Кард Орсон Скотт. Подмастерье Элвин (Сказание о Мастере Элвине, книга 3)

   Но этот мальчик-полукровка, он будет нуждаться в тебе, каким бы его дар ни был. Я вижу тропки будущего, вижу, что если ты оставишь его у себя, если ты воспитаешь его, то он будет твоим настоящим сыном, в отличие от меня, которая не была тебе настоящей дочерью, хоть в жилах моих течет твоя кровь".
   - Дочка, - сказала мама, - если я сейчас выйду через эту дверь, все ли будет хорошо у малыша? И у нас?
   - Мам, ты просишь меня Посмотреть?
   - Да, малышка Пегги. Прежде я не просила тебя об этом, но сейчас прошу - для себя.
   - Я все скажу тебе. - Пегги даже не пришлось вглядываться в тропки маминой жизни. Она сразу увидела, сколько радости найдет мама в этом малыше. - Если ты примешь его и будешь относиться к нему как к родному сыну, то никогда об этом не пожалеешь.
   - А папа? Он тоже будет хорошо с ним обращаться?
   - Неужели ты собственного мужа не знаешь? - удивилась Пегги.
   Мама шагнула к ней, кулаки ее были крепко сжаты, хотя она еще ни разу в жизни не ударила Пегги.
   - Ты мне не умничай, - одернула она.
   - Когда я Смотрю, я говорю так, как говорю, - ответила Пегги. - Ты пришла ко мне как к светлячку, вот я и говорю с тобой как светлячок.
   - Тогда скажи то, что должна сказать.
   - Все очень просто. Если ты не знаешь, как твой муж будет обращаться с мальчиком, значит, ты вообще не знаешь этого человека.
   - Может, и не знаю, - нахмурилась мама. - Может, я совсем его не знаю. А может, знаю и хочу, чтобы ты сказала, права я или нет.
   - Ты права, - промолвила Пегги. - Он будет хорошо обращаться с ним, и мальчик ощутит себя любимым.
   - Но будет ли он на самом деле любить его?
   На этот вопрос Пегги отвечать не собиралась. Любовь не вписывалась в образ папы. Он будет заботиться о мальчике, потому что так нужно, потому что это его долг, но малыш не поймет разницы, он примет это чувство за любовь, только такое отношение куда более надежно, чем любовь. Но чтобы объяснить это маме, пришлось бы ей все рассказать. Пришлось бы объяснить, что папа поступает так потому, что ему не дают покоя старые грехи, а мама еще не готова - и никогда не будет готова - выслушать _эту_ историю.
   Поэтому Пегги подняла голову и ответила так, как обычно отвечала, когда люди принимались расспрашивать ее о том, чего на самом деле не желали слышать.
   - На этот вопрос должен ответить он сам, - сказала Пегги. - Ты же должна знать лишь одно - тот выбор, что ты сделала в своем сердце, достойный. Одно это решение полностью изменило твою жизнь.
   - Но я еще ничего не решила, - запротестовала мама.
   Однако она все равно пойдет к Берри, попросит сказать, что это их сын, и оставит мальчика себе на воспитание. В мамином сердце не осталось ни единой тропинки, которая вела бы к иному будущему.
   - Ты все уже решила, - возразила Пегги. - И ты радуешься своему выбору.
   Мама повернулась и ушла, тихонько прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить проезжего проповедника, который спал в комнате прямо над крыльцом.
