Страница:
После получения аттестата зрелости, мы уже самостоятельно устраивали проводы детства, наши мальчики хоронили старые учебники, девочки закопали куклы. Потом, теми же руками, загребшими детство в землю, мальчики брали бутылки с портвейном и напивались до лихорадочного блеска в глазах, после чего их красные губы искали губы пьяненьких "мальвин"..., девочки расстегивали...
Нам казалось, перешагнув некий порог взрослой чувственности в свальной оргии, мы обретем что-то высшее, человеческое, пройдя ритуал инициации, который был отдан нам на самотек, станем полноправными членами большого взрослого мира. Но в этом новом мире нам пришлось пробиваться самим, с потом и сукровицей избавляясь от иллюзий относительно взрослого мира. Кто-то попал в тюрьму, кто-то покончил жизнь самоубийством, как моя подруга Катя после рождения ребеночка, которая выбросилась в окно, сойдя с ума. Романтические "мамины" сынки, взматерев, опростились - опустили я... в портки, и доставали их уже не так охотно - стало скучно с ними. Но большинство только начинало изживать домашнее воспитание и запреты среды, теряя уважение к родителям и учителям - взрослый мир оказался несвободен, жестко задетерминирован.
Он думал она будет его стервой, он от нее не зависел, но стерва всегда стерва, ей нужно постоянно поворачивать мужика задом, оголяя его. С другой стороны стервозность должна проявляться на фоне другой стервы, обычно "лучшей" подруги, иначе её не поймут - быстро будут разбиты губы и выбиты "ядовитые" зубы, - а подругу ее он терпеть не мог, не то, чтобы...их. Это как среди мужиков - вред другому или хотя бы безобидное оскорбление никто не нанесет, нужен третий, кто инициирует поступок.
Много в человеке Зверя.
И еще он думал, что рождение сына изменит ее, но он ошибся. "Охраняя" своего детеныша, она стала еще нетерпимей. Выражая недоумение, "как вы не видите, какая я...", быстро-быстро заморгает выразительными карими округлившимися глазками, и, скривив накрашенный ротик, нарочитой скороговоркой изрекет моральные императивы, напрочь покрывающие очередной подлый ее поступок. Но в сексуальном удовлетворении она ненасытна, вместо осознания вины она демонстрировала..., сами знаете что.
Старая подружка ушла в небытие, появилась новая - высокая красивая с плохими зубами секретарша в офисе холдинга "Центр-Ответственность". Вторая - высшим проявлением своего куриного интеллекта считала бескомпромиссное интерпретирование желаний Хозяина, все, что исходит не от него - ложно и ничтожно, - она его оракул и "Магомет". Раньше, пока не вставила новые челюсти за 500 баксов, она разговаривала, словно плюясь, натягивая губы на плохие зубы, теперь же щебетание непрерывно исходило от нее, вопрос ваш повисал в воздухе, ничтожный, пока она не закончит длинную трель по пустому поводу.
Их посадили вместе в предбаннике кабинета Хозяина, и они, с ревнивой завистью относясь к стервозности друг дружки, артистично пышно расцвели, конкурируя и нежно любя себя, как лучшие подружки.
Деньги там крутились гигантские, а заработок мужа, кандидата наук и преподавателя в институте ее начал раздражать, и ему пришлось "временно" уйти в "челноки" - возить "итальянскую" модельную обувь из Джакарты. Смыслом жизни семьи стали деньги.
Перелеты по шестнадцать часов на Боингах или "пьяных в дым" ИЛ-86, "дружба" с товарищами по бизнесу среди людей всех рас, случайные связи в "пятизвездочных" отелях Индонезии, Карачи и Дели, рыночные "свободные" разборки, "дикий капитализм" "новой" родины быстро развернул его мозги. Купив жене квартиру в Красногорске, разбив ей на прощание губы, он расстался с ней, думаю, навсегда.
На Медведице
Как младший сын, я был любимчиком и считался с рождения призванным. Я боготворил своего отца, политического редактора крупной газеты Москвы и советника генсека, гордился им, хотя он никогда не посвящал семью в свою работу и карьеру среди "избранных". Трещина пролегла при переезде семьи в Москву, пришлось пожертвовать старшим сыном-диссидентом, которого выгнали из университета, отец считал его поступки незрелыми, - перебесится, когда взматереет. Отец много работал, ездил по стране, жил своей насыщенной жизнью.
Когда я женился во второй раз, родители отказали моей новой жене с двумя детьми.
И вот, я - делец, и оказался на Медведице, в элитном пятиэтажном доме, огражденном сквером и решеткой металлического забора, с цветущими акациями под широкими окнами жилищного фонда исполкома, в стороне от интенсивных городских трасс. Со мной пчеловод, которого порекомендовали в Москве, не ожидавший, что нас примут так радушно, накроют роскошный стол с дорогим коньяком, купленным мной в "коопе" по улице Карла Маркса, в просторной квартире начальника местного Водоканала, "золотари мы", - говорит Константиныч, усмехаясь в роскошные усы.
Две девочки с умными глазами, без подобострастия во взгляде и повадках, с торчащими из-за ушей русыми косичками, показывают моему увальню пчеловоду, с широко расставленными голубыми глазами, свои дорогие куклы. Витус устал с дороги, его крепкая шея не влазит в ворот расстегнутой рубахи, он пьян, это видно по красным жилкам в белках глаз, и его уложили в двуспальную постель хозяина, что приготовили нам, освободив спальню в соседней комнате.
Нам же, с Константинычем, хозяйка приносит новые блюда за высокий стол в гостиной. Окна открыты, бьет в подоконник кратковременный весенний дождичек, и ветки деревьев наполняют свежим запахом комнату, мы расслабленно курим дорогие сигареты, неторопливо разговаривая о делах.
Он отдает в аренду под летнюю коммерческую акцию пустующий жилой барак и гараж для машин, бывшую конюшню, базу отдыха Водоканала на высоком берегу Медведицы, с последующей продажей моему пчеловодческому кооперативу, зарегистрированному в Москве - будем возить пчелопакеты из Молдавии. В степях, где гигантские площади сельхозпосевов, годится карпатская пчела, кавказская слабовата, и большое количество лохов, верящих в кооперативное движение, и желающих завести свою пасеку.
