Страница:
______________
* Герб Оллapов - всадник на белом коне, поражающий мечом черного дракона. Официальное название - Победитель Дракона.
Превратившаяся в болото дорога вела через унылый парк. Здоровенные, голые деревья облепили грачиные гроздья и шары омелы, над которыми клубились низкие, готовые разрыдаться облака. На густых колючих кустах, росших вдоль дороги, чудом держались сморщенные грязно-белые ягоды ведьминых слез - в Окделле это растение почиталось нечистым. Всадники миновали олларианскую каплицу. Дикон не знал, видят ли их, но, припомнив наставления Штанцлера, богобоязненно приложил правую руку к губам и склонил голову*. Эйвон, мгновение помедлив, последовал его примеру.
______________
* Ритуальный олларианекии жест. Эсператисты проделывают то же левой рукой.
Парк был большим, пожалуй, его можно было назвать лесом. Слева показалось что-то похожее на озеро или большой пруд, за которым маячил показавшийся Ричарду удивительно неприятным дом - длинный, серый, с маленькими, подслеповатыми окнами. Когда-то здесь располагалось аббатство Святого Танкреда*. Франциск Оллар выгнал не признавших его главой церкви монахов из их обители и отдал ее под школу оруженосцев. С тех пор здание перестраивали несколько раз, но оно продолжало отдавать монастырем.
______________
* Святой Танкред - один из семи основателей эсператизма, адепт Знания.
Рассказывали, что в церковные праздники и перед большими бедствиями в доме звонит невидимый колокол, созывая мертвых братьев к полуночной мессе. Теперь Ричарду предстояло убедиться в этом самому. Юноше отчаянно захотелось повернуть Баловника, но он сдержался. Когда они подъезжали к дому, с деревьев сорвалась целая туча ворон, осыпая приезжих сварливыми воплями. Дикон спрыгнул с коня первым и помог спешиться Эйвону. Откуда-то возник конюх с неприметным сереньким личиком и увел недовольных лошадей. Тяжелая дверь открылась, пропустив слугу, казавшегося братом-близнецом остролицего конюха.
- Как прикажете доложить? - Голос слуги был столь же невыразителен, как и его физиономия.
- Граф Эйвон Ларак и его подопечный.
- Следуйте за мной.
Дверь с шумом захлопнулась, и Ричард почувствовал себя мышью, угодившей в ловушку. Маленькие окна вряд ли давали достаточно света даже летом, а сейчас в здании было темно, как в склепе. Слуга зажег свечу, став удивительно похожим на эмблему ордена Истины*. Кощунственное сравнение немного отвлекло Дикона от мрачных мыслей, которые сразу же вернулись, едва юноша увидел своего будущего наставника.
______________
* Эмблема ордена Истины - мышь со свечой в лапках. Горящая свеча является символом всей эсператистской церкви.
Капитан Арамона восседал в кресле под портретом марагонского бастарда. Встать навстречу входящим капитан счел излишним. Кивнув в знак приветствия большой головой, он коротко буркнул:
- Прошу садиться.
Больше всего на свете Дикону хотелось швырнуть перчатку в эту красную самодовольную харю, но он дал слово кансилльеру.
- Значит, герцог Окделл соизволил поступить под МОЕ начало, - голос Арамоны соответствовал его габаритам, - а его опекун не имеет ничего против.
- Решение приняла вдовствующая герцогиня Мирабелла, - очень спокойно произнес Эйвон. - Я не счел себя вправе ей возражать.
- Но по своей воле сына Эгмонта в столицу вы отправлять не желали, господин капитан уставился на Ларака с неприкрытым презрением, - но это неважно. Здесь наш капеллан. Присягните в его присутствии, что привели своего подопечного по доброй воле.
Оказывается, в комнате, кроме Арамоны и множества портретов олларских выродков, был еще и капеллан. Невысокий, изящный человек в черном сидел у окна. Дик его сразу и не заметил.
- Приветствую вас, дети мои, - священник говорил приветливо и мягко, но в красивых темных глазах не было и намека на теплоту, - было ли ваше решение обдуманным и добровольным? Готовы ли вы оба именем Создателя нашего поклясться, что сердца ваши и души принадлежат господу нашему и его наместнику на земле Талига Его Величеству Фердинанду Второму?
Эсперадор Дамиан четыреста лет назад объявил клятвы, вырванные принуждением, недействительными. Ложь лжесвященникам, присвоившим себе право говорить именем Создателя, не являлась грехом. Ричард вслед за опекуном спокойно произнес слова клятвы, зная, что лжет. Священник и Арамона это тоже знали - Оллары утопили Талиг во лжи. Люди Чести, чтобы выжить, вынуждены принять навязанную им игру.
- Теперь в присутствии своего опекуна юный Ричард Окделл должен узнать законы унаров и принять их или отвергнуть. Если он согласится вступить в братство Фабиана*, обратной дороги у него не будет.
______________
* Фабиан, один из первых олларианских святых, был воспитателем молодых дворян и погиб, заслонив собой единственного сына Франциска Оллара.
- Я готов. - Ричард очень надеялся, что произнес эти слова спокойно и уверенно.
Капитан Арамона протянул юноше переплетенную в свиную кожу книгу. Вначале шел свод правил, по которым жили воспитанники братства святого Фабиана, следующие листы занимали подписи тех, кто прошел через Жеребячий загон. В этой книге, ближе к концу, расписался и Эгмонт Окделл, обязавшийся служить Талигу и его королю и умерший за Талигойю и династию Раканов, а несколькими страницами спустя поставил свою подпись его убийца...
- Читайте, сударь, - брюзгливо произнес капитан Арамона. - вслух читайте.
Ричард сглотнул и отчетливо прочел всю написанную и книге ложь о величии и богоугодности династии Олларов. расцвете Талига, своей любви к престолу и желании служить ему "жизнью и смертью".
- Поняли ли вы все, что прочли? - спросил олларианец.
- Да, я все понял.
- Укрепились ли вы в своем решении вступить в братство унаров?
- Да.
- Готовы ли вы принести клятву перед лицом Создателя?
- Да.
- Эйвон Ларакский, вы, как опекун герцога Окделла, вправе остановить его. Поддерживаете ли вы желание вашего подопечного?
Если б в Лаик заглянул Леворукий, Дикон, не колеблясь, обещал бы ему все, что угодно, только б Эйвон забрал его отсюда, но граф произнес "Да!".
- Герцог Ричард Окделл. Мы готовы принять вашу клятву.