   На секунду Пегги завладело некое смутное беспокойство, но что было ему причиной, она так и не разобралась. Если б она немножко подумала, то наверняка бы осознала, что причиной этого неясного волнения стала ложь сама того не желая, Пегги обманула свою мать. Когда Пегги Смотрела для кого-то другого, она тщательно проверяла все тропки, даже те, которые человек никогда не выберет. Но сейчас Пегги была настолько уверена в себе, она прекрасно знала маму и папу, поэтому не позаботилась взглянуть, что ждет их впереди, проверив только ближайшие несколько лет. Так всегда происходит в семье. Вроде бы отлично знаешь друг друга, вот почему мы и не пытаемся узнать своих родных поближе. Пройдут годы, и Пегги вспомнит этот день, гадая, каким образом она умудрилась проглядеть надвигающуюся беду. Сначала она решит, что ее подвел дар видения. Но на самом деле это не так. Это она подвела свой дар. Она не первая ошиблась и не последняя, ошибка эта была не из самых ужасных, но вряд ли кто-нибудь когда-нибудь жалел о своем промахе больше, чем Пегги.
   Секундное беспокойство прошло, и Пегги тут же забыла, что ее что-то терзало. Ее мысли обратились к чернокожей девочке, лежащей в гостиной. Беглянка проснулась, глаза ее были открыты. Малыш по-прежнему капризничал. Девочке не пришлось ничего говорить, Пегги и так поняла, что она хочет покормить ребенка, если, конечно, в ее груди осталось молоко. У девочки даже не было сил, чтобы расстегнуть ворот выгоревшей на солнце сшитой из хлопка рубахи. Пегги опустилась рядом с ней; одной рукой она прижимала к себе ребенка, а другой пыталась расстегнуть пуговицы. Тельце девочки казалось страшно изможденным, и ее ребра прямо-таки выпирали из-под кожи, а груди напоминали две котомки, брошенные на дощатый забор. Но сосок был крепким, и ребенок сразу ухватился за него. Вскоре по губкам малыша потекло белое молоко, значит, в грудях еще что-то осталось, хотя жизнь матери вот-вот должна была оборваться.
   Девочка слишком ослабела, чтобы говорить, но Пегги понимала все без слов, она слышала, что хочет сказать беглянка, и ответила ей.
   - Моя мама возьмет твоего мальчика к себе, - успокоила ее Пегги. - И она никому не позволит сделать из него раба.
   Больше всего на свете девочка хотела услышать эти слова - эти слова и причмокивание, тихое мычание, фырканье малыша, с жадностью приникшего к ее груди.
   Но Пегги нужно было пообещать ей еще кое-что, прежде чем девочка умрет.
   - Мы расскажем малышу о тебе, - продолжала она. - Он узнает, что ты пожертвовала жизнью ради того, чтобы улететь и подарить ему свободу. Он никогда не забудет тебя, никогда.
   Затем Пегги заглянула в огонек сердца мальчика, чтобы посмотреть, что ждет его в будущем. Все тропки были проникнуты болью, ибо какую из дорог ни выбери, жизнь полукровки в городе белого человека нелегка. Однако Пегги разглядела настоящую душу малыша, чьи пальчики сейчас цепляли и царапали мамину голую грудь.
   - Ради него стоило умереть, это я тебе говорю честно.
   Девочка восприняла эти слова с радостью. В сердце ее воцарился покой, и она снова заснула. Вслед за мамой засопел наевшийся малыш. Пегги подняла его, завернула в одеяло и положила на согнутую руку матери. "Пусть последние секунды своей жизни мама проведет с тобой, - молча сказала она мальчику. - Потом мы расскажем тебе, что она умерла, сжимая тебя в своих объятиях".
   Умерла... Папа вместе с По Доггли копал ей могилу; мама ушла к Берри, чтобы убедить их помочь спасти жизнь и свободу ребенку; да и сама Пегги думала о девочке как о мертвой...
   Но она еще жила, искорка жизни по-прежнему теплилась в ней. Жаркая ярость вспыхнула в Пегги, потому что она внезапно вспомнила - какой же она была дурой, раньше об этом не подумав! - что один человек из тех, кого она знает, обладает даром исцелять больных. Разве не он склонился над Такумсе после битвы за Детройт, когда тело великого краснокожего было усеяно дырами от пуль? Разве не Элвин исцелил Такумсе? Элвин мог бы спасти эту девочку, будь он здесь.
