подошел к бухгалтеру.
– Можно присесть?
– Располагайтесь, комиссар.
– Спасибо. Мы знакомы?
– Ну, вы со мной не знакомы, а я-то вас знаю.
– Синьор, вы частенько играли в карты с покойным, да?
– Куда там! Только по вторникам. Потому что, видите ли, по понедельникам, средам и…
– Пятницам он ходил в контору, – закончил привычное перечисление Монтальбано.
– А что вам угодно узнать?
– Почему синьор Лапекора решил возобновить дело?
Его собеседник казался искренне удивленным.
– Возобновить? Да как так? Он ничего нам не говорил. Мы все знали, что он ходит в контору по привычке, так, скоротать время.
– А он говорил что-нибудь о некой Кариме, которую нанял убираться в конторе?
Глаза у того слегка забегали, Монтальбано не заметил бы этой легкой нерешительности, если бы не уставился на собеседника так пристально.
– А что ему было со мной болтать о своей горничной?
– Вы хорошо знали Лапекору?
– Хорошо ли я его знал? Тридцать лет назад – я жил тогда в Монтелузе – был у меня друг: умница, светлая голова, на язык остер, сдержанный, милейший был человек. И щедрый вдобавок, как король. Душа нараспашку, одним словом. Однажды вечером сестра его попросила присмотреть за полугодовалым сыном, пару часов надо было с ним посидеть. Так вот только сестра за дверь – он достал нож, порезал младенца и изжарил, да еще петрушкой и чесноком приправил. Я не выдумываю. В тот самый день я его видел, он был такой как всегда, милый, разумный. А что до бедняги Лапекоры, так я знал его достаточно, чтобы подметить, например, что в последние пару лет он здорово изменился, комиссар.
– В каком смысле?
– Ну, стал нервный, не смеялся, грубил, по любому пустяку раздражался. Прежде он таким не был.
– Что с ним случилось, как вы думаете?
– Я у него спросил однажды. Он сказал, со здоровьем не ладится. Врач нашел у него атеросклероз.
В конторе он первым делом сел за печатную машинку. В ящиках стола лежали бланки и конверты со старой надписью, пожелтевшие от времени. Комиссар взял один листок, вставил его в машинку, достал конверт, который ему дала синьора Антоньетта, и перепечатал адрес. На всякий случай он попробовал еще раз, хотя результат уже был очевиден: буква «р» выступала над строчкой, «а» опускалась ниже строки, «о» выходила бледнее остальных: адрес на конверте от анонимного письма был напечатан на той же машинке. Он посмотрел в окно: горничная синьоры Вазиле Коццо стояла на невысокой стремянке и протирала стекла. Комиссар распахнул ставни и окликнул ее:
– Эй, синьора дома?
– Обождите, – ответила горничная и смерила его суровым взглядом. Комиссар явно пришелся ей не по вкусу.
Она спустилась и исчезла, вскоре на ее месте на уровне подоконника показалась голова синьоры. Не приходилось даже повышать голос, их разделяло меньше десятка метров:
– Синьора, простите меня, если я не ошибаюсь, вы говорили, что иногда этот парень, помните?…
– Да, я понимаю, о ком вы.
– Что этот парень писал на машинке. Помните?
– Да, но не на той, что стоит в конторе. У него была портативная машинка.
– Вы уверены? Это не мог быть компьютер?
– Нет, это была портативная печатная машинка.
Что за странный способ вести допрос? Монтальбано сообразил, что они с синьорой Коццо переговариваются через улицу, как две болтливые кумушки.
Попрощавшись, Монтальбано решил реабилитироваться в собственных глазах и устроить обыск. Он провел его тщательно, как настоящий профессионал. Но ни полученную из типографии посылку, ни одного бланка или конверта с надписью на английском не нашел.
Они от всего избавились.
Тому, зачем парень приносил свою машинку, хотя в конторе уже была одна, комиссар нашел вполне вероятное объяснение. Брюнету не подходила клавиатура старой «Оливетти»: ему нужен был, видимо, другой алфавит.
Глава восьмая
Бедняга наклонился, пытаясь расстегнуть ему ворот, и тут комиссар принялся кричать:
– Не трогайте меня, умоляю, перестаньте!
Мардзаки инстинктивно попытался отдернуть руки, но Монтальбано прижал их к горлу и не отпускал.
– Да что вы делаете? – пролепетал совершенно сбитый с толку Мардзаки, не в силах понять, что происходит. Монтальбано снова закричал.
– Отпустите меня! Что вы себе позволяете? – вопил он, не отпуская рук командора.
Дверь распахнулась, и на пороге показались двое перепуганных служащих, мужчина и женщина. Они отчетливо видели, как их начальник душит комиссара.
– Уходите! – крикнул им Монтальбано. – Ну же! Ничего не случилось! Все в порядке!
Служащие ретировались и закрыли за собой дверь. Монтальбано спокойно поправил воротник и посмотрел на Мардзаки. Командор, вырвавшись из его рук, отпрянул к стене.
– Я взял тебя за задницу, Мардзаки. Эти двое все видели. Они тебя ненавидят, как, впрочем, все твои подчиненные, и хоть сейчас готовы дать показания. Нападение на должностное лицо. Что делать будем? Хочешь, чтобы я на тебя заявил?
– Зачем тебе меня подставлять?
– Я считаю тебя виновным.
– В чем, боже милосердный?