- Я, - слегка запнувшись, произнес Дикон, - Ричард из дома Окделлов, добровольно вступаю в братство святого Фабиана и клянусь чтить Создателя нашего и его земного наместника короля Фердинанда, да продлит Создатель его блистательное царствование. Я клянусь также слушать своих наставников, духовных и светских, и ни в чем не перечить им. Я отказываюсь от своего титула и родового имени до тех пор, пока не буду готов мечом и словом служить Создателю, Королю и Талигу. Я буду прилежным учеником, послушным воспитанником и добрым товарищем другим унарам. Я не буду вступать в ссоры ни с кем, с кротостью прощая врагам своим. Я не буду иметь тайн от своих наставников. Я не буду покидать поместье Лаик без разрешения моего капитана и не стану встречаться ни с кем из родных, не спросив на то дозволения. Если я нарушу свою клятву, да буду я в этой жизни лишен титула и дворянства, а в жизни вечной да настигнет меня кара Создателя.
- Готов ли ты к трудностям и испытаниям во славу Создателя и короля Фердинанда?
- Я готов. В полдень и в полночь, на закате и на рассвете.
- Да будет по сему! - наклонил голову священник
- Я свидетельствую, - буркнул Арамона.
- Я свидетельствую. - Голос Эйвона Ларака прозвучал обреченно.
- Унар Ричард, проводите графа Ларака и возвращайтесь. Отвечайте: "Да, господин Арамона".
- Да, господин Арамона.
Эйвон поднялся, старомодно поклонился и первым вышел из кабинета. Дикон последовал за ним, чувствуя, как его спину буравят глаза людей и портретов. Давешний слуга со свечой поджидал у порога. У них отняли даже прощание!
В сопровождении похожего на серую мышь человечка Ричард и Эйвон миновали полутемные переходы и вышли под серое, низкое небо. Умник стоял у лестницы, нетерпеливо перебирая ногами - ему тоже не нравилось это место.
- Прощайте, Ричард, - граф Ларак старался говорить спокойно и буднично, - надеюсь, вы не забудете того, что обещали.
Он говорит не о клятве, понял Дик, вернее, не о клятве унара, а о вчерашнем разговоре.
- Да, господин граф. Я поклялся, и я исполню.
Эйвон, как всегда с трудом - мешала больная спина, - взобрался в седло. Умник рванул с места, не дожидаясь приказа, и всаднику пришлось натянуть поводья. вынуждая жеребца идти шагом.
Ричард повернулся и пошел за слугой, хотя ему мучительно хотелось броситься вдогонку, еще раз обнять Эйвона и сказать... Что говорить, он не знал. Ну, пусть не догонять и не обнимать, но хотя бы крикнуть, чтобы дядя обернулся и махнул на прощание рукой, но юноша вспомнил слова кансилльера и не оглянулся.
2
Арнольд Арамона ненавидел очень многих и имел на то все основания. Ничего хорошего от всяческих герцогов и баронов комендант Лаик не видел, и еще вопрос, кто был хуже - старая знать или "навозники". Отбери у них титулы и владения, и что останется? Но беда была именно в том, что у аристократов титулы и деньги были, а у Арнольда нет.
Тридцать с лишним лет назад молодой провинциал явился в Олларию, намереваясь стать по меньшей мере маршалом и возлюбленным парочки герцогинь. Не вышло. Для того чтоб выбиться хотя бы в полковники, требовалось или отвоевать лет десять в Торке, или иметь протекцию. Герцогини тоже не спешили падать к ногам Арнольда, а служанки и горожанки честолюбивого молодого человека не устраивали.
Дальше дела пошли еще хуже. Началась война, и полк, в который записался Арнольд, отправили в предгорья Торки, где будущему капитану пришлось хлебнуть лиха. Арнольд отнюдь не считал правильным рисковать единственной головой ради чего-то лично ему ненужного. Гвардейское молодечество требовало лезть в огонь, распихивая товарищей, а вечером за кружкой вина со смешком смаковать дневные приключения. Это было глупым, а Арнольд Арамона глупцом не был, он хотел жить, причем долго и хорошо.
Черно-белые* жили сегодняшним днем, Арамона думал о будущем. В столице эти различия были не столь уж и заметны, благо тогдашний герцог Алва, прикончив за два дня четверых соперников, вынудил короля надолго запретить поединки, но в горах Торки выбора не было. Пришлось взяться за шпагу и мушкет. До первого боя Арамона "был, как все", но, оказавшись под пулями, не выдержал и укрылся в заросшей кустами ложбинке. Он не думал, что это заметят, но заметили, и за Арамоной закрепилась кличка Трясун.
______________
* Черно-белые - прозвище талигойских гвардейцев, носивших (кроме Личной Гвардии Его Величества) черные с белым мундиры.
Последующие недели превратились в сплошную пытку. Арнольд сносил издевательства не дороживших жизнью дураков, отвечать на них он не решался, за дезертирство светила виселица, бежать было некуда. Однажды негодяи вытащили вырывавшегося Арамону на пригорок перед вражескими позициями. Двое держали его за ноги, двое за руки, двое подпирали сзади, а остальные орали мушкетерам Гаунау*: "Господа! Не желаете подстрелить зайца?!"
______________
* Гаунау - королевство, оспаривающее у союзной Талигу Горной марки ряд земель.
Этот день стал самым страшным в жизни будущего капитана. К полудню пришел приказ наступать. Арамона шел вместе со всеми, но потом ряды смешались, каждый стал сам за себя. Рвались гранаты, свистели пули, резались друг с другом озверевшие люди. Оказавшийся среди этого ужаса, Арамона бросился на землю, отполз под прикрытие деревьев и пустился бежать. Тут ему не повезло еще раз. Эгмонт Окделл, бывший в те поры оруженосцем Мориса Эпинэ, едва не пристрелил бросившего мушкет гвардейца на месте. Арнольда спасли гаунау, окружившие знаменосца. Эгмонт, забыв обо всем, ринулся спасать полковое знамя, а Арамона, стиснув зубы, лег на спину, нацепил на ногу шляпу и поднял ее над уютной и безопасной ложбинкой. Мушкетная пуля прострелила голень, не задев кость, и крови натекло полный сапог. Было больно, но что значит боль в сравнении со смертью? Раненых отправили на излечение в городишко Руксу, где не было ни гаунау, ни "товарищей", ни герцога Окделла. Там судьба наконец повернулась к Арнольду лицом. Статного сержанта заприметил господин интендант Северной армии граф Крединьи. У известного своими любовными похождениями и чадолюбием интенданта на выданье была незаконная дочь.
Немного староватая, чуть-чуть толстоватая и слегка кривоногая, но какое это имело значение?! Арамона к этому времени расстался с юношескими грезами и, понимая, что герцогини ему не видать, согласился на Луизу Кредон. Папа-интендант не только дал за уродиной неплохое приданое, но и замолвил за зятя словечко. Так раненый сержант получил офицерский чин и оказался третьим ментором* в Лаик.
