Страница:
- Я все понимаю. Деньги за четки, так и быть, мы у него возьмем, но больше ни суана. Понял?
Внук кивнул, но Матильда видела, что он не согласен. Конечно, Альдо вместе с Иноходцем станет таскаться по трактирам и подружкам, но деньги занимать у него не будет. Матильда искренне презирала дворян, живущих за счет богатых друзей, что отнюдь не мешало ей самой подкармливать тех. кто был еще бедней, чем она.
- Матильда, - немного поколебавшись, спросил внук, - ты чего-нибудь знаешь про Гальтару? Что гам такого? За какими тварями столицу перенесли в Кабитэлу?
Зубы заговаривает... Альдо с детства отвлекал бабку от неприятных разговоров, спрашивая о всякой ерунде, но зачем парню эти развалины?
3
Наступала Ночь Вентоха*. Наконец-то! Мэллит с нежностью посмотрела на висящую над черными крышами половинку Луны. Ночь Луны - ночь свободы! Маленькая гоганни поняла это, когда ей было лет семь. Какие бы муки ни грозили нарушительнице заветов Кабиоховых после смерти, в этом мире ночные прогулки были единственным счастьем, которое знала младшая дочь достославного Жаймиоля.
______________
* Ночь Луны - Ночь, и которую Луна переходит из одной фазы в другую. Гоганы считали, что каждая из Ночей Луны посвящена одному из сынок Кабиоховых. Новолуние - Флоху, Первой четверть - Венгоху. Полнолуние Оллиоху, Третья Четверть - Роху. В Ночь Луны гоганы ничего не едят, не пьют, не занимаются любовью и не покидают своих комнат.
Мэллит росла тихой, замкнутой и очень послушной, как и положено младшей дочери и к тому же дурнушке. На девочке испробовали множество снадобий, за нее возносили молитвы, ее окуривали отвращающими зло благовониями и поили утренней росой, но никакие ухищрения не помогали - Мэллит оставалась безнадежной худышкой, которую чуть что начинало тошнить. И это при том, что семь ее старших сестер были настоящими красавицами!
Когда девочка подросла, болезнь прошла сама собой, но было поздно Мэллит так и осталась заморышем. В доме ее жалели и опасались, что дурнушка останется без достойного жениха. Причитания родичей девушка выслушивала молча. Вернее, не выслушивала. Она очень рано научилась кивать головой и думать о своем. Ее считали слабой, послушной и глупенькой, а она лазала по деревьям и крышам не хуже кошки и перечитала все оказавшиеся в доме книги, а было их немало.
То, что на ней никто не женится, Мэллит не пугало - ее не привлекала жизнь, которую вела мать, и она не завидовала красоте сестер. Чему завидовать? Тому, что на Фанелли вчера не сошелся Пояс Невесты?* Зато Мэллит сегодня увидит того, кого хочет увидеть.
______________
* Гоганы полагают, что красивой может быть только очень полная женщина. Когда девочка подрастала, ей дарили Пояс Невесты, которым постепенно распускался. В день, когда Пояс не удавалось завязать, считалось, что девушка достаточно хороши сложена и ее можно показывать жениху.
Когда достославный Енниоль из всех девиц общины избрал младшую дочь Жаймиоля, мать и сестры долго плакали. Они надеялись, что девушку все же удастся пристроить, но слово достославного из достославных - закон. Енниоль справедлив - из всех невест выбрал самую безнадежную и сделал ее... самой счастливой. Гоганни не может любить не гогана, но ставшая Залогом свободна от замужества, а наследник Талига достоин любви, как никто другой! Мэллит с нежностью коснулась шрама на груди. Их кровь и их судьбы смешаны, Альдо об этом не подозревает, но это так.
Если Енниоль узнает, что она прочла Кубьерту*, он не спустит с нее глаз. Но откуда ему знать?! Женщины не читают, а едят и сплетничают. Конечно, Мэллит поняла далеко не все, но Старшины и Учителя и те понимают не более трети Великой Книги. К счастью, Залог - это со всем просто. Старшины думают, что, обладая ею, они держат в руках Альдо, но для нее Альдо дороже всех сокровищ мира, матери, отца, обычаев. Душу свою она и так погубила, когда восьмилетней девчонкой покинула в Ночь Флоха спальню и забралась в Чертог Четверых и Одного. С тех пор все ночи Луны принадлежали ей, она была свободна и счастлива своей свободой. Ее никто не видел и не мог видеть - все сидели по своим спальням и молили Кабиоха о возвращении и прощении. Все, но не она! Пять дней Мэллит была послушным ягненком, в шестую ночь она превращалась в дикую кошку, но, только встретив Альдо, поняла, что такое жизнь.
______________
* Книга, в которой собраны тайные знания и поверия гоганов. Списки Кубьерты хранятся в пяти наиболее уважаемых домах гоганской общины в специальной маленькой комнатке рядом с Чертогом Четырех и Одного.
Луна поднялась над крышами и запуталась в ветвях платана. Прозвенел гонг, оповещая обитателей дома, что пришел час изгнать из сердец сиюминутное и открыть их Вечности. Мэллит перевернула песочные часы и устроилась на кровати, обхватив коленки, ожидая, когда отец отца пройдет по дому, проверяя, заперты ли все двери изнутри, и запрет их снаружи.
Прозвучали шаги, щелкнул, поворачиваясь, ключ. Теперь хозяин дома поднимется наверх, пройдет по внутренней галерее, войдет к себе и задвинет засов. Время текло медленнее. Последние минуты тянулись чуть ли не дольше, чем пять дней, но рано или поздно кончается все Дом замер, только во внутреннем дворе рычали спущенные с цепи гайифские псы, да вдоль внешней стены ходили сторожа-иноверцы. Мэллит распахнула окно и белкой перескочила на старый платан, с которого перебралась на галерею. Дорогу а Чертог она отыскала б даже с завязанными глазами.
Отец отца, прежде чем пройти к себе, наполнил светильники маслом и раздвинул все четыре занавеса. Мэллит подошла к аре, и та почувствовала приближение Залога - золотые грани ярко вспыхнули и начали медленно таять. Показался стилет, неподвижно висевший в золотистом мареве, кровь на конце клинка по-прежнему была алой. Шрам на груди заныл, девушка присела на корточки, бормоча малопонятные слова, вычитанные в Кубьерте. Мэллит желала видеть того, с кем ее связали Четырьмя Цепями и Четырьмя Клятвами. И еще Любовью, великой и единственной. Так дочь Вентоха полюбила сына Роха, так Сунилли любила Царя Царей, а Эгри - Поэта Поэтов.