– Во всем хорошем. В том, что письма по два месяца идут из Вигаты в Вигату, в том, что посылки приходят перелопаченные и с половиной содержимого, а ты еще говоришь о тайне переписки – да засунь ее себе в зад! В том, что до меня никогда не доходят заказанные книги. А ты, раздувшееся от важности дерьмо, пыль в глаза пускаешь. Хватит с тебя?
– Да, – ответил уничтоженный Мардзаки.
– Конечно, ему приходили письма, немного, но приходили. Ему писали из какой-то фирмы, заграничной, не итальянской. Только оттуда.
– Откуда?
– Да я не приметил. Но марка была заграничная. Могу вам сказать название фирмы, оно было напечатано на конвертах. Асланидис. Я запомнил, потому что мой отец воевал в Греции и в тех краях познакомился с женщиной по имени Галатея Асланидис. Частенько о ней рассказывал.
– На конвертах было написано, чем торгует эта фирма?
– Да, синьор. Было написано «финики».
– Спасибо, что сразу приехали, – сказала недавно овдовевшая синьора Пальмизано Антоньетта, открывая дверь.
– За что спасибо? Вы хотели меня видеть?
– Да. Вам не передали в комиссариате, что я звонила?
– Я там еще не был. Сам решил зайти.
– Ну, значит, это клептомания, – заключила синьора.
Комиссар было опешил, но потом понял, что имелась в виду телепатия.
«Надо будет познакомить ее с Катареллой, – подумал Монтальбано, – и записывать их диалоги. Получится почище Ионеско!»
– Почему вы хотели меня видеть, синьора?
Антоньета Пальмизано игриво погрозила пальчиком.
– Ну нет. Ваша очередь рассказывать, это же вы что-то надумали.
– Синьора, я хочу, чтобы вы показали мне в точности то, что делали тем утром перед отъездом к сестре.
– Шутите?
– Нет, не шучу.
Она от изумления открыла рот.
– Вы что, хотите, чтобы я в ночную рубаху влезла? – синьора Антоньетта слегка покраснела.
– Об этом я и не мечтал.
– Ну что ж. Дайте подумать. Встала я, как только зазвонил будильник. Взяла…
– Синьора, вы меня, наверное, не поняли. Я не хочу, чтобы вы мне рассказывали, я хочу, чтобы вы мне показали. Пойдемте туда.
Они прошли в спальню. Шкаф был распахнут настежь, на кровати валялся набитый женской одеждой чемодан. На одной из прикроватных тумбочек стоял красный будильник.
– Вы спите на этой стороне?
– Да. И что мне, ложиться?
– Не надо. Просто присядьте на край.
Вдова подчинилась, но не выдержала:
– При чем тут убийство Аурелио?
– Умоляю вас, это важно. Пять минут – и я оставлю вас в покое. Скажите, ваш муж не проснулся, когда зазвонил будильник?
– Вообще он чутко спал. Чуть какой шумок – сразу глаза открывал. А вот вы спросили, и я вспомнила, в тот раз он не проснулся. И вот еще: он, видать, простудился, нос у него был заложен, потому что он храпел. А так он не храпел никогда.
Кругом не повезло этому Лапекоре. Ну хоть от насморка избавился.
– Продолжайте.
– Я встала, взяла одежду – она тут на стуле лежала – и пошла в ванную.
– Пойдемте туда.
Смутившись, синьора пропустила его вперед. В ванной, стыдливо опустив глаза, вдова спросила:
– Что, я должна все делать, как тогда?
– Да нет. Из ванной вы вышли уже одетая, так?
– Да, полностью, я всегда так делаю.
– А потом что?
– Пошла в столовую.
На сей раз она сама без подсказки отправилась в столовую.
– Взяла сумку, я вечером ее собрала и поставила вот сюда на диванчик, открыла дверь и вышла на лестничную площадку.
– Вы уверены, что хорошо закрыли дверь?
– Совершенно уверена. Я вызвала лифт и…
– Спасибо, достаточно. Который был час, помните?
– Шесть двадцать пять. Я припозднилась, пришлось поспешить.
– А что случилось неожиданного?
Синьора посмотрела на него вопросительно.
– Почему вы припозднились? Ведь если вы знаете, что вам завтра рано вставать, и ставите будильник, вы точно рассчитываете время, чтобы…
Синьора Антоньетта улыбнулась:
– Я набила мозоль. Пришлось ее смазать и забинтовать, так что я потратила чуть больше времени.
– Еще раз спасибо, и извините. До свидания.
– Подождите. Вы что, уходите?
– Ах да. Вы хотели мне что-то сказать.
– Присядьте на минуточку.
Монтальбано сел. Он уже выяснил то, что хотел: вдова Лапекора не заходила в кабинет, где почти наверное все это время пряталась Карима.
– Как вы заметили, – начала синьора, – я собираюсь уезжать. Вот справлю похороны Аурелио – и вон отсюда.
– Куда вы поедете, синьора?
– К сестре. У нее дом в Феле, она хворает. Здесь в Вигате духу моего больше не будет, разве что в гробу привезут.
– Почему вы не поедете жить к сыну?
– Не хочу его стеснять. Да и с женой его мы не ладим: она деньгами сорит, а он все жалуется, что еле концы с концами сводит. В общем, я тут перебирала вещи на выброс и нашла конверт, в котором было первое анонимное письмо. Я думала, что все сожгла, а вот, оказывается, конверт остался. Мне показалось, вас это особенно интересует, так что я…
Адрес был напечатан на машинке.
– Я могу взять его себе?
– Конечно, комиссар. Ну вот и все.
Она встала, комиссар поднялся следом, но она подошла к комоду, взяла какое-то письмо и протянула его Монтальбано.