По дешевке у "вояк" я приобрел шесть военных "уазиков" по 300 рублей штука, правда, три - оказались на запчасти, и два мощных "маза" с прицепами по 4 000 рублей, заручился поддержкой академика ВАСХНИЛа, тот обещал закрыть на сезон санитарными кордонами границу Украины, - мы будем монополистами не только района, - дадим рекламу во все десять районных газет, и вся область наша! Правда, пришлось заложить квартиру в Москве.
Хозяйка, Ирина, дочь местного секретаря райкома партии, подперев ладошкой щеку, присела за стол на диване, слушает, улыбаясь, нашу болтовню, наполовину замешанную новостями из Москвы.
В магазинах районного городка шаром покати, но в расширенном "коопе", пристройке многоэтажного дома, бывшей стекляшке "пусто-пусто", прилавки ломятся от изобилия продуктов. Здесь и масло, исчезнувшее давно даже в Москве, и колбасы всех сортов, мечта советского человека, - в магазине нет дефицита товаров, увидеть которые можно раньше только в номенклатурных "Березках" за "чеки", - но и денег нет у населения, чтобы покупать, килограмм колбасы стоит как зарплата среднего рабочего, почему и продается с ценниками ста грамм.
Здесь, в Волгоградской области, среди моря лжи и наивных селян, можно было разговаривать, не хвастаясь своей осведомленностью, хозяева прекрасно разбирались в сути Перестройки и ее юридических обоснованиях, держали текущие события в поле зрения и не рефлектировали по их поводу.
Всем нам, владеющим Россией, захотелось жить "как на Западе", просто и свободно, в меру денег, кто какими владеет.
Помню, я принес отцу на прочтение свои первые рассказы, он так и не прочитал их, сказав: "Талант сам пробьет себе дорогу", - добавил, - "ты что, хочешь попасть в эту банку с пауками, что называется Союз писателей?". - Больше я к нему с писаниной не подходил, тогда были другие времена, Альтова.
Перед своей смертью отец говорил "прошлого нельзя изменить".
В Москве семья занимала квартиру на площади Правды. У родителей нас было двое, я и мой старший брат. Он походил на отца, энергичного и рассудительного, светловолосый и стройный, с непокорным чубом и серыми глазами. Я же - пошел мастью в мать, волосы черные, с возрастом начали курчавиться, голова на короткой шее, нельзя сказать, что я хрупкого телосложения.
Когда отцу предложили работу в аппарате ЦК, мы жили благополучной размеренной жизнью в Волгоградской области, казалось, что после работы в Усть-Каменогорске в Восточном Казахстане, родители нашли вторую родину. Отец гордился знакомством с Шолоховым, но кумиром его был Фадеев, отец восхищался и старался походить на него даже внешне. Отец не был коренным казаком, он и мать родом с Западной Украины, отец учился еще в польской гимназии. Как журналист освещал события в Венгрии в 56 году. Мать была строга, никогда не вмешивалась в дела мужа, в семье мы обязаны были называть родителей на "вы". В отличие от меня, мой брат поступил учиться в Ленинград, и это было шагом из семьи, Питер всегда казался мне странным, заколдованным злым волшебником городом, не реальным и понятным, как Москва.
Брат приезжал из Питера последний раз в Москву, мы жили тогда на временной квартире, помню последний их спор с отцом на кухне. Отец говорил, что "власть имеет историческую природу, изменить которую невозможно".
" - Лучше бы занялся тэквандо. Ты - не знаешь правды жизни. Разве я, сын крестьянина, получил бы образование, если бы не советская власть? Есть закрытое постановление ЦК - "опускать" диссиденствующую молодежь, чтобы из них не выросли в будущем лидеры, противопоставляющие себя системе. Это еще Маркс научно доказал, что революция - это диалектика, борьба противоположностей, отрицание отрицания. А мы против будущей революции, мало, что ли крови пролили в последней, мы за сохранение стабильности в обществе, поэтому пресекаем всякое отрицание, мы за онтогенез и конвергенцию нашего общества - постепенное изменение в правильном и нужном для нас направлении. Воля единой партии не ошибается".
Все оборвалось в моей правильной жизни, когда родители ушли, так и не примирившись со старшим сыном и с моей новой семьей, а может, и не в этом дело..., отец застрелился, а мать после похорон приняла сверхдозу лекарства, и последовала за ним. Москва была как взъерошенный улей - укатали "Горби".
А я, так и не нашел свою Родину.
Почему я вспоминаю весну 1988 года на реке Медведице, что впадает в Дон в районе станицы Вешенской? Я не понял нанятого мной пчеловода. Да, я тогда заработал на нем бешеные деньги, я мог купить районную плотину ГЭС, с двумя турбинами размером с двухэтажный дом. Деньги собрали еще в марте, в обмен на липовые квитанции, гарантирующие получение пчелопакетов с элитных пасек из экологически чистых районов Молдавии, мне перевели на счет в Москве. Я по дешевке скупил бросовые пасеки по пути из Молдовы все подряд, и завез на Медведицу. Разбираться с клиентами кооператива оставил пчеловода. Я говорил своим работникам, что кооператив откроет давильню подсолнечного масла.
Но как там было остаться жить? Я предпочел деньги, но они меня жестко привязали, приходится делать все, чтобы они остались, вести призрачную жизнь в Венгрии, в Израиле, Америке - куда бы они меня не потянули за собой, в странах иного культурного менталитета. Отдыхаю на Гавайях. Я не могу понять - кто я? Хотя, как и у всех людей, у меня есть прошлое.
" - Боря, навозная куча - добро для курицы, разгребая, она выискивает в ней червячков. А, для нас - что?" - после расчета сказал обманутый на Медведице пчеловод. - "Твое сердце там, где твои деньги".
Вороны
Что отличает ворона от голубя. Все это могут сказать. Воркующие голуби - символ мира и добра, их кормят, выводят новые породы, оттаскивают от них озорующих детей и рыскающих в поисках охотничьей удачи собак. Ворона - жадное, скрытное, а порой и глупое создание, почему-то тоже живет рядом с человеком, на свалках и кладбищах. Человеку свойственно антропомизировать животных и природу, точнее привносить в нее свою мораль.
У дома женщина кормит голубей. "Цып-цып-цып" - говорит она, кроша у скамейки на асфальт хлеб. "Ах ты, негодник" - отгоняет маленькую курочку, что пытается клюнуть трех своих товарок, те поспешно улепетывают в разные стороны, но вновь и вновь возвращаются к кормушке. Но вот негодник оттеснен в сторону, курочки поспешно поклевывают крошки - мир восстановлен. Неожиданно один голубь клюнул в глаз другого. "Кыш!" - возмущенно воскликнула женщина, и голуби прянули с жаркого асфальта.