Ранка на груди болела все сильнее, но боль - недорогая цена за право взглянуть на любимого. Дважды Мэллит заставала Альдо спящим у себя дома, один раз он пил вино с блистательным Робером, а в прошлую Ночь Луны с принцем была женщина, которую гоганни захотелось задушить. Успокоившись, девушка убедила себя, что первородный свою подругу не любит, а подумав еще немного, пришла к выводу, что все не так уж и плохо. Женщина была маленькой и костлявой, что давало самой некрасивой из дочерей Жаймиоля надежду. Готовясь произнести запретные слова, Мэллит приказала себе не злиться, если Альдо вновь будет не один, но пищи для ревности на сей раз не было никакой.
Сквозь золото проступило дорогое лицо. Принц сидел у стола в мрачном сводчатом зале, а рядом суетились какие-то люди или не люди? Девушка отчаянно вглядывалась в редеющий туман, пытаясь понять и запомнить. Гоганни не сразу поняла, что делают суетящиеся вокруг любимого маленькие мужчины в сером, а поняв, едва удержалась от крика. Происходящее казалось искаженным отражением того, что свершил достославный Енниоль, только те. из видения, действовали напрямую, без Залога...
Боль сделалась невыносимой, казавшаяся зажившей рана открылась, показалась кровь. Девушка, пытаясь унять кровотечение, прижала к груди косу и с трудом поднялась. Ноги подкашивались, голова кружилась, но упасть и закрыть глаза Мэллит не могла, так же как и позвать на помощь. Нужно во что бы то ни стало вернуться в свою спальню. Если ее найдут у ары, ей несдобровать.
...На рассвете отец достославного Жаймиоля обнаружил младшую внучку лежащей без сознания на залитой кровью постели.
4
Последние дни Эпинэ не находил себе места, и виной тому были "истинники", вернее, договор, который заключил с ними Альдо. Союзнички, побери их Чужой! Это было похуже сделки с гоганами, те хотя бы объяснили, чего хотят. Конечно, олларианцы у эсператистов в печенках сидят и давно, но воевать с ними - дело Эсмерадора. Четыре сотни лет Святой Престол терпел еретиков, а наследников Раканов держал впроголодь, а туг на тебе! Иноходец, в отличие от Альдо, родился и вырос в Талиге и, хоть и почитался сорвиголовой, иногда этой самой головой думал. Люди Чести могут сколь угодно проклинать узурпаторов, сила на стороне Сильвестра и Олларов, а народу, народу все равно.
Робер никогда не забудет жаркое лето, пыльные дороги, тучи мух над головой и чувство бессилия. Эгмонт рассчитывал поднять север и северо-запад, но крестьяне продолжали копаться в земле, а ремесленники тачать сапоги. Их не волновало ни кто сидит на троне, ни как называется столица, а до богословских тонкостей им и вовсе не было дела. Хотя чего ждать от хамов, ведь даже ему, Роберу Эпинэ, все равно, в каких тряпках ходят монахи и непогрешим ли Эсперадор. Если непогрешим, то Клемент, идя против главы церкви, сам становится сосудом Врага.
Маленький магнус был неприятным, непонятным и опасным, куда более опасным, чем Енниоть, которым Роберу чем-то нравился. Возможно, тем, что начал разговор с ужина. Может, гоган и врал, а может - и нет, но Клемент темнил без всяких "по-видимому", а Альдо дал ему слово. Как в той сказке, где демон просит то, что сам про себя не знаешь. Чего же такого не знает о себе Альдо Ракан? Почему четыреста лег о старой династии никто не вспоминал, а гут два горошка на ложку?!
Раздумья никогда не были сильной стороной Иноходца, но махнуть рукой на противные мысли не получалось. Видимо, умственное напряжение изрядно омрачило чело Робера, потому что ворвавшийся к своему маршалу Альдо первым делом осведомился, не болят ли у того зубы.
Принц горел желанием немедленно отправиться на конскую ярмарку, но был готов по дороге отвести страждущего друга к зубодеру. Эпинэ попробовал отшутиться, но потом вывалил на будущего короля свои опасения, которые не произвели на Ракана ни малейшего впечатления. Альдо засмеялся и хлопнул друга по плечу.
- Все в порядке, эр маршал. Мы будем, как тот козленок, что проскочил между львом и крокодилом, пока те дрались. Если честно, я немножко боялся гоганов, уж слишком мало они хотели, зато теперь мы на них, если что, орден спустим.
- Я не поклонник Эсператии, - покачал головой Иноходец, - но про тех, кто обещает двоим одно и лжет обоим, там правильно сказано.
- Робер, - скорчил рожу принц, - с чего ты взял, что я лгу? То, чего они просят, они получат, беды-то. Меньше Нохского монастыря мне нужна только Гальтара, а старые цацки пусть ищут и делят сами. Но если "куницы" и "крысы" вместо пальца захотят руку оттяпать, я их натравлю друг на друга. Вот и все. Свое слово я сдержу, если, разумеется, стану королем, но сесть себе на голову не позволю.
- Ты бы хоть Матильде рассказал. - пробурчал, сдаваясь, Эпинэ.
- Нельзя. Я дал слово, а потом ты же ее знаешь, как пить дать проболтается. На того же Хогберда разозлится и брякнет. Если что-то начнет получаться, я все расскажу, а нет - и не нужно. А ну их всех к закатным тварям. Мы идем или нет?
- Идем, вестимо. Может, за Матильдой зайдем? Она плохого не посоветует.
- Нет, - покачал головой Альдо, - Мне надоело быть внуком "великолепной Матильды". Королю коня выберет его маршал.
- Как будет угодно Его Величеству, - засмеялся Робер.
Иноходец Эпинэ никогда не страдал тщеславием, но признание его познаний по конской части не могло не радовать - лошади и все, с ними связанное, было единственным, в чем Робер проявлял немыслимое терпение. Он трижды обошел конский рынок, приглядываясь к выставленным скакунам, облюбовал шестерых и пошел по четвертому кругу, по очереди осматривая претендентов. Глаз и чутье будущего маршала не обманули - лучшим, по крайней мере для Альдо, оказался гнедой трехлетка каимской породы - среднего роста, длинный, стройный, он прямо-таки был создан дня принца. Гнедой не был ни щекотливым, ни тугоуздым и казался спокойным, это обнадеживало.
Альдо был чудесным парнем, но наездник из него, на взгляд Иноходца, получился посредственный. В седле принц держался крепко, но руки у него были дубовые, и он не чувствовал лошадиного рта, без чего, по глубокому убеждению Робера, ни одной приличной лошади не выездишь. К несчастью, сам Ракам ставил свое мастерство очень высоко, полагая главным достоинством всадника уменье гонять сломя голову и не мытьем, так катаньем заставлять коней подчиниться. Робер боялся, что рано или поздно Альдо нарвется, но поделать ничего не мог, разве что выбрать другу лошадь без вывертов.
Эпинэ придирчиво осмотрел ноги жеребца - все в порядке.
- Альдо, если брать, то этого.
- Да, неплох, - снисходительно согласился принц, - но низковат, и масть...
- Рост у него правильный, больше и не нужно, а белый конь подождет. Сначала нужно победить...
- И все-таки давай еще того глянем.