   Она устремила глаза в темноту, отыскивая ярко горящий огонек, огонек, который узнавала с первого взгляда, ибо даже собственное сердце она не знала настолько хорошо. Да, вот он, бежит в ночной тьме, бежит путями краснокожего человека, как будто во сне, и земля, обволакивающая его, это его душа. Он передвигался быстрее, чем любой бледнолицый, он обогнал бы самую быструю лошадь, скачущую по лучшим дорогам меж Воббской рекой и Хатраком, но сюда он прибудет не раньше завтрашнего полудня, а к тому времени девочка-беглянка умрет и будет похоронена на семейном кладбище. На каких-то двенадцать часов она разминется с единственным человеком в стране, который мог бы спасти ей жизнь.
   Так всегда происходит. Элвин мог бы спасти ее, но он и не подозревал, что она нуждается в нем. Тогда как Пегги, которая ничегошеньки не могла сделать, знала, что происходит, знала все, что может произойти, знала то, что _обязано было_ произойти, если бы мир был добр. Но в мире нет добра. И ее желаниям не суждено исполниться.
   Как ужасно быть светлячком, видеть, что несет будущее, и терзаться собственным бессилием, поскольку ничего изменить не можешь. Слова - вот та единственная сила, которой она обладает: она может рассказать остальным, что произойдет, но не всегда способна повлиять на их выбор. Всегда существует возможность, что, сделав определенный шаг, человек ступит на куда более страшную тропу, чем та, от которой Пегги пытается его уберечь. Столько раз по причинам своей жестокости, сварливости или просто невезения люди совершали ужасный выбор, и все шло намного хуже, чем если бы Пегги промолчала и ничего не сказала. "О, если б я не знала этого. Как я хочу иметь надежду, что Элвин прибудет вовремя. Если б у меня была хоть какая-то надежда, что девочка выживет. Если б я сама могла спасти ей жизнь..."
   Но тут Пегги вспомнила о тех случаях, когда она и в самом деле спасала человеческую жизнь. Жизнь Элвина, к примеру, - с помощью его сорочки. В эту секунду надежда все-таки вспыхнула в ее сердце, ведь можно воспользоваться остатками сорочки Элвина и спасти девочку, вернуть ей силы.
   Пегги вскочила и, прихрамывая, побежала к лестнице; ее ноги настолько затекли от сидения на полу, что она даже не чувствовала, как пятки касаются деревянных досок. Она споткнулась и, испугавшись, что шум разбудит кого-нибудь из постояльцев, оглянулась по сторонам - нет, никто не проснулся. Поднявшись на второй этаж, Пегги побежала по крепким ступенькам лестницы, ведущей на чердак, - месяца за три до смерти деда справил на чердак хорошие, надежные ступеньки. Она продралась сквозь завалы сундуков и старой мебели и наконец очутилась в своей комнатке, расположенной в восточной части дома. Через выходящее на юг окно на пол падал лунный свет, рассыпаясь четким квадратным узором. Пегги подняла одну из половиц и достала шкатулку - в это потайное место Пегги прятала ее каждый раз, когда покидала спаленку.
   Либо она слишком громко стучала ногами, либо сон этого постояльца был очень чуток, но, спустившись с чердака, Пегги чуть не сбила с ног проснувшегося гостя. Он стоял у порога своей комнаты, из-под длинной ночной рубашки торчали тощие белые ноги, глаза его смотрели то вниз, на первый этаж, то на дверь, как будто он никак не мог решить, то ли спуститься вниз, проверить, то ли вернуться в постель. Пегги заглянула в его сердце - только для того, чтобы выяснить, не видел ли он чернокожую девочку и ее малыша. Если б он ее видел, его мысли и чувства пришли бы в смятение.
   Но нет, он не видел, еще не поздно все исправить.
   - Почему ты одета? Ты куда-то собралась? - удивленно спросил он. - В столь поздний час?