______________
* Ментор - наставник, воспитатель, учитель.
Увы, розы и те имеют шипы, чего уж говорить о кривоногих бабах! Из Луизы получилась на редкость дошлая и склочная жена. Приданого супруг не увидел, зато в избытке хлебнул прочих семейных радостей. Его ревновали, упрекали, пилили, колотили, обзывали боровом и бездельником. В "загоне" было не лучше. Начальник школы - старый вояка, прошедший четыре войны и потерявший в последней кампании левый глаз, принял навязанного ему Арамону холодно и определил туда, куда тот хотел меньше всего. А именно - в фехтовальный зал.
Фехтовальщиком Арнольд был весьма посредственным, а среди унаров попадались готовые мастера клинка, первым из которых был Рокэ Алва, превративший жизнь ментора в сущий ад.
Юные нахалы откровенно издевались над Арнольдом, а он их ненавидел. За то, что у них было или будет то, чего никогда не будет у теньента* Арамоны. За то, что они никого и ничего не боялись. За то, что за стенами Лаик их ждали победы, чины и красотки, а ему достались менторство и отвратительная мегера. Так продолжалось восемь лет.
______________
* Звание, примерно соответствующее лейтенантскому.
Единственной отдушиной замученного женой и унарами Арнольда стали вечерние беседы с тогдашним капелланом, державшим очень неплохого повара и винный погреб. Так теньент Арамона и мыкался, пока не умер полковник Дюваль.
Арнольда неожиданно удостоил аудиенции кардинал. В Лаик Арамона вернулся капитаном и начальником. Первое, что он сделал, это выставил за ворота поместья менторов и слуг, относившихся к нему без должного почтения, заменив их на новых, для которых капитан был богом и царем. Затем Арнольд взялся за комнаты Дюваля, обставив их в соответствии со своими вкусами. Свершив неотложное, он принялся за унаров.
Теперь Арнольд полгода блаженствовал в Лаик, куда вход супруге, равно как и любым другим женщинам, был строго заказан, а полгода проводил у домашнего очага, усилиями Луизы превращенного в адский котел. Единственной радостью Арнольда была младшая дочь. Арамона мечтал, что малышка Люпилла выйдет замуж за графа или маркиза. Будущим женихам велся строжайший учет. Арнольд старательно собирал слухи обо всех свадьбах и помолвках и негодовал, узнавая о женитьбе кого-то годящегося для Циллы. Девочке было всего шесть, но капитан в каждом новом унаре видел возможного зятя.
Лаик была единственной ниточкой между семейством Арамоны и высшей знатью. Одного этого хватало, чтоб держаться за должность руками и зубами. Арнольд старался. Если ему намекали, что какой-нибудь унар принадлежит к неугодному Его Высокопреосвященству семейству и не должен попасть в число лучших, тот не попадал. Если капитан узнавал, что новый воспитанник является "нужным", он немедленно опережал "ненужных".
Понятливость капитана оценили. Жалованье Арамона получал небольшое, зато в казначействе закрыли глаза на несколько вольное обращение с деньгами, отпущенными на содержание школы.
Единственное, что не давало Арнольду покоя, - это строжайший запрет Его Высокопреосвященства на подарки от родственников унаров. Однажды Арамона попробовал его нарушить. И ведь барон, привезший господину капитану роскошное седло, не имел в виду ничего плохого, а его сын в любом случае оказался б в первой четверти выпускного списка!
Парень отменно фехтовал и совсем не думал, что еще нужно для того, чтоб стать лучшим. Так ведь нет! Седло пришлось отослать (правду говорят, что Его Высокопреосвященство знает даже то, что происходит в спальнях и отхожих местах), баронский отпрыск отправился домой, недоучившись, а Арамона получил предупреждение. Первое и оно же (капитан это понял) последнее. Арнольд вздохнул и вернулся к казне, откуда черпать ему никто не мешал.
Капитан не сомневался, что кардинал знает обо всем и этот источник доходов наставнику юношества разрешен. По крайней мере, пока он оправдывает возложенные на него надежды, и Арамона лез из кожи вон. О том, что в Лаик заправляет Его Высокопреосвященство, знали только Арамона и отец Герман. Остальные полагали, что за всем стоит Первый маршал Талига. Формально так оно и было, но Рокэ Алва плевать хотел на все, кроме войны, вина и женщин. Арамону это устраивало - иметь дело со своим бывшим унаром он не желал ни за какие деньги, и не он один. Что бы ни творилось в Лаик, никто из воспитанников и их родичей не побежит искать защиты у Ворона, и уж подавно этого не сделает сын Эгмонта Оклелла!
Потягивая подогретое вино, Арамона с наслаждением перечитывал список новых воспитанников. Он уже знал, кто будет первым, а кого нужно отодвинуть, ну, пусть не и самый конец, но во вторую половину. Что до остальных, то тут как получится. Будут вести себя прилично - займут высокие места, нет - пусть пеняют на себя. Любопытно, каков сынок Эгмонта в деле? Да каков бы ни был, выше десятого ему не подняться. Разумеется, если дотянет до выпуска, а не отправится с позором в фамильный замок... Что до Арнольда Арамоны, то капитан сделает все, от него зависящее, чтобы Ричард осознал, кто в Лаик хозяин.
По понятным причинам капитан Арамона в подавлении надорского восстания не участвовал и не видел, как умер человек, некогда перепугавший его до смерти. Старое унижение отлеживалось в укромном уголке и ждало своего часа. Дождалось. Сын и наследник Эгмонта заплатит отцовский долг сполна... Так хочет капитан Арамона, так хочет Создатель и Его Высокопреосвященство.
3
Люди Чести стригли волосы так, что они едва прикрывали затылок, и носили короткие бороды и усы. Бороды у Дика Окделла еще не было, но за свою прическу он искренне порадовался, когда оказался в руках очередного мышевидного слуги, под надзором которого молодые дворяне превращались в унаров. "Мышь" зря вооружился ножницами - волосы Дика были короче, чем полагалось членам братства святого Фабиана, и слуге пришлось удовольствоваться несколькими якобы спадающими на глаза прядками. Как ни странно, посрамление цирюльника подняло настроение, а может быть, Дикон просто устал ждать неприятностей. Юноша, насвистывая, направился в купальню, ему не испортил настроения даже стеклянный осколок, запутавшийся в полотенце. От царапины еще никто не умирал, полгода он в "загоне" как-нибудь выдержит, а дальше...