Спору нет, молочно-белый морисский красавец был хорош, но опасен, по крайней мере для Альдо. По тому, как конь сгибал шею и косил глазом, Робер сразу понял - змей! Нервный, диковатый и наверняка злопамятный. Сам бы Эпинэ рискнул - нет лошади, к которой нельзя подобрать ключик, было б терпение, но Альдо захочет всего и сразу. Самым умным было взять белого для себя, а гнедого для Альдо, но принц бы не понял. Придется врать.
- Неплох, - Робер снисходительно улыбнулся, похлопав атласную шкуру, но рядом с гнедым... Тот его в два счета обставит, хотя для парада хорош, не спорю...
Прости, дорогой, за клевету, так надо. Тебе принца не возить, зато оба целы будете.
- Тогда берем гнедого, - решился Альдо, - мне кляча не нужна.
Стоил жеребчик немало, но денег у них теперь хватало. Гоганских денег. Эпинэ кончал отсчитывать велы, когда базарный мальчишка сунул ему в руку письмо.
"Благородные кавалеры не ошибутся, если отметят покупку великолепного животного в "Смелом зайце".
Записка как записка. Трактирщики чего только не удумают, чтоб затащить к себе клиента побогаче, но Робер отчего-то не сомневался, что их ждет не пирушка, а разговор, причем не из приятных.
5
Друзья проторчали какое-то время в общем зале, потягивая вино и обсуждая достоинства гнедого, потом у дверей начали кого-то бить, и чуть ли не сразу пробегавший мимо слуга уронил на стол записку. Благородным кавалерам предлагалось выйти через кухонную дверь, и они вышли. Прямо к конным носилкам, в которых сидел достославный Енниоль собственной персоной. "Смелый заяц" не числился среди гоганских трактиров, но владели им правнуки Кабиоховы, хотя вряд ли кому в здравом уме и твердой памяти пришла б в голову такая мысль.
- Блистательные удивлены? - Вопрос был праздным. Енниоль что-то сказал на своем языке, и лошади медленно тронулись с места, - Неотложное дело вынудило меня забыть малую осторожность во имя великой. Что могут сказать блистательные о делах ушедшей ночи?
- Ушедшей ночи? - переспросил Альдо. - Ничего. Ночь как ночь.
- Не случилось ли с блистательным Альдо чего-то необычного? Быть может, он видел странный сон или испытал странные ощущения?
- Скуку я ощущал, - махнул рукой Альдо, - к нам с Робером прицепились святоши. Им приспичило спасать наши души. За ваши деньги, разумеется.
- Пусть блистательный припомнит, - подался вперед старый гоган, только ли о золоте говорил отмеченный мышью и не случилось ли во время беседы чего-то необычного.
- Ну, - задумался принц, - Магнус сказал, что Создатель на моей стороне и скоро я займу трон предков... Потом мы поболтали об олларианцах, я согласился, что они еретики. Признаться, я решил, что вы им заплатили, ведь пропереть Святой Престол нам помочь не выходило ни у кого.
- Правнуки Кабиоховы не осквернят себя договором с отмеченным мышью. Неужели блистательный...
- Нет, - перебил старого гогана Альдо, - я решил ничего не понимать, но со всем соглашаться.
- Да пребудет над блистательным и впредь длань Кабиохова. Не пролилась ли вчера ночью кровь?
- Кровь? - взлетели вверх брови Альдо. - В Агарисе запрещены дуэли, и уж подавно я не стал бы драться с магнусом.
- Сын моего отца спрашивал внука твоего деда об ином. Не поранился ли он вчера?
- Достославный Енниоль, - в голосе Альдо послышалось раздражение, - что случилось? Я понимаю, что ваши вопросы неспроста.
- У юной Мэллит, чья кровь скрепила наш договор, открылась рана. Это может означать лишь одно - нечистый в мыслях посягнул на кровь блистательного, но удар приняла на себя правнучка Кабиохова.
- Что с ней? - глаза Альдо блеснули. - Она жива?
- Жива и к ночи Роха будет здорова, но блистательный не ответил.
- Я и впрямь где-то то ли укололся, то ли оцарапался, но где и как, не помню.
- Сын моего отца узнал все, что хотел узнать. Сейчас он скажет то, что должен сказать. Пусть блистательный соглашается со всем, что ему скажет отмеченный мышью, но не исполняет обещанного, не сказав правнукам Кабиоховым. Если блистательный захочет призвать нас, пусть раскроет окно и положит на него книгу.
- Но что "истинники" могут мне сделать?
- Под Луной есть множество тайн, горьких, как полынь, и острых, как бритва. Непосвященным не должно их касаться. Правнуки Кабиоховы защитят блистательного, если он не пренебрежет их советами.
- Спасибо, - пробормотал Альдо.
- Да пребудет над семенем Кабиоховым рука Его, и да будет блистательный осторожней оленя и мудрее змеи.
Носилки остановились, Альдо и Робер спрыгнули на землю, оказавшись среди каких-то сараев, из-за которых виднелась колокольня церкви Блаженного Ожидания.
- Рыжий змей. - пробормотал Альдо, - думаешь, ему можно верить?
- Больше, чем Клементу.
- Мне тоже так кажется. Жалко девчонку, она прехорошенькая...
Прехорошенькая? От фривольного словца Робера передернуло. Мэллит прекрасна, но она - гоганни, а он - наследник рода Эпинэ. Зима с летом и то ближе друг другу.
- Зря ты не рассказал старику про Ноху и остальное.
- Успеется. Как думаешь, какого демона всем им нужно от меня НА САМОМ ДЕЛЕ?
- Спроси чего полегче, но они явно не в одной упряжке.
- Да, каждый хочет поживиться. И, между прочим, за наш счет. Послушай, Робер, куда это мы с тобой вляпались?
Глава 5
Поместье Лаик
"Le Neuf des Coupes"*
______________
* "Девятка Кубков" - младший аркан Таро. Карга очень неоднозначна. Ее можно трактовать лишь в контексте всего расклада. Девятка Кубков может означать вспышки интуиции, предчувствие, успех, благополучие и в то же время трудности, болезни. П.К. говорит об ошибках, несовершенстве, смешении добра и зла и имеете с тем об искренности, наивности, чистосердечии.
1
В первый раз Суза-Муза-Лаперуза граф Медуза из Путеллы заявил о себе хмурым зимним днем. Капитан Арамона поднял крышку супницы и выудил оттуда огромную ярко-малиновую перчатку с шестью пальцами. Перчатка была с левой руки, что по кодексу поединков означало вызов, посылаемый отсутствующему. Дескать, вызывающий не застал вызываемого дома, но не счел возможным откладывать объяснение на потом.
Каким образом перчатка оказалась в столь любимом капитаном наваристом бульоне, оставалось загадкой, ни она там была. Обалдевший от неожиданности и злости Арамона отшвырнул добычу в сторону, та пролетела над столом, отмечая свой путь жирными брызгами, и упала на пол у камина. Мышевидный слуга споро убрал супницу и вернулся с новой, в которой не было ничего неожиданного. У капитана хватило ума закончить завтрак и выйти из трапезной, не глядя на наглое малиновое пятно на сером камне.