– Смотрите-ка, комиссар. И двух дней не прошло, как Аурелио не стало, а я уже расплачиваюсь за его грязные делишки. Видать, на почте узнали, что его убили, – вот и прислали мне вчера два счета за его контору: за свет двести двадцать тысяч лир и за телефон триста восемьдесят тысяч! Да ведь звонил-то не он! Куда ему было звонить? Девка звонила, эта его туниска, родным своим, наверное, в Тунис. А сегодня утром вот еще что принесли. Как эта потаскуха задурила ему голову, а он-то, засранец, на цырлах перед ней ходил!
Сплошные несчастья обрушились на голову синьоры Антоньетты Пальмизано, вдовы Лапекоры. На конверте не было марки, отправитель бросил его в ящик собственноручно. Монтальбано решил не проявлять излишней заинтересованности.
– И когда это принесли?
– Я же говорю, сегодня утром. Сто семьдесят семь тысяч лир, счет из типографии Мулоне. Кстати, комиссар, можете отдать мне ключи от конторы?
– Это срочно?
– Ну не то чтобы очень. Но я хочу уже водить туда людей – вдруг кто купит. И квартиру хочу продать. Я посчитала тут: на одни похороны уйдет пять миллионов с лишним, понемногу на то на се.
Сын стоит матери. Монтальбано не удержался от ехидного замечания:
– На вырученные за контору и квартиру деньги можете пару десятков похорон справить.
Эмпедокле Мулоне, владелец типографии, сказал, мол, да, бедняга Лапекора заказал у него бланки и конверты. Он хотел немного изменить текст. Вот уже двадцать лет синьор Аурелио пользовался его услугами, они были приятелями.
– Что он хотел изменить?
– «Экспорт-Импорт» хотел написать по-английски. Я его отговаривал.
– Вы не стали бы менять текст?
– Да я не об этом, а о том, что он хотел заново открыть фирму. Он уже пять лет как отошел от дел, с тех пор все изменилось, нынче фирмы лопаются, как мыльные пузыри. А он знаете, как меня отблагодарил? Взбесился. Мол, он читает газеты и смотрит телевизор, он в курсе.
– Готовый заказ вы послали ему домой или в контору?
– Он просил, чтобы я прислал в контору, так я и сделал, на следующей неделе. Точно не помню, в какой день, но если хотите…
– Не важно.
– А счет вручил синьоре. Вряд ли синьор Лапекора теперь появится у себя в конторе, вам не кажется? – сказал типограф и засмеялся.
– Ваш эспрессо готов, комиссар, – сказал бармен в Албанском кафе.
– Тото, послушай. Синьор Лапекора заглядывал сюда с друзьями?
– А как же? Каждый вторник. Приходили одной и той же компанией, болтали, в картишки перебрасывались.
– Кто, назови имена.
– Значит, были там синьор Пандольфо, бухгалтер…
– Постой, дай телефонную книгу.
– А зачем вам ему звонить? Вон он ест мороженое.
Монтальбано взял свою чашку и подошел к бухгалтеру.
– Можно присесть?
– Располагайтесь, комиссар.
– Спасибо. Мы знакомы?
– Ну, вы со мной не знакомы, а я-то вас знаю.
– Синьор, вы частенько играли в карты с покойным, да?
– Куда там! Только по вторникам. Потому что, видите ли, по понедельникам, средам и…
– Пятницам он ходил в контору, – закончил привычное перечисление Монтальбано.
– А что вам угодно узнать?
– Почему синьор Лапекора решил возобновить дело?
Его собеседник казался искренне удивленным.
– Возобновить? Да как так? Он ничего нам не говорил. Мы все знали, что он ходит в контору по привычке, так, скоротать время.
– А он говорил что-нибудь о некой Кариме, которую нанял убираться в конторе?
Глаза у того слегка забегали, Монтальбано не заметил бы этой легкой нерешительности, если бы не уставился на собеседника так пристально.
– А что ему было со мной болтать о своей горничной?
– Вы хорошо знали Лапекору?
– Хорошо ли я его знал? Тридцать лет назад – я жил тогда в Монтелузе – был у меня друг: умница, светлая голова, на язык остер, сдержанный, милейший был человек. И щедрый вдобавок, как король. Душа нараспашку, одним словом. Однажды вечером сестра его попросила присмотреть за полугодовалым сыном, пару часов надо было с ним посидеть. Так вот только сестра за дверь – он достал нож, порезал младенца и изжарил, да еще петрушкой и чесноком приправил. Я не выдумываю. В тот самый день я его видел, он был такой как всегда, милый, разумный. А что до бедняги Лапекоры, так я знал его достаточно, чтобы подметить, например, что в последние пару лет он здорово изменился, комиссар.
– В каком смысле?
– Ну, стал нервный, не смеялся, грубил, по любому пустяку раздражался. Прежде он таким не был.
– Что с ним случилось, как вы думаете?
– Я у него спросил однажды. Он сказал, со здоровьем не ладится. Врач нашел у него атеросклероз.
В конторе он первым делом сел за печатную машинку. В ящиках стола лежали бланки и конверты со старой надписью, пожелтевшие от времени. Комиссар взял один листок, вставил его в машинку, достал конверт, который ему дала синьора Антоньетта, и перепечатал адрес. На всякий случай он попробовал еще раз, хотя результат уже был очевиден: буква «р» выступала над строчкой, «а» опускалась ниже строки, «о» выходила бледнее остальных: адрес на конверте от анонимного письма был напечатан на той же машинке. Он посмотрел в окно: горничная синьоры Вазиле Коццо стояла на невысокой стремянке и протирала стекла. Комиссар распахнул ставни и окликнул ее:
– Эй, синьора дома?