Будущее просматривалось смутно, но после встречи с кансилльером Ричард не сомневался, что его ждут великие дела и славные подвиги во имя Талигойи, а пока, что ж, он потерпит. Отбросив запачканное кровью полотенце. Дик взялся за полагающуюся унарам одежду - черные Штаны, чулки и рубаху, белую куртку и черно-белый плащ с гербом дома Олларов. Такие носили четыреста лет назад, когда марагонский выскочка стал талигойским королем. Теперь одевались иначе, хотя Люди Чести старались придерживаться старых обычаев. Отец Маттео говорил, что, храня малое, мы сберегаем большое. Одевшись, Дик погляделся в огромное старое зеркало, несомненно, помнящее святого Фабиана, который при жизни был таким же олларским псом, как и пучеглазый Арамона, если не хуже.
Приглаживая потемневшие от воды волосы, Ричард с удивлением обнаружил, что он не один - за его плечом маячил кто-то невысокий, но зеркало было столь мутным, что рассмотреть незнакомца не получалось. Дикон торопливо обернулся и понял, что ему почудилось. Купальня была пуста. На всякий случай юноша снова взглянул в зеркало и рассмеялся - дело было в мерзком освещении и наплывах на старом стекле, искажавших отражение. Все вместе создавало иллюзию расплывчатой мужской фигуры, наверняка слухи олаикских привидениях выросли из таких вот мелочей. А хоть бы тут и водились призраки - ему, Ричарду Окделлу, прямому потомку святого Алана* нечего бояться теней эсператистских монахов. Они не сделают ему ничего дурного, вот "навозникам" такая встреча ничего хорошего не сулит, это точно.
______________
* Алан Окделл был другом и соратником последнего короля Ракана Эрнани Одиннадцатого, убитого герцогом Рамиро Алвой, впустившим в столицу поиска Франциска Оллара. Именно Алан Окделл вывел королеву и наследника (а пределы столицы, но не последовал за ними в Агарис, а вернулся, чтобы покарать цареубийцу и предателя. Алан Окделл убил Рамиро Алву и был казнен по приказу Франциска Оллара. Причислен эсператистской церковью к лику святых.
Дикон дружески подмигнул старому зеркалу и вышел в показавшийся ледяным коридор. Бесстрастный слуга со свечой повел юношу в глубь здания, они миновали несколько переходов, поднялись по крутой, неудобной лестнице, свернули налево, миновали длинную галерею без окон, украшенную пустующими нишами, в которых некогда стояли статуи святых, вновь свернули налево, оказались на лестнице, спустились на пол-этажа и оказались в тупике, куда выходило несколько одинаковых низких дверей. "Мышь", погремев ключами, отворил одну из них.
- Ваша комната, сударь. Здесь все, что нужно унару. Ваши вещи до дня святого Фабиана останутся в кладовой, позаботятся и о вашей лошади.
Дикон оглядел узкую и длинную каморку, которую так и подмывало назвать кельей. Кровать без полога, стол с чернильным прибором и книгой Ожидания*, плетеный стул, принадлежности для умывания, открытый сундук. В углу - образ Создателя, перед которым горит лампадка, и очередной портрет марагонца. Все! У неведомого монаха и то наверняка было больше вещей. Окделл повернулся к слуге.
______________
* Книга Ожидания - переведенная на современный язык и отредактированная при Франциске Олларе, священная эсаератистская книга "Эсператия".
- Благодарю вас.
Тот сдержанно поклонился.
- Сегодня ужин вам принесут, а завтракать вы будете в трапезной. Если мне будет дозволено дать совет - не покидайте до утра вашей комнаты, дом не любит тех, кто ходит ночами.
"Дом не любит", святой Алан, как это? Но спрашивать было некого, слуга ушел, плотно прикрыв тяжелую дверь, на которой - Дик только сейчас это заметил - не было ни крючка, ни засова. Она запиралась снаружи, но не изнутри. Какое-то время Ричард бездумно созерцал безупречно-равнодушный лик Создателя всего сущего и воинственную физиономию Франциска. Дик знал, что при жизни первый из Олларов красой не блистал, но кисть художника превратила толстенького крючконосого человечка в роскошного рыцаря. Ричард вздохнул и отвернулся к окну, за которым сгущались серые, неприятные сумерки.
В углу что-то зашуршало. Крыса. Огромная, наглая, уверенная в себе. Тварь напомнила Дику о полковнике Шроссе, распоряжавшемся в Надоре, словно в своей вотчине. Ричард мечтал его убить, но это было невозможно. Смерть королевского офицера для опальной семьи стала бы началом новых неисчислимых бедствий. Что ж, крыса заплатит и за собственную наглость, и за выходки "навозника". Дикон лихорадочно огляделся, прикидывая, чем запустить в незваную гостью. Хоть крысы и доводятся родичами символу ордена Истины, недаром говорят, что у Мышки в лапках свечка, а у крыски - кочерга.
От кочерги Дик. к слову сказать, не отказался б - в комнате не нашлось ничего, пригодного для охоты. Юноша помянул Леворукого и дал себе слово завтра же принести из парка подходящую палку. Серая дрянь пришла один раз, придет и другой, вот тогда и поговорим! Жаль, он не догадался прихватить с собой злополучный осколок, его можно было бы сунуть в норку. Дик внимательно осмотрел угол, где заметил похожего на Шроссе грызуна - со стенами и полом все было в порядке. Видимо, крыса прогрызла доски под кроватью. Юноша попробовал сдвинуть убогое ложе, но оно оказалось привинчено к полу. Что ж, до норы не добраться, но если проявить терпение и сноровку, он своего добьется.
Ричард Окделл частенько загадывал на что-то маленькое, связывая его с большим. Сейчас он решил во что бы то ни стало покончить с крысой. Если это ему удастся, то... То Талиг снова станет Талигойей!
4
Ночь прошла спокойно, если не считать скребущихся в окно веток, стука дождя и каких-то скрипов и шорохов. Дик долго лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в голос дома, дома, который не любит, когда по нему бродят ночами. Юноша считал кошек, обдумывал охоту на крысу, перебирал в памяти разговор с Августом Штанцлером. представлял, как капитан Арамона спотыкается на лестнице и ломает если не шею, то нос (подобное несчастье в Надоре приключилось с подвыпившим поваром). С этой мыслью Дик и уснул, и ему ничего не приснилось.
Утром в дверь громко и равнодушно постучали, и юноша не сразу сообразил, где находится. Потом вспомнил все - присягу, ссутулившуюся спину Эйвона, старое зеркало в купальне... Порез за ночь затянулся, осталась лишь тоненькая красная нитка. Если б так кончались вес неприятности!
В дверь постучали снова, Дикон наспех ополоснул лицо ледяной водой, оделся и вышел в коридор, чуть не налетев на двоих здоровенных белобрысых парней, похожих друг на друга, как горошины из одного стручка.