Когда Арамона с менторами и священником удалились, унары выскочили из-за стола и столпились вокруг шестипалого чудища. Норберт поднял и распрямил истекающую бульоном перчатку. На ней было вышито подобие герба, где среди скрещенных копий и сосновых ветвей* красовалось блюдо с лежащей на нем свиньей, в пузе которой был воткнут обеденный нож, а вокруг краги шли надпись, повествующая, что владельцем сего герба является благородный и голодный Суза-Муза-Лаперуза. Долго любоваться на трофей унарам не дал вошедший слуга, молча и равнодушно взявший перчатку из рук Катершванца. Но это было только начало.
______________
* Сосновые ветви, обрамляющие щит с гербом, указывают на графское достоинство, еловые - на баронское, кипарис -дерево герцога, а кедр королей.
Послав Арамоне форменный вызов, Суза-Муза приступил к военным действиям. Первым его подвигом стала порча портрета в фехтовальном зале. Таинственный граф изуродовал воинственный арамоний лик, пририсовав ему свинячье рыло и свинячьи же уши. Художником Медуза оказался посредственным, но унары проявили к нему снисхождение, чего нельзя было сказать про самого Арамону.
И без того красная рожа капитана стала вовсе багровой, но, вопреки ожиданиям Дикона, ногами Арамона не затопал, а медленно обошел своих воспитанников, поочередно разглядывая каждого по-рачьи выпученными глазами. Выдержать это оказалось непросто. Неудивительно, что прыщавый Анатоль вспыхнул и опустил голову.
Арамона молчал, молчали и унары. Тишину нарушал лишь ледяной зимний дождь, монотонно вгоняющий в подоконник водяные гвозди. Когда напряжение стало не -выносимым, господин капитан соизволил заговорить.
- Вступая в фабианское братство, вы знали, что за проступок, совершенный одним, отвечает или виновный, или все. Обеда сегодня не будет. Ужина - тоже. Если, разумеется, я не узнаю, кто посягнул на изображение доверенного лица нашего короля!
- Хрю, - отчетливо раздалось откуда-то слева. В надорский замок однажды забрел чревовещатель, немало потрясший пятилетнего Дикона. Оказалось, кто-то из его товарищей в полной мерс владеет этим искусством. Арамона бросился на голос, но, разумеется, никого не нашел. Эстебан, Норберт с Иоганном, Паоло, Валентин и Арно молчали. Дик подозревал, что несколько человек, знай они правду, побежали бы с доносом, но Суза-Муза скрывался не только от менторов и слуг, но и от унаров.
Портрет сняли и унесли, Арамона вышел следом, сказав, что, если ему надумают что-то сообщить, будет у себя. К нему никто не пришел, и капитан свою угрозу исполнил. Унары отправились спать натощак, а утром на парадной лестнице появилась надпись, гласящая, что свинья должна быть свиньей, а не капитаном. Свершив сей подвиг, Суза-Муза затих и не подавал признаков жизни два дня. затем к отдыхавшему после обеда Арамоне постучал отец Герман. По крайней мере, Свин решил именно так, и открыл. Священника не было, но на полу жизнерадостно полыхала лишенная верхней обложки расходная книга. Капитан и ярости бросился затаптывать огонь и на глазах подошедшего отца Германа влип в заменивший Изъятые листы смешанный со смолой навоз, заботливо прикрытый несколькими страницами, на каждой из которых красовалась печать Сузы-Музы. Стало ясно - таинственный граф настроен решительно.
2
Ричард не раз мысленно перебирал своих товарищей, гадая, кто же прячется под маской графа Медузы и как ему удается выбираться из запертой спальни, доставать всякие веши, расхаживать по дому. Может, у графа есть сообщник? Вряд ли! Представить кого-то из слуг-"мышей" в этой роли было невозможно, а больше в дом никто не заходил. Стражники, и те не покидали своих караулок на границе поместья. Нет, Суза-Муза действует в одиночку, но кто это?
Эстебан и Альберто отпадали сразу - оба были любимчиками Арамоны и ярыми сторонниками Олларов. Константин, Франсуа и Северин с Анатолем и Макиано гоже пользовались Арамоновой благосклонностью. Валентин Придд был холоден и осторожен, он с Диком и то не разговаривал, чтобы не вызвать подозрений. Хотя, с другой стороны, днем можно быть одним, а ночью другим... Норберт с Иоганном могли испортить портрет, но до перчатки с гербом они бы не додумались. Арно, наоборот, мог послать капитану вызов, но не стал бы портить стены и возиться с навозом. Луитджи боялся всего на свете, а Карл всего на свете, кроме Луитджп.
Эдвард? Юлиус? Паоло? Может быть... Особенно Паоло. Черноглазый унар обожает всяческие каверзы и чуть ли не в открытую дразнит Арамону и менторов. Ему все сходит с рук - еще бы, кэналлиец, из знатных, и наверняка родственник маршала.
Ричард прекрасно понимал, что. позволь он себе десятую долю того, что позволяют Паоло и Эстебан, ею бы в Лаик уже не было. Арамона невзлюбил юношу с первого взгляда и делал все, чтобы его жизнь стала невыносимой. Пока остальные занимались фехтованием или гимнастикой, Дик стоял навытяжку с поднятой шпагой в руке, во время учебных поединков ему доставался то самый никчемный противник, то, наоборот, слишком сильный, юношу заставляли по десять раз переписывать написанное, оставляли без ужина, распекали за нерадивость и неопрятность, хотя он выглядел не хуже других.
Придирки следовали друг за другом, и Ричард не сомневался - Арамона и большинство менторов ждут, когда герцог Окделл сорвется, но он терпел. Он дат слово матушке. Он дал слово Штанцлеру и Эйвону. Если б не это, Дикон давным-давно выплеснул бы Арамоне в лицо какое-нибудь варево и ушел, хлопнув дверью, но Окделлы всегда держат клятву.
Зима выдалась теплой, но ничего хорошего в этом не было - промозглая сырость, мокрые стволы растрепанных деревьев, раскисшая бурая земля, бесконечные дожди и непроглядная тоска. Днем унары фехтовали, танцевали, занимались стихосложением и арифметикой, вникали в олларианскую трактовку демонских сущностей и доблестную историю королевского рода. По вечерам всех разгоняли по кельям, хотя монастырский устав наверняка был мягче.
Разговор с братцами Катершванцами был первым и последним. Первые четыре месяца унары встречаются друг с другом лишь в трапезной и на занятиях в присутствии слуг и менторов, а на ночь спальни запираются. Лить по прошествии испытательного срока фабианцам разрешают отлучаться в город, а вечерами гулять по парку или собираться на превращенной в подобие террасы крыше трапезной. Поездок Дик ждал, встреч и разговоров с товарищами - нет.