– Обождите, – ответила горничная и смерила его суровым взглядом. Комиссар явно пришелся ей не по вкусу.
Она спустилась и исчезла, вскоре на ее месте на уровне подоконника показалась голова синьоры. Не приходилось даже повышать голос, их разделяло меньше десятка метров:
– Синьора, простите меня, если я не ошибаюсь, вы говорили, что иногда этот парень, помните?…
– Да, я понимаю, о ком вы.
– Что этот парень писал на машинке. Помните?
– Да, но не на той, что стоит в конторе. У него была портативная машинка.
– Вы уверены? Это не мог быть компьютер?
– Нет, это была портативная печатная машинка.
Что за странный способ вести допрос? Монтальбано сообразил, что они с синьорой Коццо переговариваются через улицу, как две болтливые кумушки.
Попрощавшись, Монтальбано решил реабилитироваться в собственных глазах и устроить обыск. Он провел его тщательно, как настоящий профессионал. Но ни полученную из типографии посылку, ни одного бланка или конверта с надписью на английском не нашел.
Они от всего избавились.
Тому, зачем парень приносил свою машинку, хотя в конторе уже была одна, комиссар нашел вполне вероятное объяснение. Брюнету не подходила клавиатура старой «Оливетти»: ему нужен был, видимо, другой алфавит.
Глава восьмая
Комиссар вышел из конторы, сел в машину и поехал в Монтелузу. В управлении Финансовой гвардии
[14]спросил капитана Алиотту, своего старого друга. Его сразу впустили.
– Сколько мы уже не виделись? Я не говорю, что ты один виноват. Я тоже хорош, – сказал Алиотта, обнимая приятеля.
– Ну, простим друг другу и наверстаем упущенное.
– Договорились. Ты по делу?
– Да. Помнишь того инспектора, от которого я в прошлом году получил ценные сведения об одном супермаркете в Вигате? Торговля оружием, помнишь?
– А как же. Его зовут Лагана.
– Я могу с ним переговорить?
– А в чем дело?
– Хочу пригласить его в Вигату на полдня. По крайней мере, надеюсь, что не больше. Надо посмотреть документацию одной фирмы, она принадлежала тому убитому в лифте синьору.
– Я его позову.
Инспектор был крепким пятидесятилетним мужчиной, с короткой стрижкой и в золотых очках. Монтальбано он сразу понравился.
Он досконально ему объяснил, что от него требуется, и вручил ключи от конторы. Инспектор посмотрел на часы:
– К трем часам могу быть в Вигате, если синьор капитан не возражает.
Поболтав немного с Алиоттой, Монтальбано решил, что ему следует позвонить в комиссариат, где он не появлялся со вчерашнего вечера.
– Доктор, это собственной персоной вы?
– Да, Катаре, собственной персоной я. Кто-нибудь звонил?
– Да, доктор. Два раза доктору Ауджелло, один…
– Катаре, мне плевать, кому еще звонили!
– Но вы собственной персоной только что спросили!
– Катаре, кто-нибудь звонил мне, моей собственной персоне?
Может, если подладиться под его язык, удастся получить вразумительный ответ.
– Да, доктор, звонил кто-то, но было непонятно.
– Что непонятно?
– Ничего не понятно. Должно быть, родственники.
– Чьи?
– Вашей персоны. Вас по имени звали, говорили: Сальво, Сальво.
– А еще что говорили?
– Плакались, очень печалились, причитали: ай-ай, ой-ой.
– Мужчина или женщина?
– Женщина, старая, доктор.
Айша! Он вылетел из кабинета, забыв даже попрощаться с Алиоттой.
Айша сидела перед домом и горько плакала. Нет, Карима и Франсуа не появлялись, она не потому звонила. Она встала и провела гостя в дом. Комната перевернута вверх дном, даже матрас распорот. Посмотреть, на месте ли книжка? Нет, успокоила Айша, ее они не нашли.
Наверху, в комнате Каримы, еще хуже: из пола местами выдраны плитки, игрушка Франсуа, пластмассовый грузовичок, разломана на куски. Фотографии исчезли, даже «портфолио» Каримы. Ну, этих не жалко, подумал комиссар. Наверное, они подняли здесь страшный шум. Где пряталась в это время Айша? Старушка объяснила, что не пряталась, она днем раньше поехала навестить подругу в Монтелузу, припозднилась и осталась ночевать. Ей повезло: если бы ее нашли в доме, прикончили бы. У них, верно, были ключи, ни одна из дверей не взломана. Конечно, они пришли только за фотографиями, хотели уничтожить все свидетельства того, как выглядела Карима.
Монтальбано велел старушке собирать вещи, он отвезет ее обратно к подруге в Монтелузу. Там придется пробыть несколько дней, на всякий случай. Айша грустно согласилась. Комиссар кое-как объяснил, что, пока она собирается, он заскочит в соседнюю табачную лавку, это займет не больше десяти минут.
Перед начальной школой, по пути в табачную лавку, собралась шумная толпа бурно жестикулирующих мамаш и плачущих детей. Двое полицейских, откомандированных в Вилласету из Вигаты, – Монтальбано их знал, – попали в окружение. Комиссар прошел мимо, купил сигарет, но на обратном пути любопытство взяло верх. Комиссар потребовал, чтобы толпа расступилась перед вовремя прибывшим на помощь стражем закона, то есть перед ним.
– Неужели вас отправили сюда из-за такой ерунды? – удивился один из полицейских.