"Эх"... - вздохнул герой рассказа, - "чего я не согласился на тройку. Что он не знает что ли - дифзачет (дифференцированный зачет по итогам активности на семинарах) входит в средний балл, а первая тройка в сессии..." Герой вспомнил проницательный голос торопящегося куда-то молодого преподавателя политэкономии, парторга факультета: "Раз пришли - не готовы, два, третий - снова" - с упором на это "снова" - "Приходи тогда в Университет, а здесь я работаю, мне некогда" (готовит докторскую по новому мышлению). Все, что говорил на семинарах партийный философ, не находило правильной ниши в голове героя. Хотя бы о том, что учиться должны дети из обеспеченных семей, а не ФМШатники (дети физико-математической школы-интерната при университете), надерганные неизвестно ему кем из деревень. За последние годы Университет заполонили хорошо одетые и сытые дети торгашей, директоров предприятий и спортсменов из союзных республик, особенно, после того как Университету присвоили звание "ленинского комсомола" и снизили научный рейтинг учебного заведения. Как все изменилось с тех пор, как герой рассказа восстановился на факультет после армии.
Героя обгоняют молодые, молчаливые научные работники, он медленно бредет по дорожке, те же уже сходят с дорожки на тропинку, уводящую в лес - закончился жаркий весенний день. Еще не взматеревшая, но уже густая зелень в лесу дает прохладную тень, лежащую на мягкой траве. "Кар-кар" - неуверенно кричат две вороны, сидя на высоченной березе в закатном лесу. "Кар-кар, - когда каркают вороны, где-то падаль" - подумал герой, тяжело вздохнув. Обогнал его мужчина, очки интеллектуала проплыли над кустами на повороте тропинки, и вот маячит затылок с ушами, удаляясь среди дальних сосен, герой тоже повернул за ним. "Нет, не оставят после окончания в Академгородке, и вернусь в Уссурийск, где ветер гоняет пыль из пустынь Монголии...". "Кар-кар. Кар-кар". Вороны снялись с дерева и теперь летают над вершинами. "Взбалмошные птицы" - подумал удрученный студент Университета имени Ленинского комсомола, неся в руке черный портфель и больше не обращая внимания на каркающих в высоте ворон. Тропинка вот-вот увела бы из березовой рощи в сосновую чащу. Уже повеяло теплым запахом шишек. "Кар" - раздалось над ухом и ворона, хлопая по воздуху крыльями, спикировала перед лицом, выпрямила полет, набирая высоту. "Кар-кар" - и мимо лица пролетела еще одна. Если бы не тяжелый портфель, пожалуй, парень от неожиданности взмахнул бы руками, но инцидента не получилось, и он пошел дальше, оглядываясь на птиц. "Кар-кар" - заходят снова в боевом порядке. Ему вспомнились мертвые домашние утята с расклеванными головками в пыли дороги в деревне своей бабки. "Ворона" - сказала ему тогда бабка. Чем дальше он шел по тропинке, тем взбалмошней каркали вороны и чаще пролетали перед лицом. Спикировав, они летели назад. "Кар-кар, хотя бы сказали, что надо" - подумал он, глядя на обнаглевших птиц. Герой рассказа оставил на тропинке портфель и свернул назад по траве в сторону птиц. "Кар" - спокойно выговорила, пролетая над головой, ворона и села впереди на елку. Другая пролетела дальше и села на березу, что за кустами, на которые падала тень от закатного леса. Потом первая присоединилась ко второй. Парень вошел в кусты. Вороны взлетели и теперь носились вокруг одной березы, истошно вопя. "Не должны ударить" - неожиданно сказал себе парень и уверенно пошел к развесистой березе. Под деревом сидел в траве, лупая глазами, здоровенный вороненок. Перья неряшливо торчали из него, широкий клюв приоткрыт, словно он разомлел от жары. Парень нагнулся и поднял его. Гузка голая, с реденьким свалявшимся пухом. Наш герой подержал и посадил его на толстенную нижнюю ветку березы, пошарил глазами по вершинам, но гнезда не нашел. Вороны над головой непрерывно орут, одна летает вокруг головы, другая бьет клювом по ветке дерева. "Смещенная реакция" - сказал бы биолог о таком поведении животного. Парень молча посмотрел на тихо сидящего вороненка и пошел к тропинке назад к портфелю. Вороны не полетели за ним. А по тропинке проходили люди, огибая портфель. В лесу носились веселые собаки, выведенные на прогулку из коттеджей. "Вот, заботятся, однако о будущем" - подумал о воронах парень. - "Что будет со страной через десять лет..?".
Записки дамского угодника или новый "Бокаччо"
Мы пили спирт, вынесенный гостеприимными хозяевами из холодильника, и налитый в химические стаканы с кубиками льда. Жгучая жидкость сладко растекалась по губам, питая душу мягким кайфом, делая глубже очарование ночи. На столе нарезанная узбекским ножом дыня дольками на металлическом блюде для плова. Цикады стрекочут. Черными призраками рукокрылые, словно моргая, порхают. Дневная жара отпустила, над нами в насыщенном пряном воздухе висели крупные мохнатые звезды из "Тысячи и одной ночи", освещали веранду дома на противочумной станции, черные силуэты высоких миндалевидных тополей и нашу пеструю компанию: двух молодых женщин и четырех мужчин. Были сняты грубые экспедиционные одежды, неуместные в расслабляющей и обволакивающей неге среднеазиатского покоя, смыта месячная тонкая пыль пустыни. Женщины надели легкие ситцевые платьица, а мужчины - свежие рубашки.
Глухой высокий забор вокруг нашего оазиса с клумбами и фруктовыми деревьями, отделяющий нас от пустыни, растворился во мраке ночи. Только там, где должны быть ворота, устремляются ввысь изредка, словно рой светлячков, искры самовара, разожженного нашим сторожем-аксакалом в подпоясанном платком халате и чалме. К нему ушел наш непьющий шофер - полежать в темноте на широком ковре, расстеленном в нежной траве. В той стороне отсвечивал мокрой кабиной тщательно вымытый из шланга экспедиционный "ГАЗ-66". На станции своя скважина, а посему и своя независимая жизнь.