Внук кивнул, но Матильда видела, что он не согласен. Конечно, Альдо вместе с Иноходцем станет таскаться по трактирам и подружкам, но деньги занимать у него не будет. Матильда искренне презирала дворян, живущих за счет богатых друзей, что отнюдь не мешало ей самой подкармливать тех. кто был еще бедней, чем она.
- Матильда, - немного поколебавшись, спросил внук, - ты чего-нибудь знаешь про Гальтару? Что гам такого? За какими тварями столицу перенесли в Кабитэлу?
Зубы заговаривает... Альдо с детства отвлекал бабку от неприятных разговоров, спрашивая о всякой ерунде, но зачем парню эти развалины?
3
Наступала Ночь Вентоха*. Наконец-то! Мэллит с нежностью посмотрела на висящую над черными крышами половинку Луны. Ночь Луны - ночь свободы! Маленькая гоганни поняла это, когда ей было лет семь. Какие бы муки ни грозили нарушительнице заветов Кабиоховых после смерти, в этом мире ночные прогулки были единственным счастьем, которое знала младшая дочь достославного Жаймиоля.
______________
* Ночь Луны - Ночь, и которую Луна переходит из одной фазы в другую. Гоганы считали, что каждая из Ночей Луны посвящена одному из сынок Кабиоховых. Новолуние - Флоху, Первой четверть - Венгоху. Полнолуние Оллиоху, Третья Четверть - Роху. В Ночь Луны гоганы ничего не едят, не пьют, не занимаются любовью и не покидают своих комнат.
Мэллит росла тихой, замкнутой и очень послушной, как и положено младшей дочери и к тому же дурнушке. На девочке испробовали множество снадобий, за нее возносили молитвы, ее окуривали отвращающими зло благовониями и поили утренней росой, но никакие ухищрения не помогали - Мэллит оставалась безнадежной худышкой, которую чуть что начинало тошнить. И это при том, что семь ее старших сестер были настоящими красавицами!
Когда девочка подросла, болезнь прошла сама собой, но было поздно Мэллит так и осталась заморышем. В доме ее жалели и опасались, что дурнушка останется без достойного жениха. Причитания родичей девушка выслушивала молча. Вернее, не выслушивала. Она очень рано научилась кивать головой и думать о своем. Ее считали слабой, послушной и глупенькой, а она лазала по деревьям и крышам не хуже кошки и перечитала все оказавшиеся в доме книги, а было их немало.
То, что на ней никто не женится, Мэллит не пугало - ее не привлекала жизнь, которую вела мать, и она не завидовала красоте сестер. Чему завидовать? Тому, что на Фанелли вчера не сошелся Пояс Невесты?* Зато Мэллит сегодня увидит того, кого хочет увидеть.
______________
* Гоганы полагают, что красивой может быть только очень полная женщина. Когда девочка подрастала, ей дарили Пояс Невесты, которым постепенно распускался. В день, когда Пояс не удавалось завязать, считалось, что девушка достаточно хороши сложена и ее можно показывать жениху.
Когда достославный Енниоль из всех девиц общины избрал младшую дочь Жаймиоля, мать и сестры долго плакали. Они надеялись, что девушку все же удастся пристроить, но слово достославного из достославных - закон. Енниоль справедлив - из всех невест выбрал самую безнадежную и сделал ее... самой счастливой. Гоганни не может любить не гогана, но ставшая Залогом свободна от замужества, а наследник Талига достоин любви, как никто другой! Мэллит с нежностью коснулась шрама на груди. Их кровь и их судьбы смешаны, Альдо об этом не подозревает, но это так.
Если Енниоль узнает, что она прочла Кубьерту*, он не спустит с нее глаз. Но откуда ему знать?! Женщины не читают, а едят и сплетничают. Конечно, Мэллит поняла далеко не все, но Старшины и Учителя и те понимают не более трети Великой Книги. К счастью, Залог - это со всем просто. Старшины думают, что, обладая ею, они держат в руках Альдо, но для нее Альдо дороже всех сокровищ мира, матери, отца, обычаев. Душу свою она и так погубила, когда восьмилетней девчонкой покинула в Ночь Флоха спальню и забралась в Чертог Четверых и Одного. С тех пор все ночи Луны принадлежали ей, она была свободна и счастлива своей свободой. Ее никто не видел и не мог видеть - все сидели по своим спальням и молили Кабиоха о возвращении и прощении. Все, но не она! Пять дней Мэллит была послушным ягненком, в шестую ночь она превращалась в дикую кошку, но, только встретив Альдо, поняла, что такое жизнь.
______________
* Книга, в которой собраны тайные знания и поверия гоганов. Списки Кубьерты хранятся в пяти наиболее уважаемых домах гоганской общины в специальной маленькой комнатке рядом с Чертогом Четырех и Одного.
Луна поднялась над крышами и запуталась в ветвях платана. Прозвенел гонг, оповещая обитателей дома, что пришел час изгнать из сердец сиюминутное и открыть их Вечности. Мэллит перевернула песочные часы и устроилась на кровати, обхватив коленки, ожидая, когда отец отца пройдет по дому, проверяя, заперты ли все двери изнутри, и запрет их снаружи.
Прозвучали шаги, щелкнул, поворачиваясь, ключ. Теперь хозяин дома поднимется наверх, пройдет по внутренней галерее, войдет к себе и задвинет засов. Время текло медленнее. Последние минуты тянулись чуть ли не дольше, чем пять дней, но рано или поздно кончается все Дом замер, только во внутреннем дворе рычали спущенные с цепи гайифские псы, да вдоль внешней стены ходили сторожа-иноверцы. Мэллит распахнула окно и белкой перескочила на старый платан, с которого перебралась на галерею. Дорогу а Чертог она отыскала б даже с завязанными глазами.
Отец отца, прежде чем пройти к себе, наполнил светильники маслом и раздвинул все четыре занавеса. Мэллит подошла к аре, и та почувствовала приближение Залога - золотые грани ярко вспыхнули и начали медленно таять. Показался стилет, неподвижно висевший в золотистом мареве, кровь на конце клинка по-прежнему была алой. Шрам на груди заныл, девушка присела на корточки, бормоча малопонятные слова, вычитанные в Кубьерте. Мэллит желала видеть того, с кем ее связали Четырьмя Цепями и Четырьмя Клятвами. И еще Любовью, великой и единственной. Так дочь Вентоха полюбила сына Роха, так Сунилли любила Царя Царей, а Эгри - Поэта Поэтов.
Ранка на груди болела все сильнее, но боль - недорогая цена за право взглянуть на любимого. Дважды Мэллит заставала Альдо спящим у себя дома, один раз он пил вино с блистательным Робером, а в прошлую Ночь Луны с принцем была женщина, которую гоганни захотелось задушить. Успокоившись, девушка убедила себя, что первородный свою подругу не любит, а подумав еще немного, пришла к выводу, что все не так уж и плохо. Женщина была маленькой и костлявой, что давало самой некрасивой из дочерей Жаймиоля надежду. Готовясь произнести запретные слова, Мэллит приказала себе не злиться, если Альдо вновь будет не один, но пищи для ревности на сей раз не было никакой.