   Она мягко приложила палец к его губам. Чтобы заставить его замолчать по крайней мере никаких других намерений у нее не было. Но вдруг она поняла, что после его матери, которая умерла много лет назад, ни одна женщина больше не касалась лица этого человека. В это мгновение Пегги увидела, что сердце мужчины наполнилось не страстью, не похотью, но смутными желаниями одинокого человека. Этот проезжий священник - родом из Шотландии, как он утверждал, - остановился в гостинице позавчера. Пегги тогда не обратила на него внимания, поскольку ее мысли были заняты Элвином, который вот-вот должен был прибыть в Хатрак. Но сейчас важнее всего заставить священника вернуться в комнату, и как можно быстрее. А сделать это можно одним-единственным способом. Она положила ему руки на плечо, обхватила его шею и, нагнув голову, поцеловала священника прямо в губы. Крепко, настойчиво, так, как ни одна женщина не целовала его.
   Ожидания полностью оправдались - стоило ее рукам разжаться, как он мигом скрылся в своей комнате. Она бы посмеялась над ним, но, заглянув в его сердце, Пегги поняла, что на самом деле вовсе не поцелуй заставил священника поспешно ретироваться. Его испугала шкатулка, которую она сжимала в руке и которая во время поцелуя коснулась его шеи. Шкатулка, в которой лежала сорочка Элвина.
   Как только ее крышка дотронулась до его шеи, он сразу почувствовал, что находится внутри коробочки. Не то чтобы он обладал каким-то там даром, нет, здесь крылось нечто совсем иное: каким-то образом он ощутил, что рядом с ним находится частичка Элвина. Пегги увидела, как в уме у него возникло лицо Элвина, и священник воспылал такой ненавистью, которой Пегги никогда не наблюдала ни в одном человеке. Вот тут-то она и поняла, что человек этот не просто священник. Это преподобный Филадельфия Троуэр, который некогда служил проповедником в Церкви Вигора. Преподобный Троуэр, который однажды пытался убить Элвина и убил бы, если б ему не помешали.
   Элвин-младший куда больше пугал Троуэра, чем женский поцелуй. Теперь беда заключалась в том, что перепуганный насмерть священник начал подумывать, а не уехать ли прямо сейчас, не сбежать ли поскорей из этой гостиницы. Но, решив уехать, он спустится вниз и увидит то, что ему никак нельзя видеть. Это случалось очень часто - Пегги пыталась помешать произойти чему-то плохому, но выходило еще хуже, и она потом не раз жалела о своем вмешательстве. Как же она не узнала Троуэра? Ведь она столько раз видела его глазами Элвина... Правда, за последний год священник очень изменился - похудел, осунулся, постарел. Кроме того, она никак не ожидала увидеть его здесь. Но что сделано, то сделано, и ничего не изменишь. Стало быть, надо каким-то образом удержать его в комнате.
   Открыв дверь, она шагнула за порог и, пристально поглядев священнику в глаза, сказала:
   - Он здесь родился.
   - Кто? - спросил священник.
   Лицо его побелело, словно он узрел самого дьявола. Он сразу понял, кого она имеет в виду.
   - И он возвращается. Сейчас он идет сюда. Тебе ничего не угрожает, но этой ночью ты должен оставаться в своей комнате, а с первым лучом солнца уезжай отсюда.
   - Я не... я не знаю, о ком вы говорите.
   Неужели он думает, что сможет обмануть светлячка? Хотя, возможно, он не знает, кто она такая... Нет, знает, знает, просто он не верит ни в светлячков, ни в обереги, ни в скрытые дары, ни во что подобное. Он человек науки и высшей религии. Дурак набитый. Придется ему доказать, что его страхи оправданы. Она хорошо знала Троуэра и все его тайны видела насквозь.
   - Некогда ножом для рубки мяса ты пытался убить Элвина-младшего, произнесла она.
   Этого ему вполне хватило. Он грохнулся на колени.
   - Я не боюсь смерти, - простонал он. И принялся бормотать молитву Господу.