– Нет, я здесь случайно. Что стряслось?
Мамаши, услышав вопрос, стали наперебой отвечать. В результате из их хора Монтальбано не понял ровно ничего.
– Тихо! – закричал он.
Женщины притихли, но малыши от испуга завопили еще громче.
– Комиссар, да это курам на смех, – принялся объяснять полицейский. – Кажется, вчера утром появился парнишка, который нападает на других ребят по дороге в школу, отнимает у них еду и убегает. Вот и сегодня утром та же история.
– Поглядите, поглядите, комиссар, – вмешалась одна мамаша, демонстрируя синяки под глазами одного из детей. – Мой сын не хотел отдавать ему яичницу, так и получил под глаз. Бедный ребенок!
Комиссар наклонился и потрепал по голове мальчишку.
– Как тебя зовут?
– 'Нтонио, – карапуз замялся, смущаясь, что из всех выбрали его.
– Ты знаешь того, кто украл у тебя яичницу?
– Нет, синьор.
– Кто-нибудь его узнал? – громко спросил комиссар. Хор ответил «нет».
Монтальбано наклонился к «'Нтонио».
– Что он говорил, чтобы ты ему отдал завтрак?
– Он не по-нашему говорил. Я не понял. Тогда он схватил мой ранец и открыл его. Я хотел отобрать, но он мне как вмажет! Забрал яичницу и сбежал.
– Продолжайте расследование, – приказал Монтальбано полицейским и ушел, чудесным образом сохраняя серьезный вид.
В эпоху, когда Сицилия была населена мусульманами, а Монтелуза носила имя Керкент, арабы отстроили на окраине городка квартал, в котором никого, кроме них, не было. Когда мусульмане бежали, в их домах поселились монтелузцы, и название квартала переиначили по-сицилийски: Рабато. Во второй половине нашего века здесь случился страшный оползень. Немногие уцелевшие дома были наполовину разрушены, перекошены, в общем, едва сохраняли равновесие. Арабы, вернувшиеся на сей раз в роли городской бедноты, снова заняли их, заменяя недостающую черепицу жестяными листами, а разрушенные стены – картоном.
Сюда Монтальбано привез Айшу с жалким собранным ею узлом. Старуха в благодарность обняла и расцеловала «дядю», как она продолжала его называть.
Было уже три часа, а Монтальбано так и не поел, и в животе у него уже урчало. Он зашел в ресторанчик Сан-Калоджеро и сел за столик.
– Найдется что-нибудь поесть?
– Для вас – всегда, комиссар.
В этот самый миг он вспомнил про Ливию. Она совершенно вылетела у него из головы. Монтальбано бросился к телефону, на бегу лихорадочно подыскивая себе хоть какое-нибудь оправдание. Ливия говорила, что приедет к часу. Наверняка она уже рвет и мечет.
– Ливия, дорогая.
– Я только что вошла, Сальво. Самолет задержался на два часа, даже ничего не объяснили. Ты волновался, дорогой?
– Еще бы не волновался, – бесстыдно соврал Монтальбано, чувствуя, куда ветер дует. – Звонил домой каждые пятнадцать минут, и никто не поднимал трубку. Вот недавно позвонил в аэропорт Пунта-Раизи, и мне сказали, что рейс задерживается на два часа. Только тогда наконец успокоился.
– Прости меня, милый, я не виновата. Когда ты приедешь?
– Как назло, прямо сейчас не могу. Я в Монтелузе, совещание в самом разгаре – продлится еще не меньше часа. Потом сразу поеду к тебе. Ах да – сегодня мы ужинаем у начальника полиции.
– Но мне даже нечего надеть!
– Пойдешь в джинсах. Поешь – наверняка Аделина что-нибудь приготовила, посмотри в духовке или в холодильнике.
– Да ладно, я подожду, поедим вместе.
– Я уже перекусил бутербродом, так что не голоден. До скорого.
Он вернулся за столик, где его ждали полкило хрустящих жареных султанок.
Утомившись с дороги, Ливия прилегла. Монтальбано разделся и лег рядом. Стоило им поцеловаться, как Ливия отодвинулась и принялась изводить его попреками:
– От тебя пахнет чем-то жареным.
– Ну еще бы. Представляешь, битый час допрашивал одного типа в закусочной.
Они занимались любовью не торопясь, зная, что времени у них в избытке. Потом сидели на кровати, облокотившись на подушки, и Монтальбано рассказывал ей об убийстве Лапекоры. Чтобы развеселить Ливию, он поведал, как приказал арестовать мать и дочь Пиччирилло, столь обеспокоенных своей репутацией. Рассказал и как купил бутылку вина бухгалтеру Куликкье, потому что свою тот выронил возле трупа. Вместо того чтобы рассмеяться, как он надеялся, Ливия холодно посмотрела на него.
– Ну ты и говнюк.
– Прошу прощения? – переспросил Монтальбано с надменностью английского лорда.
– Говнюк и настоящий мужчина-шовинист. Срамишь двух этих несчастных женщин, а бухгалтеру, который не постеснялся кататься в лифте вместе с трупом, покупаешь вино. По-твоему, это не значит вести себя как последний дурак?
– Перестань, Ливия, не ставь все с ног на голову.
Но Ливия не переставала. Успокоить ее удалось только к шести часам. А чтобы ее отвлечь, Монтальбано рассказал о мальчугане из Вилласеты, который крадет школьные завтраки у других таких же ребятишек.
И на сей раз Ливия не рассмеялась. Даже погрустнела.
– В чем дело? Опять я ляпнул что-то не то?