Сквозь золото проступило дорогое лицо. Принц сидел у стола в мрачном сводчатом зале, а рядом суетились какие-то люди или не люди? Девушка отчаянно вглядывалась в редеющий туман, пытаясь понять и запомнить. Гоганни не сразу поняла, что делают суетящиеся вокруг любимого маленькие мужчины в сером, а поняв, едва удержалась от крика. Происходящее казалось искаженным отражением того, что свершил достославный Енниоль, только те. из видения, действовали напрямую, без Залога...
Боль сделалась невыносимой, казавшаяся зажившей рана открылась, показалась кровь. Девушка, пытаясь унять кровотечение, прижала к груди косу и с трудом поднялась. Ноги подкашивались, голова кружилась, но упасть и закрыть глаза Мэллит не могла, так же как и позвать на помощь. Нужно во что бы то ни стало вернуться в свою спальню. Если ее найдут у ары, ей несдобровать.
...На рассвете отец достославного Жаймиоля обнаружил младшую внучку лежащей без сознания на залитой кровью постели.
4
Последние дни Эпинэ не находил себе места, и виной тому были "истинники", вернее, договор, который заключил с ними Альдо. Союзнички, побери их Чужой! Это было похуже сделки с гоганами, те хотя бы объяснили, чего хотят. Конечно, олларианцы у эсператистов в печенках сидят и давно, но воевать с ними - дело Эсмерадора. Четыре сотни лет Святой Престол терпел еретиков, а наследников Раканов держал впроголодь, а туг на тебе! Иноходец, в отличие от Альдо, родился и вырос в Талиге и, хоть и почитался сорвиголовой, иногда этой самой головой думал. Люди Чести могут сколь угодно проклинать узурпаторов, сила на стороне Сильвестра и Олларов, а народу, народу все равно.
Робер никогда не забудет жаркое лето, пыльные дороги, тучи мух над головой и чувство бессилия. Эгмонт рассчитывал поднять север и северо-запад, но крестьяне продолжали копаться в земле, а ремесленники тачать сапоги. Их не волновало ни кто сидит на троне, ни как называется столица, а до богословских тонкостей им и вовсе не было дела. Хотя чего ждать от хамов, ведь даже ему, Роберу Эпинэ, все равно, в каких тряпках ходят монахи и непогрешим ли Эсперадор. Если непогрешим, то Клемент, идя против главы церкви, сам становится сосудом Врага.
Маленький магнус был неприятным, непонятным и опасным, куда более опасным, чем Енниоть, которым Роберу чем-то нравился. Возможно, тем, что начал разговор с ужина. Может, гоган и врал, а может - и нет, но Клемент темнил без всяких "по-видимому", а Альдо дал ему слово. Как в той сказке, где демон просит то, что сам про себя не знаешь. Чего же такого не знает о себе Альдо Ракан? Почему четыреста лег о старой династии никто не вспоминал, а гут два горошка на ложку?!
Раздумья никогда не были сильной стороной Иноходца, но махнуть рукой на противные мысли не получалось. Видимо, умственное напряжение изрядно омрачило чело Робера, потому что ворвавшийся к своему маршалу Альдо первым делом осведомился, не болят ли у того зубы.
Принц горел желанием немедленно отправиться на конскую ярмарку, но был готов по дороге отвести страждущего друга к зубодеру. Эпинэ попробовал отшутиться, но потом вывалил на будущего короля свои опасения, которые не произвели на Ракана ни малейшего впечатления. Альдо засмеялся и хлопнул друга по плечу.
- Все в порядке, эр маршал. Мы будем, как тот козленок, что проскочил между львом и крокодилом, пока те дрались. Если честно, я немножко боялся гоганов, уж слишком мало они хотели, зато теперь мы на них, если что, орден спустим.
- Я не поклонник Эсператии, - покачал головой Иноходец, - но про тех, кто обещает двоим одно и лжет обоим, там правильно сказано.
- Робер, - скорчил рожу принц, - с чего ты взял, что я лгу? То, чего они просят, они получат, беды-то. Меньше Нохского монастыря мне нужна только Гальтара, а старые цацки пусть ищут и делят сами. Но если "куницы" и "крысы" вместо пальца захотят руку оттяпать, я их натравлю друг на друга. Вот и все. Свое слово я сдержу, если, разумеется, стану королем, но сесть себе на голову не позволю.
- Ты бы хоть Матильде рассказал. - пробурчал, сдаваясь, Эпинэ.
- Нельзя. Я дал слово, а потом ты же ее знаешь, как пить дать проболтается. На того же Хогберда разозлится и брякнет. Если что-то начнет получаться, я все расскажу, а нет - и не нужно. А ну их всех к закатным тварям. Мы идем или нет?
- Идем, вестимо. Может, за Матильдой зайдем? Она плохого не посоветует.
- Нет, - покачал головой Альдо, - Мне надоело быть внуком "великолепной Матильды". Королю коня выберет его маршал.
- Как будет угодно Его Величеству, - засмеялся Робер.
Иноходец Эпинэ никогда не страдал тщеславием, но признание его познаний по конской части не могло не радовать - лошади и все, с ними связанное, было единственным, в чем Робер проявлял немыслимое терпение. Он трижды обошел конский рынок, приглядываясь к выставленным скакунам, облюбовал шестерых и пошел по четвертому кругу, по очереди осматривая претендентов. Глаз и чутье будущего маршала не обманули - лучшим, по крайней мере для Альдо, оказался гнедой трехлетка каимской породы - среднего роста, длинный, стройный, он прямо-таки был создан дня принца. Гнедой не был ни щекотливым, ни тугоуздым и казался спокойным, это обнадеживало.
Альдо был чудесным парнем, но наездник из него, на взгляд Иноходца, получился посредственный. В седле принц держался крепко, но руки у него были дубовые, и он не чувствовал лошадиного рта, без чего, по глубокому убеждению Робера, ни одной приличной лошади не выездишь. К несчастью, сам Ракам ставил свое мастерство очень высоко, полагая главным достоинством всадника уменье гонять сломя голову и не мытьем, так катаньем заставлять коней подчиниться. Робер боялся, что рано или поздно Альдо нарвется, но поделать ничего не мог, разве что выбрать другу лошадь без вывертов.
Эпинэ придирчиво осмотрел ноги жеребца - все в порядке.
- Альдо, если брать, то этого.
- Да, неплох, - снисходительно согласился принц, - но низковат, и масть...
- Рост у него правильный, больше и не нужно, а белый конь подождет. Сначала нужно победить...
- И все-таки давай еще того глянем.