   - Молись хоть всю ночь, - продолжала она, - но из комнаты не высовывайся.
   Затем она вышла и притворила за собой дверь. Уже спускаясь по лестнице, она услышала звук торопливо задвигаемого засова. У Пегги даже не было времени, чтобы посмотреть, не причинила ли она ему незаслуженных страданий - ведь в сердце своем он не был убийцей. Пегги сейчас больше заботила девочка-беглянка, которой нужно было помочь. Сможет ли сорочка передать ей силы Элвина? Слишком много времени отнял у нее этот священник. Слишком много драгоценных вздохов умирающей девочки.
   Похоже, она еще дышит? Да, дышит... Или нет? Малыш мирно сопел рядом с ней, но грудь девочки не двигалась, грудка младенца и то выше поднималась, тогда как губы матери застыли. Однако огонь ее сердца еще пылал! Пегги это сразу увидела, он ведь так ярко горел, очень сильное сердце было у этой девочки. Поэтому Пегги торопливо откинула крышку шкатулки, вытащила кусочек сорочки и торопливо растерла сухой уголок между пальцами, шепча:
   - Живи, набирайся сил.
   Она пыталась сделать то же, что и Элвин. Исцеляя человека, он находил маленькие разрывы, ранки в теле и заживлял их. Сколько раз она наблюдала за тем, как он это делает! Но у нее ничего не получалось. Это было чуждо ей, у нее не было видения, которым обладал Элвин, однако она все-таки почувствовала, как из тела девочки утекает жизнь, как останавливается сердце, как в последнем вздохе опускаются легкие, как свет уходит из широко открытых глаз. В конце концов сердце ее яростно вспыхнуло, словно падающая звезда, огонек его внезапно разгорелся и тут же погас...
   "Опоздала. Если б я не остановилась в коридоре, если б мне не пришлось разбираться с этим священником..."
   Но нет, она не могла винить себя, она все равно не сумела бы спасти девочке жизнь. Слишком поздно... Тело девочки умирало. Будь здесь сам Элвин, даже он ничего не смог бы поделать. Это был всего лишь лучик робкой надежды. Надежда была столь ничтожна, что Пегги не смогла найти ни единой тропки, на которой ее желаниям суждено было сбыться. Поэтому она не стала предаваться безудержному горю, уподобляясь остальным людям, не стала бесконечно винить себя и терзать, ведь она сделала все, что возможно, надеясь на то, что никогда не могло произойти.
   Когда девочка умерла, Пегги пришлось забрать у нее ребенка. Нельзя, чтобы малыш почувствовал, как рука его мамы становится все холоднее и холоднее. Пегги взяла его к себе на руки. Он заворочался, но продолжал спать безмятежным детским сном. "Твоя мама умерла, малыш-полукровка, но у тебя будут моя мама и мой папа. Их любви хватит с избытком; тебе не придется выжимать ее по капельке, как это происходит с некоторыми детьми. Тебе, малыш, эта любовь поможет. Твоя мама отдала жизнь, чтобы принести тебя сюда, - ты всегда будешь помнить об этом и вырастешь настоящим человеком".
   "Вырастешь настоящим человеком, - услышала она собственный шепот. Будешь очень необычным человеком, как и я".
   Она приняла решение, даже не успев понять, что именно решила. Она чувствовала, как ее будущее внезапно изменилось, хотя еще не видела, что в нем поменялось.
   Девочка-рабыня предчувствовала, что ее ждет, - вовсе не обязательно быть светлячком, чтобы догадаться, что тебя ожидает в будущем. Ее ждала ужасная жизнь, она должна была лишиться ребенка, ей предстояло быть рабыней до конца своих дней. Однако она увидела тусклый лучик надежды, поняла, что еще может спасти малыша, и после этого не колебалась ни секунды, ибо даже призрачная надежда стоит того, чтобы ради нее пожертвовать жизнью.