– Нет, просто я подумала о бедном ребенке.
– Которому подбили глаз?
– Да нет же, о другом. Наверное, он изголодался и совсем отчаялся. Ты сказал, он не говорит по-итальянски? Конечно, его родители – приезжие, им туго приходится. А может, его бросили.
– Господи! – Монтальбано вдруг осенило. Он вскрикнул так громко, что Ливия подскочила на кровати.
– Что с тобой?
– Господи! – повторил комиссар, выпучив глаза.
– Что я такого сказала? – встревожилась Ливия.
Не отвечая, Монтальбано ринулся к телефону в чем мать родила.
– Катарелла, быстро оторви задницу от стула и позови Фацио. Фацио? Я хочу, чтобы самое большее через час вы все, повторяю – все, были в комиссариате. Если кого не будет, вам не поздоровится.
Он положил трубку и набрал другой номер.
– Господин начальник полиции? Это Монтальбано. Мне стыдно вам это говорить, но сегодня я прийти не смогу. Нет, Ливия тут ни при чем. Все дело в работе, я потом доложу. Завтра к обеду? Прекрасно. И извинитесь за меня перед синьорой.
Ливия встала, требуя объяснить, почему ее слова вызвали такую бурю.
Вместо ответа Монтальбано потянул ее обратно в постель. Его намерения не оставляли сомнений.
– Разве тебе не надо через час быть в комиссариате?
– На четверть часа раньше, на четверть часа позже…
В кабинет Монтальбано, который вряд ли можно назвать вместительным, втиснулись Ауджелло, Фацио, Торторелла, Галло, Джермана, Галлуццо и Грассо, поступивший на службу меньше месяца назад. Катарелла стоял в дверях, чтобы не пропустить телефонный звонок. Монтальбано появился в компании Ливии. Она не хотела с ним ехать:
– Ну что мне там делать?
– Поверь мне, ты можешь оказаться очень кстати.
Но он ничего не пожелал объяснять.
В полной тишине Монтальбано набросал грубый, но довольно точный план и показал его присутствующим.
– Это дом на улице Гарибальди в Вилласете. В данный момент там никто не живет. Вот это двор позади дома.
Затем он указал все детали: соседние дома, перекрестки, изгибы улочек. Все это отпечаталось у него в мозгу в тот вечер, который он провел в одиночестве в комнате Каримы. Все, кроме Катареллы, которого назначили дежурным, должны были участвовать в операции: каждому он показал на плане его место. Подобраться туда надо очень скрытно – ни сирен, ни формы, ни полицейских машин, чтобы никто их не заметил. Если кто-то хочет ехать на своей машине, придется оставить ее не меньше чем в полукилометре от дома. Возьмите что-нибудь из еды – бутерброды, кофе, пиво; ожидание может затянуться, наверное, придется просидеть там всю ночь, и нет уверенности в успехе, весьма вероятно, что тот, кто им нужен, так и не появится. Когда загорится уличный свет, это будет означать начало операции.
– Оружие брать? – спросил Ауджелло.
– Какое еще оружие? – удивился Монтальбано.
– Ну, не знаю, дело вроде серьезное, вот я и подумал…
– А кого мы будем брать? – поинтересовался Фацио.
– Похитителя школьных завтраков.
В комнате все затаили дыхание. Лоб Ауджелло покрылся испариной. «Вот уже год говорю ему, чтобы показался врачу», – подумал он.
Стояла тихая лунная ночь, без единого дуновения ветра. На взгляд Монтальбано, у нее был только один недостаток: казалось, она никогда не кончится, каждая ее минута растекалась, растягивалась, превращаясь в пять минут.
– Сколько мы уже не виделись? Я не говорю, что ты один виноват. Я тоже хорош, – сказал Алиотта, обнимая приятеля.
– Ну, простим друг другу и наверстаем упущенное.
– Договорились. Ты по делу?
– Да. Помнишь того инспектора, от которого я в прошлом году получил ценные сведения об одном супермаркете в Вигате? Торговля оружием, помнишь?
– А как же. Его зовут Лагана.
– Я могу с ним переговорить?
– А в чем дело?
– Хочу пригласить его в Вигату на полдня. По крайней мере, надеюсь, что не больше. Надо посмотреть документацию одной фирмы, она принадлежала тому убитому в лифте синьору.
– Я его позову.
Инспектор был крепким пятидесятилетним мужчиной, с короткой стрижкой и в золотых очках. Монтальбано он сразу понравился.
Он досконально ему объяснил, что от него требуется, и вручил ключи от конторы. Инспектор посмотрел на часы:
– К трем часам могу быть в Вигате, если синьор капитан не возражает.
Поболтав немного с Алиоттой, Монтальбано решил, что ему следует позвонить в комиссариат, где он не появлялся со вчерашнего вечера.
– Доктор, это собственной персоной вы?
– Да, Катаре, собственной персоной я. Кто-нибудь звонил?
– Да, доктор. Два раза доктору Ауджелло, один…
– Катаре, мне плевать, кому еще звонили!
– Но вы собственной персоной только что спросили!
– Катаре, кто-нибудь звонил мне, моей собственной персоне?
Может, если подладиться под его язык, удастся получить вразумительный ответ.
– Да, доктор, звонил кто-то, но было непонятно.
– Что непонятно?
– Ничего не понятно. Должно быть, родственники.
– Чьи?
– Вашей персоны. Вас по имени звали, говорили: Сальво, Сальво.
– А еще что говорили?
– Плакались, очень печалились, причитали: ай-ай, ой-ой.
– Мужчина или женщина?