Спору нет, молочно-белый морисский красавец был хорош, но опасен, по крайней мере для Альдо. По тому, как конь сгибал шею и косил глазом, Робер сразу понял - змей! Нервный, диковатый и наверняка злопамятный. Сам бы Эпинэ рискнул - нет лошади, к которой нельзя подобрать ключик, было б терпение, но Альдо захочет всего и сразу. Самым умным было взять белого для себя, а гнедого для Альдо, но принц бы не понял. Придется врать.
- Неплох, - Робер снисходительно улыбнулся, похлопав атласную шкуру, но рядом с гнедым... Тот его в два счета обставит, хотя для парада хорош, не спорю...
Прости, дорогой, за клевету, так надо. Тебе принца не возить, зато оба целы будете.
- Тогда берем гнедого, - решился Альдо, - мне кляча не нужна.
Стоил жеребчик немало, но денег у них теперь хватало. Гоганских денег. Эпинэ кончал отсчитывать велы, когда базарный мальчишка сунул ему в руку письмо.
"Благородные кавалеры не ошибутся, если отметят покупку великолепного животного в "Смелом зайце".
Записка как записка. Трактирщики чего только не удумают, чтоб затащить к себе клиента побогаче, но Робер отчего-то не сомневался, что их ждет не пирушка, а разговор, причем не из приятных.
5
Друзья проторчали какое-то время в общем зале, потягивая вино и обсуждая достоинства гнедого, потом у дверей начали кого-то бить, и чуть ли не сразу пробегавший мимо слуга уронил на стол записку. Благородным кавалерам предлагалось выйти через кухонную дверь, и они вышли. Прямо к конным носилкам, в которых сидел достославный Енниоль собственной персоной. "Смелый заяц" не числился среди гоганских трактиров, но владели им правнуки Кабиоховы, хотя вряд ли кому в здравом уме и твердой памяти пришла б в голову такая мысль.
- Блистательные удивлены? - Вопрос был праздным. Енниоль что-то сказал на своем языке, и лошади медленно тронулись с места, - Неотложное дело вынудило меня забыть малую осторожность во имя великой. Что могут сказать блистательные о делах ушедшей ночи?
- Ушедшей ночи? - переспросил Альдо. - Ничего. Ночь как ночь.
- Не случилось ли с блистательным Альдо чего-то необычного? Быть может, он видел странный сон или испытал странные ощущения?
- Скуку я ощущал, - махнул рукой Альдо, - к нам с Робером прицепились святоши. Им приспичило спасать наши души. За ваши деньги, разумеется.
- Пусть блистательный припомнит, - подался вперед старый гоган, только ли о золоте говорил отмеченный мышью и не случилось ли во время беседы чего-то необычного.
- Ну, - задумался принц, - Магнус сказал, что Создатель на моей стороне и скоро я займу трон предков... Потом мы поболтали об олларианцах, я согласился, что они еретики. Признаться, я решил, что вы им заплатили, ведь пропереть Святой Престол нам помочь не выходило ни у кого.
- Правнуки Кабиоховы не осквернят себя договором с отмеченным мышью. Неужели блистательный...
- Нет, - перебил старого гогана Альдо, - я решил ничего не понимать, но со всем соглашаться.
- Да пребудет над блистательным и впредь длань Кабиохова. Не пролилась ли вчера ночью кровь?
- Кровь? - взлетели вверх брови Альдо. - В Агарисе запрещены дуэли, и уж подавно я не стал бы драться с магнусом.
- Сын моего отца спрашивал внука твоего деда об ином. Не поранился ли он вчера?
- Достославный Енниоль, - в голосе Альдо послышалось раздражение, - что случилось? Я понимаю, что ваши вопросы неспроста.
- У юной Мэллит, чья кровь скрепила наш договор, открылась рана. Это может означать лишь одно - нечистый в мыслях посягнул на кровь блистательного, но удар приняла на себя правнучка Кабиохова.
- Что с ней? - глаза Альдо блеснули. - Она жива?
- Жива и к ночи Роха будет здорова, но блистательный не ответил.
- Я и впрямь где-то то ли укололся, то ли оцарапался, но где и как, не помню.
- Сын моего отца узнал все, что хотел узнать. Сейчас он скажет то, что должен сказать. Пусть блистательный соглашается со всем, что ему скажет отмеченный мышью, но не исполняет обещанного, не сказав правнукам Кабиоховым. Если блистательный захочет призвать нас, пусть раскроет окно и положит на него книгу.
- Но что "истинники" могут мне сделать?
- Под Луной есть множество тайн, горьких, как полынь, и острых, как бритва. Непосвященным не должно их касаться. Правнуки Кабиоховы защитят блистательного, если он не пренебрежет их советами.
- Спасибо, - пробормотал Альдо.
- Да пребудет над семенем Кабиоховым рука Его, и да будет блистательный осторожней оленя и мудрее змеи.
Носилки остановились, Альдо и Робер спрыгнули на землю, оказавшись среди каких-то сараев, из-за которых виднелась колокольня церкви Блаженного Ожидания.
- Рыжий змей. - пробормотал Альдо, - думаешь, ему можно верить?
- Больше, чем Клементу.
- Мне тоже так кажется. Жалко девчонку, она прехорошенькая...
Прехорошенькая? От фривольного словца Робера передернуло. Мэллит прекрасна, но она - гоганни, а он - наследник рода Эпинэ. Зима с летом и то ближе друг другу.
- Зря ты не рассказал старику про Ноху и остальное.
- Успеется. Как думаешь, какого демона всем им нужно от меня НА САМОМ ДЕЛЕ?
- Спроси чего полегче, но они явно не в одной упряжке.
- Да, каждый хочет поживиться. И, между прочим, за наш счет. Послушай, Робер, куда это мы с тобой вляпались?
Глава 5
Поместье Лаик
"Le Neuf des Coupes"*
______________
* "Девятка Кубков" - младший аркан Таро. Карга очень неоднозначна. Ее можно трактовать лишь в контексте всего расклада. Девятка Кубков может означать вспышки интуиции, предчувствие, успех, благополучие и в то же время трудности, болезни. П.К. говорит об ошибках, несовершенстве, смешении добра и зла и имеете с тем об искренности, наивности, чистосердечии.
1
В первый раз Суза-Муза-Лаперуза граф Медуза из Путеллы заявил о себе хмурым зимним днем. Капитан Арамона поднял крышку супницы и выудил оттуда огромную ярко-малиновую перчатку с шестью пальцами. Перчатка была с левой руки, что по кодексу поединков означало вызов, посылаемый отсутствующему. Дескать, вызывающий не застал вызываемого дома, но не счел возможным откладывать объяснение на потом.
Каким образом перчатка оказалась в столь любимом капитаном наваристом бульоне, оставалось загадкой, ни она там была. Обалдевший от неожиданности и злости Арамона отшвырнул добычу в сторону, та пролетела над столом, отмечая свой путь жирными брызгами, и упала на пол у камина. Мышевидный слуга споро убрал супницу и вернулся с новой, в которой не было ничего неожиданного. У капитана хватило ума закончить завтрак и выйти из трапезной, не глядя на наглое малиновое пятно на сером камне.