   "А теперь взгляните на меня, - подумала Пегги. - Я вижу все тропки жизни Элвина и понимаю, что впереди меня ждет только отчаяние, - конечно, мои муки ни в какое сравнение не идут с тем, что ожидало девочку-рабыню, но от этого не легче. Однако передо мной все время мелькает ярким всполохом мое будущее счастье, я все же могу завоевать Элвина и добиться его любви, хоть путь этот весьма необычен. Неужели, увидев такое будущее, я уткнусь лицом в ладони и буду смотреть, как надежда умирает? Неужели я сдамся только потому, что не знаю, как добраться до своего счастья?
   Это забитое дитя смогло сотворить свою надежду из воска, пепла, перьев, своего молока и слюны, значит, я тоже могу управлять своей жизнью. Где-то ведь скрывается та ниточка, которая приведет меня к счастью. Но даже если я и не найду эту ниточку, то хоть попытаюсь - это все же лучше, чем отчаяние, которое будет караулить меня за каждым углом, ежели я останусь. Даже если мне не придется стать частичкой Элвина, когда он повзрослеет, что ж, это не столь суровая цена, которую пришлось заплатить чернокожей девочке за свободу своего ребенка.
   Так что к тому времени, как Элвин войдет в Хатрак, меня здесь не будет".
   Вот каким было ее решение. Почему она не додумалась до этого раньше? Из всех людей, живущих в Хатраке, уж ей-то следовало знать, что всегда, всегда есть какой-то выход. Люди говорят, что отчаяние и беды сами приходят в жизнь, что у обыкновенного человека нет выбора, но эта девочка-беглянка доказала, что выйти из положения можно всегда, - ведь смерть тоже может стать прямой, ровной дорогой.
   "И мне не придется добывать перья черного дрозда, чтоб улететь отсюда".
   Пегги сидела на полу, качая ребенка. Ею овладела твердая решимость завтра утром, незадолго до появления Элвина, она покинет город. Каждый раз, когда ее посещал страх того, что она собралась сделать, Пегги опускала глаза на лежащую рядом девочку, и сразу приходило успокоение, настоящее спокойствие. "Может быть, девочка-беглянка, моя жизнь закончится точно так же, как и твоя, может, я тоже умру в каком-нибудь незнакомом, чужом доме. Но уж лучше неведомое, чем будущее, которое, ненавидя всем сердцем, я безропотно принимаю.
   Но сделаю ли я это? Хватит ли мне сил, когда наступит время и пути назад не будет?" Сунув пальцы в шкатулку, она дотронулась до сорочки и, увидев будущее Элвина, чуть не запела от радости, как птичка. Раньше тропки будущего предвещали их встречу, после которой Пегги ждала жизнь отчаяния и тоски. Но сейчас таких тропок осталось лишь несколько - в основном же она видела, как Элвин приходит в Хатрак, повсюду ищет девочку-светлячка и вдруг обнаруживает, что ее нет. Решение, которое она приняла сегодня ночью, изменило будущее, закрыв большинство дорожек, которые вели к горю и отчаянию.
   Мама привела Берри раньше, чем отец успел выкопать могилу. Анга Берри была полной, коренастой женщиной с улыбчивыми морщинками на лице, которых было много больше, чем морщинок от горестей и бед, хотя последних тоже хватало. Пегги хорошо знала Ангу - эта женщина нравилась ей куда больше, чем большинство людей в Хатраке. Да, у нее был вспыльчивый характер, но в сердце ее жило сострадание, и Пегги вовсе не удивилась, когда Анга прямо с порога кинулась к тельцу девочки, подняла уже похолодевшую руку и прижала к груди. Слова, которые она бормотала при этом, очень походили на некую колыбельную, а голос ее был тихим, нежным и сочувствующим.
   - Она умерла, - сказал Мок Берри. - Но, насколько я вижу, с ребенком все в порядке.