– Женщина, старая, доктор.
Айша! Он вылетел из кабинета, забыв даже попрощаться с Алиоттой.
Айша сидела перед домом и горько плакала. Нет, Карима и Франсуа не появлялись, она не потому звонила. Она встала и провела гостя в дом. Комната перевернута вверх дном, даже матрас распорот. Посмотреть, на месте ли книжка? Нет, успокоила Айша, ее они не нашли.
Наверху, в комнате Каримы, еще хуже: из пола местами выдраны плитки, игрушка Франсуа, пластмассовый грузовичок, разломана на куски. Фотографии исчезли, даже «портфолио» Каримы. Ну, этих не жалко, подумал комиссар. Наверное, они подняли здесь страшный шум. Где пряталась в это время Айша? Старушка объяснила, что не пряталась, она днем раньше поехала навестить подругу в Монтелузу, припозднилась и осталась ночевать. Ей повезло: если бы ее нашли в доме, прикончили бы. У них, верно, были ключи, ни одна из дверей не взломана. Конечно, они пришли только за фотографиями, хотели уничтожить все свидетельства того, как выглядела Карима.
Монтальбано велел старушке собирать вещи, он отвезет ее обратно к подруге в Монтелузу. Там придется пробыть несколько дней, на всякий случай. Айша грустно согласилась. Комиссар кое-как объяснил, что, пока она собирается, он заскочит в соседнюю табачную лавку, это займет не больше десяти минут.
Перед начальной школой, по пути в табачную лавку, собралась шумная толпа бурно жестикулирующих мамаш и плачущих детей. Двое полицейских, откомандированных в Вилласету из Вигаты, – Монтальбано их знал, – попали в окружение. Комиссар прошел мимо, купил сигарет, но на обратном пути любопытство взяло верх. Комиссар потребовал, чтобы толпа расступилась перед вовремя прибывшим на помощь стражем закона, то есть перед ним.
– Неужели вас отправили сюда из-за такой ерунды? – удивился один из полицейских.
– Нет, я здесь случайно. Что стряслось?
Мамаши, услышав вопрос, стали наперебой отвечать. В результате из их хора Монтальбано не понял ровно ничего.
– Тихо! – закричал он.
Женщины притихли, но малыши от испуга завопили еще громче.
– Комиссар, да это курам на смех, – принялся объяснять полицейский. – Кажется, вчера утром появился парнишка, который нападает на других ребят по дороге в школу, отнимает у них еду и убегает. Вот и сегодня утром та же история.
– Поглядите, поглядите, комиссар, – вмешалась одна мамаша, демонстрируя синяки под глазами одного из детей. – Мой сын не хотел отдавать ему яичницу, так и получил под глаз. Бедный ребенок!
Комиссар наклонился и потрепал по голове мальчишку.
– Как тебя зовут?
– 'Нтонио, – карапуз замялся, смущаясь, что из всех выбрали его.
– Ты знаешь того, кто украл у тебя яичницу?
– Нет, синьор.
– Кто-нибудь его узнал? – громко спросил комиссар. Хор ответил «нет».
Монтальбано наклонился к «'Нтонио».
– Что он говорил, чтобы ты ему отдал завтрак?
– Он не по-нашему говорил. Я не понял. Тогда он схватил мой ранец и открыл его. Я хотел отобрать, но он мне как вмажет! Забрал яичницу и сбежал.
– Продолжайте расследование, – приказал Монтальбано полицейским и ушел, чудесным образом сохраняя серьезный вид.
В эпоху, когда Сицилия была населена мусульманами, а Монтелуза носила имя Керкент, арабы отстроили на окраине городка квартал, в котором никого, кроме них, не было. Когда мусульмане бежали, в их домах поселились монтелузцы, и название квартала переиначили по-сицилийски: Рабато. Во второй половине нашего века здесь случился страшный оползень. Немногие уцелевшие дома были наполовину разрушены, перекошены, в общем, едва сохраняли равновесие. Арабы, вернувшиеся на сей раз в роли городской бедноты, снова заняли их, заменяя недостающую черепицу жестяными листами, а разрушенные стены – картоном.
Сюда Монтальбано привез Айшу с жалким собранным ею узлом. Старуха в благодарность обняла и расцеловала «дядю», как она продолжала его называть.
Было уже три часа, а Монтальбано так и не поел, и в животе у него уже урчало. Он зашел в ресторанчик Сан-Калоджеро и сел за столик.
– Найдется что-нибудь поесть?
– Для вас – всегда, комиссар.
В этот самый миг он вспомнил про Ливию. Она совершенно вылетела у него из головы. Монтальбано бросился к телефону, на бегу лихорадочно подыскивая себе хоть какое-нибудь оправдание. Ливия говорила, что приедет к часу. Наверняка она уже рвет и мечет.
– Ливия, дорогая.
– Я только что вошла, Сальво. Самолет задержался на два часа, даже ничего не объяснили. Ты волновался, дорогой?
– Еще бы не волновался, – бесстыдно соврал Монтальбано, чувствуя, куда ветер дует. – Звонил домой каждые пятнадцать минут, и никто не поднимал трубку. Вот недавно позвонил в аэропорт Пунта-Раизи, и мне сказали, что рейс задерживается на два часа. Только тогда наконец успокоился.
– Прости меня, милый, я не виновата. Когда ты приедешь?
– Как назло, прямо сейчас не могу. Я в Монтелузе, совещание в самом разгаре – продлится еще не меньше часа. Потом сразу поеду к тебе. Ах да – сегодня мы ужинаем у начальника полиции.
– Но мне даже нечего надеть!