Когда Арамона с менторами и священником удалились, унары выскочили из-за стола и столпились вокруг шестипалого чудища. Норберт поднял и распрямил истекающую бульоном перчатку. На ней было вышито подобие герба, где среди скрещенных копий и сосновых ветвей* красовалось блюдо с лежащей на нем свиньей, в пузе которой был воткнут обеденный нож, а вокруг краги шли надпись, повествующая, что владельцем сего герба является благородный и голодный Суза-Муза-Лаперуза. Долго любоваться на трофей унарам не дал вошедший слуга, молча и равнодушно взявший перчатку из рук Катершванца. Но это было только начало.
______________
* Сосновые ветви, обрамляющие щит с гербом, указывают на графское достоинство, еловые - на баронское, кипарис -дерево герцога, а кедр королей.
Послав Арамоне форменный вызов, Суза-Муза приступил к военным действиям. Первым его подвигом стала порча портрета в фехтовальном зале. Таинственный граф изуродовал воинственный арамоний лик, пририсовав ему свинячье рыло и свинячьи же уши. Художником Медуза оказался посредственным, но унары проявили к нему снисхождение, чего нельзя было сказать про самого Арамону.
И без того красная рожа капитана стала вовсе багровой, но, вопреки ожиданиям Дикона, ногами Арамона не затопал, а медленно обошел своих воспитанников, поочередно разглядывая каждого по-рачьи выпученными глазами. Выдержать это оказалось непросто. Неудивительно, что прыщавый Анатоль вспыхнул и опустил голову.
Арамона молчал, молчали и унары. Тишину нарушал лишь ледяной зимний дождь, монотонно вгоняющий в подоконник водяные гвозди. Когда напряжение стало не -выносимым, господин капитан соизволил заговорить.
- Вступая в фабианское братство, вы знали, что за проступок, совершенный одним, отвечает или виновный, или все. Обеда сегодня не будет. Ужина - тоже. Если, разумеется, я не узнаю, кто посягнул на изображение доверенного лица нашего короля!
- Хрю, - отчетливо раздалось откуда-то слева. В надорский замок однажды забрел чревовещатель, немало потрясший пятилетнего Дикона. Оказалось, кто-то из его товарищей в полной мерс владеет этим искусством. Арамона бросился на голос, но, разумеется, никого не нашел. Эстебан, Норберт с Иоганном, Паоло, Валентин и Арно молчали. Дик подозревал, что несколько человек, знай они правду, побежали бы с доносом, но Суза-Муза скрывался не только от менторов и слуг, но и от унаров.
Портрет сняли и унесли, Арамона вышел следом, сказав, что, если ему надумают что-то сообщить, будет у себя. К нему никто не пришел, и капитан свою угрозу исполнил. Унары отправились спать натощак, а утром на парадной лестнице появилась надпись, гласящая, что свинья должна быть свиньей, а не капитаном. Свершив сей подвиг, Суза-Муза затих и не подавал признаков жизни два дня. затем к отдыхавшему после обеда Арамоне постучал отец Герман. По крайней мере, Свин решил именно так, и открыл. Священника не было, но на полу жизнерадостно полыхала лишенная верхней обложки расходная книга. Капитан и ярости бросился затаптывать огонь и на глазах подошедшего отца Германа влип в заменивший Изъятые листы смешанный со смолой навоз, заботливо прикрытый несколькими страницами, на каждой из которых красовалась печать Сузы-Музы. Стало ясно - таинственный граф настроен решительно.
2
Ричард не раз мысленно перебирал своих товарищей, гадая, кто же прячется под маской графа Медузы и как ему удается выбираться из запертой спальни, доставать всякие веши, расхаживать по дому. Может, у графа есть сообщник? Вряд ли! Представить кого-то из слуг-"мышей" в этой роли было невозможно, а больше в дом никто не заходил. Стражники, и те не покидали своих караулок на границе поместья. Нет, Суза-Муза действует в одиночку, но кто это?
Эстебан и Альберто отпадали сразу - оба были любимчиками Арамоны и ярыми сторонниками Олларов. Константин, Франсуа и Северин с Анатолем и Макиано гоже пользовались Арамоновой благосклонностью. Валентин Придд был холоден и осторожен, он с Диком и то не разговаривал, чтобы не вызвать подозрений. Хотя, с другой стороны, днем можно быть одним, а ночью другим... Норберт с Иоганном могли испортить портрет, но до перчатки с гербом они бы не додумались. Арно, наоборот, мог послать капитану вызов, но не стал бы портить стены и возиться с навозом. Луитджи боялся всего на свете, а Карл всего на свете, кроме Луитджп.
Эдвард? Юлиус? Паоло? Может быть... Особенно Паоло. Черноглазый унар обожает всяческие каверзы и чуть ли не в открытую дразнит Арамону и менторов. Ему все сходит с рук - еще бы, кэналлиец, из знатных, и наверняка родственник маршала.
Ричард прекрасно понимал, что. позволь он себе десятую долю того, что позволяют Паоло и Эстебан, ею бы в Лаик уже не было. Арамона невзлюбил юношу с первого взгляда и делал все, чтобы его жизнь стала невыносимой. Пока остальные занимались фехтованием или гимнастикой, Дик стоял навытяжку с поднятой шпагой в руке, во время учебных поединков ему доставался то самый никчемный противник, то, наоборот, слишком сильный, юношу заставляли по десять раз переписывать написанное, оставляли без ужина, распекали за нерадивость и неопрятность, хотя он выглядел не хуже других.
Придирки следовали друг за другом, и Ричард не сомневался - Арамона и большинство менторов ждут, когда герцог Окделл сорвется, но он терпел. Он дат слово матушке. Он дал слово Штанцлеру и Эйвону. Если б не это, Дикон давным-давно выплеснул бы Арамоне в лицо какое-нибудь варево и ушел, хлопнув дверью, но Окделлы всегда держат клятву.
Зима выдалась теплой, но ничего хорошего в этом не было - промозглая сырость, мокрые стволы растрепанных деревьев, раскисшая бурая земля, бесконечные дожди и непроглядная тоска. Днем унары фехтовали, танцевали, занимались стихосложением и арифметикой, вникали в олларианскую трактовку демонских сущностей и доблестную историю королевского рода. По вечерам всех разгоняли по кельям, хотя монастырский устав наверняка был мягче.
Разговор с братцами Катершванцами был первым и последним. Первые четыре месяца унары встречаются друг с другом лишь в трапезной и на занятиях в присутствии слуг и менторов, а на ночь спальни запираются. Лить по прошествии испытательного срока фабианцам разрешают отлучаться в город, а вечерами гулять по парку или собираться на превращенной в подобие террасы крыше трапезной. Поездок Дик ждал, встреч и разговоров с товарищами - нет.