* Герб Оллapов - всадник на белом коне, поражающий мечом черного дракона. Официальное название - Победитель Дракона.
Превратившаяся в болото дорога вела через унылый парк. Здоровенные, голые деревья облепили грачиные гроздья и шары омелы, над которыми клубились низкие, готовые разрыдаться облака. На густых колючих кустах, росших вдоль дороги, чудом держались сморщенные грязно-белые ягоды ведьминых слез - в Окделле это растение почиталось нечистым. Всадники миновали олларианскую каплицу. Дикон не знал, видят ли их, но, припомнив наставления Штанцлера, богобоязненно приложил правую руку к губам и склонил голову*. Эйвон, мгновение помедлив, последовал его примеру.
______________
* Ритуальный олларианекии жест. Эсператисты проделывают то же левой рукой.
Парк был большим, пожалуй, его можно было назвать лесом. Слева показалось что-то похожее на озеро или большой пруд, за которым маячил показавшийся Ричарду удивительно неприятным дом - длинный, серый, с маленькими, подслеповатыми окнами. Когда-то здесь располагалось аббатство Святого Танкреда*. Франциск Оллар выгнал не признавших его главой церкви монахов из их обители и отдал ее под школу оруженосцев. С тех пор здание перестраивали несколько раз, но оно продолжало отдавать монастырем.
______________
* Святой Танкред - один из семи основателей эсператизма, адепт Знания.
Рассказывали, что в церковные праздники и перед большими бедствиями в доме звонит невидимый колокол, созывая мертвых братьев к полуночной мессе. Теперь Ричарду предстояло убедиться в этом самому. Юноше отчаянно захотелось повернуть Баловника, но он сдержался. Когда они подъезжали к дому, с деревьев сорвалась целая туча ворон, осыпая приезжих сварливыми воплями. Дикон спрыгнул с коня первым и помог спешиться Эйвону. Откуда-то возник конюх с неприметным сереньким личиком и увел недовольных лошадей. Тяжелая дверь открылась, пропустив слугу, казавшегося братом-близнецом остролицего конюха.
- Как прикажете доложить? - Голос слуги был столь же невыразителен, как и его физиономия.
- Граф Эйвон Ларак и его подопечный.
- Следуйте за мной.
Дверь с шумом захлопнулась, и Ричард почувствовал себя мышью, угодившей в ловушку. Маленькие окна вряд ли давали достаточно света даже летом, а сейчас в здании было темно, как в склепе. Слуга зажег свечу, став удивительно похожим на эмблему ордена Истины*. Кощунственное сравнение немного отвлекло Дикона от мрачных мыслей, которые сразу же вернулись, едва юноша увидел своего будущего наставника.
______________
* Эмблема ордена Истины - мышь со свечой в лапках. Горящая свеча является символом всей эсператистской церкви.
Капитан Арамона восседал в кресле под портретом марагонского бастарда. Встать навстречу входящим капитан счел излишним. Кивнув в знак приветствия большой головой, он коротко буркнул:
- Прошу садиться.
Больше всего на свете Дикону хотелось швырнуть перчатку в эту красную самодовольную харю, но он дал слово кансилльеру.
- Значит, герцог Окделл соизволил поступить под МОЕ начало, - голос Арамоны соответствовал его габаритам, - а его опекун не имеет ничего против.
- Решение приняла вдовствующая герцогиня Мирабелла, - очень спокойно произнес Эйвон. - Я не счел себя вправе ей возражать.
- Но по своей воле сына Эгмонта в столицу вы отправлять не желали, господин капитан уставился на Ларака с неприкрытым презрением, - но это неважно. Здесь наш капеллан. Присягните в его присутствии, что привели своего подопечного по доброй воле.
Оказывается, в комнате, кроме Арамоны и множества портретов олларских выродков, был еще и капеллан. Невысокий, изящный человек в черном сидел у окна. Дик его сразу и не заметил.
- Приветствую вас, дети мои, - священник говорил приветливо и мягко, но в красивых темных глазах не было и намека на теплоту, - было ли ваше решение обдуманным и добровольным? Готовы ли вы оба именем Создателя нашего поклясться, что сердца ваши и души принадлежат господу нашему и его наместнику на земле Талига Его Величеству Фердинанду Второму?
Эсперадор Дамиан четыреста лет назад объявил клятвы, вырванные принуждением, недействительными. Ложь лжесвященникам, присвоившим себе право говорить именем Создателя, не являлась грехом. Ричард вслед за опекуном спокойно произнес слова клятвы, зная, что лжет. Священник и Арамона это тоже знали - Оллары утопили Талиг во лжи. Люди Чести, чтобы выжить, вынуждены принять навязанную им игру.
- Теперь в присутствии своего опекуна юный Ричард Окделл должен узнать законы унаров и принять их или отвергнуть. Если он согласится вступить в братство Фабиана*, обратной дороги у него не будет.
______________
* Фабиан, один из первых олларианских святых, был воспитателем молодых дворян и погиб, заслонив собой единственного сына Франциска Оллара.
- Я готов. - Ричард очень надеялся, что произнес эти слова спокойно и уверенно.
Капитан Арамона протянул юноше переплетенную в свиную кожу книгу. Вначале шел свод правил, по которым жили воспитанники братства святого Фабиана, следующие листы занимали подписи тех, кто прошел через Жеребячий загон. В этой книге, ближе к концу, расписался и Эгмонт Окделл, обязавшийся служить Талигу и его королю и умерший за Талигойю и династию Раканов, а несколькими страницами спустя поставил свою подпись его убийца...
- Читайте, сударь, - брюзгливо произнес капитан Арамона. - вслух читайте.
Ричард сглотнул и отчетливо прочел всю написанную и книге ложь о величии и богоугодности династии Олларов. расцвете Талига, своей любви к престолу и желании служить ему "жизнью и смертью".
- Поняли ли вы все, что прочли? - спросил олларианец.
- Да, я все понял.
- Укрепились ли вы в своем решении вступить в братство унаров?
- Да.
- Готовы ли вы принести клятву перед лицом Создателя?
- Да.
- Эйвон Ларакский, вы, как опекун герцога Окделла, вправе остановить его. Поддерживаете ли вы желание вашего подопечного?
Если б в Лаик заглянул Леворукий, Дикон, не колеблясь, обещал бы ему все, что угодно, только б Эйвон забрал его отсюда, но граф произнес "Да!".
- Герцог Ричард Окделл. Мы готовы принять вашу клятву.