– Пойдешь в джинсах. Поешь – наверняка Аделина что-нибудь приготовила, посмотри в духовке или в холодильнике.
– Да ладно, я подожду, поедим вместе.
– Я уже перекусил бутербродом, так что не голоден. До скорого.
Он вернулся за столик, где его ждали полкило хрустящих жареных султанок.
Утомившись с дороги, Ливия прилегла. Монтальбано разделся и лег рядом. Стоило им поцеловаться, как Ливия отодвинулась и принялась изводить его попреками:
– От тебя пахнет чем-то жареным.
– Ну еще бы. Представляешь, битый час допрашивал одного типа в закусочной.
Они занимались любовью не торопясь, зная, что времени у них в избытке. Потом сидели на кровати, облокотившись на подушки, и Монтальбано рассказывал ей об убийстве Лапекоры. Чтобы развеселить Ливию, он поведал, как приказал арестовать мать и дочь Пиччирилло, столь обеспокоенных своей репутацией. Рассказал и как купил бутылку вина бухгалтеру Куликкье, потому что свою тот выронил возле трупа. Вместо того чтобы рассмеяться, как он надеялся, Ливия холодно посмотрела на него.
– Ну ты и говнюк.
– Прошу прощения? – переспросил Монтальбано с надменностью английского лорда.
– Говнюк и настоящий мужчина-шовинист. Срамишь двух этих несчастных женщин, а бухгалтеру, который не постеснялся кататься в лифте вместе с трупом, покупаешь вино. По-твоему, это не значит вести себя как последний дурак?
– Перестань, Ливия, не ставь все с ног на голову.
Но Ливия не переставала. Успокоить ее удалось только к шести часам. А чтобы ее отвлечь, Монтальбано рассказал о мальчугане из Вилласеты, который крадет школьные завтраки у других таких же ребятишек.
И на сей раз Ливия не рассмеялась. Даже погрустнела.
– В чем дело? Опять я ляпнул что-то не то?
– Нет, просто я подумала о бедном ребенке.
– Которому подбили глаз?
– Да нет же, о другом. Наверное, он изголодался и совсем отчаялся. Ты сказал, он не говорит по-итальянски? Конечно, его родители – приезжие, им туго приходится. А может, его бросили.
– Господи! – Монтальбано вдруг осенило. Он вскрикнул так громко, что Ливия подскочила на кровати.
– Что с тобой?
– Господи! – повторил комиссар, выпучив глаза.
– Что я такого сказала? – встревожилась Ливия.
Не отвечая, Монтальбано ринулся к телефону в чем мать родила.
– Катарелла, быстро оторви задницу от стула и позови Фацио. Фацио? Я хочу, чтобы самое большее через час вы все, повторяю – все, были в комиссариате. Если кого не будет, вам не поздоровится.
Он положил трубку и набрал другой номер.
– Господин начальник полиции? Это Монтальбано. Мне стыдно вам это говорить, но сегодня я прийти не смогу. Нет, Ливия тут ни при чем. Все дело в работе, я потом доложу. Завтра к обеду? Прекрасно. И извинитесь за меня перед синьорой.
Ливия встала, требуя объяснить, почему ее слова вызвали такую бурю.
Вместо ответа Монтальбано потянул ее обратно в постель. Его намерения не оставляли сомнений.
– Разве тебе не надо через час быть в комиссариате?
– На четверть часа раньше, на четверть часа позже…
В кабинет Монтальбано, который вряд ли можно назвать вместительным, втиснулись Ауджелло, Фацио, Торторелла, Галло, Джермана, Галлуццо и Грассо, поступивший на службу меньше месяца назад. Катарелла стоял в дверях, чтобы не пропустить телефонный звонок. Монтальбано появился в компании Ливии. Она не хотела с ним ехать:
– Ну что мне там делать?
– Поверь мне, ты можешь оказаться очень кстати.
Но он ничего не пожелал объяснять.
В полной тишине Монтальбано набросал грубый, но довольно точный план и показал его присутствующим.
– Это дом на улице Гарибальди в Вилласете. В данный момент там никто не живет. Вот это двор позади дома.
Затем он указал все детали: соседние дома, перекрестки, изгибы улочек. Все это отпечаталось у него в мозгу в тот вечер, который он провел в одиночестве в комнате Каримы. Все, кроме Катареллы, которого назначили дежурным, должны были участвовать в операции: каждому он показал на плане его место. Подобраться туда надо очень скрытно – ни сирен, ни формы, ни полицейских машин, чтобы никто их не заметил. Если кто-то хочет ехать на своей машине, придется оставить ее не меньше чем в полукилометре от дома. Возьмите что-нибудь из еды – бутерброды, кофе, пиво; ожидание может затянуться, наверное, придется просидеть там всю ночь, и нет уверенности в успехе, весьма вероятно, что тот, кто им нужен, так и не появится. Когда загорится уличный свет, это будет означать начало операции.
– Оружие брать? – спросил Ауджелло.
– Какое еще оружие? – удивился Монтальбано.
– Ну, не знаю, дело вроде серьезное, вот я и подумал…
– А кого мы будем брать? – поинтересовался Фацио.
– Похитителя школьных завтраков.
В комнате все затаили дыхание. Лоб Ауджелло покрылся испариной. «Вот уже год говорю ему, чтобы показался врачу», – подумал он.
Стояла тихая лунная ночь, без единого дуновения ветра. На взгляд Монтальбано, у нее был только один недостаток: казалось, она никогда не кончится, каждая ее минута растекалась, растягивалась, превращаясь в пять минут.