Линия противочумных станций отделяет земледельческую Россию от природных очагов чумы в колониях грызунов пустынных азиатских районов, и она тянется от калмыцких земель в Приволжье, через Приаралье и Тургай до Заилийкого Алатау, Монголию, Бурятию и на Уссурийский край. Начало линии положило еще установление Екатерининских времен.
Грязный и пыльный поселок словно не существует. Он появился задолго на нашем пути среди разметанных ветрами мусорных куч на безжизненных такырах. Вчера один из пожилые аборигенов, щурящих глаза со своих скамеечек вдоль пыльного тракта у обшарпанных глухих глинобитных домиков с прибитыми к земле плоскими крышами и серенькими, закутанными в тряпье фигурками туземок, высказался в том восточном витиеватом духе, который за обволакивающей лестью скрывает жестокость нравов. Он высказался по поводу нашего экспедиционного облика. Клюев, с его иссушенной солнцем козлиной бородкой и усиками странствующего Донкихота, да еще на острых азиатских скулах, произвел на них особое впечатление. К этому надо привыкнуть. Но смысл восточного мышления был ясен: "Не положено молодым отпускать бороды, это достоинство аксакалов, - не сбреете, зарубят топором в поселке".
Заехали заправиться на нефтебазу, там отказали "чужакам", пришлось искать "большого начальника" с объемным животом и в сапогах с отвороченными голенищами, показывать ему путевые документы Академии Наук СССР. Когда и они не произвели впечатления, обронить в разговоре, что он лично ответит за срыв важного государственного исследования. Последнее слово - "исследование" - его, наконец, достало, нам залили наши экспедиционные бочки. Это подняло наш имперский дух.
В волшебной ночи разговор приобрел мистическое звучание, свойственное сибаритствующим патрициям в неприступной цитадели. Конечно, мы говорили о женской доле, каждому было дано слово. Но начал свой рассказ самый старший в компании, Кузменко, начальник противочумки. Он, русский, родом из Чолпон-ата, рядом с Иссык-Кулем. Прищурив один глаз, а другой, не мигая, устремив на расслабленных слушателей, словно навел черный зрачок винтовки, и, поправив каштановый кок на голове, начал он свой рассказ в куртуазном изложении, заранее предполагая свое превосходство над нами.
"1958 год. Меня, молодого лейтенанта направили во Львов. До моего гарнизона от него еще 80 км, а поезд уходит только в 6 утра. В городе делать нечего, да и комендантские патрули не позволили бы свободно разгуливать по улицам, а вокзальный ресторан работает до 2 ночи, что может быть лучше для откомандированного военного.
Зашел в первый зал набитый народом и поторопился сесть за столик к двум пожилым женщинам, не знал, что много свободных мест в соседнем зале. Подошла молоденькая, красивая, представилась племянницей одной из теток. Выпили. Я вышел в ночь с молодой. Подъехал легковой черный "ЗИЛ", за рулем оказался ее приятель, молоденький, и она пригласила меня к себе в гости.
По улицам петляли долго, хотя та уверяла, что живет рядом с вокзалом. Водитель довез до дома. Зашли в квартиру на втором этаже, я снял шинель и фуражку, бросил их на стул в прихожей. Она пригласила в комнату, а там три здоровых мужика и три девицы.
- Ты же хотел в гости. Стол накрыт, - она говорит.
За спиной появился водитель и закрыл за собой дверь на ключ.
- Ну что лейтенант, - один из мужиков говорит спокойно, - деньги есть?
- Ну, есть.
- Тогда так. Сыграем в девятку. Три раза у троих выиграешь - деньги твои, проиграешь - наши.
- В азартные игры не играю, а раз все вперед уплачено, то и выпить можно.
- Ну, тогда садись.
- Да..., ты и даешь, - молодой за спиной удивленно протянул.
Выпили. Молодая вышла, а когда вернулась, щелкнула ключом туда обратно, показывая мне, что дверь открыта, села между мной и старшим, двое других сидели напротив, а четвертый стоял у двери на страже. Выпили еще.
- Что ж, надо расплачиваться, сто рублей хоть оставьте доехать до части. Ну, а теперь на дорожку налейте по стакану. И ты пей, - сказал я, поднимаясь, молодому у двери.
Тот отошел к столу. Я выплеснул ему вино в лицо и выскочил в коридор, шинель, фуражка лежали у двери. Позади грохотали по лестнице мужики. Выскочив на пустую улицу и в машину, захлопнул за собой дверцу, а ключа зажигания нет.
- Вылазь, - кричат, - убьем!
- Нет, но кого-нибудь точно придушу.
- Эй, сбегай за молотком, выбьем окна.
А я думаю, четверо выдернут из машины как цыпленка. Вырвал коробку зажигания и замкнул проводки, передернул передачу, машина скакнула на бандитов и понеслась. Те в след бросали камни. Доехал до машины милицейской. Так и так, говорю. Поехали в тот дом.
А вот и улица та, дом, лестница, дверь открыла одна пожилая, что из ресторана.
- Есть кто? - Нет.
В комнате все убрано, только стеклышко поблескивает от разбитого фужера и след от вина на полу. Но доказать - не докажешь.
Через месяц уже в ресторане "Москва" увидел знакомую. Сидит пожилой, молодой и та, смазливая. Сажусь за их столик.
- Извините, - говорю, - но у нас с ней свои дела.
Та смотрит, я поднялся, взял ее под руку, и мы вышли в вестибюль.
- Ну, что с тобой делать теперь, в милицию сдать? По морде врезать? Женщин не бью. Все за старое?
- Это мои друзья за столом. Отпусти, пойду в туалет.
Ждал, а ее нет. Рассказал тем мужикам о ней, а они говорят, что только познакомились у Университета. Вот и все".
"Наш полк летал на маневры на Север, сбрасывали вместо бомб вязанки дров вблизи поселков на Таймыре. Одна вязанка не ушла, застряла в бомболюке, а на обратном пути один из моторов отключился, и началось обледенение самолета. Сели на огоньки чумов к ненцам, чум чуть не снесли крылом.
В чуме вонь, горит нерпичий жир, все по пояс голые, и старухи и молодые. Вышел из чума с молоденькой, когда все стойбище упилось спиртом из системы противооледенения, вонь невыносимая. Мороз злой, но та принесла мягкие шкуры, и мы устроились в штурманской кабине. Шапку ушанку одел, но мороз иглами впивается в лицо, а под шкурами вонь. Накрылись с головой, она покряхтывает и попердывает, несколько раз выходил из самолета проветриться.