- Я, - слегка запнувшись, произнес Дикон, - Ричард из дома Окделлов, добровольно вступаю в братство святого Фабиана и клянусь чтить Создателя нашего и его земного наместника короля Фердинанда, да продлит Создатель его блистательное царствование. Я клянусь также слушать своих наставников, духовных и светских, и ни в чем не перечить им. Я отказываюсь от своего титула и родового имени до тех пор, пока не буду готов мечом и словом служить Создателю, Королю и Талигу. Я буду прилежным учеником, послушным воспитанником и добрым товарищем другим унарам. Я не буду вступать в ссоры ни с кем, с кротостью прощая врагам своим. Я не буду иметь тайн от своих наставников. Я не буду покидать поместье Лаик без разрешения моего капитана и не стану встречаться ни с кем из родных, не спросив на то дозволения. Если я нарушу свою клятву, да буду я в этой жизни лишен титула и дворянства, а в жизни вечной да настигнет меня кара Создателя.
- Готов ли ты к трудностям и испытаниям во славу Создателя и короля Фердинанда?
- Я готов. В полдень и в полночь, на закате и на рассвете.
- Да будет по сему! - наклонил голову священник
- Я свидетельствую, - буркнул Арамона.
- Я свидетельствую. - Голос Эйвона Ларака прозвучал обреченно.
- Унар Ричард, проводите графа Ларака и возвращайтесь. Отвечайте: "Да, господин Арамона".
- Да, господин Арамона.
Эйвон поднялся, старомодно поклонился и первым вышел из кабинета. Дикон последовал за ним, чувствуя, как его спину буравят глаза людей и портретов. Давешний слуга со свечой поджидал у порога. У них отняли даже прощание!
В сопровождении похожего на серую мышь человечка Ричард и Эйвон миновали полутемные переходы и вышли под серое, низкое небо. Умник стоял у лестницы, нетерпеливо перебирая ногами - ему тоже не нравилось это место.
- Прощайте, Ричард, - граф Ларак старался говорить спокойно и буднично, - надеюсь, вы не забудете того, что обещали.
Он говорит не о клятве, понял Дик, вернее, не о клятве унара, а о вчерашнем разговоре.
- Да, господин граф. Я поклялся, и я исполню.
Эйвон, как всегда с трудом - мешала больная спина, - взобрался в седло. Умник рванул с места, не дожидаясь приказа, и всаднику пришлось натянуть поводья. вынуждая жеребца идти шагом.
Ричард повернулся и пошел за слугой, хотя ему мучительно хотелось броситься вдогонку, еще раз обнять Эйвона и сказать... Что говорить, он не знал. Ну, пусть не догонять и не обнимать, но хотя бы крикнуть, чтобы дядя обернулся и махнул на прощание рукой, но юноша вспомнил слова кансилльера и не оглянулся.
2
Арнольд Арамона ненавидел очень многих и имел на то все основания. Ничего хорошего от всяческих герцогов и баронов комендант Лаик не видел, и еще вопрос, кто был хуже - старая знать или "навозники". Отбери у них титулы и владения, и что останется? Но беда была именно в том, что у аристократов титулы и деньги были, а у Арнольда нет.
Тридцать с лишним лет назад молодой провинциал явился в Олларию, намереваясь стать по меньшей мере маршалом и возлюбленным парочки герцогинь. Не вышло. Для того чтоб выбиться хотя бы в полковники, требовалось или отвоевать лет десять в Торке, или иметь протекцию. Герцогини тоже не спешили падать к ногам Арнольда, а служанки и горожанки честолюбивого молодого человека не устраивали.
Дальше дела пошли еще хуже. Началась война, и полк, в который записался Арнольд, отправили в предгорья Торки, где будущему капитану пришлось хлебнуть лиха. Арнольд отнюдь не считал правильным рисковать единственной головой ради чего-то лично ему ненужного. Гвардейское молодечество требовало лезть в огонь, распихивая товарищей, а вечером за кружкой вина со смешком смаковать дневные приключения. Это было глупым, а Арнольд Арамона глупцом не был, он хотел жить, причем долго и хорошо.
Черно-белые* жили сегодняшним днем, Арамона думал о будущем. В столице эти различия были не столь уж и заметны, благо тогдашний герцог Алва, прикончив за два дня четверых соперников, вынудил короля надолго запретить поединки, но в горах Торки выбора не было. Пришлось взяться за шпагу и мушкет. До первого боя Арамона "был, как все", но, оказавшись под пулями, не выдержал и укрылся в заросшей кустами ложбинке. Он не думал, что это заметят, но заметили, и за Арамоной закрепилась кличка Трясун.
______________
* Черно-белые - прозвище талигойских гвардейцев, носивших (кроме Личной Гвардии Его Величества) черные с белым мундиры.
Последующие недели превратились в сплошную пытку. Арнольд сносил издевательства не дороживших жизнью дураков, отвечать на них он не решался, за дезертирство светила виселица, бежать было некуда. Однажды негодяи вытащили вырывавшегося Арамону на пригорок перед вражескими позициями. Двое держали его за ноги, двое за руки, двое подпирали сзади, а остальные орали мушкетерам Гаунау*: "Господа! Не желаете подстрелить зайца?!"
______________
* Гаунау - королевство, оспаривающее у союзной Талигу Горной марки ряд земель.
Этот день стал самым страшным в жизни будущего капитана. К полудню пришел приказ наступать. Арамона шел вместе со всеми, но потом ряды смешались, каждый стал сам за себя. Рвались гранаты, свистели пули, резались друг с другом озверевшие люди. Оказавшийся среди этого ужаса, Арамона бросился на землю, отполз под прикрытие деревьев и пустился бежать. Тут ему не повезло еще раз. Эгмонт Окделл, бывший в те поры оруженосцем Мориса Эпинэ, едва не пристрелил бросившего мушкет гвардейца на месте. Арнольда спасли гаунау, окружившие знаменосца. Эгмонт, забыв обо всем, ринулся спасать полковое знамя, а Арамона, стиснув зубы, лег на спину, нацепил на ногу шляпу и поднял ее над уютной и безопасной ложбинкой. Мушкетная пуля прострелила голень, не задев кость, и крови натекло полный сапог. Было больно, но что значит боль в сравнении со смертью? Раненых отправили на излечение в городишко Руксу, где не было ни гаунау, ни "товарищей", ни герцога Окделла. Там судьба наконец повернулась к Арнольду лицом. Статного сержанта заприметил господин интендант Северной армии граф Крединьи. У известного своими любовными похождениями и чадолюбием интенданта на выданье была незаконная дочь.
Немного староватая, чуть-чуть толстоватая и слегка кривоногая, но какое это имело значение?! Арамона к этому времени расстался с юношескими грезами и, понимая, что герцогини ему не видать, согласился на Луизу Кредон. Папа-интендант не только дал за уродиной неплохое приданое, но и замолвил за зятя словечко. Так раненый сержант получил офицерский чин и оказался третьим ментором* в Лаик.