   Пегги поднялась и показала малыша Моку. Особенно горячих чувств она к этому человеку не испытывала, не то что к его жене. Мок Берри относился к тому роду мужчин, которые могут до крови выпороть ребенка только потому, что тот сказал что-нибудь не так, сделал что-нибудь не этак. И страшнее всего то, что, наказывая сына или дочь, Мок Берри не испытывал никакого гнева. Он вообще ничего не испытывал, такое впечатление, ему все равно он может причинить боль, а может отпустить с миром. Однако трудился он не покладая рук, и пусть семейство никак не могло покинуть порог нищеты, оно все же как-то существовало; и ни один человек из тех, кто знавал Мока Берри, не обращал внимания на всякие разговоры типа "нет такого черномазого, что не крадет, и нет такой черномазой, которую нельзя было бы зазвать на сеновал".
   - Здоровый мальчик, - подтвердил Мок и повернулся к маме. - А когда он вырастет и станет большущим, здоровенным чернокожим, вы, мэм, по-прежнему будете называть его своим сыном? Или отправите спать в сарай, вместе со скотом?
   Да, этот человек не намеревался ходить вокруг да около, сразу брал быка за рога.
   - Закрой рот, Мок, - приказала его жена. - И дайте-ка мне малютку, мисс. Если б я знала, что скоро у нас объявится такая крошка, я б не отрывала младшенького от груди и молоко еще осталось бы. Два месяца назад я перестала давать сынишке грудь, с той поры от него одни беспокойства, но ты, малыш, не такой, совсем не такой.
   Она что-то ласково забормотала над ним, как шептала над его матерью, но мальчик даже не проснулся.
   - Я же сказала, я воспитаю его как родного сына, - сказала мама.
   - Простите, конечно, мэм, но я ни разу не слышал, чтобы белая женщина так поступала, - пожал плечами Мок.
   - Я сказала, значит, так и будет, - непреклонно произнесла мама.
   Мок на секунду-другую задумался.
   - Я вам верю, - наконец кивнул он. - По-моему, не было такого, чтобы вы нарушали данное вами слово, даже если слово это давали чернокожим. - Он ухмыльнулся. - Многие белые считают, что солгать черномазому - это вовсе не грех, это, мол, не ложь.
   - Мы сделаем, как вы просите, - вмешалась Анга Берри. - Всем, кто будет спрашивать, я буду отвечать, что это мой мальчик и мы отдали его вам, потому что слишком бедны.
   - Но не забывайте, что это все ложь, - предупредил Мок. - Вы не думайте, был бы это наш ребенок, мы бы никогда не отдали его. И не думайте, что моя жена, будучи замужем за мной, может позволить белому человеку обрюхатить ее.
   Мама с минуту внимательно изучала лицо Мока, как бы оценивая стоящего перед ней человека.
   - Мок Берри, надеюсь, ты как-нибудь заглянешь к нам на огонек, навестишь мальчика и тогда сам убедишься, что белая женщина может держать свое слово.
   - Да, мэм, - расхохотался Мок, - могу поспорить, вы настоящий борец за права человека.
   Тут в дом вошел папа, с головы до ног покрытый потом и грязью. Он пожал руку Берри, и ему рассказали о решении, к которому пришли. Он тоже пообещал воспитать мальчика как родного сына. Но он подумал также о том, что даже маме не пришло в голову - он поклялся Пегги, что мальчику не будет отдаваться предпочтения перед ней. Пегги согласно кивнула. Ей не хотелось ничего говорить, потому что каждое слово либо было бы лживо, либо выдало бы ее намерения; она-то прекрасно знала, что в ближайшем будущем ее путь и путь этого мальчика не пересекутся.
   - Мы, пожалуй, пойдем, миссис Гестер, - сказала Анга, передавая малыша маме. - Вдруг кто-нибудь из моих увидит страшный сон и проснется, так что мне лучше быть поблизости, иначе крики вы даже здесь услышите.
   - Может, стоит вызвать священника помолиться над ее могилкой? предложил Мок.