Нам казалось, перешагнув некий порог взрослой чувственности в свальной оргии, мы обретем что-то высшее, человеческое, пройдя ритуал инициации, который был отдан нам на самотек, станем полноправными членами большого взрослого мира. Но в этом новом мире нам пришлось пробиваться самим, с потом и сукровицей избавляясь от иллюзий относительно взрослого мира. Кто-то попал в тюрьму, кто-то покончил жизнь самоубийством, как моя подруга Катя после рождения ребеночка, которая выбросилась в окно, сойдя с ума. Романтические "мамины" сынки, взматерев, опростились - опустили я... в портки, и доставали их уже не так охотно - стало скучно с ними. Но большинство только начинало изживать домашнее воспитание и запреты среды, теряя уважение к родителям и учителям - взрослый мир оказался несвободен, жестко задетерминирован.
Он думал она будет его стервой, он от нее не зависел, но стерва всегда стерва, ей нужно постоянно поворачивать мужика задом, оголяя его. С другой стороны стервозность должна проявляться на фоне другой стервы, обычно "лучшей" подруги, иначе её не поймут - быстро будут разбиты губы и выбиты "ядовитые" зубы, - а подругу ее он терпеть не мог, не то, чтобы...их. Это как среди мужиков - вред другому или хотя бы безобидное оскорбление никто не нанесет, нужен третий, кто инициирует поступок.
Много в человеке Зверя.
И еще он думал, что рождение сына изменит ее, но он ошибся. "Охраняя" своего детеныша, она стала еще нетерпимей. Выражая недоумение, "как вы не видите, какая я...", быстро-быстро заморгает выразительными карими округлившимися глазками, и, скривив накрашенный ротик, нарочитой скороговоркой изрекет моральные императивы, напрочь покрывающие очередной подлый ее поступок. Но в сексуальном удовлетворении она ненасытна, вместо осознания вины она демонстрировала..., сами знаете что.
Старая подружка ушла в небытие, появилась новая - высокая красивая с плохими зубами секретарша в офисе холдинга "Центр-Ответственность". Вторая - высшим проявлением своего куриного интеллекта считала бескомпромиссное интерпретирование желаний Хозяина, все, что исходит не от него - ложно и ничтожно, - она его оракул и "Магомет". Раньше, пока не вставила новые челюсти за 500 баксов, она разговаривала, словно плюясь, натягивая губы на плохие зубы, теперь же щебетание непрерывно исходило от нее, вопрос ваш повисал в воздухе, ничтожный, пока она не закончит длинную трель по пустому поводу.
Их посадили вместе в предбаннике кабинета Хозяина, и они, с ревнивой завистью относясь к стервозности друг дружки, артистично пышно расцвели, конкурируя и нежно любя себя, как лучшие подружки.
Деньги там крутились гигантские, а заработок мужа, кандидата наук и преподавателя в институте ее начал раздражать, и ему пришлось "временно" уйти в "челноки" - возить "итальянскую" модельную обувь из Джакарты. Смыслом жизни семьи стали деньги.
Перелеты по шестнадцать часов на Боингах или "пьяных в дым" ИЛ-86, "дружба" с товарищами по бизнесу среди людей всех рас, случайные связи в "пятизвездочных" отелях Индонезии, Карачи и Дели, рыночные "свободные" разборки, "дикий капитализм" "новой" родины быстро развернул его мозги. Купив жене квартиру в Красногорске, разбив ей на прощание губы, он расстался с ней, думаю, навсегда.
На Медведице
Как младший сын, я был любимчиком и считался с рождения призванным. Я боготворил своего отца, политического редактора крупной газеты Москвы и советника генсека, гордился им, хотя он никогда не посвящал семью в свою работу и карьеру среди "избранных". Трещина пролегла при переезде семьи в Москву, пришлось пожертвовать старшим сыном-диссидентом, которого выгнали из университета, отец считал его поступки незрелыми, - перебесится, когда взматереет. Отец много работал, ездил по стране, жил своей насыщенной жизнью.
Когда я женился во второй раз, родители отказали моей новой жене с двумя детьми.
И вот, я - делец, и оказался на Медведице, в элитном пятиэтажном доме, огражденном сквером и решеткой металлического забора, с цветущими акациями под широкими окнами жилищного фонда исполкома, в стороне от интенсивных городских трасс. Со мной пчеловод, которого порекомендовали в Москве, не ожидавший, что нас примут так радушно, накроют роскошный стол с дорогим коньяком, купленным мной в "коопе" по улице Карла Маркса, в просторной квартире начальника местного Водоканала, "золотари мы", - говорит Константиныч, усмехаясь в роскошные усы.
Две девочки с умными глазами, без подобострастия во взгляде и повадках, с торчащими из-за ушей русыми косичками, показывают моему увальню пчеловоду, с широко расставленными голубыми глазами, свои дорогие куклы. Витус устал с дороги, его крепкая шея не влазит в ворот расстегнутой рубахи, он пьян, это видно по красным жилкам в белках глаз, и его уложили в двуспальную постель хозяина, что приготовили нам, освободив спальню в соседней комнате.
Нам же, с Константинычем, хозяйка приносит новые блюда за высокий стол в гостиной. Окна открыты, бьет в подоконник кратковременный весенний дождичек, и ветки деревьев наполняют свежим запахом комнату, мы расслабленно курим дорогие сигареты, неторопливо разговаривая о делах.
Он отдает в аренду под летнюю коммерческую акцию пустующий жилой барак и гараж для машин, бывшую конюшню, базу отдыха Водоканала на высоком берегу Медведицы, с последующей продажей моему пчеловодческому кооперативу, зарегистрированному в Москве - будем возить пчелопакеты из Молдавии. В степях, где гигантские площади сельхозпосевов, годится карпатская пчела, кавказская слабовата, и большое количество лохов, верящих в кооперативное движение, и желающих завести свою пасеку.
По дешевке у "вояк" я приобрел шесть военных "уазиков" по 300 рублей штука, правда, три - оказались на запчасти, и два мощных "маза" с прицепами по 4 000 рублей, заручился поддержкой академика ВАСХНИЛа, тот обещал закрыть на сезон санитарными кордонами границу Украины, - мы будем монополистами не только района, - дадим рекламу во все десять районных газет, и вся область наша! Правда, пришлось заложить квартиру в Москве.
Хозяйка, Ирина, дочь местного секретаря райкома партии, подперев ладошкой щеку, присела за стол на диване, слушает, улыбаясь, нашу болтовню, наполовину замешанную новостями из Москвы.
В магазинах районного городка шаром покати, но в расширенном "коопе", пристройке многоэтажного дома, бывшей стекляшке "пусто-пусто", прилавки ломятся от изобилия продуктов. Здесь и масло, исчезнувшее давно даже в Москве, и колбасы всех сортов, мечта советского человека, - в магазине нет дефицита товаров, увидеть которые можно раньше только в номенклатурных "Березках" за "чеки", - но и денег нет у населения, чтобы покупать, килограмм колбасы стоит как зарплата среднего рабочего, почему и продается с ценниками ста грамм.
Здесь, в Волгоградской области, среди моря лжи и наивных селян, можно было разговаривать, не хвастаясь своей осведомленностью, хозяева прекрасно разбирались в сути Перестройки и ее юридических обоснованиях, держали текущие события в поле зрения и не рефлектировали по их поводу.
Всем нам, владеющим Россией, захотелось жить "как на Западе", просто и свободно, в меру денег, кто какими владеет.
Помню, я принес отцу на прочтение свои первые рассказы, он так и не прочитал их, сказав: "Талант сам пробьет себе дорогу", - добавил, - "ты что, хочешь попасть в эту банку с пауками, что называется Союз писателей?". - Больше я к нему с писаниной не подходил, тогда были другие времена, Альтова.
Перед своей смертью отец говорил "прошлого нельзя изменить".
В Москве семья занимала квартиру на площади Правды. У родителей нас было двое, я и мой старший брат. Он походил на отца, энергичного и рассудительного, светловолосый и стройный, с непокорным чубом и серыми глазами. Я же - пошел мастью в мать, волосы черные, с возрастом начали курчавиться, голова на короткой шее, нельзя сказать, что я хрупкого телосложения.
Когда отцу предложили работу в аппарате ЦК, мы жили благополучной размеренной жизнью в Волгоградской области, казалось, что после работы в Усть-Каменогорске в Восточном Казахстане, родители нашли вторую родину. Отец гордился знакомством с Шолоховым, но кумиром его был Фадеев, отец восхищался и старался походить на него даже внешне. Отец не был коренным казаком, он и мать родом с Западной Украины, отец учился еще в польской гимназии. Как журналист освещал события в Венгрии в 56 году. Мать была строга, никогда не вмешивалась в дела мужа, в семье мы обязаны были называть родителей на "вы". В отличие от меня, мой брат поступил учиться в Ленинград, и это было шагом из семьи, Питер всегда казался мне странным, заколдованным злым волшебником городом, не реальным и понятным, как Москва.
Брат приезжал из Питера последний раз в Москву, мы жили тогда на временной квартире, помню последний их спор с отцом на кухне. Отец говорил, что "власть имеет историческую природу, изменить которую невозможно".
" - Лучше бы занялся тэквандо. Ты - не знаешь правды жизни. Разве я, сын крестьянина, получил бы образование, если бы не советская власть? Есть закрытое постановление ЦК - "опускать" диссиденствующую молодежь, чтобы из них не выросли в будущем лидеры, противопоставляющие себя системе. Это еще Маркс научно доказал, что революция - это диалектика, борьба противоположностей, отрицание отрицания. А мы против будущей революции, мало, что ли крови пролили в последней, мы за сохранение стабильности в обществе, поэтому пресекаем всякое отрицание, мы за онтогенез и конвергенцию нашего общества - постепенное изменение в правильном и нужном для нас направлении. Воля единой партии не ошибается".
Все оборвалось в моей правильной жизни, когда родители ушли, так и не примирившись со старшим сыном и с моей новой семьей, а может, и не в этом дело..., отец застрелился, а мать после похорон приняла сверхдозу лекарства, и последовала за ним. Москва была как взъерошенный улей - укатали "Горби".
А я, так и не нашел свою Родину.
Почему я вспоминаю весну 1988 года на реке Медведице, что впадает в Дон в районе станицы Вешенской? Я не понял нанятого мной пчеловода. Да, я тогда заработал на нем бешеные деньги, я мог купить районную плотину ГЭС, с двумя турбинами размером с двухэтажный дом. Деньги собрали еще в марте, в обмен на липовые квитанции, гарантирующие получение пчелопакетов с элитных пасек из экологически чистых районов Молдавии, мне перевели на счет в Москве. Я по дешевке скупил бросовые пасеки по пути из Молдовы все подряд, и завез на Медведицу. Разбираться с клиентами кооператива оставил пчеловода. Я говорил своим работникам, что кооператив откроет давильню подсолнечного масла.
Но как там было остаться жить? Я предпочел деньги, но они меня жестко привязали, приходится делать все, чтобы они остались, вести призрачную жизнь в Венгрии, в Израиле, Америке - куда бы они меня не потянули за собой, в странах иного культурного менталитета. Отдыхаю на Гавайях. Я не могу понять - кто я? Хотя, как и у всех людей, у меня есть прошлое.
" - Боря, навозная куча - добро для курицы, разгребая, она выискивает в ней червячков. А, для нас - что?" - после расчета сказал обманутый на Медведице пчеловод. - "Твое сердце там, где твои деньги".
Вороны
Что отличает ворона от голубя. Все это могут сказать. Воркующие голуби - символ мира и добра, их кормят, выводят новые породы, оттаскивают от них озорующих детей и рыскающих в поисках охотничьей удачи собак. Ворона - жадное, скрытное, а порой и глупое создание, почему-то тоже живет рядом с человеком, на свалках и кладбищах. Человеку свойственно антропомизировать животных и природу, точнее привносить в нее свою мораль.
У дома женщина кормит голубей. "Цып-цып-цып" - говорит она, кроша у скамейки на асфальт хлеб. "Ах ты, негодник" - отгоняет маленькую курочку, что пытается клюнуть трех своих товарок, те поспешно улепетывают в разные стороны, но вновь и вновь возвращаются к кормушке. Но вот негодник оттеснен в сторону, курочки поспешно поклевывают крошки - мир восстановлен. Неожиданно один голубь клюнул в глаз другого. "Кыш!" - возмущенно воскликнула женщина, и голуби прянули с жаркого асфальта.