______________
* Ментор - наставник, воспитатель, учитель.
Увы, розы и те имеют шипы, чего уж говорить о кривоногих бабах! Из Луизы получилась на редкость дошлая и склочная жена. Приданого супруг не увидел, зато в избытке хлебнул прочих семейных радостей. Его ревновали, упрекали, пилили, колотили, обзывали боровом и бездельником. В "загоне" было не лучше. Начальник школы - старый вояка, прошедший четыре войны и потерявший в последней кампании левый глаз, принял навязанного ему Арамону холодно и определил туда, куда тот хотел меньше всего. А именно - в фехтовальный зал.
Фехтовальщиком Арнольд был весьма посредственным, а среди унаров попадались готовые мастера клинка, первым из которых был Рокэ Алва, превративший жизнь ментора в сущий ад.
Юные нахалы откровенно издевались над Арнольдом, а он их ненавидел. За то, что у них было или будет то, чего никогда не будет у теньента* Арамоны. За то, что они никого и ничего не боялись. За то, что за стенами Лаик их ждали победы, чины и красотки, а ему достались менторство и отвратительная мегера. Так продолжалось восемь лет.
______________
* Звание, примерно соответствующее лейтенантскому.
Единственной отдушиной замученного женой и унарами Арнольда стали вечерние беседы с тогдашним капелланом, державшим очень неплохого повара и винный погреб. Так теньент Арамона и мыкался, пока не умер полковник Дюваль.
Арнольда неожиданно удостоил аудиенции кардинал. В Лаик Арамона вернулся капитаном и начальником. Первое, что он сделал, это выставил за ворота поместья менторов и слуг, относившихся к нему без должного почтения, заменив их на новых, для которых капитан был богом и царем. Затем Арнольд взялся за комнаты Дюваля, обставив их в соответствии со своими вкусами. Свершив неотложное, он принялся за унаров.
Теперь Арнольд полгода блаженствовал в Лаик, куда вход супруге, равно как и любым другим женщинам, был строго заказан, а полгода проводил у домашнего очага, усилиями Луизы превращенного в адский котел. Единственной радостью Арнольда была младшая дочь. Арамона мечтал, что малышка Люпилла выйдет замуж за графа или маркиза. Будущим женихам велся строжайший учет. Арнольд старательно собирал слухи обо всех свадьбах и помолвках и негодовал, узнавая о женитьбе кого-то годящегося для Циллы. Девочке было всего шесть, но капитан в каждом новом унаре видел возможного зятя.
Лаик была единственной ниточкой между семейством Арамоны и высшей знатью. Одного этого хватало, чтоб держаться за должность руками и зубами. Арнольд старался. Если ему намекали, что какой-нибудь унар принадлежит к неугодному Его Высокопреосвященству семейству и не должен попасть в число лучших, тот не попадал. Если капитан узнавал, что новый воспитанник является "нужным", он немедленно опережал "ненужных".
Понятливость капитана оценили. Жалованье Арамона получал небольшое, зато в казначействе закрыли глаза на несколько вольное обращение с деньгами, отпущенными на содержание школы.
Единственное, что не давало Арнольду покоя, - это строжайший запрет Его Высокопреосвященства на подарки от родственников унаров. Однажды Арамона попробовал его нарушить. И ведь барон, привезший господину капитану роскошное седло, не имел в виду ничего плохого, а его сын в любом случае оказался б в первой четверти выпускного списка!
Парень отменно фехтовал и совсем не думал, что еще нужно для того, чтоб стать лучшим. Так ведь нет! Седло пришлось отослать (правду говорят, что Его Высокопреосвященство знает даже то, что происходит в спальнях и отхожих местах), баронский отпрыск отправился домой, недоучившись, а Арамона получил предупреждение. Первое и оно же (капитан это понял) последнее. Арнольд вздохнул и вернулся к казне, откуда черпать ему никто не мешал.
Капитан не сомневался, что кардинал знает обо всем и этот источник доходов наставнику юношества разрешен. По крайней мере, пока он оправдывает возложенные на него надежды, и Арамона лез из кожи вон. О том, что в Лаик заправляет Его Высокопреосвященство, знали только Арамона и отец Герман. Остальные полагали, что за всем стоит Первый маршал Талига. Формально так оно и было, но Рокэ Алва плевать хотел на все, кроме войны, вина и женщин. Арамону это устраивало - иметь дело со своим бывшим унаром он не желал ни за какие деньги, и не он один. Что бы ни творилось в Лаик, никто из воспитанников и их родичей не побежит искать защиты у Ворона, и уж подавно этого не сделает сын Эгмонта Оклелла!
Потягивая подогретое вино, Арамона с наслаждением перечитывал список новых воспитанников. Он уже знал, кто будет первым, а кого нужно отодвинуть, ну, пусть не и самый конец, но во вторую половину. Что до остальных, то тут как получится. Будут вести себя прилично - займут высокие места, нет - пусть пеняют на себя. Любопытно, каков сынок Эгмонта в деле? Да каков бы ни был, выше десятого ему не подняться. Разумеется, если дотянет до выпуска, а не отправится с позором в фамильный замок... Что до Арнольда Арамоны, то капитан сделает все, от него зависящее, чтобы Ричард осознал, кто в Лаик хозяин.
По понятным причинам капитан Арамона в подавлении надорского восстания не участвовал и не видел, как умер человек, некогда перепугавший его до смерти. Старое унижение отлеживалось в укромном уголке и ждало своего часа. Дождалось. Сын и наследник Эгмонта заплатит отцовский долг сполна... Так хочет капитан Арамона, так хочет Создатель и Его Высокопреосвященство.
3
Люди Чести стригли волосы так, что они едва прикрывали затылок, и носили короткие бороды и усы. Бороды у Дика Окделла еще не было, но за свою прическу он искренне порадовался, когда оказался в руках очередного мышевидного слуги, под надзором которого молодые дворяне превращались в унаров. "Мышь" зря вооружился ножницами - волосы Дика были короче, чем полагалось членам братства святого Фабиана, и слуге пришлось удовольствоваться несколькими якобы спадающими на глаза прядками. Как ни странно, посрамление цирюльника подняло настроение, а может быть, Дикон просто устал ждать неприятностей. Юноша, насвистывая, направился в купальню, ему не испортил настроения даже стеклянный осколок, запутавшийся в полотенце. От царапины еще никто не умирал, полгода он в "загоне" как-нибудь выдержит, а дальше...