"Эх"... - вздохнул герой рассказа, - "чего я не согласился на тройку. Что он не знает что ли - дифзачет (дифференцированный зачет по итогам активности на семинарах) входит в средний балл, а первая тройка в сессии..." Герой вспомнил проницательный голос торопящегося куда-то молодого преподавателя политэкономии, парторга факультета: "Раз пришли - не готовы, два, третий - снова" - с упором на это "снова" - "Приходи тогда в Университет, а здесь я работаю, мне некогда" (готовит докторскую по новому мышлению). Все, что говорил на семинарах партийный философ, не находило правильной ниши в голове героя. Хотя бы о том, что учиться должны дети из обеспеченных семей, а не ФМШатники (дети физико-математической школы-интерната при университете), надерганные неизвестно ему кем из деревень. За последние годы Университет заполонили хорошо одетые и сытые дети торгашей, директоров предприятий и спортсменов из союзных республик, особенно, после того как Университету присвоили звание "ленинского комсомола" и снизили научный рейтинг учебного заведения. Как все изменилось с тех пор, как герой рассказа восстановился на факультет после армии.
Героя обгоняют молодые, молчаливые научные работники, он медленно бредет по дорожке, те же уже сходят с дорожки на тропинку, уводящую в лес - закончился жаркий весенний день. Еще не взматеревшая, но уже густая зелень в лесу дает прохладную тень, лежащую на мягкой траве. "Кар-кар" - неуверенно кричат две вороны, сидя на высоченной березе в закатном лесу. "Кар-кар, - когда каркают вороны, где-то падаль" - подумал герой, тяжело вздохнув. Обогнал его мужчина, очки интеллектуала проплыли над кустами на повороте тропинки, и вот маячит затылок с ушами, удаляясь среди дальних сосен, герой тоже повернул за ним. "Нет, не оставят после окончания в Академгородке, и вернусь в Уссурийск, где ветер гоняет пыль из пустынь Монголии...". "Кар-кар. Кар-кар". Вороны снялись с дерева и теперь летают над вершинами. "Взбалмошные птицы" - подумал удрученный студент Университета имени Ленинского комсомола, неся в руке черный портфель и больше не обращая внимания на каркающих в высоте ворон. Тропинка вот-вот увела бы из березовой рощи в сосновую чащу. Уже повеяло теплым запахом шишек. "Кар" - раздалось над ухом и ворона, хлопая по воздуху крыльями, спикировала перед лицом, выпрямила полет, набирая высоту. "Кар-кар" - и мимо лица пролетела еще одна. Если бы не тяжелый портфель, пожалуй, парень от неожиданности взмахнул бы руками, но инцидента не получилось, и он пошел дальше, оглядываясь на птиц. "Кар-кар" - заходят снова в боевом порядке. Ему вспомнились мертвые домашние утята с расклеванными головками в пыли дороги в деревне своей бабки. "Ворона" - сказала ему тогда бабка. Чем дальше он шел по тропинке, тем взбалмошней каркали вороны и чаще пролетали перед лицом. Спикировав, они летели назад. "Кар-кар, хотя бы сказали, что надо" - подумал он, глядя на обнаглевших птиц. Герой рассказа оставил на тропинке портфель и свернул назад по траве в сторону птиц. "Кар" - спокойно выговорила, пролетая над головой, ворона и села впереди на елку. Другая пролетела дальше и села на березу, что за кустами, на которые падала тень от закатного леса. Потом первая присоединилась ко второй. Парень вошел в кусты. Вороны взлетели и теперь носились вокруг одной березы, истошно вопя. "Не должны ударить" - неожиданно сказал себе парень и уверенно пошел к развесистой березе. Под деревом сидел в траве, лупая глазами, здоровенный вороненок. Перья неряшливо торчали из него, широкий клюв приоткрыт, словно он разомлел от жары. Парень нагнулся и поднял его. Гузка голая, с реденьким свалявшимся пухом. Наш герой подержал и посадил его на толстенную нижнюю ветку березы, пошарил глазами по вершинам, но гнезда не нашел. Вороны над головой непрерывно орут, одна летает вокруг головы, другая бьет клювом по ветке дерева. "Смещенная реакция" - сказал бы биолог о таком поведении животного. Парень молча посмотрел на тихо сидящего вороненка и пошел к тропинке назад к портфелю. Вороны не полетели за ним. А по тропинке проходили люди, огибая портфель. В лесу носились веселые собаки, выведенные на прогулку из коттеджей. "Вот, заботятся, однако о будущем" - подумал о воронах парень. - "Что будет со страной через десять лет..?".
Записки дамского угодника или новый "Бокаччо"
Мы пили спирт, вынесенный гостеприимными хозяевами из холодильника, и налитый в химические стаканы с кубиками льда. Жгучая жидкость сладко растекалась по губам, питая душу мягким кайфом, делая глубже очарование ночи. На столе нарезанная узбекским ножом дыня дольками на металлическом блюде для плова. Цикады стрекочут. Черными призраками рукокрылые, словно моргая, порхают. Дневная жара отпустила, над нами в насыщенном пряном воздухе висели крупные мохнатые звезды из "Тысячи и одной ночи", освещали веранду дома на противочумной станции, черные силуэты высоких миндалевидных тополей и нашу пеструю компанию: двух молодых женщин и четырех мужчин. Были сняты грубые экспедиционные одежды, неуместные в расслабляющей и обволакивающей неге среднеазиатского покоя, смыта месячная тонкая пыль пустыни. Женщины надели легкие ситцевые платьица, а мужчины - свежие рубашки.
Глухой высокий забор вокруг нашего оазиса с клумбами и фруктовыми деревьями, отделяющий нас от пустыни, растворился во мраке ночи. Только там, где должны быть ворота, устремляются ввысь изредка, словно рой светлячков, искры самовара, разожженного нашим сторожем-аксакалом в подпоясанном платком халате и чалме. К нему ушел наш непьющий шофер - полежать в темноте на широком ковре, расстеленном в нежной траве. В той стороне отсвечивал мокрой кабиной тщательно вымытый из шланга экспедиционный "ГАЗ-66". На станции своя скважина, а посему и своя независимая жизнь.
Линия противочумных станций отделяет земледельческую Россию от природных очагов чумы в колониях грызунов пустынных азиатских районов, и она тянется от калмыцких земель в Приволжье, через Приаралье и Тургай до Заилийкого Алатау, Монголию, Бурятию и на Уссурийский край. Начало линии положило еще установление Екатерининских времен.
Грязный и пыльный поселок словно не существует. Он появился задолго на нашем пути среди разметанных ветрами мусорных куч на безжизненных такырах. Вчера один из пожилые аборигенов, щурящих глаза со своих скамеечек вдоль пыльного тракта у обшарпанных глухих глинобитных домиков с прибитыми к земле плоскими крышами и серенькими, закутанными в тряпье фигурками туземок, высказался в том восточном витиеватом духе, который за обволакивающей лестью скрывает жестокость нравов. Он высказался по поводу нашего экспедиционного облика. Клюев, с его иссушенной солнцем козлиной бородкой и усиками странствующего Донкихота, да еще на острых азиатских скулах, произвел на них особое впечатление. К этому надо привыкнуть. Но смысл восточного мышления был ясен: "Не положено молодым отпускать бороды, это достоинство аксакалов, - не сбреете, зарубят топором в поселке".
Заехали заправиться на нефтебазу, там отказали "чужакам", пришлось искать "большого начальника" с объемным животом и в сапогах с отвороченными голенищами, показывать ему путевые документы Академии Наук СССР. Когда и они не произвели впечатления, обронить в разговоре, что он лично ответит за срыв важного государственного исследования. Последнее слово - "исследование" - его, наконец, достало, нам залили наши экспедиционные бочки. Это подняло наш имперский дух.
В волшебной ночи разговор приобрел мистическое звучание, свойственное сибаритствующим патрициям в неприступной цитадели. Конечно, мы говорили о женской доле, каждому было дано слово. Но начал свой рассказ самый старший в компании, Кузменко, начальник противочумки. Он, русский, родом из Чолпон-ата, рядом с Иссык-Кулем. Прищурив один глаз, а другой, не мигая, устремив на расслабленных слушателей, словно навел черный зрачок винтовки, и, поправив каштановый кок на голове, начал он свой рассказ в куртуазном изложении, заранее предполагая свое превосходство над нами.
"1958 год. Меня, молодого лейтенанта направили во Львов. До моего гарнизона от него еще 80 км, а поезд уходит только в 6 утра. В городе делать нечего, да и комендантские патрули не позволили бы свободно разгуливать по улицам, а вокзальный ресторан работает до 2 ночи, что может быть лучше для откомандированного военного.
Зашел в первый зал набитый народом и поторопился сесть за столик к двум пожилым женщинам, не знал, что много свободных мест в соседнем зале. Подошла молоденькая, красивая, представилась племянницей одной из теток. Выпили. Я вышел в ночь с молодой. Подъехал легковой черный "ЗИЛ", за рулем оказался ее приятель, молоденький, и она пригласила меня к себе в гости.
По улицам петляли долго, хотя та уверяла, что живет рядом с вокзалом. Водитель довез до дома. Зашли в квартиру на втором этаже, я снял шинель и фуражку, бросил их на стул в прихожей. Она пригласила в комнату, а там три здоровых мужика и три девицы.
- Ты же хотел в гости. Стол накрыт, - она говорит.
За спиной появился водитель и закрыл за собой дверь на ключ.
- Ну что лейтенант, - один из мужиков говорит спокойно, - деньги есть?
- Ну, есть.
- Тогда так. Сыграем в девятку. Три раза у троих выиграешь - деньги твои, проиграешь - наши.
- В азартные игры не играю, а раз все вперед уплачено, то и выпить можно.
- Ну, тогда садись.
- Да..., ты и даешь, - молодой за спиной удивленно протянул.
Выпили. Молодая вышла, а когда вернулась, щелкнула ключом туда обратно, показывая мне, что дверь открыта, села между мной и старшим, двое других сидели напротив, а четвертый стоял у двери на страже. Выпили еще.
- Что ж, надо расплачиваться, сто рублей хоть оставьте доехать до части. Ну, а теперь на дорожку налейте по стакану. И ты пей, - сказал я, поднимаясь, молодому у двери.
Тот отошел к столу. Я выплеснул ему вино в лицо и выскочил в коридор, шинель, фуражка лежали у двери. Позади грохотали по лестнице мужики. Выскочив на пустую улицу и в машину, захлопнул за собой дверцу, а ключа зажигания нет.
- Вылазь, - кричат, - убьем!
- Нет, но кого-нибудь точно придушу.
- Эй, сбегай за молотком, выбьем окна.
А я думаю, четверо выдернут из машины как цыпленка. Вырвал коробку зажигания и замкнул проводки, передернул передачу, машина скакнула на бандитов и понеслась. Те в след бросали камни. Доехал до машины милицейской. Так и так, говорю. Поехали в тот дом.
А вот и улица та, дом, лестница, дверь открыла одна пожилая, что из ресторана.
- Есть кто? - Нет.
В комнате все убрано, только стеклышко поблескивает от разбитого фужера и след от вина на полу. Но доказать - не докажешь.
Через месяц уже в ресторане "Москва" увидел знакомую. Сидит пожилой, молодой и та, смазливая. Сажусь за их столик.
- Извините, - говорю, - но у нас с ней свои дела.
Та смотрит, я поднялся, взял ее под руку, и мы вышли в вестибюль.
- Ну, что с тобой делать теперь, в милицию сдать? По морде врезать? Женщин не бью. Все за старое?
- Это мои друзья за столом. Отпусти, пойду в туалет.
Ждал, а ее нет. Рассказал тем мужикам о ней, а они говорят, что только познакомились у Университета. Вот и все".
"Наш полк летал на маневры на Север, сбрасывали вместо бомб вязанки дров вблизи поселков на Таймыре. Одна вязанка не ушла, застряла в бомболюке, а на обратном пути один из моторов отключился, и началось обледенение самолета. Сели на огоньки чумов к ненцам, чум чуть не снесли крылом.
В чуме вонь, горит нерпичий жир, все по пояс голые, и старухи и молодые. Вышел из чума с молоденькой, когда все стойбище упилось спиртом из системы противооледенения, вонь невыносимая. Мороз злой, но та принесла мягкие шкуры, и мы устроились в штурманской кабине. Шапку ушанку одел, но мороз иглами впивается в лицо, а под шкурами вонь. Накрылись с головой, она покряхтывает и попердывает, несколько раз выходил из самолета проветриться.