Будущее просматривалось смутно, но после встречи с кансилльером Ричард не сомневался, что его ждут великие дела и славные подвиги во имя Талигойи, а пока, что ж, он потерпит. Отбросив запачканное кровью полотенце. Дик взялся за полагающуюся унарам одежду - черные Штаны, чулки и рубаху, белую куртку и черно-белый плащ с гербом дома Олларов. Такие носили четыреста лет назад, когда марагонский выскочка стал талигойским королем. Теперь одевались иначе, хотя Люди Чести старались придерживаться старых обычаев. Отец Маттео говорил, что, храня малое, мы сберегаем большое. Одевшись, Дик погляделся в огромное старое зеркало, несомненно, помнящее святого Фабиана, который при жизни был таким же олларским псом, как и пучеглазый Арамона, если не хуже.
Приглаживая потемневшие от воды волосы, Ричард с удивлением обнаружил, что он не один - за его плечом маячил кто-то невысокий, но зеркало было столь мутным, что рассмотреть незнакомца не получалось. Дикон торопливо обернулся и понял, что ему почудилось. Купальня была пуста. На всякий случай юноша снова взглянул в зеркало и рассмеялся - дело было в мерзком освещении и наплывах на старом стекле, искажавших отражение. Все вместе создавало иллюзию расплывчатой мужской фигуры, наверняка слухи олаикских привидениях выросли из таких вот мелочей. А хоть бы тут и водились призраки - ему, Ричарду Окделлу, прямому потомку святого Алана* нечего бояться теней эсператистских монахов. Они не сделают ему ничего дурного, вот "навозникам" такая встреча ничего хорошего не сулит, это точно.
______________
* Алан Окделл был другом и соратником последнего короля Ракана Эрнани Одиннадцатого, убитого герцогом Рамиро Алвой, впустившим в столицу поиска Франциска Оллара. Именно Алан Окделл вывел королеву и наследника (а пределы столицы, но не последовал за ними в Агарис, а вернулся, чтобы покарать цареубийцу и предателя. Алан Окделл убил Рамиро Алву и был казнен по приказу Франциска Оллара. Причислен эсператистской церковью к лику святых.
Дикон дружески подмигнул старому зеркалу и вышел в показавшийся ледяным коридор. Бесстрастный слуга со свечой повел юношу в глубь здания, они миновали несколько переходов, поднялись по крутой, неудобной лестнице, свернули налево, миновали длинную галерею без окон, украшенную пустующими нишами, в которых некогда стояли статуи святых, вновь свернули налево, оказались на лестнице, спустились на пол-этажа и оказались в тупике, куда выходило несколько одинаковых низких дверей. "Мышь", погремев ключами, отворил одну из них.
- Ваша комната, сударь. Здесь все, что нужно унару. Ваши вещи до дня святого Фабиана останутся в кладовой, позаботятся и о вашей лошади.
Дикон оглядел узкую и длинную каморку, которую так и подмывало назвать кельей. Кровать без полога, стол с чернильным прибором и книгой Ожидания*, плетеный стул, принадлежности для умывания, открытый сундук. В углу - образ Создателя, перед которым горит лампадка, и очередной портрет марагонца. Все! У неведомого монаха и то наверняка было больше вещей. Окделл повернулся к слуге.
______________
* Книга Ожидания - переведенная на современный язык и отредактированная при Франциске Олларе, священная эсаератистская книга "Эсператия".
- Благодарю вас.
Тот сдержанно поклонился.
- Сегодня ужин вам принесут, а завтракать вы будете в трапезной. Если мне будет дозволено дать совет - не покидайте до утра вашей комнаты, дом не любит тех, кто ходит ночами.
"Дом не любит", святой Алан, как это? Но спрашивать было некого, слуга ушел, плотно прикрыв тяжелую дверь, на которой - Дик только сейчас это заметил - не было ни крючка, ни засова. Она запиралась снаружи, но не изнутри. Какое-то время Ричард бездумно созерцал безупречно-равнодушный лик Создателя всего сущего и воинственную физиономию Франциска. Дик знал, что при жизни первый из Олларов красой не блистал, но кисть художника превратила толстенького крючконосого человечка в роскошного рыцаря. Ричард вздохнул и отвернулся к окну, за которым сгущались серые, неприятные сумерки.
В углу что-то зашуршало. Крыса. Огромная, наглая, уверенная в себе. Тварь напомнила Дику о полковнике Шроссе, распоряжавшемся в Надоре, словно в своей вотчине. Ричард мечтал его убить, но это было невозможно. Смерть королевского офицера для опальной семьи стала бы началом новых неисчислимых бедствий. Что ж, крыса заплатит и за собственную наглость, и за выходки "навозника". Дикон лихорадочно огляделся, прикидывая, чем запустить в незваную гостью. Хоть крысы и доводятся родичами символу ордена Истины, недаром говорят, что у Мышки в лапках свечка, а у крыски - кочерга.
От кочерги Дик. к слову сказать, не отказался б - в комнате не нашлось ничего, пригодного для охоты. Юноша помянул Леворукого и дал себе слово завтра же принести из парка подходящую палку. Серая дрянь пришла один раз, придет и другой, вот тогда и поговорим! Жаль, он не догадался прихватить с собой злополучный осколок, его можно было бы сунуть в норку. Дик внимательно осмотрел угол, где заметил похожего на Шроссе грызуна - со стенами и полом все было в порядке. Видимо, крыса прогрызла доски под кроватью. Юноша попробовал сдвинуть убогое ложе, но оно оказалось привинчено к полу. Что ж, до норы не добраться, но если проявить терпение и сноровку, он своего добьется.
Ричард Окделл частенько загадывал на что-то маленькое, связывая его с большим. Сейчас он решил во что бы то ни стало покончить с крысой. Если это ему удастся, то... То Талиг снова станет Талигойей!
4
Ночь прошла спокойно, если не считать скребущихся в окно веток, стука дождя и каких-то скрипов и шорохов. Дик долго лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в голос дома, дома, который не любит, когда по нему бродят ночами. Юноша считал кошек, обдумывал охоту на крысу, перебирал в памяти разговор с Августом Штанцлером. представлял, как капитан Арамона спотыкается на лестнице и ломает если не шею, то нос (подобное несчастье в Надоре приключилось с подвыпившим поваром). С этой мыслью Дик и уснул, и ему ничего не приснилось.
Утром в дверь громко и равнодушно постучали, и юноша не сразу сообразил, где находится. Потом вспомнил все - присягу, ссутулившуюся спину Эйвона, старое зеркало в купальне... Порез за ночь затянулся, осталась лишь тоненькая красная нитка. Если б так кончались вес неприятности!
В дверь постучали снова, Дикон наспех ополоснул лицо ледяной водой, оделся и вышел в коридор, чуть не налетев на двоих здоровенных белобрысых парней, похожих друг на друга, как горошины из одного